7
Amsterdam они нашли довольно быстро. Он оказался столицей государства Нидерланды.
– Так от него до Брюсселя рукой подвть, – воскликнул один из членов правительства, водя пальцем по карте Европы, которая висела в кабинете президента, и на которую он самолично нанес столицу независимого Европейского государства Мочалки.
С остальными двумя словами оказалось сложнее, вернее с последним.
Первое после всеобщей усиленной мозговой атаки они расшифровали. Подавляющим большинством голосов, при одном воздержавшемся, было установленно, что второе слово означает почта.
– Какая же это почта? – рассеянно повторял Лаврентий Петрович, неотрывно барабаня пальцами по крышке стола. – Слышь, Аркаша. Ты у нас все – таки глава внешнеполитического ведомства, должен знать.
– Пошлите меня в командировку, узнаю.
– Куда?
– Так хоть в Амстердам.
– На какие шиши, – внес протест министр финансов, – на свои, пожалуйста, хоть сегодня подпишу.
– Какие свои, какие свои, – разволновался Аркаша. – Откуда у меня баксы, уж не с вашей ли зарплаты?
– А кто нашим магазином в райцентре заведует? Небось, уже давно тайный счет в оффшорном банке открыл, – не унимался министр. Он до сих пор считал несправедливым решение президента поручить магазин Аркаше, а не ему, министру финансов и не упускал малейшего повода лягнуть последнего.
– Сколько на том счете? – полюбопытствовал президент.
И вы туда же, Лаврентий Петрович! Подлая это клевета, хоть завтра на меня КРУ насылайте.
– Пришлем, не переживай, – злорадно подтвердил министр, – не дай бог недостачу найдем. Тогда методом революционной целесообразности, – он повертел пальцами вокруг шеи и показал рукой на потолок, – никакой пощады к расхитителям капиталистической собственности.
До того, еще в колхозе, он служил бухгалтером-счетоводом. Поскольку в последнее время считать было особенно нечего, зарплату перестали не только платить, но и даже начислять, работой себя не утруждал и давно позабыл все, чему его учили на курсах.
– Какая революционная, какая целесообразность, – заскулил Аркаша, почувствовав угрозу, – у нас рыночные отношения и демократия, Хоть бы вы, Лаврентий Петрович, сказали этому арифмометру.
Микола молча переводил взгляд с одного спорщика на другого. В его глазах зажигались и меркли красные огоньки. С каким удовольствием он услышал бы сейчас команду: «Фас!» Все равно на кого. В принципе, к Аркаше он относился лучше, но для приказа хозяина это не имело никакого значения. Впрочем, кто у нас любит бухгалтеров.
– Ладно, хлопцы, побазарили и хватит, – Лаврентий Петрович обвел взглядом кабинет. – У меня идея появилась. Моего бывшего подельника по райкому, в смысле соратника, – поправился он, – бросили почтой руководить, он наверняка должен знать, что означает это слово. Вот так, голуби мои, что бы вы без меня делали. Старые связи – великая вещь.
Присутствующие дружно закивали.
Лаврентий Петрович вытащил из ящика стола старый справочник телефонов районной АТС, нашел нужный номер.
На том конце долго не брали трубку, наконец, недовольный голос рявкнул:
– У провода.
– Ты, Михаил? – спросил Лаврентий.
– Ну, я. А ты кто?
– Не узнаешь?
Воцарилось долгое молчание.
– Райком помнишь?
– Лавруша, неужели ты?
– Вспомнил, как поживаешь?
– Твоими молитвами, – хохотнул Михаил. – Твоими молитвами. Слушай, Лавруша, у нас в городе какие-то глупые слухи ходят про ваши Мочалки.
– Какие? – невинным голосом поинтересовался Лаврентий.
– Что вы отделились от нас, самостоятельными стали.
– Мы теперь независимое европейское государство Мочалки и я, между прочим, его президент. Расти надо, Миша.
– У тебя, что, крыша поехала? Может это какой – то финт?
– Вижу, не врубился ты, Михаил, в текущий момент.
– Почему? Очень даже врубился, – Михаил вожделенно посмотрел на разлитый коньяк и полураздетую грудастую телефонистку, которую он пригласил в кабинет для деловой беседы. – Ты, кстати, меня от важного, можно сказать, государственного дела отрываешь, Говори, чего звонишь.
– Письмо у нас международное есть, вместо обратного адреса напечатаны два слова. Не можем в них разобраться?
– А я причем. Отродясь никакого языка не знал. Мне и в школьный аттестат тройку поставили только потому, что мать с подарками ходила.
– Погоди, Михаил. Эти слова на конверте, они как бы штемпелем оттиснуты, наверное, стандартные какие-то слова. Ты же почтой руководишь.
Ну и что. Я и банно-прачечным комбинатом заведовал, так должен знать, кто какие подштанники носит?
Ошарашенный железной логикой бывшего подельника по партии Лавруша озадаченно молчал.
– Ладно, Лавруша, не переживай. Помогу я тебе. У нас один старичок работает, все шельмец знает. Иногда даже завидно становится. У тебя факс есть?
– Чего?
– Темный ты, Лавруша. Как ты мне эти слова передашь?
– Ну, – Лаврентий Петрович пожевал губами, тупо глядя на конверт, – мой министр иностранных дел их понашему прочитает.
– Ты мне еще на украинском языке их скажи, – он снова хохотнул, глядя на две полусферы, вываливающиеся из блузки. Хорошее настроение его не покидало. – Ладно, давай побыстрее. Ко мне как раз сотрудница зашла, очень, тебе скажу, человек эрудированный. Во всех отношениях. – теперь он хихикнул. – Все при ней, а опыт какой, ты представить себе не можешь. Считай, что тебе повезло. Только давай быстрее, уже взял ручку.
Аркаша взял телефон и медленно по буквам процитировал слова.
Некоторое время из трубки доносилось тихое потрескивание, видно ее прикрыли ладонью. Затем она снова ожила.
– Ну и темные вы, Лавруша, в своей тьму тараканьей Мочалке. Это даже я знаю. Понашему они означают «Главпочтамт. До востребования».
Ладно, будь здоров, некогда мне.
В трубке щелкнуло. Лаврентий Петрович обвел взглядом собравшихся.
– Главпочтамт. До востребования, – наконец сказал он.
В кабинете повисло тягостное молчание. Никто не рисковал высказаться первым.
– Да, – наконец выдохнул премьер-министр.
– Это все равно, что на деревню дедушке, – поддержал его Аркаша.
Единственная фраза, которую он запомнил из всей русской литературы да и то, только потому, что учительница пол года пыталась заставить его прочитать рассказ Чехова и все-таки добилась своего. Вот была стерва.
– Какую деревню, какому дедушке? – с хмурым подозрением уставился на него президент.
– Это я так, мысли вслух, Лаврентий Петрович, – ответил Аркаша и скромно добавил. – Литературное произведение вспомнил.
Члены правительства враждебно уставились на Аркашу.
– Ты что, книжки читаешь?рявкнул Микола и это прозвучало как прямое обвинение в государственной измене.
Аркаша понял, что ляпнул лишнее. Как относятся спецслужбы к тем, у кого длинный язык, он знал.
– Так я же еще в школе, училка заставила, такая стерва была, пол года не отставала, что мне было делать, – заюлил он и столько покаяния звучало в его голосе, что даже железное сердце Миколы дрогнуло.
– Ладно, так бы и сказал.
– Может она в письме более подробный адрес написала, – выдвинул свежую мысль премьер-министр. Ранее он служил председателем колхоза и за годы своего правления насобачился подбрасывать начальству неожиданные идеи, отводя тем самым их мысли от суровой колхозной действительности.
Лаврентий Петрович повернул голову и посмотрел на Аркашу. Тот вновь почувствовал себя неуютно.
– Так ты выполняешь распоряжение президента?
– Он не дал, – мысль о том, что его могут сейчас начать бить повергла Аркашу в уныние.
– Я ему говорил, – подлил масло в огонь Микола, – как вы всегда советовали, за яйца…
– Видишь, Аркаша, так надо работать.
Я не против, – по тону Лаврентия Петровича он почувствовал, что грозу пронесло, – просто хотел по демократически, цивилизованно, но ошибся, признаю.
Просительно, тонким голосом добавил:
– Не ошибается тот, кто не работает.
Члены правительства на квинтэссенцию не отреагировали.
– Демократия, Аркаша, – поучительно начал Лаврентий Петрович, – это такая штука…он остановился, мучительно соображая, как ему обозвать эту самую демократию, – это такая штука… Вот ты, Микола, когда в сортир ходишь?
– Когда приспичит, – радостно ответил Микола.
– Так же и с демократией, – Лаврентий Петрович ткнул в Аркашу указательным пальцем, – когда президенту приспичит, тогда ты о ней вспомнишь. Сейчас, хлопцы, быстро сгоняйте к деду и чтобы через пол часа письмо лежало у меня на столе.
Когда Лаврентий Петрович вынул из тумбочки стола бутылку с яркой этикеткой «Мочаловская особая. Экстра. Выработана на основе передовых европейских технологий», шагнувший к выходу Микола только замедлил шаг, но когда он поставил рядом бутылку со скромной этикеткой «Nemiroff», Миколины ноги сами остановились.
– Потом, Микола, потом, – ласково сказал ему президент. – Эта, – он положил руку на мочаловскую, – останется.
– Можно я его подвешу и сюда прибегу, пусть немного повисит, – сделал последнюю попытку Микола. Очень уж хотелось побаловать себя на халяву качественным напитком.
– Исполнять приказ президента, – приподнялся сидевший до сих пор молча кум номер один. Он знал ненасытную глотку Миколы, туда сколко не вольешь, все мало.
Посланцы вернулись быстро, не прошло и четверти часа. Бутылка Немировской была уже оприходована. Аркаша протянул Лаврентию Петровичу письмо.
– Ну?
– Нет там никакого адреса, – Аркаша пожал плечами.
– Что делать будем? – спросил президент размякших членов правительства.
– Та хай Аркаша забьет кабанчика и поедет у той Копенгаген, – полусонным голосом предложил министр финансов. Он был слабоват на голову, обычно после первого стакана терял нить разговора и впадал в вяло текущий маразм.
– Какого кабанчика? Я министр иностранных дел, а не свинопас, – с достоинством ответил Аркаша. – В Копенгаген могу поехать, запросто, – добавил менее уверенно. – Баксы давайте.
– Деда Терентия…, – начал Микола.
– Стоп, – оборвал его президент и зная тяжелую руку начальника СБМ, поинтересовался, – как Терентий Иванович себя чувствует?
– Висит. – коротко ответил Микола.
– Ну, пусть повисит, – согласился президент.
– Так его кабанчика можно и забить, – премьер ткнул пальцем в министра финансов. Я вчера бачив здоровый кабанчик по двору бегал, как раз для доброго шашлыка.
– Чего это моего? У тебя самого два, – обиделся бывший колхозный счетовод.
– Я премьер-министр, мне положено, – с достоинством ответил глава кабинета. – У нас частная собственность священна.
– У меня что, не частная собственность?
– Ага, частная. На что ты его выкормил? Вспомни, как крал у колхозе корма, а потом списывал.
– А ты не крал?
Не, я прихватизировал. Мне положено, – с тупой убежденностью снова подтвердил бывший колхозный голова.
Несколько минут в кабинете стояла тишина. Аркаша сел на свободный стул, с отвращением посмотрел на нетронутую бутылку Мочаловской, экстра. Микола все еще топтался у входа. Премьер торжествующим взглядом посмотрел на бывшего счетовода.
– Ну, попри против моего аргумента.
В глазах министра финансов читалась тоска. Переть было нечем. Бросил в бой последний резерв.
– Вы попробуйте! Моя Галина вам такую контрреволюцию устроит, – потов вспомнив недавно услышенную по ящику фразу, добавил, – мало не покажется.
Посмотрел на Миколу.
– Не, я не пойду, – замахал руками Микола, вспомнив крутой нрав жены министра. На самом деле, несмотря на внушительный рост и крепкие кулаки, в душе он оставался трусом. Выросший, но не повзрослевший, мальчишка, зачатый одуревшими от самогона родителями в одну из долгих зимних ночей.
– Хватит, – поставил точку на интеллектуальном споре президент, – премьер пошутил, а вы базар развели.
– Пошутил, – нехотя согласился бывший колхозный голова, – но пусть его кабанчик мою картошку не подрывает.
– Какую картошку? – в голосе главного финансиста звенело чистое, как слеза ребенка возмущение.
– Цить. Я сказал, – президент обвел тяжелым взглядом присутствующих.
– Вы чего здесь собрались? Не слышу ответа. Правильно. Чтобы защищать интересы нашего государства.
– Так точно, – с неподдельным энтузиазмом отозвался Микола.
– Сядь, Микола, не маячь, – жестом остановил его Лавруша. – Подожди пока.
Микола сел на свободный стул у двери.
– Я вам вот что скажу. Пусть министр иностранных дел напишет письмо на эту «Poste Restante», может что и выйдет, но мы тоже не должны сидеть сложа руки. Надо науку подключать.
– Как это, – раздался нестройный хор голосов.