8
Мы еще долго сидели в «Ла Палетт». Мы просидели бы там до утра, пили бы вино, держались за руки, шутили и смеялись, молчали и говорили, если бы не официанты, которые начали выказывать признаки некоторого беспокойства. Они придвигали стулья к столикам – посетители уже разошлись. Они гремели посудой. Слонялись возле стойки, зевали, поглядывали на нас и ждали.
Нет, на самом деле, они проявили большую деликатность по отношению к мужчине и женщине, которые готовы были позабыть, что на свете существует еще кто-то, кроме них двоих. Интересно, кто же это написал, что любовь – это эгоизм вдвоем?
В конце концов один из гарсонов подошел к нам и деликатно кашлянул:
– Пардон, мсье. Нам, видите ли, хотелось бы уже закрыться.
Мы удивленно оглянулись и только тут заметили, что в бистро не осталось ни одного посетителя, кроме нас.
– Боже мой, полвторого! – ахнула Мелани. Виновато улыбнувшись гарсону, она потянулась за своим красным плащом, который прежде аккуратно повесила на спинку стула.
Мне пришлось выпустить ее руку. Я встал и подал ей плащ, достал бумажник, расплатился.
– Большое спасибо вам за этот вечер. Было очень хорошо, – сказала Мелани, когда мы вышли и гарсон запер за нами дверь. Она стояла, глядя на меня, и медленно застегивала плащ. Только в эту минуту я обратил внимание на то, что сшит он очень старомодно и не просто к лицу, а вообще очень ей подходит.
– Да, это совершенно особенный, прекрасный вечер, – сказал я. – И слишком быстро он пролетел.
Была поздняя ночь, но я не чувствовал ни малейшей усталости, и меньше всего мне хотелось, чтобы этот вечер закончился. Я бы хотел, чтобы он длился и длился, как в фильме «Перед восходом солнца», про парня и девушку-студентку, которые, познакомившись в поезде, всю ночь бродят по Вене, не в силах расстаться. Вот только я не мог попросить Мелани пойти сейчас погулять в парке Тюильри, где мы романтично сидели бы, обнявшись, до самого утра. Слишком холодно для этого.
Как мне не хватало в этот момент хоть капли той беспечности, которую буквально излучал Робер, той легкости, с какой он ставил вопрос: «К тебе или ко мне?» Но в то же время я был не уверен, что эта девушка в старомодном плаще из тех, кого можно завоевать подобным сокрушительным натиском. И потом, у нас начиналось что-то совсем особенное, а не простенькая интрижка! Это было совершенно ясно.
В ночной тишине каждое слово звучало гораздо значительней, чем в уютном бистро, где мы сидели за темным деревянным столиком, легко и просто разговаривали и наши руки то и дело встречались. А теперь мы стояли лицом к лицу на пустынной темной улице, и мне очень не хотелось прощаться, я вдруг оробел, словно школьник.
Я подумал, не пригласить ли Мелани завтра вечером в кино, – что и говорить, идея не слишком оригинальная для хозяина кинотеатра. В нерешительности я сунул руки в карманы, словно мог нащупать там нужную мне великолепную фразу.
Мелани зябко повела плечами:
– Ну ладно… Мне туда. – Она махнула рукой в сторону бульвара Сен-Жермен. – А вам?
Дом, где я жил, находился буквально в двух шагах от «Ла Палетт», на улице Юниверсите, то есть мне было в противоположную сторону, но разве это что-нибудь значило?
– Мне тоже туда, – соврал я и увидел, что Мелани обрадованно улыбнулась. – Гм… да, э-э… мне, гм, тоже в ту сторону. Значит, если вы не против, я немного провожу вас.
Она не была против. Она взяла меня под руку, и мы не спеша пошли по улице Сены к бульвару Сен-Жермен, на котором даже в этот поздний ночной час царило оживление; мы миновали киоск, что приютился возле маленького садика у старой церкви Сен-Жермен-де-Пре, – днем перед ним всегда толпится народ, привлеченный ароматом горячих крепов с каштановым кремом и вафель, облитых шоколадной глазурью.
Перед пивным баром «Липп», все еще ярко освещенным, дожидались поздних клиентов такси. Мы перешли на другую сторону и поднялись по бульвару Сен-Жермен, пересекли бульвар Распай и вскоре свернули на улицу Гренель, тихую и темную, застроенную старыми высокими домами.
«Вам все еще по дороге со мной?» – спрашивала Мелани всякий раз, когда мы оказывались на перекрестке, и всякий раз я кивал, и говорил «да», и просил продолжать. Мелани рассказывала о подруге, которая работала в баре какого-то гранд-отеля и по средам ей нельзя было отпроситься с работы, чтобы вечером попасть на последний сеанс в «Синема парадиз»; рассказывала о своем шефе, толстяке и курильщике сигар мсье Папене, который недавно угодил в больницу с воспалением легких, отчего Мелани еще с одной коллегой теперь вели все дела в антикварной лавке, где старинная мебель и лампы в стиле бель-эпок, и украшения в стиле модерн, и расписанные вручную фарфоровые статуэтки купальщиц.
– Вы работаете в антиквариате? Как это симпатично. По-моему, вам это вообще как-то подходит.
Я представил себе Мелани в зачарованном месте, среди драгоценных вычурных вещиц и уже хотел спросить, как называется магазин, но тут она сказала:
– Моя подруга часто говорит, что она, мол, не понимает, как мне может нравиться всякий старый хлам. – Мелани засмеялась. – А я люблю старинные вещи. Они излучают покой и тепло. И у каждой вещи есть своя история…
Мелани было весело и хотелось поговорить. Я шел рядом, слушая ее негромкий певучий голос, глядя на ее бархатистые, как малина, губы, и думал, что вот так, должно быть, ощущаешь счастье.
Но вот мы остановились на улице Бургонь перед старинным многоэтажным домом, напротив него, на другой стороне, я заметил канцелярский магазинчик, в его витрине еще горел свет. Мелани посмотрела на меня вопросительно.
– Здесь, – сказала она, указав на высокие темно-зеленые ворота, слева от которых на стене поблескивали кнопки домофона. – Вы уверены, что нам все еще по дороге?
– Совершенно уверен, – сказал я.
Она подняла брови, глаза ее весело заблестели.
– Ален, а в какую вам, вообще-то, сторону? Вы тоже где-то здесь живете? На улице Бургонь?
Я покачал головой, смущенно ухмыльнулся:
– Я живу на улице Юниверсите. Если честно, в двух шагах от «Ла Палетт». Но сегодняшний окольный путь был самым прекрасным в моей жизни.
– О! – Она покраснела. – Если честно, я на это надеялась. – Она улыбнулась и опять быстро убрала прядь волос за ухо. Уже тогда я почувствовал, что полюблю этот милый привычный жест.
– А я надеялся, что вы на это надеетесь, – сказал я тихо, и сердце снова заколотилось как бешеное.
Мы стояли, окутанные ночью, и казалось, во всем Париже, кроме нас, не было ни души. В этот момент так оно и было. Светлое лицо Мелани белело в темноте. Я смотрел на ее малиновые губы, по-прежнему улыбавшиеся, и думал, вот сейчас, в этот момент я их поцелую.
Раздался какой-то звук – мы оба вздрогнули.
По противоположной стороне улицы, шаркая, плелся старик, на его ногах были домашние шлепанцы. Бросив взгляд на витрину канцелярского магазинчика, он сердито затряс головой и прошамкал:
– Они же все сумасшедшие, все сумасшедшие!
А потом повернулся в нашу сторону и вдруг, погрозив пальцем, хрипло выкрикнул:
– Па-роч-ка влюб-лен-ная!
Рассмеялся жутковатым блеющим смехом и, шаркая шлепанцами, потащился дальше.
Мы подождали, пока он не скрылся в темноте. Потом взглянули друг на друга и засмеялись. А потом мы просто стояли и смотрели друг на друга. Минуты прошли или часы – не знаю. Где-то ударил колокол. Воздух начал слегка вибрировать. Робер наверняка смог бы точно сказать, какие заряженные электричеством частицы промчались между нами, словно искрящийся поток.
– Не тот ли момент сейчас? – спросила Мелани. Ее голос слегка дрожал, совсем чуть-чуть, но я все-таки заметил эту дрожь.
– Какой… момент? – выдохнул я и прижал ее к себе, к своей груди. К своему сердцу, которое бешено колотилось в ритме, заданном потерявшим голову дирижером.
Мы наконец поцеловались, и это было именно то, что я себе представлял. Только намного, намного прекрасней.