Глава восьмая. Жизнь в деревне деда Прокопа
Хоть родился Николаич в деревне под Сумами, но детство и юность до пятнадцати лет провёл в другой деревне.
Она на ровном месте стояла, в двадцати двух километрах от Коренево. Был пруд.
Эта деревня была особенной.
Если жители окрестных деревень говорили на чистом русском языке, то жители этой деревни разговаривали на украинско-русском суржике, а многие только на украинском.
Причём появились жители этой деревни в здешних местах, относительно недавно, всего пару сотен лет назад.
Откуда они пришли неизвестно, но некоторые краеведы считают, что во времена крепостного права, жители их деревни были куплены где-то в Малороссии князем Барятинским и переселены в эти края. Хотя до революции в деревне был свой помещик, и он имел небольшой удел земли.
Как Николаичу рассказывал дед Прокоп, эти земли были во владении князя Барятинского. Его земли были в Марьино, в сторону Сум.
В Сумской области были земли сахарозаводчика Терещенко, Под Коренево есть до сих пор Мазеповка, Ивановка, Степановка, это земли Мазепы, но потом они отошли царю.
Пушкарное – тоже царская земля. В Пушкарном все дома, хоть и маленькие, но добротные и сложены из кирпича.
Как говорил дед Прокоп, на царских землях люди жили лучше всех. Они меньше всего облагались налогами, были более свободными, чем остальные, не крепостными, а царскими. Они сами вели торговлю и царских никто не смел обидеть, вот оттуда у них и достаток.
В двадцатом веке жителям деревни деда Прокопа досталось пережить много различных событий.
В 1918 году немецкие войска оккупировали Коренево и захватили дедову деревню. Они чуть-чуть до губернского центра не дошли.
Когда рота немцев в первую мировую заняла дедову деревню, то мужики, посовещавшись, решили вырезать их.
Ночью сняли часового и перерезали врагов.
Утром народ пришёл к избе, где жил немецкий капитан и его рота, и стали ждать указаний на работу. Но никто не вышел. Немного подождав, народ послал старосту выяснить, в чём дело.
Староста вошёл в дом и обнаружил, что вся рота перерезана, а обмундирование с оружием похищены.
Тогда немцы никаких репрессий не делали, так как не нашли, кто это сделал.
В первую мировую войну немцы были другие. Не было Гитлера, не было «СС», было другое воспитание и другие взгляды.
Тогда немцы решили, что партизаны, или отряд какой проходящий это сделал. Никто не мог подумать, что это банда деревенская могла такое совершить.
Когда красные пришли в гражданскую войну, то мужики дали указание бабам. Те красноармейцев напоили, накормили и когда те уснули, раздели их и забрали всё оружие.
Потом все они были под Г. И. Шаховым, в его банде.
После гражданской войны, крестьяне принялись обрабатывать полученную землю.
Кто мог обрабатывать, а кто и нет. Не все знали, что выращивать, не чем было сеять, не знали что и как. Работать в основном все хотели, но не могли.
Почему и кулаки появились. Семья – пять человек, а подчас и больше.
Бывало, что из работников – отец, мать и семеро сыновей, а в другой семье – отец, мать и семь дочерей.
Естественно, в первой семье будет больше достатка и лучше выполнена работа на земле.
Как сейчас. Кто-то собрался на рынок, провернулся, киоск купил. А второй не может идти продавать, он может только работать. Так и тогда. Кто-то не может обрабатывать.
Отдаёт свою землю другому. А сам идёт к нему в работники. Когда землю раздали, то началось расслоение на кулаков и бедняков, пошло деление на бедных и богатых.
Это не устраивало новую власть. Дед Прокоп вспоминал, как раскулачивали.
Собиралась голытьба, комбед. Вот там называют таких-то.
Вся семья работала, земля у них была, дом приличный построили, жатки у них были, лошади, паровая молотилка.
Решили раскулачить их. Послали в волость гонца с письмом, что это кулаки, кровососы.
Приезжают милиционеры, указанную семью сажают на подводу, забирать с собой ничего нельзя, и повезли куда-то.
Что остаётся, комбедовцы пропивают, свиней режут, яйца жарят, кур и другую живность режут.
Самогон пьют, тогда у всех был самогон. Всё попили, пожрали.
Комбед этот, человек пятнадцать, каждый вечер собирались. Сами работать не хотят, а собирались решать, что делать дальше.
Накурят, наплюют и думают весь вечер и всю ночь.
Раскулачат одного, потом следующего. Комбед в основном занимался вот таким раскулачиванием, а больше проку от него не было.
Когда ж началась коллективизация, то в колхоз тащили всё.
У него последняя коровёнка, и ту надо было отдать в колхоз. Землю всю забрали, хозяйство полностью забрали.
Вплоть до того, что кур забирали. Нет, чтоб у него две коровы: одну ему, а другую в колхоз, или брать тёлок, а брали всю живность. Семьи оставляли на вымирание.
В начале ХХ века в полутора километрах от деревни деда Прокопа был хутор, который потом назвали «Десятый октябрь». Хутор стоял на обрыве, вдоль речки.
Между деревней и хутором была болотина, заросшая вербой, ракитой и другими растениями. Было полностью всё заросшее.
В период коллективизации всё там вырубили и вырезали на дрова, топить хаты.
До этого пахали, сеяли, соломой топили, заготавливали дрова в лесу, торф резали, а тут такое создалось, что вынуждены были всё вырезать.
Потом там осталось чистое поле.
Дорога из деревни деда Прокопа вела через глубокий овраг. Когда мужики собирались ехать на базар, то брали с собой всякие оглобли, брёвна.
При подъезде к этому оврагу, всё это вставлялось в колеса, и так тормозили. Чтоб при спуске, телега не убила лошадь. На дне оврага они вынимали оглобли и брёвна.
Другой склон был пологим. Когда ж возвращались назад, то на дне оврага слезали с телеги и помогали лошади подняться на крутой склон оврага.
Неподалёку от деревни был заказной лес, то есть государственный, под охраной. Дубы росли вековые.
Его периодически чистили, хворост можно было собирать только под присмотром лесника. Дубы пилить нельзя было.
При И. В. Сталине если кто пойдёт, то расстреляют за рубку леса.
Этот лес был с качественной древесиной, хозяйский. Где росла лоза, хворост, то это считалось сорным.
Выпиливание там даже приветствовалось, чтоб меньше зарастало земли. Ночами вырезали и вывозили, а утром все делали вид, что ничего не произошло.
В колхозе тоже топили, кто, чем мог.
Ещё до войны стали заготавливать торф, И. В. Сталин дал команду, обрабатывать торфяники. Торф резали, сушили.
Потом начали централизованно завозить. В Глушково была суконная фабрика. Торф туда возили, а люди на фабрике покупали себе торф.
Значительно позже начали возить уголь, через сельсовет выписывали. Вначале был наш антрацит, потом тульский, а потом польский. Самый плохой был польский.
Топили и соломой. Уборка прошла, в колхозе свозят солому скоту, что на корм, что на подстилку, и выписывали людям на топку. Кто сколько сможет.
А сейчас вся солома сжигается.
До войны в деревне построили приличную, для тех времён, школу.
Старики умели деньги считать, печатные буквы читали.
У каждого был Евангелий и старики читали его.
До войны большинство населения имели четыре – семь классов, а десятилетка, это считалось: «Ого – го!». Она тогда считалась, как сейчас институт.
Во время Великой Отечественной войны много испытаний досталось дедовой деревне.
Осенью 1941 года эти места уже были оккупированы немецко-фашистскими войсками.
Во время оккупации, немцев не было в деревне, они были в Коренево.
Однажды в деревню пришли два немца, берут двух мужиков идти в лес. Дубы надо смотреть, метить.
Приказали мужикам, чтоб те взяли пилу и топор, чтоб потом напилить брёвен и куда-то доставить для своих нужд.
Пошли в лес. Два немца впереди, два мужика сзади. Немного углубившись в чащу, один мужик говорит другому:
– Ну что? Давай!
– А давай!
– Я этого, а ты этого!
– Давай!
Мужики ускорили шаг, размахиваются. Один хрясть немца по каски – готов. А второй что-то замешкался и мимо.
Второй немец срывается и ходу. Первый мужик автомат снимает с упавшего и принялся стрелять по тому, что бежит, но не попал, второй немец убежал.
Мужики в деревню вернулись, рассказали, что произошло, так и так. Народ в ужасе: «Что делать?».
А у гитлеровцев было заведено, что за одного немца сто русских казнили.
В четыре часа утра, народ только начал вставать, а лето было, и немцы с трёх сторон деревню охватывают, и всех подряд стреляли.
В хату заходят, автоматом, да карабином убивали и мужиков с женщинами, и стариков, и детей.
Затем пригнали танки со стороны Коренево.
Только с одной стороны можно было подъехать к деревне на танках, с других сторон нельзя было подойти, там речка, лес мешали.
И вот откуда они шли, как захватили первую улицу, она по пути была, так всю под чистую танками и раздавили.
Снесли все дома и строения, так после войны и не отстроили.
Называлась эта улица почему-то Предвещена. Вообще в деревне названия улиц непонятные.
Николаич жил на улице Живоубовке, возможно когда-то кого-то живого убили, что ли. Не понятно, почему так назвали.
Ещё одна улица была Петуховка, другая – Штанобаловка, была Киргизня, Брылетка.
Как рассказывали старожилы, когда немцы начали стрелять, народ схватились и кто остался жив, бросились в лес на окраину деревни, а дальше там гора, а чуть дальше – красные. Все туда убежали, кто мог.
Немцы тогда поубивали кучу народа, а улицу «Предвещена» совсем снесли.
В 1943 году, когда немцы отступали, мадьяры – венгры, факельщики, идут и все хаты поджигают, да уходят. Так народ разбежался, а они всё подожгли, всё сгорело.
Долго люди боялись возвращаться на пепелище. Но потом начали возвращаться.
У кого крыша сгорела, у кого весь дом. Печи только остались, до погреба.
Мать Николаича с родителями вернулись лишь к осени.
На огороде просо выросло, да такое, что его выкосили, и пшена хватило на всё зиму, кашу варить. У других на огородах само по себе у кого что повырастало: овёс, рожь.
А у матери просо сеяли, и оно хорошо уродилось.
Конец ознакомительного фрагмента.