Ограниченный контингент. Пруха (Т. Я. Максютов, 2013)

Пруха

Динамики многократно усилили рокочущий бас заместителя начальника Свердловского училища полковника Донченко. Рёв команды пронёсся над плацем, учебными корпусами и боксами с техникой, над стадионом с пропитанными курсантским потом беговыми дорожками, над столовой, воняющей кислой капустой и пищевыми отходами.

Легко, как перворазрядник на полосе препятствий, перевалил через бетонный забор, увенчанный колючей проволокой, и растворился среди мачтовых сосен Уктуса.

– Р-равня-я-яйсь! Под знамя – смир-рно! Для встречи справа – на кра-УЛ!

Рота почетного караула одновременно грохнула прикладами об асфальт, и, сверкнув сотней сияющих на солнце штыков, пропорола вскинутыми на плечо карабинами жаркое июньское небо.

Загремел медью училищный оркестр. Над коробками выпускников и курсантов в парадной форме поплыло Боевое Знамя.

Игорь, вздохнув, опёрся локтями о подоконник и нечаянно зацепил алюминиевые костыли.

За четыре года до этого, в сентябре 1982 года, командир четвертой роты первокурсников Свердловского военно-политического училища майор Анатолий Красавкин собрал взводных в канцелярию.

Командир первого взвода Петя Писарев, похожий на розовый воздушный шарик, сидел за столом ровненько, сложив пухлые ручки отличника одна на другую. Кличка «Пися», как никакая иная, соответствовала его писклявому голосу, румяным щечкам и чудовищному занудству.

У комвзвода – два, древнего капитана Михаила Колчанова, прозвище было, естественно, «Колчан». Был он весь какой-то вытертый и бесцветный – от редких усиков-каплеуловителей до мятых нечищеных хромовых сапог со стоптанными каблуками. Усталая опытность делала всякое его движение максимально экономным, а главным жизненным правилом было «Не суетись под начальством – всё равно чпокнут». При этом он был человеком иногда симпатичным и даже способным шутить.

Наконец, третий взводный, только что переведенный из Группы Советских войск в Германии, старший лейтенант Саша Цаплин, похожий на взъерошенного воробья-переростка, погоняла от курсантов ещё удостоиться не успел по причине малого срока службы в училище. И это очень напрягало Колчана.

– Не, Саня, ну как же так! Все люди как люди, а ты один без кликухи. Надо взять процесс народного творчества в свои руки, самим придумать и пустить в массы. Что бы такое… «Цапля» – банально, хотя ножки у тебя длинные и тонкие, подходящие. Может, «Оглобля»? Вон ты какой длинный вымахал.

Цаплин обиженно засопел:

– А что, воинского звания недостаточно?

– Ну ты не будь занудой, у нас уже один есть такой. Да, Пися… Писарев? Хи-хи-хи.

Ротный наконец-то подал голос.

– Так, товарищи офицеры, потом развлекаться будем. Двое новеньких у нас вместо не выдержавших курс молодого бойца, надо распределить по взводам. Искандер Анваров, ему полбалла не хватило до проходного, месяц ждал места. Похвальное терпение. Из Таджикистана пацан. Кто возьмёт?

Писарев пискнул:

– Он хоть по-русски, этого, говорит, товарищ майор?

– И даже пишет. Заявление-то написал о поступлении в училище. Ну, если нет желающих – молодому отдадим. Давай, Цаплин, забирай личное дело. И не сопи. Нормальная дедовщина, хи-хи. Так, и второй. Игорь Прухин.

– Что, тоже полбалла не добрал на экзаменах?

– Нет, тут похуже. Всё на «тройки» сдал при поступлении, физподготовка – «неуд». Это блатной. – Ротный многозначительно потыкал карандашом в потолок.

Колчан, как всегда, сообразил первым:

– О! А не родственник ли он полковнику Прухину из Главного политического управления, что по простецки называется ГлавПУРом? Тогда я забираю себе.

– Именно. Сын. Значит, пишу – во второй взвод.

Пися тут же подал растроенный голос:

– А почему, этого, во второй? Почему не в первый?

Колчан наставительно пояснил:

– Потому что старость надо уважать. Я тут семь лет пылю капитаном, а ты недавно совсем четыре звёздочки получил. Слышал, что товарищ командир роты про дедовщину только что разъяснил? Видал, какая у пацана фамилия везучая – «Прухин»? Вот мне, старенькому, пруха ой как нужна!

Майор продолжил:

– Так, присяга в День танкистов, в воскресенье. Проверить у «школяров» знание текста присяги. Чтобы назубок! И сразу выезжаем на картошку, на три недели, как обычно. Два офицера от роты. Кто поедет?

Писарев по-ученически поднял руку, но Колчанов быстренько перехватил её, силой прижал к столу и закричал:

– Меня! Меня пишите, товарищ майор, с Цаплиным вместе! Хоть от гадюки своей отдохну немного.

Пися обиженно заныл:

– А чего здесь-то молодого вперёд? Я тоже, этого, человек. Имею право от семьи тоже отдохнуть.

– А от тебя, Петюня, никакого толку. Пить ты не умеешь, к колхозным дояркам с тобой ходить – одна тоска. Опять, как в прошлом году, будешь им на предмет знания Устава внутренней службы втирать, а это молодым да голодным до мужского внимания бабам без надобности. Им внутрь кое-что другое надо, точно не устав, ха-ха-ха! Ну чего, всё порешали, товарищ майор?

– Погоди, Михаил. Напоминаю, после картошки возвращаетесь – сразу начинается училищная спартакиада, с соревнований по боксу, как обычно. Так вот, мне опять трендюлей от командования получать неохота, а посему выставим минимум по человеку в каждой весовой категории. И не надо мне рассказывать, что кто-то ни в зуб ногой в боксе. Вот на это мне плевать, а на разнос от комбата за баранку в сводной таблице спартакиады – нет! Ясно, товарищи взводные?

– Чего-то не очень ясно. Как это будет сделано на практике?

– Повторяю для медленно соображающих. Прогоним всех курсантов через весы в медпункте, и по результатам взвешивания назначим участников соревнований во все весовые категории. Пусть кого-то в первом раунде уложат – мне плевать. Главное, участник был выставлен, ясно?

На этом и порешили.

Сбор убогого урожая сельскохозяйственных культур промозглой уральской осенью – испытание почище отбора в американские «морские котики». Редкий Рэмбо добредёт до середины бесконечного колхозного поля, волоча на промокших кирзачах по полпуда глины и выковыривая из вывернутой пьяным трактористом мёрзлой земли гнилую, мелкую, как фасоль, картошку… А жидкий супчик из капусты пополам с падающим из свинцового неба снегом? А драные палатки без печек? Ночью температура уходила в глубокий минус, и продрогшие курсанты надевали на себя всю имеющуюся одежду, включая пустые грязные мешки из-под картошки… А утром бегали умываться на речку, ломая тонкий прибрежный лёд, чтобы добраться до обжигающей чёрной воды.

Долговязый Игорь Прухин схватил жестокую ангину уже на третий день и был срочно эвакуирован в училищный медпункт.

Майор Красавкин окинул взглядом строй из двенадцати храбрецов и довольно кивнул.

– Так, кто раньше занимался боксом – выйти из строя.

Вышли пятеро во главе с ухмыляющимся Барановым – средневесом, кандидатом в мастера спорта.

– Напра-во! Всё, идите, готовьтесь. Теперь с вами. Вы отобраны по результатам взвешивания, и вам доверена высокая честь защиты, так сказать, спортивной славы четвертой роты. Пройдем по списку. Сержант Скачек, сорок семь килограммов, суперлегчайшая категория…

Вацлав набычился, упёр в бока крохотные кулачки. Огромный горбатый нос был готов пропороть ротного насквозь.

– Товарищ майор, я не понимаю! Я гимнастикой занимался. Чего я там делать буду?

– Так, всех касается. Ваше дело – выйти в ринг. Сможете победить и пройти дальше – молодцы, а нет – так и пофиг. В любом случае все получают внеочередное увольнение.

Строй повеселел, загудел радостно. Вацлав всё не успокаивался:

– А если покалечат, товарищ майор? Ни малейшего же понятия, чего там и как!

– Да кто тебя покалечит, Скачек? Там такие же против вас выйдут… Гимнасты. Перчатками нос свой прикроешь да отстоишь три раунда.

Майор быстро прошелся по списку и добрался, наконец, до длиннющего несуразного Прухина.

– Ну, и курсант Прухин. Был ты просто Прухой раньше, а теперь боксёр – полутяж, понятно? Гордись. Самый тяжелый в роте, восемьдесят два кило, как одна копеечка. Откормили тебя за три недели в медпункте, хе-хе.

У Игоря навернулись слёзы.

– Не надо, товарищ майор! Я с детства драться боюсь…

– Э-э-э, ты чего, Пруха? Ты же будущий офицер. Не бздеть, говорю! В крайнем случае падай и лежи, пока рефери до десяти не досчитает. Вопросы есть? Вопросов нет. Разойдись.

Спортзал был набит под завязку, болельщики орали громче, чем на матче за боксёрский чемпионский пояс по какой-нибудь империалистической версии. Рефери уже вспотел от напряжения – неумелые бойцы так и норовили врезать противнику по затылку, ниже пояса или вообще пнуть куда попало… Всё это смахивало на пьяную драку на колхозной танцплощадке под «Ласковый май».

Четвертая рота восторженным рёвом встретила известие о чемпионстве сержанта Скачека, полученном без боя: во всём училище больше не нашлось второго туловища весом меньше сорока восьми килограммов. Орлиный нос поднятого на руки миниатюрного Вацлава парил над восхищённой толпой, хлопая ноздрями, как крыльями.

Наконец очередь дошла и до Прухи. Его с трудом пропихнули сквозь канаты. Бледный Игорь, дрожа всем своим рыхлым организмом, обреченно побрёл в центр ринга, навстречу прошлогоднему чемпиону училища, здоровенному артиллеристу-третьекурснику. Рефери что-то сказал будущим участникам боя, старшекурсник кивнул головой. Прухин уперся бессмысленным взглядом ему в пупок и, похоже, ничего не услышал.

Прозвенел гонг. Игорь вдруг обнаружил неожиданную прыть, отскочил в угол, прижался животом к канатам и закрыл лицо. Секундант, шипя проклятиями, пихал его в грудь, пытаясь вытолкнуть в ринг, но тщетно. Рефери свистнул, подошёл и силой развернул Пруху передом к неминуемому бою…

Прухин скрючился в углу, спрятав заплаканную физиономию за перчатками. Бледное тело сотрясали рыдания. Соперник, не спеша, подошел, прицелился и врезал боковым в челюсть.

Игорь рухнул на пол. Рефери закончил отсчет, пожал плечами и пошёл поднимать руку победителю.

Третьекурсники ликовали.

Пруху подняли с пола и отвели в медпункт, где диагностировали двойной перелом челюсти.

Ротного вызвали наверх – в училище работала плановая комиссия Главного политического управления. Взводные скучали в канцелярии. Пися дрыхнул, прикрывшись листком «На службе Родине», Колчан разводил Цаплина:

– Саня, влип я с этим Прухой. Никакого от него везения, а, наоборот, одни чёртовы заморочки. Из медпункта выходит раз в месяц. А лучше бы и вообще не вылезал. В карауле очередь в восемь патронов запустил в пулеуловитель, потому что, балбес, сначала на спусковой крючок нажимает, а потом пытается магазин отсоединить. До сих пор объяснительные всем взводом пишем. Красавкин запретил его после этого в караулы ставить – так он, скотина, в наряде по столовой бак щей на себя перевернул, все ноги обварил… Я уже по ночам кричу, когда мне снится, что скоро занятия на боевой технике начнутся. Просто не представляю, чем это кончиться может. Саня, я не доживу до пенсии, умру от разрыва сердца! Выручай верного товарища!

– Гы-гы, ты же сам его из-под носа у Писарева увёл! Чем я помочь могу? Придушить его подушкой – так это же моветон, чужих подчинённых душить. Не по уставу, ёшкин кот.

Колчан умоляюще сложил ладони.

– Саня, всеми классиками марксизма-ленинизма заклинаю – забери его себе! Ты молодой, у тебя ещё нервная система не расшатана. А я не поскуплюсь… Две бутылки коньяку!

– Тю! Что-то дёшево ты свое психическое здоровье ценишь. Четыре. И «Жигуль» свой дашь на неделю покататься.

– Имей совесть, Саня. Три. Бутылки и дня на «Жигулях».

– Пять! Две недели! И кабак!

– Хорошо, согласен!

Торг завершился, Колчан довольно потирал ручки, когда распахнулась дверь, и в канцелярию стремительно влетел ротный.

– Что, расслабились тут без меня? Писарев, кончай дрыхнуть.

Счастливый Колчанов радостно захихикал.

– Да не, товарищ майор. Личным составом занимаемся. Как там, сильно от начальников досталось?

– Нас дерут, а мы крепчаем. Так, не особо поимели. Зато встретился с папой твоего мучителя, Миша.

– Какого-такого мучителя?

– Так у нас один кадр на всю роту – Прухин твой недоделанный. Отец его в московской комиссии, оказывается. Вызвал меня на разговор – как там, мол, наследник боевой славы служит?

– А вы чего, Анатолий Николаевич?

– А я так аккуратно поинтересовался, зачем сынка запихали в наше многострадальное конно-подводное училище, если он вообще никакой склонности к офицерской службе не имеет. Сплошное недоразумение. Сессию за него специально обученный майор сдавал из учебного отдела, пока Игорёк в госпитале ожоги свои капустные лечил. Боюсь, не убережем сынка-то от беды. Говорю, а сам думаю – ну, сейчас начнет орать полковник, мозги вправлять за отпрыска. А он ничего, понимающий. Вы уж, говорит, потерпите, всего три с половиной курса осталось, начать да кончить. Очень нужно, чтобы сын военное образование получил, продлил, так сказать, династию. И долго мне там про славных предков рассказывал. Все служили, короче, с пламенных дней Октября и по сю пору. Зато и награду пообещал достойную, хе-хе.

– Какую награду, товарищ майор?

– А это вас не касается, товарищи взводные! Ладно, скажу. Поможет мне с поступлением в Академию бронетанковых войск. Ну и ты пляши, Колчанов. Тебе на взвод выделяют Ленинскую стипендию, аж полста рублей в месяц. Так что подыскивай подходящего отличника боевой и политической подготовки.

Теперь у Цаплина настала очередь радостно потирать руки.

– А он теперь мой, товарищ майор! Капитан Колчанов пролетает. Правда, Миша?

Расстроенный комвзвода – два только рукой махнул…

Полевое занятие по тактике. Колотун за двадцать градусов. Преподаватель, полковник Бородин, выстроил курсантов в две шеренги лицом к безжалостному ветру, а сам ходит вдоль строя, защищенный от мороза меховым танковым комбинезоном, собачьими унтами и двумястами граммами коньяка. Его багровые щеки комфортно лежат на нежной цигейке широкого воротника.

Страшно моргнуть – ресницы мгновенно слипаются на холоде. Ног не чувствуем уже давно. В промороженные мозги откуда-то издалека падают льдинками слова полковника.

– Танковые войска недаром называют ударной силой сухопутных войск. Мы первыми идём на врага и видим его натурально, близко, в перекрестье своих прицелов. А не то, что какие-нибудь артиллеристы, прости господи, которые по карте пальчиком водят и по каким-то там им одним известным квадратам лупят с закрытых позиций. Курсант Тагиров! Не спать, замерзнешь! Как называется эмблема артиллеристов?

– Как же… Скрещенные пушечные стволы!

– «Два» за невнимательность. Я спрашивал, как она называется, а не выглядит. «Палец о палец не ударит», понятно?! Потому что когда вам будет позарез нужна огневая поддержка, у них не окажется либо связи, либо снарядов. Либо они на рабочей карте закуску разложат и селёдку уронят прямо на район боевых действий. Из-за пятен не смогут разглядеть, куда стрелять, и заплачут от бессилия. И авиация не поможет – у них не будет керосина или погоды. А у саперов не будет настроения или минные тралы в тылу застрянут… Это я к чему? Танкист надеется только на себя! Понятно?

Учебная группа хрипит хором:

– Так точно, товарищи полковник!

– Продолжаю. Именно танкисты первыми прорывают линию обороны противника, а пехота телепает сзади пешочком и уничтожает сначала самое для танков опасное – вражеских гранатометчиков и расчеты противотанковых ракет. Если раньше не обосрётся со страху или не потопнет в болоте. Курсант Федоткин! Что такое «час «Ч»?

– Это. Как же… Это время, которое… При наступлении…

– Оценка «два»! Не мямлить, блин! Даже если офицер не знает ответа, он несёт полную ахинею, но браво и чётко! Вселяя тем самым восхищение в начальников и уверенность в подчиненных. «Час «ч» – это время, когда яйца механика-водителя головного танка повисают над передней траншеей противника! Подчеркиваю – механика-водителя ТАНКА! А не какого-нибудь космического корабля, бомбардировщика или боевой машины, в рот её, пехоты! Курсант Прухин! Толкните его кто-нибудь, совсем заиндевел, бедолага. Прухин, слушай мою команду! Вспышка снизу, воздух, газы!

Прухин стоит, не шевелясь, растерянно хлопая поросячьими глазками на полковника.

– Оценка «кол»! Офицер не имеет право тупо тормозить! Лучше сделать хоть что-нибудь, неправильно, но быстро, чем не делать ничего. Потому что в первом случае есть мизерный шанс угадать с решением, а во втором ты погибнешь сам и угробишь личный состав со стопроцентной вероятностью. Группа, внимание! Над полем появляется вертолет «Чинук», блым-блым-блым!

Полковник размахивает руками в «шубинках», имитируя вращение лопастей.

– Курсант Баранов, о чём это говорит?

– Товарищ полковник, это говорит, что прилетели.

– Да ёпта, недоумки! Это говорит о том, что американцы высадили тактический воздушный десант! А наши истребители и зенитчики его просрали, как всегда! Группа, слушай мою команду: ориентир два, куча говна, уничтожить вражеский десант. Бегом!

Мы несемся через снежное поле, топоча бесчувственными, как деревянные протезы, промёрзшими конечностями, и простуженное грозное «ура» несется под стылым бесцветным небом…

Преподаватель истории КПСС майор Горшков – всеобщий любимец. Он умница, острослов и эрудит. Курсанты меняются очередью в наряды по роте, чтобы не пропустить его лекции и семинары.

Ходят слухи, что его кандидатская диссертация о работе в первый год войны армейских политических и была немедленно засекречена, так как содержала крамольный, но неоспоримый вывод: добровольная сдача в немецкий плен в июне – сентябре сорок первого года миллионов красноармейцев никак не могла быть доказательством поголовной верности народа коммунистической власти…

У Горшкова всегда и обо всем есть собственное суждение, не бесспорное, но непременно оригинальное и остроумное. И ему плевать на мнения авторитетов – будь то секретарь ЦК КПСС по идеологии либо летописец Нестор.

Говорят, именно поэтому его сослали подальше от Москвы, в заурядное политическое училище, и вот уже третий год прокатывают с присвоением звания «подполковник». Однако Горшков, унывать, похоже, вообще не умеет.

Вот он садится на краешек стола (брючины при этом задираются и показывают совершенно неуставные клетчатые носки) и продолжает вести семинар про становление политорганов в начале Гражданской войны.

– Так вот, гаврики, если вы хотите быть настоящими идеологическими бойцами, а не деревянными болванчиками, то обязаны самостоятельно изучать исторические факты и давать всему собственную оценку. Помните, что архивные материалы, исторические документы нередко врут в угоду ныне предержащим власть. Потому как не вписывающиеся в концепцию – уничтожаются. Так, увы, бывает и с людьми… Возьмем, хотя бы, Льва Давидовича Бронштейна. Ну-ка, юноши, что вы знаете о Троцком? Сержант Скачек.

– Да еврей он, товарищ майор.

– Очень содержательный ответ, Вацлав. А вы что нам сообщите, загадочный курсант Прухин?

Прухин поднимется из-за стола и молчит, изображая мучительную умственную работу созданием морщин на лбу. Потом сообщает:

– Ну… Мой папа говорит – «пиздишь, как Троцкий».

– Фууу. За мат в присутствии старшего по званию соблаговолите, курсант Прухин, сообщить старшине роты о только что приобретенных вами трёх нарядах вне очереди. Жаль, что ваш небогатый внутренний мир не исправить наказанием так же легко, как вашу грубость. Садитесь. Так вот, друзья курсанты. Я уже рассказывал на прошлом занятии о сокрытии официальной историей истинной роли Троцкого в организации Петроградского вооруженного переворота, принятого теперь называть Великой Октябрьской социалистической революцией. В то время как Ленин прятался в Разливе и на конспиративных квартирах, именно Лев Давидович, не имея никакого военного опыта, руководил всей подготовкой и осуществлением силового захвата власти. И поэтому он в 1918 году возглавил процесс создания Красной Армии. Вот теперь представьте себе ситуацию – Вооруженные Силы Республики имеют в своем составе миллионы штыков и сабель, а командовать-то ими некому. Единицы большевиков, обладающих мало-мальски боевым прошлым, немедленно делают сумасшедшую карьеру: унтер-офицер Буденный командует армией, матрос Дыбенко становится народным комиссаром (то есть министром!) военно-морского флота… И всем им не хватает специальных знаний, а многим – элементарной грамотности. В то же время на территории, контролируемой Советами, проживают сотни тысяч офицеров, прошедших Первую мировую войну – потенциальных белогвардейцев. Так вот, изощрённый ум Троцкого предложил отличный выход из положения – эти боевые кадры были привлечены на штабные и командные должности в Красную Армию. Убили, таким образом, двух зайцев – себя укрепили и врага ослабили. Но про роль бывших царских штабистов и боевых офицеров, которые как раз планировали и проводили стремительные операции Гражданской войны, вы в учебниках не прочитаете.

Мнения специалистов расходятся – одни считают, что бывших офицеров принудили к сотрудничеству силой и террором, угрожая расправой над семьями. Другие говорят, что военспецам элементарно не хотелось помереть с голоду в условиях революционного бардака и разрухи, а паёк в Красной Армии они получали по тем временам выдающийся. Третьи утверждают, что слуги царёвы вдруг внезапно прониклись революционной романтикой и загорелись идеями мировой революции, благо, что немало офицеров военного времени вышли из разночинцев, а в этой среде социалистические мечтания всегда были весьма популярны… Что ж, разумное зерно есть во всех этих версиях. Но! Нельзя забывать и ещё одно, практически сакральное объяснение. Офицер – это человек, созданный для войны. Способный и сам погибнуть за Отечество, и подчиненных повести на смерть, если это будет нужно. И настоящий офицер служит не царю, не власти! Родине он служит, земле предков. А понятия офицерской чести и долга – вне времени! И вне политики. Подумайте над этим на досуге.

Контроль над малонадежными военными специалистами был поручен комиссарам – вашим предшественникам. И они же отвечали за просвещение неграмотных народных масс, мобилизованных в Красную Армию. Ах, какие умницы этим занимались! В политорганах служили поэты Николай Асеев и Эдуард Багрицкий, писатели Александр Фадеев, Исаак Бабель, Ярослав Гашек…

– Как! Тот самый Гашек, который «Солдат Швейк»?!

Майор кивает и по памяти цитирует несколько перлов из гашековского «Коменданта города Бугульмы».

Мы восхищенно смеемся. Хочется, чтобы занятие не кончалось…

Пришла скромная и нерасторопная уральская весна. Снег покинул Уктусские холмы, отправились в полугодовой отпуск в ротную кладовку наши армейские лыжи.

Эти удивительные произведения плотницкого искусства ведут свою родословную от обычной заборной доски: толстые, неуклюжие и столь же далекие от пластиковых чемпионских красавиц, как солдатская перловка от фуа-гра…

Вместо разбитой десятикилометровой осточертевшей лыжни по субботам курсантов ждал не менее выматывающий марш-бросок с полной выкладкой на шесть километров. Зачет «по последнему». А это значит, что даже если в твоей группе бегут двадцать пять чемпионов мира по лёгкой атлетике, секундомер остановят только тогда, когда последний, двадцать шестой, задыхающийся доходяга пересечет финишную ленту. Поэтому проходим дистанцию вместе и помогаем друг другу.

В казарме грохот и суета – пацаны получают пулеметы и автоматы из оружейной комнаты, готовятся к тяжелому забегу. Всё лишнее – из карманов, каждый ненужный грамм потом ляжет тонно-километрами дополнительной нагрузки. Тщательно, без малейшей складочки, наматываются портянки. Обрывками веревки крест-накрест крепко обвязывается низ сапог, чтобы не болтались и прилегали плотно. Подгоняются все ремни – поясные и брючные, противогазной сумки и вещмешка. Особенно тщательно подвешивается на спину автомат, иначе при марш-броске он будет прыгать в такт бегу и лупить по очереди то прикладом по почкам, то стволом по затылку… Тут обычно очень выручает шинельная скатка, отлично работающая буфером.

Прухин смотрит на всё это с нескрываемым интересом, сияя дебильноватой улыбкой.

Старший лейтенант Цаплин хищной птицей влетает в проход между двухъярусными койками.

– Так, пошустрее, гвардейцы! Выходим через пять минут. И чтобы не как в прошлый раз! А то я из-за вас пиво Колчану проиграл. Если опять плохо пробежите – закрою увольнения к чёртовой матери. Пруха!!! А ты какого хрена сопли жуёшь, не готовишься?

С одутловатого Игорёхиного лица исчезает улыбка.

– Так это… Как же я? Я не смогу. Никогда ещё не бегал.

– Слушай, ты, результат акушерской ошибки, так бывает, что твой график бесконечного лечения не совпадает с планом спортивных занятий роты. Собирай своё барахло – и на улицу, в строй.

Сержант Скачек ржёт:

– Всё, товарищ старший лейтенант, идите Колчанову пиво покупайте. С Прухой мы вообще до финиша не доберемся. Никогда. В нем же почти центнер живого весу, если с дерьмом считать.

– Так, Вацлав, отставить идиотский смех. Если он бежать не сможет – несите его на руках. Для равномерного распределения нагрузки на курсантов группы разрешаю его расчленить на мелкие части.

Пруха горько вздыхает и бредет по центральному проходу, волоча по полу автомат и роняя поочередно противогаз и вещмешок.

– На старт! Внимание! Марш!

Пошли, родимые. Два коротких вдоха – два выдоха, снова два вдоха… Про себя надо петь какую-нибудь бодрящую песню, тогда организм быстрее втянется в ритм. Например, Высоцкого:

Бух-бух сапогами. В горку работаем, с горки отдыхаем. Если ты переел за завтраком – ты труп! Если ты куришь – ты труп! Кто-то уже ловит недостающий воздух раззявленным ртом, пуча глаза. Кто-то блюет в кустиках, чтобы, вытерев рот, вернуться на усыпанную скользкими сосновыми иглами дорожку и догонять своих.

Впереди – Сашка Ершов, перебирает длиннющими лосиными ногами, задает темп. Он спиной чувствует дыхание группы и регулирует скорость.

Бух-бух. Сердце где-то в пищеводе. Бок колет, будто пронзённый штыком.

Пруха не держит темп. Глаза закатываются под бледный лоб.

– Бежать, скотина! Кто-нибудь, возьмите автомат у него.

Искандер Анваров подхватывает чужой «калашников», вешает на шею прухинский вещмешок и уносится в голову колонны. Это помогает ненадолго – через минуту ноги у Игоря подламываются, и он плашмя падает мордой на асфальт, не успев даже подставить руки. Мы останавливаемся, переводя дыхание.

– А ну, гад, подъём! Всех подводишь! Не уложимся в норматив – завтра опять побежим. Так, берем его под конечности…

– Может, проще его прибить и в кусты закинуть?

– Не, не выйдет. На финише считать будут, засекут нехватку.

Бух-бух сапогами. Вдох-вдох-выдох-выдох. Мы несем Пруху, растянув за руки и за ноги лицом вниз.

– Как он там, хоть дышит?

– Да какая на хрен разница! Главное – за ленточкой это туловище сдать.

Последний длинный спуск. Мы уже видим злую физиономию нашего взводного Цаплина и радостно предвкушающего пиво капитана Колчанова…

Батальонные тактические учения – серьезное трёхсуточное испытание. Каждый из нас будет исполнять различные офицерские должности, от командира взвода до командира батальона, готовить боевые документы и карты и тут же, в полевых условиях, поверять теоретические знания практикой управления в почти настоящем бою…

Последнее занятие перед БТУ шло к концу. Полковник Бородин самодовольно сиял багровым лицом и подкалывал слегка волнующихся курсантов.

– Командовать – это вам не на политзанятиях трындеть, рукоблудием… тьфу, то есть словоблудием заниматься. Все боевые приказы и боевые карты должны быть оформлены надлежащим образом. А для кого? Ну-ка, курсант Ершов, ответь-ка!

– Э-э-э. Для вышестоящего командира, товарищ полковник?

– Садись, наивный. Для военного трибунала, блин! Когда вы обосрётесь и свою роту на минные поля заведёте, наши любимые особисты с прокурорами по документам определят – сразу вас расстрелять или для начала пыткам подвергнуть, гы-гы. Так, приступаем к распределению должностей. Сержант Шляпин!

– Я!

– Как заместитель командира взвода, и значит, старший в этой шарашкиной конторе – будешь командиром танкового батальона. Начальником штаба определяю к тебе Тагирова. Он давеча на парте в аудитории во всех деталях голую бабу изобразил, вот пусть теперь на боевой карте в рисовании упражняется. Дальше, командир первой танковой роты…

Процесс шёл стремительно.

– Так, пошли подразделения усиления. Ершов лучше всех бегает – будет командиром мотострелковой роты. Они всё время куда-то драпают, гы-гы! Так, кто у вас самый ленивый, прямо как артиллерист?

Развеселившиеся пацаны были единодушны:

– Курсант Прухин, товарищ полковник!

– Не-не, этого паренька к боевой технике допускать опасно. А идеально подходящей ему должности батальонного врача условиями занятия не предусмотрено. Он в группу имитации пойдёт, будет противника изображать. Во, Баранов, ты же боксёр? Назначаю тебя командиром приданной артбатареи. Будешь жестоким кулаком огневых налётов мимо лупить, ха-ха-ха! А у кого фантазия самая богатая? Творческие личности есть?

– Лёша! Федоткин! Ты же поэт, поднимайся, давай!

Полковник восхитился.

– Что, прямо натуральный поэт?! Ну-ка, прочти что-нибудь.

Федоткин для порядка посмущался и, наконец, продекламировал:

– Тьфу ты, Лёша! Бред, а не стихи. Мало того, что плагиат, так откуда у кирзовых сапог крылья? Вот послушайте. Жизненно, и какая сила образа!

– Ладно, Федоткин. За неимением других кандидатур назначаю тебя командиром приданного взвода химической защиты. Внимание, вопрос на «пятерку». Зачем офицеру-химику фантазия?

Курсанты растерянно переглянулись и промолчали.

– Эх вы! Затем, чтобы придумывать себе – чем бы заняться! Химическое оружие с Первой мировой войны не применяется, а должность, однако, имеется! С прилагающимся к ней немалым окладом денежного содержания. Знаете, сколько офицеров-химиков погибло в Великую Отечественную?

– Никак нет, товарищ полковник.

– Трое! Первый решил проверить противогаз на исправность, надел на себя и заснул от усталости. Мимо шла корова, наступила на противогазный шланг, перекрыв тем самым доступ кислорода – и нет человека! Второго насмерть задавили в очереди за медалью. А третий полез на Рейхстаг, чтобы написать «И мы здесь были!», сорвался и разбился нафиг… Так, командиром разведвзвода назначаю курсанта Анварова. Ну и рожа у тебя, Искандер! Вылитый душман…

Мы ржём, даже не представляя, насколько слова полковника про Щюрку окажутся пророческими…

После марша «к линии фронта» и изнурительного оборудования позиции наш экипаж отдыхал. Танк Т-62, замаскированный срезанными ветками, уютно устроился в свежевырытом окопе. До начала наступления ещё долго, курсанты скучали, валяясь на солнышке. Витька Шляпин спросил у Тагирова:

– А вы сколько холостых снарядов к пушке получили?

– Шесть штук, а что?

– Если буханку хлеба в орудие засунуть, а потом холостым зарядить – много она пролетит?

– Да ни хрена она не пролетит, Витя. Сгорит в стволе.

– Спорим, метров пятьдесят продержится? Вон до того фашиста.

Недалеко от танка стояла покосившаяся забытая ростовая мишень. На серой, промытой дождями фанере кто-то нарисовал свастику.

– Ну давай забьемся на пачку «примы». Только стрёмно стрелять без команды, трендюлей получим.

– Не ссать, Марат! Я командир батальона или где? Внимание, экипаж, слушай мою команду! Обнаружена группа пехоты противника, приказываю уничтожить огнем из танкового орудия. В связи с режимом радиомолчания перед наступлением доклад вышестоящему командованию о принятом решении не представляется возможным. По местам!

Курсанты, хихикая, полезли в башню. Тагиров открыл затвор, с трудом запихал в пушку сероватую тяжелую буханку. Вытащил из укладки холостой снаряд…

– Ну чего ты там муму полощешь?

– Застряла, блин. Никак…

– Досыльником пропихни буханку подальше.

– Во, готово.

Клацнул затвор. Витька, сидевший на месте наводчика, начал крутить ручку, вращая тяжеленную башню.

– Еле ползёт. Шляпин, может, двигатель заведем, привод поворота башни запустим?

– Не, не будем. Немного ещё… Есть! Внимание, выстрел!

Грохнула пушка, откатил назад казенник. Вылетела со звоном гильза, в башню повалил густой едкий дым…

Превратившаяся в грозный снаряд буханка снесла фанерную мишень и, пролетев ещё пару сотен метров, навылет выломала оба борта спрятанного в рощице грузовика «ГАЗ-66». В машине, слава Богу, никого не было…

Шляпин, вылезший продышаться от дыма на башню, торжествующе тряс кулаком и вопил:

– Видали?! Русским хлебом можно танки подбивать! А мы его жрём и даже зубы не ломаем!

Надрывно сигналя, к нам нёсся «уазик» с матерящимся багровым полковником Бородиным на борту…

– Витя, сколько там до начала?

– Ещё десять минут. Команду ждём.

– Чего препод сказал-то?

– Сказал, ага… Он орал так, что я думал – в штаны от напруги наложит. Ещё один косяк – и рапорт подаст начальнику училища, а уж «двойки» по тактике сам поставит всему экипажу. Мешок с пайком отобрал, гад. Чтобы мы не вздумали консервами пулять и рафинадом вместо картечи… Ладно, он мужик отходчивый. Прорвёмся.

Рация ожила, зашипела.

– Броня, я первый, доложить о готовности.

Витька нажал тангенту переговорного устройства.

– Первый, я «Береза», к бою готов… Механик, заводи!

Заревели дизели, плюясь синим дымком. Визжа, ушла в зенит красная ракета. Линия «переднего края противника» вздыбилась черными фонтанами взрывов – группа имитации старательно изображала артиллерийскую подготовку наступления.

– Броня, я первый. Шквал – триста тридцать три, шквал – триста тридцать три…

– Механик, вперед! Ну, понеслась манда по кочкам…

Грохоча гусеницами, «шестьдесят двойки» летят вперед. Танк швыряет на ухабах. Витька командует:

– Тридцать – ноль, танк противника, дистанция восемьсот. Бронебойным – огонь!

Марат, с трудом балансируя на прыгающем полу боевого отделения, запихивает тяжелое серебристое тело холостого снаряда в отверстие казенника.

– Бронебойным – готово!

– Выстрел!

Жёлтые пороховые газы мгновенно заволакивают внутреннее пространство башни. Ничего не видно, отравленная вонью сгоревшего пороха голова тяжелеет, команды еле слышны, будто в шлемофон набили ваты… Еще снаряд. Звякая стреляными гильзами, лупит пулемёт.

Танк внезапно останавливается. Марат от неожиданности влетает лбом в броню.

– Блядь! Чего там, почему встали?

Насмешливый Витькин голос трещит в наушниках:

– Всё, первый рубеж обороны взяли, тормоз.

– Чего-то быстро.

– А танковые войска – это натиск и стремительность. Теперь отражение контратаки противника. Сколько снарядов осталось?

– Последний зарядил. Витя, вруби воздушку. Ни хрена не видно из-за газов.

Загудел, набирая обороты, вентилятор, но легче не стало. Дым становился только гуще и вроде бы изменил запах и цвет.

– Мы чего, горим, что ли?!

Почти сразу вызвал Бородин по рации:

– «Береза», я первый! Почему дымите?! Доложите обстановку!

Витька чертыхнулся и приказал:

– Так, осмотрелись все! Что горит?

– Внутри чисто. Блин, сзади дым валит, с моторного отделения вроде.

Счастливо хихикающий Игорь Прухин полюбовался на чадящую дымовую шашку, уложенную на крышу трансмиссии.

Вытер слезящиеся красные глаза, спрыгнул на землю и пошел к передней части танка, бормоча: «Сейчас я вас с обоих концов подпалю. Назначили во враги – так получайте теперь…»

Все заговорили одновременно:

– «Берёза», блядь, что там у вас? Ответьте первому!

– Шляпин, там кто-то у танка бродит!

– «Берёза»!!! Приступить к отражению контратаки противника!

– Наводчик, стреляй!

– Витя, ё-моё, там человек перед танком! Я в триплекс вижу.

Довольный собой Пруха положил большую дымовую шашку у переднего катка «шестьдесят двойки» и начал разбивать автоматным прикладом запал.

Наводчик нащупал электроспуск и нажал кнопку.

Прогрохотал выстрел, танк присел на катках…

Витя, матерясь, открыл люк и выскочил из башни.

Перед машиной, раскинув руки, лежал на спине крепко контуженный Пруха, идиотски улыбаясь небу.

Первое на выпускном курсе теоретическое занятие по тактике начиналось необычно. Для начала секретчик группы приволок опечатанный фанерный чемодан, вскрыл его и раздал под роспись прошитые суровой нитью секретные тетради.

За спиной полковника Бородина висел большой самодельный плакат, склеенный из четырех листов ватмана. Курсанты жадно впитывали глазами надписи: «Совершенно секретно», «План-схема боя 1-го мотострелкового батальона 682-го мотострелкового полка 30 апреля 1984 года»…

Полковник постучал указкой по столу.

– Товарищи курсанты! Схему в тетрадь перерисовывать категорически запрещаю! Положите ручки и карандаши на стол.

Мы украдкой бросаем взгляды на план. Беззащитные красные ленточки ротных колонн наших мотострелков идут по извилистым тропкам ущелья. К ним хищно тянутся синие стрелы огня «моджахедов», занявших господствующие высоты.

Распахнутые пасти вражеских секторов обстрела не оставляли нашим никаких шансов. Внизу перечислены причины разгрома батальона, в глаза бросаются «отсутствие полноценных разведки и боевого охранения», «слабое руководство боем», «отсутствие авиационной поддержки»…

– Требую внимания, товарищи курсанты. В Министерстве Обороны на основании опыта боевых действий в Демократической республике Афганистан принято решение о внесении изменений в планы тактической подготовки.

Гораздо больше внимания уделим тактике боя мотострелковых подразделений в горных условиях. Наши коллеги с кафедры огневой подготовки и преподаватели матчасти и эксплуатации машин сейчас занимаются тем же – дополняют учебные планы.

Скачек поднял руку:

– Товарищ полковник, разрешите вопрос! Так нам, танкистам, зачем усиленная пехотная подготовка? Да ещё и горная?

Полковник молчал и смотрел куда-то в стену, над нашими головами. У него было явно хреновое настроение. Ни прибауток, ни анекдотов…

– Садись, сержант. Тут такое дело… Война, которая идёт в Афганистане – совсем не то, к чему мы готовились последние сорок лет. Никаких танковых прорывов линий обороны, ядерных ударов и масштабных фронтовых операций на половину Европы… Где место, силы и цели противника предельно понятны. Наши боевые действия в ДРА – это, по сути, контрпартизанская борьба. Без линии фронта. Без правил и в необычных условиях. В горах против «духов» танкам делать особо нечего. Как и зенитчикам, химикам, стратегическим ракетчикам и бомбардировщикам… И колоссальное военное превосходство Советского Союза тут не поможет. Скорее, наоборот. Как не помогло американцам во Вьетнаме. Поэтому вся война там, в Афганистане – это действия небольших подразделений, от взвода до усиленного батальона максимум. Причем война – пехотная. Пешком, по горам. Все мы там, по сути, мотострелки. Или даже скорее – горные стрелки.

Лучших из вас скоро будут отбирать в элитные войска – в ВДВ, в морпехи, в пограничники. Так вот, боевые в Афганистане продлятся ещё долго, многие попадут туда. И там все вы станете пехотой, независимо от цвета петлиц, берета и тельняшки. Самым древним родом войск. Там вообще всё как-то по средневековому…

Над аудиторией висела мёртвая тишина.

Суббота. Взводные маются в канцелярии. Колчан привычно ноет:

– Вот я самый старый капитан в Вооруженных Силах, может быть. А от вас никакого уважения, блин. Ты, Цаплин, тоже капитана получил, а разве ж можно сравнить наши заслуги? Красавкин второй год уже в Академии бронетанковых войск учится, так хотя бы вспомнил, что через бывшего моего курсанта Прухина себе такое счастье поимел.

– Кончай, Миха, Толик сам поступил.

– Это неважно! Не перебивай меня, не мешай мне страдать и требовать любви и почтения!

Писарев смеется:

– Ну давай, этого, мы тебе пятую звездочку на погоны пришпандорим. И обзовем «старшим капитаном».

– Лучше отпустите меня домой пораньше! У меня ревматизм, который не позволяет исполнять службу. А ещё воспаление среднего уха, загиб пальца…

Цаплин перебивает:

– Напоминаю, что офицер может быть освобожден от службы только по двум медицинским причинам: отрыв головы и прободение матки! Головы у тебя и так никогда особо не имелось, а как насчет матки? Ха-ха-ха!

– Смейся, смейся! Я сейчас тебе быстренько настроение испорчу. Ты в курсе, что Прухин из окружного госпиталя возвращается?

Цаплин грустнеет.

– Блин, это как, Миша? Он же полгода лежал с контузией… Комиссовать обязаны!

– Ну-ну. Саня, ты давно журнал «Коммунист Вооруженных Сил» читал?

– Давно. С самого рождения не читал. Это здесь с какого боку?

– Партийная пресса всегда с правильного боку! Вот смотри. На тридцать второй странице.

Ничего не понимающий Цаплин берет из рук Молчанова журнал, читает вслух:

– «… на партийной конференции представителей тыловых организаций КПСС обсуждали передовой опыт по осеменению коров и опоросу…» Тьфу ты, ну молодцы тыловые коммунисты, своевременно осеменяют коров и поросятся без задержки – причём тут наш придурок контуженный?

– Ты, Саня, поосторожней с формулировками. Подпись глянь под статьёй.

– Ну подпись, и чего? «Начальник политуправления Тыла Вооруженных Сил генерал-майор Прухин»… Ёксель-моксель! Папашка наш! Генерал уже.

– Вот именно! Так что теперь даже если твой Игорёк подорвёт училище и сожжет Боевое Знамя – всё равно до выпуска продержится. Ну что, настроение я тебе испортил, Саня? Пошел я домой?

– Да валите оба. Писарев, ты тоже иди, я посижу. Мои всё равно в культпоходе на Химмаше, на танцульки, небось, завалились. Дождусь уж. Пострадаю…

Сашка Ершов подождал, пока веселые Колчанов и Писарев скроются за поворотом, и проскочил в дверь казармы. Поднялся на свой этаж, капая кровью на ступени.

Дневальный ахнул:

– Санька, ты чего! В крови весь.

– На Химмаше отоварили гражданские, в «полтиннике». Ещё четверо наших там, заперлись в туалете. Зови сержантов. Только тихо, чтобы офицеры не просекли.

Сигнал «Наших бьют» в уставах не прописан, но исполняется в военном училище свято. Все, кто был в роте, в пять минут добежали до ворот.

– Открывай, молодой!

Второкурсники из наряда по КПП мгновенно распахнули створки. Вытянулись, отдавая честь.

Витька Шляпин выскочил на проезжую часть, остановил троллейбус. Испуганный водитель открыл переднюю дверь.

Витька проорал с площадки:

– Товарищи гражданские! Транспортное средство немедленно поступает в моё распоряжение. Приказываю покинуть салон. Водитель, гони на Химмаш без остановок, до Дома культуры имени пятидесятилетия Октября.

Забились в салон, тронулись. Испуганное мирное население на остановках провожало растерянными взглядами пролетающий мимо троллейбус.

Подлетели, выскочили, построились повзводно.

Шляпин командовал:

– Первый взвод остаетесь здесь, на приеме и сортировке. Второй и третий – внутрь, выгоняйте всех. Ершов, бери своё отделение, вытаскивайте наших из гальюна. Упавших не добивать, аккуратно. Баранов! Юрка, ты поосторожнее, убьёшь ещё кого-нибудь.

Полутяж Юрка хмыкнул.

– А чего я? Вон, Скачек тоже чемпион училища по боксу. Четырёхкратный!

Все заржали и споро двинулись исполнять приказ. Ремни на ходу снимали, наматывая на руку.

Запершиеся в «уазике» милиционеры с ужасом наблюдали за происходящим и вызывали по рации дежурного:

– Третий, третий! Троечка, твою мать, отзовись!

В зале мелькала примитивная цветомузыка, грохотала хриплая запись Юрия Антонова. Оклеенный осколками зеркала школьный глобус крутился под потолком, стреляя веселыми световыми зайчиками…

Вацлав Скачек ловко продрался сквозь толпу, вскочил на сцену. Шарахнул пряжкой ремня по диджеевскому пульту.

– Вырубай свою шарманку! Свет включи!

Антонов подавился на середине фразы «Море, море, мир бездо…». Гражданские жмурились от внезапного света, недоуменно пялились на сцену. Маленький Вацлав, чтобы его было виднее, вскарабкался на стол, кроша сапогами аппаратуру.

– Внимание! Танцы-обжиманцы кончились. Все на выход. Бегом!

Хмурый парень в наколках пробурчал: «А ты кто такой?» – и был немедленно вырублен коронным Барановским прямым. Остальные завизжали и бросились наружу, давясь в дверях.

Первый взвод действовал чётко (сказывалась Писина школа): мальчики с разбитыми уже лицами – направо, мальчики с неразбитыми лицами останавливались, немедленно получали в морду и тоже отправлялись направо, девочки с размазанной от истерических слёз косметикой – налево и нафиг отсюда.

Сопротивляющихся не было. Освобожденные из забаррикадированного туалета курсанты опознали зачинщиков нападения, этим выдали двойную норму звездюлей.

Витька Шляпин, удовлетворенный результатом, дал команду отходить.

Площадь перед домом культуры опустела. Пострадавшие потихоньку поднимались. Кряхтя, потирая побитые места, ковыляли в подворотни.

В вечерней тишине отчетливо разносилось из «лунохода»:

– Третий, третий! Ну хоть кто-нибудь, ответьте!

Грозный заместитель начальника училища полковник Донченко ругался в этот раз меньше обычного, скорее для проформы. Сначала прочистил трубопроводы офицерам четвертой роты, потом вызвал переминающихся в приемной сержантов. Посмотрел из-под строгих бровей. Хмыкнул и заговорил, нажимая на букву «О»:

– Вы чего это себе думаете, товарищи курсанты? Коли гражданские на вас напали первыми – так можно мстить? Если мало осталось до выпуска – так и управы на вас не найдётся? Думаете, не выгонит вас никто перед дипломом? А вот фигу вам! – и показал жёлтую прокуренную фигу.

– Это ж надо! Без разрешения покидают роту, угоняют общественный транспорт! Громят, понимаешь, учреждение культуры! Гражданских обижают! Двести человек побили.

Майор из строевого отдела деликатно кашлянул и поправил:

– Двести сорок пять, товарищ полковник.

– Ужас! А вас сколько было? А, сержант?

Витька Шляпин вытянулся:

– Шестьдесят два, товарищ полковник!

– Да-а-а?! Кхм. Это хорошо! То есть, конечно, ничего хорошего нет. Милицию напугали.

– Никак нет, товарищ полковник, мы милицию не трогали!

– А я и не говорю, что трогали! Я говорю – напугали! До сих пор заикаются, наверное, хе-хе. Так. С товарищами из горкома партии я сам встречусь. Попробуем уладить. Тем более что заявлений от пострадавших не поступало. Но! Дисциплину надо подтянуть! Посему приказываю – увольнения в город запретить! На месяц. Офицерам организовать круглосуточное дежурство в казарме. И я распоряжусь о проверках личного состава от командования училища. Внезапных проверках! Всё, товарищи, свободны.

Обалдевшие от столь лёгкого исхода командиры рванули на выход.

– Сержант! Да, вот ты. Погоди.

У Витьки внутри похолодело. Сглотнул слюну и представился:

– Сержант Шляпин!

– У тебя кто тактику преподаёт?

– Полковник Бородин.

– Хорошо преподаёт, видимо. Я ему скажу, чтобы он тебе по теме «Бой в городе» пять баллов поставил. Кругом! Шагом марш!

Месяц запрета увольнений тянулся долго и тоскливо. Очередная суббота никак не кончалась.

Сержант Скачек страдал неимоверно.

– Блин, это песец, третью неделю без бабы. У меня уже яйца в штаны не помещаются. А сегодня у Ленки из СИНХа день рождения, она звала…

Баранов заржал:

– Вацлав, Господи, росту в тебе – полтора «калашникова», а туда же, бабу ему.

Скачек обиделся:

– Дубина ты стоеросовая, Юрик. Рост – не основное в этом деле.

– Ага, ещё скажи, что ты весь в корень пошёл, ха-ха-ха!

– Дурачки вы все. Разве же размер имеет значение? Главное, чтобы весёлый был, недоумки! Блин, свалю-ка я в «самоход». Только Ленка просила товарища с собой захватить, у неё подружка есть давно неёб… кхм. Нецелованная. Кто со мной пойдёт? Марат, ты как?

– Вацлав, ты же знаешь, я предпочитаю девушек с филологического факультета пединститута. Мне с твоими лярвами из института народного хозяйства неинтересно.

– Ой-ой, какие мы изящные! Так и скажи, что без разговора про творчество Блока у тебя не встаёт, ха-ха-ха!

Витька Шляпин хмыкнул и встрял:

– Дети вы ещё. Студентки вам, цветочки, романтика. Нормальному мужику кто нужен? Разведенные бабы с хлебозавода. Или с молочного комбината. Вот они – с понятием: и накормят, и бутылочку поставят. И уговаривать их, стишочки читать, не требуется! Сами в койку падают. Салаги вы, короче.

Вацлав расстроился:

– Ну, это всё хорошо, но мне одному уходить скучно. Напарник нужен. Да и Ленка, опять же, просила…

– А ты Пруху с собой возьми. А то скоро лейтенантом станет, и ни разу в самовольной отлучке не был, позорище! Эй, Игорь! Прухин! Иди сюда. Блин, не слышит ни хрена после контузии.

Пруха, тупо улыбаясь, подошёл. Долго не мог врубиться, чего от него хочет Скачек. Наконец, Вацлав довёл свою мысль до инопланетянина максимально чётко:

– Короче, товарищ курсант! Приказываю отбыть вместе со мной в самоволку с целью бескорыстной помощи генетическими материалами комсомолкам СИНХа! Кру-гом! Шагом марш в бытовку, приводить себя в порядок. Сапоги тоже почисти, чмошник.

Марат озабоченно спросил:

– Вацлав, спалиться не боишься? Вдруг проверяющий припрётся?

– Не ссы, всё продумано. На вечерней поверке за нас крикните. Мы часикам к трём ночи вернемся, если чужие будут в роте – вывеси на балконе в учебном классе простыню. Я тогда пойму, что явка провалена. Подойдем вниз и свистнем, на простынях нас поднимете.

– Ладно. Успехов, не забудь там палочку за меня кинуть.

У проверяющего, подполковника из учебного отдела, голова шла кругом: пересчитать курсантов четвёртой роты никак не получалось. Выпускникам разрешалось готовиться после отбоя к госэкзаменам, поэтому движение в ночной казарме не прекращалось ни на минуту.

Сначала он пересчитал по головам всех, кто спал на койках, включая предусмотрительно пригнанных Маратом первокурсников, которые заменили самовольщиков. Потом прошелся по учебным классам. Заглянул в туалет и бытовку, добавил посчитанных в спортивном закутке фанатиков, кидающих «железо» по ночам… Так как процесс шел небыстро, то некоторых он посчитал по дважды, а то и трижды: сидит человек за книжками – это «раз», пошел покурить в туалет – это «два», на обратной дороге в класс он же штангу поотжимал – это «три»…

Проверяющий был в растерянности – курсанты размножались на глазах. В первый раз получилось сто пятьдесят пять человек, во второй – уже под двести, при том, что по списку должно было быть сто сорок…

Отчаявшийся подполковник взял стул и сел напротив входа в казарму. Теперь самовольщикам незаметно проскользнуть не удалось бы до самого подъёма…

– Тьфу ты, чёрт. Темно, как у негра в жопе. Деревьев тут понавтыкали.

Две тени выползли из уктусского леса к училищному забору.

– Пруха, помоги, высоко. Да блин, тормоз ты грёбанный! Аккуратнее, тут колючку солидолом намазали, изобретатели.

Перемахнули через забор и двинулись в сторону казармы. Вацлав продолжал вполголоса ругаться:

– Господи, какой же ты всё-таки придурок! Баба на тебя чуть ли не сама залезала. Чего ты залип, засранец, а?

– Товарищ сержант, да я засмущался чего-то…

– Идиот! Какой я тебе сержант? Через два месяца оба лейтенантами станем! Ленка ржёт, спрашивает, где я такого лоха музейного откопал… Навязался ты на мою голову!

– Так я это… Вы же сами приказали с вами идти, товарищ сержант.

– Ы-ы-ы, полудурок! Вацлав! Вацлав я тебе, а не товарищ сержант!

В темноте обозначалось движение, звякнуло железо, срывающийся тонкий голос пропищал:

– Стой, кто идёт?! Стрелять буду!

Скачек поймал за рукав пытающегося убежать Прухина и крикнул в ночь:

– Спокойно, салага, свои! Господа офицеры идут, четвёртая рота! Не бзди.

– А… Удачи!

Подошли к тыловой стороне казармы, обнаружили белеющий в ночи знак тревоги на балконе учебного класса.

– Вот блядь! Засада. Ты, Пруха, смени фамилию, чтобы в заблуждение порядочных людей не вводить. Одни неприятности приносишь. Свистеть умеешь?

– Никак нет.

– Хреново. Я тоже не умею. Давай, как умеешь.

Ночь наполнилась удивительными звуками, способными довести до воспаления мозга любого орнитолога.

– Фррр! Фррр! Хью-хью! Ш-ш-ш-ы! Да блин, чего делать-то?

– Товарищи члены Государственной комиссии, курсант Тагиров к сдаче экзамена по партийно-политической работе готов!

Экзаменаторы выглядели очень странно, а самый злой представлял из себя натурального ворона, торчащего покрытой чёрными перьями шеей из генеральского мундира.

– Ну-ка, карр – кур-р-рсант, рр-аскажите о политических р-работниках в войске Вещего Олега!

– Не… Не могу знать о таких, товарищ генерал!

– Позор-р-р, карр-кур-р-рсант, а волхвы? Оценка два!

Генерал взмахнул крыльями, подлетел к Марату и начал долбить в голову острым кривым клювом. «Вылитый Скачек!» – подумал Тагиров и проснулся.

Часы показывали полпятого утра. Марат спрыгнул с койки и выбежал босиком на центральный проход.

Казарма пыхтела, сопела и бормотала во сне. Все звуки перекрывал мощный храп раскорячившегося на стуле у входа подполковника…

Марат выскочил на балкон. Внизу, освещенные серым предрассветным небом, скрючились замерзшие и охрипшие Вацлав и Игорь.

– С-с-скотина ты, Тагиров! Мы тут сдохнем скоро. Поднимай давай.

– Сейчас, ребят на помощь позову.

Технология была отлажена давно – скрутили и связали простыни, сбросили вниз. Скачек принял и ловко обхватил вокруг тела конец.

– Вира помалу!

Покряхтели, подняли. Вацлав перевалил через перила и дал Марату щелбан.

– Тормоза! Один бабу оприходовать не может, другой дрыхнет!

С Прухином оказалось гораздо сложнее – под шипящий мат товарищей он долго путался в простынях. Наконец, обвязался. Начали поднимать.

– Ну ты, сука, тяжеленный! Взяли! Ещё – взяли.

Простыни опасно трещали. Жилы надулись, искаженные натугой лица побагровели…

Игорь попытался помочь, оттолкнулся от стены сапогами и начал раскачиваться.

– Придурок, не качай!

Простыни взвизгнули и разорвались. Раскорячившийся Пруха пролетел восемь метров, грохнулся на асфальт и застонал.

Вацлав сплюнул вниз.

– Сходили на блядки, блин. Пошли за ним, проверяющему сдаваться.

Прухин неловко попрыгал, белея загипсованной ногой. Поднял упавшие костыли и прилип к окну.

Церемония выпуска 1986 года в Свердловском высшем военно-политическом танко-артиллерийском училище заканчивалась.

Голос полковника Донченко гремел над плацем:

– К торжественному маршу! Поротно! На одного линейного дистанции! Первая рота – прямо, остальные напр-ВО!

При повороте курсанты первого, второго и третьего курсов одновременно рванули с левого рукава и бросили на плац нашивки, обозначающие номер курса. Повзврослев сразу на год…

Оркестр грянул «Прощание славянки».

Под этот марш уходили эшелоны на фронт Великой, несправедливо забытой Первой мировой войны…

И курсантские роты – в подмосковные окопы, чтобы ложиться юными жизнями под немецкие танки…

Под эту музыку через два с половиной года, в трёх тысячах километрах на юг, последние наши солдаты будут уходить по мосту через Амударью…

А ещё позже – на войну чеченскую, Первую и Вторую…

И будут ещё войны. И будут грохотать сапогами роты.

До тех пор, пока есть Россия…

Больше половины выпускников четвертой роты участвовали в боевых действиях и миротворческих операциях в Афганистане, на Кавказе в Нагорном Карабахе, и на Кавказе в Абхазии, в Приднестровье, в Югославии, в Таджикистане, и опять на Кавказе в Чечне и Дагестане, и снова на Кавказе в Южной Осетии…

Мы помним наших погибших. Мы гордимся, что выпускник четвертой роты, гвардии полковник Серёга Стволов, стал трижды кавалером Ордена Мужества. А в 2000-м году – Героем России.

Вечная ему память…

В апреле 2013 года сотрудник Тыла Вооруженных Сил России Игорь Прухин был временно отстранен от должности и признан свидетелем по делу Сердюкова.

Август-сентябрь 2013