Глава 6
Москва встретила дождем. И сразу стало понятно, что лето кончилось, мы стали старше – все живущие на этой земле, – но вряд ли взрослее. Странно, так бывало когда-то, еще в школе: мы съезжались после лета, все те же, вроде, но уже другие, и казались себе очень взрослыми и познавшими многое, – и вдруг оказывалось, что совершаем снова и снова глупые, наивные поступки, продолжаем говорить пустые слова, мечтать о важном и несбыточном…
А дождь идет уже четвертый день. И очень хочется сесть в самолет и махнуть к самому Средиземному из всех морей, заплыть на середину – и балдеть! Пижонство, конечно, но хочется.
А вообще-то, и осень и дождь естественны и необходимы каждому хотя бы затем, чтобы задуматься над самым обыденным вопросом: зачем ты? Да, и еше нужно уединение. Чего-чего, а последнего у меня навалом… Уединения, плавно переходящего в одиночество…
Все просто. Каждому нужно ощутить, сынтуичить – зачем и почему он родился именно здесь и именно теперь, понять, в чем его долг перед Богом и людьми, и поступать соответственно. Чего же проще. В Москве я уже второй месяц. И сейчас мне здесь лучше, чем где бы то ни было. Здесь тоже все просто: я очень люблю этот город и его людей.
Кто-то считает Москву суетной, кто-то – неаристократично-деревенской, кто-то – замотанной и равнодушной. Все это не так. Чтобы понять этот город, как и любой другой, здесь нужно жить. И тогда эта огромная, неприветливая на первый взгляд махина обернется вдруг уютом, чистотой и неспешностью небольших двориков, очарованием старинных особнячков, стиснутых со всех сторон «коробками» поздних времен, а потому незаметных и неброских, бесконечно добрыми разговорами за чаем или за рюмочкой, за полночь, до усталой сердечной приязни.
Да, в Москве еще ходят в гости без повода и предупреждения, с ночевкою – концы длинные, разговоры неспешные. Американцы или западники могут сколько угодно обвинять нас в том, что много говорим и мало делаем, что говорим общо и обо всем, а не только о деньгах, сексе и футболе, – все это муть. Просто русскому человеку для делания дел суетных, повседневных необходим порядок в душе, чувство гармонии не только с начальником на службе и боссом в офисе, но и со страной, с народом, с миром, с Богом.
Да и только ли русскому? Просто у нас все это непосредственней, бесхитростней, проще. Нет мира в душе, нет в ней и Бога, а значит, ни к чему деньги, дела, успехи… И все люди на самом деле делятся вовсе не на русских и нерусских, славян – не славян, евреев – не евреев, а, как и встарь: на добрых и злых.
Кто-то думает, что на умных и дураков: дескать, один добрый дурак может столько понатворить, что потом десять злых умников не расхлебают… Чушь это, для человека доброго есть один внутренний закон: не нанеси вреда никому. Не сотвори зла. И сколько бы меня не убеждали в обратном, какие бы ни строили теории – что есть добро и что есть зло, – каждый, даже пятилетний ребенок, осознает, поступает он хорошо или скверно. И как ни прикрывай то или иное деяние соображениями общего блага, выгоды, национальных интересов, борьбы за счастье народа или всех народов земли, все в конечном итоге придет к одному: добро это для людей и природы – или зло. И это последнее нельзя оправдать ни правом первородства, ни достижениями высот мысли, – зло сотворенное порождает только зло, и оно оборачивается против тех, кто взрастил его себе на выгоду, – болезнями, гонениями, смертью.
Ну а что такое ум – не знает никто. Конечно, не хитрость, ибо хитрость, по Ларошфуко, «признак недалекого ума». А только ежели спросите, кто умнее – академик общественных наук, причем «национальный», да еще и дважды герой умственного труда, или неграмотный мужичонка, считающий землю не то чтобы плоской, но и не круглой, умеющий сладить погреб и истопить баньку и завсегда выгадывающий от прижимистой жены на «чекушку», – так я не скажу. Потому как не знаю. Мне для этого поговорить с человеком надо, потолковать…
Оконные стекла слезятся дождем… Сейчас сесть бы с другом поуютнее, распить бутылочку-другую под хрустящие огурчики и сало, под разговор уютный, московский…
Жаль – время не пришло.
Странно – потянуло меня по дождичку на философические обобщения… Хотя – меня можно понять. А значит – и простить.
Объявившись в Москве, я решил сразу «привязываться к местности». Не в смысле – рыть окопы полного профиля и искать свои координаты на топографической карте, а в смысле – узнать, кто чем дышит в столице и дышит ли вообще. На это нужны время и уединение.
Потому как по приезде я имел немного: сведения о том, что существует некая Организация, имеющая компрометирующую и иную информацию на людей бизнеса, политики, власти. Причем на людей самого высокого уровня или близкого к нему.
Некоторые полагают, что люди политики и люди власти – одно и то же. Дудки!
Политики лишь время от времени получают возможность влиять на дела страны, и то опосредованно, через аппарат. А вот аппарат – это реальные люди власти: они профессионалы, им непросто найти равноценную замену, да и высокая корпоративность в любой сфере деятельности – будь то дипломатия, военное ремесло, разведка и контрразведка, административные структуры – позволяет людям политики менять только небольшую их часть.
Просто за долгие годы того, что у нас именовалось социализмом, а значит, и было им, у людей сформировалось ощущение, что политика, власть и карательный аппарат – одно и тоже. Прямо по Вовочке; «Государство есть аппарат насилия…»
Итак, Организация заинтересована в существенном влиянии на политиков и людей власти с целью получения сверхвысоких прибылей. Это как минимум. Ну а как максимум – «тихого» захвата этой власти на всех уровнях, включая самый высокий.
Я же, как Буратино, обладаю заветным золотым ключиком. Вот только в хижинах моих – ни в приморской, ни в московский – нет никакого намека на дверь в стене, даже завешенную старым полотном.
Так что мне необходимо этот «Сезам» отыскать и уничтожить, желательно – не вскрывая. Бед там не меньше, чем в ящике Пандоры.
Всех дел-то…
Со Светланкой на вокзале расстались очень дружески. Решили, что нас сближает не только духовная общность – интерес к обитателям Изумрудного города, но и страсть к экзотическим видам спорта вроде пэйнтбола или секса в труднодоступных местах, а потому есть смысл встречаться для развития упомянутых качеств. «Репетицио эст матер студиорум» – констатировали древние римляне и были правы.
Мы обменялись телефонами и разъехались на такси в разные концы Москвы.
Почти по-английски.
Дома меня ожидал сюрприз. Во-первых, уже у двери я ощутил непередаваемо-восхитительный запах копченой грудинки. А когда сосед Толик открыл дверь, я чуть не упал от тех ароматов, какими была наполнена квартира.
Вторым шоком был абсолютно трезвый вид Толика. Больше того, он никак не отреагировал на канистру в моей руке, где плескалось еще литра три.
– Олежек! Рад видеть. – Толик жал мне руку, вид у него был добродушно-озабоченный. – Ты прямо к обеду! Давай на кухню, Алка как раз отбивные жарит.
Все же сначала я залез под душ, переоделся в джинсы и свитер и ощутил себя почти дома. Почти – потому, что вся моя комната под завязку была набита: медом, копченостями, полушубками, шерстяными носками грубой вязки… Не было только пеньки и воска.
– Ты извини, что у тебя все сложили. В нашей комнате тоже – под потолок…
Алка, на редкость свеженькая, с блестящими от жара плиты щечками, накладывала мне на тарелку отбивные горкой.
– С чего гуляем? – осторожно поинтересовался я.
– Да ни с чего. Просто обед. – Алка была довольна произведенным впечатлением. Толик тоже сиял.
– Ну, тогда за встречу! – Я отвернул крышку канистры и озадаченно посмотрел на соседей. Никакой реакции.
– Ведерниковы, у вас что, новая жизнь? Толика так подмывало, что он чуть не пританцовывал на месте.
– Завязали, Дрон! Начисто завязали!
– Мама дорогая! Поздравляю!
– Во-во. Давно пора было. Да ты выпей, нам все равно. Не завидно.
– Да как-то одному…
– Олег, не комплексуй. – Толик произнес это таким низким назидательным баритоном, что рассмеялись все втроем.
– Мы, Олежек, закодировались. Чтоб и не тянуло.
– И как? Не тянет?
– Абсолютно.
– Толя, кончай человеку зубы заговаривать, пусть поест с дороги. Отбивные стынут.
Стаканчик я все же принял, в очередной раз отложив собственное начало новой жизни. Мы дружно заработали. челюстями.
– А все же, откуда изобилие? – спросил я, улучив момент.
Толик хитро прищурился.
– Ты удивишься, но от «МММ». Согласно рекламе.
– Они же спалились!
– А мы – нет.
– Толик, кончай темнить! Чтобы у вас с Алкой в апреле, когда я уезжал, денег хоть на одну акцию было…
– Во-во… На опохмелку не хватало… – Толик налил себе огромную пиалу чаю. – Короче, в начале июля мы с Алкой поцапались…
– А когда вы не цапались…
– Да не, по-серьезному. Сидели, клюкали, еще Мишка был с моей работы, ты его не знаешь… Короче, Мишку проводили, еще приняли, слово за слово, Алка меня хрясь ложкой по мордам…
– Половником, – усмехнувшись, поправляет Алка.
– Ну да. А я тоже подогретый был – ну и под глаз ей брызнул. Алка – в слезы и – шасть из дому. Ну куда она пойдет? Понятно, к теще. За ней я, конечно, не побежал, мужчина все же и гордость свою имею…
– Да ты не ходячий просто был…
– Алка, помолчь. Ну, а утром подумал, решил – пойду на мировую.
– Подумал он… Опохмелиться нечем было, вот и прибег, – язвит жена, но Толика, похоже, все это даже забавляет.
– Речь не о том. Посидели у тещи, потолковали. Вроде помирились. Ну, она выставила, все втроем вмазали, ну и с Алкой там и остались. Проснулся ночью, по нужде. Пробираюсь назад в комнату, ощупью… Теща дрыхнет. Ну я и шасть к секретеру…
– Рецидивист прямо, – комментирует Алка.
– Не знаю, кой черт меня под руку толканул… А просто – денег-то ни шиша, утро забрезжит – чем похме-ляться стану? Ну и залез. Думаю, поживлюсь десяткой, и хорошо. И надо же, хмельной был, а сообразил – где бабы деньги-то спрячут? В белье, где же еще!
– Психо-о-олог…
– В общем, сую руку под белье в нижнем ящике – а там белья-то всего ничего.
И денег никаких – пачка бумаг. Толстенькая! Дрон, у тебя какая книга самая толстая?
– А Бог его знает… Справочник фельдшера.
– Ну вот, так в аккурат такой толщины пачка и была. На кухню выволок, глядь – акции «Эм-Эм-Эма». А я б знать не знал, что с ними вообще делают, если б не тот телевизор…
– Это точно. От Лени Голубкова, как от судьбы, – не уйти.
– Было. Да у меня-то вся жизнь, ты помнишь, как в сумерках проходила…
– И у меня от тебя – в потемках, – вставляет жена.
– Да уж… Короче, в башке всплыло сразу: свободно продаются и покупаются… Ну я всю пачку возьми да и сунь в авоську… А пока теща дрыхнула – втихаря из квартиры-то и утек.
– А мамашка моя тоже хороша, – перебивает Алка, – ни мне, ни Славке, брату, про те акции ни гугу. Я-то знала, что у нее давно еще тысяч десять на книжке лежало, мы с Толиком когда еще просили, на квартиру-то… Сказала:
«Нету», как отрезала. А потом я уже и забыла об них… Вернее, решила – пропали на книжке-то…
– Ага, у Авдотьи Никитичны пропадут, пожалуй, кукиш с маслом… Зря она, что ли, за прилавком тридцать лет простояла… Зажала денежки…
– Не болтай зря. Я-то с ней росла, помню, как они доставались…
– Да и люди не без глаз… Там – привес, там отвес…
– Да?! Много ты на той копеечной картошке с морковкой наперевешиваешь? – рассердилась за мать Алка. – А мешки те – на себе тягай, а картошку ту мерзлую – руками разгребай с подсобки-то, а заведующей – дай, а участковому – дай, а инспекторам всяким торговым – дай… Это ты все подсчитал? С тех копеек-то? Так что молчи уж…
– А на квартиру – зажала-таки…
– Да что тебе давать-то было – вес одно ушло б, как в прорву… Лешке она нашему собирала, думала, хоть он по-человечески поживет, на нас уже крест поставила… – Алка хлюпнула носом.
Толик передохнул тяжело:
– Да, ладно, теперь-то чего. Ну а с Лешкой… Да, права она с Лешкой…
Забросили совсем пацана. Ничего, как от матери с деревни приедет, я его это…
Да в лицей отдам! Сколько б ни стоило! Пусть тот английский изучает, щас оно надо! Скажи, Дрон?
– Без английского теперь никуда, – авторитетно киваю я.
– Прям уж в лицей сразу… – счастливо улыбается Алла.
– А чего?.. Он у нас головатый! От Олеговых книжек не отходит!
– Это от Олега не отходит, – вздыхает жена. – У нас-то в комнате, ты вспомни, пьянки да гулянки… А тебе, Олежек, жениться бы надо да самому деток завесть…
– Повременю. Вот новую жизнь начну… так что с акциями теми?
– Ну вот. Пошел я, значит, на пункт ихний, да все, как есть, на деньги-то и обменял! Словно голос какой нашептал – акция, она бумажка, деньги надежнее…
– Это у тебя «белая» начиналась, раз голоса-то уже слышал, – хмыкнула Алка.
– «Белая», не «белая», а только если бы не я, осталась бы твоя мамашка щас сиротой казанской. Без копейки, значит. Короче, получил я деньги и аж обмер: это ж миллионы! Как во сне!.. Сунул их в ту же авоську да домой потрусил, благо недалеко… Иду сам и думаю: а ну как стопарнет кто? Из-за этих «лимонов» и жизни лишить могут!
– Да ты б на себя в зеркало посмотрел: куртка болоньевая, еще за сорок рублей купленная, штаны вытертые – позарятся на тебя, жди!..
– Не, – не обращая внимания на женин комментарий продолжает Толик. – все ж верно люди говорят: пьяных да дураков судьба бережет…
– До поры… – вставляю я.
– Ну да, а ты у меня и пьяненький, и не сильно умный! – усмехается Алка.
Толик вдруг разозлился: покраснел, насупился… – Был… – поправляется быстро та. – Я ж щас так бабам и говорю: мужику моему, дескать, цены нет, до того разумный!
Толик исподлобья смотрит на жену: насмехается, что ли? Лицо Алки круглое, улыбчивое, простодушное…
– А, бабы! Ну вас! Слушай дальше. Пришел, значит, я домой, четыре бумажки по пятьдесят из пачки вытянул, а. остальные в целлофан завернул, резинкой перетянул да в бачок сливной спрятал, А уж похмелюга пришла, потряхивать начало – да только с мильонами кто ж к ларьку-то пивному идет, боязно.
Ну, взял деньги да и пошел пиво пить. Выпил кружку, другую, тут дружбанки – Серега с Костькой подгребли, портвейну налили… Ну и я развязался – тряхнул мошной…
– Купец Копейкин гуляет…
– Взяли мы на все «зубровки» да и сорвались под Москву, в Костькину деревню… Так сказать, на отдых и простор…
– И не икалось вам… Мамаша как пропажу обнаружила, так ее чуть Кондратий не хватил!
– Пилось попервоначалу хорошо, легко. А в деревне – уже и не помню. На самогон на какой-то набрели да на брагу. Так на неделю и загудели… – Толик перевел дух, в два глотка допил чай. – А потом – аж вспомнить страшно. Стала мне теща моя являться – то ли во сне, то ли наяву, разве разберешь, когда пьешь неделю без просыху… Почему-то на две головы меня выше, вся в белом, как в саване, в одной ручище те акции держит да трясет ими, другой – горло мое достать пытается да шепчет с придыханием: «Задушу паразита… Задушу…» И вонь изо рта сивушная, и глаза светятся, что твои угли…
Короче, перепугался я – жуть. Как просветлит – чувствую, «белка» идет. Ну и рванул первой же электричкой на Москву… Как к ней через лес бег, все казалось – гонится кто за мной, да голос тещин: «Задушу… Задушу…»
Весь путь в тамбуре ехал – там люднее, не так страшно, а только шептать начинает, я к бутылке с самогономто и приложусь… На подходе к дому друганы перехватили, портвейном подмогли, пришел уже к двери «автопилотом», открыл кое-как…
А тут сама Авдотья Никитична подвинулась, громадная, как бронепоезд.
«Где акции, гад?»
«Продал».
«А деньги? Пропил?»
«Чуточку… Да рази их все пропьешь?!»
"Сколько всех-то?"
«Мильоны…»
«Где?!».
«Там», – махнул я рукой в сторону туалета и отключился.
Очнулся на белых простынях. Лежу тихо, как мышь, трясун ознобить начинает… Теща появляется, да стакан ко рту.
– Похмеляйся, милок. Только но чуть-чуть, не в раз.
И стакан мне протягивает.
Вот она, думаю, горячка, началась…
– Мамашка моя как узнала, что деньги целехоньки, – прямо не своя стала!
Пока Толик по селам самогоном наливался, закрылось это «МММ» и сбережения у людей пропали. А ее – не только вернулись, так еще и нажили сколько!
Самолично Толю из запоя выхаживала, что дите малое. И бульон тебе из рыночной курочки, и спиртное по каплям, как лекарство, и таблетки нужные достала, чтоб не трясло его так да чтоб крыша не съезжала… Да все повторяла мне и ему: «Перст судьбы это, перст судьбы!»
– Ну да, а я как к жизни-то вернулся, тоже задумался. Отродясь у меня сразу столько не было… И подумалось: ведь и этакую прорву пропить можно, это ж как жалко! Короче, посоветовались мы с Алкой да пошли закодиро-вались. На пару. Чтоб, значит, никому не обидно было да и без соблазну.
Ну а на деньгах сидеть без толку – тоже смысла никакого. Вкладывать во всякие там фонды – себе дороже станет. Вот мы и решили сами. Я «рафик» старенький купил, теша – палаточку при рынке сняла… Поехал по селам…
– И как? Прибыльно?
– Да в накладе не сидим. – Взгляд Толика серьезен и спокоен. Словно после этого лета – другой человек стал. А он и стал другой. Никто ему не указ, знает, что делает, знает для чего и для кого, и – сам за все в ответе. И еще: появилось в нем то, чего раньше не было, – достоинство.
– А поборами не беспокоят?
– Как же без этого. Да договариваемся, по-божески. Я ж всех этих пацанов сызмальства знаю. Их работе – тоже не позавидуешь…
– Это уж точно!
– Жаль, образования у меня нет. Вот тебя взять: и зарабатываешь хорошо, и ни от кого не зависишь…
– Когда как.
– Хорошо бы и Лешка мой так бы…
– Каждому свое…
– Это точно.
– А я вот одно понял: на простом продукте хорошо заработать можно, если с умом. Ведь нормальный человек, который не перекормленный, он же натуральный продукт любит… И про одежду то же скажу, и про все… Да чтобы с гарантией, что картошечка, к примеру, на чистом навозе выросла, без химии, что мясо – утром еще мычало. Спрос такой, что только давай! Я вот, к примеру, думаю…
Дальнейшие рассуждения я слушаю вполуха. Суть их сводится к простой и давно заученной формулировке:
…Чем государство богатеет, И чем живет, и почему Не нужно золота ему, Когда простой продукт имеет.
Улучив в разговоре паузу, благодарю хозяйку за царский обед. Алла сияет от удовольствия. Встаю:
– Пойду вздремну с дороги.
– А чего ж в поезде, не спалось? – спрашивает женщина.
– Не так, чтобы совсем не спалось…
– Видать, попутчица попалась… разговорчивая, – подмигивает Толик.
– Толян, что-то я особо молчаливых среди женщин и не помню, – киваю на Алку.
– Это ты в точку! Любой бабе язык почесать – нет слаще развлечения!
– Вот уж тут ты не попа-а-ал, – тянет Алла.
– Ну ясно, исключая это дело…
– Да ладно. А что до болтовни – кто битый час языком молол, я, что ли?
Бабы!.. На себя посмотри.
– Так я по делу. Вроде как по-соседски.
– Отстань уже от человека. Дай отдохнуть.
– Так разве я… Вот, блин! – Толик сочувственно повернулся ко мне:
– Ну как с бабами еще разговаривать – все по-своему перевернут… Ты это… Ничего, если наше барахлишко у тебя чуть полежит, пока распродадим?..
– Мне не мешает. Да и дома я вряд ли засижусь.
– Оно да… Щас не покрутишься – дак без штанов будешь.
– И без шляпы… – Направляюсь в свою комнату.
– Дрон…
– Да?
– Я вот чего подумал… А вот кабы я знал, когда это «МММ» прикроется, да деньги большие имел, да вложил бы все, да вынул вовремя… Ну, натуральные деньги, доллары… Я бы это… Миллионы бы нажил… А?..
– Нет.
– Не нажил бы?
– Не миллионы. Миллиарды.