Об экономике – с улыбкой (сборник). Михаил Эм. Экономическая история за неделю (Михаил Эм, 2012)

Предисловие

Уважаемые дети!

Вам, разумеется, известно, что Робинзон – герой знаменитого романа английского писателя Даниэля Дефо. Робинзон попадает на необитаемый остров, где с ним случается множество увлекательных происшествий. Книга о Робинзоне приобрела такую популярность, что примеру Даниэля Дефо последовали другие писатели, которые стали отправлять своих героев на необитаемые острова. Скоро в мировом океане не осталось необитаемых островов, не заселенных литературными Робинзонами. Какую книгу не откроешь, первым делом видишь необитаемый остров с пальмой посередине и маленькую человеческую фигурку, призывно размахивающую руками.

Такие книги – о людях, попавших на необитаемый остров, – стали называть робинзонадами. Самой удачной робинзонадой в мировой литературе – после «Робинзона Крузо», разумеется, – стал роман французского писателя Жюля Верна «Таинственный остров». Вы его наверняка читали… ну, просто обязаны были прочитать, а если еще не прочитали, немедленно пойдите и библиотеку и прочитайте. Очень интересная книга, честное слово.

Казалось бы, сочинять «робинзонады» после Даниэля Дефо и Жюля Верна нет никакого смысла – все равно лучше не напишешь, – однако вошедшие в раж писатели не унимались. Отчаявшись создать более значительное литературное произведение, они дошли до того, что принялись сочинять в форме робинзонад экономические трактаты. То есть они помещали героя на необитаемый остров и начинали следить за тем, как бедняга выкручивается из сложных жизненных ситуаций – таким способом авторы демонстрировали действие своих экономических теорий. Хотя в этом имелся определенный резон: Даниэль Дефо, помимо того что был писателем, был еще и опытным экономистом, так что помещать героя на необитаемый остров – прихоть, конечно, экономическая.

Я по примеру прославленных коллег тоже решил отправить героя на необитаемый остров. Но то ли автором я оказался неопытным, то ли мой Робинзон в сравнении с их Робинзонами имел чересчур самостоятельный характер, но учебника как-то не получилось. Получилась веселая книжка о том, какие тяжелые мысли одолевают Робинзона на его необитаемом острове, какие трудности приходится ему преодолевать и как понемногу, кирпичик за кирпичиком, выстраивается на необитаемом острове причудливый экономический мир.

Прочитайте сами, что у меня получилось…

День первый

Большинство людей не подозревает, откуда в холодильнике берется еда, почему нельзя бросать мимо урны конфетные обертки и кто платит за бесплатные полиэтиленовые пакеты в супермаркете. Эти люди пользуются благами цивилизации, не задаваясь вопросом, каким образом блага человечеству достаются – но ровно до тех пор, пока не окажутся предоставлены сами себе. Тут-то им и приходится поломать голову над важными хозяйственными мелочами, над которыми они раньше и не задумались бы.

– Стюард, фруктовый коктейль, пожалуйста! И поживее! – крикнул Робинзон стюарду, как поступал всегда, когда ему чего-нибудь хотелось.

Стюард – это официант на корабле. Из того, что Робинзон позвал стюарда, а не простого официанта, вы можете заключить, что Робинзон находился на корабле. И это будет совершеннейшей правдой, потому что Робинзон действительно находился на палубе корабля – огромного океанского лайнера, плывущего посреди бескрайнего океана. А из того, что на корабле находился Робинзон, а не кто-нибудь еще – допустим, Иванов или Сидоров, – вы можете догадаться, что вскоре он окажется на необитаемом острове. Хотя об этом уже говорилось в предисловии.

Стюард – воплощенная любезность – исполнил заказ, и развалившийся на надувном матрасе Робинзон принялся потягивать из соломинки коктейль из свежих тропических фруктов, какие в изобилии имелись в судовом буфете.

В этот момент – сразу после того, как стюард подал заказанный Робинзоном фруктовый коктейль, – на горизонте подозрительно потемнело. Если быть точным, сначала на горизонте возникла тоненькая фиолетовая полоска, на которую никто из пассажиров океанского лайнера не обратил внимания. Вскоре фиолетовая полоска стала потолще и погуще. Через некоторое время она разрослась настолько, что стало заметно: полоска на горизонте состоит из клубящихся туч и посверкивающих древовидных молний. При этом полоска быстро приближалась в направлении судна.

– Буря, надвигается буря! – провидчески объявил капитан.

Вняв капитанскому предупреждению, судовая команда очнулась и забегала туда-сюда. Робинзон видел, как мимо него проносится стюард, уже не казавшийся воплощенной любезностью, а боцман стаскивает с бельевой веревки развешенные для просушки подштанники.

– Спустить бом-брамселя! Проверить помпы! Укрепить пакетботы! – послышались со всех сторон выкрики озабоченных матросов.

Возможно, матросы кричали что-то другое, я точно не знаю: никогда не имел дела ни с бом-брамселями, ни с пакетботами. И Робинзон тоже не имел с ними дел, поэтому нимало не встревожился. Он пребывал в абсолютной уверенности, что лайнер – такой большой! такой океанский! такой непотопляемый! – доставит его к месту назначения невзирая ни на какую непогоду, поэтому продолжал лежать на надувном матрасе, потягивая из трубочки фруктовый напиток.

Между тем фиолетовый цвет заполнил полнеба. Изредка из небесной мути выскакивали пламенные зигзаги, и по прошествии минуты до людей доносился адский грохот.

Смущенный происходящим, Робинзон решил все-таки спуститься в каюту переждать непогоду. Увы, он не успел даже приподняться со своего надувного матраса! Первый же обрушившийся на людей ураганный шквал не только унес надувной матрас с Робинзоном в открытый океан, но и закрутил океанский лайнер как щепку, второй ураганный шквал обломал на лайнере мачты и снес палубные надстройки, включая кабинки для переодевания и барные стойки, третий ураганный шквал переломил могучую посудину надвое и был таков. Краем глаза Робинзону удалось заметить, как расколотый надвое океанский лайнер, гордость океанского флота, камнем идет на дно, оставляя над собой крутящуюся пенную воронку. В эту воронку со непреодолимой силой засасывало вымытые из корабельного буфета тарелки, а также пассажиров, тщетно пытающихся противиться разбушевавшейся стихии.

Так Робинзон остался с океаном один на один.

Положение было отчаянным, но наш герой не пал духом, а, взбадривая себя мыслью о том, что и этот кошмар когда-нибудь закончится, продолжал потягивать фруктовый коктейль, в то время как его надувной матрас несло по гребням волн со скоростью экспресса. Сладкий напиток захлестывало соленой морской водой, соломенная трубочка едва не переламывалась под напором ветра, однако Робинзон продолжал лежать на надувном матрасе, потягивая коктейль и надеясь, что кто-нибудь о нем позаботится. Должен же был кто-нибудь о нем позаботиться, в самом деле?! Например, команда океанского лайнера, обязанная доставить каждого пассажира к месту назначения.

Так думал Робинзон, поэтому не слишком удивился, когда его надувной матрас вынесло на какой-то остров, протащило по песку еще добрые полсотни метров и там, в относительной безопасности от бушующих волн, оставило.

Продолжая полеживать на надувном матрасе с бокалом коктейля в руке, измученный перенесенными испытаниями Робинзон на минуту смежил веки, а когда открыл их, ветер почти утих, сквозь поредевшие тучи проглянуло солнце, а небесный свод вновь сделался пронзительно-лазоревым, словно никакого кораблекрушения не было.

– Стюард, еще один коктейль и сухое полотенце! – бросил Робинзон в пространство.

Никто, конечно, не появился.

– Стюард, вы что, оглохли? Что за дела?! – крикнул Робинзон во второй раз, а чтобы его наверняка услышали, трижды прохлопал в ладоши.

Никто к нему по-прежнему не подошел.

Раздосадованный Робинзону подумал, что на разгильдяя-стюарда следует пожаловаться капитану, но потом сообразил, что капитан канул в той же морской пучине, что и остальные члены экипажа, включая стюарда, так что жаловаться оказалось не на кого и некому.

Укоризненно покачав головой по поводу такого невезения, Робинзон поднялся с надувного матраса и решительно направился в каюту, чтобы умыться и как следует выспаться. Не тут-то было! Каюты у Робинзона тоже не было – у него не было буквально ничего! Все, что у Робинзона осталось, это надувной матрас и бокал с соломенной трубочкой из-под коктейля: остальные блага цивилизации, которыми он настолько привык пользоваться, что попросту не замечал, канули в прошлое. Кораблекрушение произошло слишком уж неожиданно, когда он меньше всего ожидал. Так обычно случается: только-только устроишься на диване, или нальешь себе чашку горячего чая со сливовым вареньем, или просто вздохнешь с облегчением – как, мол, замечательно жить на белом свете, когда текущие дела позади, – как тут такое начинает твориться… или на месте аппендицита почувствуешь дергающие боли, или трубу отопления у соседей этажом выше прорвет, в крайнем случае окажешься в эпицентре небольшого землетрясения. Не успеешь насладиться спокойствием, как спокойствия не бывало.

Тут-то до Робинзона дошел ужас произошедшего. Он оказался совершенно один на необитаемом острове, и куда ему было податься? Податься было совершенно некуда, поэтому приходилось рассчитывать на собственные силы. Для того, чтобы выжить, следовало, не мешкая приступить к строительству на необитаемом острове экономики.

А вы, уважаемые дети, знаете, что такое экономика? В переводе с древнегреческого экономика означает «ведение хозяйства».

Для Робинзона построить экономику означало: завести какое-никакое хозяйство, – а какое хозяйство мог завести на необитаемом острове джентльмен с затонувшего судна, в одних плавках и соломенной трубочкой от коктейля в руке? Робинзон не имел об этом ни малейшего представления. Он и о самой-то экономике слышал мельком, но подумал:

«Кто его знает, какие холодные ночи бывают на необитаемом острове?»

Подумав так, Робинзон решил обзавестись какой-нибудь, кроме купального костюма, одеждой, а еще найти, где переночевать. Побережье выглядело малопригодным для ночлега, а хлопать в ладоши, призывая стюарда, было совершенно бесполезно – в этом он уже убедился.

Приняв решение, Робинзон окончательно покинул надувной матрас и нарвал широких и плотных листьев неизвестного ему местного кустарника. По краям широких листьев кустарника проходил ряд острых загнутых шипов, поэтому листья легко сцеплялись друг с другом. Из этих листьев Робинзон скроил себе что-то наподобие рубашки и штанов, а чтобы одежда держалась на теле, отломал длинный кусок свисающей с дерева лианы и обмотался им вместо ремня.

Существенно таким способом утеплившись, Робинзон сдул надувной матрас, скатал в трубочку и сунул себе подмышку, после чего углубился в непроходимые джунгли, которым зарос его необитаемый остров.

В поисках подходящего места для ночлега Робинзон бесстрашно пробирался все глубже и глубже в незнакомый лес. Местность понемногу повышалась. То и дело между деревьев начали попадаться каменные валуны, создававшие вполне себе уютные местечки – но, по мнению Робинзона, все же недостаточно уютные для того, чтобы назвать их ночлегом.

Вскоре перед путником предстала скалистая гряда, в которой – о, радость! – обнаружились вместительные углубления. Это были самые настоящие пещеры, пригодные для того, чтобы в них ночевать и укрываться от непогоды. Ну разумеется, пещеры не шли ни в какое сравнение с оборудованными на океанском лайнере каютами! В прежней робинзоновой каюте находилась койка, застеленная свежими бельевыми принадлежностями, и платяной шкафчик, в котором можно было хранить одежду, имелось даже специальное место для пассажирского чемодана, с высокими поручнями, чтобы чемодан не свалился на голову пассажира по время качки. А еще в каюте уютного океанского лайнера были стены, пол и потолок – все из крепких струганных досок, таких теплых в сравнении с холодными каменными стенами пещеры. Но делать было нечего: приходилось довольствоваться теми стенами, какие имелись в текущий момент в распоряжении… то есть каменными.

«Зато пещера не раскачивается», – подумал Робинзон стоически, не в том смысле, что подумал об этом стоя, а в том, что подумал с мудрой улыбкой, какой улыбался древнегреческий стоик Зенон, учивший переносить испытания с мужеством и терпением.

Еще раз вздохнув, он – Робинзон, разумеется, а не стоик Зенон, который давно умер, – выбрал себе пещеру попросторней, кинул в угол сдутый надувной матрас и, окончательно смирившись со своим новым жилищем, принялся размышлять, где бы найти еду. Он принялся размышлять о еде, потому что за время своей лесной прогулки почувствовал сильный голод. По счастью, думать об утолении жажды не приходилось: еще по пути к пещеру обнаружилось множество чистых ручейков, из которых Робинзон вволю напился и наполнил пустой бокал. Но пища…

Под требовательную, но незамысловатую мелодию, доносившуюся из пустого желудка, Робинзон вышел из пещеры и налегке направился в поисках пищи куда глаза глядят. Он обязан был отыскать пищу, потому что еще ни одному Робинзону в мире не удавалось выжить на необитаемом острове без запасов пищи – это наш Робинзон знал совершенно точно.

Однако еды почему-то не попадалось.

Большинство людей считает, что если необитаемый остров тропический, то на нем в изобилии должна водиться разная съедобная живность и на каждом шагу произрастать фрукты и овощи. С неба должны слетать непуганые куропатки, из кустов выглядывать филейные кабанчики, а с деревьев свешиваться гроздья спелых абрикосов. Ничего подобного, к сожалению! Робинзон довольно долго пробирался сквозь колючий тропический кустарник, но не смог сорвать ни одной грозди спелых абрикосов, не говоря уже о том, что не встретил непуганых куропатках и филейных кабанчиков, хотя, высматривая их, сильно расцарапал кожу о колючий кустарник. Колючего кустарника на тропическом острове было завались, а вот спелых абрикосов и филейных кабанчиков – по крайней мере, на первый взгляд, – не наблюдалось.

Полный сомнений по поводу того, водятся ли вообще на его необитаемом острове филейные кабанчики, а если водятся, возможно ли их добыть, Робинзон шел, шел и шел по густому тропическому лесу, пока не уперся в морское побережье.

Волны накатывали на песчаный пляж, на котором не было ничего говорящего о наличии цивилизации. Ни одного пассажирского чемодана, ни одной банки с консервированными ананасами, которые были сложены красивыми пирамидками в корабельном буфете, не возвратил океан из бездонных пучин. Все песчаное побережье, насколько хватало зрения, было девственно-желтым, усеянном белыми, высушенными на солнце раковинами.

«Неужели мне, единственному спасшемуся в кораблекрушении, суждено умереть с голоду? И где, на каком-то необитаемом острове?» – подумалось в тот момент Робинзону.

Голодная смерть казалась неминуемой.

С содроганием в душе – ибо он совсем недавно и с таким превеликим трудом выбрался из бушующих волн на берег, – Робинзон разделся и зашел в океан по пояс, мысля выловить себе на обед что-нибудь рыбное.

Рыб в океане водилось предостаточно. Рыбы, и самые разные – желтые, красные, пестрые, большие и малые, – вились в хороводе вокруг Робинзона, чуть ли не дотрагиваясь до него своими молчаливыми ртами, но когда Робинзон протягивал руки, морская живность лениво и немножко небрежно, можно сказать насмешливо, отклонялась в сторону. Рыбы даже не уплывали прочь, а продолжали крутиться вокруг голодного, раздосадованного неудачей Робинзона.

Поняв, что в этой столовой рыбного блюда не подадут, Робинзон вышел из океана на берег и в изнеможении опустился на влажный песок. К горлу подступил отвратительный голодный комок.

Обозленный увертливостью рыб, не желавших послужить ему обедом, Робинзон зачерпнул горсть раковин, валявшихся поблизости, и что есть силы сжал их в кулаке. Пустые раковины хрустнули и затрещали. Из одной раковины, оказавшейся полной, в лицо Робинзону ударил пахучий сок моллюска. Таких моллюсков частенько подавали на завтрак в кают-компании, причем раскрывать их плотно сжатые створки полагалось специально предназначенными для этого плоскозубцами. В ресторанах моллюсков употребляли в пищу сырыми, сдабривая соком лимона и посыпая пряными индийскими специями… Однако на голодный желудок и это сгодилось.

Робинзон с жадностью проглотил моллюска.

Для утоления голода крохотного животного оказалось недостаточно, поэтому Робинзон принялся хватать с песка другие раковины, в попытке найти несколько полных – прошло немало времени, прежде чем ему это удалось. Немного насытившись, Робинзон оглянулся на дело рук своих и увидел истоптанный на несколько сотен метров пляж и раздавленные пустые раковины, грудами разбросанные по песку там и сям. И это после того, как на океанском лайнере для получения аппетитных, сложенных по периметру тарелки моллюсков, требовалось вполголоса произнести:

– Стюард, завтрак, пожалуйста!

И тарелка с моллюсками оказывалась перед твоим носом как по мановению ока.

«Так жить нельзя, – подумал содрогнувшийся и снова уже проголодавшийся Робинзон. – Не могу же я только тем и заниматься, что сутками бродить по пляжу в поисках раковин? Интересно, сколько приходится полных раковин на тонну пустых? Я так все побережье перекопаю! Нет, надо что-то срочно предпринимать, а то с этим натуральным хозяйством недолго и ноги протянуть».

Робинзон в сердцах упомянул натуральное хозяйство, и упомянул его совершенно правильно, ибо «натура» переводится с латыни как «природа». Таким образом, натуральное – это такое хозяйство, которое ведется на природе, без всякой со стороны соплеменников помощи. Именно такое хозяйство – подобно древним людям, которые тоже не слишком роскошествовали, перебиваясь разными случайными находками вроде съедобных моллюсков или корешков, – и вел Робинзон в первые часы своего пребывания на необитаемом острове.

Он занимался этим не менее двух или трех часов, а натуральное хозяйство никак не могло обеспечить привычного ему уровня питания и комфорта. Чувствовалось: пора – ох, пора! – с натуральным хозяйством завязывать и переходить к более прогрессивным стадиям экономического развития… вот только каким? Робинзон понятия не имел. Он и натуральное хозяйство упомянул случайно – просто с языка сорвалось, – однако на обратном пути в пещеру обнаружил новые и, надо сказать, весьма привлекательные возможности экономического развития.

Случилось это так.

Понимая, что путь от пещеры до побережья неблизкий, а аппетит по утрам волчий, Робинзон решил еще немного помучиться и насобирать съедобных моллюсков на завтрак: чтобы утром с голодухи не помереть. За пару часов он насобирал пригоршню. За робинзоновой спиной по прибрежной полоске пляжа оставался истоптанный и изрытый песок, как будто экскаватор прошелся по песку своими тяжелыми гусеницами, но что было поделать?! Натуральное хозяйство на то и натуральное, чтобы добывать пищу в поте лица своего.

Сложив найденные раковины с моллюсками в вогнутый лист тропического лопуха, сорванного тут же, у пляжа, Робинзон заспешил в пещеру, а поскольку шел к побережью не самым коротким путем, решил сократить дорогу. Наметив приблизительное направление, он бодро зашагал по тропическому лесу, держа лопушиный лист с раковинами на вытянутых руках, чтобы не растерять завтрак. Он шел и наслаждался относительной сытостью и безопасностью. Совсем недавно Робинзону угрожало утопление в океанских пучинах, угрожала голодная смерть на необитаемом острове, но он благополучно выбрался из пучин, спасся от голодной смерти и намерен был продолжить хозяйствовать на своем необитаемом острове и завтра.

Робинзон совсем замечтался. Ему, хотя живот сводило при этом протестующими спазмами, уже грезились горы съедобных моллюсков, которые он завтра насобирает на побережье. И пусть съедобные моллюски не политы лимонным соком и не посыпаны специями, как полагается в цивилизованном мире, все равно, как радостно и приятно наслаждаться плодами своего, пусть и не очень эффективного в условиях натурального хозяйства, труда!

До домашней пещеры оставались какие-то пустяки, как вдруг…

Робинзон, держа лист с раковинами на вытянутых руках и предвкушая первую ночевку в пещере, обогнул дерево с множеством свисающих сверху корней, как вдруг столкнулся с группой каких-то густо раскрашенных людей – туземцев, не иначе, – которые вышли из-за дерева и при виде Робинзона тоже остолбенели. Так, в полном остолбенении, столкнувшиеся нос к носу Робинзон и туземцы смотрели друг на друга, не решаясь что-либо предпринять.

«Ни фига себе необитаемый остров!» – мелькнула у Робинзона первая и единственная на тот момент мысль.

Вероятно, то же самое подумали и туземцы, потому что на их лицах отобразилось не меньшее удивление.

И тут Робинзон заметил, что у одного из туземцев залихватски перекинута через плечо большая – прямо-таки неприлично большая! – гроздь бананов.

В тот момент, когда Робинзон увидел банановую гроздь на плече туземца, робинзонов желудок, тоже обративший внимание на бананы и по-своему отреагировавший, издал восторженное восклицание. Какое-то время Робинзон и его желудок не могли думать ни о чем, кроме грозди бананов на раскрашенном туземном плече. Робинзон пытался просверлить эти неожиданные бананы взглядом, воображая, какая у бананов внутри, под мягкой кожурой, аппетитная начинка, и чем больше он воображал себе эту бледно-желтую аппетитную начинку, тем более восторженные восклицания издавал его не удовлетворенный сырыми моллюсками желудок.

Весь поглощенный мыслями о бананах, Робинзон подзабыл о туземцах и вспомнил о них только тогда, когда один из туземцев, тыча пальцем в его сторону, закричал:

– Куки-наки!

Этот вопль можно было бы расценить по-разному – например, как призыв съесть заблудившегося белого человека живьем, – но Робинзон был настолько поглощен созерцанием бананов, что не успел испугаться.

– Куки-наки! Куки-наки! – поддержали первого остальные туземцы, вытягивая в направлении Робинзона указательные пальцы, и из их круглых, как волейбольные мячи, животов раздалась мелодия, очень похожая на звучавшую из живота Робинзона.

И тут Робинзон, как ни был занят созерцанием грозди бананов, заметил: туземцы показывают не столько на него самого, сколько на вогнутый лист лопуха, в котором были сложены приготовленные на завтрак моллюски и который Робинзон продолжал держать на вытянутых руках.

– Куки-наки! Куки-наки! – продолжали приговаривать туземцы, облизываясь.

– Это съедобные морские моллюски, – неуверенно выговорил Робинзон и встряхнул лист, отчего раковины, полные живых моллюсков, зазвенели друг о друга колокольчиками.

– Куки-наки! Ням, Ням… – продолжали облизываться туземцы.

– Бананы, – кивнул в сторону банановой грозди Робинзон, начавший что-то соображать.

– А, Бона-мона, – пренебрежительно отмахнулись от банановой грозди ее владельцы. – Куки-наки поругадо бо!

Робинзон не мог точно знать, что такое куки-наки и насколько они поругадо бо. Он вообще не разобрал в странном туземном наречии ни слова, но догадался: у туземцев моллюски ценятся гораздо больше бананов. Вероятно, туземцы жили на другой стороне необитаемого острова, где произрастало много бананов, а вот моллюсков не водилось, поэтому моллюски и ценились у туземцев больше бананов. Точно так у цивилизованных народов черная икра ценится намного больше селедки, хотя по вкусу они довольно похожи. И почему, спрашивается, все так мечтают попробовать меленькой и полузасохшей черной икры, которой тебе родители и на бутерброд-то как следует намазать не позволят, и совершенно не радуются, когда на стол подают большую и жирную, хорошо приготовленную селедку? Только по той причине, что селедку может попробовать любой желающий, а вот попробовать черной икры – далеко не каждый.

Сообразив, что туземцы не против того, чтобы отдегустировать набранных им моллюсков, Робинзон заулыбался во весь рот:

– Моллюски!

– Куки-наки! Моллюуски! – подтвердили облизывающиеся туземцы.

Тогда Робинзон, указывая на гроздь таких спелых, таких привлекательных для него бананов, продолжающую как ни в чем не бывало висеть на туземном плече, вновь прокричал:

– Бананы! Куки-наки! Меняю мои куки-наки на ваши бона-мона. Ну так что, по рукам?

Туземцы поняли и на секунду сгрудились.

– Куки-наки! Бона-мона! Поругадо бо! Но момунто! – послышались из толпы оживленные, что-то обсуждающие голоса.

Видимо, кулинарные свойства морских моллюсков ценились местной кухней чрезвычайно высоко, потому что решение было принято незамедлительно. Раскрашенная толпа развалилась на составные части, и к ногам Робинзона пала сочная гроздь, а Робинзон в свою очередь передал туземцам лист лопуха с моллюсками.

– Куки-наки! – проорали туземцы в восторге.

– Друзья! – подхватил Робинзон.

– Борботуро! – воскликнули туземцы и бросились к Робинзону обниматься.

Они еще долго терлись щеками и хлопали друг о дружку по бокам, пытаясь выразить совершенное удовлетворение, полученное сторонами от состоявшейся сделки.

Однако солнце начинало клониться к закату. Робинзон и не заметил, как первый день его пребывания не необитаемом острове подошел к концу. Надо было поспешить в домашнюю пещеру – если, конечно, Робинзон не хотел заночевать в девственном лесу, а этого Робинзон, понятное дело, не хотел. По всей видимости, туземцы тоже намеревались добраться до места ночевки засветло, поэтому, еще раз похлопав противоположную сторону по доступным частям тела, все разошлись довольные: Робинзон – со связкой бананов на плече, радостно гомонящие туземцы – с завернутыми в лист тропического лопуха морскими моллюсками.

Добравшись до домашней пещеры, Робинзон с наслаждением отломил от грозди самый большой и спелый банан. Живот издал последний нетерпеливый звук и быстро замолк, когда кусок банана скатился вниз по пищеводу. О, какое наслаждение! Тропические бананы оказались намного вкусней и питательней сырых моллюсков – тем более что моллюсков, не политых лимонным соком и посыпанных пряными специями.

До самой полночи Робинзон кушал бананы и мечтал о том, как завтра наберет на побережье как можно больше моллюсков и обменяет их на бананы, которые, как теперь было совершенно понятно, туземцы умеют отыскивать гораздо лучше него.

На сытый желудок он не заметил, как натуральное хозяйство, просуществовав с момента его появления на необитаемом острове несколько часов, подошло к своему естественному завершению. Натуральное хозяйство оказалось заменено простыми обменными отношениями – экономическим обменом, в который Робинзон вступил при встрече с туземцами.

День второй

На следующее утро Робинзон поднялся с надувного матраса, на котором ночевал, бодрым и выспавшимся. Спать было зябко – ночи на необитаемом острове и впрямь оказались прохладными, – но ничего. Вечером он соорудит одеяло из травы помягче – тогда никакая ночная прохлада не будет страшна!

Несмотря на то, что озяб, Робинзон был преисполнен энергии и надежды. Он, как уже говорилось, намеревался добраться до пляжа, на котором набрать как можно больше моллюсков, которых – разумеется! разумеется! – обменять у добродушных туземцев на съестное, даже не на бананы, а что-нибудь более существенное. Сейчас он с удовольствием съел бы гусиную печень, приправленную конфитюром из инжира.

С мыслями о конфитюре – что, к несчастью, плохо совмещалось с натуральным хозяйством, – Робинзон покинул домашнюю пещеру, вдохнул свежий морской воздух и вприпрыжку отправился по натоптанной тропинке. Вокруг него цвела и плодоносила экзотическая растительность: пальмы, фикусы, баобабы и тропические цветы самых разнообразных видов и раскрасок, от маленьких, размером с ноготь, до огромных, величиной с футбольный мяч. Хотя колючий кустарник тоже, к сожалению, попадался.

Увы, в это утро Робинзону не суждено было добраться до побережья.

Не успел он пройти и пары миль, как – надо же такому случиться! – столкнулся со вчерашними туземцами, которые тоже путешествовали налегке.

– Бона-мона! Но момунто моллюуски! Бона-мона прегундо, – залопотали туземцы, начавшие перенимать у Робинзона некоторые из его словечек.

И они замахали руками, наглядно показывая, что пока бона-мона отсутствуют, потому что висят высоко на банановом дереве, но в самом скором времени они, то есть туземцы, достанут означенные бона-мона с высокого бананового дерева и принесут Робинзону, в расчете получить от него вожделенные куки-наки.

– Отлично, ребята, договорились! – заверил их Робинзон, уверенный, что отыщет на пляже достаточное количество полных раковин.

Наверное, так и бы случилось, то есть туземцы бы отправились в одним им ведомый банановый лес за бананами, а Робинзон на побережье за ведомыми ему морскими моллюсками, если бы кусты не раздвинулись и на всеобщее обозрение не выскочило довольно грязное, вместе с тем упитанное животное. Этим животным была самая настоящая дикая коза. Робинзон догадался, что она дикая, потому что на шее козы не висело колокольчика, какие вешают на шею каждому домашнему животному. Туземцы тоже оторопели от неожиданности, а коза, видя перед собой целое сборище людей, заблеяла от испуга и, не будь дурой, сиганула обратно в густой кустарник.

– Баракунда!

Так воинственно завопили туземцы – причем Робинзон, к своему искреннему удивлению, завопил вместе с туземцами и даже громче их, – и рванули за баракундой, то есть козой. Баракунда обернулась и, увидев, что ее преследуют с недвусмысленными – безусловно, кровожадными – намерениями, заблеяла громче и наддала ходу. Преследователи не отставали.

По всей видимости, коза значилась в местной кулинарии еще большим деликатесом, чем моллюски, потому что туземцы мигом забыли о бананах, которые им надлежало обменять на раковины с моллюсками, как и Робинзон забыл о моллюсках, которые ему следовало обменять на бананы. Сейчас ему мерещился не инжировый конфитюр, а нормальная отбивная, хорошо прожаренная, с луком и гарниром из отварного риса, какую он любил заказывать в ресторанах. Но для того, чтобы получить нормальную отбивную, ее требовалось сначала изловить, относительно чего у будущей отбивной имелось собственное, отличное от общего мнение. Баракунда не сдавалась и носилась по лесу почем зря, причем время от времени – несомненно, затем чтобы сбить преследователей с толку, – меняла направление. Вероятно, преследователи в конце концов потеряли бы ее из виду, но испуганное животное громко блеяло, тем самым выдавая свое местонахождение.

После нескольких минут суматошной беготни по зарослям Робинзон обратил внимание на то, что туземцы преследуют козу хаотично, в основном выстроившись в затылок друг другу, тем самым бегут по одной линии. Несмотря на то, что раньше он диких животных никогда не ловил, такой способ ловли показался Робинзону неправильным.

– Стойте, друзья! Здесь! Стоять! – крикнул он туземцам.

Туземцы, тяжело дыша, остановились. Где-то рядом слышалось блеяние козы, совсем обезумевшей от страха: блеяние то отдалялось от людей, то приближалось к ним на какие-нибудь двадцать-тридцать шагов.

– Так мы ее не поймаем, – объяснил Робинзон туземцам свою задумку. – Нам надо прочесывать лес цепью. Цепью, понимаете, а не в затылок?

– Кора-бора? – переспросили туземцы.

– Вот так, а никакие не кора-бора. Цепью…

И Робинзон, схватив за руки туземцев, смотрящих друг другу в затылок, быстренько повернул их на четверть оборота, сам заняв крайнюю позицию и указав в сторону, откуда слышалось блеяние. Туземцы утвердительно переглянулись и помахали в готовности длинными размалеванными руками.

– Баракунда!

Вскричав «Баракунда!», они с новым энтузиазмом кинулись на ловлю баракунды и быстро в этом преуспели. Если раньше, когда туземцы бежали, выстроившись друг другу в затылок, козе стоило немного отклониться в сторону, чтобы сразу же оторваться от преследователей, то теперь, изменив направление, она немедленно упиралась в соседнего преследователя, и с испуганным блеянием кидалась в противоположную сторону.

Вскоре беглянку удалось загнать на каменистый утес.

– Баракунда! Паркому тойми! – голосили туземцы в восторге от того, как замечательно все удалось.

Несколько человек полезло вверх, чтобы схватить козу и свести ее вниз на растерзание, но гордое животное предпочло броситься с высокого утеса к ногам победителей.

Было очевидно, что одному Робинзону поймать дикую баракунду ни за что не удалось бы, но точно так же не удалось бы поймать ее и туземцам, которые, как выяснилось, совершенно не умели ловить диких баракунд, ибо не имели понятия о таком старинном охотничьем способе ловли диких животных как прочесывание леса цепью. Таким образом, поимка была осуществлена совместными усилиями туземцев и Робинзона – как говорят экономисты, на основе кооперации.

Кооперация как раз и означает: совместными усилиями. Когда несколько грузчиков совместно несут тяжелый мешок или перекатывают неподъемное бревно, они действуют совместно, иными словами, кооперируются. Не скооперировавшись, они не смогут совершить намеченное: поднять тот же мешок или стронуть с места бревно. Если грузчики приложат к мешку или бревну те же самые усилия, которые прикладывают при совместной переноске или перекатывании, но приложат их последовательно – то есть одно усилие за другим, без кооперирования, – мешок не поднимется, а бревно не сдвинется с места. Поэтому гораздо эффективней работать вместе, на основе кооперации, чем порознь.

Робинзон никогда не обучался на экономиста и не знал, что такое кооперация. Довольный тем, как скоро их совместными усилиями животное было поймано, он просто наблюдал, как воодушевленные туземцы суетятся вокруг упавшей с утеса бездыханной козы.

Туземцы суетились вокруг бездыханной козы в том смысле, что принялись разделывать ее тушу острыми камешками. Сначала они отделили от козы шкуру, в результате чего коза осталась совсем голой, потом стали отрезать куски нежного, сочащегося кровью мяса и отбрасывать кости. Робинзон в это время стоял поодаль. В его голове вертелась отбивная, хорошо прожаренная, с луком и гарниром из отварного риса – точно такая, какую он заказывал неделю назад в корабельном ресторане. Вместе с этой, весьма назойливой мыслью в его голове вертелась другая: надо бы забрать себе козью шкуру и пошить из нее одежду. Широкие и колючие листья кустарника, которыми он пока прикрывался, изрядно пообносились, да и использовать их в качестве одеяния было неудобно. Когда Робинзон пробирался по зарослям, колючки одежды сцеплялись с колючками других растений, поэтому одежда напоминала одну потрепанную, вывернутую наизнанку липучку.

Наконец туземцы завершили разделку. На плоский камень выложили несколько кусков сырой козлятины, а снятую с козы шкуру бросили рядом.

– Баракунда! – еще раз воскликнули окончившие работу туземцы и вопросительно поглядели на Робинзона.

Тот уверенными шагами приблизился к камню, на котором красовалась разделанная добыча, и выбрал себе самый большой из кусков.

– Пригма па! Пригма па! – одобрительно загудели туземцы, забирая остальные.

В этот момент Робинзон сделал шаг к валявшейся поодаль козьей шкуре и поднял ее. Возле утеса наступило молчание. Робинзон сам почувствовал: что-то не так, – поэтому обратил взор на туземцев.

– Пригма па! Пригма па! – вновь загудели туземцы, но уже не одобрительно, а совсем наоборот, как бы немного протестующе.

– Что-то не так, ребята? – спросил их Робинзон с достаточно жесткой интонацией.

– Пригма па! Бокуи вон марто! – ответили местные, жестами показывая, чтобы Робинзон возвратил им шкуру.

В другой ситуации Робинзон, возможно, так бы и поступил, но шкура была ему крайне необходима. Ну посудите сами, не мог же Робинзон продолжать ходить в рубашке и штанах из колючих листьев?! Одежда всегда делалась и будет делаться из шкур животных, которых у Робинзона как раз не было, поэтому-то он и забрал себе первую подходящую содранную шкуру, какую увидел.

Робинзон попытался обрисовать свое плачевное положение, однако абсолютно убедительные с его точки зрения аргументы не смогли отрезвить туземцев – вероятно, из-за того, что сами туземцы ходили практически голыми и не могли оценить железную робинзонову логику насчет необходимости ему кожаной одежды.

Туземцы горячо залопотали, обсуждая между собой требование Робинзона, и вскоре пришли к определенному выводу. Один из туземцев – не очень приятный тип с бородкой клинышком, – продолжая широко улыбаться и указывая пальцем на козью шкуру в руках Робинзона, закивал ему – в том смысле, что хорошо, хорошо, мол: забирай на здоровье такой необходимый тебе предмет, – но сам при этом, подойдя к Робинзону вплотную, выхватил у него из рук кусок мяса, который Робинзон облюбовал для отбивной. То есть туземец с бородкой клинышком дал понять Робинзону: если тот желает забрать себе шкуру – нет проблем, пожалуйста, однако для равноценности дележа, придется возвратить кусок мяса.

Все-таки они были чрезвычайно примитивным народом, эти туземцы. Неужели сложно было понять, что Робинзону нужен как кусок козьего мяса, чтобы приготовить из него нормальную отбивную, так и козья шкура, чтобы сшить из нее одежду?! По этой причине требования о возврате либо того, либо другого были попросту неразумны.

Робинзон попробовал, не отдавая шкуры, забрать у туземца облюбованный кусок мяса, но туземец – чтобы отличать туземцев одного от другого, Робинзон окрестил его Бузотером, – не отдал. Жестами Бузотер дал понять белому человеку: либо то, либо другое. Этот самый Бузотер стоял перед Робинзоном с его куском козьего мяса в руках и самым нахальным образом не возвращал мясо, по всей видимости, ожидая от Робинзона выбора: что дороже его сердцу, козья шкура или кусок козлятины.

Тут Робинзон, признаться, вспылил. В обычное время он был мирным и благородным человеком – как говорили на его родине, джентльменом, – но тут оказались затронуты его жизненные интересы: будет ли на обед хорошо прожаренная, с луком и гарниром из отварного риса козлятина и найдется ли материал для пошивки костюма, а когда речь заходит о жизненных интересах, самый завзятый джентльмен превращается в самого отъявленного громилу. По этой причине Робинзон, возмущенный несправедливыми требованиями до глубины души, огрел Бузотера кулаком по лбу. От неожиданности тот осел наземь, а остальные туземцы опешили.

– Закон! Справедливость! Порядок! – громовым голосом провозгласил Робинзон и несколько раз пнул ногами лежащего на земле Бузотера.

После чего, на правах победителя, забрал у него вырезку, а чтобы остальным туземцам жизнь медом не казалась, заимствовал у них несколько больших филейных кусков. В результате козья туша оказалась поделенной приблизительно надвое, то есть пополам: одна половина досталась Робинзону, а вторая половина туземцам.

– Закон! Закон и еще раз закон! – повторил Робинзон, чтобы туземцы получше запомнили это слово, которое в дальнейшем им предстояло слышать неоднократно.

– Паргудо кордумо, – только и смогли вымолвить не ожидавшие такого оборота событий местные.

Один Бузотер, поднявшись с земли, ничего не молвил, а молча ощупал образовавшийся на лбу большой, продолжающий увеличиваться в размерах синяк. Однако Бузотер сам был виноват. С какой стати он пытался ставить Робинзону какие-то дурацкие условия типа: либо мясо, либо козья шкура? – а затем выхватил из его рук кусок козлятины, как будто белому человеку не нужна была хорошая отбивная на обед и добротная одежда на плечи? В конце концов, это же Робинзон показал туземцам, как прочесывать лес широкой охотничьей цепью – без такого прочесывания юркую испуганную баракунду туземцам ни за что бы не изловить. На что они рассчитывали, эти глупые туземцы, когда выдвигали к Робинзону неисполнимые требования? Разве подобные требования могли быть законными?

По мнению Робинзона, требования туземцев не были законными. У первобытного племени не могло быть никакого представления о законе, поэтому Робинзон, дабы туземцы еще раз прониклись важностью исполнения закона, ударил себя кулаком в грудь и трижды произнес:

– Закон! Закон! Закон!

– Сакон! Сакон! Сакон! – с уважением глядя на костлявые кулаки джентльмена, повторили вслед за Робинзоном сломленные, как бы загипнотизированные туземцы.

Позднее Робинзон много размышлял о том, каким образом на необитаемом острове восторжествовал закон, анализировал свое поведение в этой спорной ситуации и поведение туземцев, и в конце концов пришел к неопровержимому юридическому выводу, что поступил верно. Развитое экономическое общество могло было построено лишь в условиях соблюдения законности и порядка, поскольку – если кто-то откажется строить развитое экономическое общество, то оно и не будет построено. Следовательно, закон должен действовать в отношении всех членов общества, в том числе и самого Робинзона… но ведь закон так и действовал, не правда ли? Если бы Робинзон был против того, чтобы забрать себе и кусок козлятины, и козью шкуру, то есть выступил бы против законного способа распределения добычи, тогда, конечно, он нарушил бы законный порядок и его следовало со всей силы огреть кулаком по лбу. Однако Робинзон не возражал против того, чтобы забрать себе лучшую часть совместной добычи, поэтому и огрел по лбу не себя, а выступившего против законного порядка Бузотера. Тем самым Бузотеру досталось на орехи совершенно по справедливости.

«Так и в будущем должно быть, – решил Робинзон в заключение своих совестливых размышлений. – Если кто-нибудь посмеет не исполнять моих законных распоряжений, сразу получит кулаком по лбу, и все разговоры. Я обязан поддерживать на необитаемом острове неукоснительный порядок. Кто сказал, что закон не должен быть суров в отношении тех туземцев, которые его не исполняют – всяких там Бузотеров и прочих подстрекательских элементов? Закон суров, но справедлив – в этом его сила».

С той минуты, когда Робинзон приструнил Бузотера, на необитаемом острове действительно воцарился неукоснительный порядок – в том смысле, что белому человеку никто не противоречил.

Добившийся своего Робинзон намеревался уже отправиться в свою домашнюю пещеру, где заняться приготовлением нормальной отбивной и пошивом одежды, но внезапно сообразил: а что если туземцы, убоявшись строгости закона, никогда больше не выйдут на протоптанную тропинку, вообще не посетят местность, где спасшийся при кораблекрушении Робинзон нашел убежище? Придется опять вести натуральное хозяйство. Но собирать съедобные раковины – особенно после такой богатой добычи, как упитанная коза, – как-то не улыбалось. Поэтому, полный желания организовать на необитаемом острове самую современное и передовое хозяйство, Робинзон принял волевое решение: отправиться вместе с туземцами в их туземную деревню, чтобы ознакомиться с ее местоположением и на месте произвести общее, так сказать, инспектирование.

– Я! Иду! С вами! Вы! Меня! Проводить! К своим! Хижинам! – попытался он донести мысль до туземцев.

Те, прижимая к груди мясные остатки, помалкивали.

– Жижинам! Сакон! Баракунда паргудо кордумо! – наконец повторили туземцы, соглашаясь.

Они согласно закивали подбородками и, взвалив на плечи доставшуюся им долю, направились в противоположную пещере сторону. Робинзон пристроился в конце процессии, наблюдая, как бы кто из туземцев не сбежал. Так, на всякий случай. Впрочем, строгость закона и неукоснительность наказания за его неисполнение оказала на местных столь благостное воздействие, что туземцы и не думали сбегать, а привычно двигались в известном им направлении, изредка оглядываясь проверить, не отстал ли Робинзон.

Робинзон в самом деле отставал, поскольку идти по тропическому лесу с несколькими кусками мяса и козьей шкурой наперевес было несподручно. Вскоре, совсем умаявшись, он приказал туземцам остановиться. Процессия послушно затормозила.

– Ты, – сказал Робинзон, наставляя указательный палец в грудь одного из туземцев, а именно Бузотера. – Мне тяжело. Возьми мой груз мяса. Шкуру, так и быть, понесу сам.

Бузотер, на лбу которого красовалась внушительная шишка, не ответил.

– Исполняй немедленно, – пригрозил ему Робинзон. – Это закон, понял? Если не исполнишь мое законное требование, снова получишь по лбу.

Бузотер сверкнул глазами и скривился, но – видимо, памятуя о неотвратимости наказания за неисполнение законных робинзоновых требований, – взвалил дополнительный груз на плечи. В таком порядке они прошествовали по тропическому лесу еще около получаса, когда передние из туземцев что-то приветственно загорланили, и процессия вышла из зарослей на очень приятную солнечную поляну, на которой располагалось туземное поселение.

Поселение состояло из нескольких десятков небольших по размеру хижин, сплетенных из тонких прутьев неизвестного Робинзону кустарника и прикрытых сверху разлапистыми пальмовыми листьями. Вокруг хижин суетились раскрашенные жители: одни растирали в деревянных плошках что-то съедобное, другие просто стояли возле хижин и разговаривали, третьи – чумазые туземные детишки с отвисающими животами – бегали где попало и шалили.

Увидев Робинзона, вышедшего за туземной процессией с козьей шкурой на плече, жители туземной деревни пробормотали что-то изумленное и все как один бросились в его направлении. Одни пытались дотронуться до Робинзона пальцем, вторые обойти вокруг, чтобы убедиться в том, что это настоящий белый живой человек, а третьи – те же туземные детишки – ухватить за коленки.

Тут туземцы, пришедшие вместе с Робинзоном, предостерегающе закричали своим:

– Калуно мори! Сакон! Сакон паругадо по!

Услышав такие слова, туземцы издали вопль уважения. Перед Робинзоном вмиг образовалось пустое пространство: туземные мужчины и женщины отскочили от Робинзона и смотрели теперь на белого человека во все глаза, в ожидании каких-либо его действий или распоряжений.

– Не бойтесь, друзья, все в порядке, – сказал им Робинзон, пытаясь улыбнуться как можно шире. – Вы в полной безопасности, вас охраняет закон!

При слове «закон» толпа туземцев задрожала и заколыхалась.

– Я хочу узнать, как вы живете, – продолжал между тем Робинзон свою приветственную речь. – На кого еще, кроме коз, охотитесь? Какие фрукты, кроме бананов, собираете? Узнать побольше о вашей жизни и помочь ее изменить, ничего больше! Все ради создания на нашем необитаемом острове комфортных условий обитания. Вы меня понимаете, друзья?

Туземцы зашевелились и потянули Робинзона – как оказалось, в одну из своих хижин: по всей видимости, они приглашали Робинзона заглянуть к ним в гости. Из любопытства Робинзон согласился.

Внутри хижины было тесно и неприглядно: как сыр в масле туземцы явно не катались. Примитивная народность, что и говорить!

– Почему так темно? Неужели сложно проделать в стене отверстие, для лучшего освещения и вентиляции? – деловито вопросил Робинзон и тут же, чтобы смягчить строгость при первом знакомстве с жителями туземного поселка, добавил. – Ничего, ребята, не волнуйтесь, что-нибудь обязательно придумаем. И вентиляция, и кондиционеры, все у вас будет. Со временем, конечно.

Тут в углу хижины Робинзон заметил какие-то продолговато-зеленые, незнакомые ему плоды.

– Это что за фрукты? – спросил он обиженно.

– Вашабо! Вашабо! – загомонили туземцы.

Робинзон поморщился от незнакомого слова.

– Авокадо, что ли?

– Авьокадо! Авьокадо! – подхватили добродушные туземные жители.

– Так бы сразу и сказали, что авокадо. А то: вашабо! Какое там вашабо?!

Еще Робинзон обратил внимание на грязный пол в хижине, на котором валялись разные сучки, сухие листья и другой лишний в жилом помещении мусор.

– Почему в хижине не выметено? – строго обратился он к собравшимся. – Чья это хижина, я вас спрашиваю?

Туземцы явно не понимали вопроса.

– Чья? Хи? Жи? На? – по слогам продиктовал Робинзон, на что необученные туземцы вопросительно переглянулись.

– Чья? Твой? Или твоя? А может быть, твоя? Кто здесь вообще живет? – потерял терпение Робинзон, тыча пальцем то в одного, то в другого, то в третьего туземца.

– Парока, – ответил, наконец, один из туземцев, показывая разом на всех своих соплеменников.

– Парока! Парока! – согласились соплеменники, сообразив, о чем идет речь.

– Что? – ужаснулся Робинзон. – Вы… это… не знаете, что такое… ну это, как его?… твое-мое-ваше-наше.

От волнения Робинзон забыл, как называется «твое-мое-ваше-наше» и не мог назвать его туземцам, однако как важно в цивилизованном обществе «твое-мое-ваше-наше», он помнил превосходно. К примеру, когда ты покупаешь билет на океанский лайнер, это ты покупаешь билет, а не кто-нибудь другой: ты на этом океанском лайнере и путешествуешь. Именно тебе предоставляют на океанском лайнере комфортабельную каюту, стюард выполняет именно твои просьбы и только для тебя, купившего пассажирский билет первого класса, накрывают в кают-компании обеденный стол. А что бы получилось, если бы билет покупал ты, а обеденный стол в кают-компании накрывали для другого человека, не говоря уже о том, что этот другой человек поселился в твоей комфортабельной каюте? Получился бы полный кавардак – и все из-за отсутствия понятия «твое-мое-ваше-наше».

Вы уже догадались, что Робинзон имел в виду понятие собственности. Действительно, туземный народец был настолько первобытным, что у него не было в употреблении понятия собственности – или, как назвал его Робинзон, понятия «твое-мое-ваше-наше», – одного из фундаментальных понятий современной экономики.

– И это парока? И это тоже парока? И даже это парока? – спрашивал Робинзон, не веря ушам своим и поочередно тыча пальцем в сторону других хижин и разных предметов в них, на что туземцы каждый раз утвердительно отвечали:

– Парока! Парока! Парока!

Выходило, что имущество в туземном племени не «твое-мое-ваше-наше», а общественное, что в цивилизованных странах совершенно не принято.

Тут в голову Робинзона пришла еще одна, очень важная и своевременная мысль, но какая – он не смог вспомнить сразу. А вспомнив, кинулся к толпе туземцев и принялся искать в ней Бузотера, которому передал куски козьего мяса.

Как оказалось, Бузотер сидел на бревне возле одной из хижин и, смачивая в плошке с ключевой водой мшистый компресс, прикладывал его к поврежденному лбу.

– Где козье мясо, которое я поручил тебе нести? – спросил у него Робинзон, чуя недоброе. – Мясо? Понимаешь, мое козье мясо? Где мясо баракунды?

Бузотер пожал плечами и кивнул куда-то вбок:

– Парголе.

В указанном направлении открылась картина, глазу Робинзона не самая приятная. На кусках его мяса, сложенных Бузотером возле хижины, восседал крайне неопрятный и маленький – трехлетний приблизительно – туземный младенец. Один из мясных кусков, причем его наиболее филейная часть, находился в зубах маленького оборванца, который своими маленькими, но прожорливыми челюстями пытался разжевать, а затем и проглотить не принадлежавшее ему имущество.

Робинзон при виде такой картины, естественно, возмутился. С криком протеста он вырвал вырезку изо рта наглого младенца, а самого его ссадил с остальных кусков на землю, результатом чего стал отчаянный детский рев.

– Закон! Закон гласит, что «твое-мое-ваше-наше» неприкосновенно! – объявил он подбежавшим и подобострастно ему внимающим туземцам.

Встревоженная мать давно уже схватила и унесла подальше свое орущее чадо, а Робинзон еще долго рассказывал туземцам о том, чем при ведении современного хозяйства нельзя пренебрегать.

– Если кто-то сорвал банан, или подобрал морского моллюска, или построил хижину из древесной коры, – говорил он собравшимся вокруг туземцам, – то все сорванное, подобранное или построенное является безусловной «твое-мое-ваше-наше» этого человека, которого следует называть владельцем этого имущества. Владелец может делать со своим имуществом, что пожелает: сорванный банан съесть, подобранного моллюска тоже съесть, а в построенной хижине ночевать. И никто – вы слышите, никто! – не имеет права ему это запретить: отобрать у владельца сорванный банан, или подобранного моллюска, или выгнать владельца из построенной им хижины. Если, конечно, закон не предписывает иное. Вы меня понимаете?

Туземцы внимали докладчику с почтением.

– Но давайте поговорим о другом, – добавил Робинзон в конце своего доклада. – Насколько я понял, каждый из вас занимается всеми работами одновременно, то есть один и тот же человек собирает бананы, строит хижины, охотится на диких коз. Однако такой порядок работ неэффективен! Гораздо более эффективным будет другой порядок. Если кто-то, кто более приспособлен для сбора бананов – допустим, это туземец, хорошо лазающий по деревьям, – тогда этот туземец должен трудиться исключительно на сборе бананов, в то время как другой туземец, умеющий быстро и качественно строить древесные хижины, должен заняться исключительно строительством древесных хижин, а третий туземец, легкий на ногу, должен охотиться на диких животных. Таким способом вы добудете намного больше продуктов, чем раньше.

Толпа туземцев вопросительно загудела.

– Да, да, сейчас я вам все устрою! – закричал Робинзон, сам загоревшись этой, неожиданно пришедшей ему в голову идеей. – Кому из вас нравится собирать фрукты, шаг вперед. Те, кто намерен заняться строительством древесных хижин, два шага вперед, а любители поохотиться на диких животных остаются на месте!

Делать шаги вперед туземцы побоялись, так что Робинзону пришлось произвести отбор самому.

Наиболее длинноруких туземцев он отобрал для лазания по деревьям, рассудив: индивидуумы с такими длинными руками нарвут огромное количество самых спелых фруктов, до которых их короткоруким собратьям просто не дотянуться. В охотники за козами и другими дикими животными Робинзон, напротив, отобрал самых длинноногих, решив: охотникам, отлавливающим диких животных, приходится много бегать по труднодоступным участкам леса, поэтому длинные ноги – обязательное для всякого хорошего охотника условие.

Определенные трудности возникли с выбором туземцев, чьей профессией должно было стать строительство древесных хижин. Робинзон долго прикидывал, туземцев какого телосложения отобрать на роль строителей, пока не остановился на самых большеголовых – иначе говоря, головастых. Ведь для строительства какого-нибудь сооружения, даже простейшей древесной хижины из веток и листьев, необходима некоторая смекалка и расчет, а самыми расчетливыми и смекалистыми были, без сомнения, туземцы с самыми крупными головами. Головастые туземцы должны были обеспечить население необитаемого острова качественным и недорогим жильем, на что Робинзон очень рассчитывал.

В результате произведенного отбора образовались три группы туземцев: длинноруких, длинноногих и головастых, первым из которых надлежало заняться сбором дикорастущих фруктов, вторым – охотой на диких животных, а третьим – строительством хижин.

Так, сам того не ведая, Робинзон ввел на необитаемом острове специализацию.

Специализация, или, как ее еще называют, разделение труда – это когда одни люди занимаются сбором фруктов, другие – охотой на диких животных, а третьи – строительством хижин. Каждый занимается тем, что у него лучше получается. По этой причине фруктов при специализации собирается больше, диких животных отлавливается больше и древесных хижин строится тоже больше, в результате чего все становятся совершенно счастливы, поют песни и танцуют зажигательные народные танцы.

Когда туземцы поняли, какое светлое экономическое будущее их ожидает, они устроили Робинзону настоящую овацию.

– Наша Робин зона! Наша Робин зона! – закричали они восторженно и принялись вытаскивать из хижин, что у кого было.

Разложив что у кого было на пальмовых листьях, туземцы пригласили гостя на пиршество.

Отказавшись от грязных корешков и мохнатых гусениц – съедобных, как уверяли хозяева, – Робинзон угостился бананами и некоторыми другими фруктами. Хотя фруктов было немного. По примеру примитивных нецивилизованных народностей, туземцы жили в бедности, перебиваясь, что называется, с корешков на гусеницы, а с гусениц на корешки. Чего в туземной деревне было вволю, так дружелюбных улыбок и народных танцев под звуки деревянного там-тама.

Когда, до упаду наулыбавшись и натанцевавшись с молоденькими туземками – короче, нагостившись, – Робинзон совсем уже собрался уходить, он стал свидетелем примечательной сценки.

Какая-то туземная женщина взяла в хижине деревянный гребешок причесаться. Но, как выяснилось, это была не ее хижина и не ее гребешок, поэтому другая туземная женщина, владелица гребешка, вцепилась в волосы первой туземной женщины с воплем:

– Саммамудо корбато!

Сцепившиеся из-за гребешка женщины покатились по земле, царапая друг друга ногтями и вырывая друг у друга космы, а Робинзон покинул туземную деревню в прекрасном настроении, мысля о том, как быстро, несмотря на примитивность своего развития, туземцы обучаются. Если так продолжится дальше, туземная цивилизация не задержится в экономическом развитии, а в самые сжатые сроки создаст на необитаемом острове условия, необходимые для комфортного существования цивилизованного человека.

Дойдя до домашней пещеры, Робинзон – поскольку дело близилось к вечеру и в лесу на глазах темнело, – не стал откладывать изготовление одеяла, а сейчас же сплел его из мягкого, найденного на ближайшей опушке тростника. Одеяло вышло роскошным: пружинистым и мягким, словно перина в каюте океанского лайнера. Свою долю козлятины, которую Робинзон не забыл принести из туземной деревни, он положил в самый дальний и холодный угол пещеры, и из предосторожности укрыл мясо козьей шкурой – на том и покончил с текущими делами.

Полностью удовлетворенный произошедшими за день событиями, Робинзон поудобней устроился на надувном матрасе и заснул.

День третий

Утро следующего дня Робинзон посвятил хозяйственному обустройству.

Первым дело он решил приготовить козлятину, в опасении, как бы мясо в жарком и влажном тропическом климате не испортилось. Однако на чем приготовить – вот в чем вопрос? У Робинзона не было не только кухонной плиты, но и простых спичек, чтобы зажечь огонь: в момент кораблекрушения ему было не до спасения с корабельного камбуза кухонной плиты, сами понимаете. Единственное, что у него сохранилось с кораблекрушения – бокал и соломенная трубочка из-под коктейля, не считая, конечно, надувного матраса, на котором Робинзон ночевал, но они для приготовления козлятины категорически не подходили. Можно было засушить козлятину на солнце, благо солнце в тропическом климате палящее, но помозговав, Робинзон решил добыть огонь.

На полу своей домашней пещеры он подобрал несколько камней кремниевых пород и принялся стучать ими друг о друга, высекая искры – и искры действительно посыпались. Тогда Робинзон сложил в центре своей пещеры довольно-таки уютный очаг из камней побольше, выдернул из своей лежанки пучок тростника и изо всех сил ударил друг о друга камнями. Искры упали на сухой тростник, который сразу же загорелся.

Через минуту он уже разводил огонь, подкидывая в него принесенные с ближайшей опушки дрова, а через час было готово прекрасное жаркое из козлятины – без приправ и гарнира, но замечательно прожаренное. Перед тем, как кинуть мясо на раскаленные камни, Робинзон вовремя вспомнил о слюнявых младенческих челюстях и промыл мясо в ручье, но даже воспоминание о туземном малыше, вознамерившемся изжевать его нормальную отбивную, не испортило настроения. Короче, жаркое получилось выдающимся.

Позавтракав, Робинзон принялся за пошивку одежды из козьей шкуры. Для полного комплекта – штанов и рубашки, – шкуры было маловато, поэтому он решил ограничиться одними штанами, с тем чтобы при следующей удачной охоте обзавестись еще одной козьей шкурой на рубашку. Пока же он раскроил козью шкуру и скрепил в нужных местах колючками, получив грубые, но пригодные для ежедневного употребления штаны.

На приготовление обеда и кройку штанов ушел целое утро, поэтому в туземную деревню Робинзон отправился к полудню – ему не терпелось узнать, какие выводы сделали туземцы из его экономических задумок и каких успехов добились.

Едва выйдя к туземной деревне из леса, Робинзон обратил внимание на перемены к лучшему.

Вокруг хижин было навалено множество – гораздо больше, чем во время вечернего пиршества, – бананов и других тропических фруктов, а также пойманных, жалобно блеющих, привязанных к хижинам коз. Количество самих хижин со вчерашнего вечера тоже заметно увеличилось, ведь строительством хижин занимались теперь самые головастые туземцы, в то время как длиннорукие собирали плоды с деревьев, а длинноногие гонялись за козами. Таким образом, туземцы воспользовались преподанными им экономическими уроками – кооперацией и специализацией, – в полной мере.

Робинзон заприметил также двух вчерашних туземок, продолжавших драку из-за гребешка. Количество волос на головах дерущихся значительно уменьшилось, что было само собой разумеющимся, ведь с момента конфликта прошло не менее пятнадцати часов. Женщины продолжали проклинать и мутузить друг друга, но уже как-то рассеянно, скорее по привычке, чем из-за природной кровожадности. Рядом валялся сломанный гребешок. Видя такое, Робинзон порадовался, насколько же «твое-мое-ваше-наше», о котором туземки узнали только вчера, въелось в кровь и плоть этих необразованных людей. Они воспринимали уроки Робинзона чрезвычайно быстро, буквально впитывали их, как сухая губка впитывает влагу, на глазах превращаясь в цивилизованных, понимающих и рассчитывающих свою экономическую выгоду людей.

«Какие сообразительные», – подумал Робинзон.

Сообразительность туземцев показалась ему несколько странной. В тот момент он впервые начал подозревать, что с его необитаемым островом что-то не в порядке – не так, как с другими необитаемыми островами, о которых он читал в художественной литературе. Однако додумать мысль о странной сообразительности туземцев Робинзон не успел, потому что ему пришлось заняться другими вопросами, требовавшими настоятельного разрешения.

Несмотря на наступившее в деревне товарное изобилие, туземцы отнюдь не стали сыты и счастливы – напротив, между ними возникли принципиальные разногласия.

Да, конечно: вооружившись передовыми принципами кооперации и специализации, они за одно – сегодняшнее – утро смогли нарвать огромное количество бананов, наловить множество диких коз и выстроить несколько новых комфортабельных древесных хижин… однако теперь все эти бананы, козы и хижины принадлежали туземцам, их нарвавшим, наловившим и построившим. Раньше, до введения частной собственности на добытые продукты, каждый из туземцев до отвала наелся бы бананов, жареной козлятины, а нуждающиеся в улучшении жилищных условий туземцы переехали в новые хижины. Но теперь наесться и переехать было невозможно, потому что новоиспеченные владельцы бананов, козлятины и хижин не соглашались отдать их за просто так, а только в обмен за что-нибудь, то есть за те же хижины, козлятину и бананы. И надо же такому случиться, что владельцы бананов все как один нуждались в козлятине, владельцы козлятины нуждались в хижинах, а владельцы хижин – в бананах! Первые ни за что не соглашались отдать свои бананы за ненужные им хижины, вторые – отдать свою козлятину за ненужные им бананы, а третьи – отдать свои хижины за ненужную козлятину, в результате чего участвующие в обмене стороны так громко орали друг на друга, что на центральной поляне все вконец перепуталось и перемешалось. Робинзону с трудом удалось понять, что к чему.

Осознав проблему, Робинзон впал в задумчивость, пытаясь вспомнить, каким образом подобный конфликт разрешался в цивилизованном обществе.

– Бананы… Козлятина… Хижины… – шептал он, оглядывая скандалящих туземцев.

В голову ничего не приходило. Робинзон никак не мог сообразить, как сделать так, чтобы каждый из участников обмена получил необходимые ему продукты.

И все-таки он придумал! Поразмышляв две или три минуты, он отыскал простое и вместе с тем крайне эффективное решение.

Еще в свой вчерашний визит в туземную деревню Робинзон подметил, что туземцы используют в качестве украшений морские раковины – не такие, в которых водятся съедобные моллюски и которые он еще позавчера, ползая на коленях, собирал по побережью, а намного более красивые: большие и изогнутой формы, представляющие собой большую художественную ценность. Несомненно, эти раковины были на необитаемом острове редкостью: за все время ползания на коленях в поисках съедобных раковин ни одной такой раковины Робинзон не увидел, а если бы увидел, обязательно бы запомнил. Так вот, Робинзон спросил у владельцев бананов, имеются ли у них эти самые красивые художественные раковины. Владельцы важно закивали головами:

– Сурока! Сурока! – в том смысле, что имеются, мол.

Тогда Робинзон жестами объяснил владельцам бананов: а не хотят ли они отдать свои раковины в обмен на только что отстроенные хижины. Владельцы бананов с радостью согласились, равно как и владельцы хижин, готовые получить за свой строительный труд ценные для них предметы украшения. Однако владельцам хижин недолго было любоваться на полученные ими раковины, потому что Робинзон предложил бывшим владельцам хижин отдать раковины в обмен на козлятину, на что те опять же с радостью согласились, поскольку козлятина была им нужней раковин. Дело оставалось за малым: уговорить бывших владельцев козлятины отдать раковины бывшим владельцам бананов, которые ныне владели комфортабельными хижинами. После чего раковины совершили полный оборот и вернулись к изначальным владельцам.

Вероятно, вы, прочитавшие эти строки уважаемые дети, не совсем поняли, кто с кем и чем менялся. Но это не важно. Важно, что в результате оборота художественных раковин каждый из туземцев получил желаемый товар: бананы, козлятину или хижины, – так что распоряжениями Робинзона туземцы остались довольны и счастливы.

Доволен был и Робинзон, распорядившийся, чтобы каждый товар на необитаемом острове отныне обменивался на раковины, то есть художественные раковины использовались в качестве средства платежа.

С этого момента туземная деревня стала напоминать рынок. Со всех сторон слышалось:

– Аргубадо сурока про! Барракунда сурока пай! – то есть: меняю бананы на две раковины, или: меняю козлятину на десять раковин, ну и так далее.

Робинзон так и догадался, что, введя на необитаемом острове средство платежа, изобрел денежное обращение.

Смысл денежного обращения должен быть ясен всем. Вместо того, чтобы обменивать ненужную вещь на нужную, ненужная вещь продается, а взамен нее покупается нужная вещь. Тем самым тебе уже не надо искать такого человека, который продает нужную тебе вещь в попытке купить ненужную. Понятное дело, где такого человека найдешь? Вместо этого ты продаешь товар одному человеку – за деньги как средство платежа, – а покупаешь у другого – за те же самые деньги. В результате процесс купли-продажи становится легким и приятным. Робинзон предложил использовать в качестве денег художественные раковины, понятно почему: потому что художественные раковины были самым доступным средством платежа, которое он мог предложить. Точно так, используя раковины в качестве средства платежа, поступали некоторые племена на тропических островах, так что предложение Робинзона было естественно для тропического климата. Но конечно, другие племена использовали в качестве средства платежа и другие предметы, например, каменные жернова, такие тяжелые, что их с трудом могли поднять десятеро. По счастью, таких каменных жерновов на робинзоновом необитаемом острове не было, поэтому он и предложил использовать для денежного обращения красивые, представляющие художественную ценность раковины. Что и было с блеском исполнено.

Надо сказать, туземцы были от денежного обращения в полном восторге. Им так понравилось менять товары на раковины, а раковины на товары, что они принялись меняться без всякой необходимости – исключительно для того, чтобы лишний раз вступить в денежные отношения.

Допустим, владеющий охотничьей дубинкой туземец продавал ее другому туземцу за две раковины, а потом выкупал обратно, но уже за одну. Тот туземец, у которого оставалась на руках дубинка, но при этом чудесным образом возникала лишняя раковина, потирал от радости руки и восклицал:

– Алюмба мао! – что означало: обалдеть просто!

Второй туземец, который в результате двойной купли-продажи этой художественной раковины лишался, совсем даже не радовался, а напротив огорчался, но и он от удивления перед премудростями экономики чесал в затылке и произносил:

– Мао алюмба! – что означало: просто обалдеть!

А чтобы до второго туземца лучше доходили тонкости товарного обмена, первый туземец ударял второго дубинкой по башке, после чего шел меняться с кем-нибудь еще.

Туземцы были настолько благодарны Робинзону за его экономическое нововведение, что решили тут же означенное нововведение отпраздновать, по случаю чего принялись резать пойманных коз, намереваясь приготовить из них нормальные отбивные. Отовсюду послышалось козье блеяние, такое истошное, что Робинзону захотелось заткнуть себе уши, но козлятина ему еще не приелась, поэтому он с благосклонностью отнесся к инициативе гостеприимных хозяев.

Внезапно туземцы стали о чем-то между собой переговариваться, указывая на одного из своих, который, как выяснилось, отказался резать свою козу, а принялся ее доить. Этот сообразительный козодой подставил под козу половинку кокосового ореха и принялся интенсивно дергать козу за вымя, в результате чего из вымени в половинку кокосового ореха полилось жирное козье молоко. Все это происходило ко всеобщему туземному удивлению. Робинзон понял, что раньше дойка диких коз у туземцев его необитаемого острова не практиковалась, поэтому туземцам она была в новинку. Вскоре вокруг козодоя образовалась целая толпа, наблюдающая за его манипуляциями. Закончив дергать за вымя, козодой с благодарностью потрепал козу за спутанную бороденку, вытащил из-под нее половинку кокосового ореха и выпил содержимое, облизываясь. Толпа завистливо ахнула, а несколько человек, не успевших прирезать своих коз, побежали доить их по примеру сообразительного козодоя.

Многие из туземцев, подоив своих коз, принесли на общее пиршество половинки кокосовых орехов, полные козьего молока, но далеко не все туземцы, потому что некоторые из пойманных животных оказались не козами, а козлами.

Вам, наверное, известно такое образное выражение: как от козла молока. Это выражение означает долгое и совершенно напрасное ожидание чего-то хорошего – в том смысле, что молока от козла не дождешься. От огорчения, что козлов подоить никак не получается, многие туземцы, не успевшие прирезать своих козлов, стали-таки их резать, но далеко не все. Один головастый туземный парнишка не стал дожидаться от козла невозможного, однако и не счел нужным пустить его на котлеты, а поступил совершенно необычным образом. Он сорвал длинную и прочную лиану, обмотал ей шею своего неприкосновенного козла, а потом взгромоздился животному на спину и хлопнул по заднице. Козел, не ожидавший от своего хозяина такого запанибратского обращения, встал на дыбы, а затем, под улюлюканье публики, понес седока не разбирая дороги.

Сначала козел пронес наездника вдоль туземной деревни, затем поперек, а под конец, совсем обезумев, и по диагонали, следствием чего было несколько сбитых с ног женщин и рухнувших хижин. Только через довольно продолжительное время расстроенного козла удалось утихомирить, но обладавший неуемным характером и значительной головастостью паренек и тут не унялся, а, раздобыв где-то большую корягу, привязал к шее козла и пустил животное рысью.

Пустить козла рысью – означает не превратить вовсе козла в рысь, то есть большую дикую кошку с пушистыми ушами, и даже не заставить козла бежать наподобие рыси, как вы могли подумать, а заставить козла бежать, заставляя его ставить на землю одновременно одну переднюю и одну заднюю ногу. А рысь здесь совершенно ни при чем. Если хотите, можете встать на четвереньки и попробовать передвигаться на четвереньках рысью, одновременно опуская одну переднюю и одну заднюю ногу – тогда вы лучше поймете, как передвигался пущенный рысью козел.

Помимо того, что козел передвигался рысью, он еще тащил за собой привязанную к нему большую корягу, оставляя на земле глубокую черную борозду.

Это навело Робинзона на мысль.

– С какой стати собирать бананы, с опасностью для жизни лазая по скользким пальмовым стволам? – обратился он с речью к собравшимся. – Те же самые бананы, оставаясь в абсолютной безопасности, можно выращивать поблизости от своего жилища. Для этого достаточно заложить банановую плантацию, с которой дважды в день – а может, и чаще, поскольку климат на нашем необитаемом острове тропический, – собирать выращенный урожай. Также нет смысла гоняться за дикими козами по всему острову, когда тех же самых коз, еще и поупитанней, можно выращивать самостоятельно. За питанием для коз дело не станет! Во-первых, урожай от земледелия обеспечит не только нас, но и поголовье нашего скота, а во-вторых, коз можно выпускать пастись самостоятельно. Для этого, конечно, необходимо предварительно приручить их, в крайнем случае, привязывать к дереву длинной лианой, чтобы коза не одичала и не убежала обратно в лес, или построить для них специальные загоны. Это намного эффективней охоты на диких животных или собирательства диких овощей. За чем дело стало?

– Дяденька Робин зона правильно говорит! – воскликнул туземный парнишка, которого Робинзон за его большую смышленую голову стал называть Головастиком.

– Кто хочет стать пахарем, первым на нашем необитаемом острове? – бросил клич Робинзон.

Стать первым пахарем вызвался отец Головастика – кряжистый туземец, которого Робинзон тут же окрестил Землеробом.

– После праздничного обеда поступим следующим образом, – объявил Робинзон. – Все возьмут примитивные орудия, какие у вас есть – остро заточенные камни и кости, – и освободят от растительности небольшую площадку поблизости от деревни. После чего Землероб вместе со своим ездовым козлом и привязанной к козлу корягой проедется по поляне, освобожденной от растительности, несколько раз взад-вперед, по возможности ровными рядами. Вспаханную землю следует засадить банановыми саженцами – молодыми побегами банановых пальм. Когда саженцы вырастут и начнут плодоносить, в нашем распоряжении окажутся настоящие банановые плантации. Другие туземцы в это время огородят пространство для выпаски коз – построят просторные загоны, в которых козы начнут нагуливать жир и одомашниваться. В результате жизненный уровень туземного населения на нашем необитаемом острове повысится в тридцать три с половиной раза.

После робинзоновой речи, принятой благодарными туземцами на ура, началось пиршество. У туземцев был повод пировать: шутка ли, в течение каких-то суток на их необитаемом острове не только было введено денежное обращение, но и возникло земледелие с животноводством, бананового и молочно-мясного направления! Ни туземцы, ни Робинзон не говорили о земледелии и животноводстве – туземцы по той причине, что ничего о них не знали, а Робинзон о земледелии и животноводстве позабыл, а потом уже не вспомнил, – однако робинзоновы предложения обещали дать туземным жителям много-много коз и бананов. Козы и бананы были намного питательней всех умных слов, какие только имеются во всех на свете умных книжках, вместе взятых.

Но увы, пиршество завершилось, практически не начавшись.

Едва жители туземной деревни расселись за накрытыми на центральной поляне праздничными пальмовыми листьями, как один из туземцев выкрикнул что-то звонкое, указывая рукой на отдаленную хижину, откуда, воровато оглядываясь, вылез туземец с нехитрыми туземными пожитками в руках. Это был какой-то не такой туземец – раскрашенный не так, как другие жители деревни, – поэтому Робинзон сразу заподозрил неладное. Так оно и оказалось. Судя по тому, как всполошились, как повскакали на ноги и негодующе завопили его спутники, этот человек – такой же в сущности туземец, как жители робинзоновой деревни, – принадлежал другому туземному племени. Он тайно пробрался на чужую территорию и, воспользовавшись тем, что все были заняты введением животноводства и земледелия, залез в чужую хижину, с целью похитить ценные пожитки у их законных владельцев.

– Сакон! Сакон! – заорали туземцы, бросаясь к месту похищения.

Воришка оказался увертливым и быстрым на ногу. Прижав к груди наворованное, он бросился наутек в близлежащие заросли.

– Лови его! – приказал Робинзон, которого вместе со всеми охватил азарт преследования.

Туземцы, наученные передовым методам охоты на диких коз, рассыпались цепью и организовали преследование – впрочем, непродолжительное, поскольку похититель оказался намного умнее и быстрее любой козы. Во-первых, во время бега этот туземец из соседнего племени не блеял наподобие козы, а убегал молча, чтобы преследователи не смогли определить его местонахождение. Во-вторых, воришка не метался из стороны в сторону, постоянно меняя направление, а убегал, если так можно выразиться, осознанно и целенаправленно, в результате чего быстро оторвался от преследовавших его деревенских жителей и растворился в тропических зарослях, только его видели.

Решив, что преследование бесполезно, Робинзон остановил погоню и приказал всем возвращаться в деревню.

– Сакон! Карабундо портико! – такими словами туземцы пытались донести до Робинзона переполнявшие их чувства.

Робинзон был с туземцами солидарен. В хлопотах о молодой туземной экономике он как-то упустил из виду, что на необитаемом острове может существовать не одно туземное поселение, а несколько – теперь, осознав свою ошибку, думал, как ее исправить.

– Куда этот негодяй побежал? Где прописан? – спросил Робинзон, с обидой поджав губы.

Продолжающие возмущенно жестикулировать туземцы проводили Робинзона на высокий холм, с которого открывался прекрасный обзор на весь необитаемый остров, такой одинокий посреди изумрудного, покрытого белыми бурунчиками океана. С северной стороны холма располагалась туземная деревушка его друзей, а чуть дальше – скалистая гряда, в которой Робинзон нашел себе убежище, тогда как с южной стороны открывался вид на тропический лес, простирающийся до самого побережья. Сквозь густую зелень Робинзону удалось рассмотреть несколько крыш таких же легких древесных хижин, из которых состояла и его деревня. Значит, на южной оконечности острова тоже жили люди – судя по нахальному, оставшемуся безнаказанным воришке, не слишком хорошие.

Робинзон бросил на своих спутников вопросительный взгляд. Те кивками подтвердили, что так оно и есть: людишки на южной стороне малоприятные, вороватые – дрянцо-людишки, говоря честно и непредвзято.

– Карабундо портико! Карабундо портико! – рассказывали туземцы Робинзону, торопясь и перебивая друг друга.

Это карабундо портико переворачивало политическую ситуацию с ног на голову. Наличие на необитаемом острове еще одного туземного поселения ставило под угрозу экономические достижения, которые Робинзон сумел внедрить за время своего знакомства с туземцами, в том числе главное – священное право «твое-мое-ваше-наше» на добытые туземцами продукты. Сегодня они спугнули одного воришку, но завтра сотня еще более бессовестных воришек могла посетить туземную деревню, и не только деревню, но и банановые плантации, которые жители намеревались высадить своими заботливыми руками. А что будет, если соседнее племя вздумает угнать прирученных коз, оставив жителей маленькой туземной деревни, включая престарелых туземцев и малолетних детей, без свежего молока?!

Они вернулись в деревню, мрачные и подавленные.

– Карабундо портико! Карабундо портико! – говорили вернувшиеся с Робинзоном туземцы каждому встречному-поперечному.

Встречные-поперечные, слыша такое, спадали с лица и мрачнели.

Карабундо портико! Эта роковая весть мигом разнеслась по деревне, и туземное население, оставив всякие мысли о несъеденных гусеницах, корешках и бананах, застыло в ожидании, чему их научит и чем утешит белый человек, которому они больше всего доверяли – творец туземной экономики Робинзон.

Оценив размер грозящей его друзьям опасности, Робинзон напрягся и приготовился действовать.

– Друзья! – произнес он, понимая: прежде чем вступить в борьбу с наглыми захватчиками чужого имущества, требуется сплотить жителей туземной деревни в единое целое. – Как вам уже известно, с нами случилось самое неприятное, что только могло случиться – Карабундо портико. Видит Бог, мы этого не хотели! Нам, как известно, чужого добра не нужно, но свое тоже отдавать не хочется. Однако бессовестный характер туземцев с Южной оконечности… Извините, друзья, мне сложно говорить: горло сдавлено негодованием от произошедшего. События вынуждают нас к решительным мерам, которые мы в самом скором времени предпримем, но предварительно нам надо решить, от чьего имени выступать. Необходимо сплотиться в едином лице, друзья, для чего провозгласить общенародное туземное образование. Предлагаю назвать его Северной оконечностью, поскольку оно находится на северной оконечности необитаемого острова.

Туземцы в знак одобрения захлопали в ладоши и застучали в там-тамы.

– А поскольку необходимой принадлежностью любого образования, в том числе образования Северной оконечности, является его Робинзон, – продолжал свою вдохновенную речь Робинзон, – нам необходимо избрать руководящего и направляющего Робинзона, в качестве какового я предлагаю самого себя. Другими словами, я самовыдвигаюсь.

– Наша Робин зона! Наша Робин зона! – принялись скандировать воспрянувшие духом туземцы.

Только Бузотер, непонятно каким образом затесавшийся в толпу, с еще не опавшей фиолетовой шишкой поперек лба, крикнул:

– Предлагаю другую кандидатуру!

Но Бузотера, о вредном характере которого туземцам было известно, конечно же, лучше Робинзона, никто слушать не стал: его попросту смяли и выпихнули из раскрашенной туземной толпы.

– Кто за то, чтобы я, известный вам Робинзон, возглавил образование Северной оконечности, став таким образом первым Робинзоном Северной оконечности нашего необитаемого острова?

Лес поднятых рук был ему ответом.

Так на необитаемом острове образовалось первое государство, потому что образование Северной оконечности было, конечно же, государственным образованием.

– Тогда за дело, друзья! – продолжал Робинзон свою вдохновенную речь. – Предлагаю не дожидаться, пока туземцы с Южной оконечности окончательно нас обворуют, а сплоченными рядами двинуться на неприятеля, смять его и уничтожить. Потому что туземцы с Южной оконечности никакие нам не приятели, а раз они нам не приятели, чего с ними церемониться?

Жители, возбужденно размахивая руками, еще повторяли сказанное, а Робинзон уже приступил формированию вооруженных сил Северной оконечности.

Первым делом он приказал сделать шаг вперед всем туземцам мужского пола от шестнадцати до шестидесяти лет, а когда те, нерешительно переминаясь с ноги на ногу, подчинились, объявил их военнообязанными и не сходя с места произвел полную мобилизацию в войска Северной оконечности. Далее, отобранных в армию туземцев следовало вооружить, и Робинзон уже придумал, чем именно. Поскольку туземцы лучше всего управлялись с дубинками, Робинзон приказал, чтобы каждый туземный воин выломал себе в ближайшем подлеске хорошую и по возможности сучковатую дубину. Сучковатую, потому что удары по голове сучковатой дубиной гораздо более болезненны, чем удары гладкой дубиной.

Туземцы поспешно исполнили приказание и, вооруженные, выстроились в ряд перед своим главнокомандующим, а Робинзон уже размышлял, в какой пропорции разделить армию на пехоту и кавалерию. Количество коз было достаточным для того, чтобы посадить на них всех жителей туземной деревни, однако превращать в кавалеристов всех мобилизованных Робинзон не желал из опасения, что козы с тяжелыми всадниками на них не смогут преодолеть некоторые труднопроходимые участки дороги, которые, весьма вероятно, встретятся на пути к вражеской Южной оконечности.

После продолжительного раздумья Робинзон решил поделить туземцев надвое, половину войска превратив в пехоту, а другую половину – в кавалерию. Однако кого из туземцев приписать к пехоте, а кого к кавалерии?

Возможно, вы удивитесь, но Робинзон смог решить и этот сложнейший стратегический вопрос. Он отправил в кавалерию наиболее тщедушных туземцев – на том основании, что ездовым козам будет их легче возить, – а туземцев потяжелее приписал к пехоте, получив таким образом тяжелую пехоту и легкую кавалерию – войско, которое просто обязано было молниеносно разгромить вражескую армию Южной оконечности.

На этом предварительная подготовка была закончена.

Туземные кавалеристы, оседлав коз, которых они для скорости и маневренности передвижения колошматили сучковатыми дубинками по задницам, выехали в южном направлении. За кавалерией потянулась неторопливая, но более маневренная пехота. Робинзон, замывший воинское шествие, испытывал перед предстоящим сражением – как и остальные воины, несомненно, – сильный душевный подъем и непреходящую гордость на родную Северную оконечность, которая не смирилась с воровством национальных богатств со стороны Южной оконечности, а нашла в себе мужество ответить на враждебные происки.

До Южной оконечности было часа полтора ходу приблизительно. Туземных воинов, возмущенных соседской наглостью, не требовалось подгонять – они сами спешили, как могли. То и дело в рядах бойцов раздавались возмущенные выкрики и проклятия, так что Робинзону, когда они подошли к вражеской деревне поближе, пришлось даже отдать несколько распоряжений не шуметь, чтобы южане не услышали их приближения и не успели заранее попрятаться.

Когда южная деревня совсем показалась в виду, Робинзон протянул руку в ее направлении и выкрикнул воодушевленно:

– Вперед! На приступ!

Войско Северной оконечности, издавая воинственные возгласы, ринулось на приступ.

Первыми во вражескую столицу, с устрашающим гиканьем и помахиванием дубинками, ворвалась легкая кавалерия. Кавалеристы Северной оконечности смерчем пронеслись по деревне, оставляя после себя поломанные хижины и перевернутую утварь. Следом, довершая начатое, подоспела пехота.

Как и следовало ожидать, туземцы Южной оконечности оказались совершенными неподготовленными к предпринятой северянами операции возмездия. Южане были склонны воровать чужую утварь, а отвечать за преступления по закону – это оказалось слабо́, так что войскам Северной оконечности предводительством Робинзоном не было оказано почти никакого сопротивления. Пооткрывавшие рты южане либо в остолбенении смотрели, как стремительные северные кавалеристы разрушают их древесные хижины, либо – если это были женщины, – отчаянно визжали, пытаясь схватить и удержать подле себя детей, чтобы те ненароком не угодили под копыта ездовых коз.

Немного придя в себя, туземцы Южной оконечности бросились под прикрытие тропического леса врассыпную, но и там легкие северные кавалеристы настигали их и брали в плен. Всего в результате спланированной Робинзоном операции было захвачено в плен несколько десятков южных туземцев. Всех их связали лианами и увели с собой в Северную оконечность.

Когда победоносная армия Северной оконечности торжественным маршем возвратилась в родную деревню, гоня перед собой захваченных пленных, немобилизованное население высыпало на улицы. Жители славили победителей и, не в силах как-то иначе выразить свое восхищение, бросали в воздух предметы скудного туземного гардероба.

Пленных согнали в одну кучу и принялись стыдить за воровство и другие мелкие проказы, которые, как теперь выяснилось, были вообще характерны для жителей Южной оконечности.

«Что с ними делать? – задумался Робинзон. – Отпустить нельзя – тогда пленные вернутся в свою деревню, как будто они никакие не пленные, а обыкновенные мирные туземцы. Пускай уж живут здесь, под присмотром».

И Робинзон распорядился привязать к ноге каждого пленного по тяжелой коряге, чтобы пленные не смогли убежать, и отправить работать на выкорчевку леса и строительство загонов для скота. А куда их еще было отправлять? Стоило отпустить пленников восвояси, как они бы подались на свою Южную оконечность, откуда принялись совершать воровские набеги на Северную оконечность.

Конечно, чтобы держать пленников здесь, на Северной оконечности, их требовалось кормить.

«Так пусть, – рассудил Робинзон, – эти пленные южане сами себя кормят, работая на выкорчевке леса и строительстве загонов для коз или каким-нибудь другим образом восстанавливая разрушенное их воровскими действиями северное хозяйство. Пусть работают на банановых плантациях, в конце концов. Много ли каждому из них надо для пропитания? Одного банана в день за глаза хватит. Если, таким образом, каждый пленный южанин вырастит пятнадцать бананов за день, на один банан в день он сможет питаться, а остальные четырнадцать бананов станут поступать в распоряжение государства Северной оконечности, на благо всех северян. Не нам же на этих проклятых южан работать? Пусть они на нас работают, в самом деле!»

С тех пор сложилось так, что самые тяжелые и опасные работы на необитаемом острове исполняли рабы, в результате чего Северная оконечность превратилась в самое настоящее рабовладельческое государство.

Да-да, уважаемые дети, вы не ослышались, в рабовладельческое государство! Вот только не нужно думать, что у Робинзона, ненароком узаконившего на необитаемом острове рабовладение, был кровожадный характер. Вовсе нет! Характер Робинзона был не кровожадным, а напротив, миролюбивым и покладистым, – разумеется, в том случае, когда туземцы ему не противоречили. В ситуации с пленными Робинзона заботило, чтобы южане могли обеспечивать себя и захвативших их северян пропитанием, ничего больше.

Еще к вашему сведению.

История учит, что рабовладение было для своего времени прогрессивным – если, конечно, рабовладелец не слишком часто колотил своего раба за леность и кормил не реже одного раза в неделю. Некоторые рабы вообще жили припеваючи, например, знаменитый баснописец Эзоп, который – можете себе представить? – был самым настоящим рабом и ухитрялся при этом сочинять басни. Вряд ли бы у Эзопа оставалось время на басни после тяжелой смены на сельскохозяйственных работах, поэтому остается предположить: его хозяин намеренно создал Эзопу благоприятные условия для творчества, вероятно, в надежде войти через талантливого раба в историю мировой литературы и тем прославиться.

Еще я вспоминаю одну книгу – про прославленного героя рабовладельческого периода Спартака, который, будучи рабом, поднял против рабовладельцев восстание и пал смертью храбрых на пути к долгожданной свободе. То есть рабовладение было для Спартака крайне унизительно и неприемлемо, поэтому он и решился на восстание. Честно говоря, эту книгу я читал в детстве, поэтому ее содержание не очень хорошо запомнил, а запомнил изо всей книги единственный эпизод: самое ее начало. Спартак подбивает своих товарищей-рабов на восстание. Самое интересное, где происходят эти уговоры. Где, как вы думаете? Вовсе не в темных сырых казематах, где, прикованные тяжелой цепью к стене, общаются изнуренные рабы, и даже не на сельскохозяйственных работах, где под палящим солнцем и бичами надсмотрщиков, с утренней зари до захода солнца, рабы вынуждены гнуть спины на своих хозяев, а в каком-то древнеримском кафетерии, где разносят фруктовые напитки, а музыканты играют на цимбалах – там-то Спартак и подговаривает своих товарищей на свержение рабовладельческого строя.

Как видите, ужасы истории относительны.

Перед тем, как отправиться в домашнюю пещеру, Робинзон – с сегодняшнего дня официальный Робинзон Северной оконечности необитаемого острова, – распорядился насобирать еще фруктов и наловить диких коз, чтобы в период военного конфликта население ни в чем не нуждалось. Впрочем, конфликт можно было считать исчерпанным. Робинзон не сомневался, что южане настолько напуганы и подавлены совершенным на них нападением, что не посмеют предпринять ответные действия, но на всякий случай распорядился выставить вокруг деревни круглосуточные дозоры, еще попросил одного мускулистого туземца сопроводить его до домашней пещеры. Заняв официальную должность Робинзона Северной оконечности, Робинзон не мог позволить себе рисковать своей жизнью и своим здоровьем, потому что отныне был ответственен не только за себя, но и за всех жителей туземной деревни, вместе взятых, поэтому и взял сопровождающего. У этого туземца, которого Робинзон заприметил еще во время нападения на деревню Южной оконечности и стал называть Дуболомом, были не только могучие мускулы, но и незамысловатое выражение лица, поэтому на роль охранника он подходил идеально.

– Сможешь защитить меня от опасностей? – спросил его Робинзон.

– Нуна… Мобуто… Памиро… – пробормотал Дуболом.

Сопровождаемый охранником, Робинзон добрался до домашней пещеры, поужинал захваченными из деревни припасами и завалился спать. Дуболому он приказал дежурить снаружи – на случай, если враждебным южанам вздумается напасть на первое должностное лицо Северной оконечности во время сна.

Потом Робинзон заснул.

День четвертый

Проснувшись и выйдя из домашней пещеры, Робинзон обнаружил, что Дуболома нигде не видно: ни на выходе из пещеры, ни поблизости.

– Эй, Дуболом! – крикнул Робинзон, но никто не отозвался.

Робинзон не на шутку рассердился.

«Покажу я этому Дуболому! – подумал он с ожесточением. – Часовой не вправе покидать свой пост во время боевого дежурства, это каждому должно быть ясно. Если бы жители Южной оконечности прознали, где находится моя домашняя пещера, и напали на меня во время сна?! Если бы меня – Робинзона Северной оконечности необитаемого острова! – захватили в плен и привязали к моей ноге тяжелую и неудобную корягу, чтобы я не убежал, что тогда?»

При мысли о привязанной к ноге коряге Робинзон содрогнулся и дал себе зарок впредь перемещаться по необитаемому острову только под надежной охраной. Вот только где взять эту самую надежную охрану? Как показывал пример с Дуболомом, туземцы легко соглашались помочь Робинзону, если он просил их об этом, но по прошествии некоторого времени забывали о своих обязанностях и начинали заниматься своими туземными делами, напрочь выкидывая из головы, что Робинзон на них рассчитывает.

«Надо что-то придумать!»

Дуболома следовало, конечно, хорошенько отчитать за оставление поста, но прежде его нужно было разыскать.

Решив, что охранник отправился прямиком в деревню, Робинзон быстренько собрался, выпил ключевой воды из бокала, сохранившегося у него с кораблекрушения, и отправился по следам Дуболома. Тем более что в туземной деревне он был не простым гостем – нет, он был всенародно избранным Робинзоном Северной оконечности, и это солнечное утро было утром его первого рабочего дня в почетной должности.

До деревни Робинзон добрался не сразу: тропинку перегораживал широкий загон, в котором паслись, дрались, блеяли и просто прогуливались прирученные животные. Еще в загоне находились пленные южане. Мужчины подгоняли к женщинам прирученных коз, а женщины доили их в половинки кокосовых орехов, при этом мужчины весело переговаривались с женщинами и даже улыбались. Если бы не тяжелые коряги, накрепко привязанные к ногам этих людей, разве кто-нибудь мог сказать, что перед ним самые настоящие рабы? Туземная цивилизация на глазах прогрессировала – это было ясно не только творцу и зачинателю прогресса на необитаемом острове, каковым Робинзон себя по праву считал, но и южанам, которые, увидев Робинзона, приветственно помахали ему руками и засмеялись.

«Как здесь, на необитаемом острове, все быстро совершается!» – подумалось Робинзон.

Он уже начинал догадываться, что это неспроста. Ну не могут туземцы быть такими сообразительными, чтобы вечером отдать им распоряжение построить загоны, а утром – глядь! – загоны уже построены. Вон, Дуболому было приказано дежурить возле домашней пещеры всю ночь, и где сейчас Дуболом? Выходит, не такие туземцы сообразительные и исполнительные, как на первый взгляд кажется. Тем не менее выстроенные загоны для диких коз были налицо, и этот факт хозяйственной деятельности невозможно было отрицать.

«Таинственный, таинственный остров».

Робинзонов необитаемый остров был и в самом деле таинственным, намного таинственней острова из робинзонады Жюля Верна, которую я советовал прочитать во вступлении. В романе Жюля Верна, если вы прочитали эту замечательную книгу, таинственность заключалась в том, что людям, попавшим на необитаемый остров, помогал капитан подводной лодки по фамилии Немо, а что касается всяких хозяйственных приспособлений и механизмов, которые колонисты изготавливали, так в их работе не было ничего удивительного. А в робинзоновом необитаемом острове нечто таинственное было: солнце двигалось по обычному небесному пути, и люди на острове были самыми обычными – с учетом, конечно, тропического климата, – а вот диалектика была ускоренной. Этим – ускоренной диалектикой – робинзонов необитаемый остров в корне отличался ото всех остальных островов и материков земного шара.

Вы, конечно, имеете право поинтересоваться, а что такое эта самая диалектика, которая на робинзоновом необитаемом острове была ускоренной? К сожалению, о диалектике мне известно немногое: знаю, что обозначает она развитие чего-либо – в данном случае экономики, – а изобретена немецким философом Гегелем. Тем самым, говоря, что диалектика на робинзоновом необитаемом острове была ускоренной, я утверждаю, что все экономические изобретения Робинзона претворялись на необитаемом острове в жизнь со страшной, немыслимой в других местах скоростью.

Робинзон догадался об этом не сразу. На четвертый день своего пребывания на необитаемом острове он начал строить всякие предположения по поводу ускоренной диалектике и в конце концов все-таки догадался, лишь тогда осознал, насколько принимаемые им решения важны для островитян. Пока же, обходя загон стороной, он помахал пленным южанам рукой и одновременно, о чем уже говорилось, подумал:

«Таинственный, таинственный остров».

В деревне он первым делом разыскал Дуболома, который сидел на корточках и остро отточенным камешком выстругивал себе новую дубину.

– Ты, Долбо… то есть Дуболом! – начал Робинзон довольно раздраженно, ибо не перестал еще сердиться на Дуболома за своеволие. – Ты почему не караулил мою домашнюю пещеру? Почему ушел домой, оставив меня, Робинзона Северной оконечности необитаемого острова, без охраны? Ты что, под трибунал захотел, любезный? Если нет, тогда не своевольничай, а исполняй мои приказы в точности, как сказано.

– Дортумо… Пато… – ответил Дуболом с самым незамысловатым выражением лица.

– Чего? – поразился Робинзон.

– Мармуто… Ловра…

Было ясно, что Дуболом Робинзона недопонимает.

Еще вчера Робинзон замечал, что отданные им распоряжения исполняются не слишком быстро и четко. Попросит Робинзон, к примеру, угостить его ломтиком ананасом, а туземец вместо ломтика ананаса приносит мохнатую гусеницу и еще улыбается, гордый тем, как быстро исполнил распоряжение. А все из-за того, что между собой туземцы общались на своем туземном языке, а нормальный человеческий язык, на котором разговаривал Робинзон, понимали не в полном объеме. Наверное, Дуболом не понял приказания Робинзона охранять его домашнюю пещеру ночью, поэтому, поохраняв немного, отправился восвояси домой, как будто так полагается. В этом случае винить следовало не Дуболома, а себя, вовремя не озаботившегося грамотностью туземного населения…

Да, пора было вводить на необитаемом острове грамотность!

– Внимание! Все сюда! – крикнул Робинзон подданным.

Подданные, то есть свободные от текущих дел туземцы, сбежались на центральную площадь, а тех туземцев, которых не было в деревне по причине того, что они находились на сельскохозяйственных работах, позвали с помощью там-тамов.

– Там! Там! Там! Там! – застучали там-тамы.

Привлеченные звуками там-тамов отсутствующие туземцы потянулись со стороны леса.

Население собралось на площади, ожидая, о чем объявит ему свежевыбранный Робинзон Северной оконечности.

– Дорогие мои подданные! – сказал Робинзон после короткой паузы, необходимой для того, чтобы туземцы лучше прочувствовали важность происходящего. – Сейчас я обучу вас иностранному языку. То есть это для вас язык иностранный, а для меня он никакой не иностранный, а самый что ни на есть человеческий, потому что я на нем с детства разговариваю. Теперь и для вас этот иностранный язык станет человеческим, более того, с сего момента я объявляю его официальным государственным языком Северной оконечности. Общаться на нашем необитаемом острове мы будем на нормальном человеческом языке. Но конечно, если вы захотите немного поболтать между собой на своем туземном языке, я не стану тому препятствовать.

– Торкало! – вскричали заинтригованные туземцы и приступили к обучению.

Обучение туземцев человеческому языку происходило в течение двух часов – следующим образом.

– Это пальма, – говорил Робинзон туземцам, указывая пальцем на пальму.

– Палма, – послушно повторяли подданные, разгибая указательные пальцы, после чего начинали весело, совершенно по-туземьи, бегать вокруг хижин с вытянутыми указательными пальцами, кивая на пальцы подбородками и повторяя до одурения. – Палма! Палма!

– Да нет, пальма это пальма, а это палец, – сердился Робинзон, для наглядности убирая указательный палец в кулак.

– Пальец! Пальец! – веселились туземцы, тоже загибая указательные пальцы в кулаки и носясь по деревне уже не с пальцами, а со стиснутыми кулаками.

– А это не палец, а кулак, – терял остатки терпения Робинзон, тоже сжимая кулак и показывая его туземцам.

Видя тяжелый Робинзонов кулак и думая, что их любимый Робинзон Северной оконечности гневается, туземцы пугались, падали на колени и умоляли Робинзона не сердиться, не бросать их на произвол судьбы, а продолжать управлять Северной оконечностью во имя всеобщего счастья и процветания.

Несмотря на описанные трудности, через пару часов интенсивного обучения туземцы полностью овладели робинзоновым языком.

– А теперь, когда вы начали разговаривать, – сообщил Робинзон туземцам, – необходимо обучиться читать и писать на нормальном человеческом языке.

– Йо-го-го! – закричали обрадованные туземцы.

– Смотрите, – сказал им Робинзон и нарисовал на песке козу. – Этот значок называется коза. Повторяйте за мной по слогам: ко-за…

– Ко-за… – повторили за Робинзоном заинтригованные туземцы.

– А этот значок называется банан. Повторяйте за мной по слогам: ба-нан… – и Робинзон нарисовал на песке банан.

– Ба-нан… – повторили за Робинзоном туземцы.

– А теперь сами нарисуйте на песке козу и банан.

И туземцы принялись, как могли, изображать на песке козу рядом с бананом; банан рядом с козой; козу, поедающую банан; банан на козе верхом, козу верхом на банане и тому подобные занимательные картинки.

Как видите, Робинзон не был кровожадным завоевателем, который только и делает, что вторгается на сопредельные территории. Во время военной кампании случались, конечно, всякие кровожадные казусы, но в мирные будни Робинзон был иным: мудрым правителем, всем сердцем заботящимся о вверенном ему туземном народце. Разве другой – не мудрый и не добросердечный – правитель руководитель стал бы обучать своих подданных человеческому языку, сами посудите?

Когда обучившиеся человеческому языку туземцы начали расходиться, Робинзон разыскал Дуболома.

Дуболом сидел на корточках. С тем же, свойственным ему незамысловатым, вместе с тем глубокомысленным выражением лица он повторял, вертя в руках свежеотструганную дубинку:

– Поставить шишку. Набить морду. Проломить череп.

– Ты почему пост ночью оставил? – спросил Робинзон в сердцах. – Знаешь, что за это бывает в военное время? Рассказать?

На незамысловатом дуболомовом лице отразилось чистосердечное недоумение.

– Робин зона?.. Я постоять… Потом пойти спать… – выдавил он из себя.

Тут Робинзон не выдержал и вспылил, наорав на Дуболома в том смысле, охранять домашнюю пещеру своего руководителя – большая честь для любого туземца, тем более для такого тупого и ленивого, как сидящий перед ним на корточках.

– Ты все понял и осознал? – спросил он Дуболома в конце своей речи.

– А если… спать хочется?.. – промычал тот.

Нет, этому Дуболому нельзя было ничего объяснить, такой это был туземец! К тому же у Дуболома имелась свежеотструганная дубинка, поэтому разговаривать с ним по душам, как с Бузотером во время дележки козьего мяса, Робинзон… в-общем, он не стал с Дуболомом ссориться, несмотря на то, что хотелось.

«Найти, что ли, другого охранника?» – подумал Робинзон.

Наверное, так и следовало поступить, однако Робинзон подозревал, что другим туземцам тоже окажется сложным объяснить: охранник не должен не спать по ночам. У каждого из туземцев имелась какая-никакая личная жизнь, поэтому туземцам было бы хлопотно охранять своего любимого руководителя по ночам, вот такие это были несознательные туземцы.

Тем не менее и у несознательных туземцев имелись положительные качества – Робинзон в этом уже убедился. Заставить туземцев делать что-то против их воли было нелегко, зато легко было заинтересовать их чем-нибудь выгодным – той же специализацией или кооперацией, к примеру. Тогда никого не требовалось подгонять или заставлять насильно: туземцы сами делали, что от них требовалось.

Почувствовав, что приближается к ответу на мучающий его вопрос, где найти исполнительного охранника, Робинзон успокоился и уже не порывался отобрать у Дуболома дубинку и врезать ей по неосмысленной дуболомой башке так, чтобы мало не показалось.

«Как, – думал Робинзон, – добиться того, чтобы Дуболом или другие туземцы с радостью исполняли обязанности по охране домашней пещеры?»

И тут Робинзона осенило.

«Заинтересовать их, как я сразу не догадался! – пришла в его голову восхитительная по простоте мысль. – Если сделать так, чтобы каждому туземцу стало выгодно на меня работать, тогда каждый туземец начнет работать на меня не из-под дубинки, а на совесть. Однако чем я могу их заинтересовать? Что, вообще, интересно большинству туземного населения необитаемого острова?»

Поразмышляв немного, Робинзон вынужден был признать, что большинству туземного населения интересней всего пища, то есть получить самый спелый банан, самый спелый ананас или самых больших и свежих съедобных моллюсков, при условии что остальные туземцы этого не получат: их бананы и ананасы окажутся не такими спелыми, а моллюски не такими свежими и съедобными. А еще лучше, чтобы остальные туземцы вообще не получили ананасов и моллюсков.

Последующей мыслью Робинзона было сходить на побережье и набрать побольше свежих моллюсков, с тем чтобы заинтересовать этими моллюсками своего охранника. Однако, представив, как долго добираться до побережья – не меньше получаса, – как неприятно ходить по влажному сыпучему песку в поисках съедобных раковин, как муторно перебирать десятки пустых раковин в поисках одной полной, он отставил эту мысль в сторону и решил поработать головой. Кому, как не Робинзону было работать головой на необитаемом острове, в самом деле?

«Что я могу предложить туземцам, чтобы они с удовольствием меня охраняли и обслуживали? – начал работать головой Робинзон. – Бананы? Ананасы? Моллюсков? Но руководителю такого могущественного и развитого государства, как Северная оконечность, неприлично добывать пропитание собственным трудом. А не сделать ли так, чтобы пропитание для обслуживающих меня туземцев добывали мои же подданные? Ну разумеется, как я сразу не догадался?! Если я начну собирать со своих подданных на пропитание обслуживающего меня персонала, тогда этот персонал, во-первых, заинтересуется меня обслуживать, а во-вторых, остаток собранного пропитания я смогу потратить на разные общеполезные нужды, например… Не важно, на что. Там видно будет, на что я смогу потратить остаток пропитания».

Желая проверить кажущуюся удачной мысль, Робинзон спросил Дуболома:

– А если за охрану моей домашней пещеры ты станешь получать четыре больших спелых ананаса в день? Тогда согласишься не спать по ночам и повсюду меня сопровождать, отгоняя опасных для моего здоровья хищников?

Услышав о четырех ананасах, Дуболом вскочил на ноги, прижал дубинку к груди и издал воинственный клич:

– Ториндо!

Всем своим видом он показывал, что никакие опасные звери его здоровью не страшны, поэтому и Робинзону нечего опасаться под его защитой.

«Отлично, – порадовался бесстрашию своего охранника Робинзон. – Остается техническая сторона вопроса. Если я завтра приму закон, по которому каждый туземец обяжется ежедневно передавать в пользу государства по ломтику большого спелого ананаса, я получу достаточное количество спелых ананасов для содержания одного охранника. Но почему только одного охранника? Вероятно, на собранные ананасы я смогу содержать двух охранников. И почему только ананасы? Я могу издать еще более справедливый закон, которым обязать туземцев ежедневно доставлять мне по ломтику не только спелого ананаса, но и спелого банана и даже по одному моллюску, которых туземцы, кажется, не очень расположены собирать, однако после объявления соответствующего закона им это придется делать. Какие, хорошо бы узнать, другие овощи и фрукты произрастают на моем необитаемом острове?»

Робинзон не знал – какие, поэтому на всякий случай решил принять закон, по которому каждый туземец обязан был сдавать в государственную казну каждый двадцатый банан, ананас или любой другой фрукт, овощ, или пойманную дичь, или поднятого с песка моллюска. А вам, уважаемые дети известно, что такое казна? В переводе с арабского казна означает: сокровищница. Таким образом Робинзон намеревался организовать сокровищницу, а поскольку сокровищница – то есть казна – была государственной, то и составлялась она всеми туземцами необитаемого острова в равной степени. Так по мнению Робинзона, было справедливо. Разумеется, справедливо, потому что не мог же распоряжавшийся государственной казной Робинзон оставить главное должностное лицо необитаемого острова – то есть себя – без охраны в военное время!

Во второй раз за утро призывно застучали там-тамы:

– Там! Там! Там! Там!

Жители Северной оконечности, недавно разошедшиеся по своим делам, вновь собрались на центральной площади, в ожидании, чем еще Робинзон Северной оконечности их порадует.

Робинзон обратился к своим подданным с новой речью.

– Дорогие мои туземцы, – сказал он в волнении. – Я подумал и принял закон. Отныне каждый двадцатый сорванный вами фрукт или овощ, или пойманное животное, или найденного на пляже моллюска вы станете отдавать в государственную казну, то есть на государственные нужды. А я, находясь в должности главного Робинзона Северной оконечности, подумаю и безусловно решу, куда полученные продукты лучше использовать.

Если вы, дети, еще не поняли, что придумал Робинзон, я вам скажу: Робинзон придумал налоги, то есть налоговую систему. Каждое государство взимает со своих жителей налоги, и государство Северной оконечности не стало исключением.

Сам Робинзон о введении на необитаемом острове налогов не догадался: он и не вспомнил о налогах, а назвал введенные им сборы двадцатиной, поскольку с населения взималась двадцатая, а не другая часть урожая. Двадцатина – это звучало красиво. Робинзон ожидал, что туземцам тоже понравится, но вопреки его ожиданиям аплодисментов из раскрашенной толпы не последовало.

– А что такое двадцатая часть? – спросил кто-то.

И тут Робинзон вспомнил, что туземцы его необитаемого острова не владеют арифметикой: попросту говоря, не умеют считать! Как он мог об это забыть, в самом деле?!

Пришлось обучать туземцев счету, на что потребовалось еще пара часов. Не будь не необитаемом острове ускоренной диалектики, на обучение туземцев арифметическим навыкам ушло бы гораздо больше времени, но диалектика на необитаемом острове была ускоренной, поэтому туземцы поглощали знания, словно поголовно были отличниками.

– Раз, два, три… – говорил Робинзон.

– Восемь, девять, десять, – продолжали местные.

Поначалу дальше десяти не шло. До Робинзона туземцы считали исключительно по пальцам, а поскольку у человека на обеих руках только десять пальцев, других чисел, по мнению туземцев, быть в природе не могло. Для туземцев оказалось огромным потрясением, когда в доказательство существования следующего числа – одиннадцать, – Робинзон добавил к своим вытянутым в ладони пальцам еще один палец на ноге, для чего ему пришлось задрать ступню выше пояса.

Туземцы были потрясены – такого они не ожидали.

– Двенадцать, – продолжил считать Робинзон, присоединяя к одиннадцати пальцам: десяти на руках и одному на ноге, – двенадцатый с той же ступни.

Тут туземцы просто отпали.

Когда же Робинзон присоединил к пальцам тринадцатый, все просто разбежались кто куда, с криками:

– Наша дорогая Робин зона настоящая волшебница!

Робинзону стоило огромного труда заново собрать туземцев и объяснить им, что и они так могут.

В течение двух часов, до самого обеда, в туземной деревне продолжался счет, с вытягиванием пальцев очередной руки и задиранием очередной ноги. Вскоре все находящиеся на тот момент в деревне туземцы – те, кто не был на охоте и не стоял на охране границ Северной оконечности, – оказались сидящими своими голыми туземными задницами в песке, в то время как их ноги и руки были подняты вверх, а пальцы максимально оттопырены.

– Четыре тысячи восемьсот одиннадцать! Четыре тысячи восемьсот двенадцать! Четыре тысячи восемьсот тринадцать!.. – считали все хором.

Счет закончился, когда Робинзон посчитал достигнутый образовательный уровень достаточным и спросил:

– Теперь-то вы понимаете, что такое двадцатая часть от урожая и почему вы должны отдавать двадцатину в государственную казну?

Туземцы пригорюнись, а отличавшийся невоздержанным характером Бузотер выкрикнул из толпы:

– С какой стати?

– С той, что общественные работы необходимо оплачивать, – пояснил Робинзон резонно. – Кто станет охранять руководителя государства – не думаете же вы, что я сам в состоянии оплачивать свою охрану? Да это было бы и несправедливо: поскольку Робинзон Северной оконечности заботиться о всех своих подданных, следовательно, подданные Северной оконечности должны сообща позаботиться о своем Робинзоне. То есть обо мне.

– И это все, на что пойдет двадцатина? – не унимался Бузотер.

– Не только, – ответил Робинзон и добавил первое, что пришло ему в голову. – К северу от нашей деревни протекает глубокий ручей. Через него необходимо построить мост, а кто и на какие средства его станет строить? На эти и другие общественные нужды пойдет двадцатая часть всех добываемых вами продуктов. Однако вам совершенно не о чем волноваться, поскольку в результате того, что вы передадите двадцатую часть продуктов в государственную казну, вы заживете еще богаче и веселей.

– Каким это образом? – крикнул все тот же Бузотер.

– Таким, – твердо и многозначительно пояснил Робинзон.

– А если я не хочу?

– Хочу, не хочу, детский у нас с вами какой-то разговор получается, – осуждающе покачал головой Робинзон. – Ничего не поделаешь, ребята. Закон о взимании двадцатой части всех добываемых в Северной оконечности продуктов принят, населению остается его исполнять.

Бузотер кричал еще что-то обидное, но Дуболом, приступивший к обязанностям охранника, вытащил его из толпы и порядочно Бузотеру накостылял, так что личное вмешательство Робинзона на этот раз не потребовалось. Какой все-таки неприятной личностью был этот Бузотер: вечно в синяках, вечно чем-то недовольный и против чего-то протестующий, вечно размахивающий руками, как будто отгоняет от себя мух! А ведь, дослушай он речь до конца, обязательно бы понял, как Робинзон заботится о туземном населении необитаемого острова, какую передовую экономику на нем строит!

– Дяденька Робин зона, смотрите, что я придумал!

Это Головастик протиснулся сквозь толпу к Робинзону, страстно желая что-то ему продемонстрировать.

– Говори, малыш, я тебя слушаю.

Головастик выложил на песок несколько абрикосовых косточек, в середине которых были проделаны отверстия. Короче, это были косточки с отверстиями посередине.

– В чем же твое изобретение? – спросил Робинзон ласково.

– Считать при помощи косточек, а не пальцев. При помощи пальцев считать неудобно, а при помощи косточек запросто, – и Головастик принялся считать, показывая на разложенные по песку косточки. – Раз, два, три…

– Как, и это все?

– А вот, дяденька Робин зона, и не все.

Головастик взял принесенный с собой прутик и нанизал на него косточки, затем снова принялся считать:

– Раз, два, три…

– А в чем разница? – спросил Робинзон.

– Пусть дяденька Робин зона имеет терпение, – воскликнул Головастик и нанизал косточки на несколько одинаковых по длине прутиков. – А что если, – спросил он Робинзона, – один прутик будет обозначать единицы, второй десятки, третий сотни и так далее?

– И что тогда?

– Тогда можно будет считать по абрикосовым косточкам, откладывая на прутиках единицы, десятки и сотни.

– Да, да, – согласился Робинзон, начиная что-то припоминать.

– Но и это еще не все! – вскричал взволнованный сделанным открытием Головастик.

Он взял еще несколько прутиков и скрепил ими другие прутики – те, на которые были нанизаны косточки, в результате чего получилась деревянная рамка, внутри которой располагались прутики с нанизанными на них косточками.

– Не правда ли, так будет удобней? Я назвал этот прибор считалкой, потому что на нем очень удобно считать.

Робинзон вынужден был согласиться. Сделанная Головастиком считалка что-то ему напоминала, но что именно, Робинзон вспомнить не мог.

А вы уважаемые дети, вспомнили?

Головастик – недаром он был самым шустрым пареньком в туземной деревне – изобрел счеты. Это такой старинный счетный прибор с нанизанными на проволоку костяшками, которым пользовались до изобретения компьютеров на протяжении многих веков. А до этого пользовались счетными костяшками, не нанизанными на проволоку, а просто лежащими на разграфленной плоской поверхности – такой счетный прибор древние греко-римляне называли абаком. Вот каким умным, сделавшим важные изобретения пареньком был Головастик! Хотя, возможно, причиной открытий был вовсе не Головастик, а ускоренная на необитаемом острове диалектика. Счетные приборы должны были быть изобретены – и они были изобретены, а кем изобретены, Головастиком или каким другим головастым туземным пареньком, дело десятое. Как бы там ни было, с момента изобретения нанизанных на проволоку костяшек – то есть, извините, продетых сквозь прутик абрикосовых косточек, названным Головастиком считалкой, – туземцам уже не приходилось производить вычисления, сидя голыми задницами и с задранными вверх конечностями в песке.

Больше в этот – четвертый – день пребывания Робинзона на необитаемом острове ничего интересного не произошло.

Нет, произошло! Робинзон подобрал себе второго охранника по имени Мозгоправ – туземца, любящего повторять народную туземную поговорку:

– Сейчас я вправлю тебе мозги!

Еще Робинзон взял женщину для влажной уборки в пещере. Принятым работникам было пообещано по спелому ананасу – не только пообещано, но сейчас же и выдано, потому что сорванные туземцами фрукты и овощи – их двадцатая часть, как и положено, – начали исправно поступать в государственную казну. То один, то другой туземец подходил к Робинзону и протягивал ему сорванный фрукт или овощ, так что Дуболом с Мозгоправом еле донесли полученное богатство до домашней пещеры, в укромном уголке которой была оборудована государственная казна.

С этого вечера Робинзон уже не нуждался в свежих овощах и фруктах.

День пятый

Утром следующего, пятого по счету, дня своего пребывания на необитаемом острове Робинзон, в сопровождении Дуболома и Мозгоправа, проходил по центральной площади. Отовсюду слышались голоса туземцев, продающих товары:

– Весенняя скидка! Свежие ананасы всего за две раковины! Невероятно дешево!

– Кому пушистых долгоносиков? Кому пушистых долгоносиков?

– Продаю двухэтажную хижину с видом на лесной массив! На экологически чистой опушке!

Наблюдая за торговлей, Робинзон стал свидетелем такой сцены. Один туземец продавал улиток, которых не необитаемом острове с удовольствием употребляют в пищу, – то есть съедобных улиток, – а другой туземец у него покупал. Когда они совсем сговорились о цене и стали обмениваться товарами, случилось так, что кто-то из туземцев – кто именно, было непонятно, – сделал неловкое движение. В результате этого неловкого движения морская раковина, передаваемая в оплату за съедобных улиток, упала на землю и раскололась надвое.

– Смотри, что ты наделал, растяпа! – завопил негодующий продавец улиток.

– Да это же ты ее уронил, а не я! Сам ты растяпа! – вскинулся покупатель.

– Ну уж нет, теперь ты моих улиток не получишь!

И продавец попытался вернуть себе свой товар.

– С какой это стати, если я уже расплатился?! Это теперь мои улитки, – завопил покупатель, не думая возвращать съедобных улиток продавцу.

– Чем же ты расплатился?

– Раковиной, как договаривались.

– Ну и где она?

– Вон, на земле валяется. Я не виноват, что ты ее раскокал. В следующий раз аккуратней будешь.

Пока покупатель с продавцом так переругивались, Робинзон задумался на тем, что раковины в самом деле слишком хрупкие, чтобы использоваться в качестве средства платежа. Одно неловкое движение, как это только что произошло – и средство платежа становится средство неплатежа, для платежа непригодным.

«А нельзя ли, – подумал Робинзон, – приспособить в качестве средства платежа что-нибудь более прочное и вместе с тем нетяжелое, чтобы его было удобно брать с собой в дорогу? Еще было бы хорошо, чтобы это средство платежа можно было разделять на части, потому что раковины в этом отношении для купли-продажи совсем не годятся. Допустим, продавец договорился с покупателем о цене в половину раковины, причем у покупателя имеется целая раковина и он готов заплатить половину от нее, но как? Если раковину раскокать пополам, она станет никому не нужна, поэтому покупателю приходилось покупать товара больше, чем ему нужно: нужно купить фиников на половину раковины, а приходится покупать на целую раковину. А куда девать такую гору фиников, скажите пожалуйста?!»

Подумав так, Робинзон решил заменить раковины, используемые на необитаемом острове в качестве средства платежа, на что-нибудь более подходящее. Вот только на что?

– Скажите, друзья! – обратился он к находящимся на площади туземцам. – Не назовете ли вы самый прочный из местных материалов? Как вам известно, я нахожусь на необитаемом острове всего пятые сутки, поэтому не могу быть в курсе всего, тем более в то время, когда моя голова занята мыслями о наилучшем государственном устройстве.

В момент, когда Робинзон это произнес, из-под его подмышки высунулась чья-то голова, со словами:

– Я, дорогая Робин зона, готов показать вам самый прочный материал на острове. Можете обращаться ко мне за советами в любое время суток.

Впоследствии Робинзон часто обращался за советами к этому туземцу, имевшему обыкновение выныривать из-под его подмышки в нужный момент. Поскольку этот туземный выныра обожал давать советы, Робинзон прозвал его Советником.

Советник взялся проводить Робинзона в место, где, по его словам, находится самый прочный на необитаемом острове материал.

– Ты точно знаешь, где? – переспросил Робинзон.

Советник как будто оскорбился.

– Если Робин зона не верит, пускай спросит любого в деревне. Все равно не найдет во всей Северной оконечности никого более, чем я, преданного и бескорыстного.

– Хорошо, хорошо, – успокоил его Робинзон, а сам подумал:

«Какой обидчивый!»

Место, по уверениям Советника, отстояло довольно далеко от туземной деревни, а дорога была скверной.

Помимо обычной охраны, состоящей из Дуболома и Мозгоправа, Робинзон взял с собой четырех южан, наиболее сильных и рослых, которых задумал использовать в качестве носильщиков. Он мог себе это позволить, потому что содержал себя за счет государственной казны – то есть двадцатины, которую каждый туземец продолжал сдавать Робинзону, чтобы тот тратил продукты на общественное благо. Вот Робинзон и решил потратить часть государственной двадцатины на носильщиков. Почему нет, в самом деле?

«Не худо бы заменить двадцатину на пятнадцатину, – мелькнула у Робинзона дельная мысль. – Как только заменю хрупкие художественные раковины на новый материал, обязательно введу пятнадцатину. Сдается мне, что пятнадцатина более справедлива, чем двадцатина».

Пока же он велел выломать пару длинных и прочных шестов, а к ним несколько поперечных перекладин потолще, а когда приказание было исполнено, распорядился соорудить из принесенных шестов и перекладин паланкин – такую карету навроде носилок, которую везут не лошади, а государственные рабы. Затем велел рабам поднять паланкин на плечи, а сам, предвкушая легкий и безопасный путь, устроился сверху.

Ехать в паланкине оказалось намного удобней, чем идти пешком. Впереди шагал, указывая дорогу, Советник, за ним следовали рабы с паланкином на плечах и удобно развалившимся в нем Робинзоном, а замыкали процессию Дуболом с Мозгоправом, один из которых кушал ананас, сплевывая твердую кожуру на дорогу. Как видите, Робинзон не обманул охранников по поводу оплаты: он каждый час расплачивался с ними ананасами, получаемыми в государственную казну, а заинтересованные в ананасах охранники зорко высматривали малейшую для робинзонова здоровья опасность.

По счастью, никакой опасности не было – ни диких зверей, ни вороватых на руку южан, – поэтому все благополучно добрались до дальнего мыса необитаемого острова – самой северной точки Северной оконечности.

Ничего, кроме скал, на самой северной точке необитаемого острова не находилось.

Робинзон поначалу расстроился, подумав, что Советник хочет показать ему в качестве самого прочного на необитаемом острове материала обыкновенные скалы. Камни, из которых состоят скалы, – материал, без сомнения, весьма и весьма прочный, однако для использования в качестве денег они вряд ли годились. Выдалбливать из скал каменные жернова – такого в голову Робинзона придти, разумеется, не могло. Робинзон хотел заменить хрупкие художественные раковины чем-нибудь еще, а чем – ему самому не было известно.

И вдруг…

– Боффа! Смотрите! – крикнул кто-то из охранников.

Робинзон посмотрел и увидел силуэт какого-то плоского корабля, приставшего к берегу – точнее, выброшенного на прибрежную отмель. С громким криком радости он соскочил – нет, буквально слетел! – с паланкина и кинулся в направлении корабля, а обслуживавшая его процессия кинулась следом. Каким же было всеобщее разочарование, когда выяснилось: это никакой корабль, а пустая, покинутая экипажем баржа, на которой не было буквально ничего, что могло бы пригодиться молодой экономике Северной оконечности.

С некоторым трудом Робинзону удалось залезть на баржу. Он походил по ее гулкому днищу, заглянул внутрь, но ничего, кроме пустого металлического помещения не увидел. Держащийся рядом Советник пристально наблюдал на гримасами на робинзоновом лице и при виде написанного на нем недовольства постарался выразить такое же.

– Глупая жестянка! – сказал Советник обиженно. – Мусор, загрязняющий воды мирового океана! Безобразие какое!

Было видно, что о существовании баржи ему известно не было. Ничего удивительного, ведь оторвавшуюся от буксира баржу прибило к берегу недавним, случившимся всего четыре дня назад ураганом – тем самым, потопившим океанский лайнер, благодаря чему Робинзон оказался на необитаемом острове.

– Так что насчет прочного материала? – проворчал Робинзон, спрыгивая с баржи на песок.

Он собирался выругать своего непрошеного Советника за напрасное путешествие и повернуть процессию обратно.

Тут Советник подвел Робинзона к находящимся невдалеке от баржи скалам, на которых были заметны желтоватые потеки, как будто кто-то пролил на скалы яичный желток. Вначале Робинзон так и подумал: птицы свили себе гнезда на скалах, потом от сильного порыва ветра яйца вывалились из гнезд и на скалах образовались желтоватые потеки, – но, приглядевшись, обнаружил, что эти потеки имеют другое, геологическое, происхождение. На поверхность скал выступала подземная жила металла тускло-желтоватого цвета, в котором Робинзон с замиранием сердца узнал золото.

– Молодчина, Советник! – вскричал Робинзон, обращаясь к своему потрепанному проводнику, на что тот, скрывая появившийся в глазах блеск, ответствовал:

– Рады стараться!

Из дальнейших объяснений туземцев удалось узнать, что выходящая на поверхность золотая жила известна им испокон веков, но они этим золотом не пользуются – золото на необитаемом острове без надобности, – разве что туземные женщины вставляют себе золотые украшения в уши и ноздри.

Это было то, что Робинзон искал!

Правда, на поверхность выходила цельная золотая жила, а не так называемый золотой песок, который старатели вымывают из обычного песка с помощью специальных приспособлений. Если бы на необитаемом острове обнаружились залежи золотого песка, туземцы могли бы производить покупки, отвешивая за товар определенное количество весовых единиц песка, но как быть с цельным куском золота: чем этот цельный кусок удобней цельной раковины, которую нельзя расколоть надвое без потери целого? Робинзон знал, чем. Во-первых, цельный кусок золота можно разрезать надвое, и золото от такой операции нисколько не потеряет в своих качествах, как раковина.

Во-вторых, Робинзон предполагал взвесить определенные куски золота, а чтобы было понятно, сколько в куске весовых единиц отчеканить на этом куске количество взвешенных единиц. Об этом он и распорядился.

Носильщики, действуя по указаниям Робинзона, выломали из скал множество золотых самородков и наделали из них маленьких золотых лепешек. Они делали их таким способом: клали золото на камень и начинали дубасить по нему другим камнем: бац! бац! бац! – в результате чего из золотых самородков и получались золотые лепешки.

Лепешки оказались разными по размеру, поэтому Робинзон приказал разложить их по пяти кучкам, а когда носильщики это выполнили, отчеканить на каждой лепешке размер. Самая маленькая золотая лепешка была принята за одну лепешку, а лепешки побольше – за две, три, пять и десять маленьких лепешек. В результате на каждой лепешке носильщиками была отчеканена цифра: одна, две, три, пять, десять, – и название: золотых лепешек.

Робинзон приказал Мозгоправу охранять золотую жилу днем и ночью, так чтобы ни одна мышь не проскочила, после чего забрал полученные золотые лепешки себе – то есть в государственную казну, – и взгромоздился на паланкин. Носильщики взвалили паланкин на плечи и понесли обратно, в туземную деревню.

В деревне в качестве средства платежа продолжали обращаться художественные раковины, но это продолжалось недолго. Как только Робинзон возвратился в деревню, он пустил золотые лепешки в оборот – расплатился ими, во-первых, с Дуболомом, во-вторых, с женщиной, которая производила влажную уборку в его домашней пещере, а еще прикупил на рынке кое-каких необходимых ему вещей. Дуболом и женщина для влажной уборки, получившие золотые лепешки на руки, расплатились за какие-то свои покупки, следующие владельцы золотых лепешек за свои – и через десять минут на необитаемом острове было налажено металлическое обращение.

Вы, разумеется, догадались, что золотыми лепешками являлись обыкновенные монеты. Какая разница, как назвать монеты: рублями, лепешками или как-то еще? Главное, чтобы они исполняли свои функции средства платежа, то есть обращались на рынке без опасности быть раскоканными, как это случалось в художественными раковинами.

Короче, вскоре после возвращения Робинзона – благо диалектика на необитаемом острове была необычайно ускоренной, прямо-таки стремительной, – жители Северной оконечности торговали на рынке на золотые лепешки, а не на художественные раковины, как прежде. Уже не слышались, как двадцать минут назад, предложения:

– Весенняя скидка! Гроздь бананов всего за десять раковин! Невероятно дешево!

Нет, продавцы кричали:

– Весенняя скидка! Гроздь бананов всего за две золотых лепешки! Невероятно дешево!

Самым удобным было то, что продавец мог расплатиться несколькими монетами: например, дать покупателю тяжелую монету в десять лепешек, или две монеты в пять лепешек, или три монеты в две, три и пять лепешек, ну и так далее. Монеты не требовалось взвешивать, потому что их вес был выдавлен на поверхности.

Слушая, как туземцы торгуются друг с другом, Робинзон радовался всем сердцем. Что бы случилось с необитаемым островом, ели бы не он, очутившийся на острове в результате кораблекрушения? Оставаться бы туземцам в невежестве до скончания веков. Как говорится, не было счастья, да несчастье помогло.

Но нужно было еще многое, очень многое сделать, потому что одно экономическое нововведение требовало другого.

С введением на острове металлического обращения появилась необходимость заменить налоговую систему. Домашняя пещера Робинзона была полна продуктов, собранных в качестве двадцатины: продукты портились, потому что их было слишком много. В этом отношении гораздо более приемлемым было собирать двадцатину не портящимися золотыми лепешками, что Робинзон не преминул исполнить.

– Собрание! Общее собрание! – прокричал он со своего паланкина.

– Там! Там! Там! – забили там-тамы.

Когда туземный народ собрался на площади, Робинзон обратился к нему с речью.

– Друзья! – сказал Робинзон, обращаясь к подданным Северной оконечности, как всегда, по-дружески. – Я подумал и принял решение несколько пересмотреть систему налогообложения, всем вам известную двадцатину. Во-первых, теперь вы торгуете и покупаете за золотые лепешки, а не художественные раковины, как прежде. Во-вторых, вы, как я погляжу, начали работать семействами. То есть родственники объединяются в семейные коллективы, трудящиеся над выполнением какой-либо производственной задачи: ловят рыбы, или выращивают овощи, или охотятся. Так мы теперь и будем теперь платить: с семейных коллективов. Каждый коллектив обязан перечислять в государственную казну десятую часть тех монет, которые получит при продаже товара, а двадцатина с добываемых продуктов – вы слышите, друзья мои?! – отменяется как несправедливая.

Робинзон верно подметил, что с некоторых пор туземцы стали объединяться в семейные коллективы, которые в цивилизованной экономике называют компаниями. Робинзон об этом не знал, поэтому и назвал компании семейными коллективами, тем более что на начальном этапе своего существования они состояли в основном из членов семейств.

– Все всё поняли? – подсказал, высовывая голову из-под робинзоновой подмышки, его Советник.

Народ понял.

– А почему не аплодируете?

Туземцы зааплодировали и начали расходиться.

– Нет, нет, погодите! – остановил их Робинзон.

Он вовремя сообразил, что мало обязать семейные коллективы платить десятую часть от полученных денег – надо проследить за тем, сколько они платят и платят ли вообще. Ведь туземцы могли сжульничать и уменьшить сумму платежа или просто неправильно посчитать, в результате чего государственная казна Северной оконечности понесла бы большие потери. Поэтому Робинзон объявил туземцам, что для контроля за суммой уплаченных налогов они должны вести специальные книги, в которых записывать все операции компании.

– А что такое книги? – удивились туземцы.

– Ну, это просто, – ответил Робинзон и попросил нарвать ему побольше лавровых листьев. – Смотрите, как делается книга, – добавил он, складывая лавровые листы один на другой и скрепляя их колючкой.

Вы, уважаемые дети, тоже можете попробовать сделать такую книгу. Для этого вы должны найти на кухне пакетик с лавровыми листьями – вы ведь знаете, где мама хранит лаврушку? – и скрепить листья булавкой, как это сделал Робинзон. Конечно. Робинзон использовал не булавку, а колючки, но это потому, что у него на необитаемом острове не было под рукой булавки, зато были заросли колючего кустарника, которые у вас – по той причине, что вы находитесь дома, а не на необитаемом острове, – как раз отсутствуют. Так что скорей берите булавку и скрепляйте ей лавровые листья – если, конечно, вам интересно посмотреть на книгу, сделанную Робинзоном на необитаемом острове. Получится множество скрепленных колючкой листов, которые, во-первых, не рассыпаются в руках, а во-вторых, странички можно листать при просмотре. Не слишком удобно, но в отсутствии бумаги сгодится.

– Это книга, – сказал Робинзон туземцам, – В нее вы можете записывать все, что захотите. Вот такими книгами я предлагаю вам запастись и начать записывать в них каждую хозяйственную операцию, например, сколько ваш семейный коллектив собрал бананов, сколько бананов продал и за какую цену. По окончании каждого дня вы станете подсчитывать полученную сумму и перечислять десятую часть в государственную казну.

Через пять минут поблизости туземной деревни не осталось ни одного целого лавра: исполнительные туземцы ободрали с них листья на книги. Теперь каждый продавец записывал хозяйственную операцию в книгу из лавровых листов. Если раньше покупатель передавал продавцу деньги, а продавец покупателю товар, на том, довольные друг другом, они расставались, то теперь каждый из них записывал в свою книгу, сколько чего и почем купил. Так на необитаемом острове возникла бухгалтерия.

К сожалению, при введении бухгалтерии не обошлось без неприятных сюрпризов.

Уже после общего собрания, прогуливаясь по рынку с мыслью купить что-нибудь на обед, Робинзон увидел, как один хитрец, продавший товара на пять монет, записал в учетную книгу четыре, в расчете заплатить поменьше денег в государственную казну.

– Что ты делаешь, такой-сякой? – закричал на хитреца Робинзон.

– А что я? Я ничего не делаю. Допустил арифметическую ошибку, прошу прощения, – попытался вывернуться продавец, но Робинзон ему не поверил.

Дуболом, ясное дело, отмутузил хитреца своей свежеотструганной дубинкой, но Робинзон снова задумался. Кто, в самом деле, мог поручиться, что остальные туземцы, подобно этому торговцу, не начнут хитрить, записывая в учетные книги уменьшенные суммы?

Подумав, он решил ответить на хитрость хитростью.

Робинзон придумал следующий трюк: не сразу записывать хозяйственные операции в книги, а составлять книги из уже заполненных лавровых листов. При этом листы следовало заполнять обоим участникам сделки: как продавцу, так и покупателю. Например, продается банановая гроздь. Продавец берет два листа лаврушки и рисует – записывает то есть, – на каждом из листочков себя и банановую гроздь, которую продает, а покупатель подрисовывает на обоих листочках себя. Получается два заполненных лавровых листа, один из которых остается у продавца, а второй передается покупателю. Потом и продавец, и покупатель подшивают свои – абсолютно одинаковые! – листы в книги, на основании которых уплачивается десятина.

Вы поняли, уважаемые дети, что это за листы? Это хозяйственные документы. А если поняли, тогда ответьте, зачем при такой технологии туземцам понадобился дикобраз, и не один маленький дикобраз на все туземное поселение, а взрослый здоровенный дикобраз на каждого уличного торговца.

Не знаете? Хорошо, я вам объясню.

Каждый торговец за день продает множество товаров, тем самым вынужден оформлять множество лавровых листов – документов. А куда их торговцу складывать до вечера, пока он не подошьет все собранные за день лавровые листочки в толстую лавровую книгу? Нужно было такое место, в котором листы лаврушки находились бы в полной сохранности: чтобы они не потерялись и их не сдуло ветром, – в то же время эти листочки должны были быть под рукой, чтобы торговец был в курсе, сколько товара продал за день. Для этого и понадобился дикобраз. Торговец усаживал дикобраза – живого, разумеется, – рядом с собой и, заполнив листок лаврушки данными о хозяйственной операции, накалывал его на иголки дикобраза, чтобы листок не потерялся.

Вследствие ускоренной на необитаемом острове диалектики туземцы были чрезвычайно сообразительным народом и насчет дикобразов сообразили сразу, не успел Робинзон отдать приказание. Моментально рядом с каждым продавцом появился живой дикобраз с наколотыми на его иголки лавровыми листами, а чтобы дикобраз лежал смирно и не дергался, в зубы ему засовывали морковку, которую дикобразы страшно любят. Так и торговали: продавец препирался с покупателем по поводу цены, а дикобразы располагались у ног и, не обращая внимания на крики и наколотую на спину лаврушку, мирно хрустели морковками.

Все бы ничего – одна беда: поскольку каждый семейный коллектив имел свою книгу, а семейств на необитаемом острове было множество, проверять книги каждого туземного семейства у Робинзона не было времени. Оно и понятно, ведь Робинзон был главным Робинзоном Северной оконечности, откуда же у него свободное время?

Как всегда, когда Робинзону требовался совет, из-под его подмышки вынырнула голова Советника.

– А что если Робин зона поручит мне проверять книги и собирать десятину? – предложила голова.

– Тебе? – удивился Робинзон.

– Зачем Робин зоне утруждать себе лишней работой, беспокоиться о том, правильно ли они все подсчитают? – продолжал коварный Советник. – Проще поручить черновую работу по сбору десятине мне, а уж я прослежу, чтобы все на необитаемом острове было тип-топ, и десятина собирались полностью, до последней золотой лепешки.

– В самом деле, – задумался Робинзон.

– Наша дорогая Робин зона согласна? – сделал невинное лицо Советник.

– Погоди, – спохватился Робинзон. – А что ты хочешь за труды? Не слишком много попросишь?

– Обижаете, начальник, – воскликнул Советник, чуть не плача. – Да разве я жадный? Назовите количество лепешек, которые вы хотите собирать за день, и я выложу их на блюдечке. А если соберу больше, заберу лишнее в оплату, за беспокойство. Разве это не справедливо?

– Да… Вероятно, справедливо, – согласился Робинзон.

– Я могу приступить?

– Приступай, – решился Робинзон.

Он подумал, что самому ему и в самом деле хлопотно проверять книги и собирать десятину, а Советник среди туземцев свой – ему, безусловно, сподручней.

После этого Робинзон смог наконец пообедать.

Откуда у Робинзона деньги на обед, можете спросить вы. Ну как откуда – из государственной казны, разумеется. Не только же Дуболому с Мозгоправом, или женщине для влажной уборке Робинзон платил, но и себе тоже. Поскольку Робинзон занимал самый на необитаемом острове важнейший государственный пост – пост главного Робинзона Северной оконечности, – ему полагался самый большой оклад из государственной казны, поэтому деньги на обед у него были.

Походив по рынку в размышлениях, чем бы пообедать, он выбрал золотистую гроздь бананов, пару ананасов с розовой кожурой, которые очень любил, также пару морских рыбин с разинутыми зубастыми ртами, еще плетеную корзиночку винограда и плод хлебного дерева на закуску, расплатившись за все золотыми лепешками.

Для золотых лепешек Робинзон сшил себе – верней, приказал сшить, – большой кожаный мешочек из козьей шкуры. Он повесил мешочек на шею и назвал его государственным бюджетом, поскольку бюджет в переводе с английского означает: кожаный мешочек для денег и драгоценностей. Еще Робинзон решил завести в ближайшее время кухарку, чтобы готовила в домашней пещере пищу. Зачем терять драгоценное время на приготовление пищи тому, кого ждут неотложные государственные дела?

Обедая, Робинзон обдумывал, на что бы еще, кроме кухарки, потратить государственный бюджет. За время обеда денег в государственный бюджет прибывало и прибывало, так что робинзонова шея под его тяжестью начинала склоняться к земле и побаливать.

Помозговав как следует, Робинзон решил выполнить данное когда-то туземному народу обещание и выстроить через близлежащий ручей мост, чтобы туземцы могли перебираться на другую сторону ручья посуху, а не вброд, как делали до этого.

«Почему нет, если средства в государственном бюджете имеются?».

С мыслью о том, как обрадуются туземцы новому мосту, как еще больше зауважают Робинзона, заботящегося о том, чтобы туземцы не замочили ноги при переходе на другую сторону ручья, он, сытый и отдохнувший, выделил на строительство определенную смету, то есть отсыпал из государственного бюджета достаточное количество золотых лепешек. Затем Робинзон кликнул желающих потрудиться на общественное благо. Видя гору рассыпанных по земле золотых лепешек, туземцы ринулись записываться в строители. В самом скором времени был отобран десяток самых длинноруких и головастых из них, поскольку Робинзон предвидел, что для переноски бревен потребуются длиннорукие, а для их укладки по сторонам ручья – головастые.

Закончив с наймом, Робинзон выстроил отобранных длинноруких и головастых в шеренгу, сам запрыгнул в паланкин, и приказал двигаться в направлении ручья. Носильщики, которые сидели поодаль с привязанными к ногам корягами, грызя какие-то сладкие корешки, переговариваясь и смеясь, взвалили паланкин с Робинзоном на плечи и тронулись.

Минут через двадцать процессия вышла к ручью через который надлежало построить мост.

Это был небольшой, хотя достаточно глубокий ручей, разделявший необитаемый остров на две половины. Было видно, как в его прозрачной глубине неподвижно, головами против течения, застыли большие рыбины.

«Хариусы, наверное», – сглотнул слюну Робинзон, подумав, что неплохо бы купить на ужин хариусов.

– А вы что стоите? Приступайте к работам, – обратился он к замершим на берегу ручья туземцам. – Головастые пусть сообразят, какой длины и сколько нужно взять бревен, чтобы перекинуть с берега на берег, а длиннорукие притащат подходящие».

Работа закипела. Туземцы под руководством головастых, имевших опыт в строительстве древесных хижин, разбежались в разные стороны, и в скором времени притащили несколько сваленных ветром деревьев, которые при помощи остро отточенных камешков освободили от сучьев и аккуратно сложили на берегу.

– Ну что вы стоите? Берите бревна и переносите их на ту сторону! – прикрикнул на них Робинзон.

Сам он сидел на берегу прелестно журчащего ручья, наблюдая, как прозрачная вода омывает опущенную в воду руку, как по дну ручья перекатываются мелкие камешки и древесные палочки, а рыбы обращают к шевелящимся в воде пальцам удивленные взоры.

Туземцы, взвалив бревна на плечи, тяжело спрыгнули в ручей, в результате чего вода в ручье неприятно помутнела и пошла пузырями. Робинзон вынул из ручья руку и вздохнул. Он уже давно замечал, что туземцы, несмотря на свое природную добродушие и сообразительность, не понимают этой тонкой игры природы, какую понимает он, Робинзон – потому, как можно предположить, и вели раньше примитивный, неэкономический образ жизни.

Туземцы между тем, фыркая от воды и кряхтя от тяжести, перенесли концы бревен на другую сторону ручья и аккуратно уложили друг подле друга, в результате чего получился не очень ровный, зато чрезвычайно прочный государственный мостик.

– Молодцы, ребята! Такому мостику никакое весеннее половодье не страшно, – похвалил строителей Робинзон.

– Алюмба мамбао! – ответили туземцы по-своему, закивали и выстроились в цепочку, ожидая, когда с ними расплатятся.

– Выдай им деньги, – распорядился Робинзон.

Пока Советник, взявшийся донести до ручья выделенную смету, расплачивался со строителями, Робинзон продолжал сидеть на бережку, наблюдая, как взбаламученная вода постепенно успокаивается и очищается. Вскоре вода снова стала абсолютно прозрачной, и хариусы снова выплыли из-за камней и повернули свои изящные вытянутые тела против течения.

– Ух ты, какое сооружение!

Повернув голову, Робинзон увидел Бузотера, который показался из прибрежных зарослей с явным намерением переправиться на другую сторону.

Робинзон продолжал недолюбливать этого крикливого, вечно чем-то недовольного туземца, поэтому мысль, что Бузотер воспользуется мостом, выстроенным в первую очередь его, робинзоновыми, стараниями, показалась нестерпимой.

«Уродятся же такие», – подумал Робинзон с неприязнью и спросил, чтобы хоть что-то спросить:

– Ты это куда?

– А туда, за пушистыми долгоносиками, – махнул Бузотер рукой в направлении противоположного берега.

– Пользование мостом стоит три золотых лепешки, – сообщил Робинзон к удивлению для самого себя.

Секунду назад он не намеревался брать плату за переправу через государственный мост, но после произнесенных слов понял: плату брать надо – это еще один, и весьма эффективный, способ пополнить государственную казну. Если строительство хижин должно окупаться, то есть приносить строителям деньги за выстроенное жилье, и охота на диких коз должна окупаться, то есть приносить деньги охотникам, и выращивание кокосовых плодоножек должно окупаться, то есть приносить деньги землеробам, выращивающим кокосовые плодоножки, почему не должно окупаться строительство государственного моста?

Услышав о плате, Бузотер застыл с поднятой ногой, как будто хотел досчитать до пятнадцати, но передумал.

– Мост строился на государственную десятину, насколько я понимаю! – воскликнул он. – За что же плата? Целых три золотых лепешки?!

– За пользование, – твердо ответствовал Робинзон, давая знак Дуболому, чтобы тот перегородил путь к переправе. – Строительство строительством, но есть и эксплуатационные расходы в конце концов!

– Какие-такие эксплуатационные расходы? – спросил Бузотер с подозрением.

– На сборщика платы, который будет стоять на этом мосту, разве не очевидно? Почему на пальцах приходится объяснять?

Робинзон был совершенно прав в том, что касается расходов. Действительно, расходы – это потраченные на что-либо деньги. Если, как придумал сейчас Робинзон, поставить на мосту туземца для сбора платы за переправу, то потраченные на этого туземца деньги будут расходами. С другой стороны, сборщик сможет собирать больше денег, чем требуется ему на оплату, так что и в государственную казну может что-нибудь перепасть.

– Ладно, ладно, перейду на ту сторону вброд, – примирительно заметил Бузотер, видимо, не желая в очередной раз быть поколоченным.

– Переправа вброд отныне запрещена! – сообщил ему не на шутку разозлившийся Робинзон. – Если каждый будет переходить вброд, зачем тогда мост строили? Или плати три золотых лепешки, или оставайся на этой стороне.

– Хорошо, останусь на этой.

Сверкнув глазами, Бузотер уселся на землю.

Все-таки это был очень вредный и непокорный туземец. Когда Робинзон, покидая место строительства, оглянулся со своего паланкина, то увидел продолжающего сидеть на земле Бузотера и оставленного у моста сборщика платы за проход по мосту – мостовых лепешек, как вскоре стали называть их туземцы. Бузотер, не желая платить три золотых лепешки за пользование мостом, явно желал воспользоваться тем, что охранников по всему ручью не поставишь, и переправиться через ручей в другом месте.

Робинзон понимал это и злился.

Окончательно испортили ему настроение встреченные на обратном пути в деревню южане, работавшие на банановых плантациях.

Когда Робинзон проезжал на своем паланкине мимо, он заметил двух южан с привязанными к ногам корягами. Южане сидели в теньке под банановым деревом и о чем-то оживленно перекуривали. В таком же теньке под соседним банановым деревом располагался надсмотрщик: его лицо было обращено вверх и равномерно открывалось и закрывалось, в такт раздававшемуся храпу.

«Непорядок», – подумал Робинзон, приказывая остановиться.

Южане, заметившие интерес Робинзона, прекратили разговаривать и настороженно смотрели в его сторону.

– Есть ли какие жалобы? – спросил Робинзон мягко, желая прояснить ситуацию.

– Да какие там жалобы у рабов, – ответил один из южан и сплюнул.

– Обращение нормальное?

– Да какое там обращение с рабами.

– Значит, никаких жалоб?

– Никаких.

– И кормят сносно?

– Лучше некуда. Одним бананом в день.

– А почему тогда не работаете? – взорвался Робинзон в ответ на хамоватое поведение пленного.

– У нас перекур, – ответил тот.

Второй южанин, чувствуя недовольство Робинзона, поднялся на ноги и нехотя взял в руки деревянную тяпку, какими рабы окучивали банановые деревья.

– Мне кажется, ваш перекур затянулся, – сказал Робинзон, хмуря брови.

– Да нет, обыкновенно.

Первый южанин тоже взял в руки деревянную тяпку, однако окучивать банановые деревья так и не начал, а стоял и смотрел на руководителя Северной оконечности, ожидая, когда тот уберется с его глаз подальше, оставив ленивого работника в покое.

Надсмотрщик продолжал громко храпеть в тени соседнего дерева.

«Да что же это такое? – подумал Робинзон. – Совсем никакого уважения. И со стороны кого? Каких-то вороватых, наголову разгромленных южан».

– Проучите их как следует, – кивнул он Дуболому с Мозгоправом. – И надсмотрщика тоже, чтобы в следующий раз исполнял служебные обязанности как следует.

Дуболом с Мозгоправом подбежали к рабам и надсмотрщику: Дуболом принялся размахивать дубинкой, а Мозгоправ вправлять мозги.

– Ой! Ой! Не надо, пожалуйста! Это очень больно! – завизжали рабы, катаясь по земле в надежде избежать охранных дубинок.

– А? В чем дело? Вы кого это бьете, своего надсмотрщика? – закричал надсмотрщик, проснувшийся от первого же удара дубинки.

Вероятно, он решил, что рабы взбунтовались и колотят его дубинками, но увидев, что его колотят не взбунтовавшиеся рабы, а охранники главного Робинзона Северной оконечности по приказу своего непосредственного начальника, перестал сопротивляться, а начал, как и рабы, кататься по земле и визгливо вопить:

– Ой, не надо! Мне больно! Не стану больше спать в рабочее время!

Постаравшись как следует, охранники отошли, а изрядно поколоченные рабы со вправленными мозгами принялись окучивать банановые деревья. Надсмотрщик, которому тоже досталось, стоял над ними со своей дубинкой и воинственно покрикивал:

– Работать! Работать, вам говорю, а не то душу вытрясу!

Робинзон, довольный преподанным уроком, приказал процессии двигаться. Рабы-носильщики, с интересом следившие на избиением сограждан, взвалили паланкин на плечи и двинулись по тропинке, между роскошной растительности и порхающих над головами колибри.

«Почему они так плохо работают? – думал Робинзон о пленных южанах. – Кажется, кормят их сносно. Один банан в день – вряд ли они в своей Южной оконечности питались лучше, чем питаются сейчас, однако в их лицах я не отмечаю никакого стремления к труду. Вот когда южане перекуривают, их лица оживляются и становятся похожи на лица северных людей, а как только с тяпкой в руках южане склоняются над банановым саженцем, их лица превращаются в лица людей южного происхождения, и движения сразу становятся медленными и ленивыми. Чем я могу заинтересовать этих людей, чтобы они работали не на страх, а на совесть, во благо экономики Северной оконечности?»

Мысля так, Робинзон оглянулся, и его взору представилась такая картина.

Рабы, минуту назад поколоченные за леность, снова сидели в теньке бананового дерева и перекуривали, а их надсмотрщик как раз присаживался поодаль, в тени соседней пальмы, чтобы предаться полуденной дреме.

– Разворачивай! – зарычал Робинзон в досаде на этих глупых, необразованных, ленивых и бесчувственных туземцев.

Процессия сходу затормозила и с трудом на узкой тропинке развернулась, чуть не опрокинув паланкин: Робинзон удержался в нем, лишь вцепившись в поперечную слегу. Рабы, видя возвращение робинзоновой процессии, схватились за деревянные тяпки и принялись ковырять ими землю. Надсмотрщик, скривившись углами губ, взялся за дубину и принялся угрожающе помахивать ею в воздухе. Все трое, предчувствуя недовольство Робинзона, на всякий случай кричали:

– Ой, не надо! Ой, только не бейте меня дубинами! Ой, как больно! – хотя никто на них пока не замахнулся.

В этот момент Робинзон понял, что с южанами надо что-то делать… заинтересовать их результатами своего труда, что ли?

– Южане! – выкрикнул Робинзон радостно и даже приподнялся на своем паланкине.

Окликнутые южане прекратили ковырять землю и выпрямились, с выжиданием глядя на главного Робинзона Северной оконечности.

– Южане! – продолжал между тем Робинзон. – Сколько бананов вы получаете за свой труд?

– Сказано же, один… – пробурчал кто-то из пленных.

– А сколько бананов выращиваете за день?

– Два.

– Давайте поступим так. Половину всех выращенных вами бананов вы передаете государству Северной оконечности, на землях которого трудитесь, а оставшуюся половину оставляете себе.

– Чё, ровно половину? – спросили южане.

– Ровно половину, какой бы урожай вы не вырастили.

– А понимает ли дорогая Робин зона… – попытался вставить что-то вынырнувший из-под мышки Советник, но Робинзон не стал его слушать.

– Ну так что, по рукам? – спросил он пленных южан.

– А коряги с ног снять можно?

– Ну, это уж слишком, знаете! – возмутился Робинзон. – Вы все-таки пленные южане, а не свободные северные люди.

– Все равно, мы согласные, – закричали южане.

– Отлично. Отныне никаких надсмотрщиков и их дубинок, только интенсивный сельскохозяйственный труд на собственное благо… А ты чего стоишь, разве не понял? – обратился Робинзон к стоящему столбом бывшему надсмотрщику.

– Что же мне делать? – спросил тот растерянно.

– Не бойся с голоду не помрешь. Ступай ко мне в охрану, я как раз собрался увеличивать штат охранников.

И надсмотрщик присоединился к Робинзоновой процессии.

Когда процессия отъехала и Робинзон оглянулся за спину, то увидел: бывшие пленные, а ныне феодальные крестьяне, машут деревянными тяпками с такой скоростью, что тяпки мелькают в их руках сплошной расплывчатой лентой.

Уважаемые дети! Я не напрасно упомянул феодальных крестьян: действительно, рабство на необитаемом острове сменил феодализм – следующая стадия экономического развития. На этой стадии один человек не может принадлежать другому наподобие вещи – никаких рабов нет, – однако имеются владельцы земли, называемые феодалами, и трудящиеся на земле крестьяне, обязанные отдавать феодалам определенную часть урожая, за пользование землей… Чем одно лучше другого, спрашивается?!

День шестой

Со времени успешного военного похода на Южную оконечность прошло несколько дней, а дипломатические отношения с южанами оставались напряженными. До Робинзона доходили различные слухи: в частности, о том, что разбежавшиеся при нападении туземцы заново отстроили разрушенную деревню и заложили собственные банановые и ананасовые плантации. Распространялись вовсе небылицы: якобы туземцы Южной оконечности образовали собственное государство и выбрали собственного – туземного! – Робинзона, который провозгласил себя полноправным властителем южных тропических лесов и прибрежных вод.

На эти слухи, исправно пересказываемые ему всюду успевающим и обо всем осведомленным Советником, Робинзон недоверчиво качал головой. Если заложить собственные фруктовые плантации южане, конечно, могли – это было весьма вероятно, – то выбрать собственного туземного Робинзона… Это, по мнению главного Робинзона Северной оконечности, не лезло ни в какие ворота. Ну какой Робинзон может быть в Южной оконечности, сами посудите?!

Однако слухам пришлось верить.

Когда, на шестой день своего пребывания не необитаемом острове, Робинзон прогуливался по рынку, то обратил внимание на туземца, который расплачивался за продукты странной монетой. Монета была золотой, но при этом какого-то странного вида и необыкновенно большого размера.

– А что у тебя? – с такими словами Робинзон выхватил из рук туземца заинтересовавшую его монету.

Она была настоящей, хотя отчеканено на ней было не «Одна золотая лепешка», как на других монетах, не «Две золотых лепешки», не «Три золотых лепешки», не «Четыре золотых лепешки» и даже не «Пять золотых лепешек», а нечто совершенно невообразимое: «Одна пригоршня».

– Это что такое? Кто позволил? – вскричал Робинзон в волнении.

Из объяснений туземца выяснилось, что странной монетой расплатился за товар один дальний, а именно с Южной оконечности, туземец.

Туземцы торговали не только друг с другом, но и с южными соседями – по той причине, что одних товаров не было на Северной оконечности, а других товаров на Южной. Например, в лесах Северной оконечности водились вкусные пушистые долгоносики, а в теплых водах Южной оконечности произрастала не менее вкусная водяная свекла. Если жители Северной оконечности желали попробовать водяную свеклу, они ловили несколько пушистых долгоносиков, которых обменивали на водяную свеклу – и все в результате такого обмена оставались довольны. Поскольку на Северной оконечности было введено денежное обращение, северяне расплачивались за водяную свеклу золотыми лепешками, на которые южане покупали пушистых долгоносиков. Но теперь оказалось, что и на Южной оконечности введено металлическое обращение, причем в пригоршнях. Да-да, туземцы Южной оконечности измеряли вес в пригоршнях: по весу песка, который можно захватить в пригоршню! Это была их так называемая валюта, то есть единица которой меряют деньги: у государства Северной оконечности валютой были золотые лепешки, а у государства Южной оконечности – золотые пригоршни, хотя и сделанные в виде лепешек.

Узнав, что у Южной оконечности своя валюта, Робинзон спросил у Советника;

– Откуда они взяли золото? Неужели воруют с нашего государственного рудника? В таком случае необходимо усилить охрану. Нельзя допустить, чтобы кто-то, кроме нашего государства, пользовался золотыми рудниками, потому что… ну, потому что ими должны пользоваться только мы, в целях пополнения государственной казны.

– К сожалению, – отвечал ему всеведущий Советник, – эти проклятые туземцы Южной оконечности имеют собственные золотые рудники. На Южной оконечности так же, как и на Северной оконечности, имеется выход золотой жилы – там, по всей видимости, южане и берут золото для чеканки своих пригоршней.

Первой мыслью Робинзона при таком известии было совершить на Южную оконечность еще один победоносный военный поход, однако он вовремя вспомнил, что, помимо заложенных банановых плантаций, южане по примеру своих северных соседей завели военно-молочное животноводство. Следовательно, южане обладали количеством ездовых коз, достаточным для создания легкой кавалерии.

Представив южных кавалеристов в седлах, Робинзон отказался от мысли покорить Южную оконечность. Он решил позволить своим подданным, правильным северным туземцам, вести торговлю с неправильными южными. Тем более что Робинзон пробовал водившуюся в водах Южной оконечности морскую свеклу и находил ее вкус пикантным.

«Так будем же, – решил он, – мирно торговать с Южной оконечностью… До поры до времени, разумеется».

– На, бери, – пробормотал Робинзон, возвращая монету в одну пригоршню ее владельцу.

– Спасибо, дорогая Робин зона! – закричал осчастливленный торговец.

Соседи по торговым рядам, прислушивавшиеся к разговору, который вел с туземцем Робинзон, мигом сориентировались и стали в открытую продавать товар не только за северные золотые лепешки, но и южные золотые пригоршни.

При этом возникла одна проблема. Например, у покупателя была монета в одну пригоршню, а продавец не желал принимать ее в оплату за товар, говоря при этом:

– Да не нужна мне твоя южная пригоршня, ты мне подавай две полновесных северных лепешки.

– Где же я возьму две лепешки, если у меня только одна пригоршня?! – умолял покупатель, но продавец все равно отказывался продать товар.

Или продавец соглашался продать товар, но при этом возникал спор, что тяжелее: десять северных лепешек или восемь южных пригоршней, – в результате чего стороны опять-таки не приходили к соглашению, и сделка срывалась.

Тут Робинзон еще раз поразился скорости распространения на необитаемом острове диалектики. Не успели на рынке возникнуть несколько споров по поводу оплаты различной валютой, как один немолодой, но сообразительный туземец, которого Робинзон стал называть Менялой, выставил перед собой грубо сколоченный стол и расположился за ним, выкрикивая на весь рынок:

– Меняю одну валюту на другую! Обмен валюты! Налетай, пока не подешевело!

Все покупатели, которые имели на руках валюту и не могли договориться по этому поводу с продавцами, кинулись к этому Меняле и принялись обменивать лепешки на пригоршни, а пригоршни на лепешки.

В чем тогда заключалась выгода Менялы, если он обменивал одну валюту на другую? Разве вы не знаете? В том, что Меняла немножко обманывал каждого из своих клиентов, завышая обменный курс, то есть пропорции обмена, одной валюты и занижая другой. А если у Менялы не удавался обман, он брал с клиентов плату за проведенную операцию: одну маленькую рыбку. Клиенты все равно оставались довольны: им, пусть с небольшой потерей, удавалось обменивать пригоршни на лепешки, а лепешки на пригоршни. Кому было жалко маленькой рыбки в уплату финансовых услуг Менялы? А у Менялы этих маленьких рыбок за полчаса набиралось такое огромное количество, что он мог не только ими питаться, но и втридорога продавать на рынке – что, собственно, и делал.

Еще Меняла приспособился одалживать деньги – давать кредит, как выражаются профессиональные экономисты, – беря в оплату тех же маленьких рыбок.

Этот Меняла вообще оказался туземцем, гораздым на выдумки. Поторговав полчаса своими обменно-кредитными – точней сказать, обманно-кредитными, – услугами, он придумал такое, что обыкновенному человеку придумать вообще-то сложно.

Но сначала о Робинзоне.

К утру шестого дня пребывания Робинзона на необитаемом острове обслуживающий персонал настолько увеличился, что пришлось ему переселиться в пещеры в скалистой гряде, поближе к Робинзону. В пещеры переселились Дуболом с Мозгоправом, женщина для влажной уборки и кухарка. Также в пещеры переселился Советник, который со своими советами находился при Робинзоне неотлучно, а еще рабы, носившие Робинзона на паланкине, и надсмотрщики за рабами со своими семьями. Рабов-носильщиков было вдвое больше, чем требовалось, потому что второй паланкин завел себе Советник. Теперь по необитаемому острову разъезжало два паланкина: один с Робинзоном, а второй с Советником. Ну конечно, паланкин Советника был чуточку поменьше размером, чем паланкин Робинзона – из скромности, как вы понимаете, потому что Робинзон все-таки был первым лицом Северной оконечности, а Советник – всего лишь его Советником.

В результате того, что в пещеры переселилось значительное количество туземцев, туземная деревня ровно на это же количество туземцев опустела. Робинзон стал даже подумывать, а не переехать ли ему со своей свитой в деревню, однако пещера была так хорошо обустроена: одеяло было таким мягким, а в середине пещеры из камней был выложен удобный очаг со специальной выщербиной, в которую так удобно было ставить половинку кокоса, – что Робинзон подумал-подумал и отказался от переезда. Можно было, конечно, перенести туземную деревню поближе к его домашней пещере, но по размышлении Робинзон и от этого отказался. Рядом с деревней находились банановые плантации и козьи загоны, передвинуть которые вместе с деревней не представлялось возможным.

Отдаленность пещер от туземной деревни создавала определенные неудобства. Например, Робинзону приходилось повсюду таскать с собой государственный бюджет – как уже говорилось, довольно тяжелый. Конечно, Робинзон регулярно его опустошал, а оставшуюся часть сваливал в государственную казну, но за день набиралось такое количество золотых лепешек, носить которые вновь становилось затруднительно. А если бы деревня располагалась ближе к его домашней пещере, тогда переноска государственного бюджета не отнимала бы у Робинзона столько сил, которых оставалось бы больше на другие дела государственной важности. Вместе с Робинзоном страдал и его обслуживающий персонал, которому приходилось по нескольку раз в день бегать туда-сюда: из домашних пещер в туземную деревню, и из туземной деревни в домашнюю пещеру.

А теперь о Меняле.

Меняла посмотрел-посмотрел, как обслуживающий персонал мечется между деревней и пещерами, выполняя разные поручения Робинзона и Советника, и открыл в одной из свободных пещер подразделение меняльной хижины, посадив в нее своего сына. Поскольку сына Менялы звали Банкиром, подразделение стали называть банкирской пещерой. Эти два туземца – папа Меняла и его сын Банкир – были похожи как две капли воды: крупный старик с большими залысинами и немощным телом и его чернявый сынишка, невысокого роста, худенький и вертлявый. Их совместными усилиями была открыта банкирская пещера – первый на необитаемом острове, не считая меняльной хижины, банк.

Теперь туземцам, посланным Робинзоном в деревню с каким-нибудь поручением, не нужно было тащиться с деньгами через тропический лес, полный опасностей: порученец мог расплатиться в расположенной тут же банкирской пещере. Порученец оставлял деньги – допустим, десять золотых лепешек, – у Банкира, а тот взамен давал порученцу расписку, исполненную на листе лаврушки, в которой указывал: причитается по настоящему лавровому листу десять золотых лепешек. Порученец брал листок и, весело им обмахиваясь, следовал в туземную деревню налегке. В деревне порученец предъявлял его Меняле, который читал сделанную своим сыном надпись: причитается по настоящему лавровому листу золотых лепешек, – и немедленно выдавал указанную сумму порученцу, который брал деньги и покупал на рынке, что ему нужно. Таким образом, порученец платил деньги в одном месте, а получал их в другом, удостоверением чему служил лавровый листок с подписью Банкира.

Между прочим, такие листки называются векселями. Фактически это расписка, по которой можно получить деньги не только в том месте, где ты их сдал, но и в другом: сдать деньги в банкирской пещере, а получить в деревне, в меняльной хижине.

Векселя туземцам так понравились, что они стали сами их выписывать по мере необходимости – не только использовать те, которые выписали Банкир и его папа Меняла. Таким путем на необитаемом острове возникло вексельное обращение – такое, при котором не нужно носить деньги в кармане.

Чтобы обезопасить свою банкирскую пещеру, Банкир и его папа Меняла – ну не сами они, конечно, а нанятые для этой цели головастые туземцы, – ее укрепили. Строителям было приказано натаскать к банкирской пещере больших камней, а затем завалить вход в нее, оставив узенькое отверстие для прохода. Но на этом Банкир и его папа Меняла не остановились, а срезали колючий розовый куст и заложили им проход, отодвигая куст только в том случае, если к ним в пещеру кто-нибудь заходил. Таким хитроумным путем туземные деляги оборудовали в пещере сейфовое помещение для хранения своих и клиентских денег – как они говорили, капитала, – и не только оборудовали, но и всячески это невиданное на необитаемом острове помещение рекламировали.

– Только у Банкира! Лучшие банковские сейфы на всем необитаемом острове! – кричали на рынке специально для этого нанятые туземцы. – Сдавайте свои деньги на хранение в банкирскую пещеру! Любезный Банкир не только не возьмет с вас рыбку за эту уникальную финансовую услугу, но сам приплатит вам рыбку, такой он добрый!

То, что Банкир и Меняла приплачивали рыбку, если кто-то приносил им на хранение деньги, то есть оставлял вклад, было сущей правдой. Только они делали это не оттого, что были очень добрыми, а оттого, что были очень – как-то не по-туземному даже – жадными. Допустим, Банкир принимал от туземца восемь золотых лепешек и обещал через неделю отдать эти же золотые лепешки плюс приплатить за хранение одну рыбку. Туземец соглашался. Но едва этот довольный, рассчитывающий заработать дармовую рыбку туземец удалялся, и розовый куст за ним захлопывался, как Банкир приглашал другого туземца, нуждающегося в деньгах, и выдавал ему эти же восемь золотых лепешек в качестве кредита – но уже не за одну рыбку, а за две. Таким образом, Банкир умудрялся получить рыбку, не имея свободной наличности, а одалживая ее у простых туземных жителей. Справедливости ради следует заметить, что туземец, оставивший вклад в банкирской пещере, получал-таки свою дармовую рыбку, но это была рыбка за имеющиеся у него деньги, тогда как Банкир получал рыбку за отсутствующие у него деньги! Все это было, конечно, слишком сложным, чтобы заинтересовать туземцев, которые не жалели отдавать маленькие рыбки в обмен на финансовые чудеса.

Оказался восприимчив к финансовым чудесам и Робинзон, решивший вложить в банкирскую пещеру, ни много ни мало, государственную казну. Банкир обещал за государственную казну много маленьких рыбок – как тут было устоять?

Надо ли говорить, что финансовая деятельность Банкира и его папы Менялы оказалась успешной! Часа через полтора часа они настолько обленились, что уже не мыслили себя собирающими съедобные корешки или охотящимися, подобно своим далеким туземным предкам. Охота и собирательство стали этим туземцам совершенно не интересны. Поскольку каждый продукт можно было купить за деньги, то Банкир с Менялой занимались добычей непосредственно денег, на которые уже закупали себе все необходимое. Они настолько увлеклись этим процессом, что деньги приобрели в их глазах какой-то волшебный блеск, так что оба – ни Банкир, ни его папа Меняла – не могли отвести от денег взгляда, и все их мысли, чувства и иные побуждения были направлены на деньги. Они даже разучились говорить о чем-нибудь, кроме денег.

– Знаешь, – говорил Банкир какому-нибудь приятелю, заглянувшему в его банкирскую пещеру. – Я заработал за последние полчаса двести пятьдесят четыре золотых лепешки.

Или хвастался, купив гроздь бананов на ужин:

– Это самые спелые бананы в Северной оконечности. Они стоят на две золотых лепешки дороже обыкновенных бананов.

Или таял от удовольствия, переехав в новую хижину:

– Это самая удобная и просторная хижина из всех, что я видел. С прекрасным обзором на ручей.

И многие завидовали Банкиру и его папе Меняле, потому что они так громко превозносили свою банкирскую пещеру и свою меняльную хижину, что казалось: нельзя же надуваться и лопаться от самодовольства на пустом месте.

Между прочим, введенное Банкиром и его папой Меняло вексельное обращение натолкнуто Робинзона на дельную мысль. Он давно – еще с раннего утра – заметил, что золотые лепешки в обращении истираются. Туземцы передают их с рук на руки, и на каждых руках остается маленькая частица золота.

«Если так будет продолжаться, – испугался Робинзон, – то рано или поздно все золото необитаемого острова исчезнет. Нельзя ли сразу заменить золотые лепешки чем-то другим, чего не жалко? Вместе с тем это должна быть ценная вещь, потому что участвовать в экономическом обмене между туземцами может только ценная вещь».

Решить задачу, казалось, невозможно. В самом деле, если вещь не ценная, она не может участвовать в экономическом обмене, а если ценная – она начнет истираться в обращении и свою ценность быстро утеряет. Однако Робинзон – даром что не изучал экономику в высших учебных заведениях, – нашел простое и вместе с тем элегантное решение.

Он придумал оставить золото лежащим в государственной казне и не извлеченным из золотых рудников, а вместо него пустить в обращение… ну скажем, эвкалиптовые листья. Но не простые листья, а с указанным на них номиналом – то есть числом, обозначающим, скольким золотым лепешкам этот эвкалиптовый лист соответствует, – и своей подписью. Если кто-то из туземцев пожелал бы получить по этому эвкалиптовому листу золотую лепешку, нет проблем, пожалуйста – поскольку номинал эвкалиптовых листов в точности соответствовал количеству золотых лепешек, хранящихся в государственной казне и на золотых рудниках. Эвкалиптовым листам не грозило истирание – их всегда можно было заменить на новые, – поэтому государственное золото оставалось в сохранности.

Не мешкая, Робинзон приказал нарвать побольше эвкалиптовых листов. Когда его приказание было исполнено и на паланкине образовалась внушительная пачка плотных зеленых листьев, Робинзон, прикинув, сколько золота сложено в его домашней пещере и имеется в золотых рудниках, написал на каждом из эвкалиптовых листьев номинал и расписался: главный Робинзон Северной оконечности.

Эти эвкалиптовые листы он назвал банкнотами: «банк…» – потому что на эту мысль его натолкнуло введенное Банкиром вексельное обращение, а «нота…» – потому что это слово переводится с латыни как знак. Вместе получилось: банкнота, – весело и со вкусом.

Изготовив банкноты, Робинзон осуществил их эмиссию, то есть выпуск.

Эмитированными банкнотами Робинзон расплатился с охраной. Дуболом и Мозгоправ недоуменно вертели в руках новые деньги, но Робинзон заверил, что отныне эвкалиптовые банкноты будут приниматься в любом учреждении необитаемого острова наравне с золотыми лепешками. Тогда охрана успокоилась. Эвкалиптовые банкноты были удобны по крайней мере тем, что оказались гораздо легче золотых лепешек: их можно было носить за набедренной повязкой.

Желая обсудить введение эвкалиптовых банкнот с Менялой, Робинзон приказал паланкину двигаться в сторону меняльной хижины.

Доехав до меняльной хижины, процессия остановилась в изумлении. Хижина Менялы представляла собой уже не одну, а две хижины, одна из которых была поставлена на другую. Попасть на второй этаж можно было по приставной лестнице, которая убиралась – тогда верхняя хижина оказывалась недоступной. Впрочем, и нижняя хижина была доступной только в том случае, если хозяин того хотел, поскольку для ее закупорки Меняла воспользовался тем же приспособлением, что и его сын Банкир, а именно розовым колючим кустом. И это было не все, потому что головастые строители, нанятые Менялой, заканчивали пристраивать к меняльной хижине третий этаж. Они бесстрашно, словно летучие мыши, висели на высоте вниз головами, передавая друг другу строительные прутья и пальмовые листья.

– Эй, Меняла! – крикнул Робинзон, от удивления перед невиданным строением даже слезая с паланкина. – Строишься, как я погляжу?

– Что вы, уважаемая Робин зона, я не строюсь, а развиваю бизнес.

– Кстати, о бизнесе, – вспомнил Робинзон, вытаскивая из кармана козьей куртки эвкалиптовые банкноты. – Тебе известно, что это такое?

– Эвкалиптовые листья, – ответил Меняла, присматриваясь.

– А вот и не угадал, это наши новые деньги. Золото теперь будет храниться в государственной казне, а эвкалиптовыми банкнотами население станет расплачиваться за товары.

– Слушайте все! – крикнул Робинзон толпящимся вокруг туземцам. – С сегодняшнего утра на необитаемом острове устанавливается хождение эвкалиптовых банкнот, которыми будут заменены золотые лепешки. Но конечно, – добавил Робинзон, видя растерянность и недоумение на лицах туземцев, – если кто-то захочет таскать на себе тяжести, он всегда сможет прийти ко мне и обменять эвкалиптовые банкноты на золотые лепешки.

К Робинзону потянулись загорелые туземные руки, желающие попробовать эвкалиптовые банкноты на ощупь.

– Нет, нет! – сказал Робинзон, – задаром вы ничего не получите. Но сейчас я куплю на рынке кое-какие продукты, тогда вы сможете опробовать банкноты в действии.

И Робинзон в самом деле произвел несколько покупок, расплатившись за них эвкалиптовыми банкнотами, вследствие чего туземцы тоже смогли полюбоваться новым робинзоновым изобретением.

Пока все рассматривали эвкалиптовые листы с нарисованным на них номиналом и робинзоновой подписью, один молодой и глупый туземец сбегал к ближайшем липовому дереву и сорвал с него несколько листиков, затем взял острую палочку и что-то на липовых листах накорябал. После чего закричал от радости и принялся всем показывать, что у него получилось. Туземцы сравнивали липовый листок, нарисованный этим молодым и глупым туземцем, с эвкалиптовыми банкнотами и не находили отличий, даже когда смотрели через листы на солнце.

Туземец совсем уже хотел расплатиться разрисованными им липовыми листками за облюбованный товар, да Робинзон заметил столпившихся и что-то обсуждающих туземцев, и послал Дуболома узнать, что происходит. Вскоре Дуболом вытащил из толпы за волосы глупого туземца, причем тот не думал отпираться, а лишь извинительно улыбался и хлопал ресницами.

– Что это такое?

– Деньги.

– Да ведь они липовые! – вскричал Робинзон в волнении. – Кто позволил тебе рисовать липовые деньги, негодяй?

– Тебе можно, а мне нельзя?

Робинзон чуть не задохнулся от возмущения.

Пока Дуболом колотил глупого туземца дубинкой, Робинзон объяснял остальным туземцам, как мог: эвкалиптовые банкноты обеспечены золотом государственной казны, поэтому являются официальными денежными банкнотами, в отличие от самостоятельно нарисованных липовых банкнот, не обеспеченных никаким золотом.

– Кстати, как зовут этого негодяя? – спросил Робинзон у Менялы по окончании лекции.

– Фальшивомонетчик.

– Ну, тогда понятно, – вздохнул Робинзон и строго-настрого запретил на необитаемом острове фальшивомонетчество.

В эту минуту в туземной деревне произошла трагедия. Один из головастых туземцев, работавших на пристройке третьего этажа меняльной хижины, поскользнулся на пальмовом листе и, беспорядочно замахав руками, рухнул с огромной высоты вниз. С гулким стуком туземец ударился о землю и не подавал признаков жизни.

Все, кто был свидетелем этого ужасного происшествия, подбежали к несчастному, другие строители мигом спустились с лесов и принялись оживлять своего товарища, но все было бесполезно: свалившийся с пристройки не дышал и не двигался.

– По всей видимости, он умер, – сказал Робинзон, наклоняясь над пострадавшим. – У него все кости переломаны.

– И шея свернута набок, – констатировал Меняла. – Тем не менее этому человеку повезло: он застраховал свою жизнь в моей меняльной хижине, поэтому я выплачу его родственникам страховое возмещение в размере двадцати золотых лепешек.

– А что такое «застраховал» и «страховое возмещение»? – заинтересовался Робинзон.

– Страхование – новая финансовая услуга. Она заключается в том, что я собираю много-много золотых лепешек, а потом какую-то часть возвращаю. С этого страховщика, – Меняла указал на лежащее у ног бездыханное тело, – я получил платежей десять золотых лепешек, а теперь, когда он погиб, возвращаю ему двадцать.

– Какая же в этом выгода? – удивился Робинзон. – Ты получаешь десять золотых лепешек, а возвращаешь двадцать.

Меняла усмехнулся в ответ:

– Получаю-то я десять, да не с одного туземца, а со всех. Вон их сколько на строительстве моей меняльной хижины работает – не меньше десяти человек! Получил я по десять лепешек с каждого, всего сотню золотых лепешек, а возвратить придется только двадцать. Кое-что, дорогая Робин зона, и мне на пропитание останется.

– А если все строители сорвутся с высоты и погибнут?

Меняла пробормотал на это что-то неразборчивое и сунул двадцать золотых лепешек в окостеневшие руки мертвеца.

– Теперь вы сами видите выгоды страхования, – сказал он, обращаясь к соплеменникам. – Если бы этот человек не был застрахован, то не получил бы ни лепешки, но поскольку он застраховался, то теперь – можно сказать, за здорово живешь, – получил целых двадцать золотых лепешек. На эти деньги семья этого несчастного сможет похоронить его.

Толпа заволновалась и стала напирать. Затем раздался крик:

– Мало платите!

Робинзон узнал голос Бузотера. Как только начинался какой-нибудь скандал или малейшая заварушка, этот Бузотер оказывался тут как тут, и всегда в первых рядах скандалящих или заварушкива… заваривающи… ну в общем тех туземцев, которые в заварушке участвуют.

– Мало платите! – кричал Бузотер и напирал вместе с толпой.

– Вот так всегда, – заметил Меняла Робинзону, стараясь не обращать внимания на бузотеровы выкрики. – Многие не представляют себе, насколько трудна финансовая работа, полагая, что деньги сами валятся тебе в руки, но это не так. Убытки подстерегают финансиста на каждом шагу. Вы сами только что видели, как несчастный строитель скончался не приходя в сознание, и кто теперь ему поможет? Меняла, Меняла и еще раз Меняла. Меняла выдаст деньги на похороны покойного, хотя ему было бы гораздо выгодней отказаться от платежа, положив сумму страхового возмещения себе в набедренную повязку. Но настоящий Меняла так никогда не поступит, потому что именно он является оплотом финансовой системы необитаемого острова и вашим преданным другом, уважаемая Робин зона.

– Мало! Мало! – продолжала скандировать толпа.

– Согласно страховому договору! – вспылил наконец Меняла. – Не могу же я платить больше, чем получаю. Мне-то что тогда останется?

Толпа уже не слушала. Бузотер первым, а за ним и другие туземцы, попытались ухватить Менялу за шкирку… то есть за шею, потому что никакой одежды, кроме набедренной повязке, на Меняле не было. Охранники Менялы кинулись за своего хозяина заступаться, но были отброшены и поколочены.

Тут на необитаемом острове случилась революция.

Поскольку численное превосходство было за революционно настроенными туземцами, они одержали незамедлительную и беспрекословную победу. Вот только концовка революции, продолжавшейся не более десяти минут, вышла смазанной. Когда толпа, расшвыряв охранников Менялы, попыталась добраться до их хозяина, оказалось, что тот воспользовался суматохой и задал стрекоча в неизвестном направлении. Однако воинственный запал у толпы еще не закончился, поэтому разгоряченные туземцы принялись выкрикивать разные злопыхательские лозунги. Так как в толпе было много южан – то есть бывших южан, а ныне привязанных к своим земледельческим участкам феодальных крестьян, – злопыхательскими лозунгами стали такие:

– Свободу южанам! Отвязать от ног коряги! Полное равенство и братство!

Дуболом с Мозгоправом заслонили Робинзона от толпы своими телами, но было понятно: захоти толпа, никакими дубинками с ней не справится.

Если вы думаете, что Робинзон испугался – ничуть не бывало. Робинзон случившейся революции совершенно не испугался, однако подумал:

«В требованиях отвязать коряги от ног бывших пленных имеется определенный смысл. Зачем южанам ходить с корягами, привязанными к ноге: волочить их за собой по земле, или же держать в руках? Это же тяжело и неудобно. Никто из туземцев Южной оконечности на воровстве в последнее время не попадался, поэтому лучше южан от коряг освободить. Пускай они работают на экономику Северной оконечности в качестве свободных людей».

Робинзон тут же написал и обнародовал соответствующий указ, об отмене навечного прикрепления южан к земле и тяжелым корягам, и объявил его.

– Да здравствует Робинзон! Ура!!! Свобода! Равенство! Братство! – закричал верный главному Робинзону Северной оконечности туземный народ.

Историки бы сказали, что на необитаемом острове свершилась буржуазная революция и на смену феодализму пришел капитализм. Робинзон не был историком, поэтому ничего умного по этому поводу не сказал, а только радовался, как быстро и ловко удалось успокоить туземную общественность, которая минуту назад бесчинствовала, а теперь выражала бурную радость.

Больше всех радовались своему освобождению феодальные крестьяне, бывшие рабы, получившие возможность отбыть в родные края. Многие так и поступили, но некоторые – те, которым климат Северной оконечности пришелся по душе, – пожелали остаться и выкупить землю, на которой раньше работали. Другие бывшие рабы, напротив, пошли поискать счастья в туземной деревне, в которой в связи со строительством многоэтажных хижин имелась работа.

– Вы оказались правы, дорогая Робин зона, – заметил по этому поводу Меняла. – Сельское хозяйство ничего не теряет, а промышленность получает новые рабочие руки.

Робинзон нашел Менялу на третьем недостроенном этаже величественной меняльной хижины, где Меняла спрятался от революционеров. Щеки его были еще красны и подрагивали от возмущения, но голос был обыкновенным, деловым.

«Не нанять ли мне, в связи с хозяйственными успехами, вторую кухарку?» – подумал Робинзон.

Он стоял на верхнем, недостроенном этаже меняльной хижины и наблюдал за своим необитаемым островом. Если бы это был обыкновенный необитаемый остров, то картина, которую мог наблюдать Робинзон, была бы неизменной: солнце жарило в небе над головой, морской бриз покачивал верхушки пальм, туземцы трудились на сельскохозяйственных работах. Но поскольку это был необитаемый остров с ускоренной диалектикой, все происходило гораздо быстрее. Конечно, пальмы по-прежнему неторопливо покачивались под бризом и туземцы вроде бы неторопливо передвигались между хижин, однако Робинзон видел, как народ хлынул из деревни в город, то есть из туземного леса в туземную деревню. Немногие прикипевшие к сельскохозяйственному труду туземцы остались пасти скот и пахать землю, но большинство молодых людей решило попытать счастья там, где людно и много золотых лепешек. Эти молодые туземцы рассчитывали, что в деревне у них будет больше шансов заработать, ибо к тому времени даже самые неголовастые из туземцев поняли: чем больше у тебя золотых лепешек или эвкалиптовых банкнот, тем больше можно купить еды и интересней благоустроить хижину. Молодые туземцы нанимались на работу в повсюду возникшие мастерские и фабрики, в которых производили плуги, механизмы для строительства и другие промышленные продукты, также шли в торговые шалаши и финансовые хижины. И хотя зарабатывали эти молодые туземцы намного меньше, чем ожидали, зато их наниматели получали неплохие барыши – за счет того, что на них работало больше человек, чем раньше.

Конец ознакомительного фрагмента.