7
– Ты такая занятая.
Алекс помахала ладонью, разгоняя дым:
– Это ты все время исчезаешь.
Сквозь заросли своих моржовых усов Филип Мейн просунул сигарету в рот, издал неторопливый протяжный хрип с сиплым отзвуком – словно где-то вдали проходили мопедные гонки – и выпустил еще одно густое облако дыма.
– В космическом смысле?
– Нет, – улыбнулась Алекс. – В физическом.
– Брр, – задумчиво произнес он.
Она снова помахала рукой.
– Этот дым, он тебе на пользу не идет.
– Ну, это одно из немногих моих удовольствий, – сказал он своим тихим низким голосом и виновато пожал плечами. – И все же это всего лишь временное неудобство, оно продлится еще несколько тысяч лет. Пять, максимум шесть… сущая ерунда.
– А потом?
– А потом мы эволюционируем в достаточной мере, чтобы навсегда стать самодостаточными; все связи будут осуществляться с помощью телепатии и неэкспонированной пленки; мы получим радость экспонирования, которая заменит все сегодняшние социальные контакты… удовольствия и… – он показал ей сигарету, – и неудобства.
Она с улыбкой смотрела на его худую фигуру, сутулые плечи под потрепанным твидовым пиджаком, тощее горящее лицо с обвислыми усами – манифестом его образа жизни. В свои сорок с лишним он все еще был больше похож на революционера, засидевшегося в студентах, чем на ученого, написавшего три достойные, хотя и спорные книги.
– Как продвигается твоя работа?
Филип опустил голову и уставился на Алекс, словно на золотую рыбку в аквариуме.
– Нашел доказательство. Уже есть доказательство.
Он поднял бокал с вином, отхлебнул, поставил. Усы его стали похожи на мокрую тряпку.
– Какое доказательство?
– Ты узнаешь. Ты будешь поражена, девочка моя, поражена.
За разговором его лицо оживлялось.
– Хорошо, – сказала Алекс, чувствуя себя довольно потерянной.
– Неопровержимое доказательство того, что Дарвин был прав.
– Тебе удалось воссоздать вселенную в ее первозданном виде в воспроизводимом лабораторном эксперименте?
– Еще требуется кое-какая тонкая настройка, но да, боже милостивый, я видел, как оно все начиналось. ДНК, девочка моя, из двух пылинок.
– А откуда взялись пылинки?
– Из ниоткуда, девочка моя, – торжественно сказал он. – Из ниоткуда!
Официант принес показать ей камбалу, потом начал готовить филе.
Тон Филипа вдруг смягчился:
– В последние две недели твой муж был рядом?
– Ты это о чем?
Алекс почувствовала, что краснеет, увидела почти незаметное движение головы официанта – тот навострил ушки.
– Он помогал?
– Да, он держался молодцом.
– Хорошо, – без энтузиазма сказал Филип.
Она снова покраснела и покосилась на официанта. Похоже, с камбалой что-то не ладилось.
– Он все еще хочет, чтобы ты вернулась?
– Я… гм… – начала было она и запнулась.
Посмотрела на часы, нажала кнопку даты. Часы показали 4.5. Она озадаченно вглядывалась в цифры. Четвертое мая?
– Какой сегодня день? Все еще апрель, да?
Она опять в недоумении посмотрела на часы.
– Алекс? Ты меня слышишь?
Она слышала эхо этих слов в своей голове, пыталась установить их источник. Обнаружила лицо по другую сторону стола: рот Филипа открывался и закрывался.
– Алекс? Тебе плохо?
Лицо расплылось, как в тумане, потом снова приобрело четкие очертания.
– Нет-нет, – ответила она. – Все в порядке.
– Ты вдруг так побледнела.
– Извини. – Она снова посмотрела на свои часы и нахмурилась. – Который час?
– Без двадцати два.
Ее часы шли правильно.
– Вчера ночью был дождь? – спросила она.
Мейн насупился, потом подозрительно оглядел поставленную перед ним тарелку с камбалой.
– Она побывала в сражении? – металлическим голосом громко спросил он у официанта.
– В сражении, сэр?
– Вид такой, будто ее порубили мечом.
– Прошу прощения, сэр.
Помедлив секунду, официант удалился.
– Дождь?
– Или гроза?
– Возможно, вчера была очень высокая влажность.
Алекс вдруг почувствовала облегчение.
– И это могло повлиять на электрические… не знаю… часы?
Он нахмурился:
– Вполне. Гроза может привести к сбоям в электроснабжении.
Она помолчала несколько секунд, задумавшись.
– А на устройства с солнечными элементами гроза может влиять?
Поразмыслив, Филип кивнул:
– Не исключено. А что?
– Да так, ерунда.
Он перевел взгляд на тарелку, неприязненно осмотрел рыбу, выпил еще вина, отер усы салфеткой.
– Филип, что ты думаешь о медиумах?
– О медиумах?
– Одна моя подруга посоветовала мне обратиться к медиуму.
Он выудил морковку из блюда, смущенно посмотрел на нее.
– Поешь морковку – морковка у них здесь хорошая, – посоветовала Алекс и взяла тарелку. – Ты не ответил.
– Некоторые находят медиумов полезными.
– Кто? Люди, которые не могут смириться с чьей-то смертью?
Он пожал плечами.
– Ты христианка?
– Наверное.
– Значит, веришь в загробное существование.
– Я больше не знаю, во что верю.
– Прекрасный образец эволюции – камбала. – Филип отковырял кусочек вилкой, показал ей. – Она плавала головой вверх. – Он положил вилку и поставил локоть на стол, подняв ладонь. – А начала плавать горизонтально, только когда переместилась на морское дно… Поняла, что так она будет незаметнее.
– Неглупо.
– У нее возникла… небольшая проблема с глазами. Они были расположены по обе стороны головы. Если плаваешь вертикально – нет проблем, но если горизонтально, то один глаз всегда смотрит в дно, а другой – в небо. И вот в один прекрасный день – раз, и оба глаза смотрят вверх.
– Какое отношение это имеет к медиумам?
– Не понимаешь? Эволюция меняет природу. Мы можем доказать: человека создал не Бог. А что, если наоборот?
– Это старый аргумент.
– Нет, этот аргумент новенький – с иголочки.
– Что Бога, вероятно, изобрел человек?
Филип наколол на вилку еще кусочек рыбы, поднес к глазам, внимательно осмотрел.
– Нет, девочка моя, не изобрел. Сотворил! Сотворил! Если весь животный мир эволюционировал из двух пылинок и удара молнии, то почему то же самое нельзя сказать и о мире духовном?
– Ты совсем рехнулся.
– Это гораздо ловчее, чем с рыбой.
– Откуда ты знаешь?
– Если бы не так, то тогда она бы ела меня, а не я ее.
– По крайней мере, общение с тобой меня бодрит, – усмехнулась Алекс.
– Да, нам всем время от времени требуется порция бодрости.
Она отправила в рот кусочек рыбы.
– Вкусно, хотя и выглядит так, будто пережила резню в Гленко.[10]
Филип положил нож и вилку.
– Я… гм… подумал, ты мне позволишь как-нибудь пригласить тебя на обед? Я имею в виду – не когда-нибудь, а может, в ближайшее время.
Она отрицательно покачала головой:
– У меня с клиентами всегда строго деловые отношения.
Он промокнул усы салфеткой и одновременно начал говорить, отчего его слова прозвучали приглушенно:
– Я мог бы… мм… пригласить тебя на строго деловой обед.
– Нет, Филип. Я сейчас не в том состоянии, чтобы пытаться завязывать отношения.
– Я тебе предлагаю руку дружбы, ничего больше.
– Спасибо, я понимаю. Давай ограничим нашу дружбу ланчами.
– Завтра тебя можно пригласить на ланч?
Она рассмеялась:
– Завтра суббота.
– Суббота – отличный день для ланча.
– Завтра я еду в Кембридж – забрать вещи Фабиана.
– Тогда, может, на следующей неделе?
– Может быть.
Ланч с Филипом Мейном приободрил Алекс, и, вернувшись домой, она чувствовала себя гораздо лучше. Снова вспомнила о надписи на экране. «Это от усталости, – подумала она. – Наверное».
В доме стояли тишина и покой, сильно пахло полиролем. Темнело. Часы спешили – их нужно было перевести назад, на летнее время, хотя погода на летнюю еще не походила.
Алекс постояла в коридоре, вдруг ощутив себя повисшей в пустоте. Последние десять дней прошли как в тумане, а сейчас она возвращалась к нормальному состоянию, которое, казалось, потеряло всякий смысл. Она жалела, что не приняла приглашения Филипа на обед или предложения мужа. Просмотрела телевизионные программы, но не нашла ничего интересного. Бросила газету на диван и спустилась по узкой лестнице в проявочную.
Фотография. В фотографии есть что-то очень личное. Она мгновенно отражает реальность, рассказывает историю без необходимости читать рукопись. Возможно, Филип прав. Но об этом еще предстояло столько всего узнать.
Она пропустила последние уроки; время – его всегда не хватало. Когда Дэвид обустроил ей проявочную, она полюбила запираться здесь – в покое и безопасности, в тишине, среди странных запахов химикалий. Но сегодня она чувствовала себя здесь не в своей тарелке, тишина угнетала ее.
Отвратительный отпечаток с пленки Филипа Мейна все еще висел на просушке. Алекс сняла бумагу, надеясь, что Мимса ее не заметила, и уже собиралась порвать, когда что-то привлекло ее внимание на одном кадре – отметинка, очень маленькая. Алекс взяла лупу, включила подсветку и посмотрела на отпечаток.
Лупа выпала из ее руки и ударилась о белое оргстекло в подсветке. Осталась заметная царапина, а Алекс замерла. По телу прошел озноб, кожу начало покалывать.
После проявки на бумаге появилось лицо Фабиана.
Снова показалось, что вокруг смыкаются стены. Она повернулась, посмотрела на дверь и поняла, что оставляла ее в другом положении. Ухватившись за ручку, Алекс распахнула дверь. Никого.
– Эй! – сказала она. – Эй?
Взглянула вдоль лестницы, но там все было тихо.
Потом раздался пронзительный скрип; казалось, фундамент дома содрогнулся. Она вскрикнула и в страхе ухватилась за дверной косяк. Скрип перешел в металлический звон. Дверной звонок! Алекс вздохнула с облегчением. Не уходите, пожалуйста, не уходите! Она бросилась вверх по лестнице, отчаянно спеша застать того, кто звонит, прежде чем он уйдет, отчаянно торопясь оказаться рядом с другим человеком, с кем угодно!
Она открыла дверь и замерла, переводя дыхание. Перед ней стоял молодой человек с серьезным, чистым лицом и короткими кудрявыми волосами. На нем был потрепанный серый костюм, слишком старый – вероятно, с чужого плеча. Свитер с высоким воротником. Поцарапанные бесформенные черные туфли, сто лет не знавшие щетки. Может, и они ему достались от кого-то другого?
– Миссис Хайтауэр? – неторопливо начал он, тщательно выговаривая слова.
Алекс кивнула. Было в этом парне что-то знакомое, как в старой, уже прочитанной газете. На коммивояжера он не походил, и она даже подумала, что если это еще один медиум, присланный Санди, то она не будет возражать. Сейчас она была рада любой живой душе.
– Меня зовут Джон Оллсоп, я помощник викария… обслуживаю ваш приход… мм… викарий сказал мне о вашей утрате, и я подумал, что нужно заглянуть к вам, представиться… если вы не возражаете.
Его правый глаз резко дернулся два раза.
– Прошу вас… да, конечно. – Она впустила его и закрыла дверь. – К сожалению, мы не приглашали викария на отпевание… его проводил школьный приятель моего мужа – Джон Ламбурн… он живет близ Гастингса. Надеюсь, викарий не в обиде, что его обошли.
– Ничуть, так часто бывает.
Они вошли в гостиную.
– Боюсь, мы частенько забывали о церкви.
– Я бы на вашем месте не переживал из-за этого, – доброжелательно сказал он. – Если вы захотите прийти и помолиться в один из наших храмов, вас встретят с радостью.
– Спасибо.
– Как вы себя чувствуете? Я вижу, все еще не можете прийти в себя.
– Никто не предполагает оказаться на похоронах собственного ребенка.
– Это верно. Потерять ребенка – это ужасно. У вас есть другие… дети?
Она покачала головой.
– Тогда вам должно быть еще тяжелее, если только это возможно. – Глаз у него снова дернулся. – Я и сам недавно пережил утрату – потерял жену. Мне очень помогали ее фотографии.
Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами и подумала о лице на фотографии, изображающей гениталии. Как? Как оно попало туда? Может, это чья-то гнусная шутка?
– Примите мои соболезнования.
– Спасибо. – Он печально улыбнулся и кивнул.
– Она… – Алекс не могла найти подходящего слова.
– Рак.
Алекс кивнула, не зная, что сказать.
– Ужасно.
Перед ней снова встало лицо Фабиана. Она резко поднялась, но остановилась в недоумении: зачем она вставала?
– Я… я принесу кофе.
– Нет-нет, спасибо.
– Вы что предпочитаете – кофе или чай… или виски… или что-нибудь другое?
– Нет, спасибо, ничего не надо.
Но она уже шла на кухню – ей отчаянно требовалось минутку побыть одной, чтобы взять себя в руки. Она приготовила кофе, открыла пачку шоколадного печенья и уже собиралась вернуться в гостиную, когда в глаза ей бросилась визитка на кухонном столе. На ней было имя Айрис Тремейн и адрес в Эрлс-Корт. Алекс швырнула карточку в мусорное ведро, потом вытащила и положила на стол. Взяла поднос и вернулась в гостиную.
– Пожалуйста, берите молоко и сахар.
– Спасибо.
Она чувствовала его вопросительный взгляд и спрашивала себя: «Я выгляжу ужасно? Совсем потерянной?»
– Да. – Глаз у него снова дернулся. – Фотографии навевают воспоминания. Они могут быть очень полезны. Боль со временем проходит, поверьте мне.
Он улыбнулся и нервно откусил печенье, словно опасаясь, как бы оно не укусило его в ответ.
Она перехватила его взгляд, брошенный на вазу с увядающими розами.
– Фабиан прислал их мне на день рождения. Он всегда дарил мне красные розы, они ему нравились.
– Вы… гм… садовничаете?
– Я, к сожалению, в этом плане безнадежна. Мой муж садовничает.
– Насколько я понимаю, вы разъехались?
– Да. Мой муж занимался рекламным делом… но настоящей его любовью всегда было виноделие. И он решил бросить все и заняться выращиванием винограда. К сожалению, загородная жизнь не для меня.
– Очень трудно это – жить за городом; иногда все слишком уж безмятежно.
– Да.
– Вы, кажется, литературный агент.
Она кивнула.
– Я сам пишу книгу. Небольшую.
Алекс ощутила разочарование: не это ли и привело его к ней?
– У вас есть издатель?
– Ну, мне до конца еще далеко… не уверен, что она будет заслуживать внимания.
– Если вы хотите, чтобы я посмотрела…
– Нет-нет, я бы не хотел вас беспокоить. Может быть, если я ее закончу.
– Еще кофе?
– Печенье, с вашего разрешения. – Он подался вперед и взял еще одно печенье с тарелки. – Знаете, вам, возможно, принес бы облегчение разговор с друзьями сына. Нередко мы так мало знаем о наших близких, пока они с нами, но после их ухода мы можем узнать о них много хорошего. Это большое утешение.
– Спасибо. Хороший совет. Но вообще-то, он был одиночкой. Я знаю только двух его близких приятелей, и один из них погиб вместе с ним.
Священник покачал головой:
– Некоторые вещи очень трудно понять, миссис Хайтауэр.
– Да, – кивнула Алекс.
– Но вы, похоже, из тех людей, которые умеют держать себя в руках.
– Да. – Она вздохнула. – Это я умею. Более или менее.
Она улыбнулась, гость улыбнулся в ответ, помешал кофе.
– У вас есть какие-либо… – она помолчала, покраснела, – представления о спиритизме?
Его лицо помрачнело, словно набежала туча.
– Я бы не рекомендовал вам заниматься этим, миссис Хайтауэр, категорически не рекомендовал. Вы уже… – Он замолчал, подыскивая нужные слова.
– Нет, вовсе нет. Просто мне кое-кто посоветовал.
– Я знаю, что ничего, кроме горя, это не приносит. Никогда ничего хорошего.
Внезапно, судя по его виду, он почувствовал себя неловко, словно понял, что пора уходить.
– Я не верю ни в какой спиритизм.
– Это очень разумно. Если какой-то друг вам предлагает такие вещи, то он и не друг вовсе. Молитва, любовь, добрые воспоминания и время залечат раны. Ничего хорошего из попытки общения с умершим не выйдет, ничего, кроме разочарования и… – Он замешкался.
– И?..
– В мире существует много злых сил, миссис Хайтауэр. В мире много зла, и те, кто становится на дорожку оккультизма, подвергают опасности не только себя, но и других.
Она кивнула:
– Я не собираюсь становиться на эту дорожку.
– Хорошо. – Он улыбнулся. – Хотите, помолимся вместе?
– Помолимся? – Она моргнула и почувствовала, что краснеет. – Да… мм… спасибо, – смущенно сказала она.
Священник закрыл глаза, и они вместе прочли «Отче наш». Потом он стал читать другие молитвы, а она сидела, плотно сомкнув веки. Ей это казалось странным – они вдвоем в ее гостиной, но когда она открыла глаза, то почувствовала, что укрепилась духом, стала сильнее.
– Хотите, чтобы я заглянул еще раз?
– В любое время, когда будете проходить мимо.
Он ушел, словно торопился покинуть ее дом. Когда Алекс спросила о спиритизме, в нем что-то изменилось: появилась какая-то озабоченность, которую она не смогла рассеять.
Закрыв входную дверь, Алекс двинулась назад по коридору. На лестнице, ведущей в проявочную, горел свет, и она подумала: не спуститься ли ей, не посмотреть ли еще раз на фотографию? Нет, решила она, лучше сделать это утром, при свете дня, когда она отдохнет и глаза не будут ее обманывать. Она вздохнула; рано или поздно ей придется заняться комнатой Фабиана, что-то сделать с его одеждой, вещами.
Вдруг она подумала: а не оставил ли он завещания?
Алекс поднялась в спальню сына, включила свет. Комната казалась очень мирной, почти приветливой. У кровати стояли его тапочки, приготовленные Мимсой; глупая Мимса, с улыбкой подумала Алекс. Горничная восприняла известие болезненно. Бурный поток чувств – лучший способ выпустить скорбь, Алекс знала это и на миг позавидовала простоте Мимсы, ее латиноамериканскому темпераменту. Хорошо бы и ей когда-нибудь вот так научиться выпускать эмоции.
Холодные глаза Фабиана строго взирали на нее с портрета на стене.
– Не смотри на меня так, дорогой, – сказала она и опустила веки. – Господи, позаботься о моем дорогом сыне Фабиане, защити его, где бы он ни был.
Она открыла глаза, почувствовала, что они увлажнились, села на его кровать и тихо зарыдала.
Потом встала, взглянула на фотографию спортивного «ягуара» на стене и громадные стилизованные цветные постеры старых автомобилей. Его библиотечка – несколько рядов научной фантастики, книг по астрономии. Телескоп у окна – подарок Дэвида сыну на шестнадцатилетие. Алекс подошла, сняла крышечку с объектива, посмотрела в окуляр. Она помнила, как Фабиан терпеливо называл ей созвездия и планеты – Большая Медведица, Уран, Юпитер, – он знал их все. Но она так толком и не запомнила ни одной, даже Большой ковш с трудом узнавала. Теперь она смотрела на звезды. Они казались громадными. Может быть, Фабиан где-то там, среди них?
Открыв ящик комода, она принялась рыться в его носках – ядовито-зеленых, желтых, розовых. Он всегда носил яркие носки. Что-то на дне ящика привлекло ее внимание, и она сдвинула носки в сторону. Там лежала почтовая открытка с изображением длинного здания из красного кирпича, с магазинами и уличными кафе. Торговый комплекс «Куинси-маркет», Бостон, Массачусетс. Под этой были и другие открытки – все с видами Бостона: река, Массачусетский технологический институт, гавань. «Здесь произошло Бостонское чаепитие»[11] – гласила надпись. «Странно, – подумала Алекс, – он никогда не был в Штатах, даже не говорил про Америку». Откуда эти открытки на дне ящика – он словно прятал их здесь.
Той ночью она спала, не выключая света, как в детстве. Со временем это пройдет, заверил ее священник. Она заснула, потом проснулась, уставилась на зеленоватое мерцание часов и некоторое время лежала в ужасе, прислушиваясь к тишине ночи и ощущая покалывание во всем теле. Посмотрела на потолок, потом на стену, за которой была комната Фабиана.
Надпись на экране. Лицо Фабиана на фотографии.
Потом Алекс крепко сомкнула веки и попыталась вытеснить эти видения. Вытеснить всё.