«Женщина моей мечты»
(идея для кино)
«Кавычки открываются… —
Это обычное словосочетание из школьной грамматики вызвало взрыв смеха и бурные аплодисменты.
– Друзья мои, мы собрались сегодня в этом уютном зале, чтобы снова, хоть ненадолго вернуться к своим истокам. Детство, как мы теперь понимаем, а ведь нам есть с чем сравнивать, это пора – абсолютного, безмятежного счастья… – голос оратора заглушила не к месту зазвучавшая музыка. Так, по-хозяйски, начал работу солист оркестра ресторана «Белый рояль», где проходила встреча одноклассников выпуска 30-летней давности.
На почётном месте, в торце длинного стола сидела седенькая, изрядно постаревшая, блаженно улыбающаяся литераторша, бывшая когда-то по совместительству классным руководителем «звёздного» 10 —«А».
Между собой ребята звали её «Просто Мария».
Мария Ивановна была учителем русского языка и литературы и эти «кавычки» были её фирменным знаком. Она произносила их в любом контексте как слова-паразиты. Любой свой монолог она начинала с незабвенной фразы.
– Кавычки открываются, – говорила она ни к селу, ни к городу, – Белкин, ты почему опять дневник не заполнил?
Со стороны походило на «шизу», но во всем остальном Мария была в пределах нормы. Любила ребят, была с ними в меру строга, но справедлива, и они отвечали ей тем же. Когда Мария Ивановна давала волю чувствам, и словно вышедшая из берегов река, эти чувства переполняли её, то излишки нежности выплёскивались на плечи и головы учеников. В общем, любовь была взаимной и искренней.
Торжественная, вступительная часть ресторанного действа подходила к концу. Оратором был тот самый Белкин, дневник которого вечно выглядел как Золушка-замарашка и, по всей видимости, служил в домашних условиях подставкой под горячее, или может быть, вернувшиеся с работы родители имели привычку рассматривать дневник во время семейного ужина, оставляя на нём характерные гастрономические следы. Тем не менее, это не помешало
Белкину блестяще закончить в своё время институт культуры, и стать вполне успешным и востребованным тамадой.
Приноровившись, к перекрывавшему его голос музыкальному сопровождению, и взяв на несколько тонов выше, Белкин профессионально продолжил свой спич.
– А теперь, дорогие друзья, внимание! Дорогая, Мария Ивановна! Мне поручено от всех нас, в знак любви и глубочайшего уважения вручить вам этот скромный букет.
Белкин махнул рукой и в зал внесли полутораметровую «Вавилонскую башню» составленную из цветов немыслимой красоты. Позже, Марией Ивановной в недрах букета будет обнаружен ещё и конверт с оплаченной путёвкой на двоих в один из средиземноморских курортов.
Все не сговариваясь, разом ахнули и заёрзали на стульях, а Белкин вдогонку отправил реплику:
– Основной спонсор пожелал остаться неизвестным.
Как по команде, все перевели взгляд на легенду класса – Бориса Стоцкого, который, выразительным, театральным жестом, якобы отводя от себя подозрения, демонстрировал свою абсолютную непричастность к происходящему.
Борис для всех бывших одноклассников был «тёмной лошадкой».
После «выпускного» класс регулярно встречался. Сначала каждый год, позже – каждые пять лет. И друг о друге все знали всё до мельчайших подробностей, даже интимного характера. Но респектабельного Бориса после 30летнего перерыва, собравшиеся в «Белом рояле» видели впервые. Поэтому живейший интерес к этой весьма таинственной для всех персоне был вполне объясним. Поговаривали, что после окончания школы он отбыл за кордон, где учился, делал карьеру, в области которая ни у кого не вызывала сомнения, так как он был сыном довольно известного ещё в советские времена дипломата. Скорее всего, папины связи и возможности распахнули перед Борисом двери в большой мир, где он, припеваючи, по всей видимости, и живёт, по сей день.
Навсегда оставшиеся на родине свидетели его юности знали только это и ничего более конкретного…
Но настоящей легендой школы был даже не Борис сам по себе, а их монолитный тандем с Глебом Галибиным. Их звали Аяксами, розовощекими неразлучниками (как породу попугаев), а ещё чаще просто – Борисоглебском. Как название города, навсегда вобравшего в себя два этих имени.
Они были классическими антиподами. Разбитной, вальяжный, искромётный, с умопомрачительной для девиц внешностью, всегда одетый в дефицитные, недоступные для многих сверстников шмотки, язвительный и заносчивый внучок бывшего члена правительства – Борис был второй половиной сдержанного, скромного, подтянутого, нарочито вежливого, всегда и со всеми одинаково ровного в отношениях, застёгнутого на все пуговицы выходца из профессорской семьи – Глеба.
Глеб на фоне Бориса имел внешность обыкновенную, не столь ярко окрашенную. Но его всегда сосредоточенное на какой-то внутренней работе, с почти полным отсутствием мимики лицо, на котором всегда светилась мягкая, ироничная улыбка и умные, ясные глаза, отражавшие душевные глубины, делали его не менее привлекательным.
Школьная дружба Бориса и Глеба были притчей во языцех. Оба блестяще и легко учились. Широта их кругозора, знаний и способностей была поводом для зависти окружающих не меньшим, чем положение их семей. Но самым непостижимым казался тот факт, что они никогда, ни при каких обстоятельствах не ссорились. Взрослых, умудренных жизненным опытом людей – учителей и родителей, поражало их какое-то продуманное, не по годам сознательное, проникнутое взаимным уважением равноправие. Никто никому не подчинялся, один уважал достоинство другого. Всё это напоминало ушедшие в глубину веков, давно забытые непреложные правила рыцарского братства. Казалось, они были созданы друг для друга, и ничто на свете не способно их разлучить. Никто не знал, что эти их отношения ещё в шестом классе были скреплены не писанным, но озвученным уставом. «Ложь – это духовная смерть! Мы уважаем друг друга и говорим только правду и ничего кроме правды. Правда священна и непреложна». Ну, что-то вроде этого сказали ребята друг другу, стараясь на людях сдерживать эмоции, и только уединяясь, горячо и страстно высказывались по поводу того или иного события. Не задевая амбиций, уважая выбор и позицию другого, заранее прощая друг другу все промахи и ошибки, как если бы это сделал человек сам себе. Это вошло в привычку и стало основой их долгосрочных взаимоотношений.
В их уставе было ещё несколько заповедей, но даже и это не было главным.
Венцом их дружбы была тихая радость и щемящая нежность в их сердцах, которую они испытывали встречаясь друг с другом даже после самой непродолжительной разлуки. Эти чувства перебарывали все несовпадения характеров, все острые углы бытия.
Их увлечения были похожи на сход лавины, необъяснимо и без видимой причины, сменявшие и накатывающие друг на друга. То совместное чтение запоем всей современной фантастики от Айзека Азимова до Ефремова. То моделирование летательных аппаратов. То изучение основ философии. То латиноамериканские танцы, гольф и горные лыжи. То освоение всех существующих видов плавания, включая подводное. То погружение в глубины французского поэтического и живописного импрессионизма. То «Битлз», рок, и джаз, то закрытые просмотры западного модного кино. Список можно было бы продолжить.
Этакий калейдоскоп из замысловатых витражей всех видов искусств и культуры, будто специально для них накопленных человеческой цивилизацией, и сыплющихся, словно из рога изобилия на их буйные, жадные до всего нового, головы.
Вся эта счастливая белая горячка молодости была оборвана в одночасье, в один миг…
Будто корабль, на котором они так долго и успешно совершали свою десятилетнюю кругосветку, на полном ходу, при абсолютном штиле и отсутствии видимых причин, внезапно столкнулся с неизвестно откуда взявшейся скалой. И разбился. В дребезги.
В тот вечер Глеб был в гостях у Бориса. Его отец привёз из-за границы чудо техники – видео. Фантастика. Можно было смотреть кино прямо дома.
Дмитрий Борисович зашёл в комнату сына во время бурного обсуждения мальчиками только что увиденного.
Предстоял трудный разговор о планах на будущее.
Трудный он был потому, что Глеб – человек принципиальный, всегда и во всем полагавшийся только на собственные силы, намерен был продолжать учёбу только в Москве. В лучшем из университетов мира – МГУ. Эта непоколебимая позиция была сформирована в нём любимым и многоуважаемым дедом, возглавлявшим один из научно-исследовательских институтов, близким другом Курчатова. Не Игоря Курчатова, которого весь мир называл «отцом» советской атомной бомбы, а его брата – Бориса Васильевича Курчатова, который был одним из основателей в нашей стране радиохимии. Вместе с дедом они учились у легендарного Иоффе. Это было предметом особой гордости их семьи. Отец Глеба был тоже учёным с мировым именем и руководил одним из отделов дедовского института, занимаясь вопросами радиоэкологии. И отец, и дед были людьми старой закваски, патриотически-настроенными, ярыми и убежденными противниками утечки мозгов.
– А, кто будет двигать нашу науку? Где родился, там сгодился! – трудно и бессмысленно спорить с мудростью предков. На том стоит, и стоять будет русская земля!
Дмитрий же Борисович предлагал сыну учёбу в Сорбонне, и, разумеется, зная, что для Бориса будет трудно жить вдали от дома и уж почти невозможно без его «сиамского близнеца», как они с женой называли Глеба за глаза, пообещал Борису похлопотать и за Глеба тоже.
Вопрос решился положительно. Об этом он и пришёл доложить юным баловням судьбы. Дело было за малым: они с Борисом должны были убедить Глеба ехать вместе. Борис очень боялся этого разговора, поэтому они заранее сговорились, что отец разделит с ним эту ношу. Но в глубине души Борис надеялся, что Глеб возьмет хотя бы тайм-аут для раздумья, и все, хорошенько взвесив, отбросит упрямство и трезво посмотрит правде в глаза. А Правда была соблазнительно прекрасной – получить возможность не только учиться в одном из престижнейших учебных заведений Старого Света, но и посмотреть мир, выйти на абсолютно новый уровень и в жизни и в карьерном росте после окончания учёбы. Для себя он твёрдо решил ехать в Париж, во что бы то ни стало. Идти на поводу у старорежимного Галибина – старшего он не собирался.
– Ну, что, друзья мои!!! – Дмитрий Борисович старался казаться спокойным и невозмутимым.
Однако излишне бравурные нотки в голосе выдавали его внутреннее напряжение.
– У меня для вас прекрасная новость. Над вашими светлыми головами взошла счастливая звезда. Момент истины настал!
На журнальный столик упали красочные проспекты с фотографиями старинного здания парижской академии.
– Здесь расположен кампус Жюссье. Ну, это, конечно, в том случае, если вы остановите свой выбор на изучении физики в университете Пьера и Марии Кюри. Если же ваш выбор падёт на такие предметы как молекулярная биофизика или микробиология, то придётся ехать в Марсель. Но всё равно, это тоже составная часть великой Сорбонны.
Дмитрий Борисович от волнения говорил слишком быстро, намного быстрее обычного. Ему было досадно, что вместо того, чтобы выслушивать слова благодарности ему приходится уговаривать, не какого-то стоящего туза, а этого желторотика, пусть даже и близкого друга сына, хотя он понимал, что именно от Глеба теперь будет зависеть душевное спокойствие его семейства.
Глеб быстро раскусил трюк с заранее заготовленным экспромтом. Одного беглого взгляда на Бориса ему было достаточно, чтобы это понять.
С плохо скрываемым негодованием, тяжелой тенью, упавшей на его лицо, Глеб взял в руки проспект и, поджав губы, процедил, пристально глядя Борису в глаза: – Так ты едешь?
– Мы едем вместе! – сказал Борис деланно весёлым, но твёрдым голосом.
– Ты уверен? – произнёс Глеб еле слышно.
– А разве может быть иначе?
– ты сделал свой выбор! – утвердительно – хладнокровно подытожил Глеб.
– а ты свой! – заупрямился Борис и в эту секунду понял, что дуэль проиграна. Между ними всё кончено.
Дмитрий Борисович сделал вид, что не обратил внимания на заминку. Он стал ходить по комнате, картинно размахивая руками.
– Друзья мои, это такое везение, которое невозможно переоценить. Вы будете учиться в Сор-бон-не!!! Именно там в своё время учились наши великие соотечественники Николай Гумилёв, Осип Мандельштам, Марина Ивановна Цветаева… Я уже не говорю про…
Глеб резко поднялся, давая понять, что разговор окончен.
Кивком головы поблагодарил Дмитрия Борисовича и почти неслышно вышел из комнаты. Навсегда.
До окончания школы оставались считанные недели. Для всех они пролетели в экзаменационной агонии. Каждый был занят только собой, и никто в классе не обратил внимания на то, что разделение «сиамских близнецов» уже произошло.
В женском туалете ресторана был аншлаг. Половина пришедших на вечеринку, изрядно повзрослевших и видоизменившихся «школьниц», прихорашиваясь, наперебой обсуждали одну тему – внезапно, и неизвестно откуда появившегося Бориса Стоцкого.
Завзятый сердцеед и Дон Жуан 10-А выпал из поля зрения своих одноклассников на три десятилетия и этим самым возбуждал к собственной персоне живейший интерес. Суета, ажитация и кудахтанье напоминали переполох в курятнике, почувствовавшем приближение лисицы. Пятидесятилетние девочки облепили зеркала, пытаясь всеми подручными способами скрыть издержки возраста.
– Боже мой, Боря такой шикарный! Умереть – не встать! Я таких мужчин только в кино видела. Он просто этот, как его, Пирс Броснан в молодости, ну не в молодости, а там, в зрелые годы…, – прострекотала бывший комсорг класса, ныне менеджер по сбыту Ирина Голубева, уверенными движениями при этом обводя контур поблекших от частого использования губ.
Утянутая в корсет, вся в атласе и блестящих колготках медсестра Таня Фадеева, весьма довольная своим отражением в зеркале, замурлыкала в ответ:
– Подтянутый, холёный, одет с иголочки… Гламурненький…
– Ой, только не произноси этого пакостного словечка! – скривилась всегдашняя моралистка Люба Брянцева, без пяти минут пенсионерка с солидным учительским стажем.
– Зрасьте, а чё в нём пакостного? —
– Книжки читать надо!
– А причем здесь книжки?
– Гламур в 19 веке – это был стиль борделей!
– Ой, книжница нашлась, да у нас сейчас вся жизнь-бордель!
– Слушайте, а кто-нибудь видел, на какой машине он приехал? – не унималась менеджер по сбыту.
– Девочки, он случаем не какой-нибудь Эмир?
Всё-таки предполагает наличие нескольких жён… – томно пропела Синицина.
– Тебе это не грозит, – пробасила прокуренным голосом бывшая красавица Ольга Жмых.
– Что так? Всё-таки старая любовь не ржавеет. А мы с ним в 9 классе два раза целовались.
– Ну, если так рассуждать, то Боря, как честный мусульманин, должен взять к себе в гарем полшколы, – съязвила Жмых, в одиночку рассмеявшись собственной остроте.
– нет, ну всё-таки, его никак нельзя упустить!
– Девочки, а он женат, кто знает?
– Да о нём никто ничего не знает – засекречен по самое не хочу.
– А у меня вообще такое ощущение, что он пере-квалифицировался, – не унималась гламурная медсестра. – Обратили внимание, как он на Глеба смотрит? Просто как-то не по детски, даже обожания не скрывает. Дырку в нём уже просверлил, хоть на стенку вешай как картину.
– Желтой прессы начиталась. Прям, все у тебя скрытые гомики!
– Да он просто соскучился. Не допускаешь? – с комсомольским жаром кинулась на защиту Бориса менеджерица.
– А, что они с Глебом так после выпускного так ни разу и не виделись? Совсем? А ты откуда знаешь?
– С ума сойти. Были просто, не разлей вода. Нитка с иголкой, Борисоглебск, одним словом, а потом – бац, и вот так расстаться на веки вечные… уму непостижимо.
– Жизнь есть жизнь. Она всё и всех расставила по своим местам. —
Жмых сбросила в преисподнюю солидной косметички использованное по назначению содержимое. После чего, надев на нос очки, и пододвинувшись к зеркалу вплотную, с недовольным видом стала рассматривать результат боевой раскраски.
– Свет, а ты чё молчишь? Ты ведь из всех нас – первая претендентка. Сколько Борька по тебе страдал? Так, что у тебя больше шансов, – продолжила битву доморощенных экстрасенсов детсадовский психолог Томка Милешина.
Сохранившая стройность фигуры одноклассница, единственно стоящая к зеркалу спиной, с нескрываемой иронией произнесла:
– Когда это было? В прошлой жизни?
– А чё ты нас хоронишь-то раньше времени?! В женщине возраст вообще не главное. – Взбунтовалась медсестра.
– А что главное? Диссертация? Зарплата? Кулинарные способности?
– Энергия! Самодостаточность! Уверенность в своей неподражаемости…
– Ну, вот и люби саму себя. Мужику на фига твоя самодостаточность нужна? Тем более такому.
– А чё, Борик мужик как мужик! Те же комплексы. Ему немного подпоёшь и делай с ним, что хошь!
– Ага, только это песенка не про мужика.
– а про кого?
– Про дурака.
– а какая разница?
– Так, курятник, перемещаемся в зал. С Борькой танцуем в порядке живой очереди.
– А может лучше по алфавиту?
– А я уже 20 лет как не Яновская, а Агеева, так что из конца списка в начало переместилась. С меня и начнём.
– Нет уж, как были в классном журнале записаны, так и пойдем.
– Ага, а записываться прям щас? Давайте ещё посчитаемся: На золотом крыльце сидели…
– Девочки, вы бы себя со стороны послушали. Дурдом «Ромашка» группа «Солнышко».
– Ой, какие вы все злые, девочки. Прям мигеры.
– Камон, омон. Группа захвата.
– Так, улыбаемся! Животы втянули! Грудь накатили! От винта!
Жмых затряслась от грудного хохота, перешедшего в надсадный кашель. Глаза размазались и ей пришлось задержаться в туалете для реконструкции макияжа.
– Для меня там кусочек оставьте! – крикнула она вслед упорхнувшей в зал стае товарок.
Бенефис Стоцкого был в самом разгаре. Один за другим к нему подходили бывшие одноклассники. Интересовались «за жизнь». Но по нынешним временам все понимали, что сейчас никто особенно своими достижениями не хвастается. Наоборот. У нас, как и принято было на Западе, такие вопросы тоже уже считались моветоном. Натренированный за бугром, бывалый Борис без труда парировал намёки или лобовые вопросы, относительно карьеры и доходов. Отшучивался.
– Я слишком умён, чтобы учиться, и слишком красив, чтобы работать!
А особенно наседавшему Хусаинову, предусмотрительно отведя подальше от посторонних ушей, доверительно, заговорщически заявил:
– Понимаешь, старик! Торгую на Елисейских полях антиквариатом, вывезенным ещё первой волной белой иммиграции. Товар уходит по баснословным ценам и пользуется успехом исключительно у восточных гостей – постсоветских нуворишей. Если хочешь, они, таким образом, восстанавливают историческую справедливость, возвращают на Родину предков материальные и духовные ценности. Мне приятно, а тебе?
Не на шутку озадаченный, пытающийся осмыслить практическую ценность полученной информации, бывший одноклассник на секунду замер.
– Мне тоже! Очень приятно! – не отдавая себе отчета в том, что именно приятного он только что услышал, автоматически пожав руку собеседнику, он покачал головой и растворился в толпе соискателей Бориной аудиенции.
Профессионал Белкин вернул всех в исходное положение, занимаемое за столом, и возлияния Бахусу, с соответствующими тостами продолжились с заметным ускорением.
Борис, склонившись над своей тарелкой, вполголоса заметил сидящему рядом Глебу:
– Было бы правильней начать сегодняшний вечер с моей презентации и коротенько, минут на сорок представить рентгенограмму моей жизнедеятельности за истекшие десятилетия. Как считаешь?
– Пожалуй! Странно, что ты вообще материализовался…
– Ты не рад?
– Рад.
– Не ожидал?
– Отвык.
Минутную паузу в диалоге прервал Борис.
– Жалею, что поддался соблазну увидеть свою разом постаревшую юность. Жутко. Как в детском аттракционе «Пещера ужасов». Разжиревшие, обрюзгшие, сморщенные… – паноптикум, карнавал масок.
– Ну, не у всех же есть личный массажист. А за масками ничего не видишь?
– Всё вижу, и хочется проснуться. Разбуди меня.
– Всегда получаешь то, что хочешь?
– Стараюсь! Ну, так как, насчет, смыться отсюда?
– незаметно не получится…
– выходим курить на улицу.
– я не курю, все знают.
– зато я курю, и никто не знает…
положись на меня
– уже положился
Напротив Бориса и Глеба сидела дальнозоркая Милита Дангаузер. Нарочито громко, дождавшись, когда дуэт смолк, затянувшись пахитоской, она произнесла захмелевшим голосом:
– Борис Дмитрич, а ты что, намылился слинять? Я по губам читаю.
Милита была до неприличия располневшей дамой. Процесс курения дополнялся поеданием высококалорийного десерта.
– Милиточка, а ты что-нибудь слышала о вреде холестерина?
Борис решил деморализовать нагло возникшую помеху. – На Западе все просто на нём помешаны.
– Да знаю я это всё. Я устала уже с ним бороться и решила сочетаться с ним законным браком.
Не слышавшая начала разговора Ирка Голубева тут же встряла:
– Ты, что опять замуж собралась? В четвёртый раз что ли? Кто этот несчастный?
– Да мы не об этом сейчас, партайгеноссе, Ира. Что за манера совать нос, куда не просят!
– Подумаешь, тайны мадридского двора, – обиделась бывший комсомольский лидер, и принялась заедать обиду порцией шоколадного мороженого.
– А я теперь часто повторяю всем, кого люблю и желаю всех благ, – продолжил свой отвлекающий маневр Борис, – Займись своим телом, детка, или Тело займётся тобой! Так что смотри, дорогая, помнишь как Илья Ильич Обломов кончил?
Уловив в сказанном двусмысленность, бывший сосед Милиты по парте, пристроившийся и теперь рядом с ней за столом, Пашка Денисов заржал, словно племенной жеребец.
Полу пьяненькая Милита зло цыкнула на него, призывая к порядку.
– Грубо, Павлик. Очень грубо! А ты, Боря, если намекаешь на апоплексический удар, то вот, что я тебе скажу, голуба моя, – в преддверии апокалипсиса бояться апоплексии всё равно, что во время кораблекрушения жаловаться на морскую болезнь.
– Очень образно, Милиточка! И какая игра слов! Апоплексия и апокалипсис – очень похожи, не находишь? Кушай на здоровье, лакомка.
– Ну, то-то же! Не можете не кусаться!
– Каюсь, грешен! Каюсь!
– Ой, батюшки светы, мир перевернулся, Борик Стоцкий кается. Светопреставление какое-то!
Борис перехватил на себе плотоядный взгляд сидящей наискосок пышнотелой Светланы Градской.
Оценив выразительность её многообещающего декольте, Казанова 10 «А» еле слышно процедил:
– Щас проглотит!
– Что? – переспросил Глеб.
– Светка Градская, по-моему, всерьёз намерена меня сожрать.
– Боишься?
– Да нет, просто я сам хищник, люблю процесс охоты больше победы над жертвой…
Сфокусировав взгляд на Светкином декольте, как на мишени, Глеб равнодушным голосом заявил, —
– А что, хороша!
– Вызывающе хороша. И уже готова к употреблению. Рыба в тесте!
Тамада Белкин, по имеющейся заранее договоренности, объявил сюрприз от Бориса Стоцкого. Борис с Глебом под этим прикрытием вполне легально ретировались якобы для приготовлений. В зале приглушили свет и из-за кулис небольшой сцены, где обычно проходили выступления артистов эстрады развлекающих ресторанную публику, спустя какое-то непродолжительное время вышел Дед Мороз. Все расхохотались – на дворе конец мая – а в «Белом рояле» Новый год. Из зала послышались выкрики: Боря, как ты быстро переоделся, а Глеб у нас, что Снегурочкой будет? Под непрекращающийся хохот и всеобщее оживление, на сцену вышли ещё штук пять – шесть Дедов Морозов. Они вынесли увесистые картонные ящики, из недр которых торчали упакованные в целлофановые пакеты подарки для сидящих в зале одноклассников. Под рождественскую музыку молчаливые, по-солдатски серьезные, новогодние «сказочные персонажи», по-деловому обнесли одариваемых. Каждая женщина получила набор парфюмерно-косметических средств французского производства, каждый мужчина – джентльменский набор из коньяка, вина и галстука той же страны-производительницы. По присвистыванию, раздававшемуся то здесь, то там, было понятно, что весомость качества и стоимости подарков превосходит разумные пределы понимания простого обывателя.
– Ну, не фига себе, Боря!!! Гарун аль Рашид!
У девчонок духи оказались разными. И тут начался лихорадочный процесс обмена фирмами: Ив сен Лоран на Шанель, Пака Рабана на Ива Роше, Лагерфельд на Нину Ричи. И так до бесконечности.
У мужской половины, среди, ещё не до конца опьяневших её представителей, была та же песня.
– На фига мне вино, я его ващщщще не пью.
Да, смотри на этикетку, это же знаменитое бургундское «Кот-дю-Рон».
– Да, хоть пёс. Не пью я его! Вино, оно и в Африке вино!
Ресторанные посиделки превратились в восточный базар.
По дороге к машине Бориса, поддавшись воле волн житейских обстоятельств, Глеб просто плыл, не раздумывая и ничего не обсуждая, как «ёжик в тумане».
По части организации, когда-то их совместных выездов, Борис был большой мастак. Глебу хотелось уединения, и он знал, что Боря хочет того же, и заранее всё продумал. Их отступление было тому ярким подтверждением.
Будь Глеб не в столь расслабленном состоянии, он непременно бы заметил, что когда они садились в серебристый «Ауди» Бориса, в нескольких шагах от них, слаженными, выверенными движениями, словно щелчки затвора, упаковывались в недра «Геленвагена» личные охранники его друга. Былинные богатыри были все как на подбор крепкие, и сложением и лицами напоминали деревянных солдат Урфина Джуса.
Уже в машине Глеб с рассеянной интонацией спросил:
– Интересно, что там, в «Рояле» происходит?
– Так, чисто символическая компенсация за разбитые надежды, – ответил Боря, заводя мотор.
Откровенно говоря, ни одному, ни другому не было до этого никакого дела. Так, привычное заполнение словами образовавшейся пустоты.
– Куда едем? – для проформы спросил Глеб.
– Увидишь, – отрезал Боря, срываясь с места.
Их сердца снова стучали в унисон. И каждый чувствовал это. Они очень любили молчать в присутствии друг друга. Это был самый захватывающий и выразительный внутренний диалог истосковавшихся друзей.
Каждый думал о своём и в то же время об общем. О жизни. О разлуке.
Борис вспоминал, как в первое время просто с ума сходил от разрывающей изнутри, почти физической боли. Будто их с Глебом хирургически, скальпелем по живому разделили, и кровоточащая рана, никак не желает заживать. Он тогда вдрызг разругался с родителями. Сразу же после выпускных экзаменов, проигнорировав выпускной вечер, уехал в Париж. В университете, пока присматривался, привыкал, втягивался, боль немного притупилась. Но даже тогда, когда он пустился во все тяжкие, а потом мучительно выкарабкивался из трясины чуть ли не поглотившей его, он не переставал тосковать по Глебу. Саднившая, ноющая боль навсегда поселилась в его сердце. Казалось бы, – преуспевающий бизнесмен – весь мир был у него в кармане, красоты и духовные богатства цивилизации были брошены к его ногам. Но этого Борису было мало. У него не было Глеба.
Из своего далека Борис следил за успехами и карьерным ростом духовного брата. И знал, что Глеб был уже много лет женат на однокурснице, растил сына. Занимался прикладной физикой и биохимией. Талантливый учёный, доктор наук, без пяти минут член —корреспондент. Но время для российской науки остановилось, и отсчитать эти пресловутые пять минут теперь не было никакой возможности. Лаборатория, где Глеб занимался своими разработками, была закрыта, да и сам, НИИ, где Глеб с женой Серафимой провели лучшие годы жизни, стал беспризорным, и словно шагреневая кожа сжался до размеров носового платка. Всё было пущено насмарку, под откос. Вся жизнь. И только теперь, вынужденные заниматься вопросами элементарного выживания, вечные бессребреники, рыцари науки Глеб и Серафима обнаружили свою абсолютную неприспособленность к жизни.
По каким-то необъяснимым законам телепатии Глеб думал сейчас о том же самом, что и Борис. Только он знал продолжение этой истории. Неприспособленность к жизни, которую было принято приписывать обоим супругам, была исключительно его уделом. Серафима, как мать и жена, хранительница домашнего очага, видимо не имеющая права расслабляться в период экстремального существования, продемонстрировала чудеса находчивости и стойкости, в отличие от него самого. Фима была химиком от Бога. Лучшая на курсе, гордость профессора Пастухова, но в период всеобщей мобилизации деятельной части страны, занялась торговлей. Она продавала посуду из полимеров, производителем которой была одна из скандинавских стран. Посуда на вид напоминала одноразовую, а реализовывалась по цене музейных раритетов. Глеб не вдавался в подробности процесса «сбагривания» товара, удивлялся открывшимся новым талантам жены, называл всё это втюхиванием, брезгливо морщился.
Обычная «сетевуха», – один из видов успешной торговли, помогающих удержаться наплаву в системе жёсткой конкуренции. Капитализм одним словом», – говорила Серафима, и надёжно защищённая сознанием нужности своей миссии, одетая в броню обстоятельств, не страдала интеллигентской рефлексией.
А может быть, ему это только так казалось.
Тем не менее, именно Фимина торговля выручала их – не давала семье голодать.
Символической зарплаты Глеба не хватало даже на оплату квартиры.
С недавних пор Серафима озаботилась идеей – во что бы то ни стало сделать операцию на сердце их сыну Стасу, и непременно за границей. Мальчик с детства страдал врожденной аномалией – двойной сердечной хордой. По-научному, диагноз назывался параксизмальной тахикардией. Парень был студентом МГУ, того же факультета, что когда-то родители. Был подвержен быстрой утомляемости, вечно бледен, освобождён от физических нагрузок и занятий спортом, кроме плавания и то, в целях профилактики участившихся с недавних пор приступов. Стас был категорически против операции вообще, Серафима была категорически против операции в России. Глеб был категорически против всяческих обсуждений этой темы, денег всё равно не было ни на то, ни на другое.
Борис в сегодняшней жизни Глеба появился внезапно, словно молния, сверкнувшая не на небе, как ей и положено, а по потолку квартиры, прямо над головой Глеба. Раздался звонок. Тот самый судьбоносный звонок Бориса, разделивший жизнь Глеба на «до» и «после».
ЕГО голос совсем не изменился. Интонация была такая, будто они расстались только вчера. Глеб, ошарашенный неожиданным явлением пропавшей 30 лет назад грамоты, отвечал односложно.
– Привет! – зазвенело в трубке.
– Привет! – отозвался Глеб скорее по инерции.
– Надеюсь, узнал, – не дожидаясь ответа, отчеканил Борис. – Я в Москве ненадолго – от силы неделю. Приехал установить отцу памятник.
– Какой памятник? Где?
– На могиле. В прошлом году похоронил его.
– Почему не позвонил? В прошлый приезд. – Глеб начал приходить в себя. – Дал бы знать, я бы чем-нибудь помог.
– Да чем тут поможешь? Не мог я тогда позвонить. Не в себе был, понимаешь?
– Понимаю. Да.
– У нас в субботу вечер встречи выпускников, хочу разом повидать всех наших… ты придёшь?
– конечно!
– а потом завеемся куда-нибудь, не против?
– а сейчас тебя нельзя повидать? Заезжай к нам в гости, с женой и сыном познакомлю.
– прости, Глеб, дела. Освобожусь – и я весь твой. Только на нейтральной территории. Не хочу обременять твою супругу лишними хлопотами. В общем, до встречи!
– хорошо. До субботы. Может заехать за тобой?
– Да нет, нет, не надо! Встретимся на месте. Пока.
– Пока.
Разговор ни о чём «привет – пока». Вспышка молнии.
Сердце заклокотало возле горла.
– Фима у нас есть что-нибудь выпить?
– Кто это звонил?
– Он.
– Кто «он»?
– Боря.
– потенциальный долгожитель – лёгок на помине.
– Что?
– сто лет жить будет, говорю, я о нём недавно думала.
– А почему ты о нём думала? Недавно?
– Да, так.
– Фима, дай мне что-нибудь выпить.
– Коньяк или корвалол?
– Пожалуй, первое!
– на первое – коньяк, на второе – корвалол, на третье – компот…
– компота не надо…
– Глебушка, ты вышел бы из ступора… Ну. Позвонил и позвонил – не с того же света он позвонил
– Не шути так. У него оказывается, год назад отец умер… Дмитрий Борисович…
Фима пошла за коньяком. Они выпили вместе, помянули Дмитрия Борисовича, Глеб рассказал историю с Сорбонной. И снова впал в состояние задумчивости.
Боря, казалось, вынырнул откуда-то из преисподней, из какого-то далёкого, почти совсем забытого детства, а может быть, всё-таки спустился с небес.
Весь следующий день Глеб пребывал в невесомости. Он не чувствовал своего тела. Он летал. Он снова стал мальчишкой. К нему возвращалось ощущение счастья. Боря всегда значил для него очень многое. Вот чего ему не хватало долгие годы! Только сейчас он это явственно осознал – Глеб, оказывается, дышал все эти годы вполсилы. Всё это время, без Бориса, он походил на восковую фигуру «Полпарня», которую видел когда-то в отечественном аналоге театра фигур мадам Тюссо. Парень-акробат, опирающийся на одну руку, с напрочь отсеченной нижней частью туловища. Хорошо, хоть голова у Глеба оставалась на месте. А сердце? Сердце очень скоро после их ссоры с Борей заняла Серафима. Он отчаянно влюбился в Фимочку на первом курсе. Он растворился в ней. При всей её внешней хрупкости, женственности, кажущейся незащищённости, она приобрела над Глебом какую-то абсолютную власть. Серафима заменила Глебу Бориса, отца, мать. Даже любимый дед отошёл на задний, едва заметный план. Очень скоро в их семье Серафима заняла положение лидера. Глеб с радостью исполнял все её причуды. И не тяготился этим. Считая в глубине души себя и жену равновеликими силами. Только в последнее время Глеб стал ощущать, будто остался на берегу, а Фима, оттолкнулась веслом и правит их лодкой одна. И плывёт себе по реке жизни на встречу с пугающим Глеба, своими глубинами и водоворотами, бескрайним морем. И расстояние между берегом, и увлекаемой бурным речным потоком лодкой, становится всё больше и больше.
В пятницу вечером, накануне предстоящей встречи с Борисом, Глеб ощущал такой прилив энергии, что о ночном отдыхе можно было забыть.
Он словно новобрачный привёл себя в порядок в парикмахерской, хотя обычно его стригла дома жена. Придирчиво перебрал всё содержимое своей полки в шкафу. Выбирать особенно было не из чего. Проверил, в каком состоянии находится его выходной костюм. Оказалось, в удовлетворительном. Вполне. Впрочем, решил, что наденет на встречу всё-таки пиджак с джинсами.
Серафима тоже выглядела помолодевшей. Наверное, радуется за меня. И всё понимает. Отметил Глеб, когда жена летящей походкой, стремительно вошла в его кабинет.
– Ознакомься, пожалуйста! – настойчиво, пресекая любой намёк на отказ, предложила Серафима. На стол перед Глебом лёг увесистый пакет с какой-то документацией…
– А что это? Иероглифы? – нисколько не обрадовавшись и даже почти не удивившись неожиданному подкидышу, ответил Глеб. – Очередной коммерческий проект по реализации товаров восточного соседа?
– В самую точку, дорогой! Твои аналитические способности как всегда на высоте. Ознакомься, потом обсудим.
– Это, что для меня?
– Именно!
– Я торговать не буду. Ничем. Это моя принципиальная позиция.
– Читай, не отвлекайся! – категорично сказала Серафима, выходя из комнаты. Вложив всю силу своего почти гипнотического воздействия на супруга.
– я не знаю японского… – крикнул вдогонку капитулянт.
Душевное состояние не предполагало такого резкого поворота событий. Не хотелось его ничем омрачать. Но, бунт мог обернуться ещё большими неприятностями и Глеб, сделав усилие над собой, превозмог внутренне сопротивление.
То, что он увидел в конверте, его просто ошеломило. Это был комплект документов юридической сделки, образец или оригинал контракта (он так сразу и не понял) с японской фирмой «Тосигами», занимающейся производством андроидных роботов или как это называют генетики между собой – «синтетики». Здесь была изложена подробная информация о технических данных товара. Просмотровые презентационные диски и условия сделки, по которым продавец имеет десять процентов прибыли после реализации… робота-девушки «Айко», стоимость которой составляла… 3 миллиона евро. Глеб автоматически вычислил процент с продажи. Затем сам удивился – зачем он это сделал?! Ещё раз пробежал глазами страницу, где описывались возможности красавицы. (фотография прилагалась). Строение, даже не электро-механическое, как можно было предположить, исходя из его познаний в современной робототехнике, а полное органическое. Андроид, по своим характеристикам, визуально, абсолютно не обнаруживал своего искусственного происхождения. Другими словами, не предупреждённый человек во время общения с данным экземпляром ни за что не поймёт, что его собеседник – робот. Нано технологии в действии. Это было почище самого смелого прогноза его любимого Айзека Азимова, книгу которого под названием «Я, робот» Глеб периодически перечитывал в память о розовой юности.
Глеб опомнился и снова взглянул на конверт. Как это оказалось у Фимы? На конверте он увидел свою фамилию, написанную латинскими буквами – сразу не обратил внимание – на месте обратного адреса был только контактный телефон. Глеб открыл свой блокнот, где были записаны телефонные коды стран и городов. Ждущий согласия в сотрудничестве был, судя по всему, жителем Осако. Япония.
Так, это потом!!! Глеб с увлечением исследователя снова стал просматривать «материалы дела». «Девушка Айко» была с такой интеллектуальной начинкой, что могла дать форы любому младшему научному сотруднику из их института. Обворожительная секси умела поддерживать разговор на темы современной политики, «разбиралась» в вопросах экологии, живописи, театра, классической и эстрадной музыки, включая современные направления и течения, играла в шахматы, сквош, теннис, дартс. То есть, могла стать потенциальным партнёром. Умела готовить (!) блюда европейской и восточной кухни. И, судя по утверждению автора инструкции по эксплуатации робота, девочка занималась любовью настолько виртуозно, что могла служить демонстрационной моделью для желающих досконально освоить Камасутру. В довершении ко всему, потенциального дистрибьютора предупреждали о строгой конфиденциальности будущей сделки. О неразглашении информации, юридической и финансовой ответственности, и прочих запретительных мерах, будто речь шла о сверх засекреченном стратегическом объекте.
К документации были приложены 2 диска. Один из них, презентационный. Тут ему пришла в голову мысль, что всё это всего лишь розыгрыш, ничего общего с реальностью не имеющий. Сел за компьютер и начал просмотр диска.
Просмотр материализовал в определенной степени всё, о чём он только что прочёл. Причём, видеоматериал был скомпонован таким образом, что зритель до последнего момента терялся в догадках, кто именно из девушек участвующих в съёмках – андроид. Глеб отказывался верить в очевидное. Оно было невероятным!!!
Если это какой-то подвох, то кому и зачем нужно таким изощренным способом его разыгрывать?! Неужели Борис? Глеб решил не мучиться догадками, а выяснить у жены.
– Ну, как? – спросила Серафима тут же откликнувшаяся на его призыв.
– Что это? – Глеб кивнул на пакет и его содержимое.
– Работа!
– Откуда?
– От верблюда!
– Очень смешно!
– Какая разница! Его Величество Случай!
– Веский аргумент для учёной дамы.
– А ты не вдавайся в излишние нюансы… Главное, у нас появился реальный шанс заработать деньги – сделаем Стасику операцию, купим приличное жильё где-нибудь на берегу Средиземного моря.
– Фима, очнись, ты делишь шкуру неубитого медведя…
– Так убей его!
– Кого?
– Медведя! Ты у нас, в конце-то концов, мужчина или я?!
– Фима, ты сошла с ума? Кому мы можем предложить за 3 миллиона евро купить куклу из японского секс шопа? Соседу по даче Григорию Кузьмичу? Он тут недавно интересовался у меня, правда ли, что «Виагра» помогает при сексуальном бессилии. Это в его-то 68 лет?
– Трудности переходного возраста, пройдёт!
– Фима, ты не ответила на мой вопрос: кому мы это можем предложить?
– А ты подумай! Подумай!
– И думать не хочу, нет у меня среди знакомых подпольного Корейко…
– Есть, только им не нужно в новых политических условиях развития страны изображать из себя голь перекатную, стоиков… Они у нас все в добровольном изгнании – гниют себе на Канарах или задыхаются в загазованном Лондоне…
– Если ты о Борисе, то я, и ты это прекрасно знаешь, не сделаю это ни при каких обстоятельствах. Я не буду предлагать ему эту гадость.
– Ну, не будь ребёнком, и не строй из себя херувимчика.
– Фима!
– Ну, конечно! Ты в его глазах такая глыба, такой матёрый человечище… такой цельный, принципиальный… непоколебимый
– откуда у тебя взялся этот контракт?!!! – зловеще прошипел Глеб, – И почему именно сейчас, когда появился Борис, о финансовых возможностях которого мы ничего не знаем…
– или не хотим знать?! – огрызнулась Фима.
– Ты это серьёзно? Ты понимаешь, на что меня толкаешь? Я заработаю проценты от покупки Борисом этой… Кто Я после этого?
Глеб никогда не выходил из себя, старался не давать волю нервам, но тут его будто прорвало и он чувствовал, что перестаёт владеть собой.
– Да, а кто – Ты? Отец семейства. Ответственный человек, который думает не только о себе и своём хрупком внутреннем мире, а ещё и о нас с сыном. Или мы уже ничего не значим в твоей жизни?
Секунду помолчав, Серафима сказала, сильно понизив голос —
– Да и откуда ты знаешь, может быть Борис откажется, и ты, то есть мы ничего не получим.
Глеб обрадовался этой мысли.
Но тут же представил нестерпимую муку. Которую он должен испытать, предлагая Борису Это.
Серафима поняла, о чём Глеб подумал. И стала добивать его, произнося внушающим, вкрадчивым тоном:
– Но сейчас у нас есть этот шанс, понимаешь, шанс. Надежда выплыть. Вырваться. Из этого нескончаемого, замкнутого круга тупого зарабатывания… на никчёмное существование… Это гадость, – кивнула Серафима в сторону контракта, – а такая жизнь – не гадость?!
Вдруг Серафима тихо-тихо заплакала. Закрыв лицо руками, и бессильно съехав по стене, она опустила свою невесомую фигурку на пол.
Глеб бросился к ней и стал умолять успокоиться. Он не переносил слёз. Ни детских, ни женских. Это было выше его сил.
Серафима после примирения тихим, спокойным голосом рассказала, откуда у неё взялся этот злосчастный контракт. Оказалось, что она в своей дистрибьюторской конторе познакомилась с одной вдовой работника нашего посольства в Японии. Вдова тоже делает свой посреднический бизнес – связи-то сумасшедшие.
– А зачем тогда мы ей, если у неё связи…
– да это я упросила её сделать для нас, что-нибудь стоящее… она давно рассказывала мне об этом контракте. Но я-то понимала, что это не для нас. А тут как раз твой Борис…
Ну пойми, что тебе стоит?…я знаю, знаю, что… только как же?
– Ну, ладно, хватит! Я же обещал.
Глеб взял со стола ещё один диск из комплектации контракта.
Ты это видела?
– А что это?
Глеб протянул ей кофр. На DVD кассете был записан фантастический фильм режиссёра Стива Де Джарнатта «Черри – 2000». С Мелани Гриффит и Дэвидом Эндрю в главных ролях. Фильм был старый – 1987 года.
– нет, не видела
– я тоже!
И Глеб предложил посмотреть фильм вместе.
Действие картины происходит в 2017 году. Бизнесмен Сэм Тредвелл огорчается из-за поломки жены – робота. У андроида модели «Черри-2000» вышли из строя блок памяти и процессор. Сэм отправляется в довольно дикое местечко, которое контролирует банда психов, именно там находится заброшенный склад андроидов нужной модели. Проводником Сэма в этом опасном предприятии становится неистребимая девушка-воин, которую и играет звезда Голливуда – Гриффит. В финале Сэм оставляет на произвол судьбы уже добытого в боях двойника своей поломанной супруги и связывает судьбу с девушкой из плоти и крови.
Картина была слабенькая. Скорее пародийная, но Глеб понял, почему именно она попала в комплект. Миленькая, аппетитная актриса Памела Гидли, исполнявшая в фильме роль андроида, как две капли воды походила на синтетическую подружку, которую продавали японцы.
– Вот так, ребята из 87 года представляли себе 2017-ый. Все тут у нас оказывается, поголовно должны быть уже женаты на роботах… забавно.
– А ты мог бы жениться на роботе?
– Ну, если только с твоими чертами лица…
– Ах, ты……
Долгий, как в только что просмотренном фильме, поцелуй стал последним аккордом этой пятницы.
Место, куда привёз Глеба Борис, было поистине сказочным. За мыслями Глеб и не заметил, как они оказались за городом. Кругом лес. Какое-то заповедное место. Маленький домик. Вокруг ни души.
Как выяснилось позже – какой-то пансионат… Внутри всё было подготовлено к встрече дорогих гостей. Незаметное обслуживание. Немногословные горничные, стюард… Великолепные номера, сауна, бассейн, ресторанчик – всё только для них!
Борис внёс лёгкую кожаную сумку с вещами. У Глеба не было ничего кроме папки с документами. Папка жгла ему руки. Сковывала изнутри.
Оставшись наедине, Борис и Глеб обнялись. Надолго замерли в братском объятии.
Это походило на ритуал возвращения и обретения друг друга.
– Здравствуй!
– Ну, здравствуй!
Оба смутились своим сантиментам. Испугались давно забытому чувству единения. Обрадовались детскому восторгу от возрождавшегося чувства прощения.
– Ты здорово постарел! – в интонации Бориса были какие-то материнские нотки.
– А ты нет…
– за здоровьем нужно следить…
– ну, да, наверное…
– спортом занимаешься? Вряд ли … – ответил Борис на собственный вопрос.
– Нет, почему же, я тренируюсь …регулярно тренирую волю… установкой, внушением – не сойти с ума…
– да я серьёзно!!! Вид у тебя кислый! Можешь задержаться здесь на пару-тройку дней?
– Почему бы и нет? Я в отпуске. Только Фиму надо предупредить.
В пансионате был предусмотрен полный пансион вплоть до белья, щетки, бритвы и даже мужского гардероба, включая костюмы для игры в гольф и занятий конным спортом, нужного друзьям размера.
Рядом с Борисом Глеб не удивлялся такому непривычному для себя сервису. Решив отложить разговор «о главном» на потом, он откисал, растворившись в окружающем его великолепии и комфорте.
Вода бассейна, умелые руки массажиста сделали своё дело, и Глеб проснулся на следующий день, проспав без малого двенадцать часов.
– Ну, вот, уже выглядишь намного лучше. А то вчера мне хотелось кричать: Братцы, мы его теряем!!! – Борис был в привычном, приподнятом расположении духа.
– Да, ладно тебе, всё нормально! – попытался парировать Глеб.
– Всё зависит от того, что считать нормой, – не согласился Борис.
– Всё относительно!
– Вот именно! Ты по-прежнему философ. Но в наше время, как умно замечено, все философы перебрались из бочек в Мерседесы.
– Ну, не все, далеко нет.
– Значит это доисторические философы. Современный философ – это мастер пиара. Это неплохо обеспеченные люди. Также как современные поэты – это в первую очередь специалисты по составлению рекламных слоганов. А, как известно, составить магический рекламный текст, выполняющий на сто процентов своё предназначение, может только мастер высокого полёта и это значительно труднее, поверь мне, чем написать роман в стихах.
Конец ознакомительного фрагмента.