Глава 5
Поцелуй Сони и прошлое капитана
Дирк поднимался на мачту легко и быстро, не прошло и десяти минут, как он оказался рядом с мальчиком. Штурман умудрился, встав рядом с Даней, ничего не говоря, одной рукой перехватить его ремнем под мышками и привязать к себе. Таким образом, Данила оказался привязанным к его спине. Какое положение при этом принял штурман невозможно описать, такое мог проделать только опытный ловкий хладнокровный спортсмен. Потом Дирк, держась одной рукой за ванты, схватил Даню сзади за футболку и сказал по-английски: «Бери меня за плечо, не бойся, я тебя держу, оторви одну руку от каната, держись крепче, цепляйся за меня ногами». Данила оторвал руку, потом сразу опять вернул ее на прежнее место, но с третьей попытки, все-таки схватился за плечо своего спасителя. Еще пять минут ушло на уговоры. Наконец, он оказался на спине помощника. Даня изо всех сил обхватил шею штурмана.
«Не дави, ты меня задушишь, держись за плечи», – сказал Дирк как можно спокойнее. Внизу Соня плакала. Когда ноги штурмана достигли палубы, было совсем темно и кто-то зажег несколько факелов, один на носу, один на корме, и еще по два около бортов напротив центральной мачты. София разрыдалась, она бросилась к Даниле и попыталась отвязать его, но у нее ничего не получалось.
«Данила, маленький мой, ты цел!» Кто-то из матросов быстро развязал ремень.
Даня, сконфуженный и красный, сказал:
– Я бы мог сам спуститься, но руки оцепенели.
– Ты же мог убиться, бессовестный, скажи хотя бы спасибо.
– Спасибо.
Он съежился, втянул голову в плечи и быстро побежал к корме.
Соня схватила руку помощника капитана и стала ее трясти, София плакала и дрожала.
– Спасибо вам, большое спасибо, вы спасли моего брата.
Она забыла об иронии, ею владело искреннее чувство.
– О, для вас я готов сделать все, что угодно, вы пришли сюда, чтобы скрасить мое унылое существование, я сразу это понял и все время наблюдаю за вами, – в глазах штурмана горел какой-то холодный огонь, а губы искривила пошлая улыбка. Соне стало не по себе. Вдруг он неожиданно притянул Софию к себе, его сильные руки прижали ее спину, и он на несколько секунд впился в ее губы своими губами, потом оторвался и быстро пошел прочь. Все смотрели на них, послышался смех и одобрительные выкрики.
Соне показалось, что ее сердце свело от волнения, как от свежего ледяного ветра.
Помощник капитана уже отошел, а она как будто продолжала чувствовать его сильные холодные губы на своих губах, у нее слегка кружилась голова, хотелось, чтобы он снова сжал ее в своих объятиях. В этом поцелуе было что-то необыкновенно прекрасное. Это острое сладкое пронизывающее ощущение близости во время поцелуя, которое она почти забыла, было как наркотик. Может, ради этого стоит забыть привычную жизнь и остаться с этим почти незнакомым, но безумно привлекательным человеком? Но где-то глубоко в сердце к этому чувству почему-то примешивалось какое-то скрытое страдание, тревога и страх.
Но Соня уже привыкла к душевным терзаниям. В конце концов, какими бы ни были ее ошибки, они не таковы, чтобы хоронить себя заживо. И отказываться от близости с мужчинами. Она еще так молода и из-за своей депрессии практически перестала жить. Хватит предаваться этим болезненным воспоминаниям, жизнь продолжается, она сильный человек и еще, сможет стать счастливой. Наверное, сможет.
Капитан не видел поцелуя. Он схватился за борт корабля и как будто плакал, его сильное большое тело содрогалось. «Это я, я во всем виноват, – повторял он, – я вас так долго искал, я приношу несчастье всем вокруг, только не вы!» Соня увидела, что корабль поплыл, и удалялся от берега все быстрее и быстрее. Он шел как будто сам собой, парусов никто не натягивал, и не было слышно команд. София опомнилась и бросилась к капитану: «Почему вы поплыли? Нам надо срочно сойти на берег!».
Она стояла в старинном платье и жемчужном ожерелье, прохладный ветер развевал ее волосы, вокруг сновали люди в странной одежде, горели факелы. «Неужели это все происходит со мной?» подумала Соня. Капитан обнял ее за плечи: «Ты моя дочь, и я должен тебе кое-что рассказать, мне очень жаль, но вы пока не сможете сойти на берег». В его глазах была такая боль, что Соне стало жаль его. «Может, он сошел с ума, – подумала она, – на этом корабле ничего удивительного». «Но я не ваша дочь, почему вы так говорите?» – спросила она мягко.
«Это старая история», – грустно начал капитан.
Он стоял и смотрел на Соню, она похожа на него, все-таки похожа. Капитан полюбил их сразу, ее и этого веселого задорного мальчика, который, конечно, очень плохо воспитан и не имеет понятия о чести семьи, но если бы Данила пообщался с ним побольше… Эта смешная красивая девочка чем-то напоминала Филиппу жену, когда он с ней познакомился. Как тяжело, за что Господь так сурово наказал его, неужели он хуже всех людей, вот сейчас опять к душе подступает эта злая гнетущая тоска, знакомая капитану еще с молодости. Эта жестокая беспросветная печаль уже приходила к нему во время многодневных скитаний по морю, во время страшного шторма, когда огромные волны накатывали на корабль, но смерти не было, и капитан уже ни в чем не находил радости ни в алкоголе, ни в женщинах. Эта тоска появилась еще в Амстердаме, но там он еще мог забыться…
Филиппу вспомнились узкие улочки с готической архитектурой, высокие соборы, каналы с легкими быстрыми парусниками летом и звенящими коньками зимой, кабачок через два квартала, где жила веселая молодая жена старика-кабатчика Грета. Эта женщина была полной противоположностью доброй работящей и набожной жене Филиппа. Грета была порочна до мозга костей, сколько раз он собирался бросить ее. Капитану было противно представлять, что она делает с другими мужчинами, навещавшими его любовницу, и думать, знает ли ее старик, как она живет. Настолько противно, что Филипп испытывал к ней странное чувство, страсть, граничившую с ненавистью. Ему нравилось причинять Грете боль, но ее глаза ни разу не наполнились слезами, она только смеялась своим глубоким гортанным смехом и предавалась страсти с удвоенной энергией. Каждый раз, возвращаясь из плавания, капитан снова шел к жене кабатчика, его как магнитом тянуло снова увидеть ее черные как смоль волосы и пронзительные огромные черные, горящие неистовым огнем глаза. «В глазах Греты горит адский пламень», – шептались завсегдатаи кабачка.
Они почему-то хорошо понимали друг друга, Филипп и эта циничная почти всегда улыбающаяся женщина, ее улыбка дышала жизнью, а движения уверенностью и какой-то насмешливой силой. Бессчетное число раз капитан уходил с Гретой в каморку над кабачком. Там она умела довести его до полного изнеможения, а потом успокоить долгими историями о цыганском таборе, с которым она якобы путешествовала когда-то. «Грета, Грета, дорогая, ты одно мое спасение, без тебя тоска, жизнь кажется серой» – думал он, и утомленными от ненасытных ласк руками прижимал к лицу ее черные кудри.
К своей жене Эльзе, он испытывал другое нежное чувство, жалость и привязанность, она стирала каждый четверг, по средам чистила фарфор, а по воскресеньям обязательно ходила в церковь в нарядной одежде. Они познакомились, когда капитан был еще очень молод. Он был из обедневшей дворянской семьи, получил довольно хорошее по тем временам образование, имел неплохие манеры. В юности как-то на все хватало времени, в промежутках между гулянками будущий капитан прочел довольно много книг. Его жена была дочерью работящего ремесленника, Филипп заприметил ее в церкви, куда заходил грешным делом, чтобы посмотреть на порядочных девушек. Стройная невысокая с не совсем правильными тонкими чертами милого юного лица, она свела его с ума своими удивительными глазами, восторженными наивными и в то же время мудрыми. В те годы он был очень привлекателен и хорошо сложен, когда хотел, мог красиво говорить и пользовался успехом у противоположного пола.
Филипп уже был знаком с продажными женщинами, но невинные девушки, любви с которыми у него еще никогда не было, возбуждали необыкновенную нежность и острое трепетное желание до боли в сердце. Он проводил Эльзу, и через полгода она стала его женой. Она была такой веселой, так заразительно смеялась, лучше всех девушек собирала тюльпаны весной и все время мечтала о ребятишках, с которыми она будет ходить в церковь и шить самые лучшие яркие наряды. Ночи, ночи, множество ночей в спальне на втором этаже в маленьком чистом домике слились в его воспоминаниях в одну, полную нежности и грусти. У нее были белокурые волосы, они пахли чистотой и почему-то хлебом, большие голубые глаза. Странно, но со временем с ней стало меньше душевной близости, чем с Гретой. Может, жена капитана догадывалась о его изменах, но не говорила. Как он теперь жалеет, что не сказал Эльзе тогда, что любит, то есть говорил, но мало, недостаточно, не так, как нужно было. А теперь Филипп уже никогда не увидит ее большие грустные глаза с выражением упрека.
Он почему-то думал, что жена больше него виновата в том, что у них так долго не было детей. А, может, дело было как раз в нем. Сначала Филипп очень любил Эльзу. Он знал – что бы он ни делал, она будет ждать своего капитана из плаванья хоть сто лет и встретит со счастливой улыбкой, а когда он был дома, им было весело и хорошо вместе. Эльза прощала ему приступы дурного настроения и старалась развеселить.
Но потом произошло несчастье. Когда жена, наконец, забеременела через две зимы после свадьбы, Филипп как всегда задержался в кабачке, а она неловко поскользнулась и упала с лестницы, ведшей на второй этаж. Он долго не мог простить жене этой неловкости. Но тут была ее вина? Эльза, милая Эльза, она так любила его когда-то. Как они мечтали, что они все вместе с четырьмя детьми, его жена хотела именно четырех, трех мальчиков и одну девочку, пойдут на луг летом плести венки, и кататься зимой на коньках. А после того случая она долго не могла забеременеть. Эльза стала печальной и часто плакала. Но у Филиппа не хватало великодушия, чтобы утешить ее.
Проходили годы, и ему становилось грустно, что у него нет наследника, и в доме не слышно детского смеха. И в этот одинокий дом капитану не хотелось возвращаться, и он опять искал утешения у Греты, а на жену хватало все меньше нежности.
Как Филипп тосковал и расстраивался и считал, что Эльза, почему-то только Эльза виновата в том, что они потеряли ребенка. Грета знала, как избавляться от детей, но не знала, что сделать, чтобы его жена, наконец, забеременела, об этом любовница говорила тихим страстным шепотом, и ее слова усиливали душевную боль. Но смех Греты, ее улыбка мучительно и сладко манили к себе, это был затягивающий омут. Капитан не мог порвать эту связь, которая проникала до самого сердца.
А как он был счастлив, когда узнал, что его жена ждет ребенка второй раз через пятнадцать лет после свадьбы. Ее несчастное худенькое лицо изменилось, будто озарилось каким-то новым светом и супруги как в молодости много смеялись и опять стали предаваться мечтам, жизнь как будто вернулась к ним, а потом он ушел в плаванье. Потом… нет, это невыносимо. Филипп не дождался самого большого счастья, своего маленького продолжения. Ему было так тяжело все эти пятнадцать лет, и капитан стал жестоким человеком, внутренняя боль и раздражение не давали покоя, и он вымещал свою злость на людях, старался быть сильным. И теперь эта боль, это невыносимое страдание будет с ним всегда, Филиппу больше никогда не пойти вечером в таверну, не пройтись по средневековым улочкам, которых больше нет. Неужели он прогневал Господа больше всех людей? Может, капитан был не самым хорошим человеком, но он любил свою жену и ребенка, пусть эгоистично и недостаточно, но все же… Филипп казался самому себе храбрым, мужественным и благородным…
На суше он чувствовал себя неуютно. Мимо проезжали роскошные кареты, днем и ночью они гремели по мостовой мимо окон капитана. Даже лавочник с добродушной физиономией, торговавший сладостями напротив его дома, был, казалось, богаче его. Филипп узнавал, что такой-то стал продавать масло, а такой-то овечью шерсть и разбогател. А люди, которые владеют ост-индской компанией, имеют баснословные прибыли, все акции уже раскуплены, и он уже не сможет их купить. Капитану тоже хотелось бы иметь роскошный экипаж, приобрести самый дорогой флейт и работать не на кого-то, а на себя. Неужели он не такой умный, как они, люди с огромным состоянием? Да, наверно, не такой, а может, у него просто нет таланта к коммерции, деловой хватки, ему не повезло и он никогда не сможет разбогатеть. Они с Эльзой, конечно, будут сводить концы с концами, и его жена будет чистить фарфоровую посуду и одеваться не хуже соседей, но Филипп никогда не станет таким как люди, имеющие большие деньги, хозяева страны, он – никто.
Проклятое маленькое жалованье на корабле. Чем он хуже людей, сумевших заработать себе состояние, почему не он? Может, капитану и удалось бы стать богатым и могущественным человеком, если бы не эта страсть к морю и кораблям, к соленому ветру. У него была редкая интуиция, он чувствовал паруса, ветер, приближенье шторма. Филиппу безумно нравилось угадывать смену направления ветра, справляться с бурей, покорять стихию. И когда он, усталый промокший измученный и охрипший, бывший вместе с командой на краю гибели, стоял после шторма на омытой дождем палубе и чувствовал, как успокаивается море, которое не смогло его погубить, бывало, что его сердце наполнял какой-то дикий звериный восторг, первобытная безбрежная радость бытия. И порой Филиппу казалось, что он жалкий неудачник, но, плывя на своем летящем флейте при попутном ветре, капитан чувствовал свободу, ощущал себя хозяином моря. И тогда на время уходили эти грустные мысли.
Большая часть его ночей это были долгие ночи на корабле, когда выматывает качка и матросы в душных смрадных маленьких кубриках сходят с ума, с ними тяжело общаться, они понимают только язык силы. Матросы не любили капитана, а многие ненавидели за его приступы ярости, когда он становился жестоким и невыносимым, его считали храбрым, но злым человеком.
Но он никогда и никому не признавался, что в глубине души любит и понимает их, этих грубых людей, которые отправились скитаться в море, потому что им не нашлось места на суше. И которые не знали иной радости, кроме как забыться в объятиях продажной девки в порту или за кружкой рома. Ведь он, по сути дела, похож на них. А что еще дает жизнь, кроме этих кратких удовольствий и почему Господь так жесток, что и это хочет отнять у нас? Ведь разврат и пьянство считаются грехом.
Капитан очень устал от жизни. Но когда-то он все-таки любил, любил море, качку и соленый ветер, это чудесное ощущение полета, когда корабль подчинялся ему и шел на всех парусах. Капитан чувствовал свой парусник, как сильную капризную женщину, с которой сложно справиться, но возможно тому, кто привык к ней и знает, как воздействовать на струны души. Он не так часто бывал дома и на многие месяцы уходил в плаванье. Еще мальчишкой Филипп начал обучаться морскому делу на корабле. Повидал много стран и портов, возил на своем корабле чай, медь, серебро, текстиль, хлопок, шёлк, керамику, пряности и опиум, побывал в Индии, Китае, Цейлоне и Индонезии.
Он перенес множество штормов, нападений пиратов, товар часто пропадал из-за бурь, грабителей и других злоключений. Капитан порой не знал куда плыть, и ему подсказывало только чутье. Жаркая удивительная Индия, острова с пальмами и кокосами, нападения пиратов, все это были сложные, опасные и утомительные будни. Но, наверно, Филипп согласился бы плавать, даже если бы за это платили еще меньше, за те моменты, упоительные мгновения, когда корабль шел под попутным ветром, сияло солнце, и не было видно горизонта. Бескрайняя морская гладь в спокойную погоду снова и снова завораживала его, и капитану хотелось без конца смотреть и смотреть туда, где море сливается с небом, на искрящиеся волны, и чтобы солнце светило ему в лицо. И тогда мир почему-то виделся иным, Филипп чувствовал себя почти счастливым, и ему казалось, что впереди ждет нечто волнующее и прекрасное.
Капитан никому не мог об этом рассказать, никто даже Грета не поняла бы его, это была их с морем тайна. Так оно вознаграждало Филиппа за все страдания, за изнурительные штормы, смрад на корабле, бесконечную качку, бессонные ночи, когда в любой момент могли напасть пираты или парусник мог потонуть во время штора, и жизнь висела на волоске. Он каждый день пил ром на корабле, алкоголь помогал забыться среди постоянного напряжения, опасностей и бурь.
В то последнее плаванье капитан отправился через месяц после того, как узнал о беременности жены, ему хотелось сократить расстояние, плыть только вперед, быстро добраться до Индии и вернуться. Раньше Филипп не спешил домой, но именно тогда ему очень хотелось как можно скорее вернуться и увидеть долгожданного наследника, но его ждало новое препятствие.
Отчего произошло то несчастье? Капитан решил во чтобы то ни стало обогнуть мыс Доброй Надежды и не задерживаться из-за бури. Он был тогда пьян, Филипп мог долго пить и не пьянеть, и при этом твердо держаться на ногах как все моряки, но в тот вечер он выпил слишком много. Был страшный шторм, и команда взбунтовалась, они хотели переждать в безопасной бухте. Ведь его матросы была опытными, и знали, что в этих местах бывают волны-убийцы и самые опасные морские волнения, во время которых суда кренятся на тридцать сорок градусов и легко могут погибнуть. Волны захлестывали корабль и окатывали матросов с головы до ног, шел ливень, приходилось ставить все новые паруса.
И, когда один не очень молодой матрос, лидер среди моряков, тоже сильно пьяный, ответил бранью на приказ капитана продолжать путь и громко закричал, что нужно возвращаться в гавань, Филиппа охватил приступ ярости. Капитан не мог позволить себе задержку именно тогда, он страшно устал от этих бесконечных препятствий, всю жизнь мешавших ему, и в тот момент Филипп чувствовал себя хозяином моря, которому все по плечу.
И капитан бросился к тому человеку. Его звали Франк, он казался очень рослым даже среди высоких голландцев, и у него был безобразный шрам через всю щеку. В драке Филипп не победил бы его. Франк был очень гордым, не просил о пощаде и решил сопротивляться до последнего, он считал себя сильнее капитана. Но последний достал пистолет, который всегда носил с собой, и неожиданно выстрелил бунтовщику в ногу. Франк согнулся, его лицо исказила гримаса, по толпе моряков пронесся громкий ропот. Тут Филипп словно обезумел, он схватил матроса за плечи и резко толкнул его за борт. С тех пор капитану часто снилось лицо убитого им человека, обветренное пьяное с крупными чертами и глаза, да почему-то именно глаза, с безумным отчаянным блеском.
А шторм все усиливался. Это было страшное зрелище: огромные волны выше человеческого роста каждые несколько минут опрокидывались на корабль, и казалось, что он проваливается в преисподнюю. Завывал ветер, небо было почти черным, сильный ливень заливал лица, скрипели мачты. У Филиппа пронеслось в голове, что им уже не спастись, и тут он увидел человека в светлой одежде около кормы. Капитану пришло в голову, что это дьявол, «в образе ангела света». Филиппу почему-то вспомнилась именно в тот момент эта фраза откуда-то из религиозной литературы, которой было много в доме его родителей, и он часто читал ее, когда увлекался религией в раннем подростковом возрасте. «Может быть, это сатана, который всю жизнь мешал мне», – подумал капитан.
Было что-то такое, что мучило его с молодости. До того как он уехал в Амстердам, Филипп между плаваньями жил со своими родителями, обедневшими дворянами, добрыми и богобоязненными людьми, в городке Стратен, он ненавидел эту спокойную жизнь. На него почти каждый день находили приступы беспричинной тоски, и тогда все виделось в черном свете, и он чувствовал неприязнь к окружающим и порой не помогали даже несколько кружек доброго двойного голландского пива. В молодости Филипп редко ходил к исповеди, но один раз пошел и рассказал об этом. «Меня часто мучает тоска», – сказал он. «Тебя мучает дьявол», – сказал добрый пожилой пастор с грустными глазами. «И что мне делать?» «Молиться», – ответил священник. «Но мне это не помогает». «Молись», – повторил пастор.
«Да, Господь очень жестоко наказал нас всех этой жизнью на земле», – порой думалась Филиппу в такие темные минуты. И только во время развлечений становилось легче и то не всегда. Многие считали капитана мрачным человеком, его хмурое лицо очень часто искажала гримаса недовольства и злобы. И Филиппу казалось, что никто не понимает его. Ни один человек не знал о причине его плохого настроения, об острой внутренней боли и тоске, возникавшей внезапно и подавлявшей его, она с годами усиливалась, мучила его, и с ней он ничего не мог поделать. Эти тяжелые чувства часто переходили в злобу, которая выливалась в жестокие поступки.
И когда явился тот светлый человек на корме, капитану было очень плохо на душе. Не предвиделось конца страшному мучительному шторму. Филипп чувствовал, что до бухты им все равно не доплыть, он только что совершил убийство, у него было самое дурное настроение, смешанное с яростью и отчаянием, и не хотелось жить. Странный человек в светлых одеждах, от которого по темному морю во все стороны расходилось сияние, спокойно произнес: «Я могу помочь тебе, я посланник Господа». «Это, наверно, пьяный бред, такое на днях было у боцмана и Питеру показалось, что он видит дьявола, – подумал Филипп, – это, наверно, сатана, притворившийся добрым духом. Я же недостоин, чтобы мне явился настоящий ангел, а если это и так, то пусть он мне скажет, зачем Господь так мучает меня и нас всех! Нет, не хочу! Это будут опять туманные красивые слова как в Библии, которые невозможно применить в жизни. Но почему мне так плохо? Я так хотел избавиться от этого внутреннего мучения с молодости, но Господь ни разу не ответил мне. Посмотрим, ответит ли он сейчас».
«Я не нуждаюсь ни в чьей помощи! Я сам смогу обогнуть этот мыс и вернуться домой с товаром! Да будут прокляты небеса, которые не слышат нас и которым наплевать на наши страдания!» – крикнул Филипп.
И тогда человек в светлой одежде произнес…
Но тут Соня вывела капитана из минутной задумчивости.
– Вы обещали объяснить, что происходит, когда вы нас отпустите? – спросила она нетерпеливым и раздраженным тоном.
«Как я могу все объяснить этой милой красивой девочке, которая уже испытала горечь потерь, но еще многого не может понять? Я сразу полюбил ее как свою дочь, – задумался Филипп, вздохнул, и морщины на его высоком лбу стали еще глубже. – Ну не могу же я вот так сразу рассказать правду, хотя, к моему ужасу и большому сожаленью, все равно придется это сделать. К тому же она, похоже, считает меня сумасшедшим».
– Понимаешь, милая, мы очень давно плаваем на этом корабле, – сказал капитан мягко, как разговаривают с маленькими детьми.
– Это меня не волнует, сколько времени вы плаваете, – продолжала Соня ехидно и зло, – а интересует только, зачем вы нас обманываете, и когда мы попадем домой.
Капитан решил начать издалека.
– Понимаете, дорогие мои, помимо нашего мира существует невидимый мир, который нельзя увидеть или потрогать, он живет по своим законам, но связан с нашей реальностью.
– Да, конечно, я знаю про другой мир, я смотрел фильм «Адвокат дьявола» и читал много книг о вампирах, – серьезно сказал Данила.
А потом после небольшой паузы Даня вдруг испуганно спросил:
– А, может, вы один из них?
– Из кого? – не понял Филипп.
– Ну, воины сумрака, иные, – осторожно вполголоса произнес Данила.
Капитан отвлекся, он смотрел то на темное небо, то на компас.
– Да, Даниэл, наверно, можно и так сказать, – рассеянно ответил Филипп.
– Я так и знал, что они существуют, я это подозревал, – в голосе Дани была какая-то смесь ужаса и восторга, – умоляю, не пейте мою кровь, я готов пройти обряд посвящения.
– Что? – Филипп удивленно посмотрел на Данилу. – Ты думаешь, что я пью кровь? Откуда такие странные мысли?
– Он не вампир, придурок, опять меня позоришь, начитался всякой дряни, лучше бы читал то, что в школе задают, – зло прошипела Соня.
Тут их прервал громкий бас боцмана:
– У нас больше нет времени, капитан.
– Что это значит? – крикнула Соня. Но ей почему-то никто не ответил.
«Я уже привык к этому, но вот сейчас все повторится снова, – Филипп устало нахмурил брови. – Почему мы все на этой земле привыкаем к страданиям? Они часть нашей жизни и после них острее чувствуется радость и, наверно, в несчастьях есть какой-то непонятный жестокий смысл. По сути дела у меня никогда ничего и не было кроме боли. Может, если бы я был богат, все бы было по-другому, и я сейчас мог бы вспомнить что-то особенное. Но стал ли бы я счастливее? Я не могу этого знать. Почему Бог дает одним людям все, а другим ничего? Или это тоже только иллюзия? Все проходит, исчезает в вечности, которой все равно, что мы все мучаемся на земле каждый по-своему. Я так страшно устал, вся душа выжжена дотла. Не осталось ничего, кроме этих детей, которых я не могу, не имею права потерять. Я так много думал о них и искал, и теперь они должны жить нормальной жизнью и быть счастливыми! Неужели этого никогда не будет? И я в этом виноват». Капитану стало невыносимо больно от этой мысли, он сжал кулаки и на ладонях остался глубокий след от ногтей.
Неожиданно они оказались в молочно-белом тумане, он рассеялся также быстро, как и пришел. И вдруг стало светло, в небе палило жаркое солнце. Корабль мерно покачивался на волнах среди бескрайнего океана. Воздух был уже влажный, а не такой сухой, как у берегов Турции.
«Вам надо надеть что-нибудь на голову, – засуетился Филипп, – здесь очень страшное солнце». Действительно, палило нещадно, им стало жарко. Соня накинула на голову шелковый платок, который был у нее на плечах, а Даниилу Филипп нахлобучил на голову соломенную шляпу, которую принес один из матросов. Сам он остался с непокрытой головой. Казалось, его это не пугало.
Они увидели, что у штурвала стоит помощник капитана. Он был одет в не то клеенчатую, не то парусиновую робу, с множеством застежек, похожую на комбинезон, с откинутым капюшоном. На голове у него была та же треуголка.
«Где мы?» – испуганно крикнула ему Соня.
«Примерно семь градусов северной широты, девяносто один градус восточной долготы. Добавлю для личностей с особым уровнем развития, которым эти цифры ни о чем не говорят, недалеко от восточного побережья Центральной Америки», – бодро ответил Дирк по-английски, насмешливо улыбаясь Софии.
«Сколько у нас еще времени?» – спросил капитан, хмурясь.
«Не более пятнадцати минут», – ответил штурман.
«Что это значит? Как мы здесь оказались?» – крикнула Соня, чтобы все ее услышали и хоть кто-то ответил. Она старалась не подать виду, что ее охватила сильная тревога.
«Это значит, через пятнадцать минут начнется сильный шторм. Мы всегда оказываемся в ненужном месте в ненужное время», – усмехнулся штурман. Он был совершенно спокоен, как будто им предстояла обычная прогулка.
«Готовьте паруса!» – крикнул Дирк. Боцман уже стоял на палубе в клеенчатом плаще с множеством застежек. Он приложил к губам дудку, висевшую у него на шее, и раздалась пронзительная звонкая трель. На палубу высыпали матросы. Они тоже были в плащах из грубой ткани типа брезента.
«Эй вы, бездельники!» – загрохотал боцман. Дальше посыпались команды на голландском языке, которые и Соне, и тем более Даниилу, который не знал языка, трудно было не то что запомнить, но и повторить. Звучали такие слова, как грот, марсель, фок, бромбрамарсель, грот фок, бушприт, стеньга, Рейн, поднять, отпустить, и множество других морских терминов.
Матросы засуетились, стали разворачивать и поднимать паруса, свернутые на палубе. Они работали с большим трудом, многие не протрезвели и еле держались на ногах. Соне было не по себе, какое-то раздражение, злоба и внутреннее напряжение почти всех окружающих, казалось, чувствовались в воздухе. Матросы карабкались на мачты, тянули канаты под громовые крики боцмана. Последний пересыпал свою речь отборной руганью на голландском языке, используя витиеватые непристойные выражения, не приставшие доброму христианину, которым он себя сам рекомендовал.
Из этих замысловатых ругательств самым приличным было выражение «сын свиньи и монаха». Соня поморщилась.
«Я не понимаю, зачем вы все время хотите нам пустить пыль в глаза? Что вы задумали? Что происходит? Что за всем этим кроется? – София старалась перекричать скрип мачт, обращаясь к капитану, на глазах у нее выступили слезы, она начинала впадать в истерику. – Все равно вы хозяин положения, мы на вашем корабле, далеко от берега, так откройте, наконец, ваши карты! И еще, какой может быть шторм, ведь на небе не облачка, ни ветерка?».
«А посмотрите вот на это», – капитан показал в сторону кормы. Действительно, на краешке неба, за кормой корабля ясно обозначалась черная полоса, которая медленно-медленно поднималась все выше и выше, отвоевывая все больший участок голубого неба. – Приближается буря.
Но Соню это нисколько не убедило. «Свяжите нас с ближайшим Российским консульством», – сказала она.
«Все потом, потом. Поверьте, я бы очень хотел, чтобы вы покинули корабль, но, боюсь, это невозможно», – ответил капитан. Тут парусник качнуло, и Соня едва устояла на ногах. Филиппу пришлось схватить ее за плечи, чтобы удержать.
– Идите скорее в каюту, начинается страшная буря. Плотно прикройте двери, держитесь крепче и не выходите. Делайте все, что я говорю, я желаю вам только добра, со временем вы обязательно все узнаете, – строго сказал капитан, внимательно глядя ей в глаза.
София почувствовала, что не может ослушаться его. «Наш похититель психологически подавляет окружающих, он страшный человек», – промелькнуло у нее в сознании, корабль сильно качало, и надо было торопиться. Соня и Данила прошли в каюту для знатных пассажиров или гостевую каюту, как ее еще называл капитан. София плотно прикрыла дверь и пыталась ее запереть, но мудреный засов не поддавался, а ключа не было.
Потом Соня с досадой пнула дверь ногой и набросилась на Данилу: «Это ты во всем виноват! Ты с твоим любопытством! Мы теперь влипли! Ты понимаешь, нас похитили, неизвестно с какой целью! Мы не можем знать, какие еще у них намерения, может быть, нас разрежут на органы». «Что ты выдумываешь какие-то страшилки? – спросил Данила. – Почему это я виноват? Ты сама захотела идти с Филиппом. Мне почему-то кажется, что он не злой, такой мужественный человек, даже на нашего отца похож». «Ты ничего не понимаешь», – грустно сказала Соня. Вспышка ярости прошла, и ее внезапно охватила гнетущая апатия и тоска.
Соня лениво препиралась с Данилой еще минут пять, от этого ей было как-то лучше на душе. Потом Даня придумал: «Вот что, я сбегаю сейчас в его каюту, капитан занят на палубе. Если там открыто – принесу два пистолета и побольше пороха». «Ты что, зачем?» – крикнула София, но ее брат уже выбежал за дверь.
Соня столкнулась с чем-то страшным неизвестным и непонятным, и теперь она была в полной растерянности, страх парализовал сознание. И это на самом деле только она, как старшая, виновата в том, что они с братом здесь оказались, чувство вины было особенно мучительно.
Данила выскочил за дверь, но не дошел до каюты капитана, так его поразила перемена, произошедшая в окружающем мире. Уже не было так жарко, воздух стал очень влажным. Сильный ветер дул прямо в корму, надувал паруса и корабль удивительно мягко и быстро скользил вперед по волнам.
Половина неба за кормой была покрыта черными тучами, которые с ужасающей быстротой неслись вперед и заволакивали все больше и больше пространства.
А под тучами все слилось в какую-то серую массу, и ничего нельзя было разглядеть – видимо, хлестал ливень.