2. Масло и вода: формалисты и прогрессисты
Ряд ключевых вопросов образования так и остаются нерешенными еще со времен Платоновой Академии. В чем основная задача школы – передавать знания и навыки новому поколению? И если так, то какие именно знания и навыки? Или же основной упор нужно делать на передачу обычаев и культурных традиций? Должно ли образование прививать приверженность общепринятым нормам или же, наоборот, поощрять развитие критического свободного мышления?
Если совсем просто, то все эти споры сводятся к вопросу о том, в какой мере образование должно уделять внимание заучиванию фактов, а в какой – поощрению самостоятельного мышления. Вот каких взглядов на роль фактов в образовательном процессе придерживался, например, Чарльз Диккенс, не только великий писатель, но и великий педагог-реформатор, создавший устрашающий портрет учителя мистера Грэдграйнда в романе «Тяжелые времена»:
– Итак, я требую фактов. Учите этих мальчиков и девочек только фактам. В жизни требуются одни факты. Не насаждайте ничего иного и все иное вырывайте с корнем. Ум мыслящего животного можно образовать только при помощи фактов, ничто иное не приносит ему пользы. Вот теория, по которой я воспитываю своих детей. Вот теория, по которой я воспитываю и этих детей. Держитесь фактов, сэр! <…> А теперь определи, что есть лошадь?
(Сесси Джуп, насмерть перепуганная этим вопросом, молчала.)
– Ученица номер двадцать не знает, что такое лошадь! – объявил мистер Грэдграйнд <…>. – Ученица номер двадцать не располагает никакими фактами относительно одного из самых обыкновенных животных! Послушаем, что знают о лошади ученики. Битцер, скажи ты. <…>.
– Четвероногое. Травоядное. Зубов сорок, а именно: двадцать четыре коренных, четыре глазных и двенадцать резцов. Линяет весной; в болотистой местности меняет и копыта. Копыта твердые, но требуют железных подков. Возраст узнается по зубам. – <…>.
– Ученица номер двадцать, – сказал мистер Грэдграйнд, – теперь ты знаешь, что есть лошадь[14].
Разумеется, как показывает нам Диккенс, ни Битцер, ни бедняжка Сесси Джуп на самом деле ничего не способны усвоить из такого вызубренного назубок определения лошади. Битцер и Сесси уже и так прекрасно знают, что такое лошадь, из своего повседневного опыта – они видят лошадей каждый день и слышат, как стучат их копыта по мостовой. «Факты» Грэдграйнда ни на йоту не прибавляют нового знания.
Заучивание фактов или развитие мышления: на протяжении всей истории образования между этим полюсами всегда сохранялось на удивление устойчивое напряжение.
Два набора идей: две традиции
В этих спорах по поводу образования нет ничего нового. Вот, например, что говорил Аристотель еще в IV в. до н. э.
В настоящее время существует разногласие по поводу практики воспитания: не все согласны в том, чему должны учиться молодые люди и в целях развития в них добродетели, и ради достижения наилучшей жизни; не выяснена также и цель воспитания – развитие ли умственных способностей или нравственных качеств. Из-за характера обычного воспитания и обсуждение воспитания является беспорядочным, и остается совершенно невыясненным, нужно ли упражнять в том, что пригодно в практической жизни, или в том, что направлено к добродетели, или, наконец, в том, что относится к отвлеченному знанию. Каждый из приведенных взглядов имеет своих защитников.
Итак, цель воспитания была «не выяснена»: что это должно быть – развитие умственных способностей, нравственных качеств или того, что «относится к отвлеченному знанию». Две тысячи лет спустя она все еще не выяснена: наблюдения Аристотеля по-прежнему актуальны.
Среди противоречивых подходов, о которых говорит Аристотель, на протяжении всей истории образования прослеживаются два течения – прогрессивное и формальное. (На самом деле у них много всяких других названий, но мы будем придерживаться этих.) Веками они протекали параллельно друг другу, практически никогда не пересекаясь. Это и неудивительно, ведь они проистекают из совершенно разных источников – абсолютно разных представлений о мире, знании и обучении.
Разницу между двумя этими мыслительными традициями, пожалуй, будет проще понять, если мы сформулируем ряд вопросов, ответы на которые продемонстрируют, что сторонникам каждого из подходов свойственны разные взгляды не только на знание и обучение, но и на детей – на то, что такое ребенок и как он должен развиваться.
• Как нам следует относиться к знанию? Существует ли определенный массив знания, который нужно записывать, накапливать и передавать из поколения в поколение? Или же знание обладает текучей, изменчивой природой и приносит пользу только тогда, когда его обнаруживают и усваивают самостоятельно?
• Как нам следует относиться к обучению? В чем его цель – в правильном усвоении фактов и умений или же в развитии способности самостоятельно рассуждать и решать задачи?
• Как нам следует относиться к детям? (Хотим мы того или нет, но, думая о проблемах образования, мы тем самым думаем о детях.) Считаем ли мы, что дети – это прежде всего члены общества и часть экономического процесса, и поэтому их необходимо подготовить к этой роли – роли будущих взрослых? Или же наша роль как воспитателей состоит в том, чтобы меньше думать о подготовке и больше – о развитии? Другими словами, следует ли нам рассматривать детей как независимых и по-разному мыслящих индивидов, способных благодаря своим врожденным способностям и своим отличиям внести разнообразный вклад в культурную традицию, частью которой они являются?
Рассмотрим теперь каждую из традиций в свете этих вопросов.
Прогрессисты
В гл. 1 я уже упомянул Жан-Жака Руссо. Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что вопросы, которые я только что бегло набросал, начали оформляться в общественном сознании только в середине XVIII в., когда швейцарский энциклопедист выпустил в свет своего «Эмиля». Идеи Руссо, заложившие основы прогрессивного мышления, проистекали из его представлений о ребенке, который отличается от взрослого своей незашоренностью и открытостью миру: ребенок быстро все схватывает. По наблюдениям Руссо, дети учатся на собственном опыте, их не нужно насильно пичкать разными сведениями. Дети – маленькие ученые, которые познают мир эмпирически, учась на своих ошибках. Открытый и восприимчивый ум ребенка приспособлен к обучению опытным путем гораздо лучше, чем ум взрослого. Мышление взрослого – затвердевшее, косное, неспособное меняться, а мышление ребенка, наоборот, пластично и податливо. Оно приноравливается к впечатлениям, полученным из опыта.
Эти представления о ребенке как о маленьком экпериментаторе совпадают с новым эмпирическим поворотом, который произошел в философии во времена Руссо. Эмпиризм переживал свой расцвет. Прежде любая затруднительная проблема в любой области всегда разрешалась идеальным образом, достаточно было просто сослаться на авторитет: «такова Божья воля» вместо «давайте попробуем разобраться». Но все начало меняться, когда философы-эмпирики дерзнули предположить, что знание можно получить только из опыта: доверять можно только своим глазам и ушам, учась на ошибках, ставя эксперименты. Это был новый подход – научный подход, мировоззрение эпохи Просвещения.
Особенно влиятельной фигурой этого направления был английский философ Джон Локк, который интересовался проблемами воспитания и в 1693 г., за несколько десятилетий до «Эмиля», опубликовал небольшой трактат под названием «Мысли о воспитании», состоящий из писем к другу Локка Эдварду Клэрку по поводу воспитания детей четы Клэрков. В трактате Локка не только заложены интеллектуальные основания представлений Руссо о ребенке-экспериментаторе, но и отчетливо видны зародыши идей Руссо о пластичности детского разума, например, в такой фразе: «Я думаю, что детскую душу так же легко направить по тому или иному пути, как и речную воду»[16].
Прежде чем поговорить о богатстве и разнообразии прозрений Локка о ребенке-эмпирике, я должен отметить, что наряду с прозрениями в трактате попадаются и весьма странные советы. Так, например, он пишет: «Я думаю, что детям вовсе не следует давать дынь, персиков, также слив большинства сортов и всех произрастающих в Англии сортов винограда, так как, обладая весьма соблазнительным вкусом, они содержат очень нездоровый сок». Но при этом, при всех этих предостережениях насчет «соблазнительного вкуса» и «нездорового сока», Локк считает, что клубнику, вишню, смородину и крыжовник детям можно «разрешать есть почти без всякого опасения», при условии, конечно, прибавляет он, если они совершенно зрелые. А еще он дает малоаппетитные советы по поводу опорожнения кишечника у детей, настаивая на регулярности «отправления стула». Впрочем, регулярность не должна достигаться за счет консистенции и сформированности… кхм… продукта, поскольку «люди с расстроенным желудком редко обладают сильным умом или крепким организмом».
Может показаться странным, что один из отцов-основателей эмпиризма, похоже, считал совершенно нормальным предлагать такого рода советы, не располагая для этого никакой эмпирической доказательной базой, но мы не будем придираться. Величайшая заслуга Локка состоит в том, что он сумел разглядеть особую природу ребенка – энергичную, открытую для учебы и усвоения знания. Детская «податливость», как он это называет, представляет особый интерес, и эта идея находится в тесной взаимосвязи с его представлениями о знании, получаемом из опыта, а не от авторитетной фигуры. Это был новый взгляд на процесс обучения и прежде всего на то, как этот процесс протекает у детей. Поскольку дети податливы, т. е. их разум – это чистый лист (знаменитая tabula rasa), они как нельзя лучше подготовлены для обучения опытным путем, для находок, открытий и поиска доказательств.
Локк подарил нам новый взгляд на ребенка как на существо с особым родом восприятия. Это невероятно важное наблюдение. Среди всех этих диковинных советов насчет фруктов в трактате Локка разбросаны семена абсолютно новых представлений о процессе обучения, основанных на наблюдениях за тем, как в действительности происходит обучение у детей или почему оно терпит неудачу. Вот что, например, он пишет о том, как дети учатся читать: «необходимо всячески заботиться о том, чтобы учение никогда не превращалось в обязательную работу, чтобы ребенок не смотрел на это как на задание. <…>, мы по природе своей с самой колыбели любим свободу и поэтому питаем отвращение ко многим вещам только потому, что они нам предписываются». Мы теряем интерес, говорит Локк, когда нас заставляют что-то делать. Как и Платон за 2 тысячи лет до него, Локк считает, что учеба должна быть связана не с принуждением, а с игрой. «Превратить учение в игру!» – таков, несомненно, был его девиз.
Не будем забывать, что трактат Локка был написан в то время, когда Сэмюэль Батлер в своей сатирической поэме «Гудибрас» уже обессмертил библейское изречение «Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына». «Кто жалеет розги своей» было вершиной педагогической мысли той эпохи и квинтэссенцией педагогической практики: мало что изменилось за 2 тысячи лет, прошедших со времен учителя Ламприска и его верной бычьей плетки. В противоположность такому подходу Локк предлагает стратегию, очень напоминающую современную практику дошкольного воспитания: например, он придумывает особую игру в кости – на грани игральных кубиков наклеены буквы алфавита. Он даже дает родителям и учителям совет, который заставил бы содрогнуться от ужаса наших современных министров образования, – не учить детей читать в слишком раннем возрасте: «Лучше ему научиться читать годом позже, чем получить в результате подобного метода отвращение к чтению».
Как это верно и как прозорливо, учитывая, что самая продвинутая по части грамотности среди молодежи страна в мире – это Финляндия, где дети поздно начинают учиться. Дети поступают в школу только с семи лет, а читают лучше всех. Да, локковское «лучше позже» – это отличный совет. (Кстати говоря, этот финский феномен – лучшие результаты по чтению, самый поздний возраст поступления в школу – иногда называют «финским парадоксом». Но это парадокс только в том случае, если вы считаете, что лучший способ обучения – это методичное вдалбливание детям информации при каждом удобном случае и с самого раннего возраста, лучше всего прямо в утробе матери.)
Взгляды Локка на образование сформировались под влиянием не только его наблюдений за детьми, но и его политических взглядов и представлений об устройстве общества. Можно сказать, что он был первым прогрессивным воспитателем не только потому, что заставил своих современников и будущие поколения по-новому взглянуть на участие ребенка в образовательном процессе, но и потому что считал, что образование непосредственно влияет на развитие открытого и свободного государства. Политическая система, говорил он, нуждается в порядочных добросовестных гражданах с гибким и самостоятельным мышлением, а не в тех, кто безоговорочно покорен вышестоящим.
В сочинении «Об управлении разумом» Локк с неодобрением отзывается о людях, «которые вообще редко рассуждают, но поступают и думают так, как им указывает пример других – родителей, соседей, служителей церкви и прочих, кого им угодно избрать предметом своей слепой веры, избавив себя от труда и беспокойства самостоятельного мышления и исследования»[17].
Здесь он совпадает во мнении с Аристотелем, который за много веков до него сказал в «Политике» (кн. VIII): «Едва ли кто-нибудь будет сомневаться в том, что законодатель должен отнестись с исключительным вниманием к воспитанию молодежи, так как в тех государствах, где этого нет, и самый государственный строй терпит ущерб».
На взгляд Локка, открытый просвещенный обмен мнениями необходим для того, чтобы преодолеть безраздельное влияние церкви и аристократии на политику. Идеи Локка глубоко повлияли на политическую жизнь в целом и на создание американской конституции в частности. В известном смысле фигура Локка олицетворяет собой глубинную связь между политикой и воспитанием: вопросы воспитания всегда интересовали тех, кто хотел изменить и улучшить устройство общества, – а также тех, кто хотел уберечь общество от разрушения и забвения истоков (как станет ясно, когда мы перейдем к формалистам).
Локк и Руссо заложили основы для современного сдвига в сторону иного типа воспитания. Я говорю о «современном» сдвиге, поскольку, как мы уже видели, подобное направление мышления существовало уже с давних пор. Но эти ранние идеи затерялись где-то во тьме веков и были открыты заново только уже пионерами современного подхода. Но они не просто вдохнули жизнь в мудрые соображения древних о воспитании: они подробно обосновали все выгоды от применения этих соображений на практике.
Несмотря на то что новые идеи по-разному воспринимались в течение следующих 300 лет, они стали искрой, из которой возгорелось пламя нового педагогического мышления и новой педагогической практики: благодаря нескольким энтузиастам произошел очередной прорыв – к экспериментальным школам. Среди этих энтузиастов можно назвать еще одного швейцарца – Иоганна Песталоцци. Песталоцци восхищался Руссо (даже назвал в его честь своего единственного сына) и, соединив идеи своего учителя с идеями Аристотеля, Бэкона и Коменского, воплотил их на практике: он открыл школы на основе воспитательных методов, описанных у Руссо, и занялся разработкой собственного подхода. Свои идеи и методы он изложил в работе под не слишком захватывающим названием «Как Гертруда учит своих детей». Песталоцци взял за основу идеи Руссо о необходимости исследования и наблюдения, но сделал их частью более широкого и целостного подхода, подразумевавшего соединение разума и сердца: воспитательная практика строилась на нежном и уважительном отношении к детям. Песталоцци отказался от телесных наказаний в своих школах и утверждал, что без любви и теплоты «ни физические, ни умственные способности не будут развиваться естественным образом».
Чуть позже Фридрих Фребель, немецкий ученик Песталоцци, который проводил наблюдения в его школах, продвинулся еще дальше, сосредоточившись на воспитании детей помладше. Если вы когда-нибудь задумывались, откуда взялось странное выражение «детский сад» (kindergarten), обратитесь за ответом к Фребелю. Он придумал это слово как-то раз на прогулке по холмам Тюрингии: теперь оно обозначает заведение, где занимаются воспитанием дошкольников. В 1826 г. он издал книгу «Воспитание человека», в которой на первое место ставит творческую практическую деятельность и игру, обозначая тем самым траекторию воспитания от дошкольного возраста до возраста взросления и далее. Это траектория, подразумевающая пестование таланта, а не передачу информации: задача воспитания – поддерживать и развивать врожденные задатки ребенка. Из идей Песталоцци и Фребеля вырос метод Марии Монтессори, которая разрабатывала свой подход в начале 1900-х годов. В основу его были положены практические задачи, такие как умение позаботиться о себе и о своем окружении. Самостоятельность была стержнем этой образовательной программы. Метод Монтессори одно время широко применялся в Европе и Америке.
Однако идеи прогрессистов были восприняты лишь выборочно, и широкого движения за прогрессивное образование никогда не существовало. Энергичный и обаятельный Руссо, конечно, вскружил немало женских головок в пудреных париках (парижские дамы носили на груди медальоны с его миниатюрным портретом), но его идеи и идеи его последователей встретили отпор со стороны консервативной педагогики. Все эти разговоры про свободу были уж слишком радикальными. И за следующее столетие мало что изменилось. Попытки полностью переделать школьное образование на прогрессивный лад рассматривались как экспериментальные и «хипповые», и предпринимались они лишь в отдельных частных заведениях. Одним из таких заведений стала Хэмпстедская школа, открывшаяся в 1897 г., чтобы воплотить в жизнь «лучшие теории современной педагогики», прежде всего идеи «Песталоцци, Фребеля… Луиса Комптона Майэлла и других, придерживающихся схожих взглядов». Школа задумывалась как совместный труд родителей и учителей; учебная программа была составлена так, чтобы поощрять скорее интерес, нежели запоминание. В ней не должно было быть места соревнованию и наказаниям; а еще в ней были заведены вегетарианские обеды – наверное, как дань нетрадиционной, неформальной природе прогрессивного воспитания (см. [Cockburn et al.]).
В 1896 г. Джон Дьюи основал школу-лабораторию, целью которой было обеспечить прогрессивное воспитание, недоступное в других американских школах того времени. Он начал всего с 16 учениками, в чикагском Гайд-парке, возле университета. Дьюи вознамерился создать школу-общину, в которой методы зубрежки и механического повторения школьного материала будут заменены учебными проектами, непосредственно связанными с реальной жизнью. К профессору Дьюи мы еще вернемся в гл. 4.
Формальное vs прогрессивное
Прогрессивное направление может похвастаться целым рядом ярких мыслителей; среди формалистов мыслителей такого же уровня не найти. Такое впечатление, что формальное всегда служило обыденным фоном для вызова, которое бросало ему прогрессивное мышление. Формальный подход всегда вращался вокруг представлений о воспитании как о передаче информации; с точки зрения формалистов, культура и цивилизация – это сокровищница идей, которые необходимо передавать следующим поколениям. Передачу идей осуществляет преподаватель; это процесс передачи и есть образование.
В то время как прогрессивные педагоги подчеркивали необходимость развития внутреннего потенциала ребенка, формалисты настаивали на образовании извне – на погружении в знания, идеи, теории, представления о культуре, обществе и цивилизации. В формальном подходе можно выделить, так сказать, консервативное и либеральное направления: консервативное делает упор на передачу как таковую, на изложение информации, а либеральное – на ознакомление, т. е. приобщение к накопленным культурой ценностям. Либеральный подход очень тонко разрабатывается в сочинениях философа XX столетия Майкла Оукшотта (впрочем, назвать Оукшотта формалистом было бы слишком большим упрощением – ярлыки перестают иметь значение по мере того, как обсуждение вопросов образования становится более углубленным и детализированным). Оукшотт рассматривал образование как часть «диалога с человечеством»: преподаватели приобщают учеников к этому диалогу, обучая их тому, как быть его участниками – как расслышать «голоса» предыдущего поколения и как вплести в этот хор свой собственный уникальный голос.
Какие же принципы отстаивали формалисты в сравнении с прогрессистами?
Что такое образование: развитие потенциала – или же приобретение навыков и знаний?
С точки зрения прогрессистов, цель образования – развитие умения критически мыслить; в центре воспитательного процесса – ребенок, воспитание сосредоточено на решении задач. С точки зрения формалистов, задачи образования состоят в том, чтобы ученик усвоил навыки и знания, необходимые для успеха и процветания. Воспитательный процесс сфокусирован на передаче информации и навыков, необходимых для процветания в том обществе, в котором вы живете.
Обучение: это легко – или трудно?
По мнению прогрессистов, обучение – это естественный процесс, он происходит непрерывно, поскольку способность к обучению заложена в природе человека. Например, дети учатся говорить сами, без всякой посторонней помощи. Прогрессивные педагоги утверждают, что в том, как человек усваивает родной язык, содержится ценный урок: мы фактически запрограммированы на сложное обучение, которое происходит само собой при наличии правильных условий. И мы должны использовать этот мощный потенциал, создавая для детей условия, в которых они могут проявить свои мыслительные способности, вместо того чтобы диктовать им, что именно они должны думать.
Однако с точки зрения формалистов, обучение – это, как ни печально, тяжелый труд. Без труда не выловишь и рыбку из пруда. Они утверждают, что так уж устроена жизнь, что некоторые вещи приходится усваивать, прикладывая большие усилия. Мы должны овладеть сложной информацией, и здесь нет легких путей. Например, если хочешь научиться писать, нужно сначала изучить устройство языка; нужно выяснить, как составить из слов предложения, т. е. по каким правилам работает язык. Это непросто, и это нельзя просто «открыть» для себя.
Открытия – или авторитет?
Для прогрессистов образование связано с открытиями и игрой; формалисты считают, что если сосредоточиться на одних только открытиях, можно упустить из виду сложную ткань идей, правил и традиций, которые передавались из поколения в поколение на протяжении многих веков. Эта невероятно детальное полотно создавалось тысячелетиями, с большим трудом, через взлеты и падения, и поэтому наивно было бы думать, что дети способны самостоятельно открыть для себя все это богатство. Правила языка, законы природы, теоремы геометрии нельзя открыть – им можно только научить. Есть вещи, которые мы просто должны принять на веру: ежедневно и ежеминутно нам приходится доверять свидетельству и руководству тех, кто занимает авторитетную позицию по тому или иному вопросу.
Конец ознакомительного фрагмента.