Общество как договор между сильными и слабыми. Очерки по экономике истории. Глава 2. Несовершенство и неоднородность естественной среды (А. С. Скоробогатов, 2018)

Итак, экономика как универсальная общественная наука сохраняет жесткое ядро своего метода – принцип рациональности, ослабляя допущения относительно естественной и институциональной сред. Смит объяснял разницу в богатстве народов различиями между ними в институциональной среде. Однако в доиндустриальном мире, вероятно, не менее важным фактором разницы в благосостоянии народов является неоднородность естественной среды, тем более что имеются все основания считать ее первичным фактором по отношению к институциональной неоднородности. Это открывает одну из возможностей ответить на вопрос о том, почему институциональные особенности различных стран могут воспроизводиться веками, несмотря на очевидную разницу в их эффективности.

Классическая политическая экономия помещала общественное хозяйство на определенной территории со всеми вытекающими ограничениями. Численность населения и сдерживающая его рост ограниченность земельных ресурсов – это те факторы, при помощи которых в классической теории общественная жизнь увязывалась с территорией. Данный подход можно обобщить, рассматривая территорию со всеми ее разнообразными свойствами в качестве естественной среды для жизни общества, в контексте которой формируются все сферы его жизни. Эти свойства можно сгруппировать под рубриками геокультурной, геополитической, демографической и геоэкономической обусловленностей общественной жизни.

Геокультурный аспект влияния территории выражается в том, что фундаментальные основы культуры и идеологии в виде религии почти всегда складываются «по соседству». Мир и в прошлом, и (хотя и в меньшей степени) в настоящем четко поделен между различными религиями. Это объясняется обнаруживаемой в истории зависимостью религии – и определяемой ею идеологии со всеми вытекающими последствиями для общества – от соседства с религиозными и политическими центрами.

Геополитический аспект связан с внешнеполитическими характеристиками территории. Последние зависят от открытости местности – равнина ли это, допускающая легкость перемещения, или местность, закрытая горными, лесными или водными массивами, что влияет на относительные издержки агрессии и обороны. Допускаемая территорией легкость перемещения ориентирует в направлении кочевого образа жизни, обеспечивая легкость нападения и затрудняя оборону. Соответственно этим «характеристикам» территории будет формироваться и соседство страны в плане его потенциальной агрессии и тем самым значимость для нее армии и организующего ее государства. Это, в свою очередь, будет определять структуру экономической деятельности.

Демографическая проблема, так остро поставленная Мальтусом, является также элементом проблемы территориальной. Ведь важнейшие демографические характеристики экономики – плотность населения, сравнительная легкость его обеспечения жизненно необходимыми благами, теснота внутренних торговых связей – определяются территорией в такой же степени, как и численностью и ростом населения (подобно двум лезвиям ножниц).

Наконец, под рубрикой геоэкономических особенностей территории можно разместить климат, почву, преобладающий характер местности, наличие ресурсов, соседство в плане выгодности торговых связей и т. д. Все это определяет целесообразную структуру и организацию экономической деятельности.

Задаваемое вышеописанными свойствами разнообразие естественной среды означает ее неравномерное влияние на общества. Территория определяет спектр организационных альтернатив, из которых общества могут выбирать, в зависимости от этого выбора будет формироваться и структура экономической деятельности. Это означает, что неравенство возможностей, задаваемых территорией, ставит различные общества в неравные условия и для их культурной, политической и экономической реализации. В случае их регулярных контактов это уже является источником иерархии в отношениях между странами и регионами, что становится еще одним источником зависимости строения и развития обществ от территории, внося во все свойства территорий дополнительный элемент, связанный с местом общества или сообщества в соответствующей иерархии стран или регионов.

Численность населения, ресурсная база и мальтузианские кризисы

Итак, по целому ряду свойств территория неоднородна, на что накладывается дополнительный эффект, вызванный проистекающим из этой неоднородности различием возможностей для сообществ и индивидов. Поскольку значение имеют не только естественные свойства территории, но и свойства, производные от человеческой деятельности, неоднородность территории, кроме чисто пространственного измерения, имеет и измерение временное [Krugman, Paul, 1993; Wittfogel, 1957, р. 11]. Значит, географически обусловленное распределение возможностей является одновременно и исторически обусловленным.

Между этими разновидностями характеристик территории имеет место взаимовлияние. В частности, на все параметры территории влияют динамика и относительная численность населения, и во многом именно благодаря последним относительные преимущества той или иной территории являются продуктом человеческой истории. В доиндустриальном мире заполнение людьми территории, распределение и рост населения подчинялись иным эмпирическим закономерностям по сравнению с индустриальной эпохой. Подобно экономическому росту, рост населения в доиндустриальную эпоху был весьма умеренным, будучи подвержен при этом спадам, нередко уничтожавшим плоды предшествующих подъемов; в индустриальную же эпоху рост населения (как и дохода в западном мире) стал качественно иным по своим темпам.

В соответствии с ростом населения происходило и заполнение территории. Подавляющая часть мирового населения «собиралась вместе, как кораллы» [Бродель, 2006а, с. 27]. И хотя темп расползания населения по территории резко увеличился в индустриальную эпоху, значительная часть суши до сих пор остается неосвоенной. Следовательно, всякое давление населения на ресурсы во все времена, в принципе, могло быть снято колонизацией, поскольку всегда имело сугубо местный характер. Поэтому периодически возникавшие мальтузианские кризисы никогда не имели характера планетарного явления. Они обычно были результатом местного давления на ресурсы при невозможности его ослабить из-за тех или иных преград для перемещения населения. Это приводило к разнообразным катаклизмам, уменьшавшим численность населения, – голоду, эпидемиям, войнам, смутам и преступлениям, природным бедствиям.

Все это происходило из-за относительной редкости ресурсов. Голод – от относительного избытка населения, но – важная оговорка – избытка на данной территории. Голод содержит в себе призыв к изменениям в отношениях с окружающей средой: можно сократить число ртов, но можно и расширить используемое пространство или произвести изменения в рационе[5]. Иными словами, голод – это не непременно претензия к численности населения. Эпидемии наносят удар по большим скоплениям людей, в частности от них должны страдать города. Но ведь скученность говорит не столько о численности населения, сколько о его распределении, и подверженность эпидемиям – отрицательное последствие скученности, которое люди терпят ради ее потенциально еще более значительных положительных последствий в виде выгод от торговли и разделения труда.

Природные катаклизмы нередко связаны с тем, что люди поселились на плохих местах по причине занятости мест хороших. Природные бедствия на первый взгляд отражают тот факт, что люди последовательно занимают худшие земли. Но, как и голод, это можно считать призывом к изменениям отношений между человеком и природой: изменения среды обитания или ее использования – вот ответы на катаклизмы, альтернативные уменьшению численности. Например, ответом на наводнения, как в Петербурге в течение большей части его истории, может быть строительство дамбы. При систематических засухах, как в российской черноземной полосе, возможны создание ирригационных сооружений или изменения в выборе возделываемых культур.

Все это говорит о возможности очень широкого спектра соотношений населения и ресурсной базы, на одном конце которого будет располагаться присваивающее хозяйство дикого племени, а на другом – высокотехнологичное хозяйство развитой индустриальной цивилизации. Все возможные соотношения населения и ресурсов до нашего времени сосуществуют, будучи представлены сообществами разного уровня развития, которые располагаются по планете поясами по соседству друг с другом. Узкая полоска цивилизованного мира дополняется поясом мотыжных культур, характеризующихся подсечно-огневым хозяйством в качестве доминирующего технологического уклада и соответствующей этому укладу обширной относительной ресурсной базой. Далее следует пояс дикарей с характерным для них присваивающим хозяйством и еще более обширной ресурсной базой.

Уже неоднократно указывалось, что уровень жизни в этих диких или полудиких сообществах нередко выше, чем в обществах цивилизованных [Бродель, 2006а, с. 144], из-за чего возникает вопрос о движущих силах, заставляющих подобные сообщества постепенно переходить на более высокий уровень. Ведь такой переход не дает гарантированного повышения уровня жизни. Ответ на этот вопрос заключается в том, что выживание сообщества определяется не только ресурсной базой, но и его способностью отстоять ее от посягательств других сообществ. Способность же эта во все времена зависела от численности сообщества. Поэтому, хотя дикие и полудикие племена и пользуются обширной ресурсной базой, благополучие им не гарантировано по причине их немногочисленности и слабости.

Иными словами, проблема выживания – двуедина: нужно выжить перед лицом природы и перед лицом других сообществ. Это требует тонкой подстройки численности населения как к миру природы, так и к миру людей, состоящей в том, чтобы не доводить до критического уровня давление на ресурсную базу и в то же время сохранять силовой потенциал. При этом по причине уже упомянутой изменчивости исторических характеристик территории всякое такое равновесие между численностью сообщества и противостоящими ему природой и другими сообществами должно быть временным и регулярно нарушаться в сторону обострения отношения либо с природой, либо с конкурирующими за нее сообществами. По мере смены таких подвижных равновесий сообщество постепенно переходит от низших к высшим формам общественного строя, что выражается в увеличении плотности населения вкупе с (по крайней мере, первоначальной) тенденцией к понижению среднего уровня жизни и увеличением его силового потенциала.

У мальтузианского кризиса помимо чисто ресурсного есть еще и социальное измерение. Во многих случаях кризисы возникали не от объективного недостатка ресурсов, а от нарушения равновесия внутри социальных общностей. Усиление местного давления на ресурсную базу могло приводить к вынужденной утрате статуса привилегированными, к углублению разрыва между богатыми и бедными или к вертикальным перемещениям внутри социальной иерархии. Все это могло приводить к социальным катаклизмам даже при отсутствии непосредственных угроз жизни человека, исходящих от недостатка средств существования.

Мальтузианский кризис ставит людей перед дилеммой: либо напрячься, либо уменьшиться числом. Вначале, как правило, выбирается последнее, а в долгосрочной перспективе находятся силы и произвести необходимые изменения. Мальтузианские кризисы играли роль периодически срабатывающего спускного клапана для снятия избыточного давления на ресурсы при невозможности для общества сразу же произвести надлежащие изменения в своих отношениях с естественной средой. В доиндустриальном мире именно благодаря мальтузианским кризисам, с одной стороны, вновь и вновь достигалось равновесие между населением и ресурсами, а с другой стороны, рост населения был нулевым или незначительным.

Одной из наиболее неизменных демографических переменных является распределение населения по планете. Бродель указывает на то, что распределение населения остается постоянным на протяжении длительного времени и воспроизводится вместе со всеми изменениями его общей численности; в частности, постулируется приблизительное равенство Китая и Европы [Бродель, 2006а, с. 8–9; Wallerstein, 1974, ch. 1]. Постоянство распределения населения по планете Бродель объясняет климатическими ритмами, указывая на сохранение пропорций в численности населения между разными странами при глубоких изменениях в общей численности населения. Поскольку те или иные исторические факторы, действующие на численность населения, в истории почти всегда обнаруживались только в отдельных странах, тогда как динамика численности населения обычно имела планетарный охват, то отсюда он делает вывод о том, что это должно объясняться естественными причинами, как климатические ритмы, влияющие на всю планету.

Тем не менее и здесь Новое время (и особенно индустриальная эпоха) внесло значительные коррективы, затронув при этом, наряду со странами, с самого начала бывшими в авангарде промышленной революции, медленно развивавшиеся аграрные страны. Население России накануне Петровских реформ было невелико даже сравнительно с европейскими странами – Францией, Польшей, Испанией, но к началу Первой мировой войны это соотношение радикально изменилось: ее население стало в несколько раз превышать население любой из европейских стран. В двадцатом же веке соотношение населения России и стран Европы стало опять меняться в пользу последних. Еще более заметное изменение произошло в распределении населения между Китаем, с одной стороны, и Россией и остальной Европой – с другой. Так, если накануне Первой мировой войны население Китая превосходило российское население примерно в 2,5 раза, то теперь Китай почти десятикратно превосходит население России (и пусть не в такой степени это глубокое изменение остается в силе, даже если учесть отпавшие территории Российской империи). Население Китая выросло и в сравнении с населением всей Европы, которому оно было равно до промышленной революции и которое оно превосходит не менее чем вдвое теперь. Драматически изменилось и соотношение населения Евразии и Америк после их освоения.

Эти изменения скорее говорят в пользу общественных факторов против естественных, таких как климатические ритмы. Действие последних на население, как уже упоминалось, предполагает сохранение пропорций численности населения между разными территориями. Пропорции же эти, хотя и оставались неизменными на протяжении длительного времени в доиндустриальную эпоху, стали быстро меняться после промышленной революции. Однако здесь проявилась еще одна интересная закономерность: Запад, переживший промышленную революцию, индустриализацию и связанные с этим быстрые темпы роста, тем не менее стал меньше сравнительно с азиатскими странами, которые в большинстве своем до последнего времени оставались аграрными. Выходит, такое последствие индустриализации, как рост населения, Запад каким-то образом экспортировал в другие страны, оставив у себя лишь малую его часть. К этим другим странам можно отнести такие аграрные страны, как Российская империя, пережившая демографический взрыв в XIX – начале XX в., и Китай, в котором относительному росту населения не помешало то, что индустриализация там по-настоящему началась лишь несколько десятилетий назад.

Ключевым фактором распределения населения по территории в доиндустриальном мире был и остается в индустриальную эпоху пищевой режим. Содержанием пищевого режима является рацион питания и прежде всего основной продукт, от наличия которого в наибольшей степени зависит жизнеобеспечение населения. Выбор сообществом пищевого режима влияет на его численность и плотность размещения на территории, поскольку разные отрасли сельского хозяйства и разные культуры различаются своей отдачей в виде калорий и связанной с ними способностью жизнеобеспечения. Так, земледелие позволяет прокормить значительно большее население на данной площади, чем скотоводство, а скотоводство предоставляет здесь большие возможности, чем охота и собирательство. Поэтому экономический прогресс в доиндустриальном мире, выражающийся в переходе от присваивающего хозяйства к производящему, а в рамках последнего – от скотоводства к земледелию[6], сопровождается уплотнением населения на данной территории.

В то же время разные земледельческие культуры также различаются своей способностью обеспечивать калориями: рис гораздо эффективнее пшеницы и большинства прочих злаков, хотя и рис неоднороден. Высокой плотностью населения характеризуются «рисовые культуры», главным видом деятельности которых является возделывание поливного риса, тогда как суходольный рис обеспечивает пропитание незначительного кочующего населения. Значительная разница между рисом и пшеницей в количестве калорий на единицу возделываемой пашни позволяет объяснить и распределение населения между Азией и Европой, выбравшей в качестве традиционной земледельческой культуры пшеницу. Еще одним важным отличием Европы от азиатских рисовых культур является широкое развитие животноводства, калорийная отдача которого ниже любой земледельческой культуры, хотя этот недостаток животноводства и может быть частично оправдан обеспечиваемым им дополнительным источником энергии (как тягловый скот) и калорий (в виде удобрений) [Wallerstein, 1974, eh. 1].

Увеличение плотности населения в Европе может быть поставлено в соответствие постепенным изменениям ее пищевого режима. В древности основными источниками пропитания европейских обществ были охота, собирательство, подсечно-огневое хозяйство и скотоводство [Кулишер, 2004а]. Последующее хозяйственное развитие в Европе выражалось в увеличении значимости пшеницы. В Новое время Европа переживает продовольственные революции, состоявшие в распространении культур, альтернативных основной, в частности кукурузы и картофеля. Если учесть, что последние превосходят пшеницу по калорийной отдаче, этим можно объяснить значительное увеличение плотности европейского населения в Новое время.

На пищевой режим в какой-то степени влияет культурная традиция. Но последняя формируется уже после выбора пищевого режима, сам же этот выбор, видимо, формируется главным образом под влиянием естественных условий наличной территории. Очевидно, что пища (как и одежда, жилище и т. д.) в огромной степени зависит от климата и наличных материалов.

В разных цивилизациях определенная культура или сельскохозяйственная отрасль – пшеница в Европе, рис в Юго-Восточной Азии или скотоводство в азиатских и восточноевропейских степях – имеет тенденцию становиться центральным видом деятельности, определяющим весь строй общественной жизни. Это является важнейшим отличием доиндустриального мира от современной индустриальной цивилизации, в которой если доминирование какой-либо отрасли и имеет место, то обычно в большей степени «разбавляется» другими отраслями и не имеет сельскохозяйственной направленности, как, например, нефтегазовый комплекс в современной России.

Доминирующая сельскохозяйственная отрасль или культура влияет на уровень развития и тип цивилизации. Так, суходольный рис предполагает подсечно-огневое хозяйство и в этом отношении характерен для полудиких племен. Поливной же рис требует сети каналов и, следовательно, систематической и скоординированной работы большого количества людей, что создает настоятельную необходимость общественной организации. В то же время зависимость всего общества от ирригационной инфраструктуры, создаваемой организованными усилиями всех его членов, способствует доминированию в его организации элементов иерархии в ущерб горизонтальным связям, поскольку командная система более пригодна для мобилизации общества для решения определенной задачи. В этом важное отличие рисовых культур от европейских стран, выбор которыми пшеницы и скотоводства в качестве вспомогательной отрасли не ставит их хозяйство в зависимость от совместных действий больших масс людей и вытекающей отсюда крупной иерархической организации.

Другим важным отличием Европы является ее ориентация на развитие, сопровождаемое не только ростом населения, но и его обогащением и усилением. Мясной рацион позволяет прокормить меньшее население, но зато повышает его качество жизни и наделяет его большей жизненной и воинственной энергией. Во-вторых, меньшая плотность населения в сочетании с развитым скотоводством стимулирует выбор трудосберегающих технологий. В Европе это выразилось в развитии источников энергии и повышения производительности, альтернативных человеческому приводу, таких как скот, ветряные и водяные мельницы, дрова и уголь, а также навоз в качестве удобрений. В Китае неразвитость животноводства и обилие населения приводили к тому, что почти единственным источником энергии и плодородия служил человек [Бродель, 2006а, с. 308–309; Burke, 1990, р. 46; Wallerstein, 1974, р. 56–57].

Итак, в доиндустриальном мире географически обусловленный пищевой режим выступал в качестве мощного фактора, объясняющего постоянство в территориальном распределении населения и вместе с ним устойчивые различия общественных устройств. В индустриальную же эпоху сравнительная роль пищевого режима ослабла, что привело к нарушению традиционных соотношений, и теперь различия между странами в плотности населения и их строе перестали обнаруживать прежнее постоянство. Возможное объяснение этих изменений заключается в том, что аграрные страны, ориентированные на экстенсивное развитие, получили дополнительный импульс для него благодаря одним лишь контактам с индустриальными странами, так что промышленная революция вызвала ускорение не только в индустриальном, но и в аграрном мире. А поскольку различие ориентации между Западом и Востоком соответственно на повышение качества жизни и рост населения осталось, это ускорение и привело к нарушению пропорции между европейским и азиатским населением.

Круг земель и античная цивилизация

Прародительницей современного Запада традиционно считается античная (греко-римская) цивилизация, оставившая ему в наследство христианскую религию, науку, искусство, опыт политической организации, элементы пищевого режима. Уровень и характер всех этих достижений так или иначе связаны со Средиземноморьем, названным римлянами Кругом земель. Разнообразие территорий, примыкавших к Средиземному морю, допускает разные формы общежития – от «гидравлического» ближневосточного общества [Wittfogel, 1957] до республиканского строя. Средиземное море было естественной причиной общности их исторической судьбы [Braudel, 1972, vol. 1], в различные эпохи выводя на первый план одну из заложенных в территории исторических тенденций. В античную эпоху такой доминирующей тенденцией стало развитие общественного устройства, находящего благоприятные естественные условия на полуостровах. Полисная структура общества, наиболее характерная для греков и римлян, вытеснив или подчинив ближневосточные формы общественного устройства, стала определяющей для развития всего Средиземноморья.

Важнейшей геополитической особенностью данной территории является множество естественных преград, создающих большое количество изолированных локальных местностей. Естественная изоляция Египта с запада и востока обеспечивается пустыней и Красным морем, а со стороны Средиземного моря – болотистой дельтой Нила. Полуострова в той или иной степени могут быть охарактеризованы как пересеченные гористые местности с изрезанной береговой линией обширного морского пространства, закрытые горными хребтами: для Малой Азии таким щитом служит Кавказ, для Балкан – Карпаты, для Апеннин – Альпы, для Пиренейского полуострова – Пиренеи. Такой характер местности на полуостровах, особенно на располагающихся в центре Круга земель – Балканах и Апеннинах, создает благоприятные условия для образования мелких политических единиц. Небольшие общества, формировавшиеся на этих территориях, должны были ориентироваться на оседлость, поскольку кочевое скотоводство с сопровождающими его склонностями совершать набеги встречало там серьезные преграды в виде гор, но эти же горы, служа надежным укрытием для множества разместившихся за ними обществ, побуждали оставаться на насиженных местах.

Мелкие изолированные общества имели средство сообщения друг с другом, в качестве какового выступало внутреннее море как естественная основа для контактов и в перспективе возникновения крупных политических единиц. Сообщение, обеспечиваемое морем, хотя и возможно, все же создает трудности, особенно для передвижения войск, с какими не приходится сталкиваться на суше. Поэтому политические образования, вырастающие из этих контактов, приобретают характер в первую очередь горизонтальных связей. Таковы типичные для полисных обществ союзы, в которые регулярно вступали греческие и итальянские полисы. И хотя в этих союзах со временем складывалась иерархия с выдвижением лидеров, как Афины в Первом и Втором морских союзах, Спарта в Пелопоннесском союзе и Рим в Латинском союзе [Моммсен, 1887, т. 1], она была гораздо мягче, чем в ближневосточных обществах.

Широкие возможности сообщения благодаря обилию водных путей являются и важной геоэкономической особенностью. Средиземное море – вкупе с образующими с ним систему морей Эгейским, Мраморным, Черным, Азовским, Адриатическим, Ионическим, Тирренским морями, впадающими в них реками Дунаем, Днестром, Днепром, Доном, Роной, По и, наконец, с примыкающей к нему Атлантикой – чрезвычайно благоприятная среда для торговли. Торговля же открывает возможность для разделения труда, большие выгоды от которого проистекают из разнообразия входящих в Круг земель территорий и связанных с этим значительных сравнительных преимуществ. Земли, обеспечивающие высокоэффективное зерновое производство, – Египет, Мессения, Фессалия, Северное Причерноморье, Сицилия, Средняя Италия – были житницами всего Средиземноморья. Другим распространенным экспортным товаром являлись продукты средиземноморской триады, как вино и оливковое масло, в эпоху Морского союза бывшие монополией Афин, перешедшей в эпоху Римской империи соответственно к Галлии и Испании.

Другая важная геоэкономическая особенность Средиземноморья как целого – «некоммунальность материально-технической среды» [Кирдина, 2004, с. 62]. Имеется в виду, что для реализации хозяйственных преимуществ территории не требуется создание инфраструктуры и необходимых для этого сплоченных усилий всех обществ Круга земель. В результате у средиземноморских обществ должен был отсутствовать экономический стимул к центральной организации хозяйства, что исключало экономическую мотивацию для создания и расширения деспотических государств. Правда, древнейшие деспотические государства возникли именно в Средиземноморье или на примыкающих к нему территориях. Экономическим основанием для этого могла служить необходимость в центральной организации для создания ирригационных сооружений в «гидравлических» обществах Египта и Междуречья или строительства фортификационных сооружений в дворцовых обществах в бассейне Эгейского моря.

Таким образом, когда-то ближневосточные общественные системы господствовали и на территории будущих античных обществ, несмотря на то что Балканы и Египет – антиподы в плане условий возникновения единой политической системы. Ведь Египет располагается вдоль великой реки, реализация выгод от которой требует центральной организации, – так что даже македонское завоевание и греческие «фараоны» не изменили стиля управления страной, – тогда как изрезанная местность Балкан не только делает ненужной, но и крайне затрудняет такую политическую организацию. Однако хотя подобные египетскому строю дворцовые системы и имели место на Балканах в микенский период, они не выходили за пределы отдельных ахейских городов, оставляя полуостров как целое совокупностью таких изолированных ближневосточных обществ в миниатюре.

В целом же, идет ли речь о Египте или о Микенах, создаваемая этими обществами инфраструктура имела местное значение, и вызванные ее созданием тенденции к доминированию вертикальных связей вытеснялись противоположными тенденциями. В итоге географические особенности Средиземноморья оказались благоприятны для формирования множества мелких оседлых сообществ, построенных по республиканскому принципу и вступающих друг с другом в систематические горизонтальные связи. В этом и заключается основное отличие античных обществ от обществ ближневосточных. И отличие это во многом проистекает из своеобразия территории.

Характер Круга земель, благоприятствующий горизонтальным связям на обширной территории, явился и важной геокультурной характеристикой, создавая широкие возможности для культурного обмена. Такая спаянность разнообразных и удаленных друг от друга территорий стала одним из важнейших факторов распространения христианства. Христианская проповедь, воспользовавшись благоприятными для сообщения географическими условиями, одержала культурную победу в Средиземноморье, которое стало для нее форпостом для обращения варварских народов, переселявшихся из Азии в Европу. В конечном счете расселение этих народов на территориях Западной и Центральной Европы, принадлежавших ранее Западной Римской империи, естественно способствовало их приобщению к ее великому наследию и тем самым их вхождению в орбиту латинского христианства.

Киевская Русь как «гидравлическое» торговое общество

В истории России фактор территории сказывался настолько заметно, что именно этот фактор – «колонизация [как] основной факт нашей истории» – для В.О. Ключевского послужил критерием ее периодизации [Ключевский, 1987, с. 49–53]. Конечно, выделение периодов по датам условно, поскольку история плавно перетекает из периода в период. Предпосылки следующего периода уже очень рано складываются в периоде предыдущем, и в то же время следы прошлых периодов очень долго сохраняются в периодах последующих. И это свойство постепенности истории особенно заметно проявлялось в России, веками готовившейся к следующим периодам и столько же сохранявшей остатки периодов прошедших.

Тем не менее при попытке как-то организовать ее исторический путь один из самых легких способов обеспечивает критерий территории, в соответствии с которым важнейшие вехи в истории русского этноса выделяются по его освоению территории. В основе характеристики каждого периода в таком случае должны быть такие данные относительно освоения территории, как (а) центр и область обитания основной части населения; (б) общая площадь территории; (в) изменение и направление изменений основной области расселения; (г) плотность населения; (д) геоэкономическая, геополитическая и геокультурная характеристики территории.

Первый период по этому критерию характеризуется концентрацией населения вдоль двух великих торговых путей – Великого Волжского и Волховско-Днепровского. Хотя вначале, вероятно, торговая деятельность восточных славян и варягов, впоследствии образовавших с ними первое русское государство, сосредоточивалась на берегах Волги, в конечном счете главным направлением стал второй путь, что позволяет обозначить первый период по географическому признаку как (волховско) – днепровский период.

По этому географическому критерию начало периода следует относить к VIII–IX вв. – эпохе заселения и освоения восточными славянами Верхнего Поволжья и, что важнее, Приднепровья, а конец – эпохе запустения этой территории – XII–XIII вв. Внутри этого периода основными вехами геополитической эволюции территории стали период даннических отношений восточных славян с хазарами в VIII–IX вв.; формирование около 855 и 862 гг. варяжских княжеств во главе соответственно с Аскольдом и Диром в Киеве и Рюриком в Ладоге, что означает фактический переход контроля над путем «из варяг в греки» в руки скандинавских вооруженных купцов; объединение этой территории в 882 г. под единым управлением Олега; фактический распад единого государства, которое до этого по воле случая было объединено под единой властью Владимира и Ярослава (при последнем в 1036–1054 гг.), в связи со вступлением сыновей Ярослава Мудрого в права наследства после его смерти в 1054 г.; наконец, фактическое перемещение в 1157 г. старшего князя (Андрея Боголюбского) из Киева в Северо-Восточную Русь.

Важнейшим геополитическим и непосредственно связанным с ним геокультурным свойством данной территории было соседство с Византийской империей, значение которого усиливалось благодаря наличию удобного водного сообщения с ней. В эпоху зарождения русского государства Византия являлась наиболее привлекательным примером для подражания, будучи единственной культурной, политической и экономической сверхдержавой тогдашнего мира. Во многом благодаря этому Византия была и одним из наиболее мощных полюсов религиозной жизни, фактически представляя собой интеллектуальный и культурный центр христианского мира. Поэтому неудивительно, что в силу соседства и тесных торговых связей русские князья сделали выбор в пользу византийского христианства, определившего культурный облик и весь общественный строй России.

Другим геополитическим свойством местности была спаянность ее разбросанных территорий через водные пути, обилие и удобство пользования которыми позволяло связывать воедино множество мелких сообществ, подобно морю в греческом мире. И подобно последнему же, связи между территориями имели скорее горизонтальный характер.

В то же время расположение южной части этой территории в степи делало ее уязвимой для набегов кочевников. Здесь открытая территория, допуская легкость перемещения, затрудняла оборону и облегчала набеги и, соответственно, увеличивала выгоды кочевого образа жизни сравнительно с оседлым. Тем самым беспокойное соседство кочевых народов, двигавшихся из Средней Азии через ворота между Каспием и Уралом на просторы южнорусской степи, было важнейшим геополитическим свойством территории, влиявшим на колонизационные потоки русского населения и формы его общежития.

Основным геоэкономическим (как и геокультурным и геополитическим) свойством территории стало уже упомянутое наличие водных путей. Их значение состояло в том, что они связывали ее различные участки между собой, а также служили связующим звеном между наиболее активной в то время прибалтийской частью Европы и богатейшими империями – Византией через Волховско-Днепровский путь «из варяг в греки», Хазарским каганатом и Багдадским халифатом через Великий Волжский путь.

Заселение восточными славянами данной территории приходится на время аварского владычества в VII–VIII вв. на их исконных территориях в Прикарпатье. В то время восточные славяне, занимавшие северо-восточные склоны Карпатского хребта, стали отливать на восток и северо-восток. В торговлю по Волжскому пути они начали втягиваться несколько позже – во второй половине VIII – начале IX в., чему способствовало существование вдоль пути, в среднем и нижнем течении Волги, государств – Волжской Болгарии и Хазарии, сделавших этот путь безопасным от разбойничьих нападений.

Эти государства возникли в результате перехода к оседлости хазар – степных кочевников, утвердившихся начиная с VII в. в Северном Причерноморье и в степях между Доном и Днепром. Средоточием их государства стали низовья Волги со столицей в г. Итиль. Они и волжские болгары с середины VIII в. стали посредниками торговли между Балтикой и Арабским Востоком, когда центр халифата переместился из Дамаска в Багдад. В это же время они покорили племена восточных славян, живших вблизи степей, – полян, северян, вятичей. Их покровительство открыло для восточных славян возможность постепенного торгового освоения обоих путей. В верховьях же Волги утвердились варяги – будущие устроители русского государства. Утвердились в результате давних торговых контактов (и неизменно сопровождавших их военных стычек) с народами Поволжья – болгарами, буртасами, хазарами – и через них с арабами. Торговля славян по этому пути нашла выражение в возникновении нескольких торговых городов – Ростова, Переяславля на Трубеже, Чернигова на Десне, находившихся на этом пути к Востоку.

Но важнейшие и знаменитейшие русские города – Киев, Переяславль, Чернигов, Смоленск, Полоцк, Любеч, Новгород – возникли вдоль пути «из варяг в греки», возможности торговой эксплуатации которого стали определяющими для возникновения и гибели первой – прарусской – цивилизации. Уже в классический период греки пользовались Волховско-Днепровским путем для добычи и транспортировки янтаря с берегов Балтийского моря. Важными перевалочными пунктами в этой деятельности стали греческие колонии на северных берегах Черного и восточных берегах Азовского моря – Оливия, Херсонес, Феодосия, Пантикапей, Фанагория, Танаис.

Значение этого пути увязывают [Pirenne, 1946, р. 23; Пайпс, 1993, гл. 1] с параличом Восточного Средиземноморья как совокупности торговых путей для христианских стран, который имел место в VIII–XII вв. вследствие мусульманских завоеваний. В первые века арабских завоеваний фактически все Средиземноморье – Сирия, Палестина, Египет, Северная Африка, Испания, острова Кипр, Крит, Сицилия, Сардиния, Корсика, Балеарские – стало внутренним озером вновь возникшей обширной мусульманской империи. Поиски альтернативных путей и партнеров отстоявшими свою независимость средиземноморскими христианскими государствами в Малой Азии, на Балканах и в Италии привели к активизации торговой деятельности на северном направлении.

Результатом явилось формирование альтернативного Средиземноморью Круга земель на Балтике и Северном море, чему также способствовала тогдашняя «пассионарность» жителей этого региона – викингов, военно-политическая и торговая деятельность которых в это время стала определяющей для исторического развития всей Европы. Путь «из варяг в греки» на протяжении нескольких веков представлял собой наиболее удобное средство сообщения между старым и новым Кругами земель[7].

Логика основания городов подчинялась освоению этого пути: Ладога и Новгород – соответственно у северной и южной оконечностей Волхова, связывающего Ладожское озеро с озером Ильмень, где находятся его истоки; Смоленск и Киев – у северной и южной оконечностей удобно проходимого Днепра[8]; Олешье – у входа в одну из бухт Черного моря, движение вдоль западного побережья которого позволяло безопасно и быстро достичь столицы Византийской империи.

Первый паралич Средиземноморья был вылечен крестоносцами, вернувшими большую его часть западным христианским купцам. Последние в то время концентрировались в итальянских торговых республиках Генуе и Венеции; благодаря инициативе последней энергия Крестовых походов была перенаправлена с мусульманских завоевателей христианского Востока на сам христианский Восток. Результатом стал Четвертый крестовый поход, завершившийся захватом крестоносцами Константинополя с образованием Латинской империи и последующим вытеснением оттуда русских купцов (подобно крестоносцам, добывших торговые привилегии в Царьграде с помощью походов на него и угрозы завоевания со стороны Олега и Игоря) венецианцами и позднее генуэзцами.

К этому же времени относится и формирование Ганзейского союза, переключившего энергию с юга на запад и, соответственно, переместившего акцент с торговых связей со старым Кругом земель на более полное освоение нового Круга земель и примыкающих к нему стран Северной Европы.

Собственно же путь «из варяг в греки» в районе Днепровских порогов стал в это время почти непроходимым. Вообще, южные русские рубежи – это поприще постоянных столкновений слабеющей Киевской Руси со все более опасными азиатскими кочевниками, сменявшими друг друга после уничтожения предшественников, подобно вредоносным бактериям. Первыми из такого рода соседей были хазары, оставившие кочевой образ жизни и служившие щитом, защищавшим Европу от вторжения других кочевников из Азии. Но хазарское царство пришло в упадок после разорения его столицы Саркела Святославом в 965 г. После этого не встречавшие более преград печенеги стали постоянным источником беспокойства для русских князей, начиная с самого Святослава, убитого ими на Днепровских порогах во время возвращения из похода на Болгарию после неудачной войны с императором Иоанном Цимисхием. В конце концов угроза была снята после разгрома печенегов сначала византийским императором Василием Болгаробойцей, а затем Ярославом Мудрым под стенами Киева. Однако вскорости великая степь, очищенная от них, заполнилась половцами, которые на этот раз уже не встречали сопротивления от Византии, сильно уменьшившейся и ослабленной в результате завоевания ее малоазийских территорий турками-сельджуками, и имели дело лишь с опять-таки ослабленной в результате усобиц Русью. Благодаря такому соотношению сил в XII в. половцы фактически перерезали путь «из варяг в греки», уничтожив или по меньшей мере намного уменьшив выгоды от торговли с греками для русских князей.

В силу действия трех вышеописанных факторов путь «из варяг в греки» утратил свою привлекательность как для старого, так и для нового Круга земель, а для русских княжеств, располагавшихся вдоль него, стал сопряжен с сильно возросшими издержками. В конечном счете это положило конец цивилизации, которую Ключевский назвал днепровской, городовой, торговой. Прежде всего она перестала быть днепровской, поскольку южная часть Днепра до его впадения в Черное море была потеряна, что лишило всю реку способности приносить крупные торговые выгоды. Утрата последних привела и к исчезновению торговой специфики Руси, которая состояла в ориентации высшего класса в лице княжеского клана и дружин на торговлю. Эта политика запечатлевалась в строительстве городов, служивших базами для складирования и последующей транспортировки собранной дани для ее обмена на греческие товары. Соответственно, из-за вынужденного отказа жителей этих городов от торговой специализации исчезали причины, когда-то приведшие к их основанию и расцвету.

С помощью этих соображений географического характера можно истолковать как рождение, так и гибель первой (пра)русской цивилизации. Последовавшая за упадком пути «из варяг в греки» массовая колонизация привела к концентрации населения в верховьях Волги и Оки, что изменило его этническую структуру, язык и доминирующий характер деятельности. По существу, все, что объединяет сложившийся на этой территории великорусский этнос с южнорусским этносом Киевской Руси, – это православная вера и династия Рюриковичей, пережившая Киевскую Русь на 400 лет.

К какому точно времени следует отнести переход от киевского к удельному периоду в истории России? И. Кулишер полагает возможным считать началом удельного периода 1054 г. – смерть Ярослава с последующим разделом княжеств. Это обосновывается, во-первых, тем, что внешнеторговая ориентация, по его мнению, не определяла специфику днепровского периода по сравнению с верхневолжским: вместо торговли с Византией развилась торговля Новгорода с Ганзой, Новгород же соединялся прямым речным путем Волхов – Ильмень – Мета – Волга с Москвой. Во-вторых, тем, что торговля как таковая не определяла специфику ни одного из этих периодов по причине незначительности ее влияния на хозяйство большинства населения. Основная масса населения жила земледелием и промыслами для собственного потребления. Верхушка, живя тем же, имела также предметы роскоши за счет торговли. Значит, красивая жизнь незначительной части населения – это единственное, в чем выражалось влияние торговли на общество и хозяйство.

В такой трактовке фактов древнерусской истории отражается распространенный в историографии подход, отводящий естественной среде незначительную роль и ставящий во главу угла деревенскую жизнь абсолютного большинства населения. А поскольку для основной массы русского народа почти вся история России прошла в деревне, при таком подходе во многом стираются границы между различными ее периодами и разными цивилизациями, каковыми, по существу, были Русь, размещавшаяся вдоль Днепра, и Россия с центром в верховьях Волги.

Против такой оценки Кулишера можно возразить, отметив разницу во влиянии на русское общество торговли с Византией и с Ган-зой. Во-первых, в торговлю с Византией была втянута вся Русь с крайней северной ее точки – Новгорода – до крайней южной – Киева. Втянута непосредственно в силу нахождения на торговом пути. В то же время торговля с Ганзой касалась только Новгородской земли, отражаясь слабо на северо-восточных княжествах и никак – на южной Руси. Во-вторых, торговля с Византией определяла иерархию русских городов, начиная от главного города, тогда как торговля с Ганзой на это не влияла. Северо-восточная область со сменявшими друг друга старшими княжествами – Ростовским, Суздальским, Владимирским, позднее Московским – была в стороне от нее, а центр этой торговли – Новгород – не только не был центром русской земли, но и по многим свойствам был самостоятельным государством.

Наконец, в торговле с Византией заинтересованность и инициатива были у русских. Об этом можно судить по следующим признакам: а) русские князья предпринимали походы на Царьград, добиваясь таким образом выгодных условий торговых договоров; б) торговля имела одностороннюю направленность на Царьград; при регулярных визитах русских купцов в столицу Византии и постоянном нахождении в нем русских гостей ответных визитов греческих купцов практически не было, как и пребывания греческих гостей на Руси; в) в торговых путешествиях русские пользовались собственным флотом; г) между функционированием пути «из варяг в греки» и заселенностью Приднепровья в истории проявилась очевидная зависимость, в частности после упадка пути произошел отлив населения из этих территорий, что указывает на наличие заинтересованности в данной торговле и у простого населения. Эта заинтересованность, очевидно, была связана с предоставляемыми князьями защитой от внешних врагов и правопорядком, а также с некоторыми выгодами от обмена продуктов своих промыслов на заморские товары.

Схожие факты можно привести и относительно торговли Новгорода с Ганзой, только указывающие на заинтересованность и инициативу, исходившие от немцев, а не от русских: а) походы немецких рыцарей на Новгород, Псков и Ливонию; б) скорее одностороннее направление торговли на Новгородскую землю; в) наличие в Новгороде немецкой слободы при отсутствии русской в немецких или иных городах союза; г) отсутствие у русских собственного флота в этой торговле (при необходимости аренда русскими немецких, датских и прочих судов); д) выход (хотя и временный) Новгорода из Ганзейского союза после его завоевания Иваном III. Это указывает на то, что прекращение торговли с Ганзой произошло по инициативе русских, чему нельзя найти аналогов в истории их торговых отношений с Византией.

Таким образом, хотя торговля в киевский период и влияла в основном на благосостояние верхушки, ее значение далеко превосходило ее удельный вес в занятости. Это значение можно обозначить как государствообразующее и вместе с тем классообразующее, поскольку именно возможности выгодной торговли привлекли в этот регион варяжские дружины вооруженных купцов. Последние, имея дело с относительно слабым партнером, выступали как гастролирующие бандиты, если воспользоваться терминологией М. Олсона [Olson, 1996; 2000], т. е. полностью его обирали; если же партнер обладал достаточным силовым потенциалом, они с ним торговали. В соответствии с этой схемой варяги грабили местное славянское население и пытались делать то же на территориях Византийской империи. Однако способность последней к сопротивлению побудила их переключиться с грабежа на торговлю. Нечто подобное произошло и в их отношениях со славянами, только здесь главную роль сыграл не славянский силовой потенциал, а переключение варягов с краткосрочных на долгосрочные отношения с местным населением, в результате чего они превратились в оседлого бандита. Это значит, что теперь местное население не просто обиралось, а получало в обмен на дань элементы правопорядка. Переход варяжского гастролирующего бандита к оседлости вкупе с объединением приднепровских земель под единой властью при Олеге и знаменовал возникновение первого русского государства. Вместе с ним стала складываться и социальная структура с варяжским княжеским кланом во главе вместе с их дружинами, славянским сельским населением в середине и многонациональными холопскими низами [Фроянов, 1996].

Определяющее значение торговли для формирования первого русского государства и общества вкупе с тем фактом, что данное значение целиком проистекало из географических условий речного пути, позволяет обозначить эту прарусскую цивилизацию как своеобразное «гидравлическое» торговое общество. Термин «гидравлическое общество» применялся К.А. Виттфогелем [Wittfogel, 1957] для обозначения восточных обществ в Египте и Междуречье, в Индии и Китае, располагавшихся на реках. Реализация хозяйственных выгод рек в этих обществах требовала инфраструктуры, строительство которой могло быть осуществлено только при наличии центральной организации. В чем-то схожая ситуация сложилась и на Днепре: так же, как в случае с Нилом, Евфратом и Тигром, Индом и Гангом, Янцзы и Хуанхэ, река имела большое хозяйственное значение для всего общества, полные выгоды от такого географического положения могли быть получены только при наличии мощной вертикали власти. Спецификой же киевского «гидравлического» общества стала отраслевая направленность соответствующей хозяйственной деятельности. Река была важна не для земледелия, а для торговли. Выгоды от последней были обусловлены наличием силовой организации, способной обеспечить защиту купцов в этих крайне неспокойных местах.

Лесная чаща и Великороссия

Следующая за киевской великорусская цивилизация сформировалась в лесах волго-окского междуречья. Ее общественный строй и исторический путь также во многом были определены особенностями расположения центра и окружавшими его обширными лесными массивами. Собственно, именно об этой территории в первую очередь идет речь, когда обсуждается обусловленность российской «институциональной матрицы» географическим расположением. Ключевое значение природного фактора в формировании российского общественного строя отмечали В.О. Ключевский, Р. Пайпс, П. Гетрелл, С.Г. Кирдина, О.Э. Бессонова, Л.В. Милов и другие обществоведы.

Исходя из этих географических соображений, обычно указывается на то, какие элементы строения общества органичны для России и какие элементы следует считать чуждыми ей, что становится основой для оправдания российской истории в ответ на ее либеральную критику. Оправдание истории строится на основе обусловленного природой потолка для развития общества. Предполагается, что сравнения с передовыми странами Запада имеют смысл только после определения того, какой уровень личной свободы, развития экономики и культуры является достижимым для России. Впечатляющие исторические успехи Запада по сравнению с российскими рассматриваются как естественное следствие лучших условий для развития человека и общества, в которых Запад жил в прошлом и живет сейчас. Из-за этого потолок для культурного развития Запада выше российского потолка. Если учесть условия западных стран, они в принципе способны на большее[9].

Первый в истории Великороссии период Ключевским обозначался как верхневолжский, удельно-княжеский, вольно-земледельческий. Здесь, как и в определении Киевской Руси, естественная среда рассматривается как источник политико-социальной структуры. Термин «Великороссия» стал употребляться для ее отличия от других Россий, возникших на обломках первой русской цивилизации и в равной мере претендовавших на статус единственной наследницы Киевской Руси, а именно Литвы и Новгорода. История Великороссии начинается еще в недрах Киевской Руси в процессе ее постепенного ослабления, важными вехами которого были смерти великих князей Ярослава в 1054 г. и сыновей Владимира Мономаха Мстислава Великого, Ярополка и Юрия Долгорукого соответственно в 1132, 1139 и 1157 гг.; а также переезд в 1155 г. Андрея Боголюбского из Вышгорода во Владимир и опустошение им Киева в 1169 г.

Обеднение и ослабление Киевской Руси, довершенное ее разорением Батыем в 1239–1240 гг. и смертью в 1264 г. последнего значительного князя Южной Руси Даниила Галицкого, сопровождалось отливом населения из этого региона по примеру социальной верхушки, поданном, в частности, Андреем Боголюбским. В ходе колонизации Юго-Западной Руси начиная с XII в. в область волго-окского междуречья происходило слияние пришлого южнорусского населения с финскими туземцами. Вначале заселялись средняя и восточная части Суздальской земли – Нижний Новгород, Ярославль, Ростов, Суздаль, Владимир, Боголюбов, Юрьев, Переяславль. Впоследствии под ударами татар произошел перелив населения на запад Суздальской земли – в Тверское и Московское княжества.

Основные экономико-политические характеристики данной территории задавались лесом и рекой. Обширные неосвоенные лесные пространства ориентировали на подсечно-огневое (переложное) земледелие, предполагающее кочевой характер образа жизни крестьянского населения. Разветвленная, «паутинная», по выражению Ключевского, речная сеть порождала множество разрозненных уголков, осваивавшихся обособленными группами, что вызывает аналогию с упоминавшейся выше территорией Балканского полуострова с изрезанной береговой линией и пересеченной местностью, обеспечивающими прибежище множеству мелких сообществ.

Москва, постепенно ставшая центром Великороссии, обладала рядом геоэкономических преимуществ, отчасти роднивших ее с Киевом. Речь идет о ее расположении на пересечении дорог, соединяющих Северную Европу, Южную Русь, Поволжье и Среднюю Азию. Относительное значение этих преимуществ усилилось благодаря монгольскому нашествию, разорившему как Приднепровье, так и старые княжества Суздальской земли. Первое способствовало перемещению в XIV в. усилиями генуэзцев основного торгового пути с устья Днепра в устье Дона, в результате чего Москва оказалась на дороге из Северной Европы к Азовскому и Черному морям. Тем самым Москва стала одним из связующих звеньев между Средиземноморьем с господствовавшими там итальянскими торговыми республиками и Ганзейским союзом. Однако в отличие от пути «из варяг в греки» этот путь все же был второстепенной связкой между старым и новым Кругами земель, из-за чего Великороссия под началом Москвы никогда не отличалась торговой специализацией, как предшествовавшая ей Киевская Русь.

Перетекание русской истории из удельного в московский период происходит еще более постепенно, чем переход от гибели киевской цивилизации к новой великорусской цивилизации. Этот период по-прежнему характеризуется центральным значением Москвы в Северо-Восточной Руси, к чему добавляется определяющая для периода динамическая территориальная характеристика, а именно активная колонизация. И если колонизация, отделившая киевский период от удельного, характеризовалась перемещением старшего княжества с юга на северо-восток, то последующая колонизация уже никогда не приводила к такому переносу центра, обеспечивая лишь расширение подвластных ему территорий. В результате этот период от всех остальных периодов русской истории стал отличаться темпами колонизации и расширением территории России: ежегодное увеличение, по размеру равное территории Голландии, «в течение 150 лет подряд» [Пайпс, 1993, с. 114]. И если при Иване Калите площадь Московского княжества составляла 30 тыс. кв. верст, при воцарении Василия III – 1 млн кв. верст, то при воцарении Петра 1—12 млн, так что от Калиты до Петра – увеличение в 400 раз, а от Василия до Петра – в 12 раз. Правда, при Калите Московское княжество составляло лишь незначительную часть русских территорий, но при Василии к нему уже относилась большая их часть, так что в московский период территория Московского княжества удесятерилась по сравнению с площадью исконных русских территорий в Приднепровье и Поволжье.

Другой важной особенностью, приобретенной Россией именно в этот период, стала крайне низкая плотность населения. При огромных темпах роста территории России ее население с середины XVI до конца XVII в. почти не возросло. Этому способствовали татарские набеги, Ливонская война, опричнина, Смутное время, голод и эпидемии, царские подати и закрепощение крестьян, из-за чего произошло «сползание» населения к югу и востоку вкупе с его «расползанием» по все увеличивавшейся территории. Если в начале периода русская территория – в основном Московское княжество и Новгородская земля, то в результате колонизации в центральной области на долю пустошей в 1580—1590-х годах стало приходиться 49 % против 5 % в первой половине столетия; в Новгороде же в период 1545–1583 гг. убыль населения – почти 80 % [Кулишер, 20046, с. 191–193].

Одним из направлений расширения территории было движение на юг, инициированное крестьянами, которые в зависимости от их организованной способности к сопротивлению кочевым народам осваивали леса (черные крестьяне) или степи (казачество), и в еще большей степени государством. Для последнего главным мотивом здесь была цель обезопасить свои южные границы, постоянно нарушаемые набегами татар. Наиболее эффективным средством к достижению этой цели было приобретение контроля над их территориями, служившими базой для их агрессии. Результатом стало завоевание Казани в 1552 г. и Астрахани в 1556 г., а также строительство сторожевых пунктов по Волге между Казанью и Астраханью – Самары в 1586 г., Саратова в 1590 г., Царицына в 1589 г. – и сторожевых пунктов в степи – Орла в 1564 г., Белгорода, Курска и Воронежа в 1586 г.

Другим ключевым направлением стало движение на восток в направлении Урала и далее за «Камень» и Югру в Сибирь. В отличие от южного направления, инициатива здесь полностью шла снизу – от крестьян в процессе сельскохозяйственного освоения ими восточных лесов и бегства от закрепощавшего их государства, а также от купцов и казаков, двигавшихся на восток в поисках «мягкого золота» по мере исчезновения редкого пушного зверя в восточноевропейских лесах. В истории русской колонизации Сибири наиболее знаменитым приключением стал разбойничий набег Ермака во главе наемных казаков и людей Строгановых на остававшееся там Сибирское ханство с целью получения ясака – дани мехами – с туземцев. Конечным результатом явился разгром Сибирского ханства с последующим переселением туда русского населения с Поморья и Печерского пути – территорий, некогда колонизованных новгородцами с теми же целями и покидаемых теперь по причине исчерпания искомого «мягкого» ресурса. Наличие этих стимулов способствовало постоянному в этот период изменению соотношения населения между Европейской Россией и Сибирью в пользу последней.

Русская колонизация Сибири нередко сравнивается с колонизацией Америк Старым Светом [Бродель, 1992, с. 468]. И действительно, налицо сходство, если не тождество, стимулов, состоявших для простого населения в стремлении облегчить свое социально-экономическое положение путем бегства из общества, где они занимали низкое положение, а для сильных и богатых – в обогащении имевшимся в изобилии на колонизируемых территориях «желтым» или «мягким» золотом[10]. Сходны и результаты в виде подчинения и эксплуатации туземного населения и образования империй за счет колонизованных территорий. Подобно другим колониальным империям, пришлось России испытать и отрицательные последствия колонизации в виде войн за перераспределение колониальных владений[11].

Некоторой особенностью стало более полное, сравнительно с западными колониальными империями, государственное слияние европейских и азиатских регионов России. В отличие от Америк, русская Сибирь практически никогда не стремилась к политической независимости от метрополии. Вероятно, из-за этого Россия стала настолько прочно ассоциироваться одновременно со своими исконными европейскими и с колонизованными азиатскими территориями, что сложилась традиция ее территориальной идентификации как евразийской страны и даже как «Азиопы». В последнем случае акцентируется внимание на пространственном преобладании ее азиатских приобретений над европейской метрополией, а также на доминировании в ее устройстве азиатских элементов. Однако история территориальных приобретений России начиная с заселения исконных земель позволяет рассматривать ее как европейскую страну, подобно ряду других европейских стран сумевшую превратиться в колониальную империю. Для ее обозначения как евразийской страны и тем более как «Азиопы» имеется не больше оснований, чем для обозначения Испанской, Британской или Французской империй как евро-американских стран, разве что только те империи раньше России утратили свои колонии.

Указанные преимущества территории, прежде всего большое пространство для колонизации, компенсировали ее недостатки. Одним из таких недостатков, описание которого имеет давнюю историю в литературе (см., например: [Ключевский, 1987, гл. 3–4; Пайпс, 1993, гл. 1; Милов, 1998; Гэтрелл, 2001; Латов, 2004; Нуреев, Латов, 2016, с. 39–43]), являются неблагоприятные природно-климатические условия для сельского хозяйства, а именно неплодородная почва, холодный климат, длинная зима, невыгодное сезонное и территориальное распределение осадков. Результатом была низкая и нестабильная урожайность, ставившая на первый план проблему выживания. И эту проблему во все времена в той или иной степени решали за счет обеспечиваемых этой же территорией возможностей колонизации, так что скудость земли восполнялась ее количеством. Таким образом, неблагоприятные условия для сельского хозяйства в России в сочетании с обширными пространствами сделали его кочевым – проблему выживания русский крестьянин решал путем перемещения с места на место.

Одним из характерных элементов социально-экономической организации в России, сохранявшимся на протяжении большей части ее истории, стала община и тесно связанная с ней родственная организационная форма – большая семья. При этом в общины собирались крестьяне в условиях как кочевого, так и оседлого образа жизни. Как возникает община, когда земля имеется в изобилии и каждая семья свободно может селиться где пожелает? При подсечно-огневом земледелии ее первая функция могла заключаться в обеспечении экономии от масштаба в процессе расчистки леса под пашню. Вторая ее функция – ограждение членов общины от посягательств на занятую ими территорию со стороны чужаков или, иными словами, ограждение их прав собственности от внешних угроз. Неразрывно связанными с этой функцией являются судебные и полицейские функции, состоявшие в ограждении прав собственности членов общины от посягательств друг друга. Это самые первые функции, возникающие сразу же при освоении свободной территории.

Затем, когда складываются какие-то отношения с государством в любой его форме, появляется проблема регулирования этих отношений. Князь заинтересован в упрощении взимания повинностей, и, соответственно, его интересам отвечает существование общины как административной единицы, возвышающейся над отдельными дворами и ответственной за уплату тягла: проще иметь дело с одной более крупной единицей, чем с несколькими мелкими. Интересам крестьян в первую очередь отвечает стабилизация их положения в суровых условиях, когда речь идет исключительно о выживании. Некий вид страхования представляет собой организация, проводящая уравнительный принцип. В отношениях с государством такой уравнительный принцип будет состоять в раскладке тягла между дворами, предполагающей круговую поруку, ответственность одних членов общины в уплате тягла за других. В условиях же оседлости и возможной при этом редкости земли становится необходимой и функция уравнительных переделов, когда богатый отвечает за бедного не только в уплате тягла, но и в плане обеспечения его средствами к существованию. Община является самым ярким примером общинной формы организации труда, распределения и быта, в котором отразилась задаваемая естественными условиями ориентация сельского населения на выживание.

Негативные геоэкономические характеристики дополнялись и во многом невыгодным геополитическим положением, унаследованным от Киевской Руси, а именно расположением «у входа» в Европу из Азии на пути у кочевых народов. Это беспокойное соседство в московский период было продолжено разместившейся на территории Византии Османской империей вкупе с зависимым от нее Крымским ханством, а также Речью Посполитой, завладевшей исконными южнорусскими и западнорусскими территориями, Ливонским орденом и Швецией. Тем самым Московское государство – в отличие от Киевской Руси, имевшей дело лишь со степными кочевниками, – оказалось в полукольце враждебных государств, что опять-таки возмещалось лишь обширными пространствами на Востоке.

Все это привело к тому, что со времен обретения Московским княжеством политической независимости развитие государства и экономики определялось необходимостью нести огромные территориально обусловленные военные расходы. Большой удельный вес последних в государственном бюджете определял политический строй и важнейшие реформы, структуру экономической деятельности и благосостояние населения[12]. Крупнейшие социально-экономические реформы – формирование поместной системы и крепостное право, реформы Петра I, реформы Александра II и, наконец, советские коллективизация и индустриализация – диктовались почти исключительно военными соображениями, связанными с реорганизацией армии, улучшением ее обеспечения, подготовкой к войне или военной неудачей.

Таким образом, как геоэкономические, так и геополитические характеристики местоположения Великороссии сделали и ее «гидравлическим» обществом. Конечно, не в смысле расположения вдоль реки, которая бы определяла весь строй ее общественной жизни, а в смысле зависимости каждого члена общества от создаваемых всеми сообща условий выживания. Для этого все население организовывалось в виде множества перераспределительных общинных структур – своеобразных «мини-гидравлических» обществ, на которые сверху накладывалась государственная иерархическая пирамида, вызванная насущной необходимостью обороны.

Выработанный государством с течением времени способ решения оборонных проблем в форме территориального поглощения очага агрессии стал дополнительным к колонизации источником расширения территории. В результате увеличение территории, по существу, было основной характеристикой российской исторической динамики. Если воспользоваться терминологией Ключевского, верхневолжский период истории сменялся великорусским в результате расселения великорусской народности на большой территории на фоне порабощения и упадка других русских народностей. Затем последовал всероссийский период. Его содержанием стало объединение в единое государство всех русских народностей и возвращение приморских территорий, торговая эксплуатация которых вызвала когда-то расселение между ними славянского населения. Советский период, хотя и начался с территориальных потерь, все же продолжил ту же тенденцию, которая уже была реализована в форме распространения советского политического влияния на другие страны и подчинения этих стран в результате формирования социалистического лагеря.