Андрей
Помотал тяжелой головой, стряхивая с себя остатки вязкой неприятной полудремы, и тут же содрогнулся, передернулся всем телом – промозглым холодком буквально до костей пробрало, от ног и до макушки. Провел еще размытым осоловелым взглядом по смутно видимым в полутьме очертаниям узкого лаза в укрытие, и только тогда дошло до сознания, что снаружи стоит непривычная тягучая тишина – ураган, похоже, за ночь совсем иссяк, без остатка истратил всю свою буйную чудовищную мощь.
Рядом заворочался Семеныч, закряхтел, с явным усилием расправляя окоченевшую, затекшую спину.
– Ну, ты как, бать? Замерз, наверное? – спросил с тревогой.
– Да ничего, Андрюша. Ничего. Терпимо, – нарочито бодренько откликнулся старик, но его слабый нездоровый голосок предательски дрогнул. – Малость только в поясницу прострелило. Но ничё. Ничё. Перебедуем. Не впервой. Расхожусь небось, бог даст. Никуда не денусь.
– Подожди. Посиди здесь пока. Я сейчас быстренько костерок организую, – сказал и резво поднялся на ноги. – Сейчас-сейчас, бать. Подожди, я мигом.
– Распалить-то можно, да есть ли у нас с тобой на то время? Скоро ж развиднеется совсем, а нам же топать нужно?
– Ничего, ничего. Успеем. Нас с тобой пока никто не гонит, – произнес и усмехнулся: «А ведь верно, в самую точку ляпнул – это ж только – «пока». Пока не гонят». – И со злостью болезненно скрипнул зубами: – Да и черт с вами, гаденыши! Перетопчетесь. Подождете!»
Выбрался наружу и, невольно отшатнувшись, отступив на шаг, заслонился рукой – ослепительной свежей белизной резко бросило в глаза. Легкого пушистого снежка чуть ли не вровень с коленом навалило. Густо запорошило, припудрило раскинувшуюся по сторонам бескрайнюю тайгу. И теперь она, по-праздничному принаряженная, расслабленно млела в предрассветной тиши, отходя, оправляясь от сошедшего на нет отбушевавшего ненастья.
И от души вдруг как-то мигом отлегло, стало уже не так муторно и безотрадно, как было еще минуту назад, словно и ее, согревая, присыпало невесомым чистым праздничным снежком. И тут же коварно запросились из дальней памяти какие-то светлые, бережно хранимые воспоминания. Но вовремя спохватился, не дал воли чувствам. Решительно отогнал от себя все несвоевременные мысли и споро принялся за дело. Шустро расчистил пятачок под кострище. Натаскал увесистого звонкого сушняка, наломал сухостойной лещины, надрал тонкой, как пергамент, ломкой бересты. Развел огонь, обождал, пока сложенный на угол по-таежному костер как следует займется, и только тогда протиснулся в скальную щель за стариком. Притормозил у входа, свыкаясь с темнотой, обеспокоенно прислушиваясь. Семеныч моментально завозился, поднимаясь:
– Я счас, Андрюша. Счас. Счас вылезу.
– Постой, Иван Семеныч. Не суетись. Давай-ка помогу. Давай, – нащупал плечо старика, облапил его крепко, подхватил под руку. – Ну, ты что? Совсем худо?
– Да ерунда. Невелика беда, – попытался по-прежнему хорохориться Крайнов, но прозвучало это как-то уж слишком кисловато. Похоже было, что прихватило его капитально. – Да ничего. Сейчас пройдет. У огонька мал-мал погреюсь, да отпустит.
– Да ты не спеши. Не спеши. Давай-ка потихоньку, – приговаривая, принялся аккуратно вытаскивать скрюченного, разбитого приступом радикулита старика из узкого лаза. Вытянул, усадил на загодя подтянутую поближе к костру толстую валежину и застыл озадаченно: – Что же мне с тобой делать-то? Может, тебе камень какой нагреть? А?
– А что? Можно и булыгу, – охотно, не чинясь, согласился Семеныч. – Оно ж ведь таким манером в старину эту хворобу и снимали, когда ничего другого под рукою не было. Давай приложим. Да мне ведь только так – самую малость, чтобы кровушку разогнать. А там я и сам расхожусь. Не шибко ж и прижучило.
Отобрал, отковырял из скальной осыпи пару подходящих широких и плоских камней. Пристроил их на пышущие малиновым жаром раскаленные угли. Надрал охапку мохнатого лапника с молодых пихтушек. Бережно уложил лицом вниз на мягкую, пружинистую, остро пахнущую скипидаром «перину» Семеныча. Снял с себя утепленную камуфляжную куртку и, закутав в нее нагретый камень, осторожно опустил его на поясницу старика: – Ну, как, Иван Семеныч? – спросил озабоченно. – Терпеть-то можно? А то давай, остужу немного?
– Да нет. Не надо. В самый раз, – отнекался Семеныч и, шумно вздохнув, придержал дыхание. А через пару минут сипловато выдавил: – Ты бы вот что, Андрюш… это… пока я тут под каменюкой жарюсь… поискал бы эти их жучки-маячки. А то ж, ведь… прямо зло разбирает, как подумаешь, что мы с тобой у этих поганцев посейчас, как какие-то барбосы безмозглые – на короткой цепке. Поглядел бы, а?
– Поглядеть-то – погляжу. Но выдирать мы их, конечно же, пока не будем…
– А чего же так? Неужель не лучше нам с тобой в тайге хотя б на время затеряться? Хотя б покуда до старого скита не дотопаем?
– Нет, бать, не лучше. Не лучше. Пускай думают пока, что мы с тобой по-прежнему у них на прочном поводке. Что тащимся к скиту бездумно, как бараны на заклание. – Сказал и тут же усомнился: «Да нет… не такой Санек идиот, чтобы даже номинально предполагать, что я насчет его закладочек по простоте душевной не допетрю. Ведь знает же прекрасно, воробей я – стреляный и с этой мелкой дрянью уже однажды сталкивался, а потому знаком не понаслышке. Да я же сам ему об этом и рассказывал».
Начал шмон с оружия. И долго мучиться не пришлось. Стоило откинуть приклад и заглянуть под его основание, как в тот же миг наткнулся на первого «клопа», спрятанного внутри затыльника под тупо присобаченной на клей тонкой металлической накладкой. А следом и на другого – во втором автомате. «Ну прямо примитив какой-то? Детская игра – «теплее, холоднее»! – фыркнул от досады, глядя на лежащие на ладони аналогичные прежде виденным плоские металлические шайбочки размером с канцелярскую кнопку с припаянными к ним короткими волосками из какой-то тончайшей нержавеющей проволоки. – И почему ж так просто? Зачем? Опять ты что-то намутил, темнило?» Чертыхаясь под нос, с большим трудом разобрал оба «Вала»[11] до последней поддающейся без инструмента детали, убедившись по ходу дела, что машинки эти, как и предупреждал когда-то Славкин, действительно капризны при разборке, как девицы своенравные. Не то что старый добрый знакомец «АК», который и с завязанными глазами раскидаешь на запчасти запросто, в три счета. Осмотрел со всех сторон каждую детальку: «Ну, куда, куда еще тут можно маячок всобачить? В глушак? В сепаратор? Под цевье? В рукоятку? Да что-то мало верится. Тут же все буквально впритирку, ни единой пустой полости. Нет. Навряд ли это на практике осуществимо. Да даже при большом и горячем желании». Выщелкал патроны из магазинов: «Ничего. Может быть, в одежде?» Все с себя снял и тщательно пропустил через пальцы. Бросил взгляд на деда, но решил пока его не тревожить: «Время терпит. Еще успеется».
– Ну так как, Андрюш, нашел чего-нибудь?
– Да то-то и оно, бать, что нашел… Но слишком уж легко я этих «клопиков» обнаружил. Слишком уж просто надыбал, – пробурчал под нос раздраженно. – Прям-таки какое-то детство золотое. Вот только не соображу пока – зачем ему понадобилось такой дошкольный ребус нам подкидывать?
– Да уж, конечно, не без умысла. Он ведь калачок-то тертый. Себе на уме. Давай-ка и у меня в одеже погляди да в сапогах под каблуками. Может, он их туда запихал, как тогда бандюганы дружку твоему закадышному?
– Да лежи ты пока. Лежи. Не шевелись. Надо, чтоб прогрело тебя как следует.
– Да ничего, – уперся старик. – Ничё. Уже погрело. Сымай. – Заелозил под тяжелой «грелкой» нетерпеливо. – Я уже, считай, оклемался. Скидай, говорю, каменюку. Скидай, тебе говорю. Не тяни кота за причиндалы.
– Ладно. Только с уговором – потом продолжим.
– Хорошо. Согласный. Давай, давай уже – не томи, подымай, говорю.
Андрей перещупал всю одежду и свою, и Семеныча до последней складочки. И под каблуки берцев с помощью ножа аккуратно заглянул, так, чтобы обувь не слишком уродовать. Но ни одного маячка больше не нашел.
Опять уложил старика на «прогревку». Подкинул дровишек в костер и опустился поодаль на корточки, задумчиво потирая в затылке: «Но ведь фигня какая-то получается? Фигня натуральная!»
– Слушай, Андрюш, – прервал затянувшееся молчание Семеныч. – А ладанка твоя, а? Он же не зря насчет нее там, на кордоне, изгалялся?
– Так в том-то и дело, бать, что он бы тогда, наверно, и заикаться о ней не стал. Уж тут вообще глупее не придумаешь…
– Глупо не глупо, а ты погляди. Чем черт не шутит.
– Так вроде же нельзя ее развязывать? – со смешанным чувством иронии и какой-то вдруг ворохнувшейся внутри замешанной на недостойном суеверии опаски, хмыкнув, проговорил Андрей, зажав талисман в ладони. – Вроде как тогда вся ее чудодейственная сила пропадет, в момент улетучится?
– Вот-вот, Андрюш. О чем и говорю. На то он, паршивец, верно, и рассчитывал. Скумекал, видно, что раз уж ты таскаешь ее на шее – то выходит, что и в силу ее хотя бы самую малость, да веришь. Иначе б не носил, навроде. А коли так, то ты туда искать и не полезешь. Нипочем не полезешь, зная, что не след.
– Нет, ну это…
– А ты поглянь, поглянь, Андрюша. Чего гадать.
Мостовой снял талисман, подержал его в руке, впервые внимательно к нему пригляделся. Ухватил за кончик тоненькой кожаной тесемочки. Распустил ее и осторожно вытряхнул содержимое мешочка на ладонь. А через мгновение перехватило горло и в жар бросило. Какой-то маленький черный камешек, миниатюрная фигурка из темного дерева, крошечная низочка какой-то мягкой волокнистой травы и… прядка светлых, перетянутых былинкою волос. «Приворот!» – мгновенно догадался. Вздохнул и с грустной улыбкой покачал головой: «Ну, Глуша, Глуша. Вот так учудила… дитятко ты мое малое».