Глава 4. Маленькое блюдечко из сервиза
Рано утром её разбудила очень нарядная мама. Она держала на вытянутых руках новое фисташкового цвета платье с изящными широкими кружевами и рюшами на груди и вокруг ворота.
– Кати, смотри, какую тебе папа роскошь прислал! Ну-ка, быстро одевайся, а то на поезд опоздаем. Брошку не забудь к новому платью приколоть: она ведь тоже у тебя с зелёными камешками. Ух, балует тебя папа!
– Мама, а когда мы вернёмся домой?
– Вот так вопрос! Мы ведь ещё и не уехали. Да что с тобой? Ты плачешь? С подружками своими не попрощалась?
– Я ведь даже и не сказала, что уезжаю, – всхлипывала Катя.
– Да как же ты так? Весь вечер вчера с ними провела и забылась?
– О другом думала. Мама, может быть, можно отсрочить наш отъезд, а?
– Катюша, никак нельзя. Папа очень скучает. А девочкам твоим напишем вместе прямо из поезда и на первой же станции отправим, хочешь? Давай, поднимайся. Шляпку свою не ищи – я все три уже упаковала. Катенька, ты увидишь это волшебное море и обо всём забудешь, поверь мне! И твоя моська скоро будет счастливая и загоревшая.
– Мамочка, просто дело в том, что у меня здесь остались кое-какие дела, – робко пояснила Катя.
– Вот и прекрасно, что у тебя уже есть дела! Но нет таких дел, которыми нельзя было бы управлять на расстоянии. И потом, Ницца – это не Америка, ведь так? Собирайся, родная, собирайся! Там тоже есть хорошие русские пансионы для девочек. Так писал папа. И он даже присмотрел для тебя один… Господи, может ты плачешь потому, что не хочешь в пансион? Дурочка, но ведь это не монастырь, там же можно жить со своей няней, а порядки, я думаю, даже менее строгие, чем в вашей гимназии. Ну, Катенька, в конце концов, папа не будет против, чтобы учителя приходили к тебе на дом. Только успокойся, прошу, вытри слёзки и давай уже одеваться! Кстати, ты не знаешь, где блюдечко из нашего сервиза? Няня стала рано утром сервиз упаковывать, а блюдечка одного не досчиталась. Придётся теперь весь сервиз оставлять.
– Мама, а оно тебе очень дорого, да?
– Да, мне очень нравился этот сервиз. Ты разбила? Признайся, Катя.
– Нет, честное слово, клянусь, что не разбивала… Я кошку ходила вчера на чердак кормить, блюдечко взяла, ну, и забыла его там. Мне тоже очень жаль, мама. Но на чердаке дворник замок поздно вечером сменил. Я сама проверяла.
– Дворник? Где же мы его теперь сыщем?.. Поезд нас ждать не будет… В конце концов я оставлю ему записку: может ему удастся блюдце наше найти и занести к нам в квартиру. А кто-нибудь нам его с оказией позже переправит.
– Мама, но мы ведь вернёмся?
– Ну, конечно, летом или осенью с подружками свидишься. Одевайся, милая! Я тебя очень люблю.
Извозчики уже ждали их у подъезда: один экипаж для мамы, няни и Кати, другой для чемоданов и корзин с провизией.
Катя оглядывалась на свой дом в Пушкарёвом до тех пор, пока их извозчик не спустился окончательно на Трубную. Она не могла оторвать глаз от тех трёх окон на последнем этаже, которые приходились на тайную залу с розовыми колоннами. Среднее окно-дверь служило выходом на небольшой балкон с балюстрадой. На балконе стояли две девушки в длинных белых платьях, без верхней одежды, несмотря на мороз, с явным наслаждением подставив лица скупому зимнему солнцу.
Кто были эти барышни – знала наверняка только одна четырнадцатилетняя гимназистка Катя, которая так и осталась с родителями на Лазурном берегу в ставшей со временем родной Ницце.
Маня и Шура целый год добросовестно общались со старшей подругой в письмах, но взрослеющих девушек больше стали интересовать начищенные эмблемы на ремнях юнкеров, чем то событие на чердаке.
С годами в памяти Кати видение на балконе превратилось в какую-то небылицу, в плод фантазии… И будучи уже совсем взрослой, она однажды подвергла сомнению всё случившееся. «Ах, не сон ли это был? Мне кажется, сон…» – говорила она своему французскому мужу с милой улыбкой, повествуя о своём далёком московском детстве.