Гуру в дымчатых очках
А главное, в годы учебы она встретилась с Толей Грачевым, загадочно смотревшим на мир сквозь стекла дымчатых очков, общение с которым «официально» раскрыло ей потустороннюю область бытия и приблизило на шаг в постижении своего метафорического слона. Толя был психотерапевтом в студенческом медпункте по совместительству с чем-то, чего Дашка не прояснила для себя в полной мере, но подозревала, что он был одним из тех, кто официально, или не совсем, исследовал человеческие возможности за пределами официально допустимых. Сам он развил в себе такие потрясающие Дашкино воображение сверхспособности, казавшиеся просто волшебными, что стал для неё чем-то типа гуру на долгие годы.
Впервые Дашка попала к нему в середине второго курса в связи с сильными мигренями, мучившими её с устойчивой периодичностью без всяких видимых причин, поскольку здоровье у неё было просто космическое, или, как говорилось в те годы – крепкое сибирское здоровье. Но головные боли, сопровождавшие её с детства, были настолько выбивающими из колеи на несколько дней, и это продолжалось целый семестр после неудачно начавшейся личной жизни, что, после одной из вызванных неотложек, её направили к нему на собеседование.
Толя Грачев открыл Дашке новый взгляд на себя, кардинально отличавшийся от медицинского заключения и обрадовано воспринятый ею в качестве достойной альтернативы опостылевшей к тому времени математике. Связано это было с шаманской наследственностью, проявлявшейся в Дашке параллельно с головными болями.
Нечто, отрицаемое самой Дашкой в силу воспитания, типа спонтанного ясновидения, памяти раннего детства о кратковременном левитировании или «вживлении» себя в другие сущности типа домашних, и не очень, животных и птиц, и прочие нереальные подвиги, – всё это требовало вмешательства психолога, психотерапевта или просто психиатра, до чего, слава богу, все-таки не дошло.
Расскажи, как ты «видела глазами кошки или птицы», – спрашивал Толя во время сеанса и Дашка погружалась в детство, картинки из которого не просто где-то маячили в памяти, а постоянно присутствовали перед глазами, стоило лишь внутренним оком изменить угол зрения. Память у неё была феноменальная, многомерная, со всеми тончайшими нюансами вкусов, запахов, углов видения, словно машина времени, в которую она садилась и отправлялась в путешествие.
Вот она, младенец, сидит на травке и смотрит на кошку – «становится кошкой» в её теле – видит её глазами, поворачивается и уходит вместе с кошкой, чувствуя «её шерсткой», как травка касается «моих боков», как её подошвы чувствуют камешки «моими пяточками», видит уже «моими глазами», что под амбаром притаилась мышка, и там же курица снесла целую кучу яиц, надо бабушке сказать, и – тут лает цепной Бобик, вырывая её из кошки и мгновенно помещая в противную собачью голову, из которой Дашка тут же вываливается, зажав уши и… всё такое прочее.
Удивительная вещь: у памяти был фильтр, через который те воспоминания о детстве, которые, с точки зрения взрослеющего индивида, отрицались, в силу его атеистического воспитания, – те воспоминания словно покрывались пеленой, это Дашка заметила ещё в начальной школе, когда мир становился дискретным, научно-популярным и т. д. Именно в ту пору воспоминания о том, чего не может быть, потому что не может быть никогда, стали погружаться на дно памяти и зарываться там в ил. Оставляя милые сердцу земляничные полянки, дедушкин дом, бабушкины хлеба и все выемки и трещинки на стене спальни, где она впервые увидела человечков, живущих на плоскости отполированных бревен стены и играющих с ней перед сном, пока бабушка занята вечерним хозяйством.
Разумеется, это были не настоящие человечки, а просто так природой устроено, что первым зрительным навыком человека является распознавание лица матери. И в дальнейшем человек в любом объекте способен увидеть лицо – у всех облаков, что смотрят на тебя с небес, у всех деревьев, трав, камней – у всего живого и неживого есть лица, эмоции и память душ, смотревших на них до тебя.