5
– Говорю же вам, сударыня, его высочество хорошо, если к завтрему от забот освободится, – говорила утром Анна, расчесывая мне волосы. Я и сама могла причесаться, но ей нравилось это занятие, да и поговорить, видимо, хотелось, так что я не возражала. – И отдохнуть надо, и с самыми спешными делами разобраться… Он управляющим-то не шибко доверяет. Вернее, доверяет, но проверяет, а на это тоже время нужно!
Она оказалась права – ну так, наверно, нрав хозяина изучила от и до, раз знала его с рождения! Принц прислал за мною только на следующий день после обеда, когда я уже вконец извелась и не знала, куда деваться. Хоть порисовать бы, так он ведь забрал альбомы! Только и оставалось, что набрасывать что-то на грифельной доске и тут же стирать, и рисовать заново… Это, кстати, навело меня на мысль, и, как вскоре выяснилось, не меня одну…
– Входи, – сказал мне Эрвин и снова запер дверь. – Как спалось нынче?
Я улыбнулась и указала на окно, развела руками и глубоко вдохнула, прикрыв глаза.
– А, – совершенно верно понял меня принц, – черемухой пахнет и сиренью, верно?
Кивнув, я изобразила ладонями трепещущие крылья, потом коснулась горла, приподняв голову.
– Да, соловьи, негодяи, теперь до самого июля спать не дадут, – невольно усмехнулся Эрвин. – А некоторые, особенно упорные, не успокаиваются и в августе… Присядь-ка.
Он прошелся взад-вперед, бездумно дотрагиваясь то до большого глобуса, то до письменного прибора на столе, потом вновь повернулся ко мне.
– Надеюсь, я не сильно напугал тебя позавчера, – сказал он негромко. – Иногда я делаюсь… чрезмерно раздражительным, и тому виной не мой собеседник, не окружающие. Извиняться не стану: согласись, у меня есть повод подозревать тебя. Просто не пугайся так сильно, я пока еще не сделал тебе ничего дурного… Не отворачивайся!
Эрвин наклонился ко мне и взял за подбородок.
– Клаус был прав, у тебя говорящие глаза, – произнес он. – А еще говорят, что глаза – зеркало души, что они не могут лгать. Вот и смотри на меня, а не в сторону, поняла?
Я кивнула, а потом показала ему принесенный с собою грифель и вопросительно взглянула в сторону стола.
– Ты тоже подумала об этом? – Эрвин выпрямился и посмотрел на меня сверху вниз. – Пожалуй, так может что-то выйти!
Он протянул мне грифельную доску и сел на этот раз не напротив, а рядом. От такой близости мне сделалось не по себе: пусть Клаус, бывало, обнимал меня, перебирал мои волосы и целовал в губы, но то был Клаус, а не его младший брат! И пусть Эрвин всего лишь сидел бок о бок со мною, не прикасаясь даже, это было неприятно. Но куда мне было деваться? Пришлось терпеть…
– Попробуем начать с самого начала, – произнес он. – Как ты свела знакомство с Клаусом?
Я посидела немного, раздумывая, с чего лучше начать, потом набросала корабль, каким запомнила его: горделивый парусник, украшенный гирляндами и штандартами. В небе повис полумесяц, а с палубы корабля протянулись в небо длинные штрихи, увенчанные звездами.
– Что это? – нахмурился Эрвин. – Корабль – понятно, а это… фейерверк, что ли? Да? Постой-ка, да это же вылитый «Ретивый»! Точно, три мачты, высокая корма, фигура русалки на форштевне, но… Он ведь затонул больше двух лет назад! Да… верно, Клаус как раз отмечал день рождения!
Я кивнула несколько раз, стерла россыпь искр праздничного фейерверка и нарисовала поверх мачт грозовые тучи, а вдоль борта – завитки штормовых волн. Ну а потом недрогнувшей рукой провела из тучи копье молнии, вонзившейся точно в среднюю мачту (я не знала, как она называется у моряков), и добавила языки пламени, мигом охватившего такелаж.
– Пока понятно, «Ретивый» угодил в шторм, в него ударила молния, и корабль загорелся, – проговорил Эрвин. – Но это и так известно. А что же дальше?
Я нарисовала в волнах человечка, подписав его все той же литерой «К», а корабль небрежно стерла – его ведь разметало по волнам. Принц молча смотрел.
Снова очистив доску, я провела прямую линию – берег. На берегу закудрявились деревья, вдалеке на холме встал дом служительниц Создателя, отмеченный его символом, а у линии прибоя появилась все та же фигурка, обозначенная буквой «К».
– Да, Клаус говорил, что, когда корабль пошел ко дну, он очутился в воде, – проговорил Эрвин, – а после не помнил уже ничего, только как очнулся на берегу, а над ним склонились девушки из обители. Это ты нашла его?
Я покачала головой и прикрыла ладонью здание на холме, а другой рукой указала на нарисованные волны.
– Не понимаю, – со вздохом сказал он. – Будь ты рыбачкой, я подумал бы, что ты могла подобрать Клауса в море, где его носило волнами на каком-нибудь обломке мачты, а потом чего-то испугалась и оставила его на берегу поближе к людям. Но ты явно не простолюдинка и вряд ли хоть раз в жизни держала в руках весло! А еще… – Эрвин посмотрел мне в лицо: – Мне кажется, я уже встречал тебя прежде. Не в этих краях, нет, очень далеко, у чужих берегов, но этого ведь не может быть, верно?
Пока он говорил, я стерла все с доски. Попробую рассказать ему правду, решила я. Может быть, он поверит мне?
– Постой, что ты рисуешь теперь?
Поднявшись, я взяла со стола альбом, перелистала, нашла нужный рисунок и показала его принцу.
– Кто это? – спросил он, хмуря брови.
Я указала на него, потом на портрет Клауса, затем на себя – и на одну из нарисованных девушек.
– Твоя сестра? – догадался Эрвин. – И правда, видно сходство… Я прав?
«Да, да!» – кивнула я и снова указала на рисунок, а затем показала на пальцах – один, два… пять, и я – шестая. Тут я опустила руку, как делают, показывая, какого роста маленький ребенок.
– Младшая дочь? – снова угадал принц. – Надо же, а я – младший сын. Забавное совпадение… А это, видимо, твой отец?
«Это он», – снова наклонила я голову и взглянула в моею же рукой нарисованное лицо: сумрачные глаза, густая борода, могучие плечи… Ах, отец, знаю, ты переживешь утрату, у тебя остались сыновья и пять моих старших сестер, но ты всегда особенно любил и баловал меня, самую младшую!
Я вновь вернулась к грифельной доске и нарисовала тот же корабль, теперь с фигуркой Клауса на борту, обвела эту фигурку и, взглянув на Эрвина, прижала ладонь к сердцу.
– Ты увидела его издалека и влюбилась? – подумав, спросил он, а я кивнула и снова резким росчерком нарисовала молнию, а потом и пламя на такелаже корабля, летящего прямиком на рифы. Это случилось неподалеку отсюда, мне ли не помнить… – Постой, я никак не пойму, о чем ты пытаешься мне сказать!
Эрвин задумался, а я, разделив доску на несколько частей, снова изобразила – грубо, примитивно, – волны и тонущего Клауса, берег и обитель на холме, и девушек, сбежавшихся на помощь. И еще одну, скрывающуюся в морской пене за большим камнем…
– Это я еще могу разобрать. – Принц провел пальцем по рисункам. Я так торопилась, что рисунки древних людей – я видала такие в пещерах, – выглядели бы куда лучше рядом с моими каракулями. – Выходит, правда, чушь собачья! Хочешь сказать, это ты вытащила Клауса из воды? Киваешь, значит, ты… А что потом? Испугалась и решила спрятаться, чтобы его нашли другие? А ты… тоже обучалась в этой обители, как принцесса?
Я в который раз помотала головой и сделала неопределенный жест, мол, я не оттуда, а дальше понимай как знаешь!
– Как бы там ни было, ты его не забыла… – Эрвин обхватил пальцами подбородок и помолчал немного. – Придворные Клауса рассказывали, что он подобрал тебя на берегу недалеко от летней усадьбы, он любил там бывать. Говорят, на тебе не было ни одежды, ни украшений, если не считать венка из морской травы. Люди решили, что ты хотела утопиться, но море не позволило и вернуло тебя на сушу, а одежду забрало как плату за спасенную жизнь…
«Ну и придумают же!» – подумала я, и, видно, эта мысль отразилась на моем лице даже слишком ясно, потому что Эрвин улыбнулся. У него была хорошая улыбка, только очень уж невеселая.
– Неужели ты пришла туда, спрятала одежду под камнем и стала ждать, пока тебя не найдут? Что? Это правда?
Я кивнула еще раз и подняла руку, давая понять, что вопросов пока довольно.
– Ну хорошо. – Теперь в черных глазах Эрвина горел азартный огонь, и смотреть на это было куда приятнее, чем в холодную пустоту. – Позволь, я подытожу кратко: ты увидела моего брата, влюбилась, каким-то образом спасла ему жизнь, но почему-то скрылась. А потом не выдержала и захотела быть поближе к нему?
Дождавшись моего кивка, Эрвин вздохнул.
– Что-то уж больно сложный план, – произнес он. – Да и не сходится кое-что: та обитель, подле которой нашли Клауса, в трех днях пути от его дворца. Конечно, времени у тебя было достаточно, если я верно запомнил, когда именно ты появилась, успела бы и добраться туда, и придумать, как действовать… Но неужели одного взгляда хватило для того, чтобы ты все силы бросила на это? Снова киваешь? Ясно…
Я дотронулась до его руки, привлекая внимание, и снова взялась за грифель. На том рисунке, где девушки из обители нашли Клауса, я изобразила солнце и ветку, согнувшуюся под тяжестью яблок. Потом набросала дворец и опадающие листья, и мелкими штрихами попыталась показать осенний дождь. Потом окрестности дворца укрыли сугробы, а рисовать снежинки было совсем просто. Затем я стерла снег, его место заняли первоцветы, а тучи пропали, вновь засияло солнце…
– Погоди, кажется, я понял, – произнес принц. – День рождения Клаус праздновал на исходе лета. Значит, миновала осень, зима, настала весна, а тебя нашли… в середине следующего лета. Ты поджидала удобного случая?
Я кивнула.
– Верю, нагишом в декабре, да еще у самой воды нежарко… – пробормотал он и зябко передернул плечами. – Мне ли не знать… Но все же, кто ты и откуда? Вроде бы я начал лучше понимать тебя, так попробуй объяснить!
Я вздохнула и стерла все нарисованное. С чего же начать?
– Хочешь пить? – спросил вдруг Эрвин. – Вон там кувшин – Анна опять принесла свое варево из сушеных яблок. На вкус оно лучше, чем можно было ожидать…
Встав, я налила в кружку душистый коричневатый напиток. Кажется, кроме яблок тут были еще груши, сливы, шиповник и еще какие-то не знакомые мне ягоды. Вторую кружку я подала принцу, но он отказался, пояснив:
– Не люблю сладкое, да только никак не могу втолковать Анне, чтобы не добавляла столько меда.
По мне так этот взвар вовсе не был чрезмерно сладким, но у всех ведь разные вкусы… Скажем, кто-то не может есть свежую, чуть посоленную икру, только что добытую из рыбьего брюха, еще теплую, а кому-то она кажется изысканным лакомством!
– Ну что же ты медлишь? Продолжай, я жду! – подбодрил Эрвин, когда я поставила кружку на стол.
Мне ничего не оставалось, кроме как сесть на прежнее место и снова взяться за грифель.
Я провела горизонтальную линию – это был горизонт, а потом нарисовала приметную скалу, похожую на голову тюленя, высунувшегося из воды. Чтобы ясно было – это не зверь, а камень, я изобразила на самой скале и вокруг нее морских птиц. Еще на этой скале часто пережидали ночь и непогоду лебеди, возвращающиеся из дальних стран на родину – их я и нарисовала тоже. Рука Эрвина – он касался локтем моего локтя – вдруг напряглась, но он произнес лишь:
– Это твой родной берег?
Так ему было понятнее, поэтому я кивнула, стерла рисунок и, как умела, нарисовала своего отца, увенчанного короной, с трезубым жезлом – символом власти в руке. Подле него были мои братья и бабушка, а во внешнем круге – мы с сестрами, следом – придворные… Конечно, это были всего лишь схематичные фигурки, но…
– Уж не хочешь ли ты сказать, будто ты – принцесса? – со смешком произнес Эрвин, когда я указала на закорючку, долженствующую обозначать меня среди сестер. – Из какого же королевства?
Вместо ответа я снова прочертила линию над нарисованными головами. Над нею теперь светило солнце и поднимал парус крохотный кораблик, резвились дельфины, а ниже, вокруг моих домочадцев, суетились рыбы, как домашние собачки у придворных дам.
– Если это шутка, то не смешная, – после паузы выговорил Эрвин, положив руку поверх моей – я как раз хотела дорисовать кое-что. – Принцесса подводного царства, ты это имеешь в виду? Ну надо же! И где же твой рыбий хвост?
Он выразительно взглянул вниз, на мои туфельки, едва видневшиеся из-под юбки, и я поспешила подобрать ноги.
– Ну продолжай же, я исполнен внимания! – подбодрил принц.
Я чувствовала, что он злится, но почему? Вот загадка! Даже если он считает мой рассказ в картинках глупой выдумкой, отчего не прикажет прекратить морочить ему голову?
И этот рисунок исчез с доски, и я снова нарисовала скалу, похожую на голову тюленя, и себя, сидящую на ней, – ветер развевал мои распущенные волосы, вплетая в них морскую пену, волны бились о камень, а я протягивала руки к лебедям.
Они не могли кормиться в тех местах – там было слишком глубоко, чтобы добыть мелкую рыбешку или водоросли, да еще приходилось следить во все глаза, чтобы самих никто не сцапал! Желающих там хватало… Я, жалея измученных дальним странствием птиц, приносила им из глубин придонной травы и водорослей, рачков, крабов, креветок, даже морских червей – неприхотливые лебеди охотно брали корм с моих ладоней. И, правду сказать, это были очень прожорливые птицы! Одного из них – он был меньше остальных, и я считала его самым младшим – я отличала особо и приберегала для него то, что считала лакомством. По-моему, он разделял мое мнение, во всяком случае, никогда не забывал поблагодарить меня, изобразив настоящий придворный поклон. Лебеди и так-то красивы, а уж когда кланяются, изогнув шею и распустив крылья… А еще он позволял мне дотронуться до него, а порой – если я была в воде – опускал голову мне на грудь и так замирал, пока я гладила белоснежные перья.
Так или иначе, но в путь маленькая стая отправлялась если и не сытой, то хотя бы не на пустой желудок.
Сестры мои считали это глупой блажью и пустой тратой времени, но мне вовсе не было трудно помочь уставшим путникам, и всегда казалось, будто, улетая, они трубят не просто так, а прощаются со мною… Они и попрощались – однажды и навсегда, больше я их не видела. Наверно, маленькую стаю погубила буря – волны принесли белое перо, а больше ничего не осталось от этих птиц…
Эрвин молчал, и на лице его не читалось ровным счетом ничего. Он не отреагировал даже тогда, когда я указала ему на нарочито подчеркнутый рыбий хвост – я сидела на скале, его не было бы видно в волнах, но я специально нарисовала так, будто бы он оказался на поверхности.
– Что дальше? – отрывисто спросил он после долгой паузы и убрал прядь волос со лба. Жест получился нервным, слишком резким, но отчего?
Дальше я нарисовала берег вдалеке и дворец Клауса – совсем крохотный, почти неразличимый. Действо все равно происходило под водой…
Вот жилище ведьмы, а вот и она сама – бесформенная туша, похожая на гигантскую медузу… Или мне так померещилось от испуга? Лицо у нее, во всяком случае, оказалось самым обычным… А если ее любимцы – мурены, спруты да ядовитые скаты, так это уж дело хозяйское, кому кто нравится!
– Это еще кто? – спросил Эрвин, и понадобилось несколько минут пантомимы – я и корчила страшные рожи, и скрючивала пальцы наподобие птичьих когтей, пока он не догадался, наконец: – Неужто настоящая ведьма?
Я закивала изо всех сил, нарисовала рядом с ведьмой себя: сперва я умоляюще протягивала к ней руки, потом указывала вверх, на сияющее над водою солнце.
Стерев все это, я нарисовала рядом с ведьмой бурлящий котел, ну а потом она протянула мне сияющий фиал.
Я рисовала так быстро, как только могла, надеясь, что Эрвину хватит времени на то, чтобы осмыслить то, что я пыталась передать своими неуклюжими рисунками.
– Ведьма дала тебе… какое-то зелье, верно? – негромко спросил он, остановив мою руку – я как раз потянулась стереть очередную зарисовку. – И, должно быть, потребовала плату… Я догадываюсь, какую именно, но продолжай, прошу!
Я кивнула, оглянулась, взяла со стола пустую кружку, указала на нее, на ведьму, потом на себя. Затем приложила руку к горлу, сжала в горсть и протянула все той же нарисованной колдунье.
Эрвин хотел было что-то сказать, но я остановила его жестом.
Поднеся к губам кружку, я сделала вид, будто пью волшебное зелье, а потом стерла на рисунке рыбий хвост у той фигурки, что изображала меня, и заменила его на две стройные ножки.
Потом, помедлив, я нарисовала отдельно эти самые ножки – только ступни – и пронзающие их острые ножи. Мне почему-то всегда казалось, что это не обсидиановые клинки – те режут так легко, что в первые мгновения даже не замечаешь боли, настолько тонки лезвия, – а железные, вдобавок скверно заточенные.
Эрвин молчал.
– Поправь меня, если я ошибусь, – сказал он наконец. – Ты пытаешься уверить меня, будто жила на дне морском, а отец твой – король подводного мира?
Я помотала головой и раскинула руки как могла широко, а потом указала на портрет отца и свела ладони, давая понять, что ему подвластен далеко не весь океан. У людей ведь тоже так – никто не может править сразу всею сушей! Какому смертному это под силу? Да и нам, пусть мы живем много дольше людей, не дано завладеть всеми водами, солеными или пресными…
– И ведьма сделала тебя человеком в обмен на твой голос… Говорят, у подводного народа дивные песни! Жаль только, те, кому доводилось слышать их, уже не вернутся на берег…
Я только улыбнулась в ответ. Боюсь, услышь Эрвин, как поем мы с сестрами, он не сумел бы отличить наших голосов от переклички китов и дельфинов. Звук в воде разносится далеко, это верно, но переливчатые трели и сложный перещелк – это вовсе не волшебные песни… Говорить мы тоже можем, конечно, в отличие от тех же дельфинов, но наша музыка вряд ли нашла бы понимание у людей. Хотя… те песни, знакомые мне с детства, которые я пыталась наиграть на арфе, одновременно похожей и не похожей на наши инструменты, отторжения у слушателей не вызывали, хотя и удивляли, конечно.
– Ты заплатила не только голосом… – Эрвин притронулся кончиком указательного пальца к последнему рисунку. – Что это означает? Ты…
«Ни одна танцовщица не сравнится с тобой, – вспомнила я слова ведьмы, – но помни: ты будешь ступать как по острым ножам, и ноги твои будут кровоточить!»
Она преувеличила, конечно, но не солгала о боли, которую мне пришлось испытать. Я привыкла к ней со временем, но поначалу… Поначалу мне хотелось броситься с самого высокого обрыва, чтобы прекратить эту пытку!
В черных глазах принца застыл вопрос, и я продолжила рисовать.
Мы с Клаусом рядом…
Я перечеркнула доску наискось. Вот Клаус и принцесса, обведенные кругом, а я стою поодаль, вне волшебной черты… А это – линия горизонта, солнце встает над морем, а я…
Я медленно стерла свою фигурку – скорее даже размазала пальцами так, чтобы это выглядело, будто прах мой развеялся по ветру.
Эрвин будто бы застыл.
– Он женится на другой – и ты умрешь… – проговорил он наконец. – Это сказала тебе ведьма?
Я кивнула.
– И ты решилась на это? Ты ведь не могла не понимать, что Клаус не сделает своей женой безвестную девицу! Впрочем, об этом я уже спрашивал…
«Я любила его, – мысленно произнесла я. – Я полюбила его с той минуты, как увидела на «Ретивом», я спасла ему жизнь и поцеловала его там, на берегу. Я долго наблюдала за ним из-под воды, подплывая совсем близко…»
Клаус, наверно, думал, что стоит в одиночестве на балконе там, в своей летней резиденции, а я смотрела на него и была рядом – если бы он наклонился и посмотрел на воду канала, то сумел бы различить меня. Но он никогда не смотрел вниз, только вперед и вверх – на звезды…
– Что за глупость! – в сердцах произнес Эрвин. Теперь он стоял у окна, отвернувшись и обхватив себя левой рукой, так, будто правая причиняла ему нешуточную боль. Как знать, может, так и было? – Глупость… Ради призрачной мечты пожертвовать жизнью? Воистину, на такое способна только влюбленная женщина!
Он повернулся ко мне и спросил:
– А если бы Клаус все же решился жениться на тебе, что тогда?
Увы, этого я не знала. Ведьма сказала лишь, что мне не вернуться обратно. Но и человеком я могла стать, только если бы Клаус полюбил меня по-настоящему, отдался мне всем сердцем и сделал меня своей женой, а это, как я поняла вскоре, было невозможно… Вдобавок жениться – не значит полюбить!
Винить ведьму я не могла – она в точности исполнила все, что обещала сделать. Прочее зависело от меня, да только я не справилась… Будь у меня больше времени, быть может, Клаус и задумался бы о том, чтобы сделать меня своей женой, он ведь был привязан ко мне! Но увы, вмешался случай: Клаус давно подыскивал невесту, и нужно же было ему выбрать для знакомства именно ту девушку, что обучалась грамоте и прочим наукам в обители служительниц Создателя! Той самой обители, подле которой я оставила его, едва живого после кораблекрушения… Да знай я, что будет именно так, я унесла бы Клауса далеко-далеко, на необитаемый остров, говорила бы с ним, заботилась о нем, и, быть может, он сумел бы полюбить меня такой, какой я была на самом деле… Тогда у меня был бы шанс стать человеком не благодаря волшебному зелью, а по-настоящему, но увы…
– Нарисуй еще раз ту скалу, – попросил вдруг Эрвин. – Ту, что похожа на голову тюленя.
Я взглянула на него с удивлением, но сделала, как он просил.
Принц взял у меня грифель – видно было, что ему неудобно рисовать левой рукой, – и вывел рядом со скалою силуэт лебедя, а на самой скале – человеческую фигуру. Он взглянул на меня, но я развела руками, не понимая, что́ он пытается сказать мне этим рисунком.
– Теперь я вспомнил, где видел тебя прежде, – произнес Эрвин, отложив грифельную доску. – Я уже говорил, мне казалось, что мы встречались где-то очень далеко… Теперь я вспомнил: сперва эту скалу, потом тебя. Мы всегда пережидали там ночь, чтобы хоть немного отдохнуть и с рассветом снова отправиться в путь. Нужно было успеть до заката, чтобы хоть как-то перекусить, да и добираться до этой скалы вплавь – приятного мало. Однажды мы не рассчитали, был сильный встречный ветер… Как выплыли, не помню, я едва не утонул! – Он передернул плечами, видно, вспомнив холодное море и безжалостные волны. – Так вот, ты всегда исчезала до захода солнца. Тебя ругали, если ты слишком долго оставалась наверху, ведь так? Или ты поднималась на поверхность без спросу?
«О чем он говорит?» – невольно подумала я, и, видимо, на лице моем слишком явно отразилось недоумение, потому что Эрвин вдруг улыбнулся.
– У тебя добрые руки, – сказал он. – И сердце тоже доброе. Должно быть, только благодаря тебе мне раз за разом удавалось добраться до берега. Я, повторюсь, самый младший из братьев. И самый слабосильный. Элиза – и та сильнее.
Я только вздохнула: Эрвин вовсе не выглядел слабым, и я слыхала, что калеки часто обладают чудовищной мощью, в особенности почему-то горбуны. Может быть, природа, жестоко пошутив над ними, все же оставляет шанс постоять за себя? Кто знает…
Принц встал и отошел к окну.
– Что же… Похоже, я узнал твою историю, и добавить тебе нечего, – произнес он, глядя сквозь оконное стекло в прозрачные весенние сумерки. – Ну разве что… Ты убежала из дворца сама или тебя выгнали?
Я показала – второе – и развела руками, дескать, я не знаю наверняка, чей это был приказ.
– Вряд ли Клаус распорядился избавиться от тебя, – негромко сказал Эрвин, – это вовсе не похоже на него. Значит, кто-то из челяди… Ну да что теперь говорить, исправить уже ничего нельзя!
Он вдруг резко обернулся и, сделав шаг, склонился ко мне, оперевшись рукой о спинку дивана, и приказал:
– Посмотри мне в глаза. Смелее! Вот так. А теперь… теперь я хочу узнать правду. Отвечай, стала ли ты женой Клауса? Не перед людьми, не перед Создателем… Ты понимаешь, о чем я говорю?
Я несмело кивнула.
– Так да или нет?
Я покачала головой. Нет, какое там… Клаус любил обнимать меня, гладить мои волосы, но мне всегда казалось, будто он видит во мне ребенка или младшую сестру, а не взрослую девушку. Он вообще был целомудрен: у людей его положения, я знала, часто бывают фаворитки, да не по одной, а по нескольку сразу, случайных увлечений и вовсе не счесть! Но только не у Клауса…
– Как странно… – проговорил Эрвин. – Я помню, брат всегда хвастался своими похождениями, мол, пока мы, младшие, дорастем до таких приключений, ему они уже наскучат… Не мог же он настолько перемениться за такой короткий срок!
Я поискала грифель, взяла доску и набросала символ Создателя – молнию, пронзающую равносторонний треугольник, – и коленопреклоненную фигурку подле него, обозначенную буквой «К».
– Что-что? – изумился Эрвин, наклоняясь еще ниже. У него были довольно длинные волосы (Клаус стриг их совсем коротко), и сейчас темная прядь щекотала мой висок. – Клаус отродясь не был богобоязнен! Что ты мотаешь головой? Не припомню, чтобы он хоть когда-нибудь обращался к Создателю… Нет, вру, порой обращался, но с такими словами, что тому, пожалуй, икалось!
«Да нет же, нет! – старалась я объяснить. – Клаус был набожен, это все отмечали! Он не менял женщин, как перчатки, не увлекался охотой и верховой ездой, не слишком любил балы, он предпочитал им прогулки на лодке по реке или вдоль побережья!»
Эрвин внимательно смотрел за тем, как я быстро рисую и тут же перечеркиваю изображения: Клаус с дамами, Клаус на охоте, Клаус верхом, на балу…
– А вот в это я не верю, – произнес он очень серьезно. – Не верю. Я слышал от его челяди, что Клаус вдруг сделался религиозен и это удивило меня донельзя! Если бы ты слышала, как он поносил Создателя, когда нам пришлось коротать ночь на той скале в страшную бурю… Чудо, что гром не разразил всех нас разом!
Я посмотрела вверх, на принца. Странным было выражение его лица: Эрвин будто бы старался не показать истинных своих чувств, но черты его все равно искажала горькая гримаса.
– Клаус, мне кажется, вовсе не верил в Создателя… – негромко произнес он.
«Верил, верил! – Я невольно схватила принца за руку. – Он часто проводил ночи в молельне, а я ждала у порога. Клаус возвращался совершенно измученным, и при дворе шептались, будто он умерщвляет плоть, пытаясь искупить какой-то грех…»
Но как объяснить это? Рисунками? Не выйдет… Пришлось снова устроить спектакль одной актрисы: я развязала пояс – все равно он нужен был только для красоты – и скрутила атласную ленту в жгут. Потом, опустившись на колени, я сложила руки, будто взывала к Создателю (самой мне никогда не приходилось этого делать, но я видела, как молятся люди), а потом ударила себя по плечам атласным жгутом – раз, другой… Ну а затем поднялась, отстранив протянутую руку Эрвина, вернулась на свое место и всем своим видом постаралась выразить, как мне больно сидеть, прислоняться к спинке дивана, и уж тем более лежать!
– Ты что, хочешь сказать, будто Клаус занимался самобичеванием? – неверяще выговорил Эрвин и присел рядом со мной. Я кивнула несколько раз. – Ты видела это сама? Нет? Значит, были только слухи? Ничего не понимаю… И что мне стоило выехать парой суток раньше? Так нет же, рассчитал все в точности!
Я снова тронула его за рукав и, когда он перевел взгляд на грифельную доску, где я нарисовала Клауса по пояс и попыталась показать власяницу под его камзолом, подсмотрела как-то раз, как Клаус переодевается к ужину, и была уверена, что он вовсе не снимал этот грубый балахон, жесткий и колючий даже на вид…
Я надеялась, Эрвин поймет, что я пыталась изобразить частой штриховкой.
И он понял… Лицо его закаменело, и он сказал непонятно:
– Значит, он тоже? И остальные… И никогда ни словом, ни звуком…
«О чем ты?!» – спросила я взглядом, сама не замечая, что все сильнее сжимаю его руку. Эрвин вздрогнул и очнулся, а потом высвободил свою ладонь. На коже у него остались красные пятна: я намного сильнее, чем кажусь. Увы, это не море, не моя стихия, где я хозяйка… Тут я не смогу ужом выскользнуть из чужих рук, не сумею ответить на удар таким же ударом, которым могла когда-то оглушить свирепую акулу, да и спастись бегством не выйдет – не настолько я быстра на суше, как была когда-то в море! Однако я могу сломать кости взрослому мужчине, если он окажется достаточно неосторожен, чтобы угодить мне в руки… Жаль, против толпы я долго не выстою!
– Смотри, – негромко произнес Эрвин. Все это время он пытался распустить шнуровку на вороте рубашки, и вот, наконец, узелок поддался, и принц оттянул тонкую ткань.
Я невольно прижала пальцы к губам, хотя вскрикнуть все равно не могла, а потом потянулась, чтобы…
– Не трогай. – Он отвел мою руку в сторону. – Будет больно.
Я и так видела воспаленную кожу там, где ворот этой странной рубахи впивался в шею принца, но все-таки коснулась кончиками пальцев грубого плетения, чтобы тут же отдернуть их – я будто в огонь их сунула!
– Я ведь предупреждал, – негромко произнес Эрвин.
«Но что это? Зачем? Для чего?» – Вопросов у меня было столько, что если бы я могла говорить, то засыпала бы ими принца. Увы, я могла только смотреть на него.
– Я думал, только мне выпала такая судьба, – проговорил он, поймав мой взгляд. – Самый младший, самый слабый, неудачник… А похоже, Клаус тоже страдал от этого. И не выдержал…
«Да от чего же?!» – подалась я вперед и снова протянула руку, мол, что это, зачем ты носишь вещь, которая мучит тебя денно и нощно? Почему ее носил Клаус? Создатель и причуды его последователей тут ни при чем, это ясно!
Эрвин коснулся ворота – казалось, будто он хочет оттянуть его, но тот не поддался, он будто сросся с телом, пустив корни в живую плоть…
«Что это?» – одними губами спросила я.
– Колдовство, – эхом откликнулся Эрвин. – Я не могу снять эту рубашку, хотя и мечтаю об этом. Только вот снимать ее придется с кожей вместе… Но я полагал, это случилось только со мной, потому что мне опять не повезло, Элиза не успела закончить работу, и я хоть и стал человеком… но не вполне. Оно не сработало, как должно, понимаешь?
«Какое колдовство, о чем ты?» – Я не выдержала и обеими руками схватилась за его руку, но Эрвин снова высвободился.
– Только не пугайся, – попросил он, встав во весь свой немалый рост. – И помоги, мне самому не с руки.
Дрожащими пальцами я расстегнула пряжки на ремнях, удерживавших его плащ, и тот соскользнул на пол…
Я смотрела, не дыша, как с шелестом разворачивается белоснежное крыло, огромное, словно у посланников Создателя на старинных гравюрах, как Эрвин с наслаждением потягивается, расправляя его…
– Немеет, – виновато сказал он. – Все время держать сложенным тяжело, а показывать не хочется даже тем, кто знает, что со мной не так. Чужим так и тем более. Вот и живу затворником, носа не кажу из своих владений… Лучше прослыть домоседом, чем чудовищем.
Я несмело протянула руку и коснулась теплых перьев, провела по ним пальцами – он, выходит, запомнил прикосновение, но… как такое может быть?
– Я терпеть не могу морских червей, – совершенно серьезно произнес Эрвин. – Но тебе неоткуда было об этом знать, а я не мог говорить. Как причудливо меняются роли, не находишь?
Мне нечего было ответить, я лишь еще раз провела ладонью по белым перьям. Неужели это он? Тот самый, что доверчиво опускал голову мне на плечо, позволяя гладить натруженные крылья? Но что с ним случилось, с ним и с его братьями? Ведь прочие лебеди – это были они, теперь я поняла!
– Ты рассказала мне свою историю, как умела, – негромко сказал Эрвин и чуть пошевелил крылом – мне будто теплый плащ на плечи накинули… Вот, значит, во что закутывали меня тем зимним вечером! – Теперь моя очередь поведать свою.
Я смотрела на него снизу вверх, и мне почему-то больше не было страшно.