Образ новой Индии: Эволюция преобразующих идей. Часть I. Переосмысление Индии. Идеи, получившие признание (Нандан Нилекани, 2008)

Сегодня понедельник, и в Дели с утра царит хаос. Несмотря на новенькое метро и постоянно расширяющуюся сеть автомобильных дорог, город едва справляется с толпами куда-то спешащих людей. Дом Каушика Басу стоит неподалеку от шоссе на тихой улице. Когда я подъехал, улица была пустой, если не считать одинокой ленивой коровы, которая встала перед автомобилем и не спешила уступать место. Я сильно опоздал, немного испачкался, но был в приподнятом настроении.

Мы говорили с Каушиком о том, что городская толпа выглядит совершенно иначе, чем, скажем, 20 лет назад. Тогда люди слонялись у чайных лавок, читали днем утренние газеты, вяло попыхивали своими биди[11] и болтали ни о чем. Но, поскольку Индия изменилась, вырвалась вперед, стала одной из самых быстрорастущих в мире держав, изменилась и картина на улицах. Как заметил Каушик, бесконечное гуденье, гомон людей – это звук нынешнего индийского экономического мотора.

Каушик – автор множества книг об Индии. Он преподает экономику в Корнельском университете, и его взгляд на человеческий капитал как основу развития Индии сегодня широко признан. Позиция Индии как страны, куда весь мир идет за талантами, вряд ли кого-нибудь удивит. У нас то одно, то другое нередко в дефиците, но народу всегда было много. Суматошную городскую толчею я наблюдаю каждый день, когда пробираюсь в свой в офис в Бангалоре через толпу, которая, заполнив тротуар, выплескивается на проезжую часть. На остановках инженеры-программисты поджидают автобус, группы женщины в ярких сари идут на выстроившиеся вдоль дороги швейные фабрики, мужчины в строительных касках, направляющиеся к недостроенному шоссе. У машин постоянно крутятся люди, которые предлагают журналы и пиратские копии последних бестселлеров[12]. Оглядываясь вокруг, я думаю, что если все эти люди – двигатель роста Индии, то наша экономика только начинает свое движение.

Вместе с тем, по мнению демографов XIX и XX вв., индийское население должно было стать для страны грандиозным бедствием. Визит Пола Эрлиха в Дели в 1966 г. описан в начале его книги «Демографическая бомба» (The Population Bomb), и его шок при виде индийской толпы можно ощутить почти физически: «Люди едят, люди моются, люди спят… Люди ходят в гости, спорят и кричат… Люди висят на автобусах… везде люди, люди, люди».

Однако за последние 20 лет гнетущий образ индийского населения как «непомерного бремени», изменился на прямо противоположный. С развитием страны наш человеческий капитал стал источником работников и потребителей не только для Индии, но и для глобальной экономики. Такая перемена взглядов далась нам нелегко. После обретения независимости Индия десятилетиями пыталась проводить политику ограничения роста населения. И лишь недавно страна смогла взглянуть на миллиардное население как на преимущество.

«Миллионы в муравейнике»

На протяжении большей части XX в. как в Индии, так и за рубежом люди смотрели на нас через мальтузианскую призму. Наша страна, бедная и сильно перенаселенная, словно подтверждала мрачное предсказание Томаса Мальтуса о том, что сильный рост населения неизбежно ведет к великому голоду и отчаянию.

Ситуация того времени, когда жил писатель, экономист-любитель и священник Томас Мальтус (за которым надолго закрепилось прозвище «мрачный священник»), вполне могла вызвать появление такой теории народонаселения. В XIX в. в Англии уровень рождаемости был очень высок: в семьях начитывалось до 13 детей. Мальтус был вторым ребенком из восьми и сам являлся частью демографического взрыва, о котором он писал в своем «Опыте о законе народонаселения», предрекая, что беспрецедентный рост населения приведет к вспышкам голода, «эпидемиям и периодам повышенной заболеваемости».

Казалось, что Индия в точности следует путем, предсказанным Мальтусом. Голод на наших берегах – частый гость. Между 1770 и 1950 гг. мы пережили 30 периодов голода[13] – бедствий, во время которых целые провинции теряли треть населения, а сельская местность была покрыта «отбеленными костями миллионов погибших»{13}.

К середине XX в. неомальтузианские пророки били тревогу в связи с «катастрофическим» ростом населения в Индии и Китае и предсказывали, что он окажет влияние на весь мир. Их апокалиптические сценарии помогали оправдать драконовские меры по контролю рождаемости. Политика «стерилизации негодных и неполноценных» и убийства «дефектных» детей получила статус уважаемой теории{14}. Возраставшая зависимость Индии от продовольственной помощи развитых стран тоже подогрела панику вокруг роста населения. В 1960 г. Индия поглотила одну восьмую часть всего произведенного в США зерна, а в 1966 г. – четверть.

Таким образом, если в 1950 и 1960 гг. вы уже были взрослым и следили за новостями, вам вполне могло показаться, что финал человечества уже недалеко. Вы могли даже поверить утверждениям, что катастрофа подстроена чрезмерно плодовитыми индийцами. При виде горестно заломленных рук Неру отметил, что западный мир «начал опасаться того, что массы азиатов, разрастающиеся все больше и больше, заполонят весь мир».

Нельзя отрицать, что в традиции нашего поколения были большие семьи, даже у представителей среднего класса. В детстве я каждые выходные проводил с братьями и сестрами в доме дедушки и бабушки, и на семейных фотографиях тех лет можно увидеть сотню родственников, с трудом уместившихся в объективе. Индийские семьи были достаточно большими, чтобы стать для человека главной социальной группой. Большинство людей не выходили за пределы семейных свадеб, праздников и визитов.

Обеспокоенность по поводу роста населения вылилась в сильное давление на Индию с целью ограничить уровень рождаемости. Мы стали первой развивающейся страной, которая инициировала программу планирования рождаемости. Но поначалу в нашей политике ставка делалась на «самоконтроль»{15}. В определенной мере это произошло под влиянием лидеров вроде Ганди, проповедовавших умеренность. Он даже отступил от своей обычной политики ненасилия, сказав однажды: «Если нужно, жены должны силой выгонять мужей».

Такой акцент на умеренности и самоограничении поддерживал и первый в независимой Индии министр здравоохранения Раджкумари Амрит Каур, который занял странную позицию: стоя у руля программы планирования рождаемости, он «в принципе» был против ограничения числа детей{16}. В результате власти в это десятилетие пропагандировали такой способ контрацепции, как метод естественного цикла. Мишенью этой пропаганды стали сельские районы Индии, и один крестьянин так сказал о ее результате: «О методе естественного цикла толковали людям, не знавшим, что такое календарь. Потом нам раздали четки с разноцветными бусинами… и ночью люди не могли отличить красную бусину, означавшую “нельзя”, от зеленой, означавшей “можно”»{17}.

Неудивительно, что население Индии продолжало расти и в 1950, и в 1960 гг., – рождаемость стойко держалась на высоком уровне, а детская и общая смертность быстро падали. И все это несмотря на массовую пропаганду планирования рождаемости, проводимую правительством. Я до сих пор помню песни по радио о «небольших семьях», стены наших городов и автобусы, украшенные плакатами с изображением счастливых (и маленьких) семей и лозунгами вроде «Двое нас и двое наших». Несмотря ни на что каждая перепись выявляла рост численности населения, и мы с отчаянием смотрели на график, поднимавшийся слишком быстро и слишком высоко.

Чик! – и готово…

Когда в 1960-е гг. вокруг численности населения поднялась глобальная паника, индийское и китайское правительства приступили к решительным мерам по планированию рождаемости. «В нашем доме пожар», – заявил в 1968 г. министр здравоохранения и планирования семьи доктор Чандрасекхар, добавив, что если мы займемся стерилизацией, «то сможем укротить пламя»{18}.

К началу 1970-х гг. для индийских штатов были определены программы и целевые показатели стерилизации граждан. На железнодорожном вокзале Виктория терминус в Бомбее даже существовала клиника по вазэктомии, обслуживавшая пассажиров{19}. Но какие стимулы и подачки ни предлагало индийское правительство, число желающих подвергнуться стерилизации не увеличивалось. Индийские бедняки хотели иметь детей, особенно мальчиков, которые могли обеспечить их в будущем. Попытки государства убедить граждан пройти процедуру стерилизации привели к неожиданным результатам, например, многие сельские жители отказывались от противотуберкулезной прививки БЦЖ (бацилла Кальметта-Герена) из-за слухов, что аббревиатура BCG расшифровывалась как birth control government, т. е. «правительственный контроль рождаемости»{20}.

Однако в 1975 г. Индира Ганди объявила чрезвычайное положение, ограничившее демократические права и выборы и, так сказать, наделившее ее новой силой убеждения. Индийское правительство трансформировалось в пугающе льстивую группу, сделавшую ставку на премьер-министра и ее сына Санджая – того самого молодого человека с горячей головой, который называл министров «невежественными шутами», считал свою мать «размазней», а филиппинского диктатора Фердинанда Маркоса – образцом для подражания{21}.

Зимой 1976 г. я вместе с сокурсниками по Индийскому технологическому институту в Бомбее приехал в Дели на «фестиваль» для участия в студенческих дебатах и викторинах (да, я был закоснелым занудой-ботаником). Конкурсы предполагали перемещение из колледжа в колледж: из Хинду в колледж св. Стефана, далее в Миранда-хаус, а затем в Индийский технологический институт в Дели. В Бомбее мы, в большинстве своем, жили в изолированном лесном кампусе и не были такими политически подкованными, как студенты в Дели. Выборы, в которых мы участвовали, касались совета общежития да студенческого совета. И вот, сидя у лагерных костров в Дели, во время чрезвычайного положения, мы, затаив дыхание, слушали рассказываемые вполголоса истории о творившихся вокруг жестокостях, особенно о зверстве под названием «насбанди». Почувствовав вкус к авторитаризму, Санджай сделал своим любимым проектом стерилизацию, а именно стерилизацию мужчин, или насбанди.

Предложенные меры стерилизации вошли в историю под названием «эффект Санджая». Это было, по выражению демографа Ашиша Боса, сочетание «насилия, жестокости, коррупции и подтасовки данных». Ашиш отмечает, что для побуждения граждан к стерилизации издавались законы, разрешавшие выдачу сельскохозяйственного кредита только при наличии сертификата о стерилизации. У многодетных родителей в школу не принимали больше трех детей, а заключенные не получали условно-досрочного освобождения, пока не ложились под нож. В некоторых правительственных департаментах работников «убеждали» подвергнуться процедуре, угрожая им обвинением в растратах[14].

Непомерно высокие планы стерилизации, спущенные правительствам штатов, выполнялись так: людей загоняли как овец в клиники «планирования семьи». Один журналист был свидетелем того, как муниципальная полиция городка Барси в штате Махараштра «схватила на улицах несколько сотен крестьян, приехавших на ярмарку». Этих людей отвезли в мусоровозах в местную клинику, где во время вазэктомии их держали крепкие санитары{22}. Такие сцены повторялись по всей стране.

Результатам стерилизации, опубликованным правительством, трудно доверять, поскольку на штаты оказывали сильное давление. Тем не менее, как замечает Ашиш, в период чрезвычайного положения план по стерилизациям мог быть выполнен на две трети, что составляет восемь миллионов человек. Но вскоре в страну вернулась демократия. Когда в 1977 г., невзирая на яростные протесты Санджая{23}, Индира Ганди назначила выборы, Индийский национальный конгресс сразу потерял власть.

Программа насбанди была последней гримасой насильственного ограничения рождаемости в масштабе страны, она стала синонимом политического самоубийства. Правительство Бхаратия джаната парти, пришедшей к власти после Индиры, чтобы стереть позорное пятно, даже изменило название программы, и «планирование семьи» превратилось в «охрану семьи». Позднее, хотя программы стерилизации время от времени и появлялись в разных штатах, они осуществлялись по большей части добровольно, путем создания стимулов[15].

Разные судьбы

Мы в Индии привыкли ворчать, что у нас все идет медленно: медленно осуществляются реформы, медленно принимаются перемены, особенно в сравнении с нашим соседом Китаем. На мой взгляд, демократия, возможно, и медлительна, но она значительно осторожнее автократии, а потому менее склонна к ужасным ошибкам. Лучше поразмыслить и действовать с оглядкой на избирателя, чем очертя голову бросаться в пропасть.

Например, в 1960-е гг. во время мальтузианской истерии международные организации оказывали нажим, а временами прямо толкали Индию и Китай к контролю роста населения. В Индии препятствием на пути к этому были избиратели: им не нравилась идея планирования рождаемости и никакие красивые лозунги не могли изменить их настроение. После того, как правительство, узаконившее насбанди, лишилось власти, никто в индийском руководстве не хочет даже слышать о силовом решении проблем планирования рождаемости.

Китай, однако, маршировал под другую мелодию. Поначалу китайцы меньше всего думали об ограничении рождаемости. Социализм и коммунизм появились на свет во времена Мальтуса, и их идеологи занимали абсолютно антимальтузианскую позицию[16]{24}. Марксисты даже, презрев осмотрительность, утверждали, что социализм может «поддержать любой уровень народонаселения». Чем больше, тем веселее!{25}

Проводя эту идеологическую линию, Советский Союз в 1940-е гг. запретил аборты и побуждал женщин заводить несколько детей. В Китае Мао в стремлении ускорить развитие республики поддерживал большие семьи и хвастался ростом населения. К 1970 г. на одну китаянку приходилось в среднем 5,8 рождения. Когда ректор Пекинского университета доктор Ма Иньчу в 1950-е гг. предложил ввести программу планирования рождаемости, он встретил решительный отпор, его публично осмеяли и выгнали из университета.

К концу 1970-х гг. китайское правительство тоже поддалось панике в связи с перенаселением и для обеспечения «социальной гармонии» и оптимального роста стало заниматься вопросом контроля численности населения. Сначала оно инициировало кампанию под лозунгом «Позже, Дольше, Меньше!», а потом приняло политику «одна семья – один ребенок», которую Дэн Сяопин начал проводить с 1981 г. У Дэна был предельно жестокий подход к планированию рождаемости, он говорил своим чиновникам: «Сделать! Любыми способами и любыми средствами!»{26} То, что последовало затем, называлось «технической политикой планирования рождаемости». Женщинам в семьях с одним ребенком предписывались внутриматочные контрацептивы, а супружеским парам с двумя детьми – стерилизация. Рожденные в провинциях «незаконные» дети понижали оценку работы чиновников и министров. В дополнение к тактике сильной руки правительство пропагандировало идею контроля рождаемости, размещая плакаты в кинотеатрах и на досках объявлений, распространяя листовки. К середине 1980-х гг. число операций, связанных с контролем рождаемости, «превышало 30 млн в год»{27}.

С господствующей в 1970-е и 1980-е гг. точки зрения программа планирования семьи в Китае имела оглушительный успех. Аргументом в ее защиту был знакомый лозунг диктаторов: «принуждение ради благого дела»{28}. В 1983 г. Индира Ганди и министр планирования семьи Китая Цянь Синьчжун совместно получили премию ООН за «выдающийся вклад в решение вопросов народонаселения»{29}. Однако, когда эти премии вручались, взгляды на численность населения уже начинали меняться.

От помехи к преимуществу

К концу 1970-х гг. ученые-мальтузианцы оконфузились. Они предрекали, что к этому времени в Индии и Китае начнутся массовые бедствия, связанные с ростом населения. В одной книге ужасов, написанной Уильямом и Полом Пэддоками и выпущенной под названием «Голод 1975!», был приведен список стран, которым понадобится помощь во время неотвратимого великого голода. В нем были такие пометки: «Пакистан: нуждается в поставках продовольствия; Индия: спасти невозможно». Эти идеологи и писатели оказали такое влияние на массовую культуру, что в 1973 г. на экраны вышел голливудский фильм «Зеленый сойлент[17]», рассказывающий о будущем, где на перенаселенной Земле идет борьба за пищу и процветает каннибализм.

Но шли годы, конец света в 1975 г. не наступил – братья Пэддок, наверное, ждали его, затаив дыхание, однако массовой гибели людей так и не дождались. К 1980 гг. ученые начали хмыкать и качать головами в адрес теоретиков депрессии и вновь исследовать влияние численности населения на экономический рост. Индийский экономист (недавний нобелевский лауреат) Амартия Сен отметил, что с тех пор, как Индия стала демократической, в стране не было голода, хотя ее население продолжает расти. По мнению экономиста Джулиана Саймона, по мере роста населения растет и его творческий и инновационный потенциал: «Самый важный ресурс – это человеческая изобретательность»{30}.

Оглядываясь назад, можно утверждать, что теория Мальтуса была довольно ограниченной, но его идеи определялись временем. Мальтус написал свою работу, когда в Европе промышленная революция делала первые успехи и, хотя он признавал рост возможностей с ростом числа людей, человеческий капитал не оказывал на экономику такого преобразующего действия, как сейчас. В тот период в Англии царили мрачные настроения. Города захлестнули массы мигрантов из деревень. Они жили очень скученно, и Чарльз Диккенс описывал места их обитания так: «Три семьи на втором [этаже], голод – на чердаке, ирландцы в коридоре… уборщица и пятеро голодных детей в задней комнате, и везде грязь»{31}. Люди стоили дешево и не имели гражданских прав, в том числе прав на социальную помощь. Они обеспечивали владельцев фабрик трудовыми ресурсами, с которыми те обходились жестоко. Один фабрикант так описывал свою гуманность: «мы бьем только тех, кто помоложе… до 13–14 лет порем их ремнем»{32}. Стоимость труда была чрезвычайно низкой, а доля труда в национальном доходе европейских стран продолжала падать до мировой войны.

Но если Мальтусу простительны мрачные пророчества, то его подобные леммингам последователи, озабоченные лишь тем, кто и сколько ест, не смогли разглядеть изменений в мировой экономике. С 1900 г. в мире начался быстрый рост производительности труда, который в сочетании с подъемом индустриальной экономики внес свой вклад в общий темп экономического роста. Это было особенно заметно, когда после 1900 г. европейский ВВП стал удваиваться каждые 35 лет. И, поскольку труд стал важной экономической силой, численность работающего населения приобрела ценность.

Представление об избытке населения не как об обузе, а как об активе широко распространилось в 1970-е гг. с подъемом наукоемких отраслей, таких как информационная, телекоммуникационная и биотехнологическая. Фактически информационная экономика – это кульминационный пункт процесса, начатого промышленной революцией. Она переместила человеческий капитал вперед и в центр, сделала его главным фактором производительности и роста.

Я, однако, стараюсь сдержать свой оптимизм – его излишек так же плох, как и бескрайний пессимизм, относительно роста численности населения. Давление со стороны огромного населения Индии так же огромно. Наши природные ресурсы – не бездонный океан. Миллиард человек – это прочный фундамент для человеческого капитала, но это также потенциально пагубное бремя для окружающей среды, производства продуктов питания и ресурсов. По мере того как миллионы людей переходят в средний класс растет потребление продуктов и энергии на душу населения. Нам предстоит найти решения этих проблем.

Тем не менее человеческий капитал в Индии до сих пор давал большое преимущество экономике, особенно после реформ 1991 г. Наши квалифицированные работники занимают ключевые места в ИТ, биотехнологии, фармацевтике и телекоммуникационной индустрии. Творческий потенциал людей и экономическая конкурентоспособность тесно связаны и на глобальном уровне, а конкуренция между странами – это конкуренция их человеческого капитала. Как замечает Том Фридман, если раньше детям велели доесть, говоря, что другие голодают, то сейчас «я прошу дочерей доделать уроки, потому что в Индии и Китае люди остро нуждаются в работе»[18].

Чтобы лучше понять, как и почему изменились наши представления о населении, я решил поговорить с гарвардским демографом Дэвидом Блумом[19]. Мы познакомились в 2006 г. в Давосе после того, как работа под названием «Демографические сдвиги и экономические чудеса в развивающихся странах Азии» сделала его знаменитым в научных кругах. Сейчас он один из тех ученых, слова которых неизменно приковывают к себе внимание.

Дэвид пояснил, что ключевая проблема ранних теорий народонаселения заключалась в том, что «они замыкались на росте населения как на единственном показателе и не замечали тенденций, скрытых за цифрами». Эти тенденции обнаружились, когда он и его коллега, демограф Джеффри Уильямсон, взялись за исследование одного конкретного региона – Восточной Азии.

Экономисты не могли объяснить, что именно случилось в Восточной Азии между 1965 и 1990 г., откуда взялся впечатляющий экономический рост, достигавший в среднем 6 % в год. Чтобы снять с себя ответственность, они подобно сторонникам фаталистических взглядов ввели новый термин, назвав рост в Восточной Азии «экономическим чудом».

Но когда Дэвид и Джеффри заглянули внутрь восточноазиатской «волшебной шляпы», они обнаружили, что быстрый рост сопровождается интересной тенденцией изменения структуры народонаселения. В период с 1950 по 2000 г. вероятность смерти ребенка, родившегося в Восточной Азии, резко упала со 181 на 1000 родившихся до 34, а это вызвало снижение рождений на одну женщину с шести до двух.

«Но между изменением этих двух показателей был временной разрыв, – говорит Дэвид, – когда детская смертность начала падать, а рождаемость все еще оставалась высокой». Говоря проще, людям потребовалось время для осознания того, что дети теперь умирают реже. И только тогда, по словам Дэвида, они начали снижать рождаемость. «А дети, которым удалось выжить, положили начало поколению “бума рождаемости”».

Из этого поколения вышло много молодых, предприимчивых работников. Они не стремились заводить много детей и, таким образом, у них было меньше иждивенцев. В это время трудоспособное население Восточной Азии росло почти в четыре раза быстрее, чем нетрудоспособное население. В результате экономика региона должна была тратить на социальные нужды нетрудоспособного населения меньшую долю своего дохода. А более низкие затраты, в свою очередь, означали что это поколение могло отложить больше денег. Мы наблюдаем это в Индии, где более многочисленное трудоспособное население увеличило уровень сбережений страны по отношению к ВВП до 35 % в 2008 г., и эта тенденция сохраняется. К 2015 г. он должен превысить 40 %. Такие сбережения создают дополнительный капитал для инвестиций.

Дополнительные деньги особенно ценны для поколений, родившихся в периоды демографических взрывов, когда накопленная энергия и креативность молодого, необремененного населения позволяет людям не только тратить и сберегать, но и изобретать, и вводить новшества. Как писали Блум и Уильямсон: «Когда у вас много детей, вы должны заботиться о них. Ресурсы, которые обычно вкладываются в развитие экономики – в инфраструктуру, в капитал, в сбережения, – направляются на содержание детей. Вы уже не построите столько мостов и столько портов, не углубите столько гаваней».

К тому же, поскольку количество детей в расчете на одну женщину в Восточной Азии снизилось с шести до двух, женщины смогли активнее включаться в трудовой процесс и тоже внесли свой вклад в рост ВВП. Это демографически богатое поколение на правах производственной и технологической силы ведет к подъему Восточной Азии. В Сингапуре растет производство и розничная торговля, в Гонконге – финансовый сектор, на Тайване – электронная промышленность.

В целом Блум и Уильямсон пришли к выводу, что экономический рост Восточной Азии в 1965–1990 гг. на одну треть обусловлен вкладом именно этой волны молодых работников[20]. «Мы показали, – сказал Дэвид, – что определенные виды роста населения могут кардинально ускорять развитие страны, а не препятствовать ему, как привыкли считать экономисты».

Дэвид назвал этот эффект «демографическим дивидендом». Это понятие быстро вошло в лексикон экономистов, и не без основания. Когда демографы обратились к прошлому и изучили периоды продолжительного экономического роста в Европе, США и Азии, они обнаружили, что и там наблюдалось увеличение численности молодежи и уменьшение числа иждивенцев.

С тех пор ученые находят в истории все новые следы демографических дивидендов. Например, побочным результатом промышленной революции был демографический бум – тот самый бум, который беспокоил Мальтуса. «Причины, порождавшие эти дивиденды, в разных странах были не одинаковы, – говорит Дэвид, – сдвиги в смертности и рождаемости объяснялись разными причинами. Например, улучшение медицинского обслуживания в Европе и, в частности, в Великобритании, быстро принесло дивиденды, поскольку в результате снизилась детская смертность. Это справедливо и для развивающихся стран. В Индии прогресс здравоохранения тоже принес свой дивиденд»[21].

В развитых странах на фоне их низкой смертности и рождаемости демографический дивиденд появляется редко и связан с экстраординарными событиями. Например, с войной. Вторая мировая война вынудила людей отложить рождение детей, а потом произошел всплеск рождаемости, давший начало беби-буму и демографическому дивиденду в США. Послевоенный дивиденд привел к быстрому росту экономики и обеспечил в период с 1970 по 2000 г. приблизительно 20 % роста ВВП.

В Ирландии демографические изменения подстегнула легализация противозачаточных средств. Детская смертность была там невысокой, но когда в 1979 г. глубоко религиозная, католическая страна окончательно легализовала контрацептивы, уровень рождаемости в Ирландии начал быстро падать. Дэвид пишет: «В 1970 г. на среднюю ирландскую женщину приходилось 3,9 ребенка, к середине 1990-х этот показатель стал меньше двух». Когда снизилось количество иждивенцев, а ирландские женщины пополнили рабочую силу, демографический дивиденд стал трамплином для взлета экономики: темп ее роста составил в среднем 5,8 % – это выше, чем в любой другой европейской стране.

Однако во всех этих примерах мы имеем дело лишь с прошлыми демографическими всплесками. Как выразился Дэвид, «это свиньи, которые уже прошли через питона». Население США, стран Европы и Восточной Азии седеет и стареет. А это приводит нас к вопросу: а где же сейчас молодежь? В 1970-е гг. две большие страны – Индия и Китай – еще получали свои демографические дивиденды.

Дивиденды автократии против дивидендов демократии

Идея, получившая в Китае широкую поддержку в 1970-е гг., была эхом заявления, сделанного Индийским национальным комитетом по планированию еще в 1938 г. В нем говорилось: «Важность продуманного контроля численности [населения] в плановой экономике переоценить невозможно»{33}. Если в Китае эта идея была успешно реализована, то в демократической Индии она оказалась неработоспособной. С точки зрения воплощения перспективной политики – нравится она вам или нет – автократические режимы оказываются гораздо эффективнее демократических. В эпоху получения демографического дивиденда, однако, действенная политика планирования рождаемости в Китае оказалась тем самым случаем, когда, побеждая в сражении, проигрывали войну.

Индия и Китай в 1975 г. имели одинаковые доли населения трудоспособного возраста. В обеих странах на одного неработающего приходилось примерно 1,3 работающих. Главным отличием Индии от Китая в ту эпоху была наша неторопливая, но живо реагирующая на внешние воздействия политика. В Китае в 1970-е гг. начался быстрый спад рождаемости. Во многом он был результатом политики «одна семья – один ребенок». Этот спад принес небывалый для Китая демографический урожай. Он заключался в быстром подъеме после 1970 г. отношения численности трудоспособного населения к численности нетрудоспособных граждан. К 2010 г. число работающих должно превысить число иждивенцев в два с половиной раза.

Политика контроля рождаемости в Китае, таким образом, привела к стремительному демографическому сдвигу в стране, прирост населения снижался быстро и стабильно. В других странах цикл получения подобного дивиденда занимал столетие, здесь же на него ушло меньше 40 лет, а сейчас нарастает опасность реакции. После 2010 г. численность трудоспособного населения Китая начнет снижаться. Страна «поседеет, не успев разбогатеть»: к 2040 г. самой большой группой людей в мире после населения Индии станут китайские пенсионеры. Их численность превысит 400 млн человек!{34}

В Индии тоже наблюдался сдвиг, но он происходил довольно вяло. Индийская политика привела к тому, что программа принудительного планирования рождаемости с треском провалилась, и с 1970-х гг. демографические кривые двух когда-то похожих стран быстро разошлись. Рождаемость в Индии медленно снизилась с 6,5 в 1960-е гг. до 2,7 в 2006 г. Этому способствовали повышение грамотности населения, улучшение здравоохранения и экономический рост. Такая более «естественная» демографическая кривая свидетельствует о более плавном формировании индийского дивиденда. Его влияние начало проявляться в 1980 г., а пика он достигнет лишь в 2035 г. К тому времени к трудоспособному населению Индии добавится свыше 270 млн человек.

Демократия в этом контексте дала Индии большой выигрыш. Ученые-демографы любят говорить, что «демография – это судьба», но в случае Индии судьба – это демография плюс демократия. Сегодняшняя история Индии – это история ее молодого поколения. С точки зрения человеческого капитала наша экономика – самая динамичная. В Индии живет один из самых молодых народов мира с медианным возрастом 23 года, в то время как остальной мир стареет.

Молодое и не обремененное заботами население Китая появилось в 1970-е гг., на три десятилетия раньше, чем в Индии. Это было поколение Большого скачка, во время которого Китай обратился к капитализму, начал быстро развиваться и испытал массированный социальный подъем. Распространение в Китае семей с одним ребенком также означало более целенаправленное инвестирование в детей: это поколение стало поголовно грамотным, а количество окончивших колледж резко подскочило. Политика «одна семья – один ребенок», однако, привела к появлению в Китае структуры населения типа «4, 2, 1»: четверо дедушек и бабушек, двое родителей и один ребенок. В результате снизилось число молодых работников, а рождаемость опустилась с начала 1990-х гг. ниже уровня восстановления. Такая структура семьи в Китае оказалась гораздо более разрушительной, чем это представлялось вначале. У социолога доктора Андре Бетея есть одно меткое наблюдение: «Почти ни у кого из китайцев нет родных братьев и сестер, а значит, нет теток, дядьев, двоюродных братьев и сестер. В других странах мира с трудом представляют себе китайскую реальность». Семьи с одним ребенком породили также уникальный синдром «маленького императора»: единственный ребенок пользуется исключительным вниманием взрослых в семье, а это приводит к появлению «я-поколения», т. е. крайне эгоцентричных молодых людей.

Планирование рождаемости обострило также некоторые социальные проблемы. И в Китае, и в Индии по старой доброй традиции предпочтение отдается сыновьям. Это феодальный пережиток, следствие стойкого патриархального образа мыслей. Не так давно судебное разбирательство в Индии по поводу пропавшей девочки обнажил худшие стороны этого явления. Председательствовавший судья был поражен, услышав имя девочки, повернулся к родителям и спросил: «Почему вы назвали девочку Нираша («Разочарование»)?» Их адвокат ответил: «Ваша честь это была их пятая дочь».

Процветание не смогло полностью искоренить эти взгляды. Хотя статус женщин повысился, а политика обеспечения старости путем финансовых инвестиций приглушила стремление иметь ребенка мужского пола, такие факторы, как ультразвуковая технология, упростили рождение ребенка желательного пола. Избирательные аборты изменили отношение полов до 925 девочек на тысячу мальчиков, а в некоторых северных районах Индии это число упало ниже 750. В Китае политика «одна семья – один ребенок» еще больше усилила дефицит девочек: в масштабе нации он составляет 855 девочек на 1000 мальчиков. «Исчезновение» женщин приведет к тому что, по прогнозам, в 2026 г. 40 млн китайских мужчин от 15 до 39 лет станут «голыми ветками»{35}, для которых вероятность создания семьи и рождение детей будет крайне низка. Оглядываясь назад, можно утверждать, что Индия получила определенные экономические и социальные преимущества только благодаря своей инертности, нежеланию или, возможно, неспособности воздействовать на свою демографическую кривую[22]. Это означает, что наш демографический дивиденд несет с собой и потенциал, и серьезную проблему.

Судьба Индии: демография плюс демократия

Получая свой дивиденд, Индия выглядит необычно молодой в окружении стареющего рынка, этакая юная нация со свежим лицом посреди седеющего мира. Количество пенсионеров на земном шаре сейчас – самое большое в истории. Еще в 1980-е гг. главы европейских государств начали открыто беспокоиться о сокращении населения Европы. «Европа исчезает… наши страны пустеют{36}, – сказал президент Франции Жак Ширак. – Континент становится местом, где “старики живут в старых домах и пережевывают жвачку старых идей”{37}».

Процесс старения населения и сокращения его численности сейчас заметен в большинстве стран развитого мира. По времени он совпадает с индийским демографическим дивидендом, эффект которого будет проявляться до 2050 г. Это открывает для страны новые интересные возможности, поскольку для поддержания благосостояния стареющего общества развитым рынкам придется привлекать трудовые ресурсы из внешних источников. В 2020 г. Индия по расчетам получит дополнительно 47 млн работников. Это почти равно суммарному мировому дефициту. Среднему индийцу будет всего 29 лет, тогда как средний возраст в Китае и США составит 37 лет, в Западной Европе – 45 лет, а в Японии – 48 лет.

Первый признак огромных возможностей нашего человеческого капитала – это рост индийского сектора ИТ-аутсорсинга бизнес-процессов и распространение «трансформационного аутсорсинга» благодаря транснациональным фирмам в разных отраслях. Глобальная значимость страны быстро повышается в силу эффективности ее человеческого капитала – предпринимателей, ученых, инженеров и управленцев.

Индия уже стала вторым в мире по производительности генератором квалифицированных работников. В год в стране выпускаются 2 млн англоговорящих специалистов, 15 000 человек оканчивают юридические учебные заведения и около 9000 получают степень доктора философии. Армия инженеров, насчитывающая 2,1 млн человек, ежегодно пополняется почти на 300 000.

Массив талантливых работников в сочетании с притоком капитала и инвестиций открывает перед нами простор для творчества и инноваций, которые, в свою очередь, ведут к ускорению роста производительности труда и ВВП. В XIX в. это позволило Европе стать центром инновационного производства. То же наблюдалось между 1970 и 1990 гг. на пике демографического дивиденда и в США, где рождались новые высокотехнологичные производства, задававшие в последние несколько десятилетий направление для глобальной экономики. Возможностью стать новой созидательной силой и центром новых знаний и инноваций теперь обладает Индия.

Наша страна является и быстро растущим потребительским рынком для мировой экономики. Индийский средний класс по численности уже больше населения США и двух третей населения Европейского союза. Наш демографический дивиденд должен стать детонатором дальнейшего взрывного роста численности потребителей среднего класса, поскольку поколение бума рождаемости приближается к совершеннолетию, и в течение следующих двух десятилетий индийский средний класс превысит 580 млн человек. В то же время отсутствие иждивенцев откроет новую фазу свободного потребления. Благодаря этим силам, согласно прогнозам, до 2050 г. темп роста Индии будет составлять 5 %{38}. Для мировой экономической истории это уникальное явление.

Индийский «двойной горб», или Наш демографический «верблюд»

«Показатели роста населения в разных регионах настолько различны и несопоставимы, – говорит Ашиш, – что если усреднить их, они не позволят нам делать выводы». Мы сидим в кафе, а через стеклянные стены льется свет послеполуденного солнца. Вокруг нас молодые люди сдвигают столы и собираются в веселые шумные компании. Ашиш осторожно отхлебывает капучино – кофе исключительно горячий.

Чтобы охарактеризовать состояние беднейших штатов Индии – Бихара, Мадхья-Прадеша, Раждастана и Уттар-Прадеша в 1980-е гг. – Ашиш использовал слово «бимару» (с хинди оно переводится как «больной»). «Я прибег к нему, готовя проект для Раджива Ганди, – говорит Ашиш, – оно очень наглядно характеризовало экономические и социальные условия именно этих штатов – они были серьезно “больны”, судя по показателям бедности, образования и здравоохранения». Ашиш также выяснил, что структура населения этих штатов сильно отличалась от южных регионов, а его численность росла гораздо быстрее. В штатах бимару сейчас живет 40 % населения Индии. Экономист Крис Уилсон заметил, что если бы Уттар-Прадеш был независимым государством, он занял бы четвертое место в мире по численности населения.

Эти северные штаты вносят наибольший вклад в рост индийского населения. За последние 30 лет уровень рождаемости в Индии упал на 40 %, несмотря на то, что южная Индия уже вышла на постоянный уровень населения. Как писал Ашиш, «подъемом рождаемости Индия обязана исключительно штатам бимару. У полумиллиардного населения на севере уровень рождаемости почти вдвое выше, чем у четвертьмиллиардного на юге»[23]. Демографы Тим Дайсон и Мари показали, что если данные по народонаселению «очистить от шелухи», то получатся два четких региона – север, где благодаря высокой рождаемости в следующие 20 лет население останется весьма молодым, и юг, где начинается быстрое старение{39}. К 2025 г. в северных областях население останется очень молодым, с медианным возрастом 26 лет. Но медианный возраст на юге составит примерно 44 года – как в Европе в конце 1980-х гг.{40}

Это означает, что индийский демографический дивиденд является двугорбым, и один из горбов фактически истощен. Первый горб пришел с юга и был «израсходован» в 1970-е гг. в процессе экономического роста на юге и западе Индии, когда детская смертность там начала падать. В северных штатах, однако, детская смертность только начинает снижаться[24]{41}.

В результате этот второй, более значительный горб, еще не достиг максимума. Своим существованием он обязан северным штатам, главным образом – регионам бимару. Ашиш установил, что доля одних лишь штатов бимару в росте населения между 2001 и 2026 г. составит около 50 %, тогда как доля юга – всего 12,6 %. Таким образом, в ближайшее десятилетие север окажется на гребне своего демографического дивиденда. Такой шанс упускать нельзя.

Перед закатом

Наш дивиденд в виде двойного горба – это серьезная проблема. Чтобы компенсировать старение населения на юге, Индия должна достаточно быстро обеспечить падение детской смертности и получить демографический дивиденд на севере. Промедление может создать пропасть между этими двумя горбами, в которую провалится индийская экономика.

Нам нужно действовать безотлагательно, чтобы воспользоваться сменой демографических «сезонов». Необходимо, в частности, заняться обучением молодежи северных штатов, чтобы подключить ее к процессу роста. Но, как замечает Ашиш, «в социальном плане в этих штатах по-прежнему творится страшный хаос». В Мадхья-Прадеше, например, среди детей младше трех лет 55 % страдают от голода. Это больше чем вдвое превышает аналогичный показатель для Африки южнее Сахары.

Когда речь заходит о дивиденде, демографы не устают повторять: «Шанс – это еще не факт». Страны, как и люди, бывают молодыми только раз. Если не суметь воспользоваться преимуществом, оно обернется недостатком. Демографический дивиденд несет потенциал быстрого роста и инноваций, но, если мы его не используем, он станет потенциалом глубокого социального и культурного краха.

Как говорит Дэвид, «дивиденд превращается в двигатель развития далеко не всегда». Есть страны, которые не смогли извлечь выгоду из своего дивиденда: окно было открыто, но солнце в него так и не заглянуло. Например, страны Латинской Америки, включая Бразилию, не смогли в 1980-е гг. в полной мере использовать аналогичные демографические тенденции. Для большей части Латинской Америки то десятилетие было потеряно в результате гиперинфляции и неэффективной экономической политики. Россия и Куба тоже не смогли использовать выигрыш от позитивного демографического эффекта и большого резерва молодых работников.

Если не удовлетворять потребности молодежной массы, это может привести к нестабильности и к политическому противостоянию. Последствия пренебрежения демографическим дивидендом отчетливо видны во многих странах Латинской Америки, где недовольное население обратилось к социализму и популистским лидерам.

Конец ознакомительного фрагмента.