Глава 2. Образовательное пространство в контексте социологической традиции
Понятие образовательное пространство нередко используется в социологическом дискурсе. Чаще всего оно используется как синоним образовательной «среды» или определенной территории, на которой расположены образовательные учреждения. Такое толкование затрудняет понимание социальной сущности этого феномена. Для того, чтобы интерпретировать «образовательное пространство» как особую социальную структуру, обратимся к социологической традиции изучения социального пространства. Так, Э. Дюркгейм писал о существовании надындивидуальной реальности «социальных позиций». «Когда я выполняю свои обязанности, – читаем у Дюркгейма, – как брат, муж или гражданин, я выполняю свои обязанности, которые установлены по отношению ко мне законом и обычаем. Даже если они согласуются с моими собственными ощущениями, и я чувствую их реальность субъективно, то все равно эта реальность объективна, потому что не я их создал, я просто получил их в своем образовании. Здесь – те способы действия, мышления и ощущения, которые представляют замечательное свойство существования вне индивидуального сознания. Эти типы поведения или мышления не только внешни по отношению к индивиду, но и более того, обладают повелительной и сдерживающей силой, которая позволяет навязывать их индивиду независимо от его воли»[58]. Из этого следует, что, по Дюркгейму, социальное пространство существует объективно и направляет деятельность отдельных индивидов.
Подход Э. Дюркгейма творчески развивает П. Сорокин. Он предлагает социальные координаты, позволяющие определить положение любого индивида. «Социальное пространство, – по мнению ученого, – в корне отличается от простого геометрического. Люди, находящиеся вблизи друг от друга в геометрическом пространстве (например, король и его слуга, хозяин и раб), в социальном пространстве отделены громадной дистанцией, и наоборот, люди, находящиеся очень далеко друг от друга в геометрическом <…> могут быть очень близки социально»…[59] «Социальное пространство, – констатирует автор, есть некая вселенная, состоящая из народонаселения земли. Там, где нет человеческих особей или же живет всего лишь один человек, там нет такого пространства (или вселенной), поскольку одна особь не имеет никакого отношения к другим. Она может находиться в геометрическом, но не в социальном пространстве»[60].
Определить положение человека или какого-либо социального явления в социальном пространстве значит определить его отношение к другим людям и другим социальным явлениям, взятым за такие «точки отсчета». Выбор «точек отсчета» зависит от фокуса наблюдения: ими могут быть отдельные люди, группы или совокупности групп. Когда мы говорим, что «мистер Н-младший – сын мистера Н-старшего», мы стремимся определить положение мистера Н в человеческой вселенной. Ясно, однако, что такое положение очень неопределенно и несовершенно, поскольку в расчет принимается только одна из координат – семейное родство – в сложной социальной вселенной. Следуя этой логике, П. Сорокин предлагает надежный и простой метод определения координат актора в социальном пространстве. Составные части данного метода таковы:
1) указание отношений человека к определенным группам;
2) отношение этих групп друг к другу внутри популяции;
3) отношение данной популяции к другим популяциям, входящим в человечество[61].
Резюмируя идеи классиков социологии, выделим следующие основные особенности социального пространства. Во-первых, отношения между людьми в социальном пространстве определенным образом выстроены: есть «верх» и есть, следовательно, «низ». Есть возможности социального перемещения как в вертикальном, так и в горизонтальном направлении. И эти возможности тем больше, чем меньше в этом пространстве «предписанных» ролевых позиций.
Вторая особенность социального пространства – его многомерность. В каждой сфере деятельности непременно выстраивается своя «вертикаль власти», появляются свои «верхи» и свои «низы». Именно свойство многомерности позволяет применять различные критерии для стратификации социального пространства и употреблять его в разных социальных сферах и специфических контекстах, в том числе для концептуализации понятия «образовательное пространство».
Приведем примеры теоретических конструктов в социологическом дискурсе, которые опираются на современные представления о социальном пространстве. Так, А. Г. Здравомыслов пишет, что «власть – это определенная совокупность средств организации социального пространства через соответствующие точки напряжения, через линии искривления пространства»[62]. Понятие «социального пространства» играет важную роль в размышлениях ученого. Анализируя общественные процессы, автор отмечает состояние «динамического хаоса», усиление энтропийных тенденций. «Положения групп людей в социальном пространстве в современном российском обществе оказались сдвинутыми, открывшиеся перспективы – неопределенными, многократно увеличилась зависимость не от каких-то устоявшихся стандартов и норм поведения, а от случайности, от везения и от «судьбы»[63]. Подобные явления «динамического хаоса» мы можем наблюдать также в образовательном пространстве. В наиболее сложном положении оказывается, прежде всего, молодежь. В группе молодых и образованных граждан продолжают проявляться и накапливаться социальные напряжения, связанные с тем, что высокий уровень грамотности и образованности не гарантирует им достойное положение в социальном пространстве. То есть, в сложившихся социально-экономических условиях общества риска накопленный в молодом возрасте человеческий капитал не может быть полностью и успешно реализован.
Понятие социального пространства довольно часто используется и в других теоретических построениях. Так, Е.Н. Юдина вводит в научный дискурс и концептуализирует понятие «медиапространство», которое охватывает проблематизацию социальных отношений по поводу производства и потребления массовой информации. Медиапространство представляет собой особую реальность, которая является частью социального пространства и организует социальные практики и представления агентов, включенных в систему производства и потребления массовой информации. Ведущим актором медиапространства является телепространство, которое обладает такими характеристиками как дискретность, неравномерность, способность программировать медиапространство и влиять на все остальное социальное пространство. Медиапространство в целом вынуждено следовать логике развития, которую навязывает телевидение, так как это способствует притоку символического капитала к тем акторам, которым удалось позиционировать себя в телепространстве. Автор доказывает, что эта социальная структура имеет три формы репрезентации: физическое пространство, пространство социальных отношений и символическое пространство[64]. Это положение может быть полезным при анализе образовательного пространства, которое также имеет аналогичные формы репрезентации.
Топология социального пространства лежит в основе исследований Ю. Л. Качанова, который применил неевклидову геометрию к изучению политических отношений. Вводимое им понятие политической топологии, которое представляет собой структуру идентифицированных и маркированных открытых множеств, отражает свойство многомерности социального пространства. «Открытые множества политических событий конструируются на основе целостной совокупности отношений по широкому спектру критериев»[65]. Структура политической топологии, по мнению Ю. Л. Качанова, определяется в каждый момент времени исходом борьбы между коллективными и индивидуальными агентами, занимающими различные позиции внутри социального пространства. Он поднимает важную для политических отношений проблему рефлексии социального пространства. Он утверждает, что «практические схемы, с помощью которых агенты воспринимают социальную реальность, есть результаты интериоризации социальных отношений. Поэтому практические схемы принуждают агентов принимать социальную действительность такой, какая она есть, воспринимать ее как нечто само собою разумеющееся, присваивать ее, а не рефлектировать и противопоставлять ей другие «возможные миры»[66]. Этот подход разделяется А. Ф. Филипповым. Он утверждает, что социальные позиции вполне осознаются агентами социального пространства, а дорефлективные формы восприятия и выражения социального пространства, по его мнению, были характерны в основном для бесписьменных обществ[67].
Социальное пространство исследуется А. Ф. Филипповым в рамках выдвинутой им концепции социологии пространства. Автор различает: 1) видение социологом пространственного размещения тел участников социального взаимодействия друг относительно друга; 2) социальное значение пространства, не рефлектируемое участниками взаимодействия, но принципиально важное для них; 3) пространство, как оно осознается и обсуждается последними[68].
Заметим, что в научной литературе нередко именно геометрическое пространство, в котором находятся участники социального взаимодействия, интерпретируется как социальное пространство. Так, Т. И. Черняева, разрабатывая архитектонику социального пространства, трактует его неоправданно широко. В этом подходе «социальное пространство как социологический конструкт, отражающий порядок сосуществования вещей, людей и идей, является родовой категорией для понятий «социальная реальность», «социальный мир», которые тождественны друг другу в своих сущностных измерениях, однако в их содержании сосредоточены разные исследовательские установки»[69]. При таком подходе социальное пространство отличается от геометрического только наличием нематериальных фактов – мира идей. По существу строго очерченное понятие «социальное пространство» подменяется другим понятием «социальная реальность», с чем нам трудно согласиться. Термин «социальное пространство» иногда употребляется еще более упрощенно. В такой трактовке оно включает в себя «размещение производительных сил, территориальные проблемы, в том числе проблемы градостроительства»[70].
Поэтому в анализе образовательного пространства мы будем отделять пространство «объективного размещения тел» от социального пространства как «порядка социальных позиций». Совпадение пространства позиций с «пространством размещений» также как А. Ф. Филиппов, будем интерпретировать как «частный случай взаимоналожения более общих различений»[71].
Однако наиболее последовательным развитием классической традиции интерпретации социального пространства применительно к современным реалиям представляются нам взгляды П. Бурдье. В обществе риска, характеризующемся высокой энтропийностью, неопределенностью, высокой социальной мобильностью разных типов связи индивида с его позицией, социальные координаты, о которых говорит Сорокин, уже не так ярко выражены. В таких обществах широко распространено занятие одним индивидом нескольких значимых статусных позиций (например, работа по совместительству). Поэтому все более актуальным становится различение статусных позиций и занимающих их индивидов как автономных реалий. «В самом общем виде пространство социальных позиций сводится к пространству взглядов (prises de position) через посредство пространства диспозиций (габитусов). Другими словами, система дифференцированных расхождений, определяющая различные позиции по двум главным измерениям социального пространства, соответствует системе дифференцированных расхождений в свойствах агентов (или сконструированных классов агентов), а значит в их практиках и благах, которыми они располагают. Каждому классу позиций соответствует класс габитусов (вкусов), сформированных социальными обусловленностями, ассоциированными с соответствующим положением, и – при посредстве этих габитусов и их порождающих способностей – систематический ансамбль благ и свойств, объединенных между собой сходством стиля»[72].
Следовательно, в трактовке Бурдье, социальное пространство – это надындивидуальная реальность, состоящая из структурированных социальных отношений. Ученый определяет социальное пространство как «ансамбль невидимых связей, тех самых, что формируют пространство позиций, внешних по отношению друг к другу, определенных одни через другие, по их близости, соседству или по дистанции между ними, а также по относительной позиции: сверху, снизу или между, посредине»[73].
Таким образом, в обществе должны существовать объективные структуры, независимые от сознания и воли агентов, которые способны стимулировать, направлять или подавлять социальные процессы. В основе этих структур лежит сам механизм взаимодействия между людьми.
«Социальное пространство – не физическое пространство, но оно стремится реализоваться в нем более или менее полно и точно. Это объясняет то, что нам так трудно осмысливать его именно как физическое. То пространство, в котором мы обитаем и которое мы познаем, является социально обозначенным и сконструированным. Иначе говоря, физическое пространство есть социальная конструкция и проекция социального пространства, социальная структура в объективированном состоянии, <…> объективация и натурализация прошлых и настоящих социальных отношений»[74].
В социальном пространстве Бурдье выделяет особые виды пространства: экономическое, политическое, культурное и символическое. Последний вид пространства имеет, по мнению автора, особое значение. Каждое из обозначенных пространств подразделяется на поля властного взаимодействия. В рамках этих пространств осуществляется движение соответствующих видов «капитала» и «прибыли», достижений и потерь. «Соотношение объективных сил, пишет Бурдье, – стремится воспроизвести себя в соотношении символических сил, в видении социального мира, что способствует утверждению данного соотношения сил. В борьбе за навязывание легитимного видения социального мира, в которую неизбежно вовлечена и наука, агенты располагают властью, пропорциональной их символическому капиталу, то есть тому признанию, которое они получают от группы»[75]. Следовательно, в социальной жизни играет важную роль не только экономический или политический капитал, но и капитал символический. Он непосредственно связан с понятием престижа, достоинства и влияния, которое может иметь агент в рамках социального пространства.
Итак, в рамках многомерного социального пространства действуют агенты, обладающие, согласно Бурдье, различными видами капиталов. Капитал может быть экономическим (материальное благосостояние), политическим (например, партийность, должность), социальным в узком смысле (происхождение, личные связи и т. д.), культурным (уровень и качество образования, общая культура), силовым и, наконец, символическим. Символический капитал является своего рода знаковым выражением обладания тем или иным видом капитала. Он является индикатором общественного признания.
Социальное пространство сконструировано таким образом, что агенты, размещенные в нем, имеют тем больше общих свойств, чем более близки они в этом пространстве. Причём социальные дистанции зачастую не совпадают с пространственными. Так, часто люди, близкие в социальном пространстве, стремятся стать близкими и в географическом, а соседи, сильно удаленные в социальном пространстве, могут почти не встречаться друг с другом. Иными словами, истина взаимодействия чаще всего не видна постороннему наблюдателю.
Встаёт вопрос, что же делает людей близкими или, наоборот, отдаляет в социальном пространстве. По мнению П. Бурдье, это объективные связи между позициями, занимаемыми в распределении капиталов. Концентрация ресурсов определённого вида даёт преимущество в борьбе за присвоение социальных благ, то есть наделяет индивида определённой властью.
В процессе исторического развития экономический капитал, который выражался в концентрации вооруженных сил и финансовых ресурсов, нуждался ещё и в концентрации символического капитала признания, легитимности. В своей работе «Дух государства» Бурдье писал: «Важно, чтобы корпорация агентов, ответственных за сбор налогов <…>, а также применяемые ими методы правления и управления, учета и регистрации, решения спорных дел, судопроизводства, контроля исполнения и т. п. были в состоянии заставить узнавать и признавать себя как законные. Важно, чтобы они были широко отождествляемы с персоной, с достоинством власти, чтобы судебные исполнители носили мундир, имели собственные эмблемы и одним своим именем обозначали свое начальствование, а также, чтобы простые налогоплательщики были в состоянии узнавать мундиры стражников, гербовые щиты часовых будок и т. д.»[76].
Иначе говоря, символический капитал есть не что иное, как экономический, культурный или иной капитал, когда он позиционирован в социальном пространстве. Наглядным примером символического капитала, гарантированного юридически, может служить звание – дворянское, учёное, профессиональное. Так, дворянин – это не просто тот, кто известен, пусть даже и с хорошей стороны, но тот, кто признан официальными инстанциями, а, следовательно, всеми. Но символический капитал обладает также и самоценностью, дающей символическую прибыль и блага, которые не продаются за деньги. П. Бурдье подчеркивает, что именно символическая дефицитность звания в пространстве имён профессий, а не соотношение между спросом и предложением на некоторые виды труда стремится господствовать над профессиональным вознаграждением. Из этого следует, что вознаграждение за звание имеет тенденцию автономизироваться по отношению к вознаграждению за труд. За один и тот же труд можно получать разное вознаграждение в зависимости от того, кто его выполнил. Вознаграждение за звание может приносить ощутимую прибыль. Так, не относительная ценность труда определяет ценность имени, но институционализированная ценность звания служит инструментом, позволяющим защитить и сохранить ценность труда. «Дворянские титулы, так же как и дипломы представляют собой настоящий документ, подтверждающий обладание символической собственностью и дающий право на получение прибыли от ее признания»[77].
Конец ознакомительного фрагмента.