1
Бабушка Чикуэ, подслеповато щурясь, пытливо разглядывала медные кружочки, привязанные к темному, обветшавшему ремню из лосиной кожи. С одной стороны они были гладкие, с другой – испещрены узорами. Именно такие вышивала на своих халатах бабушка Чикуэ; на её изделия музеи записывались в очередь.
Эта крошечная, сгорбленная старушка не признавала никаких швейных машинок, и потому всё делала медленно: кроила и шила халаты по выкройкам, которые ей от матери достались, и каждую строчку ладила кропотливо, одну к другой – ровной линией, а уж что касается орнаментов, то Чикуэ вышивала их в полном одиночестве, чтобы никто и ничто не отвлекало от кропотливой работы: один мелкий стежок, другой – особенным таким нахлёстом, и чтобы нитка ложилась аккуратно, гладко. Когда она была молодой, то за год вышивала по три-четыре халата, теперь – дай Бог, чтобы один сделала.
Музейщики считали, что бабка всё делает в соответствии со старинными традициями, помнит заветы лучших мастериц, да и сами обычаи своего народа знает лучше всех в округе – к ней постоянно ездят музейщики и даже титулованные учёные. Собственно, некоторые из них и строили свои диссертации и монографии как раз на воспоминаниях таких древних бабушек, как Чикуэ. Потому Андрей и принёс на показ ей этот старый пояс, крепко пахнущий полуистлевшей кожей: реликвия несколько лет лежала в сараюшке одного местного рыбака, и, может, он бы о ней и не вспомнил, если бы Андрей не попросил его поискать что-нибудь настоящее, старинное. Мужик маялся похмельем, денег на водку взять ему было негде, а те мелкие поделки из меха, которые он пытался сбыть приезжим туристам, особого впечатления не производили. Такие тапочки и кулоны, сделанные из искусственной кожи и коленкора, можно было купить за меньшую цену в любой городской сувенирной лавке.
Когда Андрей спросил его, есть ли что-нибудь настоящее, старинное – ну, допустим, сэвен1, посуда из бересты или какая-нибудь шаманская амуниция (на последнее, впрочем, он и не надеялся), мужичок засуетился: «Есть, есть! Только надо поискать. Дровами это старьё завалил. Кому оно нужно сейчас? А этот пояс я сам нашел – в лесу, там старая халабуда стояла, вокруг – идолы. Говорят, что в стародавние времена там святилище было, и этот пояс наверняка носил шаман. Сам я не понимаю в этом ничего, но пояс – старинный, с побрякушками. Подожди, сейчас пороюсь. Я живо!»
Это «живо» продолжалось, наверное, часа полтора. Вместе с другими туристами Андрей успел сходить на берег Амура, где их накормили ухой, сваренной по-походному над костром. Потом экскурсовод – маленькая, кругленькая, веселая женщина неопределенного возраста: то ли ей двадцать, то ли все сорок пять лет – повела всех смотреть валуны, на которых древние люди нацарапали рисунки. Андрей много чего слышал об этих петроглифах, и ему почему-то казалось, что они непременно должны произвести впечатление – хотя бы своей древностью: всё-таки, как говорится, послание из глубины веков. Кстати, именно эти банальности и произносила экскурсоводша:
– Древние люди оставили эти знаки на камнях, потому что хотели донести свои сокровенные знания до потомков, – вещала она в мегафон. – Мы относимся к ним как к археологическим памятникам, но для местного населения эти петроглифы, прежде всего, – культовое место их предков. Гасян – так они его называют. Потомки древних художников ищут здесь кэси – в переводе на русский значит «удача». Ни один местный житель ни за что не придёт сюда с пустыми руками – обязательно принесёт вино, водку и сигареты, чтобы угостить добрых духов, охраняющих Гасян. Тут нельзя громко разговаривать, ругаться, передвигать камни с места на место…
В прибрежных зарослях ивняка как раз сидели три местных парня: перед ними на расстеленной газетке стояли банки с пивом и горкой лежали пластушинки юколы2. Уже опорожненная ими бутылка водки валялась рядышком. Троица, не обращая внимания на туристов, горланила:
– Шуми, Амур, шуми, наш батюшка…
Экскурсоводша, подобрав пухленькие губки, вздохнула:
– Каждый отдыхает, как привык. Но вы не обращайте внимания на них. Антирелигиозная пропаганда при советской власти сделала своё дело: люди стали стесняться истоков родной культуры, шаманизм высмеивался, а священные камни постепенно разрушались…
Она говорила монотонно и скучно, повторяя, видимо, заранее заученный текст. Андрей взглянул на камни, на которых слабо просматривались черепоообразные личины, чем-то похожие на маску из фильма «Крик»: там маньяк надевал её, чтобы напугать свою жертву, прежде чем пустить в ход нож.
Личины показались Андрею зловещими, недобрыми. Это, впрочем, подтвердила и экскурсоводша:
– В галерее петроглифов эти изображения занимают особое место, – продолжала она. – Считается, что личины в форме черепов источают отрицательную энергетику. Видимо, они символизируют злые силы природы. Совсем другое дело – вот этот валун со срезанной верхушкой: видите, на нем изображен лось? Посмотрите на него внимательно, откройте ему своё сердце – от этого петроглифа словно исходит лучистая энергия добра и справедливости. Чувствуете? Видите?
Но, как на грех, ярко светило солнце, и на камне трудно было разглядеть линии, складывавшиеся в образ какого-то большого животного.
– А вы наберите воды, – посоветовала экскурсоводша. – Лейте её на камень – влага проявит рисунок. Смотрите, как я делаю, – она брызнула водой на валун. – Этот лось – космический символ: в центре фигуры животного изображена спираль. Она прекрасна и бесконечна, как сама Вселенная! Уже в незапамятные времена человек представлял космос как нечто безмерное, беспредельное, и каждое существо, как этот лось, по мнению древних, несло в себе частичку этой безграничности…
– Но, может, они просто так выцарапали на камне беременную лосиху? – спросила Настя и засмущалась. – Ой, я, наверное, что-то не то брякнула…
– Если бы древний художник хотел изобразить бытовую картину, то в утробе лосихи он действительно нарисовал бы маленького лосёнка, – кивнула экскурсоводша. – А тут, глядите, просматривается явная спираль – вечный космический символ, который присутствует в архаическом искусстве многих народов Дальнего Востока и Сибири.
Настя не стала с ней спорить. Она лишь виновато взглянула на Андрея, которому явно наскучила вся эта вымученная экскурсия. Если бы не Настя, то он, скорее всего, лежал бы сейчас на пляже, купался, пил пиво, поиграл бы в волейбол, а вечером – на дискотеку, как приличный молодой человек. И плевать, что пока он безработный. Это даже хорошо, что кафе, в котором он был поваром, наконец-то закрылось: из-за удалённости от центра города народу сюда ходило мало, публика была не привередливой – максимум спиртного, желательно подешевле, да какая-нибудь незатейливая закуска. Работникам платили мало, кулинарные таланты Андрея оставались, в общем-то, невостребованными: приходилось готовить в основном салатики, бифштексы-ромштексы и куриные окорочка. Так что он уже и сам подумывал об увольнении. Хозяину кафе не приносило прибыли, на которую он рассчитывал, и потому, не дожидаясь полного фиаско, он продал помещение под зал игровых автоматов.
– Не нравится тебе тут? – спросила Настя. – Ну, не дуйся! В кои-то веки культурно отдыхаем, смотрим всякие древности…
– Всё хорошо, – улыбнулся Андрей. – Прикасаюсь, можно сказать, к праистории. И всё благодаря твоей фирме, – он сделал паузу и желчно продолжал, – которая организует для своих сотрудников такие полезные, содержательные уик-энды.
– Язва, – хмыкнула Настя. – Какой же ты язва! Лучше было бы, если бы мы всего этого не увидели? Пролежали бы на пляже, обгорели на солнце, надулись бы пива… Ну, чем лучше-то? А тут – простор, экзотика, уха на свежем воздухе, в конце концов, тебе полезно для здоровья.
– Ага, – иронично кивнул он. – Я прямо разваливаюсь, как столетний дед. Ты думаешь, что у меня не лёгкая простуда, а прямо чахотка уже, – он кашлянул. – А что касается ухи, то если бы я такую сварганил в кафе, то ещё раньше безработным бы стал.
– Тебе же сказали, что уха сварена по рецепту кухни аборигенов, – не сдавалась Настя. – Так у них принято готовить.
– Ладно, – вздохнул Андрей. – У меня претензий нет. Лишь бы тебе, солнышко, всё это нравилось.
– Тебе тоже понравится, – пообещала Настя. – Сейчас нас поведут смотреть шаманские пляски. Говорят, что это – вообще, слов нет, какое зрелище!
Экскурсоводша, поглядев на часы, прокричала в мегафон:
– Господа туристы, нас ждёт культурная программа: древние танцы древней земли, камлание шамана, песни аборигенов. Поторопимся!
Она бодро засеменила впереди группы, поминутно останавливаясь и оглядываясь, как наседка, считающая своих цыплят:
– Не отставать! – и, глуповато хихикнув, прокричала в мегафон речевку: Кто шагает дружно в ряд? Туристский наш отряд!
Вслед за ней все зашли под широкий деревянный навес над дощатой сценой, сооруженной среди кустов темно-зеленого орешника. Остро пахло горькой полынью и какой-то болотной травой, от комаров не было отбоя: эти проклятые твари, казалось, только и ждали, когда в село пожалуют городские – местных жителей, как заметил Андрей, они облетали стороной. Экскурсоводша велела всем намазаться «Дэтой», не преминув подчеркнуть, что эта «мазилка» – презент туристической компании, в калькуляцию за услуги не входит.
– Аборигенов комары не кусают: у них иммунитет против крососущих тысячелетиями вырабатывался, – пояснила экскурсоводша.
– Что, кровь у них другая? – наивно спросила Настя.
– Конечно, – не моргнув глазом, отвечала экскурсоводша. – И потом, они из каких-то травок сами делают настойку – намажутся, и никакие кровососущие им не страшны. Что и говорить, аборигенные народы Амура привыкли жить в единстве с природой, знают её тайны…
Врала она или нет насчет какой-то особенной травяной настойки – неясно, но местным жителям комары действительно почти не досаждали. Может быть, этим кровососущим тварям больше нравились изнеженные горожане – лакомее, так сказать. Не садились они и на артистов из здешних женщин: нарядившись в халаты, они старательно прыгали по сцене, изображая то чаек, то уток, гортанно вскрикивали, смешно вертели задами, приседали, усердно притопывали. Потом на сцену взобралась маленькая, сгорбленная в три погибели старушка. Ей подали бубен, и она, полуприкрыв глаза, что-то тихонько начала напевать на своём языке, ритмично постукивая колотушкой по деревянному ободу бубна. Привязанные к нему побрякушки отзывались негромким мелодичным звоном.
– Чикуэ! – шепнула экскурсоводша и восхищенно закатила подкрашенные синей тушью глазки. – Самая большая их мастерица! У неё мать шаманкой была, любую болезнь лечила, и у Чикуэ есть дар: говорят, что вещи, сшитые ею, обладают положительной биоэнергетикой. Ну, что вы ехидно так улыбаетесь? Молодой еще! Ничем, значит, серьёзно не болел. Потому и не верите, молодой человек.
Андрей хмыкнул, но отвечать ничего не стал. Его смешили эти модные нынче разговоры о биоэнергетике, ауре, чакрах и тому подобных вещах. По его наблюдениям, как правило, ими увлекались дамы серьёзного возраста, желающие, видимо, найти средство для возвращения былой привлекательности, а, может быть, им просто нечем заняться: дети живут сами по себе, муж, если он есть, не проявляет интереса, на работе – скучно, дома – одиноко, вот они и уходят в свои тонкие миры, выдумывают всякие несусветные вещи.
– А зря не верите, – не унималась экскурсоводша. – Мир гораздо сложнее, чем мы о нём думаем. Неужели тут, у этих священных древних камней, вы ничего не почувствовали? И неужели вас не волнует бубен Чикуэ?
Бубен вообще-то волновал. Старушка, можно сказать, была виртуозом: бубен то рокотал как приближающийся гром, то шелестел ветром – будто невидимая ласковая рука проводила по прибрежному ивняку, сгибая тонкие стволы деревьев, и они, распрямляясь, шумели листвой. Иногда бубен замирал, и тогда слышался тоненький перезвон серебряных и медных бубенчиков и колокольчиков, подвешенных к его ободу. Чикуэ смотрела прямо перед собой, и будто что-то видела: её лицо то омрачалось, то она удивленно приподнимала брови, то сердито поджимала сухие бледные губы, то радостно улыбалась – и согласно её настроению звонко пел, громко смеялся и тихонько плакал бубен.
Но от выступления Чикуэ Андрея отвлек тот самый мужичок, который пообещал найти старинный пояс. Он внезапно появился в пыльных кустах лещины позади сцены и, не обращая внимания на бьющую в бубен старушку, принялся призывно размахивать рукой с зажатым в ней поясом. Подвешенные к нему медные кругляшки и другие висюльки зазвенели. Чикуэ прекратила бить колотушкой в бубен и в недоумении оглянулась на пришельца. Зрители подумали, что устроителями представления так задумана какая-то особенная сценка и приготовились следить за дальнейшим развитием событий. Но мужичок лишь выразительно крутил в руке реликвию и не менее выразительно постукивал себя по горлу указательным пальцем.
– Иди, – подтолкнула Настя Андрея. – Иначе он представление сорвет, выпивоха несчастный!
Андрей, конфузясь, махнул мужику рукой, показывая направление, где будет его ждать. Тот пригнулся и моментально исчез в лещине – с веток только облачко серой пыли поднялось.
Пояс, хотя и было видно, что старинный, не понравился Андрею: ветхий, потёртый, изъеденный какими-то вредителями, он не производил никакого впечатления, разве что медные кругляшки интересные: на них темнела прихотливая вязь узоров, сквозь зеленоватый налет патины проступали изображения то ли ящериц, то ли драконов, а на одном диске была выцарапана толстая лягушка.
– Ну, и на что этот пояс годен? – поморщился Андрей. – Старьё какое-то! Я думал, что ты принесёшь что-нибудь экзотическое. То, что можно как украшение в квартире держать.
– Это настоящая вещь, – обиделся мужчина. – Может, она шаману принадлежала. Я бы мог её в музей продать, но говорят, что там за такие вещи платят копейки.
– А я тебе, что, больше заплачу? – хмыкнул Андрей. – Договорились же: на бутылку дам. Да эта ерундовина больше и не стоит. Кому она нужна?
– Ничего ты не понимаешь, – мужчина хлюпнул носом. – Вещь настоящая. Не подделка. И не отдал бы я тебе её, если бы не нужда…
– Ага! – иронично сказал Андрей. – Пусть бы она гнила в сараюшке под дровами.
– Всё равно кто-нибудь из музея бы приехал искать старые вещи – продал бы им, – упирался мужчина. – Не веришь, что пояс настоящий, старинный? Вон у бабки Чикуэ спроси. Она подтвердит.
Старушка уже закончила выступление и спускалась по шаткой лесенке со сцены. Бубен у нее подхватили местные женщины, наряженные в яркие халаты с наклеенными на них узорами из коленкора.
– Вы, городские, ничего не понимаете, – продолжал обижаться мужичок. – Покупаете тут всякие сувениры, и не знаете, что все эти амулеты – хреновина, подделка: настоящего в них ничего нет – мех и кожа искусственные, орнаменты из плотной бумаги, коленкора или обоев вырезаны. Красиво, конечно, но чуть заденешь – всё и облетит, посыплется…
– Да мне похрену, – огрызнулся Андрей. – Просто у меня на стенке висит африканская маска – то ли шамана, то ли колдуна. На день рождения подарили. Игрушка такая. Наверно, в сувенирной лавке купили. Вот я и хотел что-нибудь в таком же стиле отсюда привезти. Для комплекту, так сказать.
– Ну, так и бери этот пояс, – не унимался мужичок. – Он точно шаманский, не обманываю – гадом буду! Трубы у меня горят, понимаешь?
– Ладно, – сказал Андрей. – Послушаем, что бабка скажет.
Чикуэ не удивилась, что молодой русский парень хочет купить старинную вещичку. С тех пор, как в селе построили туристический комплекс, сюда зачастили гости. Приезжали не только из соседнего Хабаровска, но даже из-за границы – японцы, корейцы, китайцы, и несколько раз американцы были. Многих из них интересовали сувениры, и желательно, как они говорили, раритеты. Чикуэ сначала не понимала, что значит это мудрёное слово, зато молодые быстро скумекали, что туристов интересуют древности: иностранцы за них платили долларами. Правда, потом оказалось: если перевести «зелененькие» на рубли, то получается даже меньше, чем обычно стоят самые простенькие поделки. Но пока это расчухали, из села уплыло немало старых халатов, вышивок, посуды, оберегов. Где-то сейчас всё это добро?
Бабушка взяла старинный пояс, чтобы внимательно его рассмотреть. Кажется, давным-давно, когда она была молодой, смешливой девчонкой, такой опояс видела на шамане Коя из рода Одзялов. Ох, великий был шаман! Человека насквозь видел: что и где у него болит, о чём думает и что скрывает – ничего от Кои нельзя было утаить. Люди шли к нему из самых дальних стойбищ – кто от недуга просил избавить, кто на удачу покамлать3, кто хотел своё будущее узнать. И шаман никому не отказывал в помощи.
– Это ямха4, – сказала Чикуэ. – Настоящий омоль-ямха5, и кангора-ямха6 тоже настоящие, выкованные из железа – это обычно сам шаман делал, никому не доверял делать кангора, только сам. Смотрите, их тут двадцать семь штук – значит, большому шаману принадлежал ямха. Колокольчиков тоже много. Они отгоняли злых духов, пугали их звоном. А вот это толи7, – старуха тронула медные круги. – Обычно их на поясе не носили. Толи привешиваются к ремням, которые шаман надевает на шею. Они для него всё равно что щит: отражают стрелы, пущенные недобрыми духами. Наверное, тот, кому этот пояс принадлежал, великим воином был: смотрите, сколько в толи отверстий, – она провела пальцем по дырочкам в дисках. – Это следы от стрел, пущенных в шамана злыми духами.
– Да что ты, бабушка, за сказки рассказываешь? – вдруг рассмеялся мужичок. – Наука давно доказала: все эти духи – выдумка наших темных предков!
– Хочешь – верь, хочешь – нет, – отмахнулась Чикуэ. – Рассказываю то, что знаю. Толи служили шаману зеркалами, в которых отражались все дела его сородичей. А еще они служили ему щитом. Когда шаман камлал, то на него набрасывались злые сеоны8, пускали в него стрелы, метали копья – сколько ударов шаман принимал, столько потом дырочек в толи пробивал.
– Так, значит, пояс самый настоящий? – спросил Андрей.
Чикуэ качнула головой, хмыкнула:
– Да, настоящий. Только тебе его брать не надо. В нём большая сила. Ты с ней не справишься. Этот омоль-ямха должен принадлежать большому шаману.
– Вот и я ему говорю: настоящий пояс, старинный, – зачастил мужичок. – А он мне не верит. Такие ямха на дороге не лежат!
– Ага, зато в сараях они валяются, – Андрей иронично скривил губы. – Ну что, двух бутылок тебе хватит на опохмелку?
– Обижаешь, – отрицательно покрутил головой селянин. – Отдаю тебе, можно сказать, родовую реликвию.
– Не боишься, что хала9 рассердятся? – Чикуэ пристально посмотрела на мужика. – Этот пояс не только тебе принадлежит. Подумай над этим, Иван.
Так Андрей наконец узнал, как зовут этого мужика. На русского Ивана он вообще-то походил мало: лицом смугл, скуласт, нос приплюснут, в узких глазках – хитринка, в жгуче-чёрных, жёстких волосах пробивается седина.
– А я его нашел в лесу, – отмахнулся Иван. – Эму-хала10 о поясе не в курсе. И вообще, бабушка, я не знаю, какой крови во мне больше – нанайской или русской. Я по паспорту специально нанайцем записался, чтобы нормовую рыбу иметь, и чтобы льготы были как у КМНС…
– Что? – не понял Андрей.
– Так нас городские чиновники называют: КМНС – значит, коренная малочисленная народность Севера, – рассмеялся мужичок. – Сократили всех нанайцев, ульчей, нивхов и других – до четырёх букв. Хорошо, что не до трёх. Кстати, ты мог бы считаться, к примеру, ВРН – великий русский народ, но себя-то вы не сокращаете. А я… Эх! – он лукаво улыбнулся. – Мать у меня нанайка, отец – русский. Правда, как меня мамане заделал, так и сбежал в город – отца не знаю, но то, что он был русским, все эму-хала подтвердят.
В конце концов, они сторговались: Андрей купил диковинный пояс за триста рублей. Радостный мужичок тут же нырнул в кусты лещины – только его и видели. Чикуэ вслед ему покачала головой, вздохнула:
– Совсем пропадет скоро. Как жену похоронил, так каждый день стал пить. Плохой дух в него вселился. Ивану хороший шаман нужен. Но нет теперь у нас шамана.
– Зато врачи есть, – подсказал Андрей. – Пусть к наркологу в город съездит. Прочистят, выведут всю гадость из организма, закодируют…
– Э! – Чикуэ растянула в улыбке узкую ленточку сухих губ. – Что ты такое говоришь? В городе сколько наших ни лечилось – всё равно пьют. Ничего врачи не понимают. Только шаман знает, как злого духа-пьяницу выгнать. Да где ж его найдёшь? Шамана чаще на сцене увидишь – ряженого, он и в бубен-то бить не умеет. А настоящих шаманов, считай, и нет. Осталась одна старушка, далеко отсюда живёт, слабая здоровьем, не может всем помочь. А молодых нет. Не годятся нынешние молодые в шаманы. Нет у них желания с сеонами сражаться…
Андрею не хотелось возвращаться на концертную площадку: подобные выступления он не раз видел и в Хабаровске, и по телевидению – вся эта доморощенная экзотика его не особенно-то и привлекала. А вот бабушка Чикуэ показалась ему забавной, особенно её воззрения на жизнь, потому он слушал её с интересом.
По её рассказу выходило, что сеоны наполняют всю природу, они – везде, просто мы не видим их. Особенно им нравится селиться около людей, поскольку духи любят получать от них жертвоприношения – пищу и питье, но не прочь и поразвлечься с людьми: сеоны бывают мужчинами и женщинами – плотские утехи, оказывается, им не чужды. Невидимые и неосязаемые, они постоянно носятся около жилищ и ждут, чтобы человек принес им жертву. Если же этого не сделать, то озлобленные духи начинают мучить людей, сосут их кровь, лакомятся внутренностями, а то и вовсе похищают душу и улетают с нею очень далеко: человека постигает недуг и, если не вернуть его душу, то он умрёт. Поэтому люди в старину старались задобрить сеонов. Но их так много, что на всех не хватит никаких жертвоприношений. Вот тут-то народу и помогал шаман. Он отлично знал всех сеонов в округе, их особенности и вкусы, умел разговаривать с ними и, если надо, выгонять из стойбища, стравливать друг с другом, звать на помощь людям, если этого требовали обстоятельства.
Вообще, эти невидимые духи очень даже напоминали самих людей. Они были и добрыми, и злыми, и коварными, и жестокими, и мнительными. Так же, как и человек, дух-сеон любит хорошо поесть, побездельничать, предаться разврату. Сеон может принимать какой угодно вид, быстро переноситься через большие расстояния, знать будущее. И всё-таки духа можно обмануть, а то и осилить в битве: мэргены11 не боялись их, выходили на битву со злобными духами и одерживали победу. Но мэргенов мало, а сеонов много. К тому же, ещё есть духи-бусеу, рангом, так сказать, пониже сеонов, – если люди обижали их, то они затаивались и обязательно улучали момент, когда можно без всякой опаски навредить человеку. Поэтому с ними следует быть настороже.
Бороться с сеонами и бусеу, оказывается, может не всякий человек, а только тот, у кого сильная и могучая душа. Ведь души у людей неодинаковые: у одних они слабые, робкие, бездарные, у других же – сильные, храбрые и добрые. Чикуэ уверяла, что существуют такие люди, души которых способны покидать тела и принимать вид различных животных. Души таких людей так же могущественны, как духи. Поэтому такие люди могут проникать в страшный и таинственный мир сеонов, заставлять их служить человеку.
– Коя таким был, – сказала Чикуэ. – Он давно ушел в Верхний мир, а люди до сих пор его помнят. И этот янгпан12, наверное, ему принадлежал. Нельзя тебе его брать, – она покосилась на Андрея. – Это не игрушка. Ты не справишься с силой, которая скрыта в ямха.
– Сказки всё это! – воскликнул Андрей. – Шаманы вас дурачили, а вы, наивные, верили им. И никаких духов не существует. Сегодня любой школьник это знает.
Чикуэ слушала его, устремив на Андрея пристальный и в то же время как бы отсутствующий взгляд. Она совсем как кошка, не мигая, смотрела в одну точку, но, кажется, видела что-то совсем-совсем иное, не то, что видели все.
– Бусеу смеются над тобой, – Чикуэ отвела взгляд в сторону. – Ты их не слышишь, а я слышу.
– Это кукушка смеётся, – Андрей кивнул в сторону леса. – Слышите: ку-ку, а потом – этот смех, будто птица закашлялась. Никакие это не духи. Идите, бабушка, рассказывать сказки внукам. А я уже взрослый…
Пока он разговаривал с бабушкой Чикуэ, представление на концертной площадке закончилось. Туристы высыпали на поляну. Экскурсоводша снова принялась руководить ими. Не отрывая от губ мегафона, она командовала:
– Посмотрите налево… Там стоит хурбу – так называется жилище аборигенов, а там – шалаш… В таких шалашах… ля-ля-ля-ля… бум-бум-бум… А вот, справа, смотрите… ааааа… бу-бу-бу…
Видимо, она спешила поскорее выполнить культурную программу экскурсии, и потому трещала как сорока. Туристы её скороговорку почти и не слушали. Многие приехали сюда ради того, чтобы купить у местных свежей или соленой рыбы, да и красная икра тут, говорят, стоила намного дешевле, чем в городе. Некоторые особенно предприимчивые женщины взяли в оборот артисток, только что певших и плясавших перед ними:
– У кого можно кету купить? Сколько хвост стоит? А копченая рыбка есть? Натуральным дымом коптили?
А экскурсоводша гнула своё:
– Бу-бу-бу… Посмотрите на сопку… вон туда… видите?… ааааа…. ля-ля-ля… Народ! Вам будет дано время на беглый осмотр села… Послушайте меня… ля-ля-ля… Потом договоритесь с местным населением… Не останетесь без покупок… Посмотрите, как чудесна эта сопка… с ней связана легенда… Бу-бу-бу….
Настя подошла к Андрею, вздохнула:
– Ну что? Всё ещё на меня сердишься? Ну, откуда же я знала, что экскурсия будет такой неинтересной. Зато хоть немного развеялись, вместе побыли…
– Всё нормально, – великодушно ответил Андрей. – Я даже купил тут шаманский пояс. Смотри, какой!
Настя провела мизинцем по темной шершавой коже пояса, позвякала одним из бубенчиков, потом поднесла ладонь к носу, понюхала:
– Чем это он пахнет? Кислятина какая-то…
– Со мной тут одна местная старушка беседовала, – Андрей кивнул вслед неспешно удаляющейся Чикуэ. – Она сказала, что пояс настоящий, старинный. И пахнет он временем, – он рассмеялся. – Можно сказать, в нём – тьма веков. Музейная вещичка!
– С ума сойти! – Настя уважительно покосилась на пояс. – Повесишь его рядом с маской? Ну, с той, которую Максим тебе подарил на день рождения.
– Может, я её вообще выброшу, – поморщился Андрей. – Максим – козел. Даже вспоминать его не хочу.
Бывает же так: дружат люди годами, ещё со школы, вроде как всё у них нормально – понимают один другого чуть ли не с полуслова, общие радости и беды вместе переживают, случись что – помогают, не бросают в беде. На Максима Андрей надеялся как на самого себя. Но однажды они возвращались с дискотеки: пока проводили своих девушек, попили пива в палаточном кафе – наступила глубокая ночь, часа три, наверное. Но они не обращали внимания ни на время, ни на шедших навстречу поздних прохожих – молодые, здоровые, кто и что с ними сделает? Так что особенно не заволновались, когда к ним подошла компания подвыпивших парней: «Закурить есть?» – «Есть, – ответил Андрей. – Вон, видите, в киоске торгуют сигаретами». – «Ты чо, пацан, издеваешься? – коренастый паренек растянул узкие губы в кривой усмешке. – Закурить дашь?» – «Да не курит он, – объяснил Максим. – Вот, возьми мои», – и протянул пачку «Золотой Явы». – «Такое говно не курим! – сощурился высокий красивый парень, чем-то похожий на Сергея Есенина: пшеничный чуб, пронзительные ласковые глаза. – За лохов нас держишь?» – «Ну, как хотите, – растерялся Максим. – Была бы, как говорится, честь оказана…» – «О, млять! – возмутился третий. – Интеллигенция, ёп твою мать в кисет! Ещё и издевается…» Четвёртый молча ударил Максима в плечо, и тот как-то враз обмяк, сник, а коренастый, не дожидаясь, пока он опомнится, саданул его в лоб – Максим чуть не упал, но сумел, крутанувшись на месте, развернуться и бросился бежать. Высокий в это время пнул Андрея между ног и, когда тот скорчился от резкой, пронзительной боли, обрушил на его спину град ударов кулаками. Ему помог третий: разогнавшись, он подпрыгнул и ударил Андрея ногами – от мгновенной, ошеломляющей боли в копчике парень упал. Его пинали, стараясь попасть по лицу, но он сумел всё-таки вскочить, вцепился в шею коренастого, изо всех сил сжал её и заорал: «Задушу! Можете меня убить, но и этот вместе со мной уйдет. Суки позорные!»
Он, наверное, и в самом деле задавил бы этого подонка: мёртвой хваткой сдавил ему горло, мало того – прихватил ухо зубами и вгрызся в него как ротвейлер. Парень хрипел, вырывался, орал благим матом, но Андрей не разжимал одеревеневших пальцев. Он понимал, что если отпустит хулигана, то милости от этой компании ждать не придётся: забьют, затопчут.
Сначала дружбаны пытались коренастого, но, поняв, что Андрей не шутит, отступились: «Ну ты чо, пацан? Безбашенный, что ли? Да мы ничо не хотели, попросили закурить… Никита, ты как там? Отпусти его, пацан».
Он не отпускал, потому что знал: вся стая тут же накинется на него, и тогда точно несдобровать. Он молил бога, чтобы Максим вернулся, или хотя бы позвонил в милицию. Но тот, оказывается, примчался домой и, перепуганный, потный, полез сразу под душ. Не подумал о друге.
Спасли Андрея проезжавшие мимо на машине вовсе незнакомые люди – пожилой мужчина и юная очаровашка с кудряшками. Её звали Настя. Но Андрей это узнал уже потом, когда позвонил по телефону оставленному мужчиной.
Машина остановилась рядом с Андреем, державшим хулигана за глотку, и водитель крикнул:
– Давай сюда! Быстрее!
Андрей, не отпуская коренастого, запрыгнул в раскрывшуюся дверцу, ребром ладони долбанул урода по шее и только после этого отпустил его; тот мешком шмякнулся на землю.
– Молодец, – похвалил его мужчина. – Я такой же бешеный, как ты: никого не трогаю, но если меня тронут, то горло перегрызу. Если у тебя какие-то осложнения будут – мало ли, свидетели понадобятся или что ещё, то вот наш телефон. Позвонишь, мы с дочкой всё подтвердим. Ты, наверное, этого охломона придушил. Но закон на твоей стороне: самооборона!
Слава богу, не придушил. А если даже и придушил, то никто Андрея не разыскивал. Но по тому телефону он всё-таки позвонил. Ответила Настя. Так и познакомились. А с Максимом Андрей разорвал все отношения. Вот только маска, подаренная бывшим другом, по-прежнему висела на стене.
– Но маска ни в чём не виновата, – сказала Настя. – Это просто сувенир. Не более того. К тому же, весьма занятная штучка. Колоритная такая, экзотичная.
– Это её и спасает, – усмехнулся Андрей. – Жалко выбрасывать. Но Максим тот ещё козел! Говорят, что он неплохо устроился. На дочери своего шефа вроде как женился. А шеф крутой: три компьютерных салона, игровой автомат в универмаге – бабок не меряно, и всё, конечно, Максу перейдёт: дочка-то у папы одна.
– Завидуешь?
– Да пошёл он!
Хотя, если честно, то немного завидовал. Как завидовал и другим, более удачливым своим одноклассникам. Но признаваться в этом Андрею не хотелось.
Тем временем туристы выполнили свои личные программы: кто-то вернулся к автобусу с рыбой, кто-то с ведерками грибов и ягод, а кто-то раздобыл у бабушек-рукодельниц модные нынче коврики, украшенные яркими северными орнаментами. Экскурсоводша прижимала к животу чучело большой совы.
– Это мой давний заказ, – щебетала она. – Тут есть самородок-таксидермист, такой мастер, просто класс. Ему даже музеи заказывают чучела. Посмотрите, совушка как живая. Нравится?
– Мне живые птицы нравятся, – буркнул Андрей.
– А она живая и есть, – вскинулась экскурсоводша. – Не искусственная! Натуральная. В лесу недавно летала.
– Вот-вот, – усмехнулся Андрей. – Долеталась, бедолага!
– А вы не иронизируйте, молодой человек, – поджала губы экскурсоводша. – Я у неё прощения попросила. По всем правилам. Как меня бабушка Чикуэ учила. Кстати, о чём это вы с ней так долго беседовали?
– О разном, – уклончиво ответил Андрей. – В основном о жизни.
– А! – всколыхнулась экскурсоводша. – Чикуэ любит пофилософствовать. Мудрая женщина!
Автобус тем временем тронулся. Экскурсоводша с умилением взглянула на пыльную дорогу, вдоль которой стояли невзрачные деревянные дома с запущенными палисадниками и заросшими травой огородами. По обочине, величественно переваливаясь, шествовала стайка важных гусей: впереди вожак с горделиво поднятой головой, за ним – три гусыни. Опасливо косясь на них, шёл чумазый парнишка лет тринадцати, в руках он держал наперевес самодельную удочку-закидушку из тальника: приготовился, видно, обороняться от гусака, который уже начал вытягивать шею и воинственно гоготать. Симпатичная черноволосая девушка, сидевшая на лавочке у покосившегося забора, оторвала от уха мобильный телефон и что-то прокричала парнишке.
– Красота! – восхищённо вздохнула экскурсоводша. – Идиллия! Люблю сюда приезжать. Тут люди живут неспешно, так, как жили и пятьдесят, и сто лет назад – в единении с природой.
– Ну да, – саркастично поддакнул Андрей. – А чтобы это единение было крепче, они понаставили телевизионных антенн, обзавелись мобильниками, ездят на машинах, носят американские джинсы…
– Это им не мешает, – не сдавалась женщина. – Они умеют чувствовать природу, тут всё пронизано космическими излучениями – село стоит на особенном месте: здесь земля тёплая, видимо, проходит какой-то разлом, из него поступает поток положительной энергии. Тут нет недоброжелательных людей. Вы заметили это, молодой человек?
– Не успел, – Андрей решил отвечать односложно, чтобы не поддерживать разговора с экскурсоводшей. Ему хотелось подремать, а с этой говоруньей разве расслабишься?
– Местные жители в отличии от городских меньше испытывают стрессов, – продолжала экскурсоводша. – В последнее время мне довелось прочитать несколько научных книг, в которых развиваются мысли, изложенные ещё в древнейших рукописях. Например, о том, что человек, загнанный в угол или злой, недоброжелательный от роду, является разносчиком заразы, которая отравляет космос.
– Прямо-таки разносчики заразы? – спросила Настя, до этого хранившая полное молчание. Она знала привычку Андрея дремать в дальних поездках и потому не разговаривала, надеясь, что дама утратит интерес к молчаливым спутникам – тогда Андрей положил бы голову на плечо Насте, она обняла бы его, так – голубками! – и смежили бы веки.
– А вы не удивляйтесь, сударыня, – экскурсоводша оживилась. – Может, вы не догадываетесь, что человек формирует свою мысль в астрале. Там она находит свое воплощение, отражается, образуется идея, которая материализуется и возвращается на землю. Человек считает, что он думает сам, но на самом деле за него мыслит космос.
– Серьёзно? – удивилась Настя. – Получается, что человек – какая-то приёмная антенна, а не мыслящее существо.
– Ну, я же излагаю схематично, без всяких нюансов, чтобы вам понятнее было, – уклончиво ответила экскурсоводша. – Вот, к примеру, возьмём зло. Говорят, что зло порождает зло. Это уже вроде как законом считается. Так вот, когда злые мысли уходят в астрал, они формируются там в особые существа. Их называют лярвами.
– Лярвы? – удивилась Настя и прыснула в кулак. – А я всегда думала, что это бранное слово.
– Потому и бранное, что означает нечто злобное, низменное, – важно кивнула экскурсоводша. – Лярва – это порождение нашего зла. Она присасывается к тому, кто её невольно создал, – отравляет жизнь не только ему, но и всем окружающим. Лярва подпитывается только самыми низменными нашими инстинктами. Не случайно же многие люди испытывают недомогание, раздражение и усталость при контакте с её носителем. Мы живем в обществе, отравленном злом. А в этом селе люди чистые, искренние.
Она, смешно взмахивая руками, принялась самозабвенно рассуждать о засорении космоса негативной энергией: чем больше человек это делает, тем чаще он ему мстит. По её словам выходило, что о мщении вселенной знали еще древние язычники, потому они и поклонялись всему живому: дереву, солнцу, реке, лесу. Все древние цивилизации гибли, когда разрушались нравственные установки. На людей обрушивались скопом все злые духи – на самом деле это, конечно же, были астральные существа. У коренных народов, живущих на Амуре, бытует поверье: мир людей и духов связан чем-то вроде тоннеля. По нему можно пройти из Среднего мира, где обитают люди, как в Верхний, так и в Нижний мир, населенный сеонами, бусеу, другими злобными существами и душами умерших предков. Граница между этими сферами якобы проходила как раз у камней с петроглифами. Недаром село называется Сакачи-Алян, что в переводе значит: граница между царством мёртвых и живых. «Сакачи» – значит, «знали, вызнали»; алян – «черта, грань двух миров».
По её словам, неподалёку от Сакачи-Аляна существуют природные каменные скульптуры: пожилая женщина и семеро ее дочерей. За спиной у старухи возвышается идол, а прямо перед ней лежит надгробная плита и стоит котел. Увидеть всё это можно лишь когда лучи солнца падают на эти камни под особым углом – тогда обычные валуны обращаются в сказочных персонажей.
Рядом с этими нерукотворными скульптурами находится небольшая пещера, которая и считается входом в царство мёртвых. Говорят, в ней можно узнать свою судьбу. Для этого человек забирался внутрь, и если своды, до того бывшие широкими, смыкались, и он мог их потрогать, то выходило: жизнь не обещает ему радостей и успеха, путь по ней будет трудным и недолгим. А если пролезешь в пещеру, не задев камней, да и внутри тебе покажется просторно, то всё в жизни получится как нельзя лучше.
Каменную старуху местные жители издавна величают не иначе как бабушкой. От неё и семерых дочерей якобы пошли местные роды. Прародительница и после своей кончины служит потомкам добрую службу: указывает дорогу в царство теней – трусливый туда сам не пойдёт, зато мэргены и шаманы, если надо, воспользуются подсказкой старухи. Простым людям не известна тайна этих её знаков, даже не догадываются, в чём они заключаются, но, тем не менее, верят: бабушка – их защитница. Потому, как оказываются в этих местах, непременно к причудливым валунам подойдут, поклонятся и оставят щедрые дары – продукты, какие с собой есть, спички, сигареты, водкой сбрызнут камни. Делается это особенным образом: зелье разбрызгивают кончиками пальцем в разные стороны – чектырить называется.
– А я в какой-то газете читала, что эту каменную старуху взорвали, – вступила в разговор сидевшая впереди женщина. – Какую-то дамбу там строили, понадобилась щебёнка – вот и взорвали.
– Не совсем так, – экскурсоводша изобразила на лице печаль. – Старуха-то целой осталась, а вот скульптуры четырех её дочерей разрушили. Камень, действительно, для строительства дамбы понадобился.
– Ужас! – всплеснула руками впередисидящая. – Что хотят, то и творят!
– Говорят, что строителям это просто так с рук не сошло, – продолжала экскурсоводша. – Дамбу-то построили, но, во-первых, на ней стали погибать люди, а во-вторых, пещера перестала предсказывать судьбу. Между прочим, там, в сопках, есть особый камень: в нем посередине дыра – если женщина была бесплодной, то стоило ей пролезть в то отверстие, как избавлялась от болезни. Считается, что бабушка помогала. Но как изображения ее дочерей уничтожили, так и перестала она приходить на помощь людям…
Андрей, внимая всем этим разглагольствованиям, незаметно задремал и даже не почувствовал, как Настя бережно положила себе на колени его голову. Её пальцы осторожно ворошили его волосы, гладили лоб, виски, щеки. Настя прикасалась к коже нежно, кончиками пальцем, почти неощутимо – так молодые мамы ласкают своих малышей.