4
Лаврентий Петрович уже который час ворочается в кровати, пытаясь уснуть. Он то впадает в полузабытье, и тогда перед ним возникают череда странных, фантасмагорических образов, то вновь просыпается. Лежа с открытыми глазами, он пытается отделить реальность от сновидений, вновь впадает в беспамятство. Он видит себя стоящим у монумента, сияющего девственно чистой краской. Вокруг застыла в безмолвии чудная мочалкинская ночь с ее непередаваемыми запахами. Он отрывает глаза от монумента и оборачивается. Душа благостна и умиротворена. Над хатами переливаются в мерцающем свете звезд серо-голубоватые дымки. «Процесс идет, – думает он, – и никакая вражья сила не сможет его остановить.
Наш продукт бессмертен.» Легкий ветерок доносит до боли знакомый и родной запах. Он глубоко вдыхает его, желудок отзывается спазмом. Лаврентий Петрович мужественно переносит приступ, спустя несколько десятков секунд боль отпускает и он медленно поворачивается обратно. В это время небольшое облачко закрывает выщербленный диск луны, блестящая поверхность монумента темнеет на фоне звездного неба. Он пристально всматривается в него, потом переводит взгляд на проплывающее облако.
Оно вот-вот пройдет мимо. Наконец показывается краешек ночного светила, затем весь его тонкий серп. Поверхность монумента вновь светлеет. Но что это? Он делает несколько шагов вперед. Колени подгибаются. На поверхности монумента четко виднеются контуры той части человеческого тела, о которой не принято говорить в интеллигентном обществе и напоминание о которой его верные соратники так тщательно соскребли буквально несколько часов назад.
«Нет», – кричит Лаврентий Петрович. Он легким движением запрыгивает на монумент и закрывает рисунок своим телом. Линии рисунка начинают жечь одежду. Жар достигает кожи, он все сильнее и сильнее, уже чувствуется запах горящей плоти. Он пытается оторваться от поверхности, но ничего не получается, какая – то сила намертво прикрепила его.
Он чувствует как отдельные линии рисунка вгрызаются в его плоть, проходят насквозь, выступая уже с противоположной стороны. Вокруг монумента снуют какие-то тени с козлиными головами, ему кажется, что он узнает их. Это правительство Мочалок в полном составе пришло поглазеть на его мучения. Они о чем-то тихо переговариваются между собой.
Их приглушенные голоса звучат внутри него, в них нет ни капли сочувствия.
«Боже милосердный, возьми меня, наконец, к себе,» – молит Лаврентий Петрович, но всевышний не слышит его, зато соратники осуждающе качают козлиными головами.
«Негоже тебе, грешник, молить о снисхождении, – шепчет первый кум. – Ты должен выдержать до конца. Всевышний выбрал тебя, как наиболее достойного, это награда.»
«Могу тебе ее отдать», – возражает Лаврентий Петрович.
«Недостоин я, недостоин… – первый кум в смирении наклоняет голову и теперь его не различишь среди других козлиных голов.
«Но почему эта ужасная Ж…, – сопротивляется из последних сил Лаврентий Петрович, – если мне суждено принять мученическую смерть за демократию, за народ, хочу как Иисус. На кресте.»
«У каждого Христа своя Голгофа, – объясняет Аркаша, – ты всю жизнь был жопой.» При этом его козлиная физиономия оскаляется в ужасной ухмылке.
«Неправда, я был секретарем парторганизации».
«И я о том же,» – подтверждает собачья голова с наглой Аркашиной ухмылкой.
«Я же за народ, за демократию, я всегда хотел, как лучше.»
«Для себя,» – поправляет его Аркаша.
– Ей богу, не корысти ради, – вопит в отчаянии Лаврентий Петрович.
– Не богохульствуй, – раздается громогласный голос, – не мне ты служил, Мамоне.
Мамоне, мамоне, – подхватывает козлиная рать и начинает плясать вокруг монумента.
Лаврентий Петрович со страхом смотрит вверх, в бездонное ночное небо. Силы оставляют его.
Приходил в себя он долго и мучительно. Когда, наконец, открыл глаза, вокруг стояла удивительная тишина, ни ветерка, ни шороха травы.
– Хочешь жвачку? – голос еле слышный, почти бестелесый.
Лаврентий Петрович в испуге дергается. На вершине монумента он видит полупрозрачную белесую фигуру.
– Ты кто?
– Конь в пальто.
– Какой конь? – Лаврентий Петрович теснее прижимается к монументу, сердце учащенно бьется.
– Да не пугайся, пошутил я. Если неудачно, извини. Ангел-хранитель твой, душу сопровождать должен. Так жвачку хочешь?
– Значит я, того?
– Того, того. Принял мученическую смерть на монументе.
– За народ, за демократию?
– За нее самую, – соглашается ангел. – Ну что, полетели. Некогда мне, зарплату от выработки платят. Приходится крутиться.
– Прямо в рай?
– Ишь шустрый какой, так тебя там и ждут. В чистилище сначала. Там тебя допросят, а потом решат.
– Что значит допросят? – перед мысленным взором Лаврентия Петровича промелькнули кадры из многочисленных американских триллеров, которые они любили смотреть с женой по вечерам. – С пристрастием?
– Зачем с пристрастием, – снисходительно улыбнулся ангел, – у нас ничего такого себе не позволяют. Сам все скажешь, если небесная канцелярия чего упустила. Хотя, – он задумался, – если грешник оказывается слишком упертым… Слышал я о нескольких таких случаях, ходили байки. Я сам в это не очень верю, да и давно это было.
– А потом в рай?
– Дался тебе этот рай.
– Ну, как же… – при одной мысли о кипящей сковородке Лаврушу облило холодным потом. Он непроизвольно тряхнул головой, избавляясь от наваждения. – Там все так красиво, везде райские кущи, деревья с плодами, ангелы летают, люди молодые здоровые ходят парами, улыбаются.
Знаешь, как меня в последнее время простатит замучил и печень пошаливает. А давление?
– Меньше водку пить надо. Я еще понимаю рюмку медовой с перцем или коньячка под хорошую закусь, так вы же жрете свою мочалкинскую литрами. Это же сплошная отрава.
– Почему отрава, – обиделся Лаврентий Петрович. – У нас стопроцентная очистка. Европейский продукт.
– Конечно, – согласился ангел с явной издевкой. – Ты еще о производственной необходимости вспомни, о личном примере отца нации. Кстати, ты знаешь почему в раю разрешают ходить парами? – сменил тему ангел. Нет?
– Нет.
– Всех мужиков и баб перед тем, как запустить туда, стерилизуют.
– Это как?
– А так. Рядом с тобой молодые красивые телки трутся, а ты ни-ни.
Можешь только смотреть. Некоторые от таких мыслей с ума сходят, Знаешь сколько потом с ними хлопот.
– Может хотя бы…
– Чего захотел. Никакой тебе водочки. Запрещено категорически. Служба безопасности – звери. Самые проверенные, в основном архангелы. Сам всевышний ситуацию под личным контролем держит. Каждые пол года чистка, по научному ротация называется. Иначе нельзя. Бабы ведь тоже дуреют, на архангелов бросаются. Многие не выдерживают.
– Со жратвой хоть как? – в душе еще теплилась надежда. Он вспомнил о домашней свиной колбаске с салом, залитой золотистым смальцем.
– Без проблем, – ответил ангел, – ты случайно не вегетарианец?
– Случайно нет, – буркнул Лавруша, с тоской посмотрев на бестелесую фигуру. – Сам знаешь.
– Знаю. И о колбаске в холодильнике знаю.
– Чего тогда спрашиваешь?
– Для порядка, что бы ты все четко уяснил. Фруктов сколько угодно, любые. Захочешь овощей, ну там капусточки, помидоров, огурчиков или даже сельдерея, напишеш заявление, выделят тебе пару грядок, дадут семена, инструмент, будешь выращивать. По праздникам сможешь получить двести грамм вареной колбаски, у вас она называется докторской.
Для этого нужно, чтобы наблюдающий тебя ангел наложил резолюцию, мол без этого в твоей психике может произойти нежелательный сбой.
Насколько я знаю такую резолюцию получить несложно. Так что изредка сможешь себя побаловать.
Плечи Лаврентия Петровича совсем поникли.
– Мне что, в ад проситься?
– Проситься никуда не надо. Все должно идти своим чередом. Если тебя определят в рай, решение это окончательное и обжалованию не подлежит, хотя, скажу откровенно, тебе оно не грозит. А вот когда тебя определят в ад, можешь подать апелляцию в суд первой инстанции.
Главное – найти хорошего адвоката, а зацепку он всегда найдет. Есть еще суды окружной, верховный и всевышний. Кроме того, во всех судах имеются службы очередности рассмотрения дел. «Вот бы попасть в такую службу, хотя бы окружного суда, – мечтательно вздохнул ангел, даже концы крыльев у него засветились как – то по – особому, – знаешь какие особняки на побережье у ангелов, которые там служат. В твоих Мочалках такие и не снились.»
– И сколько времени все это может длиться?
– На сколько баксов хватит в твоей банке. Думаю, по вашим земным меркам, не так и мало. Я знаю души, которые ждут решения своих дел уже многие сотни лет. Мне еще отец о них говорил.
– А в чистилище что?
– То же, что и у вас на земле. Хочешь – купи купи себе виллу на берегу океана, хочешь работай посудомойкой в какой – нибудь забегаловке. Ты наверняка не знаешь, но вначале всевышний никакого чистилища у себя создавать не предполагал. Чистилищем должна была служить ваша земля. Что заслужил на ней, туда тебя прямиком голеньким и доставляли. Но ты же знаешь бюрократию, папенькины дочки, маменькины сынки, небесная канцелярия разрасталась, как раковая опухоль, от нее отпочковывались все новые службы, отделы. Всем надо кушать, пить, да и бабам нашим бестелесым куда до ваших ядреных. Всевышний, конечно, вначале за голову хватался, сопротивлялся все этим нововведениям, но потом и его дожали. Стар стал, одряхлел, согласился на перестройку. После этого, сам понимаешь, порнодельцы, наркомафия, бордели, казино стали расти, как грибы после дождя.
Ангел задумался. Лаврентий Петрович также молчал, раздавленный свалившейся на него информацией, изредка посматривая на впавшего в транс ангела. Может отстанет, забудет о нем.
– Ладно, заболтался я с тобой, – встрепенулся ангел, – так жвачку будешь?
– Давай.
– Какую тебе?
Лаврентий Петрович мучительно соображает.
– Не знаю. Не разбираюсь я в них.
– Значит «Орбит». Непередаваемый вкус и защита от кариеса.
В руках Лавруши оказывается плоская продолговатая коробочка.
– Пять баксов гони.
– Так дорого, – вырывается у Лаврентия Петровича.
– Дорого, дорого, – бурчит раздраженно ангел. А инфляция, а накладные расходы?. Почему вы все на земле такие жадные? Воруете по черному, а как с пятеркой расстаться, так прямо трагедия.
– Да я просто спросил, – примирительно обьясняет Лаврентий Петрович, – пять, значит пять. Понимаю, за все надо платить.
Он раскрывает бумажник, достает пятерку и она тут исчезает из его рук.
– Полетели?
– Послушай, – просительно начинает Лаврентий Петрович, – это что, насовсем? Я там картошку посадил, – он кивает головой куда-то вниз, двух кабанчиков на откорм взял. Хорошие такие кабанчики, к зиме по двести килограммов потянут.
– Ты еще поле с коноплей вспомни, которое на твоей земле засеяли…
– Неужели Микола по глупости разболтал.
– Какой Микола? Нам и без него все известно. Файл на каждого из вас есть в небесной канцелярии.
– Вот мерзавец, – не поверил Лаврентий Петрович, – точно он, больше некому.
– Еще раз повторяю, – снова раздражается ангел. – Ты принял мучениическую смерть на монументе. За народ, за демократию, если тебе так хочется. Все, что здесь на земле осталось, тебе уже ни к чему.
– Послушай, может кто-либо другой мученическую смерть примет вместо меня.
– Нельзя, это против правил. Из ангелов могут турнуть, если не хуже. Мне о будущем надо думать, – оставил маленькую лазейку ангел.
– И я о будущем. Ты, кстати, как в ангелы попал?
– Ангельскую академию закончил. В раю. С отличием, между прочим.
– Дальше что?
– Лет пять еще покручусь ангелом. Потом постараюсь перевестись в верховную канцелярию. Могу вернуться в академию, кандидатскую написать.
– А в материальном плане? Так и будешь жвачкой приторговывать?
Я тебе бизнес предлагаю. Как у вас с травкой?
– В аду без проблем. Был я там всего один раз еще студентом. Возили нас на экскурсию. У них все схвачено. Целая индустрия, плантации, первичная переработка, лаборатории по очистке. Люцифер крутой мужик, всех держит в руках.
– Все для грешников?
– Ну да. Если кольнешься и на сковородке можно жить. Но вообще, скажу тебе, зрелище не для слабонервных. Особенно когда баксы кончаются.
– В чистилище?
– Там сложнее. Закон запрещает.
– Вот мы и поможем страждущим.
– Думаешь, ты один такой умный. У них своя мафия. Кроме того, я твою душу должен доставить. Под расписку, У нас с этим строго.
– Не вопрос. Дам тебе взамен другую.
– Какую еще другую?
– Есть у меня Аркаша, его душу и возьмешь.
– Что значит возьмешь. Я тебе что, киллер?
Лаврентий Петрович задумался.
– Если его оставить на земле, а взять только душу?
– Ты что. У нас такие вещи строго запрещены. Нельзя оставлять человека без души.
– Не нужна она ему, он у нас сбытом травки занимается.
– Ну и что?
– Совесть ему только мешает. Не нравится он мне последнее время.
– При чем здесь совесть?
– Разве это не одно и то же?
– Не скажи. Вот у тебя совесть есть?
Лаврентий Петрович уже открыл рот, чтобы соврать.
– Не надо, – укоризненно покачал крылом ангел. – Не отягощай душу.
Нет у тебя совести, душа осталась. Правда скукожилась давно, почернела, одним словом душонка. Тяжело ей будет ответ держать, ой тяжело. Полетели, наконец.
– Как ты не понимаешь, не могу я вот так свой народ бросить. Пропадет он без меня.
– Не преувеличивай. Баксы свои ты не можешь бросить, которые в погребе в стеклянной банке закопал.
– Какие баксы, какие баксы, – заныл Лавруша.
– Которые за траву в прошлом году выручили, забыл?
– Забыл, – радостно согласился Лаврентий Петрович. – Совсем забыл. То же не мои, общественные, для улучшения жизни народонаселения. Есть мечта у нас, международный аэропорт в Мочалках построить, чтобы значит наши граждане могли беспрепятственно в Европу добираться.
– Скучно с тобой, – сказал ангел, – заврался совсем.
– Не полечу, – заорал Лаврентий Петрович, отчаянно цепляясь за скользкую поверхность. – Не полечу.
– Ты что, Лавруша, – чьи-то руки пытались оторвать его от монумента. – Успокойся.
Лаврентий Петрович открыл глаза. Перед ним стояла какая-то фигура в длинном до пят белом балахоне.
– Не полечу, – снова заорал он и плотно зажмурил глаза.
Фигура осторожно присела на край кровати и погладила по голове.
– Все хорошо. Никуда лететь не надо.
Затуманенное сознание возвращалось с трудом. Он схватил жену за руку и слабым голосом спросил:
– Ты, Нина?
– Я, Лаврушенька, я. Тебе просто плохой сон приснился, – она ласково гладила его по лицу. – Заработался, бедненький, переутомился. Сейчас тебе «Седавита» полную ложку налью. Выпьешь и успокоишься. Поспишь завтра подольше, и все забудится.
Спиртовый привкус успокоительного разбудил спящие рецепторы.
– Коньяку налей, – окончательно пришел в себя Лаврентий Петрович. – большую рюмку.
– Ишь чего захотел среди ночи. Пить меньше надо, паразит, тогда и орать во сне не будешь. До белой горячки скоро допьешся. Господи, за что мне такое наказание, коньяк среди ночи ему подавай. Спи уже!
Лаврентий Петрович повернулся на бок. Спорить бесполезно.
Жена еще минуту постояла над притихшим Лаврушей и направилась в свою комнату.
«Надо же, такой дурацкий сон приснился, – подумал Лаврентий Петрович. Устраиваясь поудобнее, он почувствовал, что что-то сжимает в левой руке. На ладони лежал белый продолговатый прямоугольник. С испугу закрыл глаза. Открыл снова. Ничего не изменилось. Поднес ладонь к узкой полоске лунного света, струившегося из-под края занавески.
Орбит.
«Этого не может быть, – убеждал себя Лаврентий Петрович судорожно сжимая пакет, – потому, что не может быть никогда. Все только сон.
Сейчас закрою глаза, потом открою и его не будет. Нет, лучше сначала посчитаю до десяти. Один, два, три… По мере роста цифр паузы между ними удлинялись…десять. Сердце учащенно билось. Медленно открыл глаза, увидел сжатый кулак с побелевшими костяшками пальцев. С трудом разжал. Желудок падает куда-то вниз, падает долго, отчего в верхней части живота нарастает ощущение космической пустоты, пустота эта пульсирует, вызывая обильное потоотделение и периодическое отключение сознания.
Мокрый, как мышь после дождя, Лавруша бессмысленно смотрит на белый прямоугольник. Пытается его сбросить с ладони. Ничего не получается. Мышцы не повинуются его воли. «Я уже там,» – думает он, отчего ощущение пустоты усиливается. Одновременно приходит умиротворение, он плывет в сияющем туннеле, ему мягко и комфортно. Вокруг абсолютная тишина. Вдруг в его сознание врываются какие-то посторонние звуки.
Эти звуки возвращают его к действительности. Храп жены.
Мозг начинает мыслить рационально.
«Я заплатил за этот пакет пять баксов. Нет, – поправляет себя Лавруша, – мне приснилось, что я заплатил. Конечно, мне приснилось. – От такой простой мысли в уголках глаз появляется влага. Свободной рукой, тыльной стороной ладони он вытирает глаза., размазывая слезы по щекам, счастливо улыбается. – Конечно, он точно помнит в бумажнике у него были две двадцатки, одна десятка и одна пятерка. Сейчас он достанет бумажник и все станет на свои места.»
Зеленовато-серых бумажек оказалось три. Он судорожно обшарил все отделения. Пятерки не было. В глубине души он был готов к такому повороту событий. Первая волна страха прошла, осталась тупая покорность.
Именно она помогла взять себя в руки. «Ничего, – думает он, – нас голыми руками не возьмешь.» Полстакана коньяка добавило решимости. Он спустился в погреб, достал двухлитровую банку, наполненную серо-зелеными заокеанскими президентами. Через несколько минут он снова лег в постель, согнул ноги, прижав банку обеими руками к расплывшемуся по простыни животу. «Нас голыми руками не возьмешь,» – было последней мыслью, перед тем, как он погрузился в глубокий сон.
Комната заполнилась басовитым похрапыванием, которое сплетаясь с храпом жены, создавало иллюзию прекрасно сыгранного оркестра. Постепенно крещендо нарастало, наполняя притихший дом, залитый лунным светом.
Вскоре на востоке, над горизонтом показалась тонкая полоска света, окрасив нависшие над ним облака в нежнорозовый цвет. Темное небо начало приобретать ультрамариновый оттенок, растворяя в себе звезды.
Внимательный наблюдатель, если бы таковой оказался в это дивное утро, смог бы заметить едва различимую прозрачную фигуру, которая плавно поднялась над просыпающимся селом и, взмахнув крыльями растворилась в синеве. А может ему она бы просто показалась.
Чудна ночь над Мочалками.