1. Рыцарский турнир
Король Эдуард действительно был страстно влюблен в свою королеву. Он превозносил ее, не расставался с ней и был безмерно счастлив, потому что большинство англичан были довольны, что корона оказалась на голове их соотечественницы, а не досталась иноземке. Ибо многие еще помнили ту ненависть, какую вызвала к себе француженка Маргарита Анжуйская.
Красивая бедная вдова быстро освоилась с новой, царственной ролью. Прирожденный ум и рассудительность удерживали ее от того, чтобы кичиться своим положением, вызывая негодование знати. Вместе с тем Элизабет обладала тонким искусством польстить, а самых ярых противников сумела либо задобрить богатыми дарами, либо умиротворить, а иных – и припугнуть. К тому же, чтобы создать себе опору, она старалась приблизить ко двору своих родственников и, ластясь к Эдуарду, добивалась для них титулов, должностей и земель. В этом был резон: новая знать будет куда более верна, нежели старые аристократические роды, и таким образом многочисленные Вудвили и Грэи прочно обосновались при дворе, оберегая интересы королевы и ее венценосного супруга.
Даже когда вместо ожидаемого наследника королева родила дочь, это не уменьшило любви и восхищения ее супруга. Маленькая принцесса была названа в честь матери – Элизабет, и в городе Йорке по случаю ее крестин устроили грандиозное празднество. Пиршества, балы, охота сменяли друг друга. По вечерам жгли праздничные огни, а из королевских погребов выкатывали бочки эля для бесплатного угощения всех желающих. Венцом празднеств должен был стать великолепный турнир, на котором английские и иноземные рыцари собирались продемонстрировать свое воинское искусство и доблесть.
Турнир назначили на последние числа февраля, когда установилась мягкая, сухая погода. На поле перед воротами Сент-Мэри-Джуниор было устроено ристалище. По обеим сторонам поля установили помосты и амфитеатры с ложами, которые могли вместить множество зрителей. Между ними простиралось обширное пространство, огороженное частоколом, – арена, где должны состояться поединки.
За день до турнира по городу и его окрестностям ездили разряженные, как райские птицы, герольды, дуя в посеребренные трубы и призывая всех желающих поспешить на рыцарские игрища. И, едва только первые лучи солнца позолотили небосвод, толпы зрителей двинулись в сторону ристалища.
Хорошо вооруженный отряд городской стражи всю ночь охранял арену, и при утреннем освещении глазам горожан предстало ослепительное зрелище. Трибуны были выкрашены в самые яркие цвета, а скамьи для знати выстланы коврами и пестрыми подушками. Посередине одной из трибун возвышался резной помост с балдахином. Сюда еще на рассвете привезли и установили кресла, в которых предстояло восседать королю и королеве.
Для простолюдинов отводилось пространство вокруг арены, а те, кто был в состоянии заплатить, могли получить места в нижних ярусах амфитеатра. Беднота толпилась и на склонах близлежащих холмов, а многие залезли на деревья вокруг арены, откуда все было видно как на ладони.
Ближе к полудню из городских ворот показалась блистательная кавалькада и под приветственные крики собравшейся толпы направилась к ристалищу. Впереди бок о бок ехали царственные супруги – оба на белых конях, в алых бархатных мантиях с пышными горностаевыми оплечьями. За ними на таком же белом скакуне следовал младший брат короля принц Ричард Глостер, а далее – благородные лорды и леди, фрейлины, пажи, конюшие.
Легкой рысью подъехав к отведенной ему ложе, король сдержал коня, едва не подняв его на дыбы, и, послав публике воздушный поцелуй, пружинисто соскочил с седла. Молодой король, одетый на бургундский манер в переливающийся бархатный камзол-упланд со сверкающей золотом узорчатой цепью на груди, радовал глаза англичан, и в особенности англичанок.
Эдуард повернулся к королеве и протянул ей руку, помогая сойти с лошади.
– Взгляните, сколько народу, любовь моя! И все славят нас с вами.
Эдуард знал, что его красивая самоуверенная улыбка неотразима. Держался он несколько надменно и вызывающе, но в целом облик его располагал к себе. «Шесть футов мужской красоты», – говорили о нем современники.
В самом деле, трудно было найти человека, кто не согласился бы с тем, что Эдуард выглядит притягательно. Рослый, широкоплечий, узкий в талии, он приковывал к себе взгляды. У него было красивое румяное лицо, ясные голубые глаза, а из-под украшенной драгоценностями шляпы на плечи спадали густые каштановые волосы.
Прекрасно смотрелась рядом с красавцем королем и его королева. В розовом бархате и белом лебяжьем пуху она казалась цветущей яблоней. Ее движения были уверенны и грациозны. С высокого головного убора ниспадала легкая вуаль. Лицо королевы было нежным, с чуть смуглой бархатистой кожей, точеным носом, бледными, изящно очерченными губами.
Элизабет была блондинкой с чудесными золотыми кудрями и удивительной красоты глазами – мечтательными, нежными, с красивым лиловатым оттенком лесной фиалки. Она не была слишком высокой, но, дав жизнь уже третьему ребенку, оставалась тонкой и гибкой в талии, в то время как грудь и бедра королевы были приятно округлыми.
Держа Элизабет за кончики пальцев и высоко подняв ее руку, Эдуард торжественно повел ее к помосту. Рядом с ними, в кресле пониже, устроился брат короля Ричард Глостер. Это был единственный калека в семье привлекательных Йорков – горбатый, отчего одно плечо казалось немного ниже другого, и герцог всячески маскировал этот недостаток стегаными ватными подплечниками камзола. К тому же одна нога его была короче другой и Ричард заметно прихрамывал. И тем не менее его лицо было не лишено приятности – у него были крупные, но правильные черты лица, тонкая смуглая кожа и иссиня-черные прямые волосы. Пожалуй, несколько портил Ричарда тонкогубый рот, то и дело кривящийся в саркастической усмешке, однако темные глаза светились умом и волей.
Несмотря на свое телесное уродство, Ричард любил яркие цвета, и сейчас на нем было богатое одеяние из малиновой парчи и плащ на бобровом меху. На груди покоилась тяжелая золотая цепь, украшенная рубинами в виде звезд, пальцы были усыпаны перстнями, а модные башмаки с длинными узкими носами были сплошь расшиты жемчугом. Вся эта вызывающая роскошь словно была призвана подчеркнуть: Ричард – брат государя, а вовсе не придворный шут-калека.
Наконец все заняли места: нарядные дамы в своих замысловатых головных уборах, кавалеры с золотыми цепями на груди, кудрявые пажи в пестрых беретах. Повсюду шелестели дорогие ткани, позвякивали массивные украшения, колыхались на легком ветру перья и вуали.
Ричард Глостер энергично потер руки и осведомился у брата, долго ли можно тянуть с открытием турнира. Эдуард улыбнулся его нетерпению и небрежно взмахнул рукой.
Тотчас, трубя как можно громче, на арене появились десять герольдов в алых одеждах. Достигнув середины поля, они остановились, и наступила тишина. Один из герольдов не спеша развернул свиток и провозгласил, что сегодня, 27 февраля 1470 года от Рождества Христова, на лугу перед славным городом Йорком английские рыцари сойдутся в поединке с бургундскими рыцарями во славу английского оружия, во имя королевы и прекрасных дам.
После этого герольд стал громко объявлять имена участников турнира. Сначала он перечислил бургундцев. Это были прославленные воины. Первым на арену выехал канцлер Карла Смелого, благородный граф де Кревкер де Корде – высокий, могучий рыцарь в черных с золотыми насечками латах. Он сидел на крупном сизо-вороном коне, голова и грудь которого были закованы в сталь, а бархатная попона опушкой касалась земли.
За ним следовал состоявший при дворе Карла Смелого принц Жак Савойский. Его доспехи были украшены золотом еще богаче, чем вооружение Кревкера, а конь так же черен, как и пышный плюмаж на шлеме его хозяина.
Затем герольд выкликнул барона Пенсиля де Ривьера и еще двоих, не столь известных в Англии, но уже прославившихся по ту сторону Ла-Манша рыцарей – Антуана де Курси и Людовика де Бова.
Когда рыцари со своими оруженосцами выстроились в ряд, обнаружилось, что все они в своих черных убранствах различались лишь яркими гербами на щитах, причем в верхнем углу щитов стоял символ Бургундии – крест святого Андре.
Затем герольд-глашатай назвал тех, кто станет соперничать с иноземными рыцарями. Едва прозвучали имена первых трех, как трибуны одобрительно загудели:
– О, эти скоро справятся с бургундцами! Нечего было и выставлять пятнадцать воинов. Многие останутся не у дел.
– Ну что ж, тогда они выйдут на поединок друг против друга.
Рыцари-англичане выезжали с противоположного конца ристалища и выстраивались напротив бургундцев. Здесь собрался цвет английского рыцарства, но в отличие от бургундцев, заранее готовившихся к турниру, английские бойцы были на разномастных конях. Сойдясь вместе, они представляли собой живописное зрелище. Едва кто-то из них появлялся в воротах, зрители взрывались восторженными криками и аплодисментами.
Наконец все участники выстроились в центре арены, и герольды призвали зрителей к тишине. Глашатай прокричал, что бургундцы готовы сражаться с любым из пятнадцати воинов, выступивших против них, и зачитал правила турнира, где говорилось, что оружие должно быть затуплено, нельзя поражать противника ударом ниже щита, а также ранить или убивать его коня.
– А по завершении поединков, – читал далее глашатай, – победитель получит из рук самой королевы нагрудный ковчежец из чистого золота, где хранится бесценная частица животворящего Креста, на котором был распят сам Спаситель.
После этого герольды вереницей покинули арену. Разъехались и рыцари, причем бургундцы направились к северным воротам ристалища, а англичане – к южным. Зрители оживленно шумели, многие заключали пари.
И вот раздался глас трубы, призвавший к тишине. С северной стороны на арену легкой рысью выехал бургундец и остановился, призывно трубя в рог и бросая вызов любому из англичан сразиться с ним. Глашатаи прокричали имя первого бойца:
– Барон Пенсиль де Ривьер!
Зрители, затаив дыхание, следили, кто же откликнется на вызов.
Герцог Глостер, вокруг которого толпилась знать, любезно пояснил:
– Этот сэр Пенсиль неплохой боец. Он ярый враг французского короля и вынужден был бежать из Франции и просить защиты и покровительства у герцога Карла. Однако взгляните, вот и его противник!
В противоположном конце арены появился рыцарь на мускулистом рыжем коне, покрытом ярко вышитой попоной. Блестели богатые доспехи, развевался пышный плюмаж. Горделиво прогарцевав, он занял позицию напротив бургундца.
– Сэр Уильям, благородный барон Стемплтон, воитель под знаком Пеликана. Девиз его…
Но последних слов уже нельзя было разобрать из-за рева толпы. Ведь это был северянин, их земляк, родовитый и грозный феодал.
– Да пошлет небо удачу тебе, наш добрый северный лорд!
– Куда бургундцу до нашего барона!
– Ура! Да здравствует благородный Стемплтон!
Рыцари опустили забрала и по второму звуку трубы взяли копья наперевес. С третьим они дали шпоры коням и бешеным аллюром понеслись навстречу друг другу.
Несколько мгновений над ристалищем висела напряженная тишина. Гулкий удар – и возглас возмущения потряс трибуны. От удара бургундца барон Стемплтон вылетел из седла и, громыхая доспехами, покатился по земле. Его конь с неистовым ржанием продолжал скакать по арене. Отныне по правилам турниров он принадлежал Пенсилю де Ривьеру. Победитель, выдержавший могучий удар, с высоко поднятым копьем пронесся вдоль трибун. Ему аплодировали, но большинство зрителей досадовали из-за поражения своего земляка, которого уносили с поля оруженосцы.
Однако их ждало еще большее разочарование, когда за первым поединком последовали еще три и все они завершились поражением англичан. Турнир едва успел начаться – и такой разгром! Все взгляды с надеждой устремлялись на каждого нового бойца, появлявшегося на ристалище: уж сейчас-то удача улыбнется англичанину. Но эти черные бургундцы вновь и вновь словно шутя выбивали из седла тех, кого Англия считала достойнейшими ратными мужами.
Пятым из бургундцев выступил на поле гордый граф Кревкер.
– О, этот одолеет любого! – сказал герцог Глостер. – Я даже не знаю, найдется ли в Англии воин, способный на равных схватиться с ним.
На этот раз рыцари-англичане долго совещались, пока наконец не выставили бойца. Им оказался Энтони Вудвиль, граф Риверс, – родной брат королевы Элизабет. Получив титул благодаря браку старшей сестры, он вскоре освоился при дворе, держался надменно, однако был предан дому Йорков и слепо повиновался королю.
Сейчас граф восседал на белоснежном коне и, горяча его, приветствовал зрителей. Доспехи миланской работы с золоченым, сверкавшим на солнце шлемом, увенчанным плюмажем из белоснежных перьев, слепили глаза.
Ричард-горбун только выругался, завидев его:
– Нашли кого выставить против Кревкера! Хотя, пожалуй, этот дурень напросился сам. Клянусь Распятием, родичи королевы слишком высокого мнения о себе! Впрочем, скоро мы увидим, как славный Энтони Вудвиль вылетит из седла, и полюбуемся, как его поволокут с поля оруженосцы.
Ричард говорил все это с улыбкой, обращаясь к дамам и вельможам, но слова его были предназначены исключительно для ушей Элизабет. При дворе знали о скрытой вражде между супругой короля и его братом. Ричард не мог простить ей влияния на Эдуарда, ее внезапного возвышения, ее неустанного стремления заполнить двор своими родственниками. И хотя он оставался предупредительным и любезным, Элизабет ни на миг не сомневалась, что Ричард ее ненавидит. Так и сейчас: казалось, она не расслышала слов Ричарда, но вспыхнувший румянец невольно выдал ее гнев. Заметив это, Эдуард решил вступиться за молодого Риверса:
– Ты не прав, Дик. Благородный Риверс, будучи почти ребенком, уже сражался за нашу победу и, несмотря на возраст, говорят, являл чудеса отваги. Поэтому, я надеюсь, сейчас он покажет себя достойным противником.
– Дай-то Бог, братец. Однако о боевых заслугах славного Энтони заговорили, лишь когда он стал графом Риверсом. А раньше до меня доходили только слухи о его посредственности в ратных делах. Безусловно, это ложные слухи, и я не верю гнусной клевете… Хотя и постараюсь не принять близко к сердцу новое поражение соотечественников. – И Ричард глубоко вздохнул, разведя руками.
Он оказался прав. Кревкер с удивительной легкостью вышиб из седла брата королевы. К тому же несчастный Риверс зацепился новомодной гнутой шпорой за стремя, и конь проволок его через всю арену, пока оруженосцы не поймали его в самом конце ристалища.
– Бедный, бедный Энтони, – грустно заметил Глостер, но глаза его блестели. – Может быть, он и не так глуп, как мне казалось. Пасть от удара рыцарственного канцлера де Кревкера почетно даже для брата королевы.
Элизабет резко обернулась.
– Милорд Глостер, отчего же вы, такой прославленный боец, не решились выступить в состязании, в котором рискнул постоять за честь английского оружия даже столь скромный воин, как Энтони Вудвиль?
Ричард мягко улыбнулся в ответ:
– Мне слишком дорога честь английского оружия, чтобы пятнать ее ради забавы, как поступает некий хвастливый граф в этом турнире.
Ричард имел право так говорить. Слава о нем как о непревзойденном мастере конного боя шла далеко.
Королева пожала плечами и повернулась к супругу:
– Боюсь, ваш брат, государь, злится на Риверса по другой причине. И воинская слава тут ни при чем. Добрый Дик просто не может простить Энтони того, что именно ему отдала предпочтение красавица Элеонора Ховард.
Это было прямое оскорбление. О неудачном ухаживании Глостера за юной Элеонорой осмеливались говорить только шепотом. Придворные испуганно примолкли. Но никто никогда не видел Ричарда в гневе.
– Что поделать, ваше величество, – грустно улыбнулся он. – Не все женщины под небесами веселой Англии настолько благоразумны, чтобы отказываться от любви ради человека королевской крови.
После этих слов водворилась гробовая тишина. При дворе опасно было даже намекать на то, что некогда Элизабет отказывала королю, отдавая предпочтение неизвестному рыцарю из Пограничья. Эдуард при этом впадал в бешенство и был способен на любую жестокость. И хотя его прежний соперник Филип Майсгрейв находился при дворе и королева даже сама сосватала ему богатую наследницу из рода Перси, Эдуард все равно ревновал, ревновал бешено, как истеричный ребенок, а любое напоминание о старом звучало для него оскорблением, равносильным пощечине.
И сейчас эту пощечину он получил от младшего брата. Лицо Эдуарда стало белее горностаевого меха на его плечах. Он медленно повернулся к Глостеру. Никто не ведал, что сейчас произойдет, и никто уже не следил за ристалищем, где ожидал своего соперника бургундец Людовик де Бов.
И тут глашатай выкрикнул имя, от которого вздрогнули все, кто находился под королевским навесом.
– Благородный сэр Филип Майсгрейв, воитель под знаком Бурого Орла. Девиз рыцаря – «Сильный в полете».
Зрители приветствовали сэра Филипа. Он был шестым из англичан, выезжавших сегодня на траву ристалища. Пять предыдущих потерпели поражение.
Едва сэр Майсгрейв появился на поле, внимание короля, королевы, Глостера и окружавшей их знати оказалось прикованным к нему. Рыцарь не спеша поехал вдоль трибун. Под ним медленно, почти лениво, выступал высокий гнедой жеребец, укрытый длинной попоной, отделанной серебристыми кистями. Латы рыцаря были простыми, но прекрасной работы. Опущенное забрало скрывало его лицо, а шлем венчали темно-коричневые длинные перья.
– Ваш протеже, королева, – процедил король.
Это было действительно так. Когда выбирали достойнейших бойцов, королева отдала свой голос за Бурого Орла. Глядя прямо в глаза Эдуарду, она твердо заявила, что всем жителям Чевиотских гор по обе стороны англо-шотландской границы известно, какой великолепный воин сэр Майсгрейв. Весь Нортумберленд наслышан о его доблести, и она смело может за него поручиться.
По первому зову труб рыцари заняли боевую позицию. Второй сигнал заставил их напрячься. Но едва раздался третий, как оба противника, сжав бока коней и отпустив поводья, сорвались с места. Набирая скорость, они понеслись навстречу друг другу, чтобы сойтись в самом центре ристалища.
В следующий миг трибуны потряс слитный вопль. Людовик де Бов был опытным бойцом. Его удар, нанесенный по всем правилам, пришелся прямо в щит Майсгрейва и был так силен, что тот треснул. Но в то же мгновение он получил от английского рыцаря столь мощный удар копьем в голову, что мир вокруг него вспыхнул алым пламенем и бургундец, взмахнув руками, вылетел из седла. Филип Майсгрейв проскакал дальше.
Волна восторга захлестнула зрителей. На трибунах неистово кричали, свистели, в воздух взлетали шапки и колпаки. Простолюдины плакали и обнимались. Это была первая победа, особенно желанная после стольких разочарований.
Рыцарь кружил по арене, осыпаемый цветами. Он опустил копье, приветствуя дам, но не поднял забрало.
Тот же порыв охватил и знать. Лорды, духовенство, придворные шумели, топали ногами и аплодировали так же, как и простолюдины. Сам король в первый миг не удержался и, вскочив с кресла, зааплодировал.
Ричард Глостер кричал:
– Браво, Бурый Орел! Браво, сэр Филип!
Элизабет счастливо улыбалась: все разрешилось так просто. Повернувшись к мужу, она сказала:
– Нэд, я так люблю, когда ты смеешься!
Король поцеловал ее ладонь. А Ричард-горбун вновь кричал:
– Да здравствует Филип Майсгрейв! Да сопутствует тебе удача в бою и в любви, герой!
Ричард был весел. Но бог весть почему улыбка покинула уста короля. Откинувшись в кресле, он подал знак распорядителю турнира, чтобы состязания продолжались.
Вновь зазвучала медь, заглушая людской гомон. И хотя зрители еще горячились, обсуждая на редкость красивый поединок, однако многие уже с нетерпением поворачивались к арене, ожидая новых игрищ.
Рыцари-бургундцы толпились у северных ворот. Теперь их было четверо, и они были явно обескуражены победой неизвестного им рыцаря. Посоветовавшись, бургундцы выслали на арену непобедимого графа Кревкера. Сейчас им нужна была только победа, чтобы хоть как-то умерить пыл англичан.
Зрители, затаив дыхание, следили за тем, кто же выйдет сражаться с бургундцем. Наконец английский рыцарь появился на арене. Это был оксфордширец Саймон Селден. Он считался превосходным бойцом, и недаром его пригласили издалека постоять за честь старой доброй Англии, невзирая на то, что еще совсем недавно он был на стороне Ланкастеров. Но увы! Его также ожидало поражение. И хотя Кревкер пошатнулся в седле от его удара, сам Селден опрокинулся на круп коня, потеряв стремя, а это считалось поражением.
Потом Жак Савойский, Пенсиль де Ривьер, Антуан де Курси и тот же Кревкер красиво, словно играючи, вывели из строя четверку англичан. Зрители приуныли. Правда, они аплодировали воинскому искусству заморских гостей, но настроение их вновь упало. Долгожданный день вместо обещанной радости принес лишь чувство горечи и досады. Поговаривали, что, видимо, упал воинский дух в старой Англии, раз не находится того, кто мог бы достойно проучить бургундцев.
Впрочем, щадили только Майсгрейва, ибо он один сегодня не ударил в грязь лицом. Сэр Филип стоял возле ворот, из которых выезжали его соотечественники. С ног до головы закованный в латы, он напоминал скорее статую из литой стали, нежели существо из плоти и крови. Насколько можно судить о человеке в доспехах, он был неплохо сложен: могучий в плечах, длинноногий, стройный в талии и бедрах.
По правилам турнира Майсгрейв мог продолжать участвовать в состязаниях, и многие возлагали надежды на его выход. И когда рыцарь направился к своему коню и легко, словно не ощущая тяжести доспехов, не касаясь стремени, вскочил в седло, зрители довольно загудели.
Он выехал на ристалище, когда у противоположной трибуны гарцевал, трубя в рог, Жак Савойский. На груди у сэра Филипа, чтобы не стеснять движений, был подвешен щит с его гербом – парящий орел на лазурном поле. Ветер вздымал его плащ из коричневого бархата.
Герольды, протрубив, провозгласили имена бойцов, и они заняли положенные места. На трибунах подбадривали Филипа Майсгрейва:
– Покажи ему, Фил, чтоб не слишком зазнавался!
– Хоть ты проучи бургундцев!
– Благослови тебя Господь, голубчик!..
По сигналу рыцари понеслись навстречу друг другу, сшиблись на огромной скорости посередине арены, и вмиг выбитый из седла Жак Савойский кубарем покатился по земле.
Трибуны взорвались восторженными криками. Вторая победа! Бурый Орел – великий боец!
Король покосился на супругу. Леди Элизабет улыбалась и хлопала в ладоши. Это выглядело естественным. Но Эдуард знал, какие чувства вызывают в женских сердцах победители, и в душе у него саднило.
Королева мгновенно перехватила взгляд супруга. Она давно научилась улавливать любые оттенки его настроения и теперь по вскользь брошенному взгляду, по изгибу капризных губ определила, что зрелище побед Майсгрейва отнюдь не радует короля. С невозмутимым видом Элизабет обратилась к супругу:
– Возлюбленный повелитель, вы только взгляните, как радуется победе Майсгрейва его жена, леди Меган.
Рукой в длинной перчатке она указала в сторону одной из трибун. Там, среди нарядных дам и девиц, стояла на скамье, чтобы лучше видеть, и бурно рукоплескала кареглазая молодая женщина в остроконечном головном уборе. Кружева обрамляли ее пухлые щеки, а рыжий мех шубки топорщился на животе: леди Меган ждала первенца.
– Не правда ли, я подыскала Филипу очаровательную супругу? – заметила Элизабет.
Эдуард криво усмехнулся:
– Если не ошибаюсь, Майсгрейвы всегда были бедны, а теперь Бурый Орел породнился с могущественными Перси и получил в приданое и земли, и деньги.
Королева засмеялась.
– Поистине так. Но разве Майсгрейв не заслужил награды? Он храбро сражался за Белую Розу.
Элизабет произнесла все это весело, ровным голосом, и это успокоило Эдуарда, который вновь принялся следить за ристалищем. Но то, что там происходило, не смогло его порадовать.
После каждой победы Майсгрейва бургундцы с новой силой сокрушали англичан. Король испытывал острое раздражение. Их было пятнадцать, лучших из лучших, тщательно отобранных для турнира. Однако недаром накануне Кревкер, посмеиваясь, сказал, что он со своими соотечественниками готов помериться силами хоть со всей Англией. И хотя бургундцы действительно считались лучшими воинами в Европе, подобного разгрома никто не ожидал. Когда из пятнадцати англичан осталось только двое, Эдуард вдруг рассвирепел:
– Клянусь Всевышним, Дик, не кажется ли тебе, что нам самим необходимо облачиться в доспехи и сразиться с бургундцами?
Холодный взгляд Глостера отрезвил его.
– Конечно, воля ваша, мой повелитель. Но не забывайте, что Кревкер не только искушенный рыцарь, но и тонкий дипломат. Он никогда не решится повергнуть наземь родича и союзника своего герцога. Но, клянусь кровью Христовой, с кем бы я действительно хотел помериться силами, так это с Майсгрейвом. Кто бы мог подумать?.. Взгляните-ка, этот Бурый Орел снова садится в седло!
В самом деле, на южной стороне ристалища показалась фигура конного рыцаря. Поняв, что Майсгрейв вновь собирается сражаться, зрители приветствовали его шквалом рукоплесканий.
На этот раз противником сэра Филипа оказался Пенсиль де Ривьер. Граф Кревкер сам рвался сразиться с рыцарем Бурого Орла, однако был черед сэра Пенсиля, и тот ни за что не желал его уступить. Держась за стремя де Ривьера, Кревкер что-то настойчиво советовал ему. Тот кивал, но разнесся звук труб, и граф удалился. Опустив забрала, рыцари во весь опор понеслись навстречу друг другу и сшиблись, скрестив древки длинных копий.
Сэр Филип, упершись ногами в стремена и слегка откинувшись в седле, даже не пошатнулся под натиском Пенсиля. Его же удар был столь силен, что бургундец выпустил копье. Конь де Ривьера, не устояв, рухнул на землю вместе с седоком, и оба скрылись в облаке пыли.
Когда сэр Филип, ставший любимцем публики, покидал арену, он был весь усыпан лепестками цветов, а на острие его копья развевались шарфы, вуали и платки, которые восхищенные зрительницы, сорвав с себя, бросали победителю.
Следующим на ристалище выехал юный Антуан де Курси. Он был менее опытным бойцом, чем остальные бургундцы, и очень гордился тем, что сражался сегодня на равных с ними. Теперь же, подняв забрало, он со спокойным любопытством разглядывал остановившегося напротив него последнего из бойцов-англичан, еще не принимавшего сегодня участия в схватках.
Это был Мармадьюк Шенли, угрюмый барон из Нортгемптоншира. Он выехал на арену на могучем пегом коне, в испанских доспехах с золотыми насечками, с его шлема свисало дорогое павлинье перо. В прошлом барон попеременно сражался на стороне то Белой, то Алой Розы и, говорят, благодаря такой тактике сколотил немалое состояние. Но как бы то ни было, он считался отличным воином, и сейчас ему предстояло показать свое искусство.
Зрители притихли, ожидая начала поединка. Отчетливо слышались только глухой топот и сдавленный храп коней. Наконец противники встретились. Молодой бургундец метил прямо в шлем барона, но тот чуть отклонился в седле и с такой силой поразил противника, что щит того разлетелся на куски. Удар пришелся в открывшийся корпус бургундца, острие копья пробило латы, подкольчужницу и вонзилось в грудь рыцаря. Взмахнув руками, Антуан де Курси с отчаянным воплем рухнул на траву.
Публика вскочила с мест. Поверженный рыцарь неподвижно лежал на арене. Из груди его торчал обломок копья. С трибун доносились разрозненные крики, рыдания женщин. Одна из фрейлин королевы даже лишилась чувств. Мужчины спорили: одни говорили, что это простая случайность, какие порой происходят на турнирах; другие требовали проверить оружие барона Шенли; третьи считали, что хвастливым бургундцам досталось поделом. Несмотря на всеобщее смятение, большинство зрителей были довольны. Кровь, пролившаяся на турнире, придавала зрелищу остроту.
Между тем маршалы турнира проверили копье сэра Мармадьюка. Убедившись, что оно затуплено как полагается, они объявили происшедшее несчастной случайностью и, когда оруженосцы унесли бездыханное тело Антуана де Курси, дали знак продолжать состязания.
Как только волнение улеглось, герольды возвестили, что доблестный граф де Кревкер готов отстаивать честь Бургундии против двух английских рыцарей. Ему было предоставлено право самому выбрать, с кем сразиться. И какое-то время Кревкер медлил. Он уже давно желал помериться силами с Филипом Майсгрейвом, ну а с Шенли ему просто хотелось поквитаться за гибель молодого де Курси. Наконец граф сделал выбор. И когда отзвучали трубы, зрителям стало ясно, что сейчас произойдет поединок между Кревкером и их любимцем – Бурым Орлом.
Трибуны оживились, а оба рыцаря сменили коней и вооружились новыми копьями. Неожиданно воцарилась такая тишина, что стало слышно, как в дальнем конце поля расплакался ребенок.
Некоторое время рыцари стояли совершенно неподвижно, затем тронули поводья, постепенно набирая скорость, и вот уже лошади понеслись бешеным галопом. Удар!..
Те, кому посчастливилось присутствовать на Йоркском турнире, потом будут долго рассказывать о том, как рыцари с грохотом сшиблись в центре арены, как их копья разлетелись в щепки до самых рукоятей, а кони взвились на дыбы, едва не рухнув и не подмяв под себя всадников. Однако оба бойца удержались в седлах и, справившись с лошадьми, разъехались в разные концы ристалища.
На трибунах бушевали страсти. Зрители ревели – кто от восторга, кто от досады. Их любимец Майсгрейв не победил, но что за поединок разворачивался перед ними!
Рыцари с противоположных сторон ристалища пристально вглядывались друг в друга. Гордый граф был обескуражен, встретив такой мощный отпор противника; Майсгрейв, в свою очередь, убедился, что недаром слава о непобедимости Кревкера достигла самых отдаленных уголков Европы.
Маршалы-распорядители не могли определить, кто же из сражавшихся показал себя лучшим бойцом. Не в силах решить, на чьей стороне победа, они послали пажа к королю с вопросом: не повторить ли поединок?
– Разумеется! – воскликнул Эдуард. Он пылал азартом, и ему не терпелось узнать, кто же в конце концов уступит.
Ричард Глостер наклонился к брату:
– Ваше величество, не приелись ли вам эти однообразные конные схватки? Вот бой на мечах, палицах или же… – Он выдержал паузу. – Пусть они сразятся на секирах…
Эдуард ухмыльнулся. Кому не ведомо, что боевая секира – излюбленное оружие графа и владеет он им безупречно. Не было случая, чтобы в бою на секирах он не показал себя подлинным виртуозом. Однако отдать такое распоряжение значило просто подыграть Кревкеру. Поэтому король промолчал, раздумывая.
В душе он желал победы англичанину, но, с другой стороны, этот Майсгрейв раздражал его, и было бы досадно, если бы главный трофей достался именно ему. К тому же, как политик, король сознавал, что для дружбы с Бургундией лучше, чтобы канцлер Кревкер одержал верх.
– Пусть поединок продолжится на секирах!
Слова короля передали лордам-распорядителям, и они объявили их во всеуслышание. Это было неожиданностью. Произошло некоторое смятение, но граф Кревкер, о чем-то напряженно размышлявший, внезапно поднял руку и попросил слова. К нему поспешили герольды, а когда они вернулись, лица их выражали недоумение.
– Граф Филипп де Кревкер де Корде отказывается продолжать борьбу и признает себя побежденным, – передали они.
Король, Глостер и придворные ошеломленно переглянулись.
– Клянусь мессой… Что это значит? – воскликнул Эдуард.
– Граф Кревкер полагает, что не сможет устоять в следующем поединке против Бурого Орла.
– Да, но секиры…
Не договорив, король растерянно поглядел на брата:
– Ведь он непобедим на секирах?..
Глостер пожал плечами:
– Возможно, Кревкер и в самом деле не рискует бороться против Майсгрейва… Но, скорее всего, этот бургундский петух сообразил, что мы идем ему навстречу и просто подсовываем победу.
Несколько мгновений Эдуард смотрел на брата, а затем лицо его вспыхнуло и он опустил взгляд. Король снова пошел на поводу у Ричарда, пытался подыграть Кревкеру! Граф – истинный рыцарь и, разумеется, отказался от нечестной победы, от этой подачки, брошенной из королевской ложи. Глядя в землю, Эдуард глухо произнес:
– Что ж, объявите волю бургундца. Майсгрейв победил.
Когда смысл сказанного дошел до трибун, там загудели, как пчелиный рой. Кто-то изумленно хлопал себя по бокам, кто-то сокрушался, что лишен такого зрелища, как поединок на боевых секирах между столь блистательными противниками; были и такие, кто понял Кревкера, – они рукоплескали графу. Но уже в следующий миг трибуны громогласно чествовали победителя турнира – Филипа Майсгрейва.
Эдуард также беззвучно похлопал. Он был недоволен. Порой он украдкой поглядывал на Элизабет, желая узнать, как она относится к триумфу северного рыцаря. Однако королева оставалась невозмутимой.
– Майсгрейв победил, – спокойно констатировала она. – Видите, государь, я была права, рекомендовав его.
В это время к королю с поклоном приблизился один из герольдов и доложил, что барон Шенли не удовлетворен исходом турнира и просит высочайшего разрешения вызвать на бой победителя.
Эдуард воспрянул духом:
– Да-да, разумеется! Мы обязаны дать возможность помериться силами всем участникам рыцарских состязаний.
И вновь прозвучал сигнал. Сэр Мармадьюк высился как статуя с нацеленным на противника копьем. На груди рыцаря закрепили щит с гербом – на алом поле черная голова тура и девиз, состоящий всего из двух слов: «Я иду». Филип Майсгрейв, едва успевший прийти в себя после боя с графом Кревкером, сменил коня и принял из рук оруженосца новые копье и щит. Конь под ним плясал и горячился, так что рыцарю с трудом удавалось сдерживать его. Но вот смолкли трубы, соперники стали сближаться. И тут произошла неожиданность.
Новый конь Майсгрейва, чего-то испугавшись, буквально за секунду до столкновения заржал и, не слушаясь узды, круто отпрянул в сторону. Барон Шенли без промедления воспользовался этим и с силой ударил противника копьем. Каким-то чудом Майсгрейв сумел парировать жестокий удар, но зашатался в седле.
Со всех сторон поднялся такой шум, что рыцари, расходившиеся по краям поля, не слышали даже топота конских копыт. Доносились вопли:
– Святой Георгий, слыханное ли дело, чтобы рыцарь так поступал!
– Повторить поединок!
– Это бесчестье!
– Шенли действует как паршивая свинья!
– Повторить поединок!
Маршалы не знали, на что решиться. По правилам верх одержал барон из Нортгемптоншира, но толпа была на стороне Филипа Майсгрейва. Да и сами судьи полагали, что хотя и позволительно использовать промахи соперника, однако сэр Мармадьюк повел себя в высшей степени неблагородно.
Крики на трибунах перешли в сплошной рев. Зрители топали ногами, богохульствовали, вскакивали с мест, свистели. Наконец король нехотя подал знак повторить поединок.
Запели трубы, и зрители, поняв, что поединок будет повторен, приветствовали решение Эдуарда радостными криками. Но со вторым сигналом воцарилась мертвая тишина.
Барон Шенли сидел неподвижно, и лишь те, кто находился неподалеку, слышали, как он сквернословит под забралом. Майсгрейв же пребывал в молчании, и трудно было понять, как он оценивает случившееся.
Последний сигнал трубы – и рыцари рванулись навстречу друг другу. Топот коней, комья земли из-под копыт… Удар! Филип Майсгрейв снова пошатнулся в седле под напором Шенли, но в ответ нанес такой удар по забралу противника, что застежки лопнули, шлем раскололся, а сам барон, потеряв равновесие, мешком скатился с коня.
В ту же минуту герольды объявили Майсгрейва победителем и восславили его имя.
Ричард Глостер развел руками:
– Ну что ж, рыцарь славно бился и по праву заслужил почести. К тому же доспехи и кони побежденных также достанутся ему. Впрочем, довольно об этом. Поговорим, государь, о предстоящем пире et sic de caeteris[4].
Однако Эдуард лишь досадливо отмахнулся. Он обводил взглядом ликующие трибуны, прекрасных дам, посылавших Майсгрейву воздушные поцелуи, и не решался даже взглянуть на Элизабет. В глубине сердца Эдуард проклинал победу Майсгрейва.
Победитель, приветствуя зрителей, по обычаю объезжал ристалище. Описав последний круг, он придержал коня у королевской ложи. Спешившись и передав повод подбежавшему пажу, Майсгрейв сделал несколько шагов вперед. Теперь он стоял у подножия лестницы, ведущей на королевский помост.
Эдуард поднял руку, и публика постепенно смолкла. Король начал приветственную речь, слова лились легко и непринужденно, нисколько не выдавая его чувств.
Затем пришел черед Элизабет. Величественно выпрямившись, она приняла из рук архиепископа Йоркского тонкой работы ковчежец на золотой цепи и сошла по ступеням. Стоявший внизу рыцарь преклонил колено. Грянула музыка, и королева остановилась. Ветер развевал длинное покрывало на ее высоком головном уборе, волновал мех на плечах.
Коленопреклоненного рыцаря окружили дамы из свиты королевы и сняли с него шлем, обнажив голову с прилипшими мокрыми прядями. С утомленного лица рыцаря на Элизабет смотрели печальные синие глаза.
Королева замерла. Что-то случилось с ней в этот миг. В глазах Филипа не было укора – лишь тоска и нежность. С того часа, когда она сделала свой первый шаг к короне, они никогда не стояли так близко друг к другу. Элизабет либо избегала его, либо беседовала с ним в присутствии многочисленных свидетелей, держась на приличествующем ее положению расстоянии.
«Пресвятая Дева Мария, что со мной?» Усилием воли она заставила себя сделать шаг и надеть на кольчугу Филипа сверкающий ковчежец.
– Ты достоин награды, сэр рыцарь! – громко произнесла она и, помедлив немного, добавила: – Поистине ты заслужил ее. Так пусть же сия святыня хранит тебя от всех напастей.
Рыцарь молча склонился и поцеловал руку королевы. Она же, не промолвив ни слова, повернулась и стала торопливо подниматься в свою ложу.
Опустившись в кресло, она весело и беззаботно улыбнулась королю. Элизабет вновь владела собой. В конце концов, ее чело венчает корона Англии, а Филип всего лишь один из ее подданных.
Эдуард не сводил с прекрасной королевы испытующего взгляда. Однако его супруга держалась беспечно, может, даже чересчур беспечно.
«Если король заметил мое замешательство, он найдет способ погубить Филипа», – напряженно улыбаясь, думала она. Весь остаток дня, пока продолжались торжества, и позднее, на пиру, когда Филип как победитель восседал за одним столом с коронованными особами, Элизабет ощущала напряжение и все время внушала себе, что ее и Майсгрейва ничто более не связывает.
Однако поздно ночью, когда король уснул, обняв ее властным и нежным жестом, она вдруг беззвучно расплакалась. Слезы лились и лились из ее фиалковых глаз, но облегчение не наступало. Ибо она бесконечно устала от постоянной лжи и притворства, от того, что жизнь ее одинока и нет в ней места прежней радости.