Дом колдуна, снаружи маленький и невзрачный, стоял к северу от монастыря и монастырским землям не принадлежал – на пути к нему лежало болото, непроходимое весной и осенью, и только летом оно пересыхало настолько, чтобы можно было найти тропу. Маленькая речушка Узица, на берегу которой он стоял, тоже местами была заболочена, и на лодке по ней никто не ходил. Зимой же река становилась доро́гой, и от дома колдуна путь открывался не только на север, но и на юг.
Когда колдун привез его к себе, Лешеку стало хуже: боль опять начала грызть спину, появилась тошнота и озноб – солнце садилось и не давало тепла. Он не смог как следует осмотреться, да и любопытства никакого не испытал.
Колдун небрежно бросил поводья на коновязь, взбежал на высокое крыльцо и крикнул:
– Матушка! Иди в дом, ты мне нужна!
И, не дожидаясь ответа, понес Лешека внутрь. Изнутри дом был гораздо больше, чем казался снаружи, и почти все пространство в нем занимала светелка: в ней и спали, и ели, и готовили еду, и, судя по всему, пряли. Но за светелкой находилось еще две комнаты – Лешек увидел двери, ведущие в них. Светлые решетчатые окна – такие же, как у Паисия в келье, – как и пышные подушки на кроватях, прикрывались кружевными белыми занавесями, на столе лежала вышитая скатерть, с многочисленных полок свешивались полотенца, и вокруг было чисто, как в приюте перед приездом архимандрита. Лешек так давно не видел столько занавесей, полотенец и скатертей, что невольно хлопал глазами, глядя по сторонам: в монастыре ели на голых столах.
Колдун уложил его на широкую мягкую кровать, откинув в сторону стеганое одеяло, и Лешек глубоко провалился в перину. На такой кровати он не лежал никогда в жизни – в приюте, как и во всей обители, на доски клали тонкие соломенные тюфяки.
– Матушка, готовь полотенца, – колдун оглянулся, услышав шаги за спиной, и Лешек тоже посмотрел на входную дверь: в дом вошла маленькая чистенькая старушка с белой головой, белым мягким лицом и белыми пухлыми руками. Рукава ее рубашки были закатаны до локтя, а на грудь надет красный передник с вышивкой. Она глянула на Лешека с любопытством, но не подошла к нему, а сразу направилась в одну из комнат, мелко семеня по выскобленному добела полу.
– Посмотри, – окликнул ее колдун, когда она вернулась в светелку, и снял со спины Лешека полотенце, – только посмотри, что они сотворили с мальчишкой…
Старушка, сложив полотенца на подушку, приложила руку ко рту и покачала головой:
– Ай, детонька… А маленький-то какой.
Лешек подумал, что он уже не маленький, но говорить ему совсем не хотелось.
– Это тот самый певун, про которого я рассказывал, – колдун нагнулся к нему и на этот раз внимательно осмотрел его раны, нажимая на них пальцами, отчего Лешек морщился и пищал. – Не пищи, ты же мужчина. Ничего страшного я не делаю, только смотрю.
Лешек был с ним согласен и постарался покрепче сжать губы.
– Скоро взойдет луна, и все пройдет. Придется зашивать, не оставлять же тебе такие страшные шрамы – девушки любить не будут.
Про любовь девушек Лешек не думал никогда, в монастыре об этом говорили совсем по-другому, и ему стало весело от этих слов колдуна.
Колдун накрыл ему спину смоченным в лекарстве полотенцем, а потом еще и теплым стеганым одеялом. Матушка тем временем зажигала многочисленные свечи, расставленные в разных углах кухни. Столько свечей в монастыре зажигали только в церквах.
– Как тебя зовут? – спросил колдун, доставая с полки какой-то кувшинчик с узким горлом.
– Лешек.
– И сколько тебе лет, певун?
– Двенадцать.
– Да ты врешь! – колдун рассмеялся.
– Нет, – Лешек обиделся.
– Да ладно… – хмыкнул колдун, – глотни-ка немного. Только немного.
Он поднес к губам Лешека горлышко кувшина – жидкость в нем оказалась горькой, обжигающей и чем-то напоминала кагор.
– Что морщишься? Противно?
– Ага.
– Ничего. Все пройдет, малыш… Лешек. Наверное, Олег… Матушка, посиди с ним. Пить давай, как попросит. Но пока только воды, а завтра посмотрим. Говорить ему тяжело, так что не расспрашивай, успеем еще. Сказку ему расскажи. А я пойду, попрошу себе ясного неба.
Колдун поднялся с кровати, потрепав Лешека по волосам, и открыл сундук, стоявший у большой каменной печки. Лешеку было интересно, как он будет просить себе безоблачного неба: неужели станет молиться? Он не представлял себе колдуна стоящим на коленях перед иконой, да и икон в светелке не приметил.
Но колдун достал из сундука медвежью шкуру, с головой и огромными когтями, снял кафтан и остался в простой рубахе, на которую надел пояс с множеством непонятных звенящих предметов.
– Смотри, парень, – сказал он Лешеку, накидывая на себе шкуру, – этого медведя я взял сам, в одиночку.
Лешек никогда не видел живого медведя, но мог вообразить, как это было непросто. И если колдун может справиться с таким большим зверем, то, наверное, бояться с ним нечего. Шкура застегивалась на множество мелких крючков, и колдун оказался одетым в нее, как в шубу, открытыми оставались только кисти рук и ноги до колена – сапоги колдун тоже снял и остался босиком. Медвежья голова с открытой пастью, откинутая ему на спину, казалась странной и зловещей. Он снял с полки другой кувшин, побольше, и сделал несколько глотков прямо из горлышка; достал из сундука странный предмет – деревянное кольцо с натянутой на него тонкой кожей – и шлепнул по нему ладошкой. Раздался гудящий звук и перезвон мелких колокольцев, прикрепленных к деревянному кольцу.
Конец ознакомительного фрагмента.