Общая психопатология. Общая психопатология (С. С. Корсаков, 2015)

Мы знаем, что богатство нашего интеллекта заключается в запасе представлений и понятий. Представления образуются из ощущений; представления запоминаются, т. е. следы их хранятся в скрытом состоянии, по временам восстановляются, репродуцируются, являются в форме идей, вступают между собою в сочетания, ассоциируются, образуют новые категории представлений, образуют понятия. Благодаря законам ассоциаций сочетания представлений происходят в известной последовательности. При известной правильности сочетания получаются правильные суждения, умозаключения и выводы, являются правильные логические операции в форме акта мышления. Благодаря всему этому мы и познаем мир правильно – в тех границах, в которых это доступно человеку.

Но умственная деятельность человека может подвергнуться расстройству, и тогда способность познавания расстраивается. В какой форме появится это расстройство, это будет различно, смотря по тому, что именно будет расстроено в механизме интеллектуальной деятельности, иногда эти расстройства можно назвать только количественными, например, когда умственная деятельность будет совершаться лишь более или менее недостаточно, когда она будет ограничена вообще или в какой-нибудь отдельной части своей; но чаще эти расстройства бывают и качественные, так как благодаря расстройству механизма умственной деятельности содержание интеллектуальной деятельности бывает неправильно, а иногда и совершенно извращено; в последнем случае человек имеет нередко превратное представление об явлениях внешнего мира и о самом себе, например, называет себя именем Александра Македонского, а окружающих считает за придворных или считает себя за человека, обреченного на казнь, а окружающих за палачей; или совершенно не узнает своего помещения, своих близких и т. п.

Хотя очень часто у душевнобольных количественные расстройства соединяются в большей или меньшей степени с качественными, но все-таки это не всегда. Иногда (и притом вовсе нередко) бывают случаи, когда никаких признаков качественных расстройств в интеллектуальной деятельности, т. е. извращенного понимания, мы не можем заметить у больного, а замечаем только уклонения количественные, бедность или чрезмерное обилие идей, ускорение или замедление мышления, слабость или особую силу памяти или изменения, касающиеся лишь формы сочетания идей между собою (так называемые формальные расстройства), не вызывающие извращенного понимания. Эти случаи дают часто повод к недоразумениям между врачом-психиатром и не врачами. Врач, видя, что человек стал умственно вял, что мышление его резко ограничено, память слаба, указывает, что он психически болен, а ему возражают, что, так как этот человек не говорит никакой вопиющей нелепости, он, следовательно, не может быть причислен к «помешанным» и не может быть третируем как душевнобольной. Такого рода недоразумения, основанные на различных точках зрения (врач привык обращать внимание не только на то, что нового развилось у человека вследствие болезни, но и на то, чего в нем недостает из прежних его свойств, а не врачи часто совсем не замечают последней стороны или не придают ей патологического значения), являются существенным препятствием для своевременного помещения душевнобольных в лечебницу и для наложения на них опеки.

Болезненные расстройства, которые наблюдаются в интеллектуальной сфере, таковы:

Прежде всего следует отметить, что при душевных болезнях замечается очень большая разница в общей напряженности процессов, лежащих в основе интеллектуальной деятельности. Так, в одних случаях мы видим чрезмерное возбуждение этих процессов, в других, наоборот, угнетение их почти до полного прекращения.

Как мы увидим из частной психиатрии, интеллектуальное возбуждение бывает при таких формах, как мания, при которой бывает большею частью наплыв мыслей, быстрая смена их, большое двигательное возбуждение, и при формах, в которых до известной степени заметно маниакальное состояние, как, например, при остром бреде, остро развивающемся бессмыслии и прогрессивном параличе помешанных. При этом иногда интеллектуальное возбуждение бывает так велико, что уже нет никакой возможности говорить о сколько-нибудь правильной интеллектуальной деятельности. Мышления и осмысления при этой степени совсем незаметно, а существует беспорядочный наплыв идей, которые толпятся в сознании и вытесняют друг друга, не давая возможности сосредоточиться. В сознании всплывает масса воспоминаний, но большею частью малосвязных, отрывочных. Сочетание идей совершенно случайное; иногда идеи взаимно противоречивы. В большинстве случаев возникающие мысли быстро переходят в слова и акты, вследствие чего интеллектуальное возбуждение часто сопровождается и двигательным возбуждением и возбуждением речи.

В других случаях мы находим, наоборот, подавление интеллектуальной деятельности. Иногда оно бывает не в большой степени и тогда выражается в вялом ходе идей, в слабом напряжении возникающих в сознании представлений, в сужении круга идей; иногда же оно достигает очень большой степени, и тогда мы видим крайнее угнетение умственной деятельности, доходящее иногда до полной остановки ее. Это бывает часто при том состоянии, которое носит название ступора: при этом обыкновенно в сознании бывает ничтожное количество представлений, притом очень бледных; сочетание представлений совершается крайне вяло, при полном отсутствии направляющей силы ума.

Переходя к более детальному анализу симптомов, которые относятся к количественным расстройствам в интеллектуальной деятельности, мы должны различать следующие элементарные расстройства:

1) расстройства в количестве идей,

2) расстройства в напряженности идей,

3) расстройства в сочетании идей, распадающиеся на:

а) расстройства в быстроте смены идей,

б) расстройства в связности идей,

в) расстройства, выражающиеся в недостаточности (дефектности) умственных (логических) операций,

4) расстройства памяти,

5) расстройства воображения.

1. Расстройства в количестве идей. Количество идей, которое существует у вполне здоровых людей, различно. Это прежде всего зависит от интеллектуального развития человека. У развитых людей запас представлений и понятий больше, чем у неразвитых. У диких народов количество понятий гораздо меньше, чем у народов культурных. До некоторой степени указанием на количество понятий, находящихся в запасе у человека, служит количество слов, им употребляемых[1]: так, по исследованиям Макса Мюллера[2], оказывается, что лексикон простого английского рабочего ограничивается какими-нибудь 300 словами, а количество слов, употребляемых людьми интеллигентными, великими писателями, далеко переходит за десяток тысяч: в сочинении Шекспира число слов доходит до 15 000.

В зависимости от болезни количество представлений и понятий тоже изменяется.

С этой стороны можно наблюдать различные явления.

Так, например, может быть очень резко уменьшен в сравнении со средней нормой запас идей, которые могут быть у человека. Это бывает при идиотизме, т. е. при врожденном недоразвитии умственных способностей, и при вторичном слабоумии, т. е. при ослаблении умственных способностей, развившемся последовательно за какою-нибудь другою душевною болезнью или за каким-нибудь органическим заболеванием головного мозга. При первой из этих форм, т. е. при врожденном слабоумии, запас представлений и понятий мал, потому что иногда совсем не развита способность образовать понятия, а иногда хотя способность образовать представления и понятия и есть, но она крайне недостаточна.

Как мы увидим впоследствии, при рассмотрении различных форм прирожденного слабоумия иной раз бывают индивидуумы, у которых совсем не могут развиваться никакие представления вследствие крайнего недоразвития мозга; у других прирожденно слабоумных хотя и могут образоваться конкретные представления, но не развивается вовсе или почти не развивается общих понятий. Так, у находящейся в Московской психиатрической клинике описанной мною малоголовой идиотки (микроцефалки)[3] представлений довольно много, но общих понятий очень мало, и потому процесс умозаключения и суждения почти отсутствует. У более развитых идиотов существует и более развитая способность к образованию понятий, вследствие чего возможны и процессы умозаключения, возможно мышление, но все-таки запас идей очень мал в сравнении с нормой, что и обнаруживается в бедности содержания умственной жизни таких лиц.

При другой форме, при приобретенном слабоумии, умственный запас уменьшается, по всей вероятности, вследствие уничтожения нервных элементов мозговой коры, являющегося или вследствие долговременно бывшей душевной болезни, или вследствие прямого поражения мозговой коры болезненным процессом (процессы воспалительные, сдавление мозга, атрофия коры и пр.). Под влиянием всех этих процессов уничтожаются элементы, хранящие следы представлений и понятий в мозгу, и соответственно этому не только утрачивается способность к образованию новых понятий (уменьшение этой способности очень часто составляет признак развивающегося слабоумия), но теряется и запас прежде образованных. Так, больные, страдающие прогрессивным параличом в последнем периоде болезни, совсем не имеют никакого представления не только о том, что они когда-то заучивали, но даже и об отношениях к ним самых близких людей.

В подобных случаях утрачивается – и большей частью навсегда, – как было сказано, запас прежде бывших идей. Но бывают состояния душевного расстройства, при которых недостаточное количество идей обнаруживается и тогда, когда запас их сам по себе и достаточен, и даже остается такой же, как был раньше до заболевания: в этих случаях хотя сам по себе запас идей достаточен, но из него по тем или другим причинам вступают в сознание лишь немногие, так что из разговора и из отношений больного видно, что количество представлений и понятий, которыми он оперирует, ничтожно. Это бывает при различных формах душевных болезней, характеризующихся подавлением душевной деятельности: при ступоре, при первичном излечимом слабоумии и при некоторых формах меланхолии. При ступоре это бывает потому, что энергия душевной деятельности вообще слабеет при этом состоянии; при первичном слабоумии – потому, что при этой болезни развивается расстройство нервных элементов, делающее невозможным на более или менее долгое время репродукцию представлений в нормальном объеме; при меланхолии – потому, что при ней вследствие крайне односторонней восприимчивости возникают в сознании почти исключительно лишь мрачные мысли.

При всех этих состояниях мы имеем, таким образом, сужение круга возникающих в сознании идей.

В других случаях мы видим, что количество идей, являющихся в сознании из запаса, более, чем обыкновенно, является наплыв идей, наплыв представлений. Это бывает при психических расстройствах, характеризующихся возбуждением психической сферы. С особенною резкостью это заметно в маниакальных формах, в остром бреде и в остром галлюцинаторном помешательстве.

При разборе количества представлений следует отличать еще, уменьшено или увеличено количество восприятий, т. е. таких представлений, которые обусловливаются непосредственным, т. е. имеющим место в данный момент, воздействием впечатлений на органы чувств человека. При некоторых болезнях, особенно при тех, при которых существует гиперестезия органов чувств, количество восприятий увеличено. Так, оно бывает увеличено при лихорадочном состоянии, аффекте ожидания, состояниях гипноза и особенно при истерии; благодаря этому истеричные иногда приводят в изумление окружающих, сообщая им такие сведения, которые нельзя иметь при обычной восприимчивости органов чувств и которые кажутся легковерным людям проявлением почти сверхъестественным. Этим (если только исключена возможность обмана) объясняются многие явления так называемого ясновиденья.

Относиться отрицательно ко всем явлениям такого рода научный исследователь никоим образом не должен. Несомненно, наблюдаются случаи, в которых способность узнавания настолько поразительна, что увлекающийся человек может видеть в этом «несомненное» доказательство влияния мистической силы (а наоборот, односторонние скептики – «несомненный» обман). Внимательное же и обстоятельное исследование таких случаев доказывает, что в большинстве случаев эта способность узнавания объясняется необыкновенной восприимчивостью органов чувств и тем, что впечатления одного чувства, так сказать, по иррадиации вызывают впечатления в области другого. Такого рода наблюдения сделаны были, между прочим, французским ученым Рише; очень недавно д-ром Ховриным из Тамбова опубликовано относящееся сюда наблюдение[4], крайне интересное. Дело шло об истеричной девице, которая обладала способностью читать написанное на бумаге, спрятанной в запечатанный конверт. Само собою разумеется, что было принято во внимание все, чтобы не оставалось сомнения, чтобы больная не могла вынуть бумагу из конверта (вкладывалась даже светочувствительная пластинка, на которой сейчас бы остался след, если бы конверт был раскрыт при свете). Для определения содержания написанного испытуемая должна была по большей части много раз ощупывать и даже мять письмо. Тогда (правда, не всегда, а в периоды, когда испытуемая чувствовала особое предрасположение к производству опыта) у нее являлось зрительное представление, мало-помалу (иногда в несколько сеансов) слагавшееся в картину, соответствующую тому, что было написано; иногда эта особа узнавала написанное с необыкновенной точностью, определяя и характер почерка и цвет чернил. Тщательное исследование состояния ее чувствительности указало на то, что восприимчивость ее чрезвычайно велика; она могла узнавать осязанием написанные цифры сквозь несколько слоев бумаги, могла определять даже цвет осязаемых предметов по какому-то особому термическому ощущению и ощущению общего чувства; мало того, она могла определять без помощи зрения цвет предметов, заключенных в стеклянные пробирные трубки, – опять-таки по каким-то смутным ощущениям, вызывавшим, как бы по иррадиации, соответствующие зрительные ощущения. Также очень повышена была восприимчивость ее и к зрительным и слуховым впечатлениям. И слуховые образы возникали у нее легко через посредство впечатлений осязательных и общего чувства.

Количество восприятий бывает увеличено также при общем повышении энергии душевной деятельности, наблюдаемой, например, при мании и других аналогичных болезнях: маниакальные больные очень легко усваивают самые незначительные впечатления из окружающей их обстановки и иногда поражают своею восприимчивостью.

Наоборот, при понижении энергии душевной деятельности, которое бывает при формах депрессивных (меланхолических) и при слабоумии, а особенно при ступоре, оно резко уменьшено. Оно может быть уменьшено также при односторонности внимания, являющейся при гипнозе и сомнамбулизме и, само собою разумеется, при ослаблении телесной чувствительности, т. е. при различных формах анестезии, при отсутствии способности зрения и слуха.

Не следует, однако, полагать, что если количество восприятий мало, то соответственно этому всегда будет и малое количество понятий. Хотя действительно материалом для развития понятий служат впечатления, действующие на органы чувств, и образование понятий при недостаточности восприятий крайне затрудняется, но тем не менее способность развивать понятия может быть хорошо сохранена, несмотря на то, что пути для восприятий до крайности ограничены. В доказательство этого можно привести известный случай Лауры Бриджмэн, американки, лишенной с самого раннего детства зрения и слуха, почти лишенной обоняния и потому в детстве походившей на идиотку, вследствие недостатка представлений и отвлеченных понятий. Однако она вовсе не была идиоткой, и как только старание наблюдавшего ее д-ра Гоу было обращено на то, чтобы сообщить ей по возможности больше восприятий через общее чувство и осязание и дать им нормальное направление для образования надлежащих сочетаний, она поражала своим быстрым умственным развитием и способностью выражать свои мысли, она очень скоро научилась читать печатные книги, записывала свои мысли и впечатления и затем в течение своей жизни вела обширную переписку.

В последнее время описывался также очень большой успех, сделанный воспитательницей одной американки Эллен Келлер, тоже слепой и глухонемой с 1½ годового возраста. Опытная воспитательница, действуя исключительно через осязание (и, конечно, через общее и мышечное чувство), мало-помалу научила девочку различать предметы и соединять с представлением о них символические сочетания осязательных образов и движений пальцев и мышц, участвующих в акте письма, т. е. научила читать (по выпуклому шрифту) и писать с такой орфографией, что редкая 7-летняя девочка (а Эллен было в это время 7 лет) могла бы похвалиться таким правописанием. На 10-м году Эллен научилась говорить, руководствуясь осязательными, общими и мускульными ощущениями, сопровождающими произнесение слов, так что через несколько лет изучила латинский, французский и немецкий языки, историю, математику и, по последним известиям, готова была держать университетский экзамен.

Из этого и других аналогичных примеров видно, что хотя, конечно, содержание нашего ума в очень большой степени зависит от количества знаний, которые мы получаем при помощи высших органов чувств – зрения и слуха, но тем не менее невозможность доступа зрительных и слуховых восприятий и, следовательно, полное отсутствие соответствующих представлений не останавливает развития умственной жизни и личности, если только существует возможность правильных внутримозговых сочетаний, если остается доступ к ощущениям осязательным и ощущениям общего чувства. Если же от рождения нарушается возможность иметь восприятия последнего рода, то развитие личности делается невозможным.

2. Расстройства, касающиеся напряженности идей. Большое значение при оценке патологических признаков в интеллектуальной области имеет определение степени напряженности идей и представлений. Мы часто можем наблюдать, что иногда напряженность идей и представлений очень велика; они постоянно всплывают из бессознательной сферы в сознательную и пассивно подчиняют себе внимание, подчиняют себе чувства больного, мотивируют и его поступки. При этом в некоторых болезнях это касается лишь одной какой-нибудь идеи или однородной группы идей, а в других касается самых разнородных.

Так, например, иногда при меланхолии какое-нибудь воспоминание о своем проступке является в сознании с таким напряжением, что больной решительно о нем одном только и думает, крайне преувеличивает его значение, мучается упреками совести и иногда, чтобы избавиться от мучения, кончает жизнь самоубийством.

При болезни, известной под названием ипохондрии и характеризующейся чрезмерным страхом за свое здоровье, мысль о том, что больной страдает какой-нибудь неизлечимой болезнью, например пороком сердца, настолько ясно выступает в сознании больного, что сопровождается даже болевыми ощущениями в стороне сердца; при болезни, известной под именем «навязчивых идей», какая-нибудь идея, например опасение покраснеть во время разговора и тем обнаружить свое смущение, которое «истолкуется» в дурную сторону, настолько сильно внедряется в сознание, что больные готовы совсем отказаться от общества.

Во всех этих случаях особой напряженностью обладают идеи какого-нибудь одного рода. Но есть болезни, в которых чрезмерной напряженностью обладают разнородные идеи. Это бывает в болезнях, при которых существует патологическое возбуждение мозговой деятельности, при мании, маниакальной форме острого бессмыслия, остром бреде и вообще при маниакальных состояниях, являющихся в течение разнообразных душевных болезней. При этом существует наплыв самых разнообразных, иногда быстро сменяющих друг друга идей, которые при своем появлении в сознании отличаются чрезвычайной яркостью и резко влияют как на чувства, так и на действия больных, чрезвычайно волнуя их и вызывая на самые энергические поступки.

В других случаях, наоборот, напряженность идей бывает невелика, они являются в сознании бледными, без значительного влияния на чувства и поступки. Это бывает большею частью при психических расстройствах, характеризующихся упадком энергии душевной деятельности вообще, например, при знакомом нам состоянии слабоумия, а особенно при тяжелых формах ступора.

3. Расстройства в сочетании идей. Эти расстройства, как сказано, распадаются на:

а) расстройства в быстроте смены идей,

б) расстройства в изменении правильности смены идей,

в) расстройства, выражающиеся в недостаточности (дефектности) умственных (логических) операций.

а. Расстройства быстроты смены идей. Кроме изменения в количестве идей, может быть изменение в быстроте смены идей. При нормальных условиях душевной деятельности идеи и мысли сменяются через более или менее определенный промежуток; только тогда наше мышление может быть правильно, когда быстрота этой смены держится в пределах нормы. Если же она даже у здорового человека будет несколько больше обычной нормы, то мышление будет очень поверхностно; с другой стороны, при очень медленной смене идей продуктивность интеллекта будет очень бедна.

При болезненных условиях быстрота смены идей может чрезвычайно резко уклоняться от нормы.

Так, течение мысли может быть очень замедлено, как бы заторможено. Мысли чрезвычайно туго сменяются одна другою, и разговор с больными, у которых наблюдается это явление, представляет большое затруднение: приходится много раз повторять один и тот же вопрос, чтобы получить односложный ответ. С часами в руках можно заметить, что больные отвечают на вопрос лишь через 1–2 минуты после того, как он им был предложен. Больные сами сознают, что мысли их двигаются вяло, медленно и иногда по целым часам сидят над простым письмом или над страницей книги, стараясь усвоить читанное. Это бывает при меланхолии, особенно же при той ее форме, которая носит название melancholia atonita. При этой разновидности меланхолии больные сидят неподвижно, как бы оглушенные громом (atono – оглушаю), а мысли их представляются как бы совершенно остановившимися на какой-нибудь одной, большею частью поражающей ужасом идее.

Это же бывает при состояниях экстаза, т. е. при таких состояниях, при которых одна какая-нибудь мысль, большею частью религиозного или другого возвышенного содержания, захватывает сознание и не дает места другим.

Нужно заметить, что вообще мрачное настроение духа, печаль, тоска влекут за собою задержку в смене идей; оттого-то при меланхолии и происходит обыкновенно медленное течение мыслей. Но оно бывает не только при меланхолии, но и вообще при меланхолических состояниях, встречающихся как постоянное или временное явление в разнообразных болезнях, например при меланхолическом умопомешательстве, при меланхолических формах дизнойи, при кататоническом помешательстве и в меланхолическом состоянии прогрессивного паралича.

С другой стороны, при некоторых других формах душевного расстройства течение идей бывает резко ускорено. Мысли сменяют друг друга быстро, вследствие этого интеллектуальная деятельность ускоряется. Это бывает при болезнях, соединенных с веселым настроением и повышенным самочувствием, чаще всего при мании и вообще при маниакальных состояниях, бывающих как симптом различных болезненных форм. При этом смена и сочетание идей происходят легко, свободно; то, что в здравом состоянии потребовало бы со стороны больного усилий, теперь говорится совершенно легко и свободно: больной, например, сыплет рифмами, остроумными замечаниями. Речь богата образами, меткими сопоставлениями. Многие больные, никогда не писавшие стихов, сочиняют экспромты. У нас в клинике лежала одна простая деревенская крестьянка, по развитию совсем не превосходившая других крестьянок; у нее было маниакальное состояние, она много и быстро говорила и очень часто стихами. Вот, между прочим, письмо ее к мужу:

Иногда при поверхностном взгляде кажется, что умственная деятельность больных с ускоренной и облегченной сменой идей даже богаче и продуктивнее, чем она была в здоровом состоянии. Однако при внимательном взгляде оказывается, что это только внешний блеск, что мышление сделалось очень поверхностным: идеи так быстро сменяют друг друга, что больному трудно сосредоточиться; вследствие этого глубина мышления падает; больной часто теряет нить в бесконечных подробностях, которые вследствие облегчения в смене мыслей побуждают его уклоняться от главной темы.

Если смена идей еще более ускоряется, то больной не успевает следить словами за быстро сменяющимися идеями; слова не поспевают за мыслями; больной, не успевая выразить одной мысли, говорит уже о другой. Если ускорение идет еще быстрее, то, несмотря на всю быстроту речи, слова только отрывочно выражают идеи, быстро сменяющиеся в голове больного. Идеи несутся в его голове как вихрь. Это состояние носит название вихря, или скачка идей – fuga idearum. При этом больной не может совсем сосредоточиться и отдает только поверхностный отчет в окружающем; только настоятельно повторяя вопрос, можно добиться от больного правильного ответа, указывающего на то, что он понимает окружающее; но этот ответ всегда краток, так как поток мысли сейчас же увлекает больного в сторону. При еще более увеличивающейся быстроте в смене идей происходит полная бессвязность идей – incohaerentia idearum. В этом случае бессвязность идей зависит от необыкновенной быстроты смены идей, вследствие чего нормальное сочетание по закону ассоциации невозможно.

Это – маниакальная форма бессвязности. Мы увидим сейчас, что бессвязность в сочетании идей может зависеть и от другой причины – от первичного расстройства ассоциативной деятельности при так называемом слабоумии и остро развивающемся бессмыслии (дизнойе).

б. Расстройства в правильности сочетания идей. Кроме изменения в скорости течения идей смена идей может страдать и вследствие расстройства в ассоциации представлений, и вследствие нарушения правильности сочетания.

Известно, что сочетание идей происходит по законам ассоциаций. Нормальному человеку, как я уже сказал ранее, смотря по его развитию, свойственно преобладание то тех, то других ассоциаций: так, у иных преобладают ассоциации по внутреннему логическому сходству, у других по внешнему поверхностному сходству, по одновременности появления в сознании и по смежности. Известная степень взаимного соотношения ассоциаций разного рода, впрочем, характеризует нормальное состояние человека: не может быть нормального взрослого человека только с ассоциациями по смежности и внешнему сходству, так же как и не может быть нормального человека, оперирующего только ассоциациями по смыслу.

Но в болезненном состоянии характер преобладающего типа ассоциаций и взаимное отношение ассоциаций различного типа могут резко измениться. Так, у многих людей во время душевной болезни является особенная наклонность к ассоциациям главным образом по внешней связи, поэтому в речи их мы постоянно видим сочетание рифмованных слов или сочетание слов по созвучию начальных слогов (аллитерация) или вообще переход от одной идеи к другой только по сходству какого-нибудь случайного признака.

Это бывает особенно часто при маниакальных состояниях, при которых больные говорят фразы, связанные между собою очень поверхностно, – по рифме, по созвучию и т. п. У других больных является особая наклонность к ассоциациям по контрасту. При этом вслед за одним представлением является другое, как раз противоположное. Так, например, у некоторых больных во время молитвы являются постоянно кощунственные (так называемые хульные) мысли, например циничные представления о Боге и Божией Матери; это их мучает, но они не в состоянии отогнать навязывающихся сопоставлений.

Бывают случаи, когда больных с особенной настойчивостью преследует потребность сочетать представления по их внутренней связи; так, есть больные, которым постоянно нужно решать вопрос о причинной зависимости явлений друг от друга: почему делается то-то, почему делается так, а не иначе. Немецкий психиатр Гризингер описал одного больного, который постоянно мучился разными теоретическими вопросами, совершенно ненужными для него, вроде, например, следующих: «Почему этот предмет имеет такую-то меру, а другой – другую? Почему эта особа маленького роста, почему она не так высока, как эта комната, почему люди обыкновенно не выше ростом, чем они бывают? Почему они не такого роста, как дома?». Таких вопросов больной задавал себе бесчисленное множество; обо всем нужно было спрашивать себя: как и почему? Отогнать эти мысли он был решительно не в состоянии, несмотря на то что они ставили его в невыносимое положение. Это состояние было названо Гризингером – «Grübelsucht» (бесплодное мудрствование)[5].

Все такого рода явления представляют, собственно говоря, образец качественных расстройств в сочетаниях идей. О них мы еще будем иметь случай говорить. Теперь же остановимся главным образом на количественных расстройствах, выражающихся в общем нарушении связности сочетаний. Нарушения эти выражаются в том, что логическая связь идей расстраивается и из ассоциационной цепи выпадают целые звенья, вследствие чего мысль перескакивает непоследовательно от одного предмета к другому. Степени такого рода расстройства могут быть очень различны; иногда мы замечаем лишь небольшую непоследовательность, перебрасывание мысли при сохранении внешней грамматической правильности мышления; в других случаях дело доходит до полной бессвязности в сочетании идей настолько, что не только грамматическая связь нарушается, но нарушается даже связь идей с внешним их выражением, т. е. словом или действием. В таких случаях больной употребляет слова, не соответствующие его мыслям (псевдопарафазия), или пользуется предметами совсем не для той цели, для которой они назначены, например мочится в пепельницу, ест мыло и т. п. (псевдоапраксия).

Общие расстройства в сочетании идей бывают при душевных болезнях чрезвычайно часто; всякое сколько-нибудь значительное аффективное состояние отражается на ходе сочетания идей. Известно, что и у здоровых при аффектах смущения, гнева и пр. связность сочетаний становится уже не та, какова она в нормальном состоянии: является состояние растерянности, мысль идет скачками. Далее, всякое сколько-нибудь значительное ослабление внимания, даже вследствие утомления, расстраивает последовательность в ходе мыслей: уменьшается связность сочетания идей по логическому соотношению; начинают преобладать сочетания по смежности и по одновременности над сочетаниями по смыслу; чисто случайные впечатления вторгаются в сознание, расстраивая ход мыслей. То же самое бывает при чрезмерном обилии впечатлений, действующих на психику; чрезмерное количество образов не дает возможности поставить их в надлежащем порядке по их значению и зависимости друг от друга. В результате является состояние растерянности, обусловленное ощущением недостаточной верности в сочетаниях идей. Все это каждый здоровый человек может наблюдать на себе. Само собой понятно, что при душевных болезнях, при которых является столько условий, нарушающих правильность восприятия и деятельность внимания, столько условий для истощения мозга и появления аффектов, расстройства в сочетании идей бывают чрезвычайно часты и нередко достигают очень большой степени.

в. Расстройства, выражающиеся в недостаточности (дефектности) умственных (логических) операций.

Нам известно, что логические операции человека обусловливаются таким сочетанием представлений и понятий, при котором при помощи «направляющей деятельности ума» [апперцептивной функции Вундта] представления и понятия сочетаются в суждения, умозаключения и, наконец, в ряд выводов. Нужно полагать, что при этом в нашей психике происходит такой процесс: как в сознательной области душевной деятельности, так и в бессознательной устанавливаются два пункта: один из них есть цель, к которой должен вести процесс мысли; другой – исходный пункт, от которого он начинается; затем, благодаря возбуждающей энергию иннервационного процесса направляющей силе, происходит восстановление следов из массы прежних впечатлений, из запаса следов прежде образовавшихся представлений и понятий; из этих следов, т. е. из идей, им соответствующих, при помощи особенной деятельности, которую мы ощущаем в себе в форме внимания или вообще умственного усилия, мы производим выборку: устраняем все то, что не может повести нас к поставленной цели, и выбираем все то, что может вести к ней.

Таким образом, при правильном ходе логических операций из громадного запаса представлений и понятий, которые находятся в распоряжении активной душевной деятельности, мы делаем целесообразную выборку. Чем более широк круг идей, из которых в данный период происходит эта выборка, тем ум шире; чем менее широк, тем он одностороннее. С другой стороны, чем правильнее, т. е. последовательнее и определеннее, происходит выборка сообразно с поставленной (и притом довольно отдаленной от исходного пункта мышления) целью, чем меньше случайно возникающие ассоциации отвлекают мышление от намеченной цели, чем целесообразнее сочетание идей, тем ум сильнее, и наоборот. То, что называется глубиной ума, зависит в значительной степени от того, какие цели ставятся логическим операциям, насколько они имеют отношение к наиболее существенным сторонам жизни, которые могут иметь значение для человека не только в данную минуту, но и вообще. Сочетание идей при глубоком уме должно совершаться только по существенным признакам, а не по случайным. Чем это больше, тем ум глубже; чем меньше, тем ум поверхностнее.

Наблюдая за различными проявлениями умственной жизни, мы замечаем, что умственная деятельность бывает различна по своему качеству в зависимости от живости, т. е. энергии душевной деятельности вообще. У некоторых людей с живой энергией постоянно ставятся разные запросы уму, – интеллектуальной деятельности ставятся беспрерывно цели. У других, наоборот, интеллектуальная работа вяла, целей никаких не ставится. Это бывает при общей вялости психической деятельности, при отсутствии живых чувств и интересов, а у душевнобольных особенно часто наблюдается в состоянии слабоумия.

Ход логических операций в болезненных состояниях может нарушаться различным образом:

1) Во-первых, может быть крайне слабо развита та деятельность (направляющая сила ума, активная апперцепция Вундта), благодаря которой вообще существуют сочетания по смыслу. Тогда акт осмышления будет слаб. В крайне резких случаях ослабления этой деятельности не будет совсем образовываться общих понятий, что мы и видим у микроцефалов и других идиотов. В более слабых степенях этого расстройства понятия будут образовываться в очень малом количестве и будут примитивны.

Такое расстройство может быть и прирожденным – при идиотизме и приобретенным – при глубоком бессмыслии и вторичном или прогрессирующем слабоумии. В последних случаях прежде бывшие понятия постепенно утрачиваются и больной перестает сочетать представления по смыслу.

2) Вторая категория расстройства логических операций находится в связи с интенсивностью интеллектуальной жизни. Интенсивность интеллектуальной жизни в частности и психической жизни вообще может настолько понизиться, что не будет происходить того процесса, который лежит в основе логических операций: не будет и ставиться целей для сочетания идей, не будет происходить и сообразный с целью подбор представлений и понятий из запаса. Это бывает при умственном утомлении и особенно часто в формах глубокого слабоумия и иногда до такой степени, что логические операции совершенно прекращаются. В других случаях слабоумия хотя и нет полной остановки логических операций, но они ограничены именно потому, что целей для мышления становится чрезвычайно мало и они, так сказать, слишком близки к исходному пункту мышления, вследствие чего суждения чрезвычайно бедны, выводы по своему значению ничтожны, мелочны. Это бывает чаще всего при бедности психической жизни вообще, развивающейся нередко как результат перенесенного острого психического заболевания при так называемом «вторичном» слабоумии или в глубокой старости.

3) В-третьих, расстройство логических операций может обусловливаться тем, что хотя цели для мышления и ставятся, но процесс выборки идей, подходящих для данной цели, идей целесообразных нарушается; вследствие этого правильная нить мышления становится невозможной. Чаще всего это делается вследствие того, что умственные силы настолько слабы, что не в состоянии отделить из идей, восстановляющихся из запаса, то, что нужно для данной цели, и то, что не нужно. Это бывает особенно часто тоже при вторичном слабоумии. Говоря со слабоумным человеком, вы поражаетесь тем, что речь его не имеет той целесообразной последовательности, которая свойственна речи нормального человека; он переходит с одного предмета к другому совершенно случайно; подбор идей не соответствует поставленным целям. В слабых степенях это расстройство будет выражаться только несообразительностью, недомыслием, чрезмерной подробностью в изложении, обилием ненужных и скучных деталей, в более сильных – неспособностью держаться в разговоре одной темы, постоянным уклонением от темы разговора, в непоследовательности, наконец, в самых сильных степенях – в полной бессвязности идей. Представления и понятия при этом следуют одно за другим, совершенно не подчиняясь направляющей силе.

Это – бессвязность, наблюдаемая у слабоумных. Но аналогичное состояние может быть и тогда, когда вследствие возбуждения мозговой деятельности количество репродукций увеличивается, является наплыв идей, причем идеи эти разнообразны по содержанию и постоянно прерывают нить мышления. Это бывает особенно часто при остром бреде и начальных периодах бредовой формы дизнойи и маниакальных состояниях. Такого же рода расстройство развивается иногда при сильных душевных потрясениях как проявление того, что называется аффектом. Даже в слабых степенях, при простом смущении связность мысли нарушается, является растерянность вследствие неспособности направить мысль правильно, найти нужное среди множества возникающих в сознании идей и побуждений и устранить ненужное. При сильных же степенях аффекта, особенно при так называемом патологическом аффекте, является полное нарушение процесса выбора. Соответственно такому влиянию аффектов на ход идей и те душевные болезни, при которых аффективные расстройства резко выражены, осложняются по временам состояниями бессвязности.

4) В-четвертых, логические операции расстраиваются вследствие того, что хотя цели мышления и ставятся, хотя есть возможность производить выборку, но вследствие быстрой перемены интересов больного, перемены его влечений очень быстро меняются и цели логических операций: в таких случаях едва только начнется логический процесс в одном направлении, как цель уже изменилась, и направление мыслей должно меняться. В слабой степени это бывает при всяком легкомысленном, поверхностном мышлении, а в сильном это резко выражено в так называемом маниакальном состоянии и при аффектах восторга.

5) В-пятых, расстройство логических операций может быть обусловлено уменьшением того круга идей, из которых приходится делать выборку при процессе мышления. Иногда это бывает при сохранении собственно силы логического процесса, но при ограниченности или односторонности содержания сознания. Так, например, это бывает при меланхолии, когда в сознании восстановляются по преимуществу те представления, которые носят мрачную, печальную окраску. При этом больной делает и все выводы очень односторонние, мрачные, не соответствующие действительности. Это же наблюдается и при сильных подавляющих аффектах, когда вследствие заторможения психической деятельности в сознании не возникают иногда самые необходимые соображения, вследствие чего человек поступает, как бы игнорируя самые необходимые требования долга.

Но наиболее часто нарушение логических операций вследствие ограниченности круга идей, из которых приходится делать выборку, бывает при тех частых формах слабоумия, которые именно и характеризуются утратой и бедностью запаса идей. Оно бывает очень резко при тех формах слабоумия, которые обусловлены недоразвитием мозга, при так называемом идиотизме, или врожденном тупоумии. При этом запас идей ничтожен, не развивается тех идей, которые могут послужить руководящими в мышлении, вследствие чего умственный процесс крайне ограничен. Это же бывает и при приобретенном слабоумии, особенно в тех формах, при которых под влиянием ослабления памяти целый ряд прежних впечатлений теряется, не может репродуцироваться и поэтому не может служить материалом для логических операций, новых же приобретений ум не делает; мышление сводится к шаблонному воспроизведению одних и тех же, наиболее привычных сочетаний.

Таковы главные типы количественных расстройств в логических операциях.

Нужно прибавить, что расстройство логических операций вообще, как и всякое другое расстройство, бывает в различных степенях. Иной раз бывает полное прекращение логических функций, глубокое слабоумие, полная неспособность сочетаний. В некоторых случаях логические процессы возможны лишь в очень ограниченной степени, проявляются лишь в отрывочных суждениях, не соединенных логикой. Наконец, иной раз формальная логика бывает сохранена, внешне рассуждения правильны, но нет внутренней разумной связи между суждениями. Наконец, в случаях еще более слабого расстройства логических операций отмечается лишь ослабление умственной энергии.

Само собою разумеется, что вышеизложенным не исчерпываются все условия неправильности в логических операциях. Здесь мы имели в виду лишь одну сторону недостаточности умственных процессов, именно – зависящую частью от количества идей, частью от энергии сочетательных функций и главным образом от энергии функции, направляющей сочетания. Мы совсем не касались весьма важной стороны умственного процесса – влияния того, что называется логическим чувством или чувством истины, которое служит для нормального человека руководителем как в правильной постановке целей мыслительных операций, так и в правильности их хода.

Как для логических операций, так и вообще для душевной деятельности очень большое значение имеют также расстройства памяти, к рассмотрению которых мы и переходим.

4. Расстройства памяти. Память, как было сказано выше, есть способность сохранять впечатления и восстановлять из запаса образовавшиеся представления и понятия. У совершенно нормальных людей вариации в степени развития этой способности могут быть весьма различны. У одних лиц бывает очень хорошая память по отношению к одним категориям представлений, у других по отношению к другим. У очень многих интеллигентных людей бывает часто большая забывчивость по отношению к мелким явлениям обыденной жизни.

Вот некоторые выводы, касающиеся памяти у нормальных людей, сообщенные Даланней в Парижском биологическом обществе: «Память была очень развита у народов древнего мира: книги Веды, которые объемом не менее библии, сохранялись в течение 8 веков только в памяти, так как письменности в Индии тогда не было. Взрослая женщина имеет лучшую память, чем мужчина: актрисы скорее заучивают роли, чем актеры; студентки лучше сдают экзамены, требующие памяти, чем студенты. Юноши имеют лучшую память, чем взрослые. Память достигает своего максимума в возрасте около 13 лет и потом постепенно уменьшается. Слабые физически люди имеют больше памяти, чем крепкие. Наиболее развитая интеллигенция вовсе необязательно соединена с хорошею памятью: ученики, обладающие прекрасной памятью, далеко не самые интеллигентные. Провинциалы имеют больше памяти, чем парижане; крестьяне – больше, чем горожане; адвокаты – более, чем врачи; музыканты – больше, чем другие артисты. Память лучше перед едой, чем после еды; прилив крови к мозгу подавляет память. Учение уменьшает ее, – так, у безграмотных память лучше, чем у грамотных. Память лучше утром, чем вечером; летом – лучше, чем зимой; на юге – лучше, чем на севере»[6]. Нужно прибавить, что память много зависит от упражнения. Существуют различные системы мнемотехники, которые дают возможность изощрять память при помощи своеобразных приемов усвоения впечатлений, облегчающих восстановление следов по мере надобности.

Болезненные расстройства памяти при душевных болезнях бывают нередко. Они выражаются то в форме усиленной памяти – гипермнезии, то в форме ослабленной памяти – амнезии, то в форме обманов памяти – парамнезии.

Что касается усиленной памяти – гипермнезии, то это явление приходится наблюдать при различных психических болезнях, характеризующихся возбуждением душевной деятельности. При этом нередко бывает, что в сознании больного появляются воспоминания очень давние, которые он не может вспомнить в здоровом состоянии. Большею частью эти воспоминания бывают, впрочем, отрывочны, бессвязны, но иногда бывают и очень последовательные воспоминания. Такая гипермнезия нередко бывает у истеричных во время припадков; нередко ее наблюдают у себя лица, находившиеся в крайней опасности: так, у утопающих вдруг возникает в сознании множество забытых подробностей прежней жизни. Иногда гипермнезия бывает при маниакальном возбуждении, лихорадочных состояниях, бешенстве (lyssa humana), после ушибов головы. Так, д-р Аберкромби рассказывает о больном, впавшем в беспамятство вследствие ушиба головы, что, когда ему стало лучше, он заговорил на языке, которого никто в больнице не знал; это оказался валийский язык. Оказалось, что больной тридцать лет не был в Валисе, совершенно забыл свой родной язык и вспомнил лишь под влиянием болезни. Выздоровев, он опять совершенно его забыл и заговорил по-английски.

Еще более интересен случай, часто цитируемый во многих сочинениях, касающихся памяти: молодая женщина, безграмотная, захворала горячкой в одном немецком городе. Она в бреду говорила по-латыни и по-гречески, и по-еврейски. Бред ее был записан, и оказалось, что он состоял из различных изречений, понятных в отдельности, но не имевших связи между собою. Удалось узнать, что, когда больной было 9 лет, она жила у протестантского пастора, который имел привычку расхаживать по коридору, в который выходила кухня, где жила девочка, и громко читать свои книги. Книги пастора были разысканы, и в них оказались многие места, тождественные с изречениями, записанными у постели больной.

Гипермнезия бывает общая или частичная. Чаще всего она бывает частичная, т. е. касается какой-нибудь отдельной группы воспоминаний. Так, иногда меланхоликам вспоминаются с особенной яркостью и с подробностью какие-нибудь самые печальные события их жизни. При мании тоже часто являются с особенной яркостью или особенно часто воспоминания одного какого-нибудь периода жизни. Нередко приходится видеть такую частичную гипермнезию у стариков, вследствие чего у них при общем упадке памяти существуют чрезвычайно яркие воспоминания из периода их детства и юности.

Гораздо чаще, чем с гипермнезией, приходится иметь дело с амнезией – потерей памяти. Потеря памяти бывает большей частью неполная, – не все забывается, а только некоторые впечатления. Лишь в редких случаях бывает полное отсутствие памяти.

Отсутствие памяти или ослабление ее бывает как явление приобретенное и как врожденное. Врожденная амнезия наблюдается при общем недоразвитии душевной деятельности, при врожденном слабоумии (идиотизме). Нужно, однако, помнить, что далеко не во всех случаях врожденного слабоумия бывает отсутствие памяти; в некоторых случаях идиотизма бывает очень порядочная память, особенно односторонняя память, например звуковая.

Что касается до приобретенного ослабления памяти, то оно наблюдается при самых разнообразных условиях – при органических заболеваниях мозга, при расстройстве питания его, при отравлениях, при многих функциональных болезнях, истерии, эпилепсии, неврастении. Легкие формы ослабления памяти, выражающиеся в несколько недостаточном запоминании, затруднении при заучивании, встречаются очень часто при неврастении, школьном переутомлении. В этих случаях не всегда легко определить, имеем ли мы дело действительно с ослаблением памяти или расстройством внимания, уменьшением способности восприятия. Более тяжелые формы амнезии встречаются при травматических повреждениях, атрофии мозговой коры и при тяжелых неврозах. Они представляют значительный психологический интерес.

Анализируя явления, наблюдаемые при тяжелых приобретенных амнезиях, можно прийти к заключению, что некоторые впечатления исчезают из памяти раньше, другие позднее. Так, обыкновенно ранее всего исчезает память времени: больные помнят факты, но не могут локализировать их во времени; затем исчезает память недавних событий; больной часто забывает то, что происходило в последние дни, а в некоторых случаях даже забывает все, что только что произошло, а хорошо помнит давно прошедшее. Это, например, заметно у стариков, при старческом слабоумии: старики часто забывают решительно все, что делается в настоящее время, а помнят порядочно события давних лет. Но если упадок памяти идет дальше, то забываются и давние события: больной часто не помнит фактов, но у него еще остается память чувств, т. е. память антипатий и симпатий, а затем и память чувства падает; остается память привычек, которая разрушается последней.

Таков ход постепенной утраты памяти, указанный главным образом французским психологом Рибо[7]. Он известен под названием «закона обратного хода памяти».

Если память начинает восстанавливаться, то восстановление идет в обратном порядке; то, что утратилось из памяти последним, восстановляется раньше. Такого рода восстановление памяти замечается при тех процессах в головном мозгу, которые, вызывая в период своего прогрессивного развития постепенную утрату умственных способностей, все-таки затем останавливаются и мало-помалу уступают лечению. Таковы главным образом сифилитические поражения головного мозга или страдания, связанные с хроническими интоксикациями.

В большинстве же случаев постепенно усиливающийся упадок памяти в том порядке, как мы указали, не излечивается, так как чаще всего он бывает вследствие атрофии мозговой коры (старческой или являющейся в результате хронического воспаления).

Описанные явления глубокой, постепенно нарастающей утраты памяти носят название общей прогрессирующей амнезии. Иногда амнезия не развивается так постепенно, как прогрессирующая, а развиваясь очень быстро (острая и подострая амнезия), достигает в короткое время известной степени и остается более или менее долгое время стационарною или даже с течением времени уменьшается. В таких случаях приходится нередко наблюдать такое явление: больной помнит довольно хорошо многое из своей жизни, но у него пропадает способность вспоминать текущие события настолько, что он не может вспомнить ничего из только что случившегося; он, например, только что пообедал, а через 5 минут уже позабыл об этом. Это приходится наблюдать после острых болезней, как, например, тифа, послеродовых болезней и особенно часто при той форме психического расстройства, которую я называю полиневритическим психозом; точно так же бывает иногда после травм черепа, после сотрясения мозга и иногда при воспалительных состояниях его и некоторых аутоинтоксикациях. Такого рода амнезия, при которой теряется или уменьшается способность вспоминать впечатления, получаемые больным после начала его болезни, и при которой больной забывает в большей или в меньшей степени текущие события и факты, случившиеся после начала болезни, по терминологии Шарко, носит название амнезии антероградной.

В других случаях более или менее быстро развивающейся утраты (или ослабления) памяти теряется способность вспоминать события, предшествовавшие началу болезни, или утрачивается воспоминание о каком-нибудь более или менее длинном периоде прошедшей жизни больного. Так, больной, например, может забыть, как он провел последние дни перед своим заболеванием; иногда же пропадает из памяти целый месяц или целый год. Такого рода амнезия носит название амнезии ретроградной или ретроспективной. Она бывает особенно часто при истерии, также иногда при алкоголизме, при эпилепсии. Она бывает также в результате сильных моральных потрясений, испуга, чрезвычайного огорчения и, как следствие, сотрясения мозга. В последних случаях нередко бывает сочетание ретроградной амнезии с антероградной, т. е. с неспособностью запоминать текущие события, – неспособностью, продолжающейся обыкновенно лишь несколько дней или даже часов.

Интересный пример такого рода ретро-антероградной амнезии приведен Рибо. «Молодой офицер упал с лошади и ударился о землю правым теменем. Очнувшись, он снова сел на лошадь и совершенно правильно ездил 1/4 часа, как будто здоровый, но только все спрашивал: «Что такое со мною? Я только что проснулся». Когда его отвели домой и пришел доктор, он продолжал повторять эти слова и решительно не помнил, как он провел три последних дня; он узнавал всех, называл правильно, отвечал разумно на все вопросы, но самых сильных текущих событий не запоминал; всякий раз, как к нему приходил врач, который навещал его каждый час, ему казалось, что тот приходит в первый раз; он не помнил никаких предписаний, не помнил, как брал нежные ванны, делал растирания. Эта потеря памяти совпадала с ощущением тяжести головы и со слабостью пульса. Через 6 часов после падения пульс начал подниматься, и больной, наконец, запомнил тот ответ, который был ему сотни раз подсказываем – о падении с лошади. С этого времени память стала постепенно восстанавливаться, больной стал понемногу вспоминать все события, так что на следующий день припомнил события, бывшие в течение двух дней до падения, хотя так и не был в состоянии припомнить всего, что было в день падения.»

Другой интересный пример иллюстрирует картину ретроградной амнезии. «Одна молодая женщина, страстно любившая своего мужа, во время родов впала в продолжительный обморок, после которого забыла все, касающееся периода супружества. Всю остальную свою жизнь до замужества больная помнила прекрасно. В первые минуты после обморока она с ужасом отталкивала от себя своего мужа и ребенка. Впоследствии она никогда не могла вспомнить период своей замужней жизни и все те события, которые случились в течение его. Родителям и друзьям удалось наконец убедить ее авторитетом своего свидетельства в том, что она замужем и имеет сына. Она поверила им, потому что ей легче было думать, что она утратила память о целом годе, нежели признать всех своих близких обманщиками. Но ее собственное убеждение, ее внутреннее сознание ни мало не участвовали в этой вере. Она глядела на своего мужа и своего ребенка, не будучи в состоянии представить себе, каким волшебством достался «и этот муж, и как родила она ребенка»[8].

Ретроградная амнезия развивается часто у истеричных, эпилептиков, после травматических повреждений. Она вообще нередко следует за состояниями умоисступления, глубокого затемнения сознания и является как вторичное явление (сопутствующая амнезия).

Разбирая явления, которые наблюдаются при амнезиях вообще, мы можем заметить, что в некоторых случаях теряется или ослабевает так называемая память фиксации, т. е. способность сохранять следы; в других же случаях следы сохраняются, но теряется или уменьшается способность воспроизводить их из скрытого, латентного состояния и восстановлять в сознании, – теряется память восстановления. Нужно отметить, что в большинстве случаев расстраивается именно способность восстановления (воспоминания), а память фиксации сохраняется. Оттого иногда бывает так, что в течение известного периода больной как будто ничего не запоминает из совершающегося, а пройдет год или два, способность восстановления у него возвратится, и он вспомнит события, которые происходили в то время, когда он, казалось, ничего не запоминал.

Я наблюдал одного молодого человека, страдавшего алкогольным полиневритом, у которого в течение трех лет была чрезвычайно резкая антероградная амнезия: он буквально сейчас же позабывал все, что происходило с ним; так, он беспрерывно повторял одни и те же вопросы, забывая их тотчас же; можно было к нему подряд входить и здороваться, и он забывал, что он только что подавал руку и говорил с вами; он читал одну и ту же строчку без конца, забывая, что он уже ее прочитывал. Такая потеря памяти касалась всех событий и продолжалась в очень сильной степени более года. И вот по истечении года, когда больной стал понемногу поправляться, у него вдруг стали всплывать в сознании некоторые факты, которые имели место в течение протекшего наиболее тяжелого периода болезни: так, например, он вспомнил, что я приносил к нему сфигмограф, и описал довольно верно машинку. Воспоминания такого рода являлись отрывочно, неполно, иногда в искаженном виде, но они указывали на то, что и в тот период, когда больной, как казалось, решительно все забывал, – впечатления все-таки оставляли в его мозгу след, который впоследствии при восстановлении правильной мозговой деятельности мог давать и сознательные воспоминания.

К интересным формам расстройства памяти относится еще так называемая двойственная память. Примером такого рода явления может служить такой случай: одна девушка, проснувшись от продолжительного сна, внезапно потеряла память всей своей предшествовавшей жизни; она разучилась читать, не узнавала знакомых и т. п. Мало-помалу она вновь стала научаться всему, т. е. стала учиться читать (сначала по складам), писать, считать, узнавать предметы, окружающих ее лиц. Несколько месяцев спустя она впала вновь в глубокий сон и проснулась из него такой же, какой была до болезни: она обладала всеми прежними сведениями и воспоминаниями юности, но зато в это время совсем не помнила того, что было с ней в период болезни. Через несколько времени с ней опять случился глубокий сон, после которого она опять забыла то, что было в здоровый период, а вспомнила то, что было в первый приступ болезни. Такие перемены стали повторяться периодически. Таким образом, у нее явилось два состояния: в одном она помнила свое детство, родных, умела хорошо читать и писать, в другом – она не помнила своего детства, не помнила многих старинных знакомых и едва умела читать и писать. Если ее желали познакомить с кем-нибудь, то необходимо было представить ей это лицо во время обоих ее состояний. Такие состояния известны также под названием «двойственной личности». Описанием их мы особенно обязаны д-ру Азаму[9]. Не очень давно два французских врача Буррю и Бюро описали наблюдение, касавшееся одного молодого человека, у которого таких различных состояний было несколько, и можно было искусственно при помощи внушения и магнита переводить больного из одного состояния в другое; в каждом из своих состояний он помнил только то, что испытывал, находясь совершенно таким же, и не помнил того, что он воспринимал в других состояниях. Интересно, что в этом случае не только терялась память пережитых впечатлений, но и привычки больного сменялись, весь характер его становился иным; в одних состояниях он был скромен, уживчив, в других, наоборот, раздражителен, наклонен к обману и дурному, даже преступному поведению; поэтому-то такие состояния и носят название «двойственной личности»[10].

Под влиянием гипнотического внушения, впрочем, довольно нередко приходится видеть появление аналогичных изменений памяти.

Амнезия, касающаяся более или менее равномерно впечатлений всех категорий, называется общею амнезией. Кроме того, есть частичные амнезии, при которых теряется какая-нибудь специальная память. Как известно, у нас существует ряд, так сказать, специальных памятей: память зрительных впечатлений, память слуховых впечатлений, память слов. Специальная память, по-видимому, локализируется в определенных участках мозговой коры и по степени развития и тонкости строения этих участков бывает очень различна. Так, есть люди, отличающиеся необыкновенной зрительной памятью: их много среди художников; к числу их принадлежит Густав Доре, известный каррикатурист Пуаре (Каранд‘Аш). У знаменитых «счетчиков» также необыкновенно развита память – у одних зрительная, у других слуховая. Так, известный счетчик Диаманди может на память воспроизвести массу написанных на трех больших досках цифр; 25 букв он запоминает в их порядке менее чем за 1 минуту. Он производит в уме умножения многозначных цифр, извлечение корней четвертой степени и верно говорит остаток, выражающийся иногда в миллионных цифрах. У другого знаменитого счетчика Жака Иноди не так велика зрительная память, как слуховая, – он запоминает прочитанные ему числа и делает с ними вычисления. По-видимому, в связи с преобладанием той или другой памяти различные лица и более охотно мыслят то зрительными образами, то слуховыми.

Поражение специальной памяти – частичная амнезия – бывает довольно нередко главным образом при очаговых страданиях головного мозга. Так, например, известная из курса нервных болезней афазия, или потеря памяти слов, и глухота на слова (surditas verbalis) будет составлять один из видов частичной амнезии. Сюда же будут относиться случаи потери памяти зрительных представлений, при которых человек теряет способность запоминать и вспоминать зрительные образы. Крайне интересен случай такого рода, описанный проф. Шарко: у больного, отличавшегося прекрасной зрительной памятью, настолько сильной, что он, прочтя что-нибудь, мог представить себе почти всю страницу, вдруг развилась после инсульта полная неспособность узнавать образы. Он все понимал, мог хорошо считать, но решительно не мог, например, представить себе зрительный образ дома, дерева. Он знал, что такое башня, но представить ее себе был не в состоянии. Улицу своего родного города, по которой он много раз проезжал, он не узнавал: своих близких родных тоже не узнавал и каждый раз как бы удивлялся новым чертам их физиономий. Я тоже наблюдал одного больного, отличавшегося в здоровом состоянии прекрасной зрительной памятью, дававшей ему возможность, раз увидав кого-нибудь из своих воспитанников (он был инспектор училища), помнить и узнавать без ошибки. У этого больного после апоплексического инсульта не только исчезло это свойство, но он своих домашних мог узнавать лишь по голосу; если ему показывали портрет сына, то он наобум называл кого-нибудь, не узнавая сына. А между тем умственные способности его были в порядке, – он мог делать сложные математические вычисления; у него, по-видимому, исчезло только одно – способность зрительного узнавания. При этом само по себе зрение осталось. Он мог довольно хорошо видеть каждый предмет, но воспоминания, которые должны были присоединиться к этому зрительному образу, не присоединялись. Вскрытия в данном случае не было, но нужно думать, что поражение захватило у него ту область, в которой залегает задний сочетательный центр Флексига, т. е. теменную затылочную область полушарий.

Рассказывают аналогичные случаи по отношению к памяти слуха. Один ребенок, получив сильный удар в голову, оставался в бессознательном состоянии в продолжение трех дней; очнувшись, он позабыл все, что знал в музыке; ничто другое не было им утрачено.

В некоторых случаях исчезает память выученных поступков: больные теряют способность делать то, что прежде они хорошо делали. Я наблюдал одну больную, которая после приступа бессознательного состояния, по-видимому, зависевшего от капиллярного кровоизлияния в кору полушарий, решительно разучилась делать совершенно простые вещи, хотя и сохранила способность понимания окружающего и своего состояния. Не говоря уже о том, что она разучилась, например, заваривать чай, она даже не могла завязать простого узла: возьмет два конца платка, обводит их один около другого и после долгих усилий отказывается от непосильной задачи; я попросил ее надеть подвязку, – она стала бесплодно обводить ее вокруг ног. Застегнуть пуговицы она тоже не могла, – непременно перепутает. Между тем сами по себе движения у нее вовсе не были расстроены. Лишь понемногу, в течение многих месяцев стало наблюдаться улучшение и возвращение прежнего умения.

Все такого рода частичные амнезии зависят от поражения отдельных частей головного мозга и представляют большой интерес при изучении физиологического значения различных отделов мозговой коры.

Кроме гипермнезии и амнезии бывают еще довольно часто обманы памяти (парамнезия), при которых с большей или меньшей настойчивостью вторгаются в сознание образы, кажущиеся воспоминанием бывших когда-то событий. Сюда относятся различного рода явления.

Так, сюда относятся случаи, в которых больной имеет ложное ощущение воспоминания, присоединяющееся к созданиям его собственной фантазии. Он, например, говорит, что он хорошо помнит, что был в таком-то месте, виделся с таким-то лицом, а на самом деле этого не было. Ошибки памяти в таких случаях носят название ложных фантастических воспоминаний или фантастических псевдореминисценций. Иногда они достигают такой степени яркости, что больных решительно нельзя разубедить в том, что в действительности ничего подобного не было (галлюцинации и иллюзии памяти). Очень часто подобные ложные воспоминания являются в результате извращенного воспоминания о каком-нибудь событии, имеющем отдаленное сходство с тем, что утверждает больной, иногда же результатом смешения мыслей с фактами (в таких случаях больной только подумал о чем-нибудь, а ему помнится, что он уже это делал), смешений сновидений с действительностью; последнее особенно бывает у стариков. Под влиянием псевдореминисценций больные рассказывают про себя небылицы, иногда сочиняют про себя целые басни (конфабуляция). Псевдореминисценции последнего рода довольно часто бывают у истеричных больных, которые иногда рассказывают с чрезвычайной уверенностью и с мельчайшими подробностями о насилиях, будто бы совершенных над ними. У нас в клинике была больная, страдавшая истерическим психозом, которая начала рассказывать, что один из врачей клиники недавно объяснился ей в любви, на коленях умолял о взаимности. Она подробно рассказывала об этом, как о действительно бывшем факте, прибавляла, что ей крайне жаль врача, жаль расстраивать его семейную жизнь. Само собой разумеется, ничего подобного не было в действительности. Эта же больная вдруг вспомнила, как она отравила своего мужа, и очень живо описала всю сцену отравления. На самом деле ничего этого не было, но больная несколько дней мучилась, как будто она была настоящая преступница. Псевдореминисценции бывают и при полиневритическом психозе и сродных формах, когда больные довольно уверенно рассказывают небылицы о поездках, которые они делали в самое недавнее время, о лицах, с которыми встречались, о разговорах, которые вели, хотя решительно ничего подобного в эти дни не было; часто при этом действительные события очень давнего времени дают канву для ложных воспоминаний, относимых к настоящему периоду.

Псевдореминисценции бывают также при других болезнях, соединенных с истощением мозга, – при старческом слабоумии, при прогрессивном параличе. Иногда своеобразные ошибки памяти бывают при спутанности и маниакальных состояниях: так, в окружающих их лицах такие больные видят прежних своих знакомых, обстановка больницы отождествляется в их сознании с какой-нибудь прежней обстановкой, что вызывает со стороны больных неправильные поступки. Я должен прибавить к этому, что ошибками памяти обусловливаются иногда такого рода утверждения больных и их поступки, которые для поверхностного наблюдателя кажутся результатом лживости. Это бывает нередко у детей, у истеричных и некоторых дегенератов.

К ошибкам памяти относится также своеобразное явление, которое могут наблюдать у себя и многие здоровые лица: это – то, что иногда вдруг, переживая какое-нибудь событие, мы ощущаем, что мы испытывали уже эти впечатления, что это – буквальное повторение чего-то, бывшего когда-то ранее. Это ощущение продолжается несколько секунд или минут, потом исчезает. Такое явление бывает у неврастеников и у людей, утомленных умственной работой. Это – так называемые идентифицирующие псевдореминисценции, по терминологии Крепелина, или «двойственные воспоминания» – других авторов. Оно бывает и у совершенно здоровых, большей частью молодых лиц, а иногда и у душевнобольных. Вот как рассказывает о таком состоянии один больной, бывший под наблюдением доктора Зандера: «Когда я с кем-нибудь говорю или что-нибудь вижу, то я чувствую, что это уже со мною было: это, – говорю я себе, – ты уже видел, слышал, это ты уже делал; например, читаю я что-нибудь из газет про войну, про поход (дело было во время франко-прусской войны), – я чувствую, что я уже это же самое когда-то читал. Тогда у меня является тоскливая тяжелая мысль: как же, когда я это мог читать?» – А между тем и эта газета, и все окружающие обстоятельства были точь в точь такие и прежде, как будто я все это слышал или читал приблизительно с год тому назад… Один раз я лежал в постели, пришел К. и сказал, что Мюллер умер. Тогда вдруг у меня явилась мысль: ”ведь Мюллер уже один раз помер… Господи, ведь не может же он два раза умереть”. Я это сказал, и сейчас же у меня явилось ощущение, что и это все точь-в-точь так же было: я лежу в постели, К. говорит, что Мюллер умер, а я ему отвечаю совершенно то же: “как же Мюллер может два раза умереть?”»[11].

Такого рода явления наблюдаются иногда у эпилептиков перед появлением припадка и составляют его предвестник.

5. Чтобы закончить обзор количественных расстройств, касающихся умственных операций, мы должны сказать еще о расстройстве воображения или фантазии. Нормальному человеку свойственна известная норма воображения. Правда, воображение у одних лиц бывает сильнее, у других слабее, но все-таки существуют и в этом отношении известные нормальные границы. Под влиянием болезни способность воображения может очень усилиться, что обнаруживается в том, что все образы воспроизводятся рельефнее и живее, а также и в том, что больной чрезвычайно легко фантазирует и поддается сам своему воображению, нередко принимая воображаемое за действительность.

Это бывает, например, при мании, когда больные, поддавшись приятному возвышенному самочувствию, воображают себя выше своего действительного положения и доходят до приписывания себе небывалых званий и состояний. Усиление воображения бывает также при истерии, при состояниях экстаза, при детских и юношеских психозах, иногда при первичном помешательстве (паранойе), при ипохондрии и первых периодах прогрессивного паралича. Наоборот, во многих формах душевных болезней способность воображения ослабляется и даже совсем исчезает. Последнее бывает при ступоре, глубоком слабоумии и вообще при явлениях общего упадка душевной деятельности.

Очень часто усиленная работа фантазии, присоединяясь к воспоминаниям о действительных событиях или к каким-нибудь ощущениям, дает основание для развития тех псевдореминисценций, о которых было сказано при изложении расстройств памяти. Так, больной, перенесший тяжелую физическую болезнь и, вспоминая смутно о грозившей ему опасности умереть, создает целый ряд образов, касающихся похорон какого-нибудь знакомого, рассказывает подробно о том, как он ездил на похороны, с кем встретился там, с кем разговаривал. Такого рода фантастические рассказы бывают часто при полиневритическом психозе, при старческом слабоумии, при алкоголизме, при некоторых органических психозах. Они нередки при истерии; при истерии иногда является непреодолимое побуждение к фантазированию, причем продукты фантазии выдаются за действительность. Отсюда являются проявления симптомокомплекса своеобразной патологической лживости (Pseudologia phantastica). Этот симптомокомплекс встречается, впрочем, не при одной только истерии, а также у некоторых дегенератов. Как у истеричных, так и у дегенератов она может давать повод к целому ряду недоразумений и даже ложных обвинений и судебных процессов. Иной раз она соединяется со страстью к приключениям; в таких случаях больные, увлеченные своей фантазией, выдают себя не за тех лиц, кто они в действительности, и появляются в различных самозванных ролях, чаще всего в ролях важных лиц, ревизоров, известных врачей; они сочиняют самые разнообразные истории, вводят многих в заблуждение и обусловливают целый ряд трагикомических положений.

История одного из таких самозванцев описана в «Вопросах нервно-психической медицины»: молодой человек проехал по всему югу России, выдавая себя за врача-ревизора, устраивая консультации, производя дознания, приказывая устраивать себе торжественные встречи и проводы, принимая различного рода благодарности, пока, наконец, после многих проделок не был уличен в обмане и не был помещен для испытания в психиатрическую больницу. Очень часто при этом совсем нет корыстных побуждений. Я знал одного молодого человека из очень состоятельной семьи, который при таких приключениях совершенно бескорыстно и только для самого себя изображал из себя кондуктора поезда, производил самые точные вычисления часов и минут встречи поездов по дорогам, по которым ему во время его приключений приходилось проезжать, расписывался в своей записной книжке так, как должен расписываться кондуктор на железной дороге, испытывал в течение нескольких месяцев все неудобства кондукторской деятельности и затем после многих лишений возвращался домой к сильно беспокоившейся о нем семье.

У других больных усиленное фантазирование проявляется в своеобразных актах творчества, в писании литературных произведений, стихотворений и пр. Эти произведения часто поражают странными сопоставлениями, указывающими на особенности в сочетании идей, на яркость фантазии и на нежелание стесняться общепринятыми рамками. Многие из таких произведений по содержанию и по форме вполне литературны, некоторые чрезмерно вычурны, символистичны, некоторые совсем бессмысленны. В моей коллекции есть, например, одно стихотворение, написанное одним очень деловым и предприимчивым коммерсантом в состоянии полуострой паранойи (paranoia hyperphantastica).

Вот еще образец литературных произведений того же больного:

«Сейчас я был в кабинете, где налево впереди сердце больное любовь материнскую напоминает. И показалось моим глазам, треугольник розовый летел, потом пятиугольник. И в третий раз как бы шестиугольный сапфир. А на западе солнце горит и люди крест несут вправо. А чиновник пошел налево. Высокую даму приглашают во дворец, чиновник пошел налево. А огненное солнце между деревьями палит и полетели птички налево»[12].

Во время болезни у этого больного вообще была очень сильная наклонность к фантазированию и символизированию, что кроме литературных произведений проявлялось в его рисунках, фигурах, выпиливаемых из дерева, и т. п. По выздоровлении все это совершенно прошло.

По своему характеру некоторые стихотворения больных очень напоминают стихотворения модных поэтов-символистов, из среды которых, кстати сказать, некоторые представляли несомненные психопатические особенности.

Патологическая фантазия проявляется у душевнобольных и в характере их письма: многие в середине писем ставят символические фигуры, разные знаки; некоторые рисуют аллегорические картины, строят странные модели, выдумывают слова, иногда создают свой язык.

Среди произведений искусств можно не особенно редко найти ясно выраженные проявления болезненной фантазии авторов или художников с особенностями, могущими до некоторой степени уяснить патологические явления, наблюдаемые и в клинике.

Здесь кстати прибавить, что литература и художественные произведения имеют вообще большое значение в изучении проявлений патологии душевной жизни. Многие из этих проявлений замечались, описывались или обрисовывались в характерных чертах выдающимися писателями и художниками благодаря той чуткости, с которой даровитые представители искусства воспринимают действительность. Конечно, в этих изображениях попадаются и неправильности, но некоторые черты поразительно верны и, так сказать, опережают медицинские наблюдения.

Наблюдая различные случаи, при которых являются все описанные расстройства в интеллектуальной деятельности, мы может прийти к заключению, что во многих случаях, когда есть расстройство в количестве идей, в быстроте течения идей, в связности хода мышления, в памяти и пр., у больного бывают заметны только количественные расстройства в познавательной деятельности: он не говорит ничего такого, что прямо противоречило бы действительности, а между тем он все-таки представляет очень резкие признаки расстройства умственной деятельности. Но иногда и на основании вышеописанных расстройств бывают и качественные изменения, т. е. расстройства в содержании представлений. Это, например, бывает при тех расстройствах памяти, при которых человек смешивает свои сны с действительностью; это же бывает при усилении воображения, когда больной увлекается своими фантазиями и принимает их за действительность.

Но особенно резко бывает изменение в содержании интеллектуальной деятельности при качественных изменениях восприятий, при неправильности их образований и при качественных изменениях в мыслях (идеях).

Качественные изменения в восприятиях и мыслях могут быть различными вообще. Во-первых, может быть качественное расстройство в восприятиях и мыслях вследствие непропорциональности в отдельных составных элементах, из которых слагаются психические акты восприятия и мышления, чрезмерного увеличения или уменьшения одного какого-нибудь элемента относительно других, а во-вторых, могут быть совершенно извращенные, ложные восприятия или ложные мысли.

Соответственно этому мы имеем такие категории качественных расстройств в сфере интеллектуальной деятельности.

1. Качественные расстройства восприятий:

а) неправильные восприятия, образующиеся вследствие несоразмерности в отдельных составных частях акта восприятия (несоразмерные восприятия),

б) ложные восприятия или обманы чувств (галлюцинации и иллюзии).

2. Качественные расстройства в мыслях или идеях:

а) несоразмерные мысли – так называемые «навязчивые идеи»,

б) ложные мысли (или бредовые, нелепые идеи).

а) Несоразмерные восприятия. Качество восприятия имеет очень большое значение для душевной жизни. Мы знаем из самонаблюдения, что те впечатления, которые мы непосредственно воспринимаем нашими органами чувств, дают направление мыслям и часто определяют собой наши чувства и поступки. Поэтому болезненные изменения в условиях акта восприятия имеют большое значение в патологии душевных болезней.

Главными условиями для образования восприятий являются: с одной стороны, деятельность органов чувств и образование ощущений, а с другой – деятельность внимания.

Процесс восприятия находится в теснейшей зависимости от органов чувств и от процесса образования ощущений, а потому различного рода болезненные расстройства в области физической чувствительности и неправильность в образовании ощущений отражаются и на восприятиях. Начнем с болезненных расстройств первого рода.

Всякие чрезмерно сильные или чрезмерно долгие необычные сенсориальные раздражения оказывают влияния на процесс восприятий. Преобладание ощущений какого-нибудь одного рода или чрезмерная сила и постоянство каких-нибудь отдельных ощущений действуют на содержание умственной деятельности, изменяя направление мысли и вызывая преобладание тех или других идей. Часто существование неумолкаемого шума в ушах, искр в глазах, различных парестезии, наличность необычного раздражения вкусовых и обонятельных нервов наполняют сознание односторонними восприятиями. Существование каких-нибудь постоянных болевых ощущений, например болезненности в области межреберных нервов у неврастеников, усиленного ощущения биения сердца, приковывает к себе внимание, порабощает мысль, заставляя думать о возможности болезни сердца и постоянно опасаться умереть от разрыва сердца. Аналогичные явления бывают очень часто.

Отсюда ясно, что те или другие расстройства физической чувствительности имеют большое значение в патологии душевных болезней, и, расспрашивая душевнобольного, нужно по возможности ясно представить себе, какие расстройства чувствительности у него существуют, какого рода болезненные ощущения он испытывает и какое влияние имеют они на содержание мыслей больного.

В процессе образования восприятий из ощущений кроме главного ощущения, вызываемого воздействием внешнего стимула на соответствующий отдел органов чувства, играют довольно большую роль побочные ощущения, являющиеся, так сказать, по иррадиации. Мы знаем хорошо, что, например, при страдании зуба может чувствоваться по иррадиации боль в различных ветвях тройничного нерва; при желчных камнях нередко по иррадиации боль распространяется в области левых межреберных нервов, вызывает боль в стороне сердца и порождает представления о страдании сердца. Такого рода распространение болевого ощущения по иррадиации имеет бесспорное значение для многих душевнобольных, вызывая те или другие ложные идеи в зависимости от характера болезни.

Кроме такого рода однородных сенсориальных иррадиаций существует еще распространение ощущения с одного органа чувства на другой. Так, за последние 25 лет было обращено особенное внимание на то, что некоторые люди при восприятии слуховых впечатлений испытывали не только соответствующее звуковое ощущение, но и какое-либо зрительное, цветовое. Это так называемое audition coloree (цветовой слух). Очень характерно это явление было у некоего Нюссбаумера[13], который сделал о себе самом доклад в Венском медицинском обществе. С ранней юности у него и у его брата с каждым звуковым ощущением появлялось определенное, этому звуку присущее цветовое ощущение. Некоторые звуки доставляли ему удовольствие не столько сами по себе, сколько потому, насколько были красивы вторичные цветовые ощущения. При дальнейших наблюдениях оказалось, что людей, подобно Нюссбаумеру, имеющих вторичные цветовые ощущения восприятия вслед за звуковыми, довольно много. Большей частью они принадлежат к числу лиц, неуравновешенных, с усиленной или болезненной фантазией. Большинство из них уверяет, что каждый гласный и согласный звук вызывает особенное, вполне реальное ощущение. Так, а, например, – желтый цвет, е – белый, i – голубой и пр. У других лиц ассоциация ощущений иная.

Вторичные цветовые ощущения, являющиеся по иррадиации, называются иногда фотизмами. Аналогично им бывают фонизмы, т. е. вторичные звуковые ощущения, но они гораздо реже. Они вызываются или сильными световыми ощущениями, или резкими осязательными; вторичные ощущения других чувств тоже бывают. Локализируются вторичные ощущения или прямо в соответствующей области органов чувств, или во внешнем мире, иногда внутри головы. У собственно душевнобольных такого рода вторичные ощущения (восприятия) бывают редко, но тем не менее иногда, по-видимому, бывают и при недостаточности критики больного могут дать повод к образованию ложных идей и галлюцинаций (так называемых рефлекторных галлюцинаций).

Кроме органов чувств и ощущений в деле развития восприятий играет большую роль и акт внимания. В самом деле сами по себе ощущения иногда вызывают слишком бледные представления, не переходящие порога сознательности, а остающиеся всецело в бессознательной области. Переход ощущений в сознательные восприятия много зависит от того, с какими представлениями, находящимися в запасе нашего интеллекта, они сочетаются. Всем известен тот факт, что незнакомый с какой-нибудь группой явлений совсем не замечает их, несмотря на то что получает соответствующие ощущения. Неопытный в гистологических исследованиях студент совсем как бы и не видит под микроскопом того, что видит гистолог. Для того чтобы он увидал, нужно ему сказать или даже нарисовать то, что он должен видеть. Когда мы смотрим на так называемую «загадочную картинку», мы часто решительно не в состоянии увидать ту фигуру, которая составляет предмет загадки, а когда нам ее укажут, мы с ясностью отличаем ее и удивляемся, как не заметили ранее. На этом психологическом свойстве основан и успех многих фокусов: мы воспринимаем почти исключительно то, к чему подготовлены. Подготовление же нашего интеллекта к восприятию обусловливается, между прочим, направлением ассоциации идей, зависящим в свою очередь в значительной степени от того, что называется вниманием. Отсюда становится ясно, насколько состояние внимания отражается на качестве наших восприятий.

Под влиянием одностороннего внимания человек часто не замечает очень сильных впечатлений и воспринимает, наоборот, очень слабые, если только они входят в круг того, чем он в данную минуту занят. Вследствие этого во время болезни под влиянием чрезмерно напряженного внимания человек часто имеет сознательные восприятия от таких ощущений, которые в нормальном состоянии не сознаются; так, мнительный человек чувствует целый ряд ощущений от внутренних органов, не доносящихся до сознания при обычных условиях, чувствует биение сердца, жар, боль без какого-либо соответствующего действительного раздражения. Иногда вследствие болезненного направления внимания, обусловленного какой-нибудь эмоцией или предвзятой идеей, больной самые обычные ощущения воспринимает извращенно. Так, например, при белой горячке, когда рядом с чувством страха и ожиданием неприятности существуют невралгические боли в ногах, больные часто кричат, что их кусают собаки: у них ощущение боли вызывает неправильное восприятие укуса собакой. Аналогичных явлений у душевнобольных приходится наблюдать чрезвычайно много. Они, впрочем стоят уже бок о бок с так называемыми обманами чувств и часто переходят в их область.

б) Ложные восприятия. Обманы чувств (галлюцинации и иллюзии). Обманы чувств составляют одно из самых частых и чрезвычайно важных болезненных явлений у душевнобольных. Обманами чувств, или мнимоощущениями, или, иначе, галлюцинациями в широком смысле слова называется появление в сознании представлений, соединенных с ощущениями, соответствующими таким предметам, которые в действительности в данную минуту не производят впечатления на органы чувств человека. Так, галлюцинирующий может видеть перед собой знакомого, которого совсем нет в это время налицо, слышать пушечные выстрелы, которых не существует, и т. д. В сущности, всякая галлюцинация происходит из сочетания какого-нибудь представления, восстановившегося в сознании (образного воспоминания) с ярким чувственным впечатлением. Это есть репродукция, мысль, одевшаяся в яркую чувственную оболочку, или, как выразился французский психиатр Лелю, «галлюцинация есть идея, проицированная наружу». Действительно, очень нередко больные сами замечают близкое соответствие их мыслей с галлюцинациями; некоторые прямо говорят так: «Подумаю я о чем-нибудь и сейчас услышу, как мне кто-то отвечает на мою мысль». Отсюда понятно, что есть некоторое основание смотреть на галлюцинации как на такие явления, при которых мысль проецируется во внешний мир, одеваясь в сенсориальную оболочку.

В патологии душевной жизни галлюцинации играют очень важную роль. Они наблюдаются очень часто и представляют чрезвычайное разнообразие как по своему качеству, так и по своему происхождению и по влиянию на мысли и поступки больных.

Различие галлюцинаций прежде всего определяется органами чувств, с которыми они связаны, а затем по своему содержанию и по напряженности. Галлюцинации могут быть в области всех органов чувств. Так, могут быть зрительные галлюцинации. По содержанию они очень разнообразны: больной, например, видит очень ясно демонов или страшных животных, видит святых, бога, богородицу, видит свет небесный; или он видит пламя, ад, или перед ним рисуются чудные ландшафты, к нему подходят его знакомые; иногда, проходя по улице, он видит, как от него отворачиваются, плюют, делают ему гримасы; при белой горячке часто видятся мелкие звери, бегающие мыши, чертики, паутина, страшные или хохочущие физиономии и т. п. Иногда предметы представляются как силуэты, т. е. темные, иногда же – окрашенные в соответствующие цвета и совершенно рельефные, как живые. Один больной, алкоголик, уверявший на лекции, что на дереве перед окном аудитории сидит чертик, говорил потом: «Профессор, должно быть, близорук, – так ясно было видно, а он говорит, что ничего нет». Иногда предметы, находящиеся за галлюцинаторными образами, не видятся больным, иногда же галлюцинаторные образы просвечивают и видятся как «прозрачные привидения» или «тени». Иной раз видимые предметы совершенно такие, какие бывают в природе; иной же раз представляют странные сочетания по форме и цвету, например синий воробей, зверь с крыльями и пр. Иной раз при скошении глаз видимые образы удваиваются, как и настоящие предметы; иногда они видятся лишь одним глазом, а другим не видятся (односторонние галлюцинации).

Аналогичные явления могут быть и в области слуха. Больной слышит голоса; эти голоса иногда его ругают, оскорбляют, иногда хвалят. Иногда он слышит, как перешептываются за стеной, под полом или над потолком, сговариваются его убить; часто слышатся стоны родных и знакомых, очень нередко слышатся пушечные выстрелы, гром и т. п. Очень часто голоса ведут целые разговоры, сообщают больному интересные и смешные вещи, иногда переругиваются между собою, сговариваются что-либо сделать с больным, иногда отвечают больному на его мысли, подсказывают ему, что нужно говорить. Иногда они ясны, отчетливы, близки; иногда – глухи, больной слышит их как бы через телефон. Иногда слуховые галлюцинации бывают односторонние, т. е. слышатся только с одного уха. Иногда бывает, что с одного уха слышатся только приятные вещи (восхваления и предсказания о величии, святости), а с другого – только неприятные (угрозы, оскорбления).

Обманы чувств со стороны осязания выражаются в различных ощущениях в коже: больной чувствует на теле электричество в виде покалывания, дуновения; иногда ему кажется, что его кусают собаки, звери; иногда чувствует, что его режут ножами, жгут, иногда чувствует ледяной холод.

Обманы чувств в сфере обоняния заключаются в ощущении ложного запаха. Так, часто больные утверждают, что они разлагаются, что от них пахнет или что они находятся среди покойников, потому что слышат трупный запах; многие больные определяют чувствуемый ими запах особыми терминами, например тлетворный запах, запах «дьявольский»; другие больные чувствуют удушливый запах, вследствие чего заключают, что их хотят одурманить, третьи – запах очень приятный – кипариса, ладана, духов.

В области вкуса обманы чувств выражаются в ощущении металлического вкуса или какого-нибудь отвратительного вкуса «мертвечины». Очень часто эти обманы чувств служат поводом к отказу от пищи.

В области мышечного чувства тоже могут быть обманы. Больной чувствует, что им кто-то движет, что его кто-то побуждает, толкает, заставляет принимать различные позы, что его руки и ноги движутся не по его воле, а под влиянием какой-то посторонней силы, что вдруг он делается или необыкновенно тяжел, или необыкновенно легок. Точно так же и окружающие предметы как будто изменяются в своем весе.

Обманы чувств нередки и в области общего чувства; тогда больные жалуются на то, что внутри их кто-то сидит, копошится (что нередко ведет к ложной идее о беременности); или чувствуют жжение внутри, что ведет к идее о том, что внутри находится демон или адский огонь. Очень нередко ощущение какого-то общего вихря, вследствие чего больному кажется, что он куда-то уносится с земли.

Нередки обманы полового чувства, при которых больные испытывают сладострастные ощущения, акт coitus’a.

Все эти явления бывают очень разнообразны по степени своей интенсивности. Они иногда бывают чрезвычайно интенсивны; с большим напряжением (иногда с гораздо большим, чем реальные восприятия) вторгаются они тогда в сознание и подчиняют себе внимание настолько, что все содержание душевной жизни определяется характером обманов чувств. В других случаях они, напротив, бледны, неинтенсивны; больной может отвлекаться от них, и тогда они не имеют такого влияния на все содержание душевной жизни больного.

Кроме различия по органам чувств, по содержанию и по напряженности обманы чувств различаются еще и по своему происхождению, по отношению своему к действительным, предметным раздражениям. Так, со времен французского психиатра Эскироля разделяют их на галлюцинации в собственном смысле слова и на иллюзии. Различие между ними такое, что подкладкой для иллюзии всегда служит какое-нибудь действительное раздражение органов чувств, неправильно воспринятое; галлюцинация же в собственном смысле слова может явиться без всякого периферического раздражения органов чувств. Так, если больной, слыша свисток паровой машины, слышит в этом свистке слова, то это будет иллюзия; или если, смотря на свет от лампы, он видит сияющего ангела, то это будет тоже иллюзия. Если же больной слышит голос среди полной тишины, то это будет галлюцинация в собственном смысле слова. Иллюзии суть извращенные «предметные» восприятия, ложноощущения, галлюцинации же «беспредметные» – мнимоощущения.

Иллюзии, так же как и галлюцинации, бывают во всех органах чувств. Отличить, что у больного существует иллюзия или галлюцинация в тесном смысле слова, иногда очень трудно. В некоторых случаях с очевидностью можно доказать, что у больного иллюзия, например, когда он в отдушнике видит страшное лицо или в карканье вороны ясно слышит ругательные слова; но доказать, что у больного существуют истинные галлюцинации, всегда довольно затруднительно. Как одно из доказательств иллюзорного характера зрительного ложного восприятия служит иногда удвоение его при скошении зрительных осей. Осязательные, обонятельные и вкусовые ложные восприятия большей частью бывают иллюзорного происхождения, а не чистые галлюцинации.

Кроме собственно галлюцинаций и иллюзий к галлюцинаторным явлениям относятся также так называемые псевдогаллюцинации (по терминологии талантливого, преждевременно скончавшегося русского психиатра Кандинского), или психические галлюцинации (название французского психиатра Бейарже). Различие между этими галлюцинаторными явлениями и истинными галлюцинациями такое: при истинной галлюцинации человек слышит или видит то, что ему представляется, так, как будто то, что он слышит или видит, находится в виде реального предмета вне его, в окружающей среде; больной на вопрос: «как он видит», – обыкновенно отвечает, что он видит так же, как бы предмет находился перед ним. При псевдогаллюцинации больной говорит, что он не видит вещи внешним оком, а умственным; или если дело касается псевдогаллюцинации слуха, то он говорит, что слышит как бы внутренним ухом. Отсюда ясно, что псевдогаллюцинации довольно близки по своему свойству к репродукциям воображения, т. е. к продуктам фантазии, но таким, которые являются не произвольно (не по воле больного), а помимо его воли, самобытно, и притом часто неотвязчиво преследуют сознание.

Псевдогаллюцинации (Кандинского) бывают почти исключительно в области зрения и слуха, изредка в области осязания. В области осязания они испытываются в виде представления о том, что кто-то стоит подле больного и готов до него дотронуться. При псевдогаллюцинациях зрения больному рисуются как картины (но картины, в действительность которых он вполне верит), ландшафты, фигуры, образы святых; они часто окрашены в яркие цвета, иногда движутся, производят целые сцены, меняются. Иногда больные сами называют их «видениями», хотя все-таки считают, что происхождение их не зависит от самих больных. Они локализируются или во внешний мир, или иногда внутрь головы больного, как будто он видит глазами назад.

При псевдогаллюцинациях слуха больной ощущает в своей голове слова, разговоры, – он говорит обыкновенно, что звука не слышит, но ясно воспринимает слова, которые находятся то в его голове, то в животе, в горле и других частях тела. Большей частью больные уверяют при этом, что им вкладывают «чужие» мысли, что им говорят через какие-то особые аппараты. Иногда при этом больные чувствуют, что слова как будто локализируются в их языке, испытывают мускульные ощущения, сопутствующие говорению, и уверяют поэтому, что их «заставляют» произносить мысли, которые им «вкладывают». Иногда эти «чужие» мысли циничны, грязны, кощунственны, и потому больные крайне смущаются, будучи уверены, что все слышат эти мысли, так как они «точно звучат» или так как слова, соответствующие мыслям, непроизвольно произносятся ими самими. Иногда и действительно больные чувствуют непреодолимую потребность произносить «чужие» или свои мимолетные мысли и потому время от времени производят губами и языком движения, как при говорении, или тихо шепчут. Больные часто объясняют это тем, что у них каким-то механизмом «вытягивают» мысли. По взгляду некоторых новейших авторов (например, Сегла), слуховые псевдогаллюцинации могут быть рассматриваемы как беспредметные ощущения из области чувствований, сопровождающих процессы движения, почему и заслуживают название двигательных галлюцинаций (hallucinations motrices). В самом деле беззвучные «чужие» слова, ощущаемые внутри, можно рассматривать как галлюцинацию или иллюзию того ощущения, которое сопровождает внутренний образ слова (parole interne), а ложное ощущение говорения можно рассматривать как иллюзию мышечного чувства, локализирующуюся в области мускулов, участвующих в произношении слов. Вообще, по моему мнению, псевдогаллюцинации как зрения, так и слуха суть иллюзии общего чувства, именно – иллюзии тех ощущений, которые сопровождают процессы мышления (соединенного по большей части с особым мускульным ощущением, соответствующим акту внимания) и центробежные процессы душевной жизни (стремление мысли выразиться в двигательном акте, т. е. в слове, жесте, мимических движениях).

Галлюцинации, иллюзии и псевдогаллюцинации могут быть простые и сложные (комбинированные). Сложными галлюцинациями называются такие, в которых в одном ложном восприятии сочетаются галлюцинации различных родов. Так, больной, например, видит говорящую фигуру (зрительная галлюцинация) и слышит соответствующие слова (слуховая галлюцинация).

Таким способом комбинироваться могут между собою и галлюцинации, и иллюзии, и псевдогаллюцинации. Иногда комбинация развивается лишь постепенно; так, сначала больной долгое время видит лишь фигуру, а потом уже слышит, как эта фигура говорит.

Причиной появления обманов чувств бывает чаще всего душевная болезнь или отравление ядами (атропин, гашиш, опий и др.). Собственно галлюцинации и псевдогаллюцинации бывают почти исключительно у душевнобольных; иллюзии же бывают нередко у совершенно здоровых лиц. Я не говорю уже о чисто физических иллюзиях (преломление палки в воде и т. п.) или физиологических (искры в глазах), но и психические иллюзии очень часты; при страхе и ожидании дерево принимает форму человека, путникам в пустыне кажутся деревья, верблюды. Известны случаи, как целые группы людей поддаются одинаковым иллюзиям; например, описывают такое событие: вся команда одного парохода приняла плавающий по волнам чурбан за идущего по волнам умершего корабельного повара. При массовой психической эпидемии, бывшей не очень давно в Италии, множество народу видело на небе мадонну.

Но и истинные галлюцинации бывают не исключительно у душевнобольных. У многих известных в истории личностей бывали единичные галлюцинации. Так, известно, что Лютер во время утомления и волнения от прений с религиозными противниками имел галлюцинацию дьявола. Гёте как-то в пути увидал самого себя. Спиноза тоже имел галлюцинации. Но во всяком случае истинные галлюцинации у людей здоровых составляют явление случайное и наблюдаются большею частью при волнении, утомлении и беспокойстве. Нужно, однако, прибавить, что и у совершенно здоровых лиц галлюцинации легко вызываются гипнотическим внушением (как в состоянии сна, так и без признаков сна). В этом отношении есть субъекты весьма впечатлительные, которым галлюцинации всякого рода внушаются весьма легко. Так, одной особе достаточно было сказать, что на чистой четвертушке бумаги нарисован чей-нибудь портрет, и она начинала видеть этот портрет; мало того, если потом эту четвертушку перемешать с другими, тоже чистыми, она все-таки узнавала верно ту, на которой ей было внушено видеть портрет. Если ей внушали, что на бумаге лежит монета, она не только видела ее, но и ощупывала выпуклости. Такого рода внушенные галлюцинации могут быть положительные и отрицательные; отрицательной галлюцинацией называется внушенная невозможность воспринимать какой-нибудь предмет, действительно существующий; так, можно внушить, чтобы субъект, подвергающийся эксперименту, не видал кого-нибудь из присутствующих, не слышал его голоса, хотя всех остальных он будет видеть и слышать. Хотя таким образом истинные галлюцинации и псевдогаллюцинации могут быть и у здоровых людей, но они по преимуществу наблюдаются у душевнобольных.

При всякой душевной болезни возможны обманы чувств, но при одних они бывают реже, при других чаще. Особенно часты они при белой горячке, также при так называемой дизнойе или бредовой форме бессмыслия (остром галлюцинаторном помешательстве) и при первичном помешательстве (паранойе). По исследованию американского автора Мансона, на 1339 душевнобольных он нашел обманы чувств в 381 случае; наиболее часты оказались обманы чувств зрения (128 случаев галлюцинаций и 63 иллюзии), несколько реже – слуха (128 галлюцинаций и 10 иллюзий), гораздо реже обоняния (48 иллюзий и 1 галлюцинация), вкуса (27 галлюцинаций и иллюзий), осязания (6 галлюцинаций и 19 иллюзий), общего чувства (36 иллюзий), генитальных (32 иллюзии). Эти указания, конечно, не могут быть приняты как вполне достоверные вследствие трудности вопроса, но все-таки они имеют хотя бы относительное значение.

При каких болезнях какие обманы чувств преобладают – это мы увидим впоследствии при изложении отдельных форм душевных болезней; теперь я ограничусь лишь общим положением, что при острых психозах в начале душевных болезней бывают и зрительные, и слуховые галлюцинации, но несколько преобладают зрительные; при хронических же и затянувшихся формах преобладают слуховые. Обонятельные галлюцинации и иллюзии особенно часто бывают при психозах, осложненных половыми аномалиями (например, мастурбацией) или развившихся в периоде полового развития.

По своему содержанию обманы чувств большей частью соответствуют настроению больных; они страшны и мрачны при меланхолии, нередко приятны или смешны при экспансивном настроении. Часто, как я сказал в начале изложения главы о галлюцинациях, многие больные говорят, что слышат в них повторение своих мыслей, но из этого не следует, что всегда то, что является в виде галлюцинаторного образа, соответствует желанию больного. Наоборот, очень многое, что больной видит и слышит, противоречит «его» мыслям и желанию, является прямо как контраст тому, что больной в это время думает, и возникает лишь в силу бессознательной ассоциации с тем, что в данную минуту занимает сознание больного, а потому и поражает его как нечто чуждое, странное. Иной раз в течение душевной болезни обманы чувств являются как постоянный признак, иной раз как частое эпизодическое, иногда как редкое явление. Иногда они бывают только в известное время дня. Так, у некоторых они бывают перед засыпанием (гипнагогические галлюцинации); у некоторых галлюцинации являются, когда они привыкнут к месту и обстановке, а при переводе в новое помещение на время затихают. Иногда они связаны с какими-нибудь впечатлениями. Так, бывает, что больной при встрече с определенным лицом слышит брань, а при встрече с другим не слышит или слышит слова: «не ешь», когда ему подают кушанье, или при чтении про себя – слышит, как какой-то голос произносит то, что он читает. Это так называемые рефлекторные галлюцинации. Иногда галлюцинации прекращаются, когда больные чем-нибудь заняты, работают или ведут разговор. Иногда же, наоборот, галлюцинации являются, когда больной начинает читать и разговаривать; ему слышится, как кто-то повторяет то, что он говорил, или возражает на его мысли, или перебивает, передразнивает его (так называемые функциональные галлюцинации). Иногда галлюцинации присоединяются главным образом к какому-нибудь одному занятию. Я знал нескольких больных, которым при чтении про себя слышалось буквально все то, что они читали, точно кто-нибудь повторял то, что они только что прочли.

Обманы чувств воспринимаются больными большею частью как реальные, действительно существующие явления. Один больной так говорил психиатру Лере. «Я слышу голоса, потому что слышу их; как это делается, я не знаю, но они для меня так же явственны, как ваш голос; если я должен верить в действительность ваших слов, то позвольте же мне верить и в действительность слов, которые я слышу, потому что как те, так и другие для меня в равной степени ощутительны»[14]. Веря в реальность галлюцинаторных восприятий, больные, однако, часто по каким-то особенным признакам отличают их от действительных предметных. По всей вероятности, главным признаком, по которому субъективно различаются галлюцинаторные восприятия от действительных, служит особая эмоция, сопровождающая первого рода восприятия; некоторые больные прямо говорят, что «голоса» их особенно раздражают, гораздо более, чем та речь, которую они слышат в обыкновенном разговоре, и раздражают не только по содержанию, но и по какому-то особенному оттенку, сопровождающему самые звуки. Может быть, благодаря большей интенсивности эмоциональной ассоциации галлюцинации и оказывают большее влияние на содержание мыслей и поступки больных, чем действительность. Некоторые больные – правда, сравнительно немногие и не во всякое время, большею частью в начале болезни и в конце ее – сознают, что они составляют проявление болезни (так называемые сознаваемые галлюцинации), но и это сознание чаще какое-то двойственное, неуверенное.

Само собою разумеется, что обманы чувств имеют чрезвычайно большое влияние на содержание душевной деятельности. Под влиянием их часто у больных создается совершенно неправильное представление об окружающих их явлениях, создаются так называемые ложные идеи. Одни больные, слыша угрозы, видя приготовления к казни, мучаются ожиданием страданий; другие, слыша восхваления, считают себя высокопоставленными или святыми людьми; третьи, чувствуя в пище запах «мертвечины», думают, что их кормят трупами замученных родственников. Псевдогаллюцинации слуха дают богатую почву для развития бредовых или нелепых идей, например, о том, что у них в голове проведены телефоны, что у них какими-то аппаратами вытягивают слова или заставляют звучать их мысли, что их гипнотизируют и в этом состоянии подчиняют чужой власти. Под влиянием галлюцинаций развивается очень озлобленное, враждебное отношение к окружающим людям: больной, например, слыша постоянно, как его оскорбляют, и приписывая это окружающим, естественно, озлобляется против них и на мнимое оскорбление отвечает каким-нибудь насильственным актом. Особенно важное значение в отношении влияния на поступки имеют те обманы чувств, которые содержат в себе какое-нибудь повеление. Так, например, иногда бывает, что больной постоянно слышит голос: «не ешь» или «убей». Такого рода галлюцинации с императивным, повелительным, содержанием нередко обусловливают у больных отказ от пищи или покушение на жизнь окружающих.

Диагностика галлюцинаций далеко не всегда легка. О существовании у больного обманов чувств в той или другой форме мы чаще всего узнаем из признания самого больного. Но бывают случаи довольно частые, в которых больные не говорят сами о своих галлюцинациях. Тогда не всегда легко их констатировать; но все-таки есть некоторые признаки, по которым и в таких случаях можно узнать существование галлюцинаций. Иногда это какие-нибудь способы выражения, особые термины, употребляемые для обозначения своего состояния почти исключительно галлюцинантами, и по которым можно догадаться о наличности их у данного больного, иногда это – особенности поведения и даже некоторые признаки, заметные объективно, почему они и называются объективными или физическими признаками галлюцинаций. Признаками существования галлюцинаций вообще являются: реакция больного на что-либо, чего около него не существует, – больной, например, к чему-то прислушивается, на что-то внимательно смотрит или неожиданно вскакивает и набрасывается на других, меняет свое отношение к личностям. Затем галлюцинанты часто наклонны к уединению, садятся в определенном, одном и том же, иногда темном месте; иногда вдруг сообщают новости, которых они ни откуда не могли узнать. Специально для слуховых галлюцинаций признаками служат: разговоры с самим собою, быстрые обороты головы, беспричинный смех, беспричинные взрывы негодования, затыкание ушей бумагой. У некоторых, страдающих долго слуховыми галлюцинациями впереди уха, именно впереди tragus – образуется много вертикальных с вогнутостью кзади морщинок, вероятно, обусловленных напряжением m. tragicus, рефлекторно сопровождающим акты прислушивания. У других больных с галлюцинациями, слышимыми с одной какой-нибудь стороны, иногда замечается постоянный поворот головы в одну сторону и в связи с этим напряжение m. sterno-cleido-mastoidei. У имеющих галлюцинации слуха нередко можно подметить рефлекторные движения языком, часто беззвучные, иногда же соответствующие каким-нибудь звуковым образам. У больных, страдающих галлюцинациями зрения, заметно иногда ненормальное скошение зрительных осей, изменение в величине зрачков, не соответствующее световому раздражению, особенные движения век, жмурение, вследствие чего при долгом существовании галлюцинаций зрения развивается множество морщинок около глаза; у многих таких больных отмечается краснота конъюнктивы, чувство жара и жжения в глазах и зависящая от этого наклонность тереть глаза. У больных с галлюцинациями вкуса – признаками, заставляющими заподозреть их, служат: слюнотечение, частые глотательные движения или выплевывания и своеобразная мимика, соответствующая ощущению дурного вкуса. У страдающих галлюцинациями обоняния заметно иногда необычное поднятие крыльев носа и верхней губы или вертикальные морщинки на носу. У них, так же как у больных, имеющих галлюцинации обоняния, отказ от пищи дает часто возможность заподозрить существование обманов чувств. Подозрение относительно галлюцинаций мышечных и общего чувства должны вызывать странные позы больных, какие-нибудь стереотипные движения.

Для более наглядного представления о галлюцинациях я приведу описания этих явлений. Первое описание я заимствую из статьи об обманах чувств в «Реальной энциклопедии медицинских наук». В этой статье приведено наблюдение одной интеллигентной дамы, принявшей отравляющую дозу атропина и описывающей свое состояние следующими словами:

«Приблизительно через четверть часа после того, как я приняла атропин, я почувствовала страшную сухость в горле и во рту, и когда хотела выпить еще, то едва могла проглотить несколько капель. После этого я пробовала писать, но уже не могла, – буквы сливались, и в то же время от них шли какие-то яркие лучи. Затем в течение 6–7 часов я лишь смутно помню неприятное ощущение сухости в горле и то, что, когда я пробовала встать с места, ноги у меня подкосились, и я чуть не упала. Когда я немного пришла в себя, то оказалась лежащей на постели. Перед глазами моими были ширмы, обитые кретоном с букетами роз, и когда я стала машинально вглядываться в эти розы, то лепестки их стали развертываться, и из них выходили, развертывая юбочки, прелестные маленькие маркизы, пастушки в костюмах à la Ватто. Это было очень красиво и нисколько меня не удивляло. Не помню, сколько прошло времени, когда я услышала шорох, и, взглянув по направлению его, увидела свою знакомую (это было на другое утро), которую – как мне казалось – я только что видела во сне и притом – как я заметила – в том платье, которого я раньше на ней не видала.

Я теперь уже могла говорить между тем как раньше (накануне вечером), язык мне казался каким-то толстым посторонним обрубком, и ноги также были, как обыкновенно. Я наскоро кое-как надела платье и встала. Подойдя к туалету, я взяла свои часы посмотреть, который час, но цифры и стрелки (золотые) были в лучах, так что я ничего не могла разобрать. Притом оказалось, что цепочка совсем стала другая – вся из изумрудов, от которых шли такие лучи, какие бывают, когда смотришь, прищурившись, на ярко блестящую точку. Вместе с тем у меня явилась уверенность, что моя знакомая потеряла мою прежнюю цепочку и заменила ее другою. Когда я стала уговаривать ее вернуть мне мою цепочку, я заметила, что у нее вывалились все зубы, и на это было очень неприятно смотреть. Я пошла в гостиную, и там на диване чинно сидели двое совершенно незнакомых людей, мужчина и женщина. Хотя я сейчас же была уверена, что они пришли нанимать дачу, но все-таки спросила их, что им надо. Так как они, однако, не обращали на меня никакого внимания, я повернулась звонить, чтобы велеть их вывести, но, когда обернулась к ним, их уже не было. Меня это не удивило, и вообще я об этом даже ничего не подумала. Мне стало весело, и я пошла бродить по квартире. Меня поразило, что у всех домашних за ночь выпали зубы, и я поняла, что у них были зубы вставные, и очень стыдилась за них. Зубы оказались только у моей маленькой дочери. Вскоре пришел знакомый доктор, и у него тоже не оказалось двух передних зубов; мне было очень жалко его, но я не решилась сказать ему об этом. Вообще я мало о чем думала, но твердо помнила, что есть вещи, о которых я не должна никому говорить (о попытке самоубийства и о других обстоятельствах, подавших к этому повод), и не сказала. Все, что в то время происходило около меня, казалось мне сном, и лишь мои галлюцинации – яркой действительностью, оставившею по себе ясное воспоминание. Когда в тот же день за обедом мне подали суп, я увидала, что в нем бегает множество маленьких рыжих пауков, и я, конечно, не стала есть, но не хотела говорить, в чем дело, думая, что пауки только у меня. Однако, взглянув в тарелку к дочке, я увидала, что у нее тоже пауки, а между тем бедный ребенок ел суп. Я сейчас же убрала у нее тарелку. Взглянув на свои руки, я увидала, что между пальцами бегают те же пауки, и, желая их прогнать, я их только давила. Они были также во всех углублениях дивана, на котором я сидела, и на докторе, который пришел вечером. У него по-прежнему не было двух зубов, а остальные светились как изумруды. Пауки преследовали меня до самой ночи, а на другое утро я была совсем здорова. Только от всех блестящих предметов шли лучи, но я уже понимала, что это обман»[15].

В этом случае интересны и зрительные галлюцинации, бывшие у больной, и ее отношение к ним, очень характерное для того сумеречного состояния сознания, в котором она находилась вследствие действия атропина, и которое очень напоминает состояние при сонных грезах с той разницею, конечно, что больная не спала, а была в состоянии бодрствования.

В следующем случае мы имеем пример слуховых галлюцинаций повелительного содержания, чрезвычайно сильно влиявших на больного и обусловливавших его неподвижность и молчаливость. Приводимый случай показывает также, как иногда больные, по-видимому, совершенно неподвижные, вдруг производят какое-нибудь резкое нападение на окружающих.

«Один молодой человек», – говорит Эскироль, – «после сильного припадка бешенства в течение шести месяцев не говорил ни слова, не сделал ни одного произвольного движения и вдруг однажды схватил полную бутылку и пустил ее в голову служителя; после этого он впал в прежнюю неподвижность и молчаливость и выздоровел через несколько месяцев. Я спросил его, зачем он пустил бутылкой в служителя. «Потому что я слышал голос, – отвечал он, – сказавший мне: «Если ты убьешь кого-нибудь, то будешь спасен». Так как я не убил служителя, то судьба моя не могла измениться, и я по-прежнему сидел молча и неподвижно; впрочем, тот же голос твердил мне беспрестанно: – «Не двигайся, не то умрешь». Эти угрозы и были причиною моей неподвижности»[16].

Один больной д-ра Кизера описал следующим образом свои галлюцинации и иллюзии слуха: «Удивительно и ужасно, и унизительно для меня, что за акустические упражнения и опыты, даже бессмысленные, делались в течение двадцати лет с моими ушами и всем телом. Я с ужасом убедился, что не только без моей воли, но даже без моего ведома, из моих ушей исходят самые различные звуки и слова по воле презренной шайки. И что за звуки и слова! В 1815 г. в течение шести месяцев они состояли из ругательства мне и всем моим близким: одно и то же слово раздавалось часто непрерывно в течение 2–3 часов. Часто слышались длинные речи обо мне, большею частью оскорбительные, причем подражали голосу моих знакомых; но в них редко говорилась правда, большею частью это была самая позорная ложь и клевета на меня, а часто и на других. Иногда распускали слух, что это я все говорю. Эти непрестанные звуки слышатся иногда только вблизи, иногда же на расстоянии получаса и даже целого часа ходьбы. Они точно выпускаются и выбрасываются из моего тела, и вокруг меня распространяется самый разнообразный шум и стук, в особенности когда я вхожу в дом, деревню или город; поэтому я уже несколько лет живу как отшельник. При этом у меня звенит почти постоянно в ушах и часто так сильно, что слышно довольно далеко. Каждое отдельно стоящее дерево издает при моем приближении, даже когда и нет ветра, особый шум и звуки и произносит слова и фразы; телеги и экипажи стучат и трещат совершенно особенным образом, и рассказывают целые истории также и копыта верховых лошадей, свиньи ругаются, собаки лают упреки; петухи и куры, даже гуси и утки выговаривают слова, имена, отдельные фразы и отрывки речей. У кузнеца под молотом и в раздувальном мехе раздается множество имен, фраз и даже целые рассказы, а он думает, что это делается по моей воле. Все, кто подходит ко мне, рассказывают ногами против собственной воли самые странные вещи, глупые и бессмысленные; это беспрестанно случается и со мною и всеми окружающими, в особенности при подъеме на лестницу; даже перо, которым я пишу, произносит отдельные звуки, слова и фразы»[17].

В последнем случае мы имеем пример чрезвычайно резких слуховых иллюзий; ложные восприятия возникали почти со всякими слуховыми впечатлениями больного, преследовали его неотступно. Замечательно также содержание обманов слуха – ругательства, клеветы, оскорбления; такие обманы чувства бывают часто при первичном помешательстве.

Очень интересны также описания обманов чувств, составленные имевшими их врачами. Одно из таких описаний составлено талантливым психиатром В. X. Кандинским, имевшим несчастие страдать душевным расстройством и описавшим испытанные им явления в специальной работе. Вот слова доктора Кандинского:

«Страдая около двух лет душевною болезнью, я испытал обильнейшие и разнообразнейшие галлюцинации во всех чувствах, за исключением разве вкуса. Впрочем галлюцинации обоняния были сравнительно редки, и их было трудно отделить от реальных впечатлений, потому что орган обоняния был до крайности гиперестезирован. Точно так же я оставлю в стороне галлюцинации слуха, потому что в отдельных случаях их тоже не легко отделить от действительного восприятия: в больницах для умалишенных до больного отовсюду доносится так много звуков – голосов и речей разного рода – и часто трудно решить, что принадлежит окружающей обстановке и что самому больному. Самыми частыми, самыми разнообразными и живыми были у меня галлюцинации зрения и осязания или общего чувства. К последнему классу я отношу многочисленные ощущения прикосновения, сжимания, душения за горло и особенно замечательные галлюцинации относительно равновесия тела и положения его в пространстве, как-то: кружение окружающих объектов как около оси тела, так и около линии зрения, их движение или только в одну, или в разные, но всегда определенные стороны, убегание пола из-под ног вперед, убегание стен (иногда бывало, что часть стены, соответствующая правому глазу, непрерывно катилась по направлению кверху, тогда как часть стены, соответствующая левому глазу, шла вниз, причем таким движением объектов в противоположные стороны вызывалось весьма мучительное чувство раздирания мозга), раздвигание стен, далее – ощущения быстрого скатывания по наклонной плоскости (как на ледяных катках), переворачивания вместе с кроватью, верчения, качания на воздухе, приподнимания, наконец, весьма живое ощущение летания в пространстве… Некоторые из моих зрительных галлюцинаций были сравнительно бледны и неясны, совершенно так, как видит близорукий предметы, к которым глаз неприспособлен. Другие же были так же ярки и сложны, так же блистали красками, как действительные предметы. Яркие галлюцинационные картины зрения вполне прикрывали реальные предметы. В продолжение одной недели я, смотря на стену, оклеенную одноцветными обоями, последовательно видел на ней ряд больших картин al fresco, обведенных вычурными золотыми рамами, картин, изображавших ландшафты, морские виды, иногда портреты, причем краски были так живы, как в картинах итальянских мастеров. В другой раз, приготовляясь ложиться спать, я вдруг увидал перед собою статуэтку средней величины из белого мрамора, нечто в роде Venus accroupie; через несколько секунд голова статуэтки отвалилась, оставив гладкий обрубок шеи с ярко-красными мышцами; упавши, раскололась посредине, причем вывалился мозг и полилась кровь; контраст белого мрамора и красной крови был особенно резок. Галлюцинации являлись как при открытых глазах, так и при закрытых. В первом случае они проектировались на плоскость пола, потолка или стен или просто выделялись в пространстве, прикрывая собою лежащие за ними предметы. В некоторых случаях окружающая обстановка совершенно исчезала, заменяясь на несколько мгновений новою, например, вместо комнаты я оказывался на берегу залива, на противоположном берегу которого шла цепь гор; здесь пейзаж являлся телесно, а не в виде писаной масляными красками картины, как в других случаях. При закрытых глазах сложные галлюцинации большею частью возникали в виде телесных предметов, окружающих меня; менее сложные галлюцинации, например картины, микроскопические препараты, орнаментные фигуры, рисовались на темном фоне зрения. С течением времени галлюцинации зрения стали настолько привычными, что не возбуждали никакого волнения или тягостного чувства, а скорее служили средством препровождения времени. Всегда между галлюцинациями и образами воспоминания и фантазии остается целая бездна. Существеннейшая черта галлюцинаций не столько их живость (бывают из них и бледные), но их чувствуемая объективность, тогда как образы воспоминания и воображения связаны с ощущаемою активностью мозга и всегда сохраняют характер субъективности. Некоторые художники и поэты имеют чрезвычайно могучую и живую фантазию, но они не галлюцинируют; с другой стороны, может быть галлюцинантом и человек с весьма бедным воображением»[18].

Тот же д-р В. X. Кандинский в своей крайне интересной книге «О псевдогаллюцинациях» приводит много наблюдений, могущих служить для иллюстрации этого рода болезненных явлений; я воспользуюсь двумя из них. Одно касалось врача, страдавшего острым психозом с расстройством сознания, обманами чувств и бредом. По выздоровлении пациент составил описание испытанных им галлюцинаций и псевдогаллюцинаций, из которых д-р Кандинский приводит, между прочим, следующий отрывок.

«Находясь в больнице, больной как-то сидел на койке, прислушиваясь к тому, что ему говорили голоса из простенка. Бред больного около этого времени вертелся на том, что врачи больницы согласились между собою, что для спасения его от угрожавшей будто бы ему смертной казни действовать на него на расстоянии при посредстве особой хитро устроенной электрической машины и вообще производить над ним различного рода «таинственные эксперименты», от которых он, больной, должен был прийти в состояние одурения, исключающее вообще собою вменяемость. Вдруг он внутренно видит на недалеком от себя расстоянии весьма отчетливый зрительный образ – четырехугольный листок бледно-синеватой, мраморизированной бумаги величиною в осьмушку листа: на листе крупными золотыми буквами было напечатано: «Доктор Браун». В первый момент больной пришел было в недоумение, не понимая, что могло бы это значить, но «голоса из простенка» вскоре возвестили ему: «Вот профессор Браун прислал тебе свою визитную карточку». Хотя бумага карточки и напечатанные буквы были увидены вполне отчетливо, тем не менее больной по выздоровлении решительно утверждал, что это была не настоящая галлюцинация, а именно то, что он, за неимением лучшего термина, называл «экспрессивно-пластическое представление». За первою карточкою стали получаться и другие, с разными фамилиями (исключительно врачей и профессоров медицины), причем каждый раз «голоса» докладывали: «Вот тебе визитная карточка X, профессора У…» и т. д. Тогда больной обратился к лицам в простенке с вопросом, не может ли он в ответ на любезность врачей и профессоров, почтивших его своим вниманием, разослать им свои визитные карточки, на что было ему отвечено утвердительно. Надо заметить, что к этому времени больной настолько освоился с «голосами», что иногда (но не иначе, как оставшись один в комнате) обращался к ним с разного рода вопросами и протестами, произнося их вслух и выслушивая галлюцинаторно на них ответы. В течение целых двух дней больной только тем и занимался, что получал путем псевдогаллюцинаций зрения визитные карточки от разных лиц и взамен того мысленно (но не псевдогаллюцинаторно) рассылал в большом количестве свои собственные карточки, пока наконец не был резко остановлен голосом из простенка: «Не стреляй так своими карточками». Последняя из полученных больным карточек была написана уже не золотыми, а грязножелтыми буквами, что «голоса» объясняли так: «Ну вот ты и дождался карточки, напечатанной г…». По выздоровлении больной уверял, что он прежде видел, а потом уже слышал объяснение, а не наоборот»[19].

В этом случае у больного были настоящие слуховые галлюцинации и зрительные псевдогаллюцинации. В другом наблюдении д-р Кандинский приводит случай, где было очень много разнообразных обманов чувств, между прочим, и слуховых псевдогаллюцинаций.

Наблюдение касалось одного техника, давно страдавшего хроническим бредом преследования. В период наблюдения бред больного имел чисто частный характер (причем больной не представлял, по словам д-ра Кандинского, заметного ослабления умственных способностей) и в общих чертах состоял в следующем. Вздумав вчинить иск к одному крупному заводу, он будто бы должен был затронуть интересы многих высокопоставленных лиц в Петербурге и вследствие того стал жертвою «упражнений токистов». «Токисты» суть не что иное, как корпус тайных агентов, употребляемых для выведывания намерений и мыслей лиц, опасных правительству, и для тайного наказания этих лиц. Однако больной не считает себя государственным преступником, а полагает, что «токисты» приставлены к нему частью для того, чтобы они могли приобрести необходимый навык в своем искусстве, частью же по злоупотреблению со стороны тех высокопоставленных лиц, которым нужно, чтобы дело его с заводом не двигалось вперед. Больной, по его мнению, постоянно находится под влиянием 30 токистов, находящихся на разных ступенях служебной иерархии и разделяющихся на несколько поочередно работающих смен. Подвергши больного (еще несколько лет назад) влиянию гальванического тока, они привели его в «токистическую связь» (нечто в роде магнетического соотношения) с собою, и в такой же связи они состоят и между собою во время работы над ним. В силу такой связи все мысли и чувства больного передаются из его головы в головы токистов; эти же последние, действуя по определенной системе, могут по своему произволу вызывать в голове больного те или другие мысли, чувства и чувственные представления, а также разного рода ощущения в сфере осязания и общего чувства. Кроме того, эти невидимые преследователи, будучи скрыты поблизости от больного, доезжают последнего, между прочим, и «прямым говорением», причем произносимые ими слова и фразы доносятся прямо, т. е. через воздух, к больному и воспринимаются им через посредство внешних органов слуха.

Больной мог вести свой дневник, причем записывал испытываемые им влияния. В приводимом отрывке из его дневника попадается много выражений, характерных для больных данной категории. Для лиц, незнакомых с этой своеобразной терминологией, многие выражения были бы совершенно непонятны, если бы д-р Кандинский не снабдил записки своими пометками, по которым можно узнать, какой категории явления отмечаются больным. Пометки д-ра Кандинского поставлены в скобках и напечатаны жирным шрифтом. Вот запись больного за один день:

«Всю ночь в полусне прямое говорение (слуховые галлюцинации) с воображениями (псевдогаллюцинации зрения), добывание моего говорения во сне (насильственная иннервация центрального аппарата речи, не будучи подавляема полуспящим больным, в самом деле заставляет действовать голосовой аппарат: больной, по словам его соседей по койкам, нередко говорит во сне). Разбужен приставанием около 3-х часов; после этого продолжение приставаний, совместно с говорением (разного рода псевдогаллюцинации вместе с галлюцинациями слуха). Из столярной особенным током вызвано внутреннее слышание (псевдогаллюцинации слуха), отчего другой токист, находящийся подо мною, в нижнем этаже, пугается и потом, когда третий токист присоединяет к сему мышление убийства и драки (насильственное мышление), раздражается на последнего, после чего между ними начинается взаимная руготня: «идиот… мужик…» и пр. (слуховые галлюцинации).

За сим последовали обращенные ко мне дерзости, похабщина и пр. при безостановочном говорении (галлюцинации) из-за ограды больницы и при добавлении такого же содержания фразот токиста и токистки из того флигеля, где живет эконом, с поползновением перефразировать раньше случившееся и комическим представлением событий «выиграл сигару». Утром подговоры мне матерщины. Во время чая – взаимное передергивание токистами друг друга – ревность из-за ходивших сюда некоторое время швей (за швей больной принял слушательниц с женских медицинских курсов, которые иногда приходили смотреть больных). До обеда шуточки и остроты (частью – просто насильственное мышление, частью псевдогаллюцинации слуха) того токиста, который убежден, что приносит мне пользу деланием веселого настроения. Во время обеда – вонь испражнений: это производит идиот, помещенный в столярной, он нюхает в это время испражнения из бутылки или из бумажки (галлюцинации обоняния) и мышление о сем (навязчивые представления). Во время занятий немецким языком – с улицы подшучивание (слуховые галлюцинации), сбивание, за что токист? наверху – раздражение, а токистки из флигеля эконома – помогание… Далее, они стали действовать чувствами – заискивание их и надежды, что упражнения их надо мною скоро вознаградятся, потом взаимная их ругня, за которою я мысленно принужден был следить (слуховые псевдогаллюцинации). Вечером, когда я писал записку брату, с просьбою сделать для меня некоторые покупки, токист наверху в верхнем отделении настаивал на табаке Лаферм, а токистка из флигеля на сигарах и на словаре Рейфа (галлюцинации слуха); от сего нервный идиотик внизу млеет от предвидения какой-то их удачи. При моем занесении сего в тетрадку другой идиот оттуда же шепчет шутовским тоном: «Вот тебе и словарь Рейфа» (слуховые галлюцинации). Затем, когда я принялся читать из учебника французского языка Марго, начались подговоры (галлюцинации слуха) в чтении – по имеющемуся у них Марго? – перешедшие в задорные приставания ко мне с задорным мышлением (слуховые галлюцинации), что ”хотя пользы мне в смысле лечения меня от них и нет, однако они все-таки будут продолжать»… Когда я лег спать, устраивали мне сладострастное мышление, причем производили перед моими глазами воображение (псевдогаллюцинации зрения) женских половых органов»[20] и т. д.

Это наблюдение представляет интерес не только как образец многообразных галлюцинаций и псевдогаллюцинаций, но и как характерное изображение содержания мышления лиц, страдающих довольно частою формою хронического помешательства с бредом преследования. Тут характерна и терминология, и беспрерывные переходы мыслей, и уверенное отнесение всяких ощущений к тому, что составляет предмет бреда, и до тонкости определенное представление о значении и положении того или другого лица (действительного или воображаемого), попавшего в бредовую комбинацию, что характеризует так называемый систематизированный бред, с которым мы познакомимся при изучении следующей группы элементарных расстройств в области интеллекта.

Я должен еще сказать о механизме развития обманов чувств. Как я говорил, всякое мнимоощущение происходит от сочетания какого-нибудь представления, хранившегося в запасе и восстановившегося в сознании, с ярким чувственным впечатлением. Поэтому для того, чтобы явилась галлюцинация, необходимо, с одной стороны, чтобы было возбуждение сенсориальных центров, т. е. центров, в которых возникают ощущения, и с другой – чтобы это ощущение сливалось с каким-нибудь представлением, восстановившимся в сознании из запаса. Галлюцинации суть поэтому явления сложные, при которых нужно предполагать существование измененной деятельности и центров ощущений, и центров представлений (идей).

Различные исследователи различно определяли то место в нервной системе, которое наиболее тесно связано с появлением галлюцинаций. Одно время некоторые исследователи смотрели на галлюцинации как на результат болезненного раздражения периферических отделов нервной системы (зрительного и слухового нерва, сетчатки и пр.). Этот взгляд обосновывался, между прочим, тем, что, действительно, наряду с галлюцинациями наблюдаются довольно часто изменения в органах чувств (катаральное воспаление среднего уха, неравномерность слуха на обеих сторонах, пятна роговицы, скотомы и т. п.). Однако если и можно признать, что поводом для галлюцинаций в некоторых случаях действительно бывают раздражения, имеющие место на периферии, то решительно невозможно объяснить ими одними всего симптомокомплекса галлюцинаций. Сами по себе периферические страдания могут дать в результате такие явления, как шум, звон, искры, круги в глазах и т. п., но дать сложный галлюцинаторный образ может только орган представления, т. е. кора полушарий. Таким образом, в противовес периферической теории происхождения галлюцинаций явилась теория, объясняющая галлюцинации как результат самобытного раздражения центров представлений. Это самобытное раздражение будто бы проецируется в органы чувств, вызывает в них раздражение, по силе соответствующее тому, которое вызывается влиянием на них действительных внешних предметных впечатлений. Этот взгляд подкреплялся следующими соображениями. Во-первых, в пользу его как бы говорит закон, по которому мы относим на периферию испытываемые нами чувственные раздражения, хотя бы источник их лежал близко к центрам (больные с ампутированными ногами чувствуют боль в пальцах, которых у них уже нет). Во-вторых, этот взгляд поддерживался мнением, что каждое наше конкретное представление вызывает хотя бы слабый центробежный иннервационный процесс, сопровождающийся слабым, но вполне соответствующим ему возбуждением периферических нервных элементов в органах чувств, т. е. мнением, что при каждом представлении о предмете мы, хотя и в минимальной степени, но по-настоящему его видим или слышим, вообще ощущаем. В пользу этого приводился такой опыт: если в течение долгого времени воображать себе крест синего цвета, а затем бросить взгляд на белую бумагу, то можно увидать на ней такой же крест, окрашенный в дополнительный цвет; это можно толковать как результат того, что элементы сетчатки от долгого воображения предмета так же утомляются (хотя в более слабой степени), как и от настоящего зрения[21].

Однако эта теория чисто центрального происхождения галлюцинаций была вскоре заменена психосенсориальной, по которой для возникновения галлюцинаций нужно сочетание расстройства функции и центров идей и сенсориального аппарата. Действительно, присутствие при галлюцинациях истинного ощущения, а не только памяти о нем, требует признания, что сенсориальный аппарат не может не принимать в них участия, тем более что, как бы ни было сильно воображение человека, все-таки никогда оно не дает реального интенсивного ощущения, хоть сколько-нибудь похожего на то, какое бывает при галлюцинациях. Но, с другой стороны, нельзя обойтись и без признания необходимости расстройства чисто психического аппарата при галлюцинациях. Так, всегда при них бывает неправильное сочетание представлений как между собою, так и с ощущениями, придающее галлюцинациям их своеобразный характер.

Признавая психосенсориальную теорию происхождения галлюцинаций, различные авторы локализировали процессы, способные вызывать галлюцинации, в различных отделах мозга. Одни придавали наиболее существенное значение подкорковым центрам, другие – клеткам коры. Среди многочисленных взглядов мы остановимся лишь на воззрениях Мейнерта и Тамбурини.

По взгляду Мейнерта, для развития галлюцинаций необходимо самобытное, беспредметное возбуждение нервных клеток в субкортикальных центрах, т. е. в клетках, лежащих ближе к основанию мозга – в четверохолмии, зрительном бугре и пр. При обычных условиях эти самобытные возбуждения подавляются, по мнению Мейнерта, деятельностью элементов мозговой коры, и потому мы ощущений не испытываем; но если почему-нибудь деятельность мозговой коры будет ослаблена, то ее подавляющее влияние будет ничтожно, и тогда подкорковые центры будут посылать к ней сенсориальные возбуждения, которые и будут являться в сознании, как галлюцинации. Таким образом, по взгляду Мейнерта, галлюцинации обусловливаются возбужденным состоянием подкорковых центров при ослаблении деятельности мозговой коры. Свое мнение Мейнерт подтверждает тем, что галлюцинации часто являются перед сном и при состояниях истощения мозга.

По взгляду итальянского ученого Тамбурини, наиболее распространенному в настоящее время, галлюцинации обязаны происхождением самобытному возбуждению не подкорковых центров, а центров коры, именно тех клеток ее, которые составляют окончание чувствующих проводников и которые связаны ассоциационными волокнами с центрами представлений.

Но какого бы взгляда ни держаться, ясно, что для появления галлюцинаций необходимо некоторое расстройство как в аппарате чисто интеллектуальной деятельности, так и в аппарате сенсориальном, – все равно – локализировать ли возбуждение, обусловливающее галлюцинации, в чувствующих элементах коры или в подкорковых центрах. Поводом же к возбужденному состоянию этих отделов могут служить самые разнообразные изменения в различных частях психосенсориального аппарата. Так, поводом могут быть изменения в самих корковых центрах, воспринимающих ощущения, например прилив к ним крови неправильного состава, изменения в сосудах, затрудняющие кровообращение, расстройство лимфообращения и пр. (центральные корковые галлюцинации); поводом могут служить и изменения проводящих ощущения периферических нервов и также периферических аппаратов органов чувств (периферические галлюцинации). Так, иногда можно вызвать слуховые галлюцинации, раздражая орган слуха электричеством. Очень нередко мы замечаем галлюцинации слуха у людей, страдающих отитами, шумом в ушах, или зрительные галлюцинации у людей, имеющих пятна на роговой оболочке, у страдающих атрофией зрительных нервов. Нередки галлюцинации зрения у душевнобольных слепых и галлюцинации слуха у глухих (но только не от рождения). Иногда у лиц, имеющих галлюцинации слуха, можно констатировать гиперестезию слуха и изменение реакции на электрическое раздражение при отсутствии каких-нибудь внешних признаков страдания уха. Точно так же нередко галлюцинации обоняния и вкуса обусловливаются нечистотою рта и носа, насморком и стоматитом. Иной раз галлюцинации зрения и слуха вызываются зубной болью вследствие иррадиации возбуждения. У алкоголиков, при так называемом запойном бреде, можно, надавливая на глазные яблоки, вызывать зрительные галлюцинации даже тогда, когда самобытные галлюцинации, очень обильные при этой болезни, исчезают (Липман).

Все это указывает на то, что в происхождении мнимоощущений имеет большое значение состояние чувствующего аппарата, и потому необходимо у каждого галлюцинанта обстоятельно исследовать состояние органов чувств и степень чувствительности, отыскивать поводы к раздражению чувствующих нервов и, если возможно, их устранять.

а) Несоразмерные (по напряженности) в мыслях или идеях – навязчивые идеи. К качественным расстройствам в интеллектуальной сфере относится явление, наблюдаемое довольно часто и известное под названием навязчивых идей (Zwangsvorstellungen, Obsessions mentales).

Так называются такие идеи, которые неотвязно преследуют сознание, не выходят из него, нередко вопреки воли самого больного. Больной часто сам сознает болезненность этой идеи, но не может от нее отделаться. Дать понятие о том, что такое навязчивая или насильственная идея, может знакомый каждому факт, что когда его что-нибудь заботит, то заботящая мысль не выходит из сознания, несмотря на все старания.

При болезненных навязчивых идеях явления бывают несравненно резче, и обыкновенно заботящие больного идеи бывают по существу крайне мелочны, но поражают несоразмерностью того влияния, которое они имеют на все существо больного, волнением, которое они вызывают, значительностью той силы, с которой они, так сказать, «обладают» всей его личностью. Я знал, например, больную, которая страдала неотвязно преследовавшей ее мыслью, что она может уколоться булавкой. Эта мысль так овладела ею, что больная почти ни о чем не могла думать, как только о том, нет ли у нее в платье булавки: с утра она самым тщательным образом разбирала по складкам отдельные вещи своего туалета, постоянно возвращаясь к только что рассмотренным; ей все думалось, что она недостаточно внимательно просмотрела, и эта мысль беспрестанно волновала ее. Так проходило несколько часов. Когда ей приносили кушанье, она тоже старательно исследовала, нет ли там булавки. Она почти никого не касалась из боязни, что с пришедшего упадет на нее булавка. После всякого движения требовался аккуратный и продолжительный осмотр. Прежде чем заснуть, больная несколько часов проводила, рассматривая все мельчайшие уголки своей постели. Если она не осмотрит того, что считала нужным, у нее наступало такое тягостное душевное состояние, точно больная не исполнила какой-нибудь самой священной обязанности, точно совершила преступление, или точно от ее упущения произойдет ужасное несчастие.

Знакомство врачей с тем явлением, которое называется навязчивыми идеями, началось давно, но было довольно неопределенное; лишь в последние 50 лет знания в этом отношении начали расширяться. Более обстоятельное изучение явлений, сюда относящихся, началось с того времени, когда знаменитый французский психиатр Морель описал их под именем délire émotif, и еще более с того времени, как немецкие психиатры Гризингер, Вестфаль и Крафт-Эбинг сделали вполне определенную их характеристику. Название «навязчивые идеи» – «Zwangsvorstellungen» предложено Крафт-Эбингом в 1867 г. и принято большинством немецких и русских авторов. Французские писатели называют относящиеся сюда явления obsessions morbides, idees fixes. Последним термином обозначают, впрочем, не только простую навязчивую идею, но и внедряющуюся в сознание бредовую идею (о различии между бредовой и навязчивой идеей будет сказано ниже).

Собственно говоря, навязчивые идеи не относятся исключительно к расстройствам одной интеллектуальной сферы. Несомненно, что в значительной степени при навязчивых идеях страдает эмоциональная сфера, так как навязчивые идеи вызывают чрезвычайное волнение, и воля, особенно та функция воли, которая выражается в акте внимания: при навязчивых идеях деятельность активного внимания не в состоянии удалить из сознания те репродукции, которые нежелательны; напротив, они с напряженностью возникают в сознании. Следовательно, расстройство в функции внимания при навязчивых идеях всегда существует, и потому их можно причислять и к элементарным расстройствам в сфере воли. Но в то же время навязчивые идеи относятся и к расстройствам в сфере интеллекта, так как обусловливаются тем, что некоторые идеи имеют стремительную наклонность являться в сознании совместно и постоянно переходить порог сознательности, привлекая к себе внимание и давая направление мыслям и чувствам. Если это свойство обусловливается болезненными причинами, то и будет патологическая навязчивость тех или других идей или тех или других сочетаний. С такой навязчивостью некоторых идей и сочетаний мы встречаемся у душевнобольных очень часто. Так, при меланхолии бывает, что какая-нибудь тревожная, мрачная идея, например воспоминание о каком-нибудь своем проступке, неотступно преследует сознание. Навязчивость бывает вообще часто при неврастении и ипохондрии, когда какое-нибудь болезненное ощущение, например боль в стороне сердца, вызывает неотвязную мысль о возможности умереть от разрыва сердца. В большинстве случаев такого рода навязчивость идей является только как один из симптомов среди многих других, иногда гораздо более важных. Но бывают случаи, где навязчивые идеи развиваются как самостоятельное явление, выступающее на первый план. Это бывает особенно часто у лиц с наследственным расположением к психическим заболеваниям, у так называемых дегенератов. Форма, в которой появляются такого рода навязчивые мысли, различна. Так, иногда они являются в форме так называемого «болезненного мудрствования». В таких случаях чаще всего больному приходится разрешать целую вереницу вопросов, совершенно-ненужных. Так, например, больной идет по улице и должен разрешить вопрос: «почему он идет, отчего он не падает, что он сделал бы, если бы рядом с ним кто-либо упал, кто бы это мог упасть – молодой или старый?» и т. п. Понятное дело, что такие вопросы, часто неразрешимые, но тем не менее неотступно преследующие, ставят больного в крайне мучительное положение.

Я приводил уже примеры «болезненного мудрствования» (см. с. 38). Здесь я дополню число их еще одним случаем, описываемым французским психиатром Легран дю Соль.

«Девица, 24 лет, известная артистка, музыкантша, интеллигентная, живая, очень пунктуальная, пользуется прекрасной репутацией. Когда она находится на улице, ее преследуют такого рода мысли: не упадет ли кто-нибудь из окошка к моим ногам? Будет ли это мужчина или женщина? Не повредит ли себе этот человек, не убьется ли до смерти? Если ушибется, то ушибется ли головою или ногами? Будет ли кровь на тротуаре? Если он сразу убьется до смерти, как я это узнаю? Должна ли я буду позвать на помощь или бежать, или прочесть «отче наш» или «богородице, дево, радуйся?». Не обвинят ли меня в этом несчастии, не покинут ли меня мои ученицы?» Можно ли будет доказать мою невиновность?» Все эти мысли толпою овладевают ее умом и сильно волнуют ее. Она чувствует, что дрожит. Ей хотелось бы, чтобы кто-нибудь успокоил ее ободряющим словом; но «пока никто еще не подозревает, что происходит с ней»[22].

В некоторых случаях эти вопросы или сомнения касаются каких-нибудь весьма ничтожных явлений. Так, французский психиатр Бейарже рассказывает об одном больном, у которого развилась потребность расспрашивать о разных подробностях, касающихся красивых женщин, с которыми он встречался. Эта потребность являлась всегда, когда больной видел где бы то ни было красивую даму, и не поступить согласно потребности ему было невозможно, а с другой стороны, это было соединено, понятно, с массой затруднений. Мало-помалу положение его стало настолько тяжелым, что он не мог спокойно сделать несколько шагов по улице. Тогда он придумал такой способ: он стал ходить с закрытыми глазами, а его водил провожатый. Если больной услышит шорох женского платья, он сейчас спрашивает, красива ли встретившаяся особа или нет? Только получив от провожатого ответ, что встречная некрасива, больной мог быть спокоен. Так дело шло довольно хорошо. Но однажды ночью он ехал по железной дороге; вдруг ему вспомнилось, что, будучи на вокзале, он не узнал, красива ли особа, продававшая билеты. Тогда он будит своего спутника, спрашивает, хороша она или нет? Тот, едва проснувшись, не мог сразу сообразить и сказал: «не помню». Этого было достаточно, чтобы больной взволновался настолько, что нужно было послать доверенное лицо назад узнать, какова была наружность продавщицы, и больной только тогда успокоился, когда ему сообщили, что она некрасива.

В таком же мучительном и странном состоянии бывают люди, имеющие навязчивые мысли о каких-нибудь числах (аритмомания) или потребность припомнить имена (ономатомания). Я знал одного адвоката, который не мог ездить по улицам, не производя счета окон в домах, бывших по сторонам. Если он пропускал и сбивался со счету, он должен был возвращаться назад. Он же иногда среди ночи должен был разыскивать в старых газетах имя лошади, которая выиграла за несколько лет какой-нибудь приз, – так сильна была у него навязчивая мысль, связанная с припоминанием имен. Он, конечно, понимал, что ему нет никакой надобности знать имя этой лошади, но мысль не давала ему покоя, пока он не находил искомого имени.

В других случаях навязчивые мысли сочетаются с каким-нибудь тревожащим больного предположением. Так, иногда у больного существует болезненная брезгливость, обусловленная различными, большей частью крайне неосновательными соображениями. Я знал больную, которая, услыхав, что среди служащих в конторе ее мужа был один сифилитик, стала бояться заразиться сифилисом через прикосновение к предметам, за которые мог браться человек, страдающий этой болезнью. Мало-помалу ей стало думаться, что человек, страдающий сифилисом, мог оставить заразу на ее стульях, на ее платье и пр. И вот у нее развилась непреодолимая боязнь дотрагиваться до предметов: только она до чего-нибудь дотронется, она должна бежать к умывальнику и мыть руки. Такое мытье рук происходило почти беспрерывно. Больная, наконец, не могла оставаться в доме мужа, переехала в другой дом, но и там продолжалось все то же. И лишь через несколько месяцев наступило небольшое улучшение, и больная могла ограничиваться 20 разами умывания рук в день, чтобы быть относительно спокойной.

Иногда болезненная брезгливость соединена с предположением какой-то нечистоты, поганости, и больной начинает бояться дотрагиваться до всего, чтобы не опоганить себя; почти всегда для того, чтобы очистить себя от нечистоты, больной считает нужным мыть руки и моет их после каждого прикосновения. Таким образом, некоторые больные моют руки на дню несколько десятков или даже более сотни раз, до того, что у них руки становятся похожи на руки прачек. Боязнь прикосновения, подобная только что описанной, бывает и при предположении, что предмет, до которого дотрагиваются, может уколоть. Больной, хотя и видит очень ясно, что предмет не уколет, но тревожащее его предположение сильнее его критики, и он не может ему противостоять. И это бывает иной разу людей, вполне разумных, иной раз поражающих остротой и глубиной своего ума, замечательных ученых и мыслителей.

Иногда навязчивые мысли являются в виде так называемых хульных мыслей. Больной, например, хочет молиться, а в это время у него в сознание постоянно входит мысль о чем-нибудь неприличном, циничном. Само собой разумеется, это крайне мучительно для больного и заставляет его с особенным тщанием сосредоточивать свое внимание на молитве; но большею частью, чем старательнее он думает об удалении хульных мыслей, тем они сильнее.

Иногда при навязчивых мыслях особенно резко выступает мучительная уверенность, что случится что-нибудь страшное, если больной сделает тот или другой поступок. Это бывает в различного рода расстройствах, известных под именем «патологического страха», «фобиях» разного рода, например при боязни пространства (agoraphobia). При этой последней болезни больной не может ходить по открытым местам, например на площади. Едва дойдет он до площади, как его охватывает необыкновенный страх, – такое ощущение, что если он сейчас сделает хоть шаг, то упадет или с ним сделается припадок; между тем простой мальчик может при этом ему помочь, взявши его за руку: тогда он пойдет без страха. Такого же рода боязнь существует и относительно толпы, относительно стояния на амвоне в церкви, особенно у церковнослужителей, и т. п.

Иногда боязнь обусловливается уверенностью, что больной, находясь в обществе, чрезвычайно сконфузится и покраснеет (эритрофобия), или, будучи в обществе, он не удержится и выпустит мочу или испражнения. И нужно прибавить, что нередко рефлекторно действительно является при этом и покраснение, и неудержимый позыв на мочу и на испражнения.

Различного рода навязчивых идей и фобий встречается чрезвычайно много, и нет возможности перечислить все их виды: каждый день можно встретить какую-нибудь новую форму. Следует прибавить, что нередко они бывают у лиц, которые, кроме этих явлений, не представляют других резких признаков душевного расстройства, разве только общие явления недостаточной уравновешенности. Мы еще будем говорить об этом в частной психиатрии, когда будет речь о специальном психозе, проявляющемся в навязчивых идеях.

Навязчивые идеи не нужно смешивать с бредовыми идеями, о которых мы будем сейчас говорить. Главное различие между ними заключается в том, что при навязчивой идее больной часто очень хорошо сознает, что то, что его тревожит, что навязывается его сознанию, – нелепо, но не может отделаться от мысли об этой нелепости и от связанной с ней тревоги. При бредовой, или ложной, идее, наоборот, больной убежден в верности своей идеи. В редких случаях навязчивые идеи переходят в бредовые, но обыкновенно они в них не переходят. Иногда (правда, тоже довольно редко) навязчивые идеи осложняются псевдогаллюцинациями и настоящими галлюцинациями, а затем и бредом.

Очень часто вместе с навязчивыми идеями бывают и насильственные влечения. Но о них мы будем говорить, когда будем рассматривать расстройства в волевой сфере.

б) Ложные (бредовые) идеи.

Кроме галлюцинаций и навязчивых идей расстройство в содержании интеллектуальной деятельности проявляется еще в образовании так называемых ложных идей (или бредовых идей, или нелепых идей).

Под влиянием душевной болезни человек часто представляет явление внешнего мира извращенно, неправильно. В таком случае у него являются выводы, образовавшиеся не на основании здравого суждения, а на основании болезненного. Идеи, соответствующие болезненно ложным выводам, и называются болезненными ложными идеями или бредовыми идеями. Иногда они абсурдны абсолютно, например, когда человек воображает себя богом, Александром Македонским, или абсурдны для данного больного, например, когда бедняк считает себя богачом; но иногда они сами по себе не абсурдны и могут быть похожи на заблуждения, свойственные и нормальным людям. Однако почти всегда можно бредовые идеи отличить от этих заблуждений, разъясняя себе условия их развития: всегда оказывается, что в основе бредовых идей лежит патологическая связь между суждениями, обусловленная болезненно напряженным стремлением к сочетанию между собою таких мыслей, которые в нормальном состоянии не должны бы тесно сливаться. Благодаря напряженности болезненного сочетания мыслей больного, бредовые идеи и приобретают значение непреложных истин, тем более имеющих значение для всего содержания познавательной сферы больного, что в громадном большинстве случаев можно доказать при этом наличность ослабления критики, иногда, впрочем, касающейся лишь небольшой группы идей.

Ложные, или бредовые, идеи бывают весьма различны по своему содержанию и в зависимости от содержания они носят и различные названия. Так, есть ложные идеи преследования, когда больному кажется, что у него есть враги, которые его преследуют, есть идеи самообвинения, когда больной воображает себя виноватым в том, в чем он не виноват, есть идеи величия, когда больной считает себя выше или богаче того, что он в действительности, и т. п. Хотя различие бредовых идей по содержанию и чрезвычайно большое у отдельных больных, но все-таки есть некоторые главные категории их, которые встречаются особенно часто. Эти главные категории таковы.

1. Идеи довольства, величия, богатства. Они выражаются в том, что больной переоценивает свое значение, переоценивает отношение к себе других лиц, считает, что его все уважают, восхваляют; женщины влюбляются в него, готовы выйти замуж; или – что он знатен, необыкновенно учен, обладает могуществом, потомок царского рода, полководец, он святой, бог, выше бога; он богат, обладает несметными средствами, у него много миллионов, горы бриллиантов; он может в минуту облететь мир, быть на луне, на небе и пр.

2. Идеи самоунижения, отчаяния, разорения, самообвинения и идеи отрицания. При этом больной считает себя неспособным, глупым, низким, гадким, таким, от которого все должны отвернуться с ужасом, которого все справедливо презирают; он никогда не сделается лучше, он неисправим. Бог отказался от него, он хуже собаки; ему ничего не остается делать, как умереть, да и за гробом его ждут адские мучения. Или больной считает, что он обеднел, что он лишился последних средств, он разорил себя, детей: и он, и они умрут с голоду, его за это подвергнут наказанию, возьмут в тюрьму, казнят. Он – величайший преступник, величайший грешник, антихрист, хуже дьявола, хуже антихриста. Иногда к этому присоединяются идеи отрицания: теперь уже все погибло, ничего нет; больной будто бы столько нагрешил, что весь мир погиб; его самого нет, людей нет, мира нет, бога нет; он, больной, причина всеобщего уничтожения.

3. Идеи преследования. Больной считает, что он жертва преследования какой-то шайки, партии анархистов или какого-нибудь определенного лица. Его хотят очернить, обесславить, про него распускаются клеветы, ему делают оскорбительные намеки, его хотят уничтожить, отравить, убить, на него действуют какими-то особыми аппаратами, через телефоны узнают его мысли; его отравляют, насилуют по ночам, бесчестят его жену и детей. Отчасти к идеям преследования относятся и идеи ограбления.

4. Идеи ипохондрические. Больные при этом считают себя страдающими какими-нибудь большею частью страшными болезнями, иногда даже думают, что у них произошли такие изменения, каких ни у кого до сих пор не бывало. Одни думают, что у них неизлечимый рак, чахотка, порок сердца, сифилис, чувствуют, как у них проваливается нос, сжимается голова, кости ссыхаются, спинной мозг пропал, мочевой пузырь вышел через мочеиспускательный канал, желудка нет, кишок нет. Некоторые доходят до того, что считают, что все они уменьшились до крайности, они сделались маленькими, с булавочную головку (так называемый микроманический и бред).

5. Идеи мистические, религиозные, демономанические (влияние демонов) и зависимости от какой-нибудь таинственной силы.

Больные считают себя или осененными особою благостью, в какой-то близости с божеством, с Божией Матерью, святыми; женщины считают себя иногда богородицей, невестой христовой, мужчины – мессией, пророками, преемниками апостолов. Иногда больные, наоборот, считают себя окруженными демонами, искушаемыми ими; дьявол хочет владычествовать над ним, дьявол уже вселился в него, он чувствует его в своей груди, в животе; дьявол имеет с ним половые сношения («инкубы» средних веков). Некоторые больные считают себя жертвою колдовства, влияния какой-то таинственной силы, гипнотического влияния.

6. Идеи собственной метаморфозы. Они заключаются в представлении собственной перемены; некоторые считают себя совершенно превращенными в какое-то животное, чувствуют, как тело их обросло шерстью, или они духи бестелесные; другие считают, что у них изменена какая-нибудь часть тела, ноги деревянные и пр. Сюда же относятся идеи, что, например, в животе находятся пауки и змеи.

7. Идеи эротические. При этом существует ложное представление о том, что кто-либо влюблен в больного, желает выйти за него замуж или желает его насиловать; к нему ночью приходят, делают с ним всякие мерзости. Иногда больные сами считают себя влюбленными и ложно видят очевидные признаки сочувствия со стороны предметов обожания. Сюда же часто (хотя не всегда) относятся и идеи ревности, идеи супружеской неверности.

Эти идеи могут не изменяться у одного и того же больного; тогда они называются стойкими идеями, иногда же они могут меняться.

Происхождение ложных идей различно:

а) Так, нередко ложные идеи являются результатом сознательного, хотя и обусловленного болезненным направлением сочетания мыслей вывода из неверных посылок; больной, например, испытывает ненормальность своего состояния и, стараясь объяснить его себе, делает неправильный вывод о причине. Положим, больной чувствует боль в животе и говорит, что это не может быть что-нибудь иное, как рак. Тут произошло одностороннее объяснение болезненного ощущения. Или больной при меланхолии испытывает тоску, ему везде нехорошо, и вот, объясняя себе свое состояние, сопоставляя, что такое же чувство бывает, если человека упрекает совесть за совершенное злодеяние, он говорит, что тоскует оттого, что он ужасный человек, совершил преступление, все от него отворачиваются, как от злодея. Неправильное толкование своего состояния есть первый путь для образования ложных идей.

б) Второй путь – это обманы чувств. Если под влиянием галлюцинаций и иллюзий человек видит и слышит то, чего нет в самом деле, то, естественно, в его сознании возникает неправильное представление о людях и мире. Например, больной слышит за стеной постоянные разговоры, – естественно, что он выводит заключение, что за стеной сидят какие-то люди и о чем-то беседуют. Галлюцинации дают чуть ли не самый обильный материал для ложных идей, и нужно заметить, что таким материалом служат не только галлюцинации в области высших органов чувств, но и низших: так, галлюцинации обоняния (запах трупа) часто производят бредовую идею о том, что больной находится среди покойников; галлюцинации мускульного и общего чувства – что больной находится в подчинении какой-то таинственной силе – гипнотизму, магнетизму, спиритизму, колдовству. Бред, развившийся из галлюцинаций, называется сенсориальным (чувственным). Нет никакого сомнения, однако, что галлюцинации дают основание бреду только тогда, когда одновременно с этим существует болезненное расстройство в сочетании идей, лежащее в основе того, что ложные восприятия не только не исправляются критикой, но даже подготовляются господствующим содержанием сознания.

в) Третий источник бредовых идей составляют какие-нибудь изменения физической чувствительности – гиперестезии, парестезии, анестезии и вообще болевые ощущения в организме: так, например, у больного существует болевое ощущение в межреберных нервах, а в сознании больного это ощущение сочетается с представлением о дьяволе, сидящем в его груди. Такое происхождение бреда называется аллегоризацией болевых ощущений. Такую же роль могут играть парестезии, изменения в мускульной чувствительности и вообще различные аномалии чувствительности в происхождении различных бредовых идей превращения. Так, Эскироль рассказывает о больной, считавшей, что тело ее унесено дьяволом: кожа ее была совершенно нечувствительна.

г) Бредовые идеи могут быть совершенно самостоятельны, первичны исключительно вследствие первичного расстройства в сочетании представлений, благоприятствующего ненормальным сочетаниям идей и ложным выводам. В таком случае они иногда являются в сознании как какие-то открытия, вдохновения, догадки. Сюда, например, относятся такого рода явления, когда больной все совершающееся вокруг него относит к себе, во всем видит «особое значение», все символизирует. Большею частью это суть первичные ошибки суждения.

д) Пятый источник бредовых идей есть более или менее значительная умственная слабость или бессвязность сочетания представлений, выпадение целых звеньев в ассоциационной цепи, вследствие чего становятся возможны самые абсурдные выводы, как это бывает во время сновидений.

е) Шестой источник бредовых идей составляет ускоренное течение представлений, делающее мысль поверхностной и уменьшающее критическую оценку, вследствие чего случайные сочетания представлений воспринимаются как правильные суждения.

ж) Седьмой источник образования бредовых идей составляют обманы воспоминаний. Как я уже говорил, часто у больных воспоминания бывают ошибочны, но больной, не сознавая этой ошибки, верит, что то, что он вспоминает, было в действительности, и таким образом создает нелепые идеи. Таким образом, больные иногда считают, что они уже бывали в этой обстановке, видели людей, с которыми они встречаются в первый раз; говорят о небывалых поездках, путешествиях и пр. Один из моих больных, разумный и сознательный, после выздоровления от тифа, под влиянием ошибки воспоминания, мучился мыслью, что он кого-то должен был похоронить и не исполнил этой обязанности; никакие убеждения родных не могли его разуверить; у другой больной тоже после тифа воспоминания старинных рассказов мужа об увлечениях своего приятеля преобразовались в представления об увлечении самого мужа и давали повод проявлениям неосновательной, но очень мучительной ревности.

з) Восьмой источник бредовых идей есть усиленное фантазирование. Иногда больной в начале фантазирования еще отдает отчет, что-то, что он говорит, только плод его мечтаний; но потом сознание этого исчезает, и он настолько увлекается своими мечтами, что теряет различие между действительностью и фантазией.

и) Девятый источник бредовых идей составляют впечатления, которые больной имел перед болезнью. Очень нередко мы замечаем у бредящих больных существование нелепых идей, отражающих в себе то, что они читали перед началом болезни или о чем слышали и что видели. Иногда это бывают совершенно незначительные обстоятельства, но в бред больного они вносят наиболее часто попадающиеся и волнующие его идеи. Никоим образом не следует поэтому из содержания бредовых идей выводить, что то или другое обстоятельство было причиной душевного заболевания.

к) Наконец, десятым источником бредовых идей является влияние примера или внушения, подействовавшего на благоприятную почву. Мы увидим впоследствии, что наблюдаются случаи так называемого индуцированного помешательства, при котором человек нервный, впечатлительный, живя вместе с душевнобольным, имеющим какие-нибудь бредовые идеи, усваивает их настолько, что сам начинает бредить.

Таковы источники развития бредовых идей. В каждом отдельном случае бредовые идеи вытекают то больше из одного источника, то более из другого, и для врача должно составлять задачу – уяснение способа развития той или другой бредовой идеи. Это далеко не всегда возможно, но в тех случаях, когда удается, чрезвычайно помогает выяснению состояния больного.

Бред. Бредовых идей может быть у больного много, и они могут вступать между собой в сочетания, и тогда является то, что называется бредом. Слово «бред» (delirium) употребляется, собственно говоря, в двух значениях: 1) для обозначения состояния спутанности с бредовыми сочетаниями идей (немецкое Delirien), спутанность чувств и связанных с ним действий (Délire des actes французов) и 2) для обозначения определенной формы бредового содержания (немецкое Wahn) и определенной связи между бредовыми идеями.

Если связь между бредовыми идеями слабая, то бред называется бессвязным, состоящим из отрывочных бредовых идей, соединенных между собой лишь по случайным ассоциациям смежности, сходства и одновременности. Если связь бредовых идей между собой велика, если между отдельными идеями заметна наклонность к сочетанию по причинной зависимости, если одна ложная идея до известной степени логически связана с другой, это будет бредом систематизированным. Иногда систематизация бреда бывает очень велика, – всяческая ложная идея имеет в бреду свое место. Особенно часто бывает систематизация при так называемом типическом бреде преследования; больной при этом с подробностями рассказывает, кто и как за ним шпионит, кто его преследует, покушается на его честь и жизнь, объясняет, за что… Оказывается, например, что это потому, что его младенцем украли из знатной семьи, поместили к чужим людям; теперь же враги разными способами хотят его извести.

Систематизация бреда чаще всего является не вдруг, а развивается постепенно. При некоторых душевных болезнях есть очень большая наклонность бреда систематизироваться; при других нет такой наклонности, а бред остается все время состоящим из отрывочных бредовых идей. Вообще при тех болезнях, при которых акт осмысления может совершаться в достаточной степени, при которых нет ни глубокого слабоумия, ни спутанности сознания, ни крайнего наплыва идей, систематизация больше, чем при обратных состояниях. Когда бред систематизирован, то он нередко представляет чрезвычайно много сродного у больных, страдающих одной формой болезни, хотя бы они происходили из разных слоев общества и были разных национальностей. Таков особенно так называемый типичный бред преследования, характеризующийся тем, что больной представляет себя окруженным целой сетью преследований со стороны зримых и незримых врагов. Этот бред бывает особенно часто при так называемом хроническом первичном помешательстве (paranoia chronica).

И при других болезненных формах бред также имеет много сходного у отдельных больных, и потому отчасти свойство бреда может указывать и на форму болезни, которой страдает больной. Так, при мрачном помешательстве – меланхолии – чаще всего бывает бред самоуничижения и самообвинения: больной считает себя крайне дурным человеком, преступником, ждет себе наказания, считает это наказание естественным следствием своей вины. При ипохондрии бывает так называемый ипохондрический бред, заключающийся в том, что больной приписывает себе всевозможные наиболее страшные или совсем небывалые болезни. При прогрессивном параличе часто бывает грандиозный бред, при котором больной считает себя очень богатым, знатным, очень могущественным. Большей частью при этом он говорит о своем богатстве, сыпля миллионами и квадраллионами, не останавливается ни перед каким абсурдом и вопиющим противоречием.

О том, какой бред характеризует ту или другую болезнь, мы будем иметь еще случай говорить в частной патологии душевных болезней. Теперь же я ограничусь лишь тем, что скажу, что характер бреда при той или другой болезни определяется не только первичным расстройством интеллектуальной сферы, но и совокупностью расстройств всех других сторон душевной деятельности, чувства, воли, изменения сознательности и пр. Благодаря этому и происходит то, что отдельные формы психических болезней характеризуются особыми формами бреда, и некоторые психиатры даже делят виды бреда по болезням, при которых они наблюдаются. В таком смысле говорят о «меланхолическом» бреде, о «паралитическом» бреде, об «алкогольном» бреде, «тифозном» бреде. Исходя из тех же оснований, иногда и саму болезнь называют по преобладающему в ней бреду; так, есть формы болезни, называемые «религиозным» помешательством (paranoia religiosa), помешательство с бредом преследования (paranoia persecutoria), помешательство эротическое (paranoia erotica). В большинстве случаев, впрочем, эти термины представляют собой остатки прошлого, когда разделение душевных болезней происходило почти исключительно на основании содержаний бреда.

Ввиду той важности, которая в прежнее время придавалась содержанию бреда, в прежнее время на него обращалось чрезвычайно большое внимание, и деление бреда по содержанию на разновидности было необыкновенно дробное. Большинство из терминов, употреблявшихся прежде для обозначения различных видов бреда, теперь уже не употребляется (многие и совсем забыты), но некоторые и до сих пор еще употребительны. Таковы термины – бред самообвинения, самоуничижения, греховности, бред богатства, бред знатности, могущества, преследования, отравления, эротический, мегаломанический, микроманический, бред собственной метаморфозы (delirium metobalicum), бред знакомства с незнакомыми предметами (delirium palingnosticum), бред телесного влияния (при помощи электричества, магнетизма, внушения, мистических сил), демономанический, религиозный и пр. Таких отдельных видов бреда и теперь еще, как видно, очень много, и название бреду обыкновенно дается по содержанию ложных идей, его составляющих.

Содержание же бредовых идей определяется, как я сказал, нередко формой душевной болезни и соматическими расстройствами, но также, конечно, и индивидуальными особенностями больного, его предшествующей жизнью, характером, обстоятельствами, бывшими во время заболевания и в первое время болезни. Так, например, если больной перед болезнью перенес много тяжелых испытаний или был испуган чем-нибудь, то поводы для огорчения или испуга будут время от времени фигурировать в его бреде; если он перед заболеванием читал что-нибудь, что сочеталось в душе больного с волнением, с эмоцией, то содержание прочитанного тоже будет давать материал для бредовых идей.

Если бред составляется из ложных идей одной категории по содержанию, то он называется однородным, а если из самых разнообразных, то полиморфным. При полиморфном бреде, наряду с идеями самоуничижения, являются идеи величия и демономанические, и преследования, и эротические, и идеи метаморфозы.

Мы увидим из частной психиатрии, что бредовое отношение иногда существует у больного не ко всем восприятиям. Так, например, больной может совершенно правильно относиться к врачу, надзирателю, товарищам – больным, заниматься хорошо работой, а в то же время считать кого-либо из своих родных своим врагом, строящим разные козни. Это будет частичный, или односторонний, бред, наблюдаемый нередко как симптом исходного состояния душевных болезней при вторичном помешательстве.

Односторонний бред прежде признавался в очень многих случаях и давал повод к недоразумениям. Врачи, отмечая существование у больного какого-нибудь одного нелепого убеждения и не замечая других сопутствующих расстройств душевной деятельности, говорили, что данный человек во всем психически здоров, за исключением одного только пункта, одной идеи. Болезнь, при которой это будто бы наблюдалось, называлась однопредметным помешательством – monomania, а единичное нелепое убеждение – фиксированной идеей (ideesfixe), что в общежитии чаще всего переводится «пункт помешательства». Обстоятельное исследование многих немецких и французских психиатров привело к убеждению, что таких однопредметных помешательств в чистом смысле слова нет, что мономания в том смысле, как ее понимали прежние авторы, не существует, что если и бывают случаи, где с первого раза кажется, что у больного существует только одна нелепая идея, а в остальном он представляется здоровым, то это лишь при поверхностном наблюдении; внимательный анализ показывает, что, наряду с бросающейся в глаза нелепой идеей, существуют (правда, не так заметные) другие расстройства, каковы: ослабление критики, общая неуравновешенность, ограничение нормальных влечений, признаки слабоумия.

Из числа многих больных, представлявших явления, подходящие к тому, что прежде называлось мономанией, я приведу для образца описание болезни одного наиболее типичного из всех, которых мне пришлось наблюдать. Это был торговец, занимавшийся совершенно хорошо и правильно своим делом в течение многих лет; для всех окружающих он не представлял признаков душевного расстройства, за исключением одного пункта: он был убежден, что в его животе находятся змеи. Он чувствовал, как они у него ползают, как подбираются иногда к спине и к груди. Иногда они бывают злы, иногда довольно спокойны. Он определял и их приблизительную величину – вершка в 4, а то и более. Он обращался ко многим врачам, и сколько его ни убеждали, он ни на минуту не оставлял своего убеждения. Несколько раз он просил себе сделать операцию и вырезать змей. Как только появилось известие об успехах радиоскопии, он бросился с просьбой, чтобы ему сфотографировали внутренность, предполагая, что этим убедит в действительности присутствия в нем змей и склонит врачей к операции. Потом, однако, он сообразил, что змеи могут быть мягкие и не обрисоваться на снимке. Больной старательно следил за газетами, разыскивая описания случаев, в которых змеи убивались каким-нибудь особым ядом или другим способом. Много лет находился больной в таком положении и на поверхностный взгляд представлял тип настоящего мономана. Но внимательно исследуя его и изучая развитие болезни, можно было прийти к заключению, что бредовая идея далеко не единственное расстройство, существовавшее у больного. У него вообще замечалась односторонность, узкость мышления, ограниченность суждения, уменьшение задержек, словом – явления умственного дефекта. Оказалось, что бред о змеях развился после довольно заметного острого психоза с целым рядом бредовых идей (преследования, отравления и пр.). Бредовые идеи поддерживались, по всей вероятности, с одной стороны, ненормальным состоянием органов живота (крайней неправильностью диеты при значительном ожирении) и с другой – раздражением периферических нервов рубцом (больной был по суеверию оскоплен).

Бред не всегда бывает одинаково интенсивен. Мы часто можем видеть, что бредовые идеи существуют, но они обладают таким слабым напряжением, что почти не влияют ни на эмоциональную сферу больного, ни на его отношения к людям и деятельность; бредовые идеи почти уходят в бессознательную область душевной жизни, и нужны особые стимулы, например разговор, гнев, чтобы бред всплыл в сознании. Наоборот, в некоторых случаях бредовые идеи обладают чрезвычайно большим напряжением. Они с особенной яркостью являются в сознании и вполне подчиняют себе внимание, обусловливают аффекты и крайне неправильные действия больного.

Очень нередко бывает, что у одного и того же больного мы встречаем значительные колебания в напряженности бреда. В большинстве случаев бывает так, что в первых периодах болезни бредовые идеи – конечно, в тех болезненных формах, в которых бред существует, – бывают очень ярки, очень интенсивны, а потом они постепенно теряют свою напряженность, бледнеют.

Являясь одним из частых проявлений собственно душевных болезней, бред, однако, бывает не исключительно при них. Он является как симптом многих других заболеваний. Так, он бывает при разнообразных нервных болезнях, например при органических страданиях головного мозга, при истерии, эпилепсии, хорее и пр. Он бывает при многих внутренних болезнях (острые инфекционные болезни), при лихорадочном состоянии, при истощении; он бывает при отравлении многими ядами – атропином, мускарином, беленой, опием, индийской коноплей, алкоголем, эфиром и пр. Он, наконец, бывает и у совершенно здоровых лиц в состоянии сна или просонок и особенно после порядочного утомления или влияния моральных потрясений. Близко к бреду стоит и то изменение в содержании мышления, которое развивается под влиянием гипнотических внушений.

Для более ясного представления о разных формах бреда я приведу несколько примеров, взятых главным образом из руководства Гризингера, писавшего свою поучительную книгу в то время, когда на форму бреда обращали особенное внимание.

Вот пример бреда самообвинения и сопутствующего ему обыкновенно ожидания наказания:

Больной священник 43 лет после домашних неприятностей и смерти новорожденного ребенка заболел глубокой меланхолией, выразившейся, между прочим, в сильном страхе и беспокойстве. Он обвинял себя в гнусном образе жизни и больших преступлениях. Месяцев через 10 от начала болезни он выздоровел и написал следующее об испытанном им состоянии: «С тех пор (после смерти ребенка) утратилось всякое желание к работе и всякая веселость. После проповеди я был сильно измучен и напряжен; какой-то страх и печальное расположение постоянно одолевали меня, сон был короткий, сопровождаемый страшными сновидениями, и после него пробегал сильный холод по всем членам. Однако я считал себя здоровее, нежели когда-нибудь, потому что тугоухость, боли в членах и раздутие, которым я страдал до сих пор, совершенно прекратились, и я не чувствовал решительно никакой неприятности после еды. Таким образом, мне вовсе не пришло в голову искать причины моего печального положения в моем собственном организме, но я обратился ко всей своей прошлой жизни, которую вообразил себе цепью каких-то страшных преступлений. Мысль эта произошла во мне не мало-помалу, но, насколько я помню, появилась вдруг в моей душе, точно сон, и теперь я стал объяснять себе мое состояние. Исчезли всякие светлые мысли и всякое доверие к другим и к самому себе; я воображал, что все человечество должно было восстать против меня, извергнуть меня из своей сферы при содействии страшнейших мук и что я сам был злейший враг свой. Я открыл своей жене, будто я совершил величайшее из преступлений, которое когда-либо совершалось, и что прихожане разорвут меня в клочки, как только узнают об этом. Мои обычные занятия стали невозможны, страх постоянно усиливался, и когда церковный совет делал самые утешительные убеждения и успокаивал меня, я все-таки считал все потерянным. Однажды, упавши в обморок в одном из собраний, мне показалось, будто я сделал это из притворства. Шум в печке я принимал за барабанный бой и думал, что приходят солдаты, чтобы взять меня; несколько позже мне казалось, что я вижу эшафот, на котором меня должны растерзать в клочки; страх перед казнью продолжался постоянно. Все окружающее меня мне казалось красивее и блестящее, нежели обыкновенно, люди разумнее и лучше, а самого себя я видел в какой-то страшной глубине и считал себя неспособным более ни к чему. Только на несколько моментов я полагал, что, может быть, еще возможно для меня спасение, а затем следовала еще большая печаль. Состояние мое к концу болезни я не могу вернее описать, как состояние пробуждающегося от тяжелого сновидения, который не вдруг может убедить себя, что все это было только сон»[23].

Следующий пример даст образец бреда величия с тем характером, с которым он наблюдается у больных, страдающих маниакальными формами психического расстройства, когда бредовые представления по своему происхождению находятся в зависимости от возбуждения фантазии и чрезвычайной легкости сочетаний. Приводимое описание сделано самим больным и потому заслуживает особенного внимания. Нужно заметить, что кроме идей величия у этого больного были и идеи бесоодержимости и собственной метаморфозы. Вообще следует всегда помнить, что редко у больного существуют идеи только одного какого-нибудь содержания; большей частью бывает сочетание бредовых идей разного содержания.

«Воспоминания из прежних моих чтений утвердили меня в той мысли, что я одержим злым духом, и я решился противодействовать ему постом, молитвами и заклинаниями… Моя пылкость превратилась в воинственную ярость; все воспоминания о героях, рассказы о которых я с живостью воспринимал в молодости, воскресли во мне. Фантазия перенесла меня в сражения и перевороты, истории которых я читал; я хотел изобразить эти разнообразные характеры то Александра, то Ахиллеса, то Генриха IV. С первым я так сжился, что мне казалось, будто я имел его вид, носил его имя, был им; я сражался при Гранике, я победил при Арбелле, я осаждал Тир и взошел победителем на его стены. Вид жителей Тира, которых победитель велел распять на крестах на берегу моря, представился моей фантазии. При этом я чувствовал гнев и ужас, возненавидел характер македонского героя и не хотел быть более подобным чудовищем; несчастные жертвы его жестокости возбудили во мне такое сострадание и уныние, как будто я сам видел их муки. Во время другого припадка воинственной ярости моя фантазия была занята характером Ахиллеса. Мне казалось, что я опоясан его оружием, что мне даны его голос, его мужество, и я вызывал троянцев позорными речами на битву. Потом мне представилось, что, гоня и уничтожая перед собой полки, я внезапно явился пред дворцом Приама. Я вообразил себя теперь Пирром, взял и связал четыре колонны от моей кровати и так сильно бросил в дверь моей комнаты, что она сорвалась с петель. Обрадованный шумом, я радостно кричал: Троя пала! Дворец Приама не существует более! Затем меня связали, и мне представились страшные картины. Вонючий пригорелый запах железа и меди долго отягощал меня; я ступал по развалинам Древнего Рима и пр.

Когда я успокоился и был развязан, я почувствовал неописанное счастье; мне казалось, что вся природа, до сих пор оцепленная, сбросила свои оковы и наслаждалась вместе со мною свободой…

Я вообразил себя миролюбивым королем и задумал развить в моем государстве все искусства и науки, думал, что сам отлично знаю живопись и скульптуру, архитектуру, геометрию и пр. Взгляд мой был столь верен, рука моя столь тверда, что я мог с удивительной точностью рисовать на полу или стене планы при помощи первых попавшихся мне под руки орудий.

Господствующее настроение придало моим чувствам живость, моему уму остроту и моей душе величие, которые делали меня человеком необыкновенным. Мне казалось, что я читал в сердцах людей, меня окружающих, что характер их обрисовывался мне с удивительной ясностью, и так как меня не удерживали никакие соображения, то я и высказывал резко и определенно все, что думал.

Может быть, удивятся, что я помню так хорошо такие подробности, но мое воображение было настолько деятельно и живо, что все предметы врезались в нем или, скорее, погрузились в него…»[24]

При других формах болезни бред величия проявляется с иными оттенками. Так, при болезни, известной под названием прогрессивного паралича помешанных, он представляется в виде сочетания абсурдных и взаимно противоречащих идей с глубоким слабоумием.

Вот пример грандиозного бреда паралитика:

«Больной представляет себе, что он обладает чрезвычайно высоким саном, почетом, сверхъестественной силой и неисчерпаемыми богатствами. Каждую минуту дарит он большие суммы – тысячу, двадцать миллионов луидоров; потом утверждает, что он есть бог отец; если же его спрашивали, кто был его отцом, то он отвечал: податной советник, и было напрасно доказывать нелепость подобного сопоставления. Другой раз он был на небе и видел там чудесную Венеру, а на следующий день уже говорил о кружке из многих сотен венер, среди которых он сам находился. Посредством газа он хотел расширить все комнаты больницы до неимоверных размеров, делать людей великими, воскресить умерших, но главное – посредством тысячи воздушных шаров перенести по воздуху армии из тысячи миллионов полков. При этом он назначал контрибуции, выдавал грамоты и пр.».

У лиц, страдающих прогрессивным параличом, бывает, однако, бред и совершенно противоположного характера, а именно микроманического. Вот пример такого бреда, соединенного, как это обыкновенно наблюдается в подобных случаях, с бредом ипохондрическим. Больной упорно отказывается от пищи на том основании, что у него будто бы нет ни желудка, ни кишок; он не может глотать, его не может прослабить; все, что входит в него, падает как в пустую бочку; мочиться он не может, он не мочится потому, что мочевого пузыря нет; у него нет внутренностей, нет костей, нет мозга, у него ничего нет, он сам еле существует, он такой маленький, что едва виден, у него голова с булавочную головку, руки у него будто бы самые ничтожные. Сколько бы ни разубеждать больного, показывая ему для сравнения свои руки, он продолжает вопреки очевидности уверять, что его, больного, руки несравненно меньше.

Следующий пример, взятый из описания одного старинного психиатра, может дать понятие еще об одной разновидности бреда – о бреде демономаническом, в частности о бреде бессодержимости, так часто встречающемся у лиц с малым образованием:

«Маргарита Б., одиннадцати лет, довольно вспыльчивого характера, но богобоязненное, набожное дитя, не будучи предварительно больной, вдруг подверглась 19 января 1829 года сильным судорогам, продолжавшимся с небольшими промежутками в течение двух дней. Все время, пока продолжались судорожные припадки, дитя теряло сознание, выворачивало глаза, делало гримасы и всякие странные движения руками, а с понедельника, 21 января, издавало по временам глубокий басовый голос, со словами: «за тебя хорошо молятся». Как только девочка опять пришла в себя, она была очень уставшей и истощена, но не знала решительно ничего обо всем происшедшем, говорила только, что видела какой-то сон. 22 января начал раздаваться другой голос, ясно отличающийся от упомянутого баса. Голос этот говорил почти беспрерывно во все продолжение кризиса, т. е. полчаса, целый час и даже несколько часов, и прерывался только по временам прежним басом, повторяющим упорно предыдущий речитатив. Очевидно, голос этот желал изобразить из себя другую личность, отличную от личности девочки, и отличался от нее весьма резко, объективируя ее и говоря о ней в третьем лице. В выражениях этого голоса нельзя было заметить ни малейшей спутанности или помешательства, но совершенно строгую последовательность с разумными ответами на все вопросы или с лукавым избежанием ответа. Что составляло, однако, отличительную черту его выражений, это был нравственный, или, лучше сказать, безнравственный характер их: гордость, дерзость, насмешка, ненависть к правде, к богу и к Христу постоянно выказывались в нем. «Я сын бога, спаситель мира, мне должны вы молиться», – часто говорил этот голос, несколько раз повторяя это. Насмешка над всем святым, ругательства против бога и Христа и против библии, сильное неудовольствие всем тем, что привержено к добру, отвратительнейшие, тысячу раз повторенные проклятия, страшное беснование и беспокойство при виде молящегося или даже человека со сложенными к мольбе руками, все это можно было бы принимать как симптомы чуждого влияния, если бы этот голос сам и не обнаружил себя, выдавши имя говорящего, а именно – назвавшись дьяволом. Как только демон этот начинал говорить, все черты лица девушки вдруг страшно изменялись, каждый раз появлялся, в самом деле, демонический взгляд, о котором можно получить понятие, взглянувши в Мессиаде на рисунок, где дьявол подает Христу камень.

26 января, в 11 часов утра, в тот же час, который был предсказан, по словам девушки в бодром состоянии, особым ангелом уже несколько дней тому назад как час искупления, вдруг припадки прекратились. Последнее, что слышалось, был голос изо рта девушки: «Выходиты, нечистый дух, из этого ребенка! Разве ты не знаешь, что ребенок этот любим мною?». Затем она пришла в себя. 31 января повторилось это состояние с теми же симптомами. Однако мало-помалу присоединились еще другие голоса, пока число их, отличных друг от друга отчасти по звукам, отчасти по речи, отчасти по содержанию, не достигло шести, причем каждый выражался как голос особенного индивидуума и возвещался обыкновенно прежним голосом, который сначала издавался так часто. Беспокойство, проклятия, ругательства, поношения и т. д. достигли в этом периоде болезни высочайшей степени, и промежутки полного сознания, во время которых, впрочем, девушка совершенно не помнила о том, что было во время припадка, но просто тихо и усердно молилась и читала, становились все реже и короче. 9 февраля, которое также было предсказано еще 31 января как день освобождения, настал конец и этому страданию, и подобно тому, как и в первый раз, в это 9 февраля в 11 часов, после того как прежний голос несколько раз повторил свое прощание, изо рта девушки послышались слова: выходивон ты, нечистый дух, это признак последнего времени!». Девушка проснулась, и с тех пор была совершенно здорова»[25].

Пример бреда греховности и одержимости, связанного с болевыми ощущениями:

Больная, девушка 28 лет, поступила в нашу клинику вследствие глубокой тоски. Она считает себя величайшей грешницей, – такой, какой еще и на свете до сих пор не было. В нее вселился дьявол; она помнит, как это случалось: будучи в церкви, она вдруг почувствовала, что в нее что-то вошло и поместилось в подложечной области. Вероятно, это потому, что она в церкви думала о грешном, а также за прежние грехи, главным образом, за онанизм. С тех пор она не находит себе покоя: она чувствует, что дьявол сидит в ней; временами он движет хвостом как раз под сердцем, и тогда ей становится так невыносимо, что она предпочла бы умереть. При исследовании больной оказалось, что она страдает невралгией межреберных нервов: давление на места, соответствующие IV, V, VI и VII межреберным нервам, вызывает сильную боль, а время от времени в подложечной области и в стороне сердца бывают самостоятельные боли.

Довольно много подобных случаев аллегоризации болевых ощущений приводит известный немецкий психиатр д-р Шюле[26].

Пример бреда эротического (любовного):

Французский психиатр Маньян описывает такой случай: Больной, 32 лет, по профессии портной, во время отсутствия своей семьи стал часто посещать оперу. Однажды во время представления он замечает, что примадонна будто бы обращает на него особое внимание; певица то и дело бросает взгляды в его сторону. Он в волнении возвращается домой, проводит бессонную ночь и в следующие дни продолжает посещать театр, занимая все то же место и все более убеждаясь, что он замечен примадонной. Она прижимает руки к сердцу и посылает ему воздушные поцелуи, улыбки и взгляды. Он отвечает ей тем же; она продолжает улыбаться. Наконец, он узнает, что певица уезжает в Гамбург. Он объясняет это желанием увлечь его за собой «но, – говорит он, – я устоял и не поехал». Она снова возвращается в Париж и держит себя в театре по-прежнему. Затем она опять уезжает в Ниццу. На этот раз колебаться нечего, – он следует за ней. Немедленно по прибытии он отправляется к ней на квартиру, где его встречает мать актрисы, объявляющая, что ее дочь никого не принимает. Сконфуженный, он бормочет несколько слов в извинение и через неделю возвращается домой, огорченный и опасающийся, не скомпрометировал ли он влюбленную в него певицу. Вскоре после того она возвращается в Париж раньше, чем это было объявлено в афишах. Очевидно, это она поторопилась возвращением, потому что стосковалась о нем. Словом, больной толкует таким образом все поступки певицы. Он снова посещает оперу и более, чем когда-нибудь, убежден в любви примадонны к нему. В окне картинного магазина ему попадается ее портрет в роли Миньоны, на котором она изображена плачущей. Кто же причина ее слез, если не он? Он поджидает ее при выходе из театра или около ее квартиры, чтобы видеть ее, когда она выходит из кареты, или по крайней мере ее тень на занавесках ее окна. По приезде его семьи ему приходится пропустить два спектакля; являясь на третий, он читает, что любимая им певица петь не может по нездоровью. Понятно: она не в состоянии продолжать, потому что не видала его на двух представлениях. На следующий день он идет снова в театр; она поет еще более обворожительная, еще более влюбленная, чем прежде. «Ясно, – говорит он, – она не может более обходиться без меня». По окончании спектакля он бежит к ее подъезду. Как только экипаж подан, он бросается к нему, чтобы передать письмо, но полицейский останавливает его, арестовывает, и при обыске у него находят заряженный револьвер. Он объясняет с очевидной искренностью, что револьвер нужен ему, потому что приходится поздно возвращаться из театра, и с негодованием отвергает обвинение в покушении на убийство, рассказывает очень подробно все происшедшее и оканчивает уверением, что певица страстно влюблена в него. На другой день он препровожден в больницу[27].

Пример бреда палингностического представлял один больной, находившийся в нашей клинике. Больной этот страдал периодическим психозом, т. е. болезнь его повторялась через определенные сроки, выражаясь то в слегка возбужденном настроении (полгода), то в угнетенном (тоже полгода). Во время возбужденного состояния больной был, однако, большей частью не настолько расстроен, чтобы не мог оставаться дома и даже продолжать свои занятия учителя; он отличался только большой хвастливостью, наклонностью рассказывать про себя вещи, которых никогда не было. Когда он был помещен в клинику, он постоянно утверждал, что он уже был в этой обстановке, и говорил это так убедительно, что лицо, которое не знало наверное, что он в клинике в первый раз, готово было ему поверить: он указывал на разные мелочи, которые будто бы тогда же он заметил, называл больных, которые будто бы тоже тогда были; о многих из больных, которых он встретил в первый раз в клинике, он утверждал, что их видел в клинике и в первый раз. Бред подобного рода связан с ложными воспоминаниями.

Пример метаболического бреда, т. е. бреда превращения, представляла также одна из больных, находившихся в клинике. Эта больная страдала меланхолическим умопомешательством. Под влиянием тоски и гнетущих идей у нее развился первоначально бред самообвинения и греховности, а потом она стала считать себя за грехи превращенной в существо животное, близкое к нечистой силе. Это убеждение было в ней чрезвычайно сильно; она едва давала дотрагиваться до своей руки, считая, что ее тело уже не то, а готово покрыться шкурой; она не верила утешениям, полагая, что в этом не может быть никакого сомнения и всем это ясно до очевидности. Мало-помалу больная стала успокаиваться, тоска ее стала проходить, и бред исчез.

Бред превращения часто переносится больным и на других, близких ему лиц. Под моим наблюдением находилась больная, которая во все время болезни считала своего новорожденнного сына собакой: она полагала, что вследствие влияния врагов она родила собаку и за это должна подвергнуться жестокой казни. Этот бред исчез почти через год от начала болезни.

Примером бреда отрицания может служить следующее описание.

Больная, 56 лет от роду и с виду здоровая, с 1827 г. потеряла сознание своей личности и считала себя совершенно за другую особу, чем она была прежде. Эта идея находится, по-видимому, в связи с переменой ощущений, и в особенности с различными и непрестанными галлюцинациями. Она говорила о самой себе всегда в третьем лице, следующим образом: Die Person von mir; la personne de moi même.

Если к ней не подходили близко, не касались ее кровати, ее стула, ее платья и пр., то можно было легко с нею разговаривать.

Она отвечала тихо и учтиво.

– Как ваше здоровье, мадам?

– Особа моя не есть дама, ее зовут мадемуазель, если вам угодно.

– Я не знаю вашего имени, скажите мне его.

– Особа моя не имеет имени: она не хочет, чтобы вы начали писать.

– Однако могу я узнать, как ваше имя или, скорее, как вас прежде звали?

– Я понимаю, что вы хотите спросить. Меня звали Екатериною X.; более не следует ничего говорить о прошедшем. Особа моя потеряла свое имя, она его лишилась, как вступила в госпиталь.

– Сколько вам лет?

– Особа моя не имеет никаких лет.

– Но эта Екатерина X., о которой вы раньше говорили, сколько ей лет?

– Я не знаю. Она родилась 1779 г. от Марии… и от Иакова… жила… крещена в Париже и пр.

– Если вы не та особа, о которой говорите, то вы представляете, может быть, две особы в одной.

– Нет, особа моя не знает эту, которая родилась в 1779 г. Может быть, эта женщина находится там, внизу.

– Живы ли еще ваши родственники?

– Особа моя – одна и очень одинока, у нее нет никаких родственников и никогда их не было.

– А родственники особы, о которой вы прежде говорили?

– Говорят, что они еще живы, их называют моим отцом и моей матерью, и я верила в это до 1827 года; я всегда исполняла мои обязанности к ним до того времени.

– Итак, вы их дитя? По разговору видно, что вы это думаете.

– Особа моя ничье дитя. Происхождение особы моей неизвестно мне; она не оставила никаких воспоминаний о прошедшем. Женщина, о которой вы говорите, есть может быть та самая, для которой сшито это платье (она указала на платье, в которое была одета), она была замужем и имела многих детей. (Она рассказала подробные и очень точные сведения о своей жизни, причем постоянно оканчивает 1827 г.)

– Что вы сделали и что с вами случилось с тех пор, как вы стали вашей особой?

– Особа моя жила в попечительном заведении… С ней производили и производят физические и метафизические опыты. Эта работа была ей неизвестна до 1827 г. Здесь низошла невидимая и перемешала ее голос с моим. Особа моя ничего этого не хочет и тихо удаляет ее.

– Каковы из себя эти невидимые, о которых вы говорите?

– Они маленькие, неосязаемы, бесформенны.

– Как они одеты?

– В блузах.

– На каком языке говорят они?

– По-французски: если бы они говорили на другом языке, то и моя особа перестала бы понимать их.

– А это точно, что вы видите их?

– Совершенно точно, моя особа видит их, но метафизически, в невидимости, никак не материально, потому что в этом случае они не были бы невидимы.

– Ощущаете вы по временам запахи?

– Один женский состав, одна невидимая уже насылала на меня дурные запахи.

– Чувствуете ли вы по временам невидимых на вашем теле?

– Особа моя чувствует их и сильно сердится за это; они делали ей всевозможные неприличности.

– Хороший у вас аппетит?

– Моя особа ест; у нее есть хлеб и вода; хлеб так хорош, как только его можно пожелать; ей не нужно ничего больше и т. д.

– Молитесь вы иногда?

– Особа моя знала религию до 1827 г.; теперь она больше не знает ее.

– Что вы думаете о женщинах, которые живут с вами в этой зале?

– Особа моя думает, что они потеряли рассудок, по крайней мере большинство их[28].

Пример бреда преследования был мною приведен в главе об обманах чувств. Я приведу здесь еще другой пример, характерный для начала той болезни, при которой бред преследования бывает очень часто.

Дело идет о больном, который с 12 лет занимался онанизмом; на 19-м году у него наступило изменение характера. В начале развилось постепенно физическое отвращение от всего, глубокая общая скука, и хотя до того времени он замечал только светлую сторону жизни, с тех пор все ему представлялось с печальной стороны. Вскоре появилась мысль о самоубийстве, через год она отступила на второй план и вместо нее больной стал принимать себя за предмет всеобщих насмешек; он думал, что все потешаются над его физиономией и над его манерами, он слышал многократно как на улице, так и в комнатах, у друзей и родных обращенные к нему ругательные слова, наконец, он стал думать, что всякий оскорбляет его; когда кто-нибудь кашляет, чихает, смеется, подносит руку ко рту или закрывает лицо, то это делает на него самое тяжелое впечатление – то вызывает злобный аффект, то глубокое уныние с непроизвольными излияниями слез. Он равнодушен решительно ко всему и постоянно занят этими идеями. Он ищет одиночества, и общество надоедает ему. Он допускает, что с ним, может, случаются галлюцинации, однако, убежден, что идеи эти не совершенно безосновательны; что выражение его лица имеет нечто отталкивающее и что на нем можно прочесть страшные мысли, которые его беспокоят.

Более сложную картину бреда преследования представляет следующий случай. Хэслэм рассказывает в своей маленькой брошюре «Примеры безумия»[29] историю одного известного Матьюса, который в 1797 г., вследствие судебного приговора, был посажен в Бедлам, а в 1798 г. переведен в отделение неизлечимых; там он оставался несколько лет, то считая себя автоматом известных, действующих на него личностей, то за мирового императора. В 1809 г. родственники его, противившиеся его заключению в Бедлам, просили об его отпуске и поручили докторам Клютербуку и Биркбетту осмотреть его; доктора эти, посетивши 4 раза больного, подтвердили под присягой, что Матьюс душевно вполне здоров. За этим назначена новая комиссия из восьми врачей, которая, после продолжительных испытаний, составила присяжное показание, что человек этот в высшей степени помешан.

И в самом деле это было так; в нем было чрезвычайно твердо выработанное во всех мелочах и драматизированное безумное представление, что шайка злых людей из комнаты близ городской стены при помощи магнетических токов разнообразным образом влияет на него. Он видит и слышит этих личностей и вследствие этого может в точности описать их. Всех их семь: 4 мужчины и 3 женщины. Глава между ними есть одно лицо по имени Билль, которого зовут также королем; ему от 64 до 65 лет; все мысли его направлены постоянно на злое. Никто не видел еще, чтобы он улыбался. Второй называется Джек, школьный учитель, который, однако, зовет сам себя регистратором, около 60 лет, высокого и тощего телосложения. Третье лицо есть сир Эрчи, 55 лет, в сюртуке грязного цвета и в панталонах, у которых, по старой моде, пуговицы расположены между ногами, который постоянно говорит пошлые, богохульные речи и притом на провинциальном диалекте. Четвертого человека зовут Мидльмен, 57 лет, с ястребиной физиономией, без оспенных знаков; он одет в синий сюртук и в плохой жилет и постоянно сидит там, улыбаясь. Первая из женщин есть Августа, 36 лет, среднего роста, замечательна по резкости черт лица. Она одета в черное платье, точно купеческая жена из провинции, волосы ее не напудрены. Вторая женщина Шарлотта, красивенькая брюнетка, похожа с виду на француженку. Последняя женщина совершенно необыкновенна; она, по-видимому, не имеет никакого христианского имени, остальные ее зовут просто перчаточной женщиной, потому что она носит постоянно хлопчатобумажные перчатки, и это, как замечает очень сухо сир Эрчи, с той целью, чтобы не заметили, что у нее чесотка.

Влияние, которое эти воображаемые личности производят на больного при помощи особенной машины, которую он подробно описывает и рисует, чрезвычайно разнообразно. Больной приводит множество этих различных мук (галлюцинаций), называя их собственными именами.

«Задержание жидкости – перевязывание волокон у корня языка, вследствие чего речь его задерживается. Отделение души от чувства – распространение магнетического и притом свертывающегося тока, начиная от корня носа под основание мозга, подобно какому-то покрову, так что ощущение сердца совершенно отрезывается от соображений рассудка. Поднимание змея – так, как мальчики заставляют подниматься бумажного змея, точно так же эти злодеи, при помощи своих чар, впускают какое-нибудь особое представление в мозг своей жертвы, которое затем несколько часов движется взад и вперед в мозгу. Как ни желает подпавший такому нападению человек отделаться от навязанного ему представления и перейти к чему-нибудь другому, однако он не может этого сделать; он должен обратить все свое внимание, с исключением всех прочих представлений, только на это, навязанное ему. При этом он, однако, все время сознает, что представление это ему чуждо, что оно навязано ему снаружи. Связывание – связывание суждения лица, подвергшегося нападению, при обсуждении своих мыслей. Лопание бомбы – одно из самых страшных влияний. Находящаяся в мозгу и в нервах жизненная жидкость, пар восходящий и нисходящий в сосудах, газы в желудке и в кишках разрежаются до высочайшей степени и делаются горючими, что причиняет чрезвычайно неприятное болезненное распучивание всего тела. В то время как жертва страдает под этим влиянием, злодеи выпускают на нее сильные заряды электрической батареи, которая служит им для своих влияний; это ведет за собой страшное сотрясение, и все тело разрывается. В голове происходит страшный треск, и просто удивительно, как такое страшное сотрясение не ведет за собой моментальную смерть».

Во время сна Матьюса мучают, приготовляя ему сон; у злодеев есть особенные куклы различного рода, и если они долгое время пристально посмотрят на них, то могут затем бросить образ этих фигур во время сна в его душу, и т. д.

Вещества, которые употребляет шайка для своих чар, весьма различны, по словам Матьюса, – «семенная жидкость мужчин и женщин, слитки меди, серы, пары купороса, царской водки, корня черемицы и воды, испражнения собак, человеческие газы, яд жабы, пары мышьяка и так далее»[30]…

Последнее описание представляет пример систематизированного бреда, т. е. такого, в котором все отдельные части находятся в строгой связи между собою; больной в подробностях определяет взаимные отношения между собой всех лиц и явлений, составляющих содержание бреда. Как я говорил, этого совсем нет в бреде несистематизированном, в котором наплыв бредовых идей совершается непоследовательно, иногда совершенно бессвязно.

Бред бессвязный бывает большей частью полиморфным, т. е. составленным из нелепых идей, весьма разнородных по содержанию. Примером полиморфного бреда может служить следующее описание того, что испытывал больной, страдавший остро развивающимся бессмыслием в той разновидности, которая называется мной бредовой формой дизнойи. Больной в то время, когда он описывал свое состояние, еще не пришел в нормальное положение, а потому рассказ его недостаточно связен, но эта бессвязность сама по себе составляет характерный признак болезни, при которой встречается чаще всего полиморфный бред.

«Мне казалось, – говорил больной, – что изобретен был способ делать живых людей: когда много людей погибло, то нужно было приготовить искусственных; они, правда, были без мозгов, но для работы годны. Все императоры были сделаны из бумаги, набиты мукой. Я тоже был двигателем новоизобретенной электрической дороги или какого-то воздушного корабля. Меня захватили в этот корабль, и я должен был им двигать, и от моего движения как будто зависела мировая жизнь: я остановлюсь – и все должно рушиться, все города провалятся и произойдет ужасный переворот… Решились, казалось, возобновить крепостное право в России. Мне это было тяжело, но я соглашался, только бы меня выпустили. Казалось, что у меня три души; лекарства казались чернилами и притом жгучими: пью и чувствую, что внутри все сгорает. Служителей принимал за царственных особ… Франкмасоны все возводили меня в бога – Савоофа, это было очень скучно… За грехи опускали все ниже и ниже под землю и опустили в самые нижние части ада. Предлагали вездесущствие с условием раздробить голову в двадцати местах на 90 кусков. Служение богу носило у них какой-то шутовской характер. Главным действующим лицом был Беконсфильд, сатана бесчеловечной науки… В соседней комнате, казалось, мучают людей; чувствовался запах трупов, виделись и души в виде маленьких людей. Когда я ходил по саду, слышал голоса, шепот сатаны: «не нужен, не нужен». То я был Ванька Каин, то Гришка Отрепьев; вообще принимал на себя гнусные роли… Я должен был быть расстрелян в Риме, и тут началось разрушение мира: на итальянском корабле командовал будто сосед; тут же выделывали чернокожих абиссинцев; лишних людей убивали… ужасный момент… мозги катились… были старые мозги, настоящие и воображаемые. Итальянцы, впрочем, убивали кажущихся людей; но вдруг убили настоящего живого человека – драматический момент. Весь корабль, на котором мы были, представлялся в виде древнего амфитеатра. Я двоился: как будто и вверху, и внизу. Переправляли с неба ад – шествие долгое… Стали питаться человеческими извержениями. В это время Егорьевск совпал с Римом; весь мир превратился в шапо-клак, складывался… С самого верха в Рим спускались трубы, раскрывавшиеся с треском… Мне как будто нужно было только извиниться и сыграть на скрипке, чтобы все опять пошло по-старому… Был я и перпетуум мобиле… Несколько раз попадал в бедствия, но всегда поздно, потому что время шло не так: с пришествия антихриста время должно ведь пойти назад – январь, декабрь, ноябрь и т. д., а я не знал этого… Среди всей этой борьбы провалился в преисподнюю, а потом очутился наверху. Все страшно переменялось: стены удлинялись, расходились одна в одну сторону, другая в другую, столовая проваливалась, спальня тоже. Сатана вселялся в меня, чтобы жить иначе, также и Беконсфильд, также и вечный жид…».

Легко видеть, что у больного были одновременно и идеи превращения, и постороннего влияния мистической силы, и идеи гибели, разрушения, и величия, и греховности, и борьба с какими-то врагами. На этом примере можно также видеть, как вплетаются в бред воспоминания о различных исторических событиях и впечатления текущей жизни: перед заболеванием больного в газетах много писалось о войне итальянцев в Абиссинии, и потому итальянцы играли видную роль в бессвязном бреде.

Чтобы закончить изложение того, что относится к бреду и вообще к бредовым идеям, я должен коснуться еще некоторых явлений, близких по своему характеру к бредовым, но которые встречаются у лиц совершенно нормальных. Я имею здесь в виду не те ложные идеи, которые являются вследствие заблуждений у многих совершенно нормальных лиц, но которые по своему происхождению настолько отличаются от бредовых идей, что не подают обыкновенно повода к смешению при сколько-нибудь внимательном анализе; я имею в виду те явления, которые хотя встречаются и у совершенно здоровых лиц, но по своему происхождению аналогичны бредовым. Сюда относятся ложные идеи, являющиеся у лиц загипнотизированных, под влиянием внушения, а также сонные грезы нормально спящих людей.

Как известно, внушением можно заставить человека иметь идеи, не соответствующие действительности; можно загипнотизированному или вообще лицу, легко поддающемуся тому, что в специальном смысле этого слова называется «внушением», внушить различные ложные представления как о себе, так и окружающих; можно, например, заставить считать, что на одном из клочков бумаги нарисован чей-нибудь портрет, можно заставить считать кого-либо из присутствующих врагом, имеющим какое-нибудь злобное намерение; можно внушить, что загипнотизированный находится в другой обстановке, в саду вместо комнаты; можно, наконец, внушить, что и сам экспериментируемый не то лицо, какое он на самом деле. Внушения могут делаться или словесные, или с помощью придания человеку, находящемуся в гипнотическом состоянии, какой-нибудь позы (во время так называемого каталептического периода)[31]. Придавая загипнотизированному молитвенную позу, можно вызывать у человека представления и эмоции религиозного характера. Особа, которой д-р Азам сложил руки так, как складывают их на молитве, через несколько времени на поставленный ей вопрос ответила, что она молится, присутствуя на религиозной церемонии. Заставляя вытянуть руку и сжать кулак и наклоняя при этом немного голову вперед, можно вызвать представление о враждебном нападении, и экспериментируемый может броситься на воображаемого врага. Нет сомнения, что при этих состояниях бывают и обманы чувств, и ложные идеи, совершенно аналогичные бредовым идеям.

Разница между бредовыми идеями при гипнозе и бредовыми идеями при душевных болезнях, конечно, существует и именно постольку, поскольку гипноз, как хотя искусственное, но физиологическое состояние, отличается от состояния болезненного. В большинстве случаев поэтому гипнотические ложные идеи бывают далеко не так стойки и не воспринимаются личностью человека с такой непреложной уверенностью, как бред больных. Хотя несомненно, что некоторые из внушенных идей внедряются в сознание больных и овладевают ими, но это все-таки большей частью такие, которые в основе своей имеют что-нибудь возможное и допустимое сознанием и мировоззрением данного субъекта, чему он вообще мог бы поверить, как часто верит и вполне здоровый человек, если ему говорят авторитетно, и если его критика парализуется или отвлечением внимания, или какой-нибудь эмоцией. Но если же внушаемое представление совершенно невероятно и невозможно по миросозерцанию лица, которому делают внушение, или совершенно противоречит всем правилам и основным свойствам его личности, то оно не внедряется в сознание как собственное убеждение, а носит характер совсем иной; так, если женщине, находящейся в состоянии гипноза, внушить, что она мужчина и гусар, то, пожалуй, она станет изображать из себя гусара, будет крутить воображаемый ус, делать соответствующую ее представлению о гусаре физиономию и принимать воинственную позу, но все это будет носить очевидный характер театральности, правда, бессознательной. Впрочем, ложные идеи, являющиеся у загипнотизированных, различаются и в зависимости оттого, насколько ясность сознания вообще нарушена у экспериментируемого. При глубоком гипнотическом сне они могут ничем не разниться от сонных грез обыкновенного физиологического сна.

Что касается сновидений при обыкновенном сне, то они тоже имеют много сходства с бредовыми идеями. Всякому известно, что во время сновидений сознание заполняется совершенно ложными, не соответствующими действительности идеями. Сочетание сновидений часто совершенно противоречит возможности, и в то же время они воспринимаются нами в состоянии сна как нечто вполне реальное и возможное; во сне мы не удивляемся, когда видим лиц, давно умерших, переносимся в отдаленные края, испытываем совершенно невероятные приключения. Правда, проснувшись, мы в большинстве случаев освобождаемся от ложных представлений и быстро распознаем их от действительности, но во время сна, а иногда и в состоянии, переходном от сна к бодрствованию, принимаем их за явления реальные. Несомненно поэтому, что образование ложных идей во время нормального сна обусловливается тем физиологическим процессом, который происходит в нервных центрах во время этого состояния и находится в зависимости от неравномерного распределения деятельного состояния в различных отделах нервных элементов, служащих органами психической деятельности. По-видимому, в состоянии глубокого сна сновидений не бывает вовсе, так как психическая деятельность равномерно понижается до очень низкого уровня; но при неглубоком сне возбуждается деятельность в некоторых элементах мозговой коры, вследствие чего и начинается процесс идеации. При этом, однако, многие отделы центров коры еще не функционируют в достаточной мере, вследствие чего гармония душевной жизни нарушается, в результате чего и является смутное состояние сознания, обманчивое восприятие внешних впечатлений, пассивное подчинение автоматическому сочетанию представлений; произвольные акты при этом не существуют, высшие направляющие функции ума почти бездействуют; высшие чувствования, как: нравственные, логические, эстетические, почти не возбуждаются, вследствие чего при сновидениях мы не испытываем чувства противоречия с истиной, если даже нам видится крайняя несообразность, не испытываем упреков совести, если даже видим во сне, что совершаем преступление, между тем как эмоции низшего порядка, как страх, довольно часто охватывают нас и во сне. Вследствие неправильной, идущей скачками смены идей, сочетания являются часто совершенно беспорядочные и очень быстро сменяются; по-видимому, рядом с ложными идеями при этом бывают и явления, относящиеся к обманам чувств (чаще всего псевдогаллюцинации зрительного содержания). Из комбинации ложных идей и псевдогаллюцинаций большей частью и образуются сновидения. Содержание сновидений черпается обыкновенно из репродукций, главным образом из следов тех впечатлений, которые мы имели в ближайшее время, или тех, которые нас особенно тревожили, и из впечатлений, действующих на нас во время сна. Последние имеют несомненное влияние на содержание наших сновидений. Всем известно, что охлаждение ног во время сна может вызвать сновидение в форме купанья или нахождения в степи, среди снега и т. п. Мори в своей интересной книге «Сон и сновидения» рассказывает следующее: «Я был нездоров и лежал в своей комнате. Около меня сидела мать. Вдруг я вижу во сне террор. Я присутствую при сценах убийства, предстаю пред революционный трибунал, вижу Робеспьера, Марата, Фукье-Тенвилля, вижу самые ужасные личности этого страшного времени, спорю с ними. Наконец, после происшествий, о которых помню лишь смутно, я вижу, что я был судим, приговорен к смерти и что меня везут на колеснице при огромном стечении народа на площадь Революции. Я вхожу на эшафот; палач привязывает меня к роковой доске, раскачивает ее – и топор падает. Я чувствую, что моя голова отделилась от туловища, просыпаюсь в страшной тоске и вижу, что у меня на шее стрелка от кровати, которая неожиданно оторвалась и упала мне на шейные позвонки, совершенно как топор гильотины. По словам моей матери, это случилось в ту же минуту, как я проснулся, а между тем это внешнее впечатление послужило исходным началом сновидения, состоящего из столь многих происшествий. В ту минуту, когда на меня упала стрелка, мысль об ужасной машине, на которую в этом случае стрелка весьма походила, пробудила во мне воспоминание об образах, принадлежащих той эпохе, символом которой была гильотина»[32].

Этот пример свидетельствует не только о зависимости сновидений от внешних впечатлений, но и о быстроте, с которой они развиваются: достаточно было одного мгновения, чтобы явилась целая сложная картина, причем некоторые части этой картины отнесены были ко времени, как бы предшествующему тому ощущению, которое вызвало грезу.

Зависимость сновидений от действующих на сонного впечатлений доказывается многочисленными опытами, из которых я приведу некоторые, принадлежащие тому же Мори:

«Мне последовательно щекотали потом губы и кончик носа. И я видел во сне, что был подвергаем страшной пытке, что мне надели на лицо смоляную маску и потом быстро сорвали ее вместе с кожей губ, носа и лица. На некотором расстоянии от моего уха по металлическим щипчикам водили стальными ножницами, и я видел во сне, что слышу звон колоколов, потом этот звон вдруг превратился в набат, и мне казалось, что это во время июльских дней 1848 года. Мне дали понюхать одеколону, и я вижу во сне, что нахожусь в косметической лавке. Идея о благовониях затем пробуждает во мне идею о Востоке, и вот я в Каире, в магазине Жана Фарина. Мне слегка щиплют затылок, и я вижу во сне, что мне ставят мушку, а это пробуждает во мне воспоминание о докторе, лечившем меня в детстве. Перед моими глазами пронесли несколько раз свечу, закрытую красной бумагой, и вот я вижу грозу, молнию, и воспоминание о страшной буре, вынесенной мною в Ламанше на пути из Морле в Гавр, делается сюжетом моего сновидения»[33].

Сновидения зависят, однако, не только от впечатлений, действующих во время сна, но и от тех изменений в самочувствии, которые бывают под влиянием различных причин в нас самих, а также от впечатлений сильно подействовавших на нас событий.

Так, известно, что при начале многих болезней некоторые люди имеют определенные сновидения: что они идут по воде, по дождю, промачивают ноги; по-видимому, это находится в связи с охлаждением ног, предшествующих появлению лихорадки. Такого рода сновидения имеют иногда характер предвестников болезни.

Аналогично объясняются и некоторые другие «вещие сны». Один известный химик рассказывал мне такой случай. Проработав вечер в лаборатории, он вернулся домой, лег спать и быстро заснул. Во сне он видит, что горит лаборатория; сновидение взволновало его, он проснулся и вспомнил, что оставил непогашенную свечу близ окна. Он бросился в лабораторию и пришел как раз в то время, когда свеча, догорая, горела сильным пламенем вместе с бумагой невдалеке от занавески. Если бы случился пожар, то это было бы принято за вещее сновидение, а в действительности дело было, по всей вероятности, так, что воспоминание о непотушенной свече, хотя и не сознаваемое, вызывало в душе моего знакомого тревожное ощущение чего-то недоконченного, невыполненного; во сне, когда другие мысли затихли, это тревожное чувство вызвало более живое представление, за которым по ассоциации и возникла идея о пожаре, в свою очередь настолько усилившая эмоцию, что она вызвала пробуждение.

Из всего сказанного видно, что сонные грезы в значительной степени сходны с бредовым состоянием душевнобольного. Но, конечно, громадная разница существует между сном и безумием по сущности процесса, лежащего в основе того и другого состояния: в нормальном сне мы имеем дело с временным покоем, а в болезни – с параличом некоторых отделов нервно-психического органа и с расстройством координации в других. По субъективной же оценке, оба эти состояния представляют очень большое сходство. «Вообще, – пишет В. X. Кандинский, имевший, как я сказал выше, несчастие перенести душевную болезнь, – состояния сна и бдения у галлюцинирующего больного резкого отличия между собою не представляют; с одной стороны, грезы настолько живы, что больной, так сказать, бодрствует во сне, а с другой стороны, галлюцинации бодрственного состояния так причудливы и разнообразны, что можно сказать – больной грезит наяву. Сновидения мои во время болезни часто не отличались по живости от переживаемого в действительности и иногда, вспомнив через несколько дней виденное во сне, я не иначе как путем длинных и окольных рассуждений мог решить, имело ли место вспоминавшееся в действительности или только во сне»[34].

Конец ознакомительного фрагмента.