Глава 3
Силовой потенциал и формы рационального поведения
Люди всегда дурны, пока их не принудит к добру необходимость.
Рациональное поведение традиционно рассматривалось в отрыве от возможности рационального же применения силы. Это стало одним из выражений принятого в неоклассической теории допущения о совершенстве и однородности институциональной среды. Однако, подобно предпосылке о совершенстве и однородности естественной среды, данное допущение также нуждается в смягчении для расширения диапазона исторических явлений, которые могут анализироваться методами экономической науки.
Расширительное понимание «экономического человека»
Основу экономического анализа составляет предложенный Смитом принцип «экономического человека». Типичный член общества всегда действует в личных интересах. В то же время жесткие правовые рамки рыночной экономики – это та «необходимость», которая его «принуждает к добру». С самого зарождения экономической науки человеку приписывался своего рода «разумный» эгоизм – такая забота об индивидуальной выгоде, которая находилась бы в согласии с аналогичными «заботами» других людей. Приписываемая человеку индивидуальная рациональность, побуждающая его действовать в интересах общества, длительное время была основополагающим принципом экономической науки, заставлявшим ее игнорировать поведение эгоистов при отсутствии указанных правовых ограничений.
При изучении истории нетрудно заметить, что такие благотворные рамки для проявления человеческого эгоизма являются скорее исключением, чем правилом. И потому применение экономического метода к истории должно быть связано с расширительным пониманием ее основного принципа – принципа индивидуальной рациональности.
Такое расширительное понимание, не лишая принцип рациональности главенствующего положения в рамках экономического метода, допускает проявление этого свойства и в отсутствие жестких правовых рамок идеальной рыночной экономики, ставящих людей в равное положение. При наличии этих рамок эгоист может быть вынужден в поисках индивидуальной выгоды действовать созидательно и быть полезным для окружающих. Но вне правовых рамок он не преминет воспользоваться возможностями получения выгоды, проистекающими из применения силы. При таких условиях созидание будет уделом лишь относительно слабых рациональных агентов, тогда как более сильные будут употреблять свой эгоизм не для созидания с целью обмена, а для грабежа.
Условия, когда созидательная хозяйственная деятельность оказывается проклятием слабости, никак не могут стимулировать экономический прогресс. Люди при этом более всего стремятся обзавестись и наиболее дорожат силовым, а не экономическим потенциалом. Те же, кому не посчастливилось стать его обладателями, учитывая неизбежность перемещения результатов их труда к более счастливым их собратьям, не будут иметь основания заботиться о долгосрочном процветании своих хозяйств.
Примат силы как первичный фактор истории и связанный с ним низкий уровень хозяйства объясняют то, почему на протяжении большей части истории общества производили сравнительно небольшой излишек сверх минимума средств существования, а обладателями этого излишка становились немногие обладатели силы, причем после доказательства ее наличия в борьбе с подобными себе. Для более слабых рациональных агентов поиск личной выгоды по необходимости должен был выражаться в стремлении не столько к улучшению, сколько к сохранению собственной жизни. Таким образом, тип разборчивого потребителя следует рассматривать не как единственно возможное обнаружение «экономического человека» в реальной жизни, а лишь как его проявление в современной западной жизни, затрудняющей осуществление грабежа и гарантирующей средства существования. В других исторических контекстах для него будет характерной скорее простая борьба за выживание.
Применение силы – это частный, хотя и, возможно, самый яркий пример некооперативного поведения игроков в дилемме заключенного, некогда обозначенный Т. Гоббсом как «война всех против всех». Однако в полном смысле такая война не может быть единственным содержанием истории по причине как ее крайней разорительности вплоть до полного истребления людьми друг друга, так и неравномерности в распределении силы между людьми и коллективами. Это означает, что рациональное поведение включает стремление людей договориться не истреблять друг друга. Такой результат на языке дилеммы заключенного соответствует ее разрешению в случае игры с бесконечным/неопределенным количеством раундов. Выгоды долгосрочного сотрудничества в этом случае могут оказаться более весомыми по сравнению с выигрышем от однократного вероломства, пресекающего возможности дальнейших конструктивных отношений сторон.
Классическая дилемма заключенного предполагает наличие у игроков равных возможностей соперничающего поведения, так что отказ от сотрудничества должен навлечь на них и одинаковые потери. Но если учесть обычно имеющее место неравенство таковых возможностей, то и взаимовыгодное сотрудничество сторон также должно иметь асимметричный характер и осуществляться на основе иерархии, а не на принципах равенства (см. табл. 3.1). Согласно представленному числовому примеру, игрок А обладает вдвое большим силовым потенциалом, чем игрок В, так что в случае соперничества его выигрыш будет вдвое выше. Соответственно, если они договорятся об отказе от борьбы друг с другом, они выиграют от этого, но разделят выигрыш с учетом разности их потенциалов, оставляя игроку В вдвое меньший выигрыш. Наконец, одностороннее вероломство опять-таки позволяет получить однократный выигрыш, но снова различающийся в соответствии с их неравными потенциалами. Этому примеру могут соответствовать две страны с вдвое различающимся силовым потенциалом, война между которыми разоряет их обеих, но и степень разорительности войны, и выигрыш от внезапного нападения, и разделение выгод по результатам мирных переговоров должны соответствовать разности их военных потенциалов.
Таблица 3.1. Дилемма сотрудничества или соперничества при различии потенциалов игроков
Примечание. С — сотрудничество, R – соперничество.
Такой тип решения дилеммы заключенного, вероятно, является одним из наиболее общих описаний социального порядка. Под него подпадают и человеческие отношения в локальных сообществах, в которых люди, равны ли или неравны их силовые возможности, дорожат взаимной дружбой из-за ее долгосрочных выгод. То, что их стимулы к сотрудничеству проистекают из длительных отношений в группе, ярко обнаруживается в тех случаях, когда они готовы вести себя вероломно по отношению к чужакам. В истории поведение членов локальных сообществ, основанное на двойных стандартах отношения к своим и чужим, является до такой степени типичным, что его можно считать закономерно связанным с описанной системой стимулов.
В широком смысле под это решение подпадает и добропорядочное поведение граждан крупных сообществ. Здесь подчинение правилам может рассматриваться как проявление сотрудничества людей не столько между собой, сколько между ними и тем агентом, который эти правила установил, заинтересован в их соблюдении и может наказать за их нарушение. В результате безличные правовые отношения между гражданами оказываются выражением отношений между ними как подданными и государством. И ориентация на долгосрочные отношения, при которых выгоднее дружить, чем враждовать, здесь обнаруживает ту же логику, что и в локальных группах. Если рассуждать от противного, человеку легче совершить преступление против государства, отношения с которым он планирует прервать (скажем, путем эмиграции).
Ипостаси «экономического человека» в разных социально-экономических контекстах
Теорема Коуза – один из основных принципов современной экономики – предполагает взгляд на мир глазами Панглосса: наш мир – наилучший из возможных, поскольку, если есть возможность улучшения, будь то в экономической или политической сфере, она будет использована посредством добровольных сделок. Почему же тогда многие очевидные несовершенства мира сохраняются длительное время? Олсон отвечает, что помимо самовыполняющихся сделок, существуют сделки, требующие третьей стороны. Существует целая сфера жизни, связанная с грабежом, а не обменом, и несовершенство мира связано с несовершенной адаптацией к этой стороне. Сделкам всегда мешает альтернатива в виде грабежа [Olson, 2000].
«Экономический человек» может выступать в различных ипостасях, например, как человек «традиционный» и «современный»: первый заботится о сохранении своей жизни, а второй – о ее качестве, характер же этих «забот» зависит от «институциональных условий», определяющих доступность средств существования и возможность применения силы. Еще одна разновидность самовыражений «экономического человека» – при условии обладания силой он может выступать также в качестве бандита «кочующего» и «оседлого» [McGuire, Olson, 1996]. В полном соответствии с основной идеей дилеммы заключенного, бандит в этой модели ведет себя со своими жертвами в зависимости от ожидаемой длительности их отношений. Кочующий бандит извлекает полную выгоду из возможности краткосрочного грабежа, предоставляемой ему его силовым преимуществом над жертвой, которая, окажись сильнее она, повела бы себя точно так же по отношению к нему. Это хищник, действующий по принципам «войны всех против всех», поскольку не рассчитывает на будущие выгоды от текущего воздержания от насилия. Но если такие долгосрочные расчеты появляются, бандит становится оседлым. Его отношения с обираемыми приобретают характер сотрудничества. Контракт между бандитом и обираемыми молено рассматривать как момент перехода от дикого состояния «войны всех против всех» к организованному обществу, но с той оговоркой, что в отличие от рыночной идиллии традиционной экономической теории это сообщество неравных и потому иерархическое.
Итак, индивидуальная рациональность, неравенство силовых возможностей и долгосрочные выгоды сотрудничества – вот три кита, лежащие в основе любого общества в истории. Рациональность побуждает людей к грабежу – к соперничеству за раздел редких благ, но такой раздел возможен лишь при условии созидательной деятельности, которая не может совершаться без сотрудничества. Так, необходимость производства заставляет людей придавать своим отношениям контрактный характер, а неравенство в распределении силы между ними делает такие отношения иерархическими.
Силовой потенциал, таким образом, оказывается основным передаточным звеном между личным интересом и действиями «экономического человека». От сравнительной величины этого потенциала зависит, будет ли он искать личной выгоды в производстве или в распределении. Поскольку именно сфера распределения является уделом сильных и, значит, источником излишка сверх минимума средств существования, это предполагает доминирование стимулов распределительных над производительными, явную предпочтительность возможностей силовых перед хозяйственными в качестве направления развития «карьеры» рационального индивида.
Общества в истории – это системы долгосрочных отношений между людьми с различным силовым потенциалом. Потому любое общество – это контракт между неравными. Силовые ресурсы, подобно прочим ресурсам, подлежат накоплению, а также могут быть результатом грабежа – такого одностороннего применения силы, которое изменяет соотношение силовых потенциалов в пользу агрессора. Так может возникнуть эксплуататорское равновесие, проиллюстрированное с помощью табл. 3.2 и 3.3.
Таблица 3.2. Обычная дилемма заключенного
Таблица 3.3. Эксплуататорское равновесие
Числовой пример в табл. 3.2 иллюстрирует обычную дилемму сотрудничества и соперничества, разрешаемую в пользу последнего в случае отсутствия перспективы длительных отношений между игроками. Равновесие доминирующих стратегий достигается в результате выбора каждым наилучшей стратегии в плане максимизации ожидаемой индивидуальной полезности. В табл. 3.3 тот же пример представлен с небольшими изменениями в выигрышах в случае одностороннего вероломства, а именно «потерпевший», хотя и страдает от одностороннего соперничества второго игрока, все же потеряет больше, ответив тем же. Два обозначенных звездочками равновесия Нэша являются эксплуататорскими равновесиями в том отношении, что один из игроков получает выигрыш за счет другого без риска быть наказанным последним, поскольку в условиях равновесия у него не будет стимула в одностороннем порядке изменить свою стратегию.
Этот и предыдущий числовые примеры иллюстрируют мысль о возможности равновесия в условиях эксплуатации одними других, – равновесия, связанного с отсутствием заинтересованности не только у эксплуататора, но и у эксплуатируемого в одностороннем изменении своей стратегии, в частности в том, чтобы наказать эксплуататора, ответив ему аналогичной стратегией. Изначальной предпосылкой общества является дилемма соперничества и сотрудничества, и ее положительное решение с необходимостью предполагает некое принуждение, которое может оказываться быстро, с помощью физического насилия, или медленно, с помощью рационального расчета. Общество строится тем, кто обладает силой, и тем самым государство же оказывается первичным и по отношению к хозяйству.
Хозяйство как удел слабых
Представленные выше соображения относительно доминирования мотивов грабежа над мотивами производства в доиндустриальном мире могут быть проиллюстрированы целым рядом исторических примеров. Поскольку главным источником богатства является доступ к контролю над аппаратом насилия, занятие хозяйством обычно шло рука об руку с бедностью и низким положением. Это, однако, не исключает и такую возможность, как возвышение благодаря вынужденному выбору занятия, являющегося признаком низкого положения. Всеобщее нежелание заниматься хозяйствами приводит к их освоению социальными низами, которые, пользуясь своей монополией, приобретают определенное влияние.
Сходную роль в истории нередко играли различные меньшинства. Так, в средневековой Европе национальные и религиозные меньшинства в лице итальянцев и евреев осваивали такие значимые для хозяйства отрасли, как ростовщичество и торговля на дальние расстояния. Аналогичную роль играли и религиозные меньшинства в лице протестантов в католических странах, старообрядцев в Российской империи [Расков, 2012], армян на мусульманском Востоке [Бродель, 20066]. Люди, принадлежавшие к этим группам, обычно были лишены возможности сделать карьеру во всеми уважаемых сферах деятельности, что оставляло им лишь наиболее презираемые виды занятий. Однако такими презираемыми занятиями нередко становились именно те занятия, которые определяли развитие экономики, основанной на разделении труда и получении выгод от торговли.
Традицию освоения социальными низами разнообразных хозяйственных видов деятельности можно обнаружить и в античных обществах. Те, кто были непосредственно заняты торговлей, ремеслом или иной формой производительного хозяйства, занимали сравнительно низкое положение в обществе: это была нижняя прослойка среди свободных, ярким примером которой могут служить метеки в Афинах – свободное население, но лишенное гражданских прав. При принятии политических решений их интересы могли учитываться, но не как производительного класса, а как потенциальной общественной силы. Безусловное доминирование вопросов распределения и отчуждения над вопросами производства означало, что для рационального индивида, помещенного в античные институциональные условия, проблема редкости каких-то благ решалась не экономическими, а политическими методами: думали не о том, чтобы произвести, а о том, чтобы отнять. Такая ориентация не на увеличение пирога, а на его выгодное распределение приводила и к полной невосприимчивости потенциальных инвесторов в лице власти и элиты к инновациям. В результате невиданный в истории прогресс научной и технической мысли, достигнутый греческими учеными и инженерами, не создавал предпосылок для чего-либо подобного промышленной революции[13].
Конец ознакомительного фрагмента.