Л. К. Эрнст – директор ВИЖа, официальный и неофициальный
Прошло несколько лет. Лев Константинович Эрнст стал директором нашего института. Появились новые лаборатории. Пришли десятки молодых сотрудников и не только сельхозников, но и биохимиков, биофизиков, биотехнологов, врачей… И даже математиков. Кстати сказать, математика Льва Животовского, как и других не сельхозников, Эрнст приглашал в наш институт, оценивая их лишь по двум признакам – работоспособности и уму. В институте появились научные сотрудники с медицинским образованием, с физическим, техническим и даже затрудняюсь сказать с каким (театральным, «киношным»? ). Речь идет о нашем «культурнике», заведующем клубом, а позже продюсере, известном на всю страну создателе Сочинского «Кинотавра» Марке Рудинштейне… Кстати сказать, и математик Животовский стал со временем известным ученым-генетиком. А тогда в ВИЖе апробировали все новое, что касалось животноводства и могло бы дать эффект в народном хозяйстве. Организованы были новые лаборатории, в частности лаборатория трансплантации.
Была разработана методика оплодотворения коров зиготой коровы-донора. Одновременно разрабатывали, точнее, совершенствовали, технологии замораживания зародышей, т. е. зиготы. При этом все это ускоренно внедрялось в практику. Л. К. Эрнст был главным двигателем всей этой работы. Кабинет Эрнста был открыт для общения с сотрудниками до позднего вечера, то есть на многие часы после официального рабочего времени… Конечно же, общались только по делу.
Одновременно Л. К. Эрнст продолжал усовершенствование разработанной им вместе с Андреем Цалитисом из института животноводства в Сигулде и Николаем Басовским из Пушкино автоматической системы селекции сельскохозяйственных животных, созданной, по словам математика Льва Животовского, «…на основании селекционных индексов и анализа племенной информации»… Система «Селэкс» стала востребованной в нашей стране и в мире. Осваивать систему, делиться опытом по ее использованию приезжали из всех областей России, а также из республик, прежде всего прибалтийских.
Сподвижники и последователи академика Л. К. Эрнста академики Николай Стрекозов и Лев Животовский
Виж, 2013
«Мне всегда везло с замечательными людьми, – вспоминает бывший вижевец, освоивший знания по генетике, математик Лев Животовский. – Я всю жизнь буду с благодарностью вспоминать Льва Константиновича Эрнста, который дал мне полную свободу во всем и направлял мой интерес в сторону генетики и селекции».
С уходом Эрнста из института в связи с его повышением в должности работа чуточку замедлилась, но не замерла. Будучи Вице-президентом сельскохозяйственной академии, академик Эрнст никогда не терял связи с родным институтом. С новой силой все задвигалось, когда из-за рубежа поступило известие о рождении из замороженного зародыша живого существа. Этим «замороженным» был мышонок.
«Будет и теленок. У нас!» – сказал тогда академик Эрнст.
Приехал он в ВИЖ. Долго ходил в сопровождении директора и его заместителя по зданиям института, изыскивая помещение для лаборатории. Домик с перекошенной дверью, где размещались работавшие время от времени виварий и бойня, должен был стать самой современной операционной, захламленные складские помещения – цехом по замораживанию с новейшей аппаратурой, а часть коридора физиологического корпуса – вполне престижным кабинетом для заведующего новой лабораторией, к которому со временем будут приезжать за опытом из других стран…
– С этой работой не управиться и за год, – говорили хозяйственники.
– За год, если спать, а если рысью, то и месяца хватит. Я уже договорился с заводами: через месяц завезут оборудование, – отвечал на их возражения Эрнст… В то время еще не было у нас ни инструментов, ни нужного оборудования, да и купить было негде. Ведь и в других странах вопрос этот был на стадии разработки.
Вот как вспоминает о том времени Раиса Кузьминична Хомякова, бывшая сотрудница машиносчетной лаборатории, созданной Эрнстом в ВИЖе в начале шестидесятых: «Еще не было надежного, апробированного оборудования, а хорошие результаты уже были. Помню, как мне к подмышечной ямке в Москве, прямо в офисе Эрнста, его секретарша Галина привязывала стеклянный флакончик с живыми эмбрионами, взятыми от коров-доноров. И я везла эту драгоценность в Дубровицы, где уже были приготовлены коровы-рецепиенты. Потом, конечно же, появилась специальная посуда для перевозки, термостаты. Лев Константинович, однако, ждать не любил».
Через полгода лаборатория сверкала… По-праздничному выглядели новые приборы и медицинское оборудование, первоначальное предназначение которых было совсем иным. Но их переделали, приспособили…
Только на инструменты и приборы было получено восемь авторских свидетельств.
– Приходилось работать и работать, – рассказывал тогдашний заведующий лабораторией трансплантации Николай Иванович Сергеев. – Академик держал нас на проводе. О ходе работы мы докладывали ему ежедневно, иногда в день по нескольку раз. Он в свою очередь помогал нам решать вопросы быстрее.
Проблемы по технике получения эмбрионов и трансплантации их коровам-реципиентам пришлось решать методом апробации, так как надежных литературных данных в то время еще не было.
Уже через год после открытия лаборатории получен был ожидаемый результат: у беспородной первотелки-реципиента родился совсем на нее непохожий, породистый бычок. А еще через три года, в 1980 году, в Дубровицах родился теленок, развившийся из замороженного эмбриона. Его так и назвали Замороженный. Первый в мире такой теленок появился в 1979 году в Бельгии. Там работали над этой проблемой более десяти лет.
Л. К. Эрнст в организованной им в Виже лаборатории по трансплантации эмбрионов
«…Нам надо было сделать это в кратчайший срок, – вспоминал о том времени Н. И. Сергеев. – Когда кто-нибудь заикался о времени, академик Эрнст буквально закипал: «Нельзя нам ждать десять лет и год ждать нельзя. Надо за месяц освоить…»
И осваивали, разрабатывали методики, принимали и обучали стажеров из других институтов, старались внедрять в производство…
Академик Л. К. Эрнст на рабочем совещании по международному сотрудничеству в области генетики и биотехнологии
И все это было в то полусонное застойное брежневское время всеобщего пофигизма и процветания «несунов».