Образование. Историко-культурный феномен. Раздел первый (Е. П. Белозерцев, 2004)

Задумываясь о концептуальных истоках нашего национального самосознания, мы вспоминаем античные ценности дохристианских времен, всю тысячелетнюю историю, такие произведения русской литературы, как «Повесть временных лет», «Слово о Законе и Благодати» митрополита Иллариона, «Поучение Владимира Мономаха», «Слово о полку Игореве», «Устав» Нила Сорского, «Домострой», «О скудности и богатстве» И. Посошкова, «Война и мир» Л. Толстого, «Тихий Дон» М. Шолохова, стихотворения А. Пушкина, Ф. Тютчева и С. Есенина, творения мыслителей и философов – М. Ломоносова и И. Киреевского, А. Хомякова и Н. Федорова, Ф. Достоевского и Вл. Соловьева, К. Леонтьева и Н. Данилевского, И. Ильина и И. Солоневича, С. Булгакова и Н. Бердяева, Г. Федотова и П. Сорокина, Л. Карсавина и А. Солженицына, классические произведения русской музыки, изобразительного и театрального искусства. Впервые же сам термин «русская идея» применил в 70-х годах XIX в. наш великий мыслитель Ф. М. Достоевский.

Русская мысль, русские искания (в особенности XIX и начала XX вв.) убедительно свидетельствуют о существовании русской идеи, которая выражает характер и призвание русского народа. И. А. Ильин назвал ее творческой идеей. «Эту творческую идею нам не у кого и не для чего заимствовать: она может быть только русской, национальной. Она должна выражать русское историческое своеобразие и в то же время – русское историческое призвание. Эта идея формулирует то, что русскому народу уже присуще, что составляет его благую силу, в чем он прав перед лицом Божьим и самобытен среди всех других народов. И в то же время эта идея указывает нам нашу историческую задачу и наш духовный путь; это то, что мы должны беречь и растить в себе, воспитывать в наших детях и грядущих поколениях и довести до настоящей чистоты и полноты бытия, – во всем, в нашей культуре и в нашем быту, в наших душах и в нашей вере, в наших учреждениях и наших законах русская идея есть нечто живое, простое и творческое. Россия жила ею во все свои вдохновенные часы, во все свои благие дни, во всех своих великих людях. Об этой идее мы должны сказать: так было, и когда так бывало, то осуществлялось прекрасное; и так будет, и чем полнее и сильнее это будет осуществляться, тем будет лучше…

В чем же сущность этой идеи?

Русская идея есть идея сердца. Идея созерцающего сердца. Сердца, созерцающего свободно и предметно; и предлагающего свое видение воле для действия, и мысли для осознания и слова. Вот главный источник русской веры и русской культуры. Вот главная сила России и русской самобытности. Вот путь нашего возрождения и обновления. Вот то, что другие народы смутно чувствуют в русском духе, и когда верно узнают это, то преклоняются и начинают любить и чтить Россию. А пока не умеют или не хотят узнать, отвертываются, судят о России свысока и говорят о ней слова неправды, зависти и вражды»[38].

Находясь в сложном противоречивом взаимодействии, народ и интеллигенция духовно питали и обогащали друг друга в том, что касается идеи нации. Даже в тяжелые, смутные периоды истории Отечества в народном сознании теплилось понимание значимости высокой воодушевляющей цели существования и деятельности своей нации. К несчастью, уровень развития, зрелости и проявления национального самосознания далеко не всегда был адекватен требованиям исторического момента. Незадолго до революционного переворота 1917 г. один из виднейших русских проповедников, Преподобный Иоанн Кронштадтский, с болью говорил о том, что у интеллигентов не стало любви к Родине и они готовы продать ее инородцам. А. П. Столыпин тревожился, что забвение национальных задач превратит народ в удобрение для других этносов. Ослабление чувства национальной идеи в конечном счете привело к трагическим последствиям – разрушению и ниспровержению вековых устоев жизни народа, гибели миллионов русских людей, изгнанию из страны многих лучших представителей отечественной культуры.

Сейчас, несмотря на все препоны и проявления инертности, наблюдается иное: о росте национального самосознания народа свидетельствуют многочисленные проявления озабоченности кризисным состоянием экономики, неудовлетворительной демографической и экологической ситуацией, слабой охраной священных рубежей страны, невниманием к возрождению отечественной культуры. Все чаще звучат призывы укрепить патриотизм русского народа, преисполниться национальной гордостью и достоинством. Активизируется деятельность различных творческих союзов. Большой резонанс приобретают форумы и дискуссии, организуемые учеными, деятелями искусства и литературы. Рождаются новые национальные партии и общественные организации.

Русская идея – это, прежде всего, феномен национального и исторического самосознания.

Так, Е. А. Троицкий понимает русскую идею как доктрину социального христианства и подлинной дружбы народов, как феномен религиозного и исторического сознания. Он настаивает на том, что русская идея – комплексная категория. «Естественно, что ее исследование требует мобилизации широкого спектра знаний. Это, несомненно, объект будущего анализа специалистов, представляющих весь цикл общественных наук, писателей, деятелей культуры и искусства. Как представляется, изучение темы охватывает несколько уровней:

– во-первых, многогранные и сложные личностные аспекты;

– во-вторых, национально-общественные стороны, касающиеся этноса, общества, государства;

– в-третьих, планетарные проблемы, относящиеся к взаимоотношениям между народами, Востоком и Западом, Севером и Югом;

– в-четвертых, философские аспекты космизма, касающиеся положения и взаимовлияния человека, нации, земли и космоса;

– в-пятых, извечные животворящие вопросы воздействия православия, Божественного Провидения на Русскую идею»[39].

Русская, или национальная, идея с годами превратилась в сердечно-рациональную проблему, которая и сегодня заставляет сомневаться, спорить, страдать размышляющих граждан России. Ведь и сегодня остаются вопросы о сущности русской идеи, как понять ее, как рассказать о ней.

Как рассказывать о русской идее? Форма, способ, средства, приемы выражения, высказывания русской идеи, действительно, становятся подчас главными. И кажется, что сколько авторов, столько и вариантов русской идеи. Т. Довгий видит лицо России через философский и культурно-исторический аспекты. Вл. Воробьев усматривает русскую национальную личность в качестве ядра этой идеи. В. Троицкий в качестве главного смысла русской идеи нашего времени называет доброделание в возрождении национально-государственного воспитания и т. д. и т. п.

А. М. Новиков рассматривает национальную идею как диалектическое единство оплодотворяющего начала нации и одновременно традиций ее многовекового бытия. Он напоминает, что «идея» в философии означает мысль, которая не только подытоживает предыдущее развитие чего-либо, но и указывает дальнейшее направление, в данном случае – образования, и предлагает с целью формирования национальной идеи в современный период развития России обратиться к особенностям российского менталитета.

«В чем же основные особенности российского менталитета?

Во-первых, необычайно большая доброта. Естественно, добрые люди есть среди каждого народа. Но есть народы, у которых масса недостатков, но именно доброта стоит на первом месте. Это и есть россияне. У этого качества есть и обратная сторона – удивительная терпимость к угнетению, страданию от угнетателей.

Во-вторых, очень гуманное мировоззрение, когда на первом месте в системе ценностей человека стоят судьбы всего человечества, на втором плане – судьба своего народа, на третьем – судьба своей семьи, собственная судьба. Это качество имеет и свою обратную сторону – пренебрежение к своим бытовым условиям жизни. Россиянин может жить в полуразвалившемся доме, в грязи, довольствоваться самым малым, не имея даже желания что-то улучшить, но размышлять при этом о глобальных проблемах.

В-третьих, высокоразвитое чувство подвижничества. Россиянину нет равных, когда надо поднять неподъемное или вытерпеть нестерпимое, когда надо «растворить» свою жизнь в жизни других людей или целиком посвятить себя делу, которому служишь.

Вот эти три качества – доброту, гуманное мировоззрение и подвижничество можно объединить общим понятием – духовность – как первую общую отличительную черту российского менталитета. Духовность – это особое нравственно-эстетическое состояние человека, когда он искренне привержен таким ценностям, как истина, добро, красота, гуманизм, свобода, социальная справедливость, когда он ведет бесконечный внутренний диалог о своем предназначении и смысле жизни.

Причем все величайшие достижения российской литературы, музыки, живописи, театра и т. д. и являются, очевидно, следствием духовности менталитета россиян.

Представителям западной цивилизации духовность свойственна в значительно меньшей степени. И только в последние годы западные специалисты стали говорить и писать о необходимости формировать у молодежи и взрослого населения так называемые «постматериальные ценности», т. е. фактически духовность в нашем понимании.

Следующая группа отличительных черт российского менталитета. Во-первых, это общинность. Ее также можно было бы назвать соборностью, а в советский период она именовалась коллективизмом. И здесь россияне принципиально отличаются от западной цивилизации.

Западная цивилизация, прежде всего в протестантских странах, исторически создала совершенно особый тип человека. Характерной его чертой является индивидуализм как ценность и психологическая реальность индивидуальной автономии. Так, в США основным религиозным течением было пуританство, одним из главных тезисов которого было преумножение богатства во славу Господа. Отсюда – жесткий индивидуализм: «Каждый за себя – один Бог за всех», трудолюбие и энергичность. Базовыми ценностями американского общества стали индивидуальная свобода, опора только на себя и материальное благополучие как эквивалент счастья. Индивидуализм имеет и положительные и отрицательные стороны. Так, американцы сами страдают от своего одиночества – ведь все свои беды и несчастья они должны носить в себе, а на людях только улыбаться. Даже у себя в семье. Не дай бог попробовать «поплакаться в жилетку» кому-нибудь – сразу станешь изгоем: «Это твои проблемы, ты их сам и решай!».

Менталитет россиянина, исторически сформированный под влиянием Православной церкви и русской деревенской общины, иной – общинный, соборный – «Один за всех и все за одного». Каждому читателю хорошо, наверное, известны выражения: «всем миром», «с миру по нитке – голому рубашка». Так вот, «мир» в этом смысле – это деревенская община, которая всегда основывалась на взаимопомощи и взаимовыручке. У нас принято «поплакаться в жилетку» соседу, взять денег взаймы, что в западных странах немыслимо. И вообще человеку не дадут пропасть. Нищенство, широко распространенное в дореволюционной России и возродившееся теперь, с одной стороны, и меценатство наподобие братьев Третьяковых, С. Морозова и других состоятельных людей, с другой стороны, как полярные явления также являются проявлением этого качества – общинного менталитета россиянина. Автор умышленно пишет «россиянина», а не только русских, поскольку общинность как особенность менталитета свойственна не только русским, но и евреям, татарам, бурятам и т. д. и в этом отношении в их менталитетах много общего. Таким образом, общинность свойственна, очевидно, почти всем или всем народам и народностям, населяющим Россию. Так же, как и духовность. Ведь недаром, к примеру, Восток всегда называли созерцательным.

Но общинность имеет и свои отрицательные качества. Прежде всего принцип «не высовывайся». В общине люди должны жить примерно одинаково: «я, как все», «у нас не хуже, чем у других». Человека, в чем-то преуспевшего значительно больше, чем другие, или не желающего жить по общим канонам, община не приемлет и «выживает». Как, например, нередко ярких передовых учителей и преподавателей выживают не столько директора учебных заведений, сколько серые педагогические коллективы.

Тем не менее общинность со всеми своими положительными и отрицательными сторонами является неотъемлемой чертой российского менталитета.

Во-вторых, это традиционность, которая проявляется в опоре на народную культуру, народные традиции, народную педагогику, народные обряды, народные ремесла, промыслы и т. д. В связи с этим интересно провести аналогию с США. Бывая там, удивляешься – как будто народной культуры, народных традиций не существует вовсе. В этом отношении все выдающиеся достижения России в культуре, искусстве и т. д. всегда вырастали на народной почве, из народных традиций. В-третьих, это открытость, т. е. способность российской цивилизации открываться внешним влияниям, впитывать ценности разных народов, духовно обогащаться и преобразовывать их, сохраняя при этом свою неповторимость и единство. Эти три особенности – общинность, традиционность и открытость – могут быть объединены во второе общее понятие – народность российского менталитета.

Наконец, третья группа качеств. Во-первых, это патриотизм как любовь к Отчизне, любовь к малой и большой Родине, готовность верно служить делу их процветания, любить свой дом и готовность защищать его. Конечно, патриотизм в той или иной мере развит у всех народов. Но у россиянина в высочайшей степени, до боли развито чувство ностальгии – тоски по Родине – достаточно посмотреть фильм А. Тарковского «Ностальгия». Кроме того, российский народ, как уже говорилось выше, может исключительно долго терпеть угнетения. Но угнетения от своих, внутренних угнетателей. И совершенно не терпит не только внешних, зарубежных угнетателей, но и любого вмешательства в свою жизнь извне. Как писал А. С. Пушкин, он терпеть не мог российских чиновников, но возмущался, когда их начинали ругать англичане. Особенность национального патриотизма россиян можно также проиллюстрировать Отечественными войнами 1812 г. и 1941–1945 гг. В обоих случаях Наполеон (к 1812 г.) и Гитлер (к 1941 г.) оккупировали почти всю Европу. Но партизанская война в массовых масштабах в 1812 г. была только в России и Испании. В 1941–1945 гг. – только в СССР, Югославии и отчасти во Франции.

Во-вторых, это признание необходимости сильной державной власти, о чем сегодня и мечтает, и говорит подавляющее большинство россиян. Исторически сложилось так, что Россия развивалась скачками, и эти скачки приходились на периоды сильной государственной власти – Ивана III Великого (просьба не путать, что часто происходит, с Иваном IV Грозным), Петра I, тоже прозванного Великим, Екатерины II Великой, а также, как это ни горько признавать, – Сталина.

Сильная государственная власть вовсе не противоречит демократии – ведь демократия может быть сильной и слабой. Так что сильная державная власть России сегодня в условиях демократических реформ крайне необходима.

Необходима она России и для того, чтобы противостоять в нынешних условиях тем внешним и внутренним силам, которые всячески стремятся ослабить Россию, вытеснить ее из числа ведущих мировых держав, а то и развалить вовсе.

Таким образом, патриотизм и признание необходимости сильной государственной власти могут быть объединены третьим обобщающим понятием – державноетъ.

Причем эти три обобщающих понятия – духовность, народность, державность, если обратиться к трем категориям – личность, общество, государство, – выстроены по определенной логической схеме: духовность – как направленность личности каждого отдельного человека; народность – как отношения каждого человека с обществом, с народом и как система общественных отношений; наконец, державность как система отношений человека и государства, общества и государства.

Перечисленные три обобщающих понятия: духовность, народность, державность и могут составить, по мнению автора, суть национальной идеи России в нынешних условиях с тем, чтобы консолидировать общество, чтобы народ почувствовал «собственные мускулы», увидел перспективу и поверил в возможность ее достижения, с одной стороны. С другой стороны, дать оплодотворяющее начало воспитанию молодежи во всех образовательных учреждениях, стать основной для построения новой системы воспитательной работы с молодежью. Относительно национальной идеи автор считает необходимым сделать одно существенное пояснение: национальная идея не может иметь авторства в обычном понимании этого слова. Дело гораздо сложнее. Менталитет народа формируется веками и меняется чрезвычайно медленно. И национальную идею тот или иной автор может лишь вычленить и сформулировать, а фактически она живет в народе постоянно. И предлагаемая в данной публикации формулировка национальной идеи России, и формулировка XIX в. графа С. С. Уварова своими истоками уходят в глубокую древность. Очевидно, в XIV век, когда крепло и развивалось Московское государство во взаимодействии с Золотой Ордой (в союзе или противостоянии – историки до сих пор спорят), и когда ведущие церковные авторитеты – митрополит Алексий и Сергий Радонежский – активно проповедовали духовные ценности, общежитие, необходимость единения народа под сильной державной властью.

Ввиду этого обстоятельства – что национальный менталитет чрезвычайно консервативен – одинаково нелепыми выглядят утверждения: панические – одних авторов, что с распадом СССР, началом рыночных преобразований в России нравственные устои народа развалились (хотя при таких резких преобразованиях, естественно, «поверхность бурлит, пена выхлестывает наружу»). И чрезвычайно оптимистические – других авторов, что мы быстро воспитаем людей с новым «рыночным» (в скобках читай: «западным») менталитетом – нового «Адама», как мы уже говорили выше, никому пока сформировать не удалось.

Вполне понятно, что общее образование, общеобразовательная школа всегда являются национальными – хотя бы потому, что изучаются родной для ученика язык, национальная история, культура и т. д. Продолжающаяся в профессиональном учебном заведении общеобразовательная подготовка студентов также будет иметь национальную направленность. То же относится ко всей системе воспитательной работы. Но возникает вполне правомерный вопрос: а может ли и должно ли профессиональное образование быть национальным, иметь какие-либо национальные особенности и направленность?

Понятно, что профессии, например народных промыслов и ремесел, являются сугубо национальными. Национальную специфику могут иметь профессии художников, артистов, возможно, юристов и т. п. Педагогическое образование как область профессионального образования также будет иметь национальную направленность, поскольку педагогические училища и институты готовят учителей для общеобразовательной школы.

Но можно ли говорить о национальной специфике, национальной направленности профессионального образования вообще? Должен ли российский, допустим, слесарь отличаться в профессиональной подготовке от немецкого слесаря, российский инженер – от американского инженера и т. д.?

Если говорить о математической, естественнонаучной, технической, технологической областях, то, очевидно, никакой национальной специфики быть не может. Результаты научных исследований в этих областях имеют общечеловеческую ценность. Компьютер, автомобиль или, к примеру, мыло могут быть хорошими или плохими независимо от страны, где они произведены. За исключением, быть может, национальных особенностей их дизайна и т. п.

Но вот в области организации труда и организации производства национальные различия имеют место, и они довольно существенны. Достаточно привести такой пример.

По признанию американских специалистов, их техника находит наилучшее применение на японских предприятиях. Многие западные эксперты утверждают, что японские организационные структуры более восприимчивы к подвижной конъюнктуре рынка, к различным инновациям. В результате американские и европейские структуры заметно вытесняются из международного бизнеса, теряют прежнее влияние и на региональных рынках. Секрет этого преимущества японцев объясняется, как правило, национальными особенностями организации труда на фирмах. Во многих публикациях в качестве примера приводятся известные «кружки качества»: японский рабочий в среднем выдвигает в десять раз больше рационализаторских предложений, чем американский. Если американский рабочий на предложение сделать что-либо, не относящееся к его обязанностям, однозначно отвечает: «это не мое дело», то японский – «чем могу быть полезен?» Конечно, успехи японской экономики нельзя целиком относить только к национальным особенностям. Просто система организации труда и организации производства отлично приспособлена к национальным особенностям.

Сегодня Россия стремительно перенимает опыт рыночной экономики развитых стран, в первую очередь США и стран Западной Европы. Но это делается подчас без учета национальных особенностей России. Мы порой забываем о своей национальной принадлежности, как забыл Манкурт в легенде Ч. Айтматова: «Кто ты? Твой отец Доненбай!» И уже сейчас видны крупные просчеты. Так, например, у нас много говорят и пишут о фермерстве в сельском хозяйстве, а многие сельскохозяйственные училища, лицеи, техникумы, вузы стали готовить фермеров. Но фермерство, являясь образцом высочайшей продуктивности сельского хозяйства в США, Голландии, Австралии и других странах, в России в массовых масштабах, очевидно, не привьется. Так же как не привилось оно в начале XX в., когда его пытался внедрить П. А. Столыпин. И дело здесь как раз в национальных различиях менталитета. Фермер работает в одиночку. И это как нельзя лучше подходит к менталитету индивидуализма. Для общинного менталитета это вряд ли подходит. Так, столыпинские фермерские хозяйства поджигали сами крестьяне – «не высовывайся из общины».

Поэтому, например, организация колхозов в конце 20-х – начале 30-х годов XX в. не вызывала массового недовольства самого населения России – колхозы были близки традиционному общинному укладу российской деревни. Поэтому они и не распадаются в большинстве своем и сегодня при переходе к рыночной экономике – в отличие от совхозов, которые всегда «висели на шее» у государства.

Но точно так же, очевидно, национальные особенности будут проявляться в организации труда и производства, в промышленности, в строительстве, в инфраструктуре, в социальной сфере.

Точно так же – менеджмент. Многочисленные профессиональные образовательные учреждения всех уровней – и лицеи, и колледжи, и вузы, а также институты повышения квалификации, различного рода коммерческие курсы активно включились в обучение этой модной «профессии». Но менеджмент как социальный институт – явление американское, основанное на американской традиции, заключающейся в том, что руководителя готовят «вообще», безотносительно к профилю фирмы, предприятия, цеха и т. п., которыми он будет руководить. В США обычный вариант, когда, к примеру, министр образования становится затем министром обороны. Российские же традиции другие – хорошо это или плохо, но руководитель у нас в подавляющем большинстве случаев является профессионалом в той области, к которой относится возглавляемое им предприятие, организация, учреждение или их подразделения. Другого руководителя, непрофессионала, просто не признает коллектив. Так что вряд ли у нас институт менеджмента приживется без существенной адаптации.

Наверное, могут быть и другие национальные особенности в организации труда и производства, которые необходимо учитывать в профессиональном образовании. Так, бытует шутка о том, что труд россиянина характеризуется тремя «а»: «артель, аврал, авось».

Как должна реагировать система народного образования на национальные особенности дальнейшего развития многонациональной страны, когда в России проживают люди 120 национальностей, – трудно сказать. Это сложная проблема, и она совершенно не исследована.

Но и ждать, пока рыночные структуры сложатся сами по себе, а система образования вслед за тем будет к ним адаптироваться, тоже нельзя – сама система образования должна сыграть существенную опережающую роль в реформировании нашей экономики и общественного устройства. Таким образом, проблема национального характера образования требует активных поисков»[40].

Творческий коллектив, объединивший современных историков, юристов, политологов, педагогов, философов, экономистов, социологов, географов и инженеров, проанализировав понимание национальной идеи в наследии Пушкина, Достоевского, Хомякова, Данилевского, Соловьева, Ильина и других, пришел к следующим выводам:

«– национальная идея никогда не противопоставляла русских другим народам России, а, наоборот, подчеркивала их объединительную миссию;

– существует извечная мечта россиян о справедливом обществе, о братском единстве всех народов, населяющих страну;

– общечеловеческой идеи не существует, так как нет общечеловеческой цивилизации, а есть разные культурно-исторические типы цивилизаций, например египетская, китайская, ассировавилонская, еврейская, греческая, римская и т. д.;

– национальная идея – это прежде всего самоуважение, знание собственной культуры, умение пользоваться всеми ее положительными сторонами при органичном соединении с достижениями мировой культуры. Нельзя бездумно копировать чужой опыт жизни;

– Россия никогда не воспринимала западную форму национальной идеи типа «Германия для немцев» или «Франция для французов». Национальная идея России всегда была гораздо выше эгоистических узконациональных интересов. Россия практически всегда была озабочена судьбой Евразийского континента с точки зрения обеспечения всеобщей справедливости, поэтому Россия неоднократно участвовала в невыгодных с экономической точки зрения войнах, помогая другим народам освободиться от гнета агрессоров. Именно поэтому под защиту России на протяжении веков стремились многие народы»[41].

С целью формулирования национальной идеи современной России авторский коллектив учебного пособия «Национальная идея России» рассматривает составляющие былого и настоящего России: государственные символы, конституцию и основные органы власти, политические партии, их цели и задачи, территорию и природные богатства, современные приоритетные направления развития народного хозяйства, нравственные ценности, развитие культуры и спорта. Кроме того, были проанализированы предложения по поводу национальной идеи, поступившие на конкурс в «Российскую газету», а также материалы научно-общественного форума «Формирование гражданского общества как национальная идея России XXI века» (декабрь 2000 г., Санкт-Петербург). Всего поступило более трех тысяч предложений, которые сгруппированы по следующим темам:

1. Национальная идея – идея государственности – утверждение идеи сильного, суверенного и единого Российского государства.

2. Национальная идея – идея федерализма – целесообразный механизм взаимодействия центра и национально-этнических регионов России.

3. Национальная идея – идея «среднего класса».

4. Национальная идея – идея гражданственности – осознание принадлежности каждого человека к Российскому государству вместе с гарантией прав, свобод и выполнения обязанностей (в том числе воинских).

5. Национальная идея – идея православия.

6. Национальная идея – идея социальной справедливости.

7. Национальная идея – идея патриотизма – наиболее глубокое чувство любви к Родине, выражающееся в стремлении трудиться на ее благо и в готовности к ее защите.

8. Национальная идея – идея «обустройства» (по Солженицыну).

9. Национальная идея – идея гуманизма – выражение приоритета общечеловеческих нравственных ценностей над национальными, классовыми, партийными, групповыми.

Участники форума «Формирование гражданского общества как национальная идея России XXI века» предлагают количественную и качественную оценку динамики развития национальной идеи:

благосостояние определяется валовым внутренним продуктом на душу населения за год и соответствующим местом среднестатистического россиянина в шестимиллиардном (на сегодня) населении земного шара. Желательно в ближайшую пару десятилетий приблизиться к первому, зажиточному, «золотому миллиарду». Сейчас благодаря отеческим заботам наших руководителей россиянин ютится в провинциальном удалении от него. Благосостояние граждан обеспечивается могуществом страны, т. е. нашей долей в мировом валовом продукте. В перспективе было бы неплохо производить 8-10 % мирового ВВП. Таким образом, «благосостояние» выражается тремя числовыми значениями;

справедливость определяется соотношением доходов 10 % самых богатых к доходам 10 % беднейших граждан страны. Желательно в обозримый период опустить это соотношение ниже 10;

патриотизм соотносится с числом подданных России, отказавшихся от ее гражданства. Следовало бы без ужесточения условий выезда из страны за счет улучшения качества жизни сократить число таких эмигрантов на 1–2 порядка.

Таким образом, идея исходит из постепенного реального улучшения качества жизни граждан России.

Чтобы из предложенных вариантов выбрать идею как наиболее отвечающую чаяниям и воспринимаемую в народе, авторский коллектив указанного издания рассмотрел основные составляющие прошлого и настоящего России.

Из изложенного видно, что, несмотря на все потрясения, свалившиеся на нашу Родину в последние годы, Россия остается великой державой: ее природно-ресурсный потенциал примерно в 2 раза превосходит США, в 5–6 раз – Германию и в 18–20 раз – Японию. Это одна часть идеи: «Великая Россия».

Имея колоссальный потенциал природных и человеческих ресурсов, негоже России иметь валовой внутренний продукт (ВВП) на уровне 8 % от США, 14 % от Китая, около 40 % от Индии, чуть больше половины от Бразилии. Необходимо начинать двигаться вперед – это другая часть формулируемой идеи.

Полностью же национальная идея звучит так: «Вперед, Великая Россия!»

Реальна ли эта идея? Авторы считают, что реальна. Доказательством тому служат четыре аргумента.

Первый: мощный потенциал природных, научных и человеческих ресурсов, а также наметившийся рост экономики России в 2001–2002 гг. свидетельствуют о движении России вперед.

Второй аргумент, имеющий международный характер и способствующий движению России вперед: Россия – единственная на земном шаре страна, где Запад и Восток – две совершенно разные сущности, противостоящие друг другу, – плавно переходят друг в друга.

Положение России сравнивают с воздушным пространством между двумя половинами ядерного заряда – если оно исчезнет, то произойдет взрыв, что и случилось 11 сентября 2001 г. в США. Самое крайнее и самое опасное проявление противостояния Запада и Востока сегодня – это нынешнее противостояние американизма с его мировыми притязаниями и возрастающего в ответ на это исламского фундаментализма. Исламский терроризм – это ведь доведенное до уродливой крайности проявление восточной системы ценностей; но и американизм – не менее уродливое воплощение западной. И вот они столкнулись – и произошел взрыв. Еще не атомный. Но в своем роде не менее страшный, положивший начало какому-то новому историческому времени. И вот что важно: все это произошло тогда, когда Россия перестала играть свою сдерживающую и смягчающую роль в противостоянии Запада и Востока.

Россия исчезающая есть вернейшее условие мирового взрыва. И не потому, что она лучше других, а в силу своей геополитической роли и духовной работы, в силу своего мироположения, дающего опору ее системе ценностей, той самой, что воплощена в вероисповедании, русской культуре и литературе. Нравится такая Россия кому или нет, но именно в таком своем качестве, в такой самобытности она и есть гарант мирового равновесия, и мы увидели, что может выйти, если такой России не будет. По этой причине Россия обязана быть «Великой» и двигаться «Вперед».

Третий аргумент, имеющий внутреннюю и внешнюю составляющие, состоит в том, что численность населения России последние десять лет ежегодно уменьшается: показатель смертности в 1,5 раза превышает показатель рождаемости. Эта тенденция совпадает с мировой тенденцией уменьшения численности населения белой расы, процент которого к 2005 г., по расчету ряда ученых, упадет до 10 %. Такое падение может вызвать непредсказуемые явления в хрупком мировом равновесии. Для сложившегося баланса необходимо это равновесие сохранить, т. е. не допускать уменьшения численности людей белой расы. И Россия в этом процессе должна сыграть не последнюю роль.

И четвертый аргумент – геополитический – хорошо виден, если проанализировать выступление на закрытом совещании Объединенного Комитета начальников штабов 25 октября 1995 г. тогдашнего Президента США Билла Клинтона:

«Последние десять лет политика в отношении СССР и его союзников убедительно доказала правильность взятого нами курса на устранение одной из сильнейших держав мира, а также сильнейшего военного блока. Используя промахи советской дипломатии, чрезвычайную самонадеянность Горбачева и его окружения, в том числе и тех, кто откровенно занял проамериканскую позицию, мы добились того, что собирался сделать президент Трумэн с Советским Союзом посредством атомной бомбы.

Правда, с одним существенным отличием – мы получили сырьевой придаток, не разрушенное атомом государство, которое было бы нелегко создавать.

Да, мы затратили на это многие миллиарды долларов, но они уже сейчас близки к тому, что у русских называется самоокупаемостью. За четыре года мы и наши союзники получили различного стратегического сырья на 15 млрд долларов, сотни тонн золота, драгоценных камней и т. д.

Под несуществующие проекты нам переданы за ничтожно малые суммы свыше 20 тыс. тонн меди, почти 50 тыс. тонн алюминия, 2 тыс. тонн цезия, бериллия, стронция и т. д.

В годы так называемой перестройки в СССР многие наши военные и бизнесмены не верили в успех предстоящих операций. И напрасно. Расшатав идеологические основы СССР, мы сумели бескровно вывести из войны за мировое господство государство, составляющее основную конкуренцию Америке. Наша цель и задача и в дальнейшем оказывать помощь всем, кто хочет видеть в нас образец западной свободы и демократии.

Когда в начале 1991 года работники ЦРУ передали на восток для осуществления наших планов 50 млн долларов, а затем еще такие же суммы, многие из политиков, военных не верили в успех дела. Теперь же, по прошествии четырех лет, видно – планы наши начали реализовываться.

Однако это не значит, что нам не над чем думать. В России, стране, где еще недостаточно сильно влияние США, необходимо решать одновременно несколько задач.

– Всячески стараться не допускать к власти коммунистов. При помощи наших друзей создать такие предпосылки, чтобы в парламентской гонке были поставлены все мыслимые и немыслимые препоны для левых партий.

– Особенное внимание уделить президентским выборам. Нынешнее руководство страны нас устраивает во всех отношениях. И потому нельзя скупиться на расходы.

Они принесут свои положительные результаты. Обеспечив занятие Ельциным поста президента на второй срок, мы тем самым создадим полигон, с которого уже никогда не уйдем.

Для решения двух важных политических моментов необходимо сделать так, чтобы из президентского окружения Ельцина ушли те, кто скомпрометировал себя. И даже незначительное «полевение» нынешнего президента не означает для нас поражения. Это будет лишь ловким политическим трюком. Цель оправдывает средства.

Если нами будут решены эти две задачи, то в ближайшее десятилетие предстоит решение следующих проблем:

1) расчленение России на мелкие государства путем межрегиональных войн, подобных тем, что были организованы нами в Югославии;

2) окончательный развал военно-промышленного комплекса России и армии;

3) установление режимов в оторвавшихся от России республиках, нужных нам.

Да, мы позволили России быть державой, но империей будет только одна страна – США»[42].

Они мечтали управлять последствиями распада советской империи. И сегодня они «управляют» практически во всех бывших советских республиках, за исключением Белоруссии. Дело даже дошло до того, что Мадлен Олбрайт, уже бывший госсекретарь США, в исконно славянской стране Украине в феврале 2002 г., во время предвыборной кампании, определяла представителей тех партий, которые должны работать в Верховной Раде. Таким образом, если не будет Россия двигаться вперед, то проблемы, сформулированные еще Биллом Клинтоном, будут реализованы. Так считает авторский коллектив, представивший свое понимание национальной идеи.

Мы рассмотрели несколько вариантов понимания национальной идеи. Обратим внимание на одно обстоятельство: каждая из них содержит большую или меньшую долю истины, однако ни одна не может приниматься в качестве абсолютной национальной идеи; она не способна создать продуктивный миф, привлекательный для большинства.

В следующем разделе лекции мы постараемся выразить наше понимание национальной идеи России, но для начала разберемся в том, что такое культура и цивилизация, установим факт антиномичности русского национального сознания, покажем взаимосвязь национальной идеи и образования, педагогический смысл национальной идеи.

Культура, точнее, духовная культура предусматривает определенное богатейшее содержание и указывает на самые потаенные и святые основы бытия, на источники жизни. Культура – онтологическая основа жизнедеятельности любого народа и его самосознания. Вот почему нельзя формально представлять культуру как нечто материальное, необходимо различать культуру и цивилизацию.

Наиболее четко развел эти два понятия И. А. Ильин. По его мнению, культура духовна, первична, творчески целенаправленна, органична, она касается внутреннего мира, самого значительного в нем, святого, главного; цивилизация технична, вторична, размножаема, механистична, вещественно и инструментально создаваема, она касается более внешнего, полезного, материального, второстепенного. «Я не могу сказать яснее: культура есть живое, духовное, творческое содержание, дорога наверх к святыне, к совершенству человека. Цивилизация есть забота земного „как?“ – инструмента, сосуда, материального техницизма и душевной формы»[43].

Размышляя о культуре и цивилизации России, И. А. Ильин приходит к следующему выводу: «Россию с ее цивилизацией веками разрушали, потрясали, превращали в руины, тормозили, сдерживали, и потому русский народ заботился о внутренней культуре.

В вопросах цивилизации Россия примерно до середины XIX века была отсталой и примитивной; но никогда не была Россия бескультурной, к культуре безучастной, от культуры независимой или варварской и самодовольной в варварстве.

Наоборот, начиная с XI века, мы располагаем потрясающим доказательством того, что душа русского народа по содержанию насыщена, чувствами охвачена сверх меры, верой богата и полна жизни, творчески одарена созерцанием и делом… Россия изначально, еще тысячу лет назад, имела все необходимое для создания своеобразной культуры, а именно: заряд духовного темперамента, своеобразный душевно-духовный акт в чувстве, в созерцании, в воле, мышлении и делании и, что самое важное, – собственное внутреннее понимание Бога, внешневнутренней правды мира и человеческого блага»[44].

Г. П. Федотов считает, что культура построена на примате философско-эстетических, а цивилизация – научно-технических элементов.

Таким образом, не цивилизация, а культура для нашего народа есть онтологическая основа жизнедеятельности и его самосознания. Вместе с тем многие мыслители отмечают антиномичность русского национального самосознания, раскрытие которой позволяет подойти к разгадке тайны, сокрытой в душе России. Бердяев выделяет несколько таких антиномичных пар.

Антиномия 1. «Россия – самая безгосударственная, самая анархическая страна в мире. И русский народ – самый аполитичный народ в мире, никогда не умевший устраивать свою землю». Анархистами, безгосударственниками были не только Бакунин и Кропоткин, но и славянофилы, и Достоевский, и Лев Толстой. Но анархизм присущ не только общественной мысли, но и обыденному сознанию. «Русский народ как будто хочет не столько свободного государства, свободы в государстве, сколько свободы от государства, свободы от забот о земном устройстве». Иначе говоря, никто не хотел власти, и все боялись власти как нечисти. А вот антитезис: «Россия – самая государственная и самая бюрократическая страна в мире; все в России превращается в орудие политики. Русский народ создал могущественнейшее в мире государство, величайшую империю»[45].

Антиномия 2. Россия – самая нешовинистическая страна в мире. Национализм в России производит впечатление чего-то нерусского, наносного. Народу русскому свойственно национальное бескорыстие. Русская интеллигенция всегда с отвращением относилась к национализму, гнушалась им. Наконец, Достоевский и Соловьев прямо утверждали всечеловечность русского народа, универсализм русского духа. Россия призвана быть освободительницей народов. А вот антитезис: «Россия – самая националистическая страна в мире, страна невиданных эксцессов национализма, угнетения подвластных национальностей русификацией, страна, в которой все национализировано вплоть до вселенской церкви Христовой»[46].

Антиномия 3. Россия – страна безграничной свободы духа, страна искания Божией и социальной правды, страна странничества и мученичества за идею. Эта черта свойственна не только народу, но и русской интеллигенции, за которой закрепилась слава идеализма, «отщепенства», или, на современном языке, диссидентства. Россия – страна бытовой свободы, и в этом смысле она самая небуржуазная страна в мире. В ней нет всеусредняющего духа мещанства. Россия не приспособлена к материальному и духовному благополучию, в ней нет дара создания средней культуры. А вот антитезис: «Россия – страна неслыханного сервилизма и жуткой покорности, страна, лишенная прав личности и не защищающая достоинства личности»[47].

Корень этих и других антиномий Бердяев видит в экзистенциальных особенностях русской души – в превалировании в ней женского начала, в отличие от мужественного, характерного для духа европейских народов, прошедших школу рыцарства и монашеской аскезы. Отсюда терпение, покорность судьбе, переходящие в апатию и лень. Бердяев надеялся, что испытание войной пробудит, наконец, в России дух мужества, покажет миру ее мужественный лик и установит должное отношение европейского Востока и европейского Запада.

Второе основание антиномичности развития России Бердяев видел в серединном положении России между Востоком и Западом. «Россия может сознавать себя и свое призвание в мире лишь в свете проблемы Востока и Запада. Она стоит в центре восточного и западного миров и может быть определена как Востоко-Запад»[48]. Россия не может противопоставлять себя Западу, равно как и стремиться стать Западом. Россия должна сознавать себя Востоко-Западом, ее призванием является соединение двух миров, а не разъединение их. Но и Западу нужна Россия как «свое-другое», которое позволит ему преодолеть ограничивающую его самонадеянность.

Г. П. Федотов в своих «Письмах о русской культуре» (1938) специально задается вопросом: «Какими словами, в каких понятиях охарактеризовать русскость?» Иначе говоря, он пытается составить портрет носителя российского менталитета. Философ так и назвал первое письмо – «Русский человек». Задача оказалась очень сложной, решить ее однозначно не удалось. Поэтому, отказавшись от «ложного монизма», автор «Писем» видит единственный выход – изобразить «коллективную душу как единство противоположностей»[49]. Чтобы не утонуть в многообразии, Г. П. Федотов свел русский менталитет к полярности двух несводимых далее типов. «Схемой личности будет тогда не круг, а эллипсис. Его двоецентрие образует то напряжение, которое только и делает возможным жизнь и движение непрерывно изменяющегося соборного организма»[50].

Далее Г. П. Федотов рисует два типа исторических формаций русской души» в виде прямо противоположных портретов, один из которых сам автор называет левым: «Это вечный искатель, энтузиаст, отдающийся всему с жертвенным порывом, но часто меняющий своих богов и кумиров. Беззаветно преданный народу, искусству, идеям – положительно ищущий, за что бы пострадать, за что бы отдать свою жизнь… Максималист в служении идее, святой беспочвенник. В терминах религиозных, это эсхатологический тип христианства, не имеющий земного града, но взыскующий небесного. Для него творчество важнее творения, искание важнее истины, героическая смерть важнее трудовой жизни… Нетрудно видеть, что этот портрет есть автопортрет русской интеллигенции»[51].

Несмотря на то, что автопортрет русской интеллигенции получился не очень симпатичным, Г. П. Федотов признает, что он повторяет черты «очень глубокого и вполне народного лица». И даже все его кричащие противоречия объясняются именно его «русскостью», так как «в русской душе не приходится говорить об оттенках: все противоречия ее встают в необычайной обостренности».

Утрата русской идеи – вот то, что тревожит философа в первую очередь. В статье с характерным названием «Будет ли существовать Россия?» Федотов поднимает вопрос о том, что же служит силой единения народов России. Он считает, что объединение народов России может твориться силой только русской культуры. Через нее народы России приобщаются к мировой цивилизации. В связи с этим на русскую интеллигенцию ложится тяжкая ответственность не сдать культурных высот в исполнении своей просветительной миссии.

Преодолевая антиномичность национального сознания, русская культура учит человека быть верным без лести, ревностным без гнева и злобы, сильным без гордыни, смиренным без ортодоксальности и фанатизма.

Национальная идея напрямую связана с образованием, которое по содержанию и характеру – национальное, а по мере ответствования за него – государственное. В обсуждении проблем национального образования, в разработке методологических оснований участвуют философы и историки, ученые и практики, писатели и публицисты, политические и религиозные деятели. «В проблеме национального образования причудливым образом сплетаются самые разнообразные течения педагогической и политической мысли. С одной стороны, национальное образование выдается как бы за монополию консервативных кругов… С другой стороны, национальное образование выдвигается радикальными учительскими кругами… О „национальном образовании“ по праву говорят для обозначения своих устремлений и Робеспьер, и провансальцы, и Д. А. Толстой, и защитники украинской школы»[52].

Решение проблемы национального образования в России сталкивается с большими трудностями. И, как верно замечает В. А. Кобылянский, «это свидетельствует не столько о сложности самой педагогической проблемы, сколько о том, что мы имеем дело с экономическими и политическими интересами, тесно связанными с ними мировоззренческими установками, с религиозными верованиями, а также со всякого рода предрассудками, преднамеренным искажением действительности, манипуляциями общественным сознанием»[53].

История показывает, что укрепление любого государства начинается с создания национального образования, идеология которого выражается национальной идеей. Приведем хрестоматийные примеры из давней и современной истории.

Философское осмысление проблемы содержится в «Речах к немецкой нации», произнесенных Фихте в Берлинском университете в 1807 г., когда Германия переживала время французской оккупации. Фихте в своих публичных выступлениях стремился поднять немецкий народ из состояния крайнего унижения и безразличия, в котором он находился, и вселить в него веру в самого себя. Философ четко поставил задачу: образование должно быть не просто образованием народа, но своеобразным немецким национальным образованием. Оно не должно быть наносным перенесением на немецкую почву иностранных влияний, а соответствовать духу немецкого народа, вытекать из самого его существа.

Известен опыт организации образования во Франции XIX в. на основе национальной идеи, призванной укоренить в сознании граждан с раннего возраста привычку думать и чувствовать, что он принадлежит к французской нации. Подбор материала, подлежащего изучению, должен был заложить в детских душах зародыш идеи о Франции и любви к ней. В инструкциях учителям народных школ говорилось: школьнику нужно показать, что только в нации человек осуществляет свою природу, что только в ней он делается истинным человеком.

Система образования в такой развитой стране, как Япония, также ориентируется не столько на удовлетворение текущих сиюминутных потребностей, сколько на сохранение и развитие традиционных для этих стран ценностей. Внимательное и трогательное отношение к своему прошлому, стремление органично вписать его в современность, тщательно продуманная организация образовательного процесса свидетельствуют о большой ответственности властей перед своим народом и страной, перед будущими поколениями. В этой стране понимают, что денационализированная масса населения не способна обеспечить свое естественное, органичное развитие.

Мое поколение может засвидетельствовать, как целый ряд стран с помощью образования, через национальное образование, из отстающих перешли в разряд ведущих. Это – Тайвань, Сингапур, Южная Корея. Это сегодняшний Китай, который показывает, как можно и нужно проводить реформы без самоуничижения. Всемирный урок преподнес СССР, сумевший после войны 1941–1945 гг. в кратчайший срок восстановить разрушенное хозяйство и стать одной из двух сверхдержав, первой пославшей человека в космос.

Очевидное противоречие современного «смутного времени», или «окаянных дней», состоит в том, что, с одной стороны, общественное мнение нуждается в объединяющей идее, с другой – пропагандируемые религиозные и политические ориентации не объединяют, а разъединяют народ. Необходим поиск такой идеологии, такой культурной ориентации, которая могла бы быть принята относительным большинством граждан России.

Выход из создавшегося положения может быть найден тогда, когда в различных толкованиях понятия «русская идея» мы попытаемся выделить сущностное и объединяющее представителей различных мировоззренческих ориентаций, направлений общественной мысли России.

Обсуждения заслуживает также следующее триединство, которое раскрывает, по нашему мнению, основной смысл национальной идеи:

– социальная триада – органическое единство, гармония православной церкви, государства и общества;

– историческая триада – устойчивая связь между прошлым единством, настоящей множественностью и будущей целостностью;

– воспитательная триада – приоритет духовности над материальностью, добра над злом, соборности над индивидуализмом.

Данное триединство сформулировано под влиянием творчества мыслителей XIX в. и с учетом социокультурной ситуации наших дней; оно определяет вектор развития нации. Однако триединство русской идеи не обладает самодостаточностью для того, чтобы ее можно было бы признать в качестве философии образования. Замечено, в каком бы преобладающем направлении ни развивалась российская общественная мысль во времени и пространстве (западничество, славянофильство, имперская идея, панславизм, нигилизм и т. п.), в ней всегда присутствовали такие темы, содержание и характер которых определяли основы русского самосознания: Россия и ее предназначение, народ и человек, православие, идеал и его достижения, диалогизм. Раскрытие этих тем может составить основное содержание философии образования, предопределить пути развития народного образования. Тема человека частично раскрыта в лекции I, тема православия является сквозной и проходит через весь курс. Другие темы, составляющие в целокупности национальную идею и являющиеся основой философии образования, более подробно будут раскрыты в данной лекции.

Тема России

Более тысячи лет отечественные любомудры и заморские мудрецы ищут ответы на вопросы: Что такое Русь? Что такое Россия? В чем состоит предназначение нашей Родины?

Иларион, митрополит Киевский, выдающийся представитель отечественной истории и культуры, создав ярчайшее литературно-философское произведение «Слово о Законе и Благодати», являющееся едва ли не единственным памятником XI в., в котором употреблено словосочетание «русский народ», а не привычное для того времени понятие «русская земля».

Иларион показывает место и роль Руси в мировой истории, утверждает величие своей Родины, ибо Русь была освящена Благодатью, а не Законом. По существу, «Слово» – это похвальная песнь Руси и ее князьям. Русь – не худая и неведомая земля, а Земля знаменитых правителей и трудолюбивого народа. Митрополит говорит о русском народе как о целостности, объединенной на основе христианства. Общность территории и происхождения, воссоединяясь с общностью религиозной судьбы, положила начало созданию русской православной государственности.

В концентрированном виде тему России и русского народа выразил наш современник, доктор исторических наук С. Перевезенцев:

«История распорядилась так, что русский народ всегда занимал особое положение в ряду других народов. Сразу оговоримся – в данном случае речь идет не о какой-то исключительности или богоизбранности. Нет, признание особого места русского народа в истории человечества – это только констатация общеизвестного. И в этом небольшом очерке мы остановимся всего лишь на нескольких моментах, подчеркивающих и иллюстрирующих сказанное выше.

Первое. Россия находилась, да и находится до сих пор, на стыке двух великих цивилизаций, образно называемых Востоком и Западом. Но никогда русское общество не было ни только западным, ни только восточным. Конечно, Россия воспринимала, и, надо сказать, чутко воспринимала, влияние и той и другой стороны. Недаром историки, изучающие прошлое нашей Родины, постоянно сравнивают Россию то с европейскими странами, то с восточными державами. И в обоих случаях находят какие-то общие черты. Однако Россия всегда имела собственную, отличную от других народов историческую судьбу. И эта судьба, в свою очередь, значительно влияла на судьбы и западных, и восточных соседей.

Это влияние сказывалось прежде всего в том, что на протяжении своей многовековой истории Россия служила одним из важнейших мостов, одним из главных передаточных звеньев между западной и восточной цивилизациями. Дело даже не в торговых контактах, которые происходили на территории России между Западом и Востоком. Главное – в столкновении двух разных культур, двух разных миропониманий. И Россия выступала перед лицом Запада представителем культуры Востока, а перед Востоком – представителем культуры Запада.

Помимо этого, Россия была не только мостом, но и барьером, разделяющим Восток и Запад и предохраняющим их от гибельного столкновения друг с другом. Так, именно Россия поглотила великое нашествие Востока на Запад в виде татаро-монгольских орд, а затем два столетия противостояла турецкой империи. А с другой стороны, Россия остановила католическую экспансию Запада на Восток и не дала развернуться крестовым походам по всему Евразийскому континенту.

Второе. Русский народ, в современном своем виде, формировался на протяжении нескольких столетий на базе славянских племен, занимавших в древности огромную территорию Восточной Европы. По своим обычаям, по своей хозяйственной жизни, по духовному складу славяне отличались и от соседних с ними племен Западной Европы, и от народов Востока.

Так, рано возникшая и гораздо более долго, по сравнению с Западом, существовавшая у славян территориальная община определила восприимчивость славянских народов к внешнему влиянию (когда представители иных племен, «чужаки», могли спокойно селиться в славянских общинах). В то же время славяне, чисто внешне принимая «чужие» обычаи и порядки, внутренне сохраняли своеобразие и со временем перерабатывали все чужеземное на свой лад, делая все это славянским.

Самый простой пример связан с именем самого русского народа. Дело в том, что слово «русский» – вовсе не славянского происхождения. Это название одного из народов, живших рядом со славянами и ставших у них княжеским родом. Но «русы», хотя и были правящим родом среди славян, в конце концов были теми же славянами ассимилированы, т. е. поглощены. И, оставив славянам свое имя, «русы» растворились в историческом небытии.

В процессе формирования русского народа приняло участие большое количество различных, в том числе и неславянских, народов, но славянский компонент всегда оставался главенствующим, цементирующим соединение вроде бы несоединимого.

Все это свидетельствует о поражающей жизнеспособности славянских народов, которая и определила своеобразие славянского мировоззрения – гораздо более оптимистического, чем на Западе и на Востоке, гораздо более восприимчивого к влияниям и в то же время способного переосмыслить и своеобычно усвоить любое из них.

Третье. Отличие России от Запада и от Востока выражалось и в том, что на Руси издревле сложилась своеобразная форма христианства, впоследствии получившая наименование православия. Связано это было в первую очередь со своеобразием славянского мировоззрения. Христианство ведь внедрялось на Руси не на пустом месте – у славян к тому времени существовала развитая система языческих верований.

И получилось так, что христианство на Руси довольно долгий исторический период уживалось с язычеством. В домонгольское время вообще сложилось двоеверие, когда за язычеством и христианством сохранялись самостоятельные, достаточно обособленные сферы. Так, сохранялось основное содержание язычества – обожествление природы, и на эту область христианство, по существу, не распространялось.

Конечно, христианская церковь боролась с остатками язычества, но и приспосабливалась к нему, как, например, приспосабливала чисто христианские праздники к языческим. И некоторые языческие обряды в народе отправляли на протяжении веков, а отдельные из них дожили и до наших дней.

Православие всегда сохраняло свои оригинальные черты. Уже первые отечественные христианские мыслители постоянно подчеркивали отличие русского христианства от римского, т. е. возглавляемого римским папой западного христианства. А «стяжания с латиной», т. е. споры с римской церковью, – это одна из главных тем отечественного христианства вообще.

Со времен татаро-монгольского нашествия в русском православии постепенно начинает преобладать византийская традиция. Само православие стало связываться в народном сознании с идеей национальной независимости, ибо оно олицетворяло собой борьбу с иноземными захватчиками, доказывало, что русский народ, сохранив свою религию, не канет в Лету, а сохранит себя и свою культуру. Конечно, нельзя говорить, что только в православии и выражался национальный характер, или то, что православие стало своего рода национальной религией, однако определяющая роль православия в истории России несомненна»[54].

По мнению С. Перевезенцева, непохожесть России ни на Запад, ни на Восток вызывала у российских мыслителей двойственную реакцию.

С одной стороны – гордость и ощущение некоего преимущества над другими народами. Отсюда ведут свое происхождение теории народа-богоносца, народа-мессии. В рамках этих теорий русский народ осмысливался как избранный самим Богом для исполнения на Земле его Божественных Замыслов.

Не следует, однако, как это часто делается сегодня, искать в данных теориях какую-то угрозу для Запада и Востока. Нет, богоизбранность русского народа в российской общественной мысли всегда понималась не как притязания русских на мировое господство, т. е. не как политическая категория, а как явление духовное. Иначе говоря, избранность русского народа состояла в том, что он должен, обязан Богом, нести особую духовную миссию для мира, должен помочь всему остальному миру достичь духовного совершенства, своей жизнью, а если понадобится, и своей смертью доказать миру возможность достижения нового духовного состояния.

С другой стороны – ощущение некоторой отсталости в развитии России, особенно по сравнению с западной цивилизацией. Вообще определенный комплекс по отношению к Западу существовал в российской общественной мысли не одно столетие.

Знакомясь даже с отдельными высказываниями отечественных мыслителей, приведенными в этой книге, читатель обратит внимание на то, что российских любомудров постоянно волновала проблема «Россия и Запад».

Одна из первых дискуссий на эту тему развернулась в России в XIX столетии после публикации первого «Философического письма» П. Я. Чаадаева. Это письмо вызвало жаркий отклик в российском обществе. А. С. Пушкин, А. С. Хомяков, П. Я. Вяземский и многие другие отечественные писатели, философы, публицисты начали свой спор с Чаадаевым. Спор этот продолжался не одно десятилетие, и каждый из мыслителей решал эту проблему по-своему – от признания полной неспособности России достичь уровня Западной цивилизации до призыва не обращать внимания на Запад вообще. Очевидно, что и сегодня эта проблема продолжает находиться в центре общественного внимания.

Для истинного понимания сущности России, ее особенностей и предназначения в мировой истории и культуре необходимо уточнить наши представления о таких понятиях, как нация, государство, отечество, державностъ, святыни. По отношению к этим понятиям необходимо проявляется характер общего миропонимания, национального самосознания, из чего можно судить о здоровье или болезни общества.

В начале XX в. С. Н. Булгаков размышлял о нации и государстве, что является актуальным и по сей день. «Нация есть не как коллективное понятие, или логическая абстракция, но как творческое живое начало, как духовный организм, члены которого находятся во внутренней живой связи с ним… Мы сознаем себя членами нации, потому что мы реально принадлежим к ней как к живому духовному организму. Эта наша принадлежность не зависит от нашего сознания; она существует и до, и помимо него, и даже вопреки ему. Она есть не только порождение нашего сознания или нашей воли, скорее наоборот, само это сознание национальности и воля к ней – порождения ее в том смысле, что вообще сознательная и волевая жизнь уже предполагает для своего существования некоторое бытийственное ядро личности как питательную органическую среду, в которой они возникают и развиваются, конечно, получая затем способность воздействовать и на самую личность»[55].

Национальность, по Булгакову, есть изначальное чувство сродни отцовству и сыновству. Именно поэтому национальность, прежде всего чувства, истинны, и только лишь в процессе рефлексии они осознаются как идея. «Национальность нельзя выдумать или создать сознательной, рефлексирующей идеологией, она существует раньше ее как ее основа… Познавать самих себя в национальном смысле не заглядыванием себе за пазуху или рассматриванием себя в лупу, но изучением национального творчества, объективированного в отдельных его продуктах».

Важно замечание Булгакова о том, что национальное сознание и чувство могут известным образом воспитываться и, конечно, также и извращаться, может переживаться как некоторое глубинное, мистическое влечение к своему народу.

Поэтому он делает вывод о том, что национальность необходимо смирять в себе, но в то же время ее надо защищать. Настолько предосудителен национализм, настолько же обязателен патриотизм.

Какова связь нации и государства? На этот непростой вопрос также отвечает С. Н. Булгаков: «Наций не существует без исторического покрова или облегающей их скорлупы. Эта скорлупа есть государство. Конечно, есть нации, не имеющие своего государства; нация в этом смысле первичнее государства. Именно она родит государство как необходимую для себя оболочку. Национальный дух ищет своего воплощения в государстве…

В высшей степени знаменателен тот факт, что государства создаются не договором космополитических общечеловеков и не классовыми или групповыми интересами, но самоутверждающимися национальностями, ищущими самостоятельного исторического бытия. Государства национальны в своем происхождении и в своем ядре, – вот факт, на котором неизбежно останавливается мысль. Даже те государства, которые в своем окончательном виде состоят из многих племен и народностей, возникли в результате государствообразующей деятельности одного народа, который и является в этом смысле «господствующим», или державным. Можно идти как угодно далеко в признании политического равенства разных наций, – их исторической равноценности в государстве это все же не установит. В этом смысле Россия остается и останется русским государством по всей своей многоплеменности даже при проведении самого широкого национального равноправия. Совместное существование многих наций под одной государственной кровлей создает между ними не только отношения солидарности, но и соревнования, борьбы. В этой борьбе напрягается чувство национальности, и оно, конечно, всегда угрожает перейти в национализм, хотя внешние проявления последнего могут весьма различаться в разные эпохи истории. Нравственное сознание современного человека все менее мирится с угнетением более слабых национальностей господствующей; в этом оно видит прежде всего унижение для этой последующей и вопиющую несправедливость. Однако рядом с этим политическим отношением существуют еще нравственные отношения между национальностями, и эти отношения не всегда распределяются в соответствии с политическим. Вследствие рационалистического космополитизма нашей интеллигенции, задающей тон в печати и общественном мнении, у нас как-то получилось такое положение вещей, что русская национальность в силу своей одиозной политической привилегированности в общественном сознании оказывается под некоторым моральным бойкотом; всякое обнаружение русского национального самосознания встречается недоверчивостью и враждебностью, и этот бойкот или самобойкот русского самосознания в русском обществе отражает его духовную слабость. Вся ненормальность этого положения, которая достаточно чувствуется из непосредственного повседневного опыта, ярко обнаруживается при самом даже деликатном прикосновении к этому вопросу…

Государство или власть содержит в себе самостоятельное мистическое начало, власть есть как воля к власти и способность к повиновению в человеке…

Государство есть в нас и потому только существует вне нас, иначе, без этого предложения существование власти было бы почти непостижимым чудом, и государство было бы всегда побеждаемо анархией, или, точнее, из анархии никогда не родилось бы государства. Но это не мешает, однако, тому, что в иерархии ценностей государство стоит ниже нации, служит для нее органом или средством…

Самостоятельное государство представляет собой огромнейшую национальную ценность, а потому патриотизм распространяется неизбежно и на государство, на политическое тело народа. Русское государство дорого мне не как государство, или известная определенная форма правового порядка вообще (мы знаем, как велики его несовершенства в этом отношении), но как русское государство, в котором моя народность имеет свой собственный дом. И насколько в нем могут чувствовать себя дома другие народности, стоящие под Российской державой, и насколько они исторически связаны с русской народностью, это же чувство должно разделяться и ими, хотя и в разной степени. Это чувство не остается платоническим, оно выражается в заботе о государстве, о его внешней безопасности и мощи, о внутреннем благосостоянии. Поэтому во время внешней войны с такой силой вспыхивает патриотическое чувство, и отсутствие его можно объяснить или дефектами гражданственности, или преобладанием разных рационалистических настроений над инстинктами»[56].

Идея нации как реального, кровного единства получила пластическое выражение в русском языке в таких понятиях, как Держава, Святыни, Отечество.

«Державность – это государственное самосознание народа, добровольно принявшего на себя церковное послушание „удерживающего“, то есть готового стоять насмерть на пути рвущегося в мир сатанинского зла… удерживать мир от смуты и хаоса, вводя в его жизнь высший нравственный элемент, одухотворяя и просветляя землю любовью и праведностью»[57].

По мнению Высокопреосвященного Иоанна, митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского, державность предполагает государственное воплощение религиозно-нравственного идеала. Он предупреждает: «Лишенное религиозно-нравственных опор, национальное самосознание либо рухнет под напором космополитической нечисти, либо выродится в неоправданную национальную спесь. И то и другое для России гибель»[58]. Он называет корни русской державности: единство политики и нравственности, единство народа и власти, межнациональное единство, Собор и покаяние.

Россия есть государство народа – хранителя и защитника святынь. Что следует понимать под святынями?

Митрополит Иоанн: «Эти святыни есть религиозно-нравственные начала, позволяющие строить жизнь личную, семейную, общественную и государственную так, чтобы воспрепятствовать действию зла и дать наибольший простор силам добра. Именно таким было исторически сложившееся самовоззрение россиян. Это – основа основ русского самосознания в том виде, в котором сформировали его десять веков отечественной истории»[59].

Профессор В. Ю. Троицкий считает, что «святыня – это предметное воплощение высших духовных ценностей, нерушимое духовное достояние, без которого человек (и народ!) теряет свое лицо, при поругании которого народ испытывает значительный ущерб своего достоинства и духовной самостоятельности, оттесняется, становится нравственно уязвимым и духовно бессильным»[60].

Отечество вбирает в себя отношение отцовства – материнства – сыновства. По Н. Ф. Федорову и С. Н. Булгакову, Отечество – собрание отцов и матерей, народивших и непрерывно нарождающих сыновство. А вот размышления М. М. Пришвина: «Наша Россия, как родина наша, очень маленькая, такая, какой мы видим ее с нашей родной колокольни, чувство родины дает нам представление, подобное тому чувству, которое в древности создало образ плоской земли. Когда к чувству присоединилось знание, земля стала шаром. Так наша родина Россия, если мы узнаем ее географию, станет для нас отечеством: без знания своей родины она никогда не может быть для нас отечеством. Вопрос: что означает слово „родина“ и слово „отечество“, какая между ними разница? Ответ: родина – место, где мы родились, отечество – родина, мною созданная»[61].

После великого Пришвина приведем стихотворение юного поэта. Поэт вне зависимости от возраста чувствует острее других. Это относится и к Саше Улитиной. Она живет во Владимире. Когда написала эти строчки, ей было 15 лет. Стихи написаны за несколько месяцев до трагических событий 1993 г.

Тема народа

«Каждый народ по-своему вступает в брак, рождает, болеет и умирает; по-своему лечится, трудится, хозяйствует и отдыхает; по-своему горюет, плачет, сердится и отчаивается; по-своему говорит, декламирует и ораторствует; по-своему наблюдает, созерцает и создает живопись; по-своему нищенствует, благотворит и гостеприимствует; по-своему строит дома и храмы; по-своему молится и геройствует… Он по-своему возносится и падает духом; по-своему организуется. У каждого иное чувство права и справедливости; иной характер; иная дисциплина; иное представление о нравственном идеале; иная политическая мечта; иной государственный инстинкт… Словом, у каждого народа иной и особый национальный дух»[62].

Есть ли своеобразие у русского народа? Можно ли его описать? Современный исследователь, психолог В. Д. Шадриков совершенно справедливо отмечает, что вокруг данного вопроса много спекулятивных рассуждений. Часто сущностные черты русского народа игнорируются или замалчиваются, но зато приписываются такие, которые меньше всего походят на национальные качества. Проводя собственное исследование, В. Д. Шадриков приходит к выводу о том, что в рамках этнических характеристик мы наблюдаем большое индивидуальное многообразие, при рассмотрении поведения отдельного человека мы можем видеть вместе со светлыми чертами и много темных, видим борьбу страстей[63].

«Подполье» человеческого сознания с потрясающей силой описал Федор Михайлович Достоевский. Показывая сущность человека, он возражал против того, чтобы темные стороны его принимались за характеристику всего русского народа. Рассматривая «подполье» человека, Достоевский старался на фоне борьбы добра и зла показать сущностные качества русского человека. К ним он, прежде всего, относил: сострадание, всепонимание, всеотклик, способность встать на точку зрения другого и пережить чужую беду как свою; доброту, творящую мир; духовность, определенную православием, волю к жизни, к свободе; соборность, стремление к единению с другими людьми, на основе любви к другим; привязанность к родной земле, сочетаемую со стремлением к равноправию всех народов.

Николай Онуфриевич Лосский – последний из плеяды тех, кто создал выдающуюся мыслительную культуру, духовно-философское миросозерцание, – написал специальную работу «Характер русского народа»[64]. В данной книге Лосский обращается к мнению зарубежных авторов о положительных и отрицательных чертах характера русского народа.

Познакомимся с тем, как Легра и Бэринг суммируют свои наблюдения за русским народом. Легра в последней главе книги «Русская душа» дает следующий перечень основных свойств русского народа: природное изящество, обаятельность, гостеприимство, мягкость, любовь к детям, женственность, ловкость, ум, способность к публичной речи, любовь к пассивным удовольствиям, гуманность, доброжелательность, жалость к страдающим, широкая натура, щедрость, неорганизованность. Народ русский, говорит Легра, вызывает к себе любовь, если поживешь среди него. Он отмечает у русских страстное увлечение каким-либо делом, а потом внезапный переход к другому увлечению, импульсивность, отсутствие сдерживающих начал, смелость мысли, но зато и обилие заблуждений, отсутствие пропорций и равновесия в нравственном поведении, отсутствие меры, небрежность в работе, грязь, пьянство.

Бэринг в книге «Русский народ» дает следующий перечень положительных и отрицательных свойств русского народа.

1. Пластичность и в связи с нею гуманность, способность к ассимиляции, гибкость ума, искренность, свобода мысли и нравов. Но в связи с пластичностью существуют у русского народа следующие отрицательные свойства: потворство и распущенность, недостаток оригинальности, поверхностность, неустойчивость, отсутствие индивидуальной дисциплины и потому отсутствие политической свободы.

2. В связи с пластичностью – отсутствие сдерживающих начал, откуда Бэринг выводит как положительные качества – спазматическую энергию и смелость мысли, но также и следующие отрицательные качества: экстравагантность, отсутствие чувства меры, робость поведения, скачки от энергии к бездеятельности, от оптимизма к пессимизму, от бунта к подчинению, боязнь ответственности.

3. У великороссов Бэринг находит противоположные пластичности позитивизм, реализм и здравый смысл, откуда выводит как положительные качества – терпение и единство цели, так и отрицательные – недостаток индивидуальности, независимости и гражданского мужества. Очень интересна и оригинальна попытка Бэринга конкретно изобразить сумму основных свойств англичанина и русского. Он говорит, что в каждом англичанине есть сочетание характера Генриха VIII, Джона Мильтона и мистера Пиквика, а в русском человеке сочетаются Петр Великий, князь Мышкин и Хлестаков…

Россия – страна с неприятным климатом, – сухое лето, дающее ненадежный урожай, иногда ведущий к голоду, невыносимо долгая зима, сырая нездоровая весна и еще более нездоровая осень; страна, в которой столица построена на болоте, где почти нет хороших дорог, провинциальные города – разросшиеся деревни, грязные, приземистые, скучные, лишенные естественной красоты и не украшенные искусством; страна, в которой внутренние пути сообщения вне больших железнодорожных линий сложны и плохи, где на лучших линиях происходят крушения из-за гнилых шпал; где издержки на жизнь велики и непропорциональны качеству доставляемых продуктов; где работа – дорогая, плохая и медленная; где гигиенические условия жизни населения очень плохи; где много всяких болезней, включая чуму; где медицинская помощь и приспособления для нее недостаточны; где бедные люди – отсталые и невежественные, а средний класс – беспечный и неряшливый; где прогресс намеренно задерживается и подвергается всевозможным препятствиям; страна, управляемая случаем, где все формы администрации произвольны, ненадежны и мешкотны; где все формы деловой жизни громоздки и обременены канцелярскою волокитою; где взятка – необходимый прием в деловой и административной жизни; страна, отягощенная множеством чиновников, которые в общем ленивы, подкупны и некомпетентны; страна, где нет политической свободы и элементарных прав гражданина; где даже программы концертов и все иностранные газеты и книги подвергаются цензуре; где свобода прессы стесняется мелкими придирками, а издатели постоянно штрафуются, иногда арестуются; где свобода совести стеснена; страна, где динамит есть единственный политический аргумент, доступный частному лицу, и политическое убийство – единственная форма гражданского мужества; страна, где плохое управление; страна, где есть всякое попустительство и нет закона; где всякий действует, не принимая во внимание соседа; где вы можете делать все, что угодно, и не можете критиковать ничего; и где единственный способ показать, что у вас есть мужество иметь свои убеждения, состоит в том, чтобы провести ряд лет в тюрьме; страна крайностей, нравственной распущенности и экстравагантного потворства самому себе; народ без держания себя в руках и самодисциплины; народ, все порицающий, все критикующий и никогда не действующий; народ, ревнивый ко всему и ко всем, кто выходит из строя и поднимается выше среднего уровня; смотрящий с подозрением на всякую индивидуальную оригинальность и отличие; народ, находящийся в рабстве застывшего уровня посредственности и стереотипных бюрократических форм; народ, имеющий все недостатки Востока и не имеющий ни одной из его суровых добродетелей, его достоинства и внутренней дисциплины; нация ни к чему не годных бунтовщиков под руководством подлиз-чиновников; страна, где стоящие у власти живут в постоянном страхе и где влияние может исходить отовсюду, – где ничто не столь абсурдно, что не может случиться; страна неограниченных возможностей, как было сказано в Государственной Думе».

Бесчисленные недостатки не помешали Бэрингу любить Россию, с удивлением и уважением относиться к русскому народу. «Недостатки России – оборотная сторона положительных качеств ее, столь ценных, что они перевешивают недостатки». И в природе России Бэринг указывает достоинства: тургеневский пейзаж, очарование весны, красоту зимы. Он находит в России проблески красоты редкостной; русские песни и музыка трогают сердце; русская поэзия – ближайшая к природе и человеку; человеческая любовь – ближайшая к Богу. «Русская душа полна человеческой христианской любви, более теплой, простой и искренней, чем я встречал у других народов»; «отсюда проникновенность русской музыки, искренность и простота религий, манер, общения, песни, стиха, искусства, деятельности, – одним словом, искусства, жизни и веры». «Для меня Россия полна единственной и покоряющей прелести». «То, что я люблю и чему удивляюсь в русском народе, имеет не варварский, живописный или экзотический характер, но представляет собою нечто вечное, общезначимое и великое, – именно его любовь к человеку и веру в Бога».

Говоря о различии характеров великороссов и малороссов, Бэринг отмечает, что это – более северные и более южные русские, вроде того, как итальянцы в Пьемонте и южные итальянцы или как северные и южные французы. Малороссы более беспечны, менее предприимчивы, у них более живой ум и воображение, они менее положительны, более индивидуальны, а великороссы склонны к кооперации. К славянскому племени великороссов присоединилась примесь финнов, но не татар; татары имели политическое влияние на Россию, но не расовое. Примесью финской крови Бэринг объясняет такую черту характера великороссов, как упорство.

Леруа-Болье указывает в своей книге о России на то, что великороссы и малороссы, северное и южное племя, своим характером дополняют друг друга; такое единство, говорит он, «создает величие всех великих наций». По его мнению, украинцам-сепаратистам следовало бы понять, что разделение двух русских племен на два государства привело бы к снижению значительности и ценности русского народа в историческом процессе.

Лосский соглашается с тем, что большая часть недостатков русского народа, перечисленных Бэрингом, действительно существует, он правильно указал, что они представляют собой оборотную сторону положительных свойств народа, «столь ценных, что они перевешивают недостатки». Неверно, однако, замечание Бэринга об отсутствии политической свободы и гражданских свобод, свободы совести, свободы печати и т. п. В 1905 г. Россия получила эти свободы. Правда, до 1908 г. они не могли осуществиться сполна, поскольку продолжался революционный террор и две первые Государственные Думы не способны были сотрудничать с правительством. Но после изменения избирательного закона третья и четвертая Думы уже начали осуществлять все более и более плодотворное сотрудничество с административною властью, и Россия быстро стала двигаться в направлении к созданию высокой формы демократии.

Что касается взяточничества, то Лосский пишет, что в значительной мере было искоренено в России в последние десятилетия перед большевистской революцией. «Живя в эмиграции в Западной Европе и Америке, мы наблюдаем гораздо более распространенное взяточничество, чем было в России. Что же касается бюрократии, в некоторых министерствах она стояла на очень высоком уровне, например, в министерстве финансов со времени Витте, в министерстве земледелия, да и везде было немало чиновников, любящих Россию и служивших ей не за страх, а за совесть».

Экстравагантное потворство себе, о котором говорит Бэринг, можно было наблюдать в жизни русских поэтов-символистов в первом десятилетии XX в. Оно было не только симптомом высокой культуры этого времени, но и следствием своеобразного избытка культуры, изнеженной «перекультуренности» некоторых кругов русского общества. Живое представление об этом явлении делает профессор Калифорнийского университета в Беркли Олег Маслеников.

Он рассказывает о фантастической жизни, которую вели такие писатели, как Андрей Белый, А. Блок, Д. Мережковский, Зинаида Гиппиус, В. Брюсов, В. Иванов. В. Ходасевич в книге «Некрополь» говорит о них, что они не жили, а «играли в жизнь». Ценные сведения об этой жизни содержатся в замечательной книге Зинаиды Гиппиус «Живые лица». Вслед за «перекультуренными символистами» явились представители не избытка культуры, а ее упадка, такие «хулиганы», как, например, В. Маяковский, И. Северянин. И в области живописи возникло печальное разложение. О нем говорит С. Маковский в книге «Силуэты русских художников»: «Буйно расплодились, как грибы после дождика, замысловатые измы наших бунтарей от живописи. Десятки художников оказались сразу главами собственных школ. Групповые, кружковые и одиночные выступления, прикрытые иностранным ярлыком, зачастую совершенно не соответствовавшим своей доморощенной теории, соперничали в дерзании. И все дерзающие требовали исключительного признания, не жалея себя, воюя друг с другом, фокусничая наперегонки, издеваясь над публикою и раздражая ее, хотя и давно ко всему приученную, широковещательным самовосхвалением, малограмотною словесностью в печатных брошюрах и непечатною руганью на своих митингах; кубисты, футуристы, кубо-футуристы, футуро-кубисты, супрематисты, орфеисты, лучисты, имажинисты и т. д. В этом торопливом бунтарстве без руля и без вертил, в этой неистовой погоне за немедленной известностью и впрямь сказалась какая-то анархическая сущность нового века и, вместе, очень национальная черта: страстный безудерж россиянина-самородка, закусившего удила».

Н. О. Лосский пишет: «И в изощренной сверхкультуре символистов, и даже в хулиганстве разных футуристов действительно проявляются национальные русские свойства: широкие натуры, анархизм, отсутствие сдерживающих начал, изобретательность, хватающая через край. Не следует, однако, преувеличивать значение таких явлений и воображать, будто эти болезненные направления разложили всю русскую жизнь. Все эти экстремисты представляли собою очень ограниченный круг общества, не имеющий широкого влияния. Именно начало XX века было роскошным расцветом первоклассной культуры. Напряженный серьезный труд наполнял жизни профессоров высших учебных заведений; в средней школе, особенно в частных школах, совершенствовалось преподавание; врачи, инженеры, юристы, земские деятели стояли на высоком уровне культуры. Все лучшие качества русского народа были источником этого цветения культуры. Понятно поэтому, что даже и писатели, враждебно относящиеся к России, часто признают значительность русского народа. Немец Нетцель, двадцать лет живший в России, описывает недостатки русского общества. Политический деспотизм, цензура, крепостное право, говорит он, породили как противовес духовный деспотизм, именно доктринерское служение интеллигенции предполагаемому ею благу народа и вражду ее к Церкви. Идеалы русской интеллигенции он характеризует как субъективизм, т. е. оторванность от жизни и утопизм. Однако он признает, что, освободившись от этих недостатков, русский народ будет вместе с Западною Европою прогрессировать „и многое говорит в пользу того, что он в некоторых отношениях будет впереди нас“.

Японцы в общем отрицательно относятся к России, ко всей Европе и особенно к христианству. Однако во время первой мировой войны в газете „Ерозу“ появилась статья „Культурность русских земледельцев-крестьян“. В ней сказано следующее о русском человеке вообще и особенно о крестьянах. „Благочестивое стремление к осуществлению своего идеала есть признак великой будущности русских крестьян. Искренность отношения к своей вере и искренность чувства у русских есть выдающаяся черта среди других наций Европы. Подобная искренность является принадлежностью не одних только крестьян, но все русские имеют таковую“. Интеллигенция под влиянием Запада теряет религию, а крестьяне сохраняют ее. „Весь мир должен обратить внимание великое на русскую христиански крестьянскую культуру, как на один из важнейших факторов будущего“».

Самым внимательным образом Лосский изучает мнение авторитетных российских авторов о качествах русского народа.

«Русские люди в большинстве случаев глубоко любят Россию и русский народ. Но, с другой стороны, будучи чуткими ко всякому злу и несовершенству, они нередко бранят Россию и русский народ так страстно, как будто ненавидят свою родину. Пушкин в письме к жене 18 мая 1836 г. сказал: „Черт догадал меня родиться в России с душою и талантом“, а через полгода, когда было напечатано первое „философское письмо“ Чаадаева, презрительно оценивавшего прошлое России, он писал Чаадаеву: „Клянусь честью, ни за что на свете не хотел бы я переменить отечество или иметь иную историю, чем история наших предков, какую Бог нам дал“. Белинский в своих беседах с приятелями резко критиковал Россию; он „бил по щекам свою мать“ Россию, говорит Достоевский в „Дневнике писателя“. И вместе с тем Белинский писал: „Чем больше живу и думаю, тем больше, кровнее люблю Русь“. „Любовь моя к родному, русскому – страдальческое чувство“. Глинка в письме 8 марта 1841 г. говорил: „Увезите меня отсюда – я достаточно терпел эту гнусную страну – довольно с меня. У меня сумели отнять все, даже энтузиазм к моему искусству – мое последнее прибежище“. И вместе с тем, по сообщению И. И. Панаева в его „Воспоминаниях“, Глинка горячо любил Россию и охотно беседовал о будущности ее. Любовь к русскому народу он выразил делом, поскольку искал национальную форму в своем музыкальном творчестве посредством связи с народным искусством.

Салтыков-Щедрин, безжалостно изобличавший в язвительных сатирических очерках недостатки русского государства и русского народа, писал: „Я люблю Россию до боли сердечной и даже не могу помыслить себя где-либо, кроме России“. Мусоргский был отрицательно настроен к режиму русского государства, но он горячо любил русский народ. Он писал Репину: „Какая неистощимая рука для хватки всего настоящего жизнь русского народа“; мне „не познакомиться с народом, а побрататься жаждется“. Брат его рассказывал о его любви к народу и о том, что он „считал настоящим человеком русского мужика“.

Недостатки русского народа Достоевский описал острее и глубже, чем Щедрин, но в то же время он глубже видел и достоинства его. За месяц до смерти он писал: „Я за народ стою прежде всего; в его душу, в его великие силы, которых никто еще из нас не знает во всем объеме и величине их, – как в святыню верую“. В душе Тургенева тесно сплетались ненависть к России и любовь к ней.

Лев Толстой, хорошо описавший недостатки русских крестьян, писал по поводу картин Орлова, что он вместе с художником сознает „великую духовную силу народа“ и любит „его мужицкую смиренную, терпеливую, просвещенную истинным христианством душу“.

Многие основные свойства русского народа имеются и у других народов. Например, весьма вероятно, что испанцы так же глубоко религиозны, как и русские, а потому, подобно русскому народу, ищут абсолютного добра и смысла жизни. Но в их религиозности, без сомнения, есть какое-то глубокое отличие от русской религиозности уже потому, что она связана с католичеством, а не с Православием. Углубленно понимание характера народа может быть достигнуто не иначе как путем сравнения с характером других народов».

Подводя итоги размышлениям о сущности русского народа, Лосский называет его первичные основные свойства.

«Основное свойство русского народа есть его религиозность и связанное с нею искание абсолютного добра Царства Божия и смысла жизни, снижающееся при утрате религии на степень стремления к социальной справедливости в земной жизни; в связи с этим свойством стоит способность к высшим формам опыта, именно к религиозному, нравственному и эстетическому опыту, к философскому умозрению и к чуткому восприятию чужой душевной жизни, откуда получается живое индивидуальное общение с людьми.

Второе первичное свойство русского народа – могучая сила воли, откуда возникает страстность, максимализм и экстремизм, но иногда обломовщина, леность, пассивность вследствие равнодушия к несовершенному добру земной жизни; отсюда – невыработанность средних областей культуры, а вместе с тем и характера, недостаток самодисциплины. В связи с исканием абсолютного добра стоит свобода духа русских людей, широкая натура, испытание ценностей мыслью и опытом, откуда возникают дерзкие рискованные предприятия, склонность к анархии, неумение столковаться для общего дела, нигилизм и даже хулиганство.

К числу первичных основных свойств русского народа принадлежит доброта, углубляемая и поддерживаемая исканием абсолютного добра и религиозностью; однако измученный злом и нищетою русский человек может проявить и большую жестокость. В связи с опытом искания абсолютного добра у русского народа развилась высокая и разносторонняя одаренность, теоретический и практический ум, художественное творчество в различных областях искусства. Чуткость к добру соединена у русского народа с сатирическим направлением ума, со склонностью все критиковать и ничем не удовлетворяться.

Отрицательные свойства русского народа, экстремизм, максимализм, требование всего или ничего, невыработанность характера, отсутствие дисциплины, дерзкое испытание ценностей, анархизм, чрезмерность критики, могут вести к изумительным, а иногда и опасным расстройствам частной и общественной жизни, к преступлениям, бунтам, к нигилизму, к терроризму. Большевистская революция есть яркое подтверждение того, до каких крайностей могут дойти русские люди в своем смелом искании новых форм жизни и безжалостном истреблении ценностей прошлого. Поистине Россия есть страна неограниченных возможностей, и прав был французский историк Моно, сказавший, что русский народ – самый обаятельный, но и самый обманчивый.

Надо, однако, принять во внимание, что отрицательные свойства русского народа представляют собою не первичную, основную природу его: они возникают как оборотная сторона положительных качеств или даже как извращение их. В действительности извращения, конечно, проявляются реже, чем основные нормальные свойства характера. К тому же русские люди, заметив какой-либо свой недостаток и осудив его, начинают энергично бороться с ним и, благодаря силе своей воли, успешно преодолевают его. Поэтому можно надеяться, что русский народ после преодоления безбожной и бесчеловечной коммунистической власти, сохранив свою религиозность, будет, с Божьею помощью, в высшей степени полезным сотрудником в семье народов на пути к осуществлению максимального добра, достижимого в земной жизни»[65].

Современный исследователь духовно-нравственных качеств русского народа В. Д. Шадриков выделяет наиболее существенные факторы, которые способствовали формированию русского характера, национальной специфики: особенности исторического становления русского государства; природа; общинное землепользование (общинный уклад жизни); русское православие; многонациональный характер страны и освоение новых территорий. Подробно рассматривая каждый из них, В. Д. Шадриков выделяет те качества русского народа, которые формировались в результате длительного воздействия конкретного фактора.

Военный строй российского государства, особенности его становления формировали следующие черты характера русского человека: мужество, воинскую отвагу, бесстрашие в ожидании смертного часа, способность к правильному рассуждению в минуты опасности, стойкость в исполнении долга; смелость, решительность; отвагу, неустрашимость перед лицом наступающего зла; сплоченность (воинский коллективизм); миролюбие, спокойствие перед лицом враждебности; милостивость; великодушие, снисходительность к другим до готовности пожертвовать своими интересами; верность, стойкость и неизменность в своих чувствах, отношениях; державность, стремление к укреплению державы, дисциплинированность; жертвенность, готовность на самопожертвование; жизнеспособность, способность к выживанию в различных условиях; несгибаемость, непреклонность; патриотичность, проникновенную любовь к родине.

Такой сильнейший фактор, как природа, способствовал появлению следующих качеств русского человека: миролюбие, трудолюбие, воздержанность, умеренность, терпеливость, способность переносить различные тяготы, склонность более к полезному, чем к приятному, доверчивость, добродушие, простосердечие, гостеприимство, бескорыстие, скромность, свободолюбие.

Общинный уклад жизни, общинное землепользование оказывали заметное влияние на формирование таких качеств, как сплоченность, коллективизм, дисциплинированность, жертвенность, миролюбие, соборность, гуманизм, общительность, совестливость, стыдливость.

На протяжении тысячелетия православие духовно наставляло русский народ, скрепляло государство. Под влиянием православия у русских людей формировались следующие качества: патриотизм, миролюбие, великодушие, державность, свободолюбие, соборность, совестливость, стыдливость, духовность, открытость, благочестие, дружелюбие, гуманность, альтруизм, добродушие, жалостливость, общительность, милосердие, простодушие, сердечность, стремление к социальному равенству.

Многонациональный характер страны и великий процесс освоения огромного пространства способствовали возникновению таких качеств, как смелость, сплоченность, коллективизм, миролюбие, державность, жизнестойкость, трудолюбие, свободолюбие, пассионарность, мастерство, упорство, доброжелательность, веротерпимость, открытость, талантливость, человеколюбие, воля.

Обоснованно называя именно характерные черты русского человека, Шадриков приходит к выводу о том, что целостность нравственных качеств определяет духовность и своеобразие русского народа.

Приближение современного человека к целостности сопровождается рядом трудностей, нагромождаемых противоречий и даже трагедий. О проблемах человека вообще и современного человека в частности размышляет Валентин Распутин:

«Человек, надо полагать, задуман как совершенный инструмент. И разум ему был дан только в соединении с душой, в пропускании через душу, как через крещение, всякого рожденного замысла, в приготовлении предстоящего действия для омытой цели. Разум предлагает, душа отбирает и направляет разум. Те чудные, грустные и ликующие звуки, которыми способен звучать человек в страдании и радости, изливаются из его души; там струны, там и смычок, там небесное дуновение и водит этим смычком. Человек, сознательно или бессознательно потерявший душу, теряет и себя, он уже не человек, а только подобие человека, как в человеке он был подобием Божиим, т. е. падает сразу на ступень, для которой потребовались большие тысячи лет. Без души за свои действия он отвечать не может, он расчеловечен, невменяем и готов на все.

Эти самопотерянность, самоотступничество и самообман (будто ничего плохого не происходит) при скоплении большой человеческой массы, всегда готовой к возгоранию прежде всего от затаенного недовольства каждого собой, от неминуемого саморазложения, – при скоплении большой человеческой массы почти естественно приводят к взрыву. Бессмысленно, как мы это постоянно делаем, обращаться в таких случаях к разуму. Безумие происходит не от недостатка разума, не оттого, что разум, как вождь или царь, «не в курсе», а от тирании вышедшего из-под контроля, переродившегося, злокачественно разбухшего «разума», того, что от него без души осталось.

Цивилизацию девятнадцатого века с ее свободами, законами, экономикой, финансами и политикой, с ее безнравственностью и обезбоженностью русская литература (громче всех – В. Розанов) назвала «кабаком». Постоянное пребывание в кабаке, где все подчинено «праву» кабака, даром не проходит. В девятнадцатом веке еще не был придуман всесветный рупор всесветного кабака – телевидение, литература не нанялась зазывалой в кабак, предлагая срамные картинки, не ударили по ушам и мозгам с неслыханным грохотом тысячи тысяч расплодившихся «биттлзов», этих громобоев «культуры», чьи руки и умы освободили от труда машины; тогда еще человечество не сковано было страхом от «мирного» и «военного» атома, «звезды» кино и телеслучек не избирались с восторгом в парламент, восьмилетние девочки еще не рожали и далеко оставалось до СПИДа, порождения кабака и одновременно справедливого возмездия за кабак, плода какой-то особенно отвратительной любви, которую, должно быть, не стерпел даже сам дьявол. Тогда еще многого не было, да и «кабак» конца прошлого столетия с высоты сегодняшнего кабака кажется захолустным «монастырем», где не во всем придерживались общежительного устава. Но видна была, как говорится, «тенденция», взятое цивилизацией направление, которое и привело к настоящему, повальному, «вальпургиеву» кабаку и пошло дальше, в задние комнаты кабака, в кабак кабака, принявшись по образцу последнего устраивать мир.

К какому после этого обращаться разуму, к какому взывать милосердию?! Растлены и они, и совет, милость, какие могут быть ими даны, будут жестом случайного умиленного настроения насильника, на минуту осознавшего себя жертвой. Общественный разум, понятие само по себе безадресное, стал еще и понятием узаконенной «свободами» жестокости, и измениться к лучшему в условиях кабака он не может, а будет падать все ниже и ниже.

И где же, в чем же спасение, есть ли оно? Этот вопрос и звучит беспомощно – как из пустыни, из ничто, из обезжизненного пространства, куда, словно в могилу, опадают неоплодотворенные завязи людских дел и мыслей. Спасение негде больше искать, как в человеке. Это ненадежное место, но другого и вовсе нет. Оно может быть только в том человеке, который этимологически выпадает из своего имени, ибо не в нем чело и дух нашего прыткого века. Образ и дух времени, как это ни прискорбно, – в рабе нечеловечьего, в человекоотступнике, в сплотившихся в «передовом человечестве» шулерах, ведущих кругосветную подложную игру с небывалыми ставками.

Это – человек в принятой сегодня норме, в праве, в обыкновении. Несть ему числа. Но не по числу, не по множеству дается суть, из которой выписывается имя, и согласиться и попустить, чтобы человекоподобные присвоили и унесли с собой звание человека, сложенное из Божественного замысла, значит все предать, все отдать – и прошлое, и будущее – и окончательно поклониться… Нет, тот, в меньшинстве, в загоне, в насмешке и нищете, сердце которого перегоняет кровь нерастанно с вечными заповедями; тот, кто уцепился и не дается, у кого не загасли благородные цели и светлые идеалы, кто живет не «самозахватной», не выдернутой из общей почвы жизнью, а жизнью подхватывающейся, имеющей «строительное» продолжение; тот, тело которого в душе, как в чистоте и ограде, – тот и только тот сущий человек, ему принесены были дары и испытания. Пусть нечистый своему излюдевшему подданству вытягивает имя из собственного словаря, мы останемся человеками.

Человек к человеку, друг друга замечая, понимая, друг другом прирастая, общностью облегчая мучения… С неколебимостью первых христиан, которые поверили в Спасителя, верящих в Воскресение Человека, готовых во имя его на гонения и проклятия, на любые претерпения, от жертвы к жертве укрепляющихся духом, усиливающихся подвигом стояния… как первые христиане. И так, с муками, стонами и надеждой до тех пор, пока новый император Константин в своем отечестве не возрадуется спасенному человеку и дело спасения не объявит государственной религией.

Есть ли на это полная надежда? Как знать!.. Ответ в нас, в нашем образе жизни. Но если б и не было, если не дождаться никогда чаемого воскресенья, – все равно: жизнь прожить в укрепи, не согласиться на прах животный, остаться человеком и оставить после себя себя человеком – что может быть ободрительней при сходе в залу суда?!»[66]

Итак, русские философы, психологи, педагоги, писатели, художники рассматривали проблему народа и человека с точки зрения целостности его духовно-нравственных качеств. Человек не может выступать в качестве средства для достижения каких бы то ни было целей. Человек сам по себе и смысл, и цель, самоцель. Человек рождается для того, чтобы быть счастливым.

Что это означает для образования? Система образования выстраивается на основе философии образования, центральной темой которой является тема человека и народа. В данном контексте философия человека, антропология есть основа гуманистического направления образования. Философия народа, его характеристические черты определяют национальное содержание и характер образования. Вот почему, наверное, В. В. Розанов предупреждал нас о том, что образование «в правильных своих формах есть высший для человека дар его истории, но дар могущий и стать в своей неправильности истинным его несчастьем». Несчастье наступает тогда, когда образование становится антигуманным, забывая о человеке и его духовной целостности; когда образование становится безнациональным.

Для педагогики так понимаемая философия образования означает только одно: человек не может быть лишь объектом или средством педагогического действа, он, прежде всего, – субъект, себя творящий. Цель образования – внутреннее созревание, духовно-нравственное становление человека или, как говорил Ф. М. Достоевский, «избегнуть участи тех, которые всю жизнь прожили, а себя не нашли».

Тема идеала и его достижения

Тема идеала русского человека и возможности его достижения в реальной жизни рождалась из понимания предназначения нации. По мнению В. С. Соловьева, главная функция любой нации состоит в том, что ни один народ не может жить в себе и для себя, ибо жизнь народа представляет лишь определенное участие в общей жизни человечества. Перечисляя противоположные свойства в русском народе, Н. А. Бердяев выделяет всечеловечность.

Отсюда постоянство темы идеала в трудах отечественных любомудров, стремление к правде, свободе, красоте, что принимало религиозно-мифологическую окраску, когда желание построения рая на земле оказывалось важнее повседневной (и часто трудной) жизнедеятельности.

Многие современные авторы справедливо отмечают, что идея построения коммунизма в России имела скорее мифологическую направленность, рождающуюся из понимания особой исторической миссии России и из представлений о возможностях устроения рая на земле.

Давно замечено, что в отличие от мыслителей Запада (которые усердно размышляли о правах и обязанностях граждан своих стран) в трудах российских любомудров преобладала тема нравственного идеала. Отношения в российском обществе преимущественно строились не столько на правовых (внешних) обстоятельствах, сколько на нравственных, духовных (внутренне присущих человеку) основаниях.

Вот почему в России всегда уделялось огромное внимание идее любви. Любовь к Богу, любовь к старшим, любовь к людям, любовь к Отечеству – вот что проповедовалось в повседневной жизни.

Однако надо признать, что тема идеала, являясь сильнейшим свойством русского народа, оставалась как бы до конца не осознанной и не востребованной. Русские мыслители XIX в., размышляя о судьбе и призвании России, постоянно указывали, что эта потенциальность, невыраженность, неактуализированность сил русского народа и есть залог его великого будущего.

Что такое идеал и другие слова, от него происходящие? Вот как объясняет их В. И. Даль:

«Идеал, мысленный образец совершенства чего-либо, в каком-либо роде; первообраз, прообраз, началообраз; представитель; образец-мечта.

Идеаловый, к идеалу относящийся.

Идеальный, воображаемый, думный, мысленный; первообразный, прообразный или началообразный.

Идеальность противоположна реальности, мыслимый первообраз насущному.

Идеалист, тип, умствователь, кто увлекается несбыточными на деле выдумками; мечтатель, мнитель.

Идея, понятие о вещи; умопонятие, представление, воображение предмета; умственное изображение.

Идеализм, философия, основанная не на явлениях вещественного мира, а духовного или умственного.

Идеология, мыслесловие, часть метафизики или психологии, рассуждающая о мышлении и мысли».

Философский энциклопедический словарь (М., 1997) дает свое толкование идеала, идеализма, идеальности: «Идеал – образец, прообраз, понятие совершенства, высшая цель стремлений; идеализировать – значит мысленно освобождать несовершенную действительность от ее несовершенства, уподоблять ее идеалу, формировать нечто сообразно идее, как это делают поэты и художники. Идеалы, живые и действенные высокие представления и цели, могут приобретать большую практическую силу; по Канту, они дают необходимую образцовую правильную меру разуму, который нуждается в понятии того, что в своем роде является полностью совершенным, чтобы согласно этому оценивать и измерять степень и недостаток совершенства. „Мы знаем, что идеалы не могут существовать в действительном мире; мы лишь утверждаем, что по ним должно судить о действительности и последняя изменяется теми, которые чувствуют в себе силы для этого“ (Фихте). Идеальный – образцовый, совершенный, соответствующий идеалу или стремящийся к нему; а также идеальный, существующий лишь как идея, не реальный, не действительный, идеальное бытие.

Идеализм – в широком смысле слова всякое мировоззрение или образ жизни, определяемые подлинными идеалами и их практическими следствиями, особенно в виде неэгоистических, самоотверженных поступков (практический идеал); противоположность – материализм. В метафизическом смысле идеализм – это воззрение, определяющее объективно действительное как идею, дух, разум, рассматривающее даже материю как форму проявления духа, причем склоняющееся больше или на сторону идеи – объективный идеализм (Платон, Шеллинг, Гегель), или на сторону разума – субъективный идеализм (Декарт, Мальбранш, Фихте). В теоретико-познавательном смысле идеализм – это точка зрения, рассматривающая вещи как комплексы представлений, признающая бытие лишь как осознанное бытие (сознание), которое тождественно процессу восприятия (Лейбниц, Беркли, Шопенгауэр); противоположность – реализм. „Магическим идеализмом“ называют картину мира: 1) романтизма, 2) первобытного человека, поскольку идея, представление мыслятся как чудодейственный фактор.

Идеальность – бытие как голая идея или представление, в противоположность реальности – бытию в объективной действительности».

Митрополит Иоанн связывает идеалы с историей нашего государства и традиционной культурой народа. Не разобравшись в том, каково действительное, непридуманное содержание тысячелетней русской истории, в том, чем была Русь в собственных глазах и пред «образом Божиим», – не устраним и нынешний пагубный разброд в среде русских патриотов.

Святоотеческая и религиозно-философская литература довольно подробно освещает проблему духовно-нравственного восхождения человека. В религиозной жизни ступени духовно-нравственного восхождения в христианской литературе часто обозначают словом «лествица». Классическим выразителем этого христианского образа-символа являлся средневековый богослов, византийский подвижник Иоанн Лествичник (ум. в 536 г.). Он развил и обосновал идею поэтапного духовного развития и нравственного совершенствования воспитания, прежде всего монаха-аскета. По его мнению, в целях духовного восхождения человеку необходимо сконцентрировать свою волю на любви к Богу, выбрать самому себе духовного отца-наставника, научиться «со смирением» овладеть техникой управления своими страстями. Главным условием такого восхождения, образования и нравственного совершенствования является внутреннее желание, мотивы, направленные по пути духовного совершенствования, «обожения». Иоанн Лествичник называет уже ставшие к времени его жизни традиционные средства этого восхождения – молитва и покаяние, которые очищают душу, просветляют и просвещают изнутри. Это святоотеческая «азбука» духовного восхождения.

На русской почве эта идея была осмыслена и развита преподобным Нилом Сорским (XV в.), учение которого вобрали и растворили в своих религиозно-философских построениях А. С. Хомяков, В. В. Зеньковский, С. Л. Франк, П. А. Флоренский, Г. В. Флоровский и др. Составленный Нилом Сорским «Устав о скитской жизни» дает нам полное представление о «лествице» духовного восхождения русских монахов, в главных чертах дошедшей до XX в. Основным методом духовно-нравственного воспитания он считал многократную молитву, соединяющую монаха-послушника с источником нравственного просвещения – богом. Молитва необходима, чтобы «блюсти сердце», и тот, кто овладел этим умением, взошел, по словам Нила Сорского, на первую ступень «лествицы» духовного совершенствования.

Вторая ступень восхождения – овладение умением управлять («умертвлять») своими страстями и заключается в многократных упражнениях, в духовной работе по очищению и возвышению души к источнику истины и любви – Богу. В основной перечень упражнений им включалось: чтение духовных книг, рукоделие, пение псалмов, служение (занятия из послушания), всенощное стояние и т. д.

Третья ступень – овладение искусством «ум блюсти в сердце», что достигалось средствами непрерывной безмолвной молитвы, рассматриваемой как «умное делание» (исихия). Послушник должен был уметь соединить умственную образованность с духовно-нравственной воспитанностью («собрать ум в сердце»). Эта третья ступень Нилом Сорским называлась «высшим чином делания духовного». Далее – на вершине «лествицы» – достижение благодати Святого Духа, того совершенного состояния, которое достигали лишь величайшие христианские подвижники. Это – «горняя» высота духовного восхождения по христианским воззрениям.

На каждой ступени духовного восхождения воспитанник должен вести борьбу с главными страстными помыслами. Средства этой борьбы различаются по мере и степени нравственного совершенства. Нил Сорский называет восемь «страстных помыслов»: 1) чревообъединение; 2) блуд; 3) сребролюбие; 4) гнев; 5) печаль; 6) уныние; 7) тщеславие; 8) гордость. Лишь преодоление их позволяет идти по пути духовного совершенствования. Первые две страсти – телесные, последующие – душевные. Для телесных страстей Нилом Сорским предлагался контроль за мерой пищи, временем пищи, соблюдение постов, подчинение тела духу. Для искоренения душевных страстей предлагалось оживить в себе «образ Божий» и собственное обещание пребывать в целомудрии и чистоте, размышлять о себе самом, о том образе и звании, в каком находишься, призывать в молитвах на помощь тех знаменитых святых и подвижников, которые поднялись на вершину духовной «лествицы», не желать никаких стяжений (вещей, богатств и пр.), не гневаться и не творить зла ближнему, изгонять из сердца скорбь молитвой, чтением, общением и беседами с людьми духовной жизни; самый серьезный духовный акт подвижника – преодоление уныния. В традициях святоотеческого предания Нил Сорский учил, что благодушное перенесение скорбей возводит к высшему совершенству, что постоянные аскетические упражнения снимают негативные воздействия на душу лести, похвалы, чествования и пр., учат ставить себя ниже всех, любить молчание, не выставлять себя, быть в трудах, бороться с собственным высокосердием, кичливостью и т. п.

В русских православных монастырях послушники следовали правилам духовного совершенствования, поднимаясь по ступеням этой «лествицы». Пример их жизни был перед глазами простых русских людей не одно столетие. Идея духовно-нравственного совершенствования глубоко проникла в жизнь русского крестьянства и укоренилась в ней. Этот факт отмечен был славянофилами и такими художниками слова, как Гоголь, Толстой, Лесков, и религиозными философами XIX-ХХ вв. Е. Трубецким, Н. Лосским, Н. Бердяевым и др. Православное учение выковывало целостный характер народной морали.

Кратко остановимся на особенностях понимания христианской морали в различных вероисповеданиях (конфессиях). В католицизме источник поврежденности нравственности усматривается в теле. В протестантизме считается, что с грехопадения Адама и Евы «образ Божий» в человеке утерян. Православие не видит в теле источника нашей моральной слабости и отвергает мысль о потере человеком «образа Божия». Связь нравственного воспитания с физическим основана на восточно-христианском учении о теле как о храме, жилище духа. Тело подчинено духу – значит и физическое воспитание должно быть подчинено духовному. Именно в ходе духовно-нравственного восхождения человека обретается им качество «воздержания» в удовлетворении телесных потребностей.

Через непрерывный духовный труд, внутреннюю нравственную работу по «очищению сердца» и, как любил говорить преподобный Серафим Саровский (1759–1831), по «стяжанию святого Духа», – человек просветляется, просвещается и нравственно преображается. Восхождение по ступеням духовного совершенствования, как считают православные христиане, в конечном счете ведет к «обожению». Итак, суть системы христианской морали – в свободном следовании человеком евангельским заветом по пути, указанному Христом[67].

Ценностные ориентиры, или идеалы, человека можно, с известной долей условности, выстроить в три своеобразных ряда. В первый входят идеалы, связанные с личной жизнью: семья, дом, счастье, благополучие, карьера. Второй составляют идеалы общественные: нация, государство, определенный социальный строй. И, наконец, идеалы, которые принято называть высшими. Человеческое сознание связывает их происхождение с Божественной силой, что конкретизируется в ряд понятий нравственного характера, которые символизируют собой духовное совершенство каждого индивида, народа, человеческого общества в целом. Образно эти понятия можно назвать Добро, Красота, Любовь, установка на которые пронизывает собой всю многовековую историю отечественного любомудрия.

Значимость нравственных идеалов изучалась в разное время многими исследователями. В 1996 г. вышла в свет монография А. В. Кирьяковой «Теория ориентации личности в мире ценностей» (Оренбург, 1996). По мнению автора, «нравственный идеал выполняет роль высшей духовной ценности, следовательно, он выступает в роли объективного критерия оценки (входит компонентом оценочной деятельности в качестве сопоставления идеала и реальных людей, идеала и образа «Я»), обусловливает выбор партнера для общения, референтной группы, лидера, определяет цель саморазвития.

Отражение мира в науке всегда осуществляется в соответствии с исторически складывающимися идеалами и нормами исследовательской деятельности. Выделяются три основные группы идеалов: 1) идеалы объяснения и описания; 2) идеалы доказательности и обоснования знаний; 3) идеалы строения (организации) знаний. Эти идеалы меняются от эпохи к эпохе. Идеал изложения знаний как набора рецептов решения задач, принятый в математике Дальнего Востока, в греческой математике, был заменен идеалом организации знаний как дедуктивно развертываемой системы, в которой из исходных посылок – аксиом – выводятся следствия (воплощением и наиболее яркой реализацией этого идеала была первая теоретическая система в истории науки – евклидова геометрия). Такого рода идеалы близки к философским, вернее, к идеалам научной философии, опирающейся на данные частных наук. И все же они остаются в пределах частнонаучного знания, выступая идеалами тех или иных сфер научного познания – естественнонаучного, общественно-научного или гуманитарного. Что касается философии, то она включает в свою систему понятие «истина», равнозначное для всех сфер познавательной деятельности человека, в том числе для обыденного, повседневного познания. Разрабатывая понятие истины, философия тем самым обосновывает гносеологический идеал, в качестве которого и выступает истина. К истине как цели и стремится познание, прежде всего научное познание.

Аналогичным образом обстоит дело и с понятиями «добро», «справедливость», «красота», в соответствии с ними находятся нравственные, социальные, эстетические идеалы. Все они являются соответственно мировоззренческими идеалами. Они входят как ценность и в общественное сознание (философское и религиозное мировоззрение), и в групповое (натуралистическое), и в индивидуальное (повседневное, обыденное мировоззрение).

По-видимому, можно считать некоторые идеалы относительными в своей мировоззренческой значимости. Так, для индивидуального мировоззрения в качестве идеалов выступают идеалы семьи, супруга (или супруги), родителей, детей, трудовой деятельности, индивидуального образа жизни.

В идеалах синтезируются осмысленные личностью ведущие ценности прошлых поколений, ее оценка настоящего и представления о будущем. Особенностью идеалов является их большая индивидуализированность по сравнению с другими формами ценностей. Нравственные нормы, принципы личности представляют собой в той или иной степени усвоенные ею сформулированные общественные требования – в должной морали. Поэтому они по форме и содержанию «присваиваются» личностью уже готовыми. Идеалы же, особенно идеалы-цели, личность всегда «формулирует» сама, опираясь, конечно, на ценности системы общества. Исходя из этих общих положений, можно выделить основные функции и роль идеала в духовном мире личности.

Поскольку идеал есть представление о совершенном образце, о желаемом, то он теснейшим образом связан с целями, которые ставит человек перед собой. Идеал является тем ориентиром, который и определяет направленность целей. В этом смысле он представляет собой проекцию настоящего на будущее и, наоборот, перенос будущего в настоящее.

С другой стороны, идеал, как в той или иной степени сформированное личностью понятие совершенного, выступает в качестве критерия для оценки существующей действительности. И в данном случае он – проекция будущего на настоящее.

В идеале бытие «включается» освобожденным от своих негативных сторон, в нем воплощается стремление человека к преодолению противоречий между должным в его понимании и сущим, к гармонии внешнего мира и внутренних своих устремлений. Важной особенностью нравственного идеала является то, что он, будучи высшей по степени обобщенности ценностью, предопределяет выбор практически всех других ценностей личности. В этом смысле нравственный идеал определяет общую идейно-ценностную направленность сознания и поведения человека, как бы цементирует его целостность.

«Идеал» тесно связан с «идеальным». Идеальное неотрывно от целеполагания и деятельности, направленной на осуществление цели. Идеальное как форма человеческой деятельности и существует только в деятельности, а не в ее результатах, ибо деятельность и есть это постоянное, длящееся «отрицание» наличных, чувственно воспринимаемых форм вещей, их изменение, их «снятие» в новых формах, протекающее по всеобщим закономерностям, выраженным в идеальных формах. Когда предмет создан, потребность общества в нем удовлетворена, а деятельность угасла в ее продукте, – умерло и самое идеальное.

Идеал – идеальное – идея – это необходимые категории ориентации, в изучении проблем которой неизбежно встает вопрос о том, как происходит приобщение человека к идеальному, идеям, как, формируясь, ценностное отношение преобразуется в ориентир, ориентацию на привлекательную цель, идею, идеал. Как идеальное приобретает новую побудительную функцию?

Весь комплекс проблем этого сложного пути представлен в научном направлении, плодотворно разрабатываемом в исследованиях Т. К. Ахаян и ее научной школы. Исследование Т. К. Ахаян, посвященное процессу формирования убеждений школьников в общественно-трудовой деятельности, предлагает концептуальный подход к изучению проблемы присвоения личностью знаний, синтезированных в мировоззренческой идее. В адекватной идее деятельности прослеживаются этапы функционального обогащения знаний, приобретения знаниями побуждающей силы мотива, возникновения на основе знаний нравственных убеждений.

Разработка этой концепции подводит к чрезвычайно важному выводу о том, что при всей непохожести и оригинальности подходов к способам организации различных видов деятельности есть главное условие – деятельность должна выступать как явление, значимое для ее субъектов. А предметом заботы воспитателя является актуализация мотивов и обогащение смыслообразующих мотивов деятельности.

Внутреннее принятие личностью целей деятельности – формирование мотива, адекватного смыслу деятельности, – есть момент возвышения личности от потребностей, мотивов, часто побочных, не отражающих сути деятельности, к сущностному смыслу, – цели деятельности. Подобное возвышение, как показывают исследования, возможно лишь в условиях субъективной позиции личности в деятельности и личностного отношения к идее и знаниям. Следовательно, есть закономерная взаимосвязь: деятельность должна стать значимой, тогда она воспитывает, обеспечивает восхождение личности к ценностям, закодированной в ее цели. И наоборот, для того чтобы деятельность стала значимой, в нее должно быть заложено ценностное отношение личности к предмету, характеру деятельности, к идее, знаниям, воплощенным в деятельности, только при этом условии личность станет субъектом и деятельности, и адекватным ей знаниям.

Субъектной позиции личности в целеполагании посвящены исследования 3. И. Васильевой и ее научной школы, которые способствовали развитию понимания готовности учителя к организации учебно-воспитательного процесса, заключающегося в проникновении в глубинные закономерности перевода целей воспитания в цели личности, оценки – в самооценку, деятельности – в ориентацию, информации, знаний – в убеждения.

Предложив в качестве основания для классификации методов воспитания принцип перевода объективно значимого в субъективное, 3. И. Васильева открыла возможность поэтапного процессуального характера взаимодействия педагога и школьника в воспитании, заключающегося в целеполагании, информировании, коммуникации, ориентации и оценивании.

Тема диалогизма

Эта тема связана со всеми предыдущими. Диалогизм берет начало у Сократа, мастерски владевшего методом диалогового познания, и развивает его идею о недостаточности одного сознания для достижения истины, для творческого состояния человека.

Судьба самой России диалогична. Диалогизм русского бытия отмечали многие отечественные мыслители, противоречия русского бытия всегда находили отражение в русской литературе и русской философской мысли.

Диалог как форма и способ взаимоотношения между двумя и более субъектами сознания может быть эффективным при условии начального признания ценности, самоценности всех участвующих в диалоге. В сегодняшних условиях особенно актуально утверждение: никто не вправе претендовать на владение всегдашним истинным знанием, все участвуют в диалоговом режиме социальных отношений. По мнению Н. С. Розова, «полисубъектность социальных решений есть одно из главных следствий демократизации международной и внутриполитической жизни современных обществ. Рост полисубъектности означает демонополизацию власти, поэтому данный процесс испытывает и будет испытывать серьезные трудности, создаваемые группами, владеющими этой монополией. Рост полисубъектности и указанные трудности в большей или меньшей мере касаются всех сфер социальной значимости, интеллекта, образования, творчества, способности самостоятельно принимать решения. Для строительства египетских пирамид или ручного рытья каналов от подавляющего большинства участников работы требовались только физическая выносливость и послушание. Монополия власти здесь была осуществимой, технологически оправданной, возможно, даже экономной и эффективной. Ситуация имеет совсем другой характер, когда при осуществлении крупного социального проекта люди работают с помощью сети компьютеров и банков знаний, с помощью сложнейших технических систем, с помощью разнообразных систем управленческих структур и глубоких экономических механизмов. Для такого контингента естественна и неотторжима высокая социальная активность, стремление оказывать влияние на социальные решения»[68].

В. М. Розин, размышляя о философии образования XXI в., соглашается с М. Бахтиным в том, что культура лежит на границах. «Это может означать, что внутри себя культура не осознается, лишь при взаимодействии, диалоге разных культур становятся видимыми и понятными принципы и особенности каждой отдельной культуры. Понимание чужой, а следовательно, и своей культуры – это активное отношение, а не только манифестирование и артикулирование своей культурной позиции и ценностей, но в не меньшей степени – высвобождение и создание условий для иной культурной позиции и ценностей. Для нашей темы это означает, что образованный человек является культурным и в том смысле, что он понимает и принимает иные культурные позиции и ценности, умеет пойти на диалог и компромисс, осознает ценность не только собственной независимости, но и чужой»[69].

Поиски ценностного обоснования гуманитарного образования в современном мире позволили сформулировать идеи, которые развиваются в концепции школы диалога культур под руководством B. С. Библера. Современные ученые стремятся по-новому понять сам смысл образования, в центре которого должно стать образование «человека национальной культуры», способного включаться в наличные формы деятельности и мышления, вступать в диалог с целью поиска различных культурных смыслов. Такое понимание требует изменения идеологии содержания образования, форм организации учебного процесса и методов преподавания. Основаниями для процесса образования человека являются философские, социально-этические, ценностные идеи, определенные антропологические и психолого-педагогические модели, гипотезы и концепции.

Что по этому поводу пишет В. С. Библер? В начале статьи он замечает, что в массовом сознании, но также в сознании научном, закрепилось понятие культуры как своеобразная целостность произведений искусства, философии, теории, нравственных поступков и, в каком-то смысле, явлений религии. Однако в XX в. в реальном бытии и осознании этого фундаментального понятия происходит странный сдвиг, даже преображение. Библер называет три признака такого сдвига, смещения.

Первый. В XX в. происходит отделение понятия культуры (как целого) от тех понятий, которые издавна совпадали с определениями культуры или «культурности», перечислялись через запятую, понимались почти как синонимы. Возникает какая-то пропасть между феноменами культуры и феноменами образования, просвещения, цивилизации.

«Человек образованный» или «человек просвещенный» – теперь понимаются не только как отличные друг от друга, но еще более отличные от определения «человек культурный». Как-то все по-разному идет и складывается в процессах образования и в процессах культуры.

Второй. Общение людей «по поводу» произведений культуры, какие-то собственно внутрикультурные формы деятельности и мышления начинают удивительно расширяться и углубляться, захватывать иные, центральные, феномены в духовной и общественной жизни. То, что мы понимали обычно под «культурой», перестает вмещаться в сферу так называемой «надстройки», теряет свою маргинальность, сдвигается в самый эпицентр современного человеческого бытия. Этот сдвиг с меньшей или большей силой входит в наше сознание, но, если вдуматься, процесс этот всеобщ для всех слоев современного общества: анологичные процессы происходят в Европе, Азии, Америке, Африке. Неудержимое стремление культуры в эпицентр нашей жизни и одновременно упорное, дикое или цивилизованное сопротивление таким странным «претензиям» культуры тревожат наше сознание – бытовое и научное.

Третий. В XX в. культуры Европы, Азии, Америки втягиваются в одно временное и духовное «пространство», странно и мучительно сопрягаются друг с другом, исключают и предполагают друг друга, «толпятся» в одном и том же сознании; их никак не удается расположить по «восходящей» линии («выше – ниже, лучше – хуже»). Одновременность различных культур бьет в глаза и умы, оказывается реальным феноменом повседневного бытия современного человека. При этом как-то странно совмещаются исторические, этнографические, археологические, искусствоведческие, семиотические формы понимания и определения того, «что есть культура», что означает совмещение понимания культуры как средоточия духовной деятельности человека и понимания культуры как некоего среза целостной и, может быть, в первую очередь материальной, вещной его деятельности.

Феномены радикальных смещений и сдвигов в культуре накануне XXI в. позволяют Библеру развить реально, исторически и логически осмысленное, всеобщее определение культуры.

1. В отделении от идеи «образования» и от идеи «цивилизации» идея культуры осознается сегодня в интегральном противопоставлении.

«В истории человеческого духа и вообще в истории человеческих свершений существуют два типа, две формы „исторической наследственности“. Одна форма укладывается в схематизм восхождения по лестнице „прогресса“ или, даже мягче, развития. Так, в образовании, в движении по схематизму науки (но науки, понятой не как один из феноменов целостной культуры, а как единственно всеобщее, всеохватывающее определение деятельности нашего ума) каждая следующая ступень выше предыдущей, вбирает ее в себя, развивает все положительное, что было достигнуто на той ступеньке, которую уже прошел наш ум (все глубже проникая в единственную истину), наши ноги и руки (создавая все более совершенные орудия труда), наше социальное общение (восходя ко все более и более „настоящей формации“, оставляя внизу до- и предысторическое бытие человека). В этом восхождении все предшествующее: знания, старые орудия труда, пережившие себя „формации“… конечно, не исчезают „в никуда“, они „уплотняются“, „снимаются“, перестраиваются, теряют свое собственное бытие в знании и умении, высшем, более истинном, более систематизированном и т. д. Образованный человек – это тот, кто сумел „перемотать“ в свой ум и в свое умение все то, что достигнуто на „пройденных ступенях“, причем „перемотал“ в единственно возможном (иначе всего не освоить!) виде: в той самой уплотненности, снятости, упрощенности, что лучше всего реализуется в „последнем слове“ Учебника. В самом деле, какой чудак будет изучать механику по трудам Галилея или Ньютона, математику – по „началам“ Эвклида, даже квантовую механику – по работам Бора или Гейзенберга (а не по современным толковым учебникам или – сделаем уступку – по самым последним научным трудам)»[70].

Культура же, по утверждению Библера, строится и «развивается» совсем по другому, по противоположному схематизму.

На примере искусства он убедительно доказывает, что в культуре действует схематизм драматического произведения.

«Такой схематизм художественной наследственности всегда сохраняет свои основные особенности, и схематизм этот коренным образом отличается от схематизма „образования“, „цивилизации“, формационного развития, как бы их ни понимать.

Обобщим все сказанное об искусстве:

а) история сохраняет и воспроизводит здесь „персонажность“ слагающихся феноменов;

б) увеличение числа „персонажей“ осуществляется вне процедуры снятия и восхождения, но в схематизме одновременности, взаиморазвития, уплотнения каждой художественной монады;

в) обратимость „корней и кроны“, „до…“ и „после…“ означает в искусстве особый тип целостности, „системности“ искусства как полифонического драматического феномена.

И еще один момент, не прямо вытекающий из представленной театральной схемы, но органично с ней связанный. Мой исходный образ предполагает еще одно (?) действующее лицо, точнее, некое „многоместное множество“ действующих лиц. Это – зритель, слушатель художественного произведения. В театральном действе соучастие этого „действующего лица“ особенно наглядно, но это активное творческое бытие не менее необходимо, насущно, органично для любого произведения любой формы искусства. Если история искусства – это драма со все большим числом действующих и взаимодействующих лиц, если все эти лица (авторы, стили, художественные эпохи) действительно и действенно одновременны, действительно и напряженно сопрягают время прошлое (во всей его самобытийности) и время настоящее в средоточии этого мгновения, то все это осуществляется как раз в общении „сцены и зрительного зала“ или автора поэмы и ее далекого – сквозь века – молчаливого читателя, культуры и того, кто ее (со стороны) воспринимает…»[71]

По мнению Библера, именно в XX в. с особой силой обнаруживается, что такой схематизм истории искусств есть лишь особый и особенно наглядный случай некоего всеобщего феномена – бытия в культуре; тот же феномен, что и в искусстве, действует в философии. Аристотель существует и взаиморазвивается в одном (?) диалогическом (?) культурном пространстве с Платоном, Проклом, Фомой Аквинским, Николаем Кузанским, Кантом, Гегелем, Хайдеггером, Бердяевым.

«Это опять-таки драма со все большим числом действующих лиц, и бесконечная уникальность каждого философа раскрывается и имеет философский смысл только в одновременности и во взаимополагании философских систем, идей, откровений. Говоря более крупными блоками, философия живет в сопряжении и одновременном взаимопоражении разных форм бесконечно-возможного бытия и разных форм его понимания»[72].

Далее В. С. Библер приходит к фундаментальному выводу: «Сознание, пробужденное XX веком, замечает, что в том же едином ключе и, скажу определеннее, – в ключе культуры необходимо сейчас понимать и развитие самой науки, еще недавно породившей схему „восходящего развития“, „уплотнения“ знаний и т. д. „Принцип соответствия“, идея „предельного“ перехода, соотношение дополнительностей, парадоксы теории множеств в математике, вообще парадоксы обоснования начал математики – все это заставляет утверждать: наука также может и должна быть понята и развиваема как феномен культуры, то есть (теперь отважимся сказать: „то есть…“) как взаимопереход, одновременность, разноосмысленность различных научных парадигм, как форма общения античных, средневековых, нововременных форм ответа на вопрос: „Что есть „элементарность“, „число“, „множество“ и т. д.?“ Снова тот же культурологический парадокс: не обобщение, но общение различных форм понимания – вот формула движения к всеобщности в современных позитивных науках»[73].

Библер обращает наше внимание на два таких сопряжения.

«Так, все названные феномены культуры – искусство, философия, нравственность… имеют действительно культурный смысл не перечислительно, но конструктивно, в Органоне данной культуры. Внутри каждой культуры искусство, философия, нравственность, теория также приобретают свою особую „персонажностъ“, персонализируются в общении друг с другом, на грани этих различных форм бытия в культуре. Здесь действующие лица – Поэт, Философ, Герой, Теоретик, постоянно погружающие в себя свой внешний диалог. Между этими действующими лицами складывается своя трагедия, со своим единством места, времени, действия. Платон современен Канту и может быть его Собеседником (в культуре) лишь тогда, когда Платон понят в своем внутреннем общении с Софоклом и Эвклидом; Кант – в общении с Галилеем и Достоевским.

Но если так, то угадывается еще один, возможно, конечный или изначальный трагедийный строй.

Эта культура способна жить и развиваться (как культура) только на грани культур, в одновременности, в диалоге с другими целостными, замкнутыми „на себя“, на выход за свои пределы, культурами. В таком конечном (или изначальном) счете действующими лицами оказываются отдельные культуры, актуализированные в ответ на вопрос другой культуры, живущие только в вопрошаниях этой иной культуры. Только там, где есть эта изначальная трагедия трагедий, там есть культура, там оживают все вточенные, встроенные друг в друга трагедийные перипетии. Но совершается это общение (и взаимопорождение) культур только в контексте настоящего, то есть для нас, в культуре конца XX века.

Причем, вся данная культура (скажем, античности) должна быть понята как единое произведение, созданное и пересоздаваемое одним (воображаемым) автором, адресованное насущному и невозможному „читателю“, в канун века XXI»[74].

Первый феноменологический образ культуры, по Библеру, неявно перерастает в новый целостный образ, в новый круг представлений.

«Культура есть моя жизнь, мой духовный мир, отделенный от меня, транслированный в произведение (!) и могущий существовать (больше того, ориентированный на то, чтобы существовать) после моей физической смерти (соответственно после „физической смерти“ данной цивилизации, формации) в ином мире, в живой жизни людей последующих эпох и иных устремлений. Великий русский мыслитель М. М. Бахтин настаивал, что смысл любому нашему высказыванию всегда придает ясное понимание того, на какой вопрос, обращенный ко мне (явный или тайный), отвечает это высказывание, это утверждение. Так вот, культура не только понимается, но и возникает (как культура) в попытках ответить (и самому себе, своими деяниями и творениями) на вопрос о рукотворных формах „потустороннего бытия“, бытия в других мирах, в иных, отстраненных, заранее воображенных культурах. И здесь несущественно, что я в своем непосредственном бытии в культуре могу обращаться к моим непосредственным Собеседникам и Современникам. Существенно то, что и в этих, наиболее, кстати, напряженных, ситуациях я обращаюсь к своему Собеседнику так, чтобы он смог воспринять меня в моем произведении и тогда, когда я исчезну из его сиюминутного кругозора (выйду из комнаты, уеду в другой „полис“, уйду из жизни). Чтобы он воспринял меня как бы („как если бы…“) из другого, бесконечно отдаленного мира. Но сие означает также и особую обращенность культуры вовне, ее сквозную адресованность в иное (и вполне земное) бытие, означает острую необходимость быть навеки вне собственного бытия, быть в ином мире. В этом смысле культура – всегда некий корабль Одиссея, совершающий авантюрное плавание в иной культуре, оснащенный так, чтобы существовать вне своей территории, – у М. М. Бахтина: „Культура собственной территории не имеет“.

Но если уж вспомнились античные образы, скажу еще так: каждая культура есть некий „двуликий Янус“. Ее лицо столь же напряженно обращено к иной культуре, к своему бытию в иных мирах, сколь и внутрь, вглубь себя, в стремлении изменить и дополнить свое бытие (в этом смысл той „амбивалентности“, что присуща, по Бахтину, каждой целостной культуре).

Проецирование насущного Собеседника в ином мире (каждая культура – это возглас „SOS“, обращенный к другой культуре) предполагает, что этот мой Собеседник насущен мне больше, чем собственная жизнь. Вот та основа, на которой вырастают две дополнительные интуиции „бытия в культуре“»[75].

Смысл культуры в жизни каждого современного человека возможно, на взгляд Библера, понять в трех определениях.

«Первое определение культуры, почти тавтологическое, фокусирует тот образ культуры, что был намечен выше: культура есть форма одновременного бытия и общения людей различных – прошлых, настоящих и будущих – культур, форма диалога и взаимопорождения этих культур.

И несколько дополнений: время такого общения – настоящее; конкретная форма такого общения, такого события (и взаимопорождения) прошлых, настоящих и будущих культур – это форма (событие) произведения; произведение – форма общения индивидов в горизонте общения личностей; форма общения личностей как (потенциально) различных культур.

Второе определение культуры. Культура – это форма самодетерминации индивида в горизонте личности, форма самодетерминации нашей жизни, сознания, мышления: то есть культура – это форма свободного решения и перерешения своей судьбы в сознании ее исторической и всеобщей ответственности.

И, наконец, третье определение, третий смысл культуры. Этот смысл – «мир впервые…». Культура в своих произведениях позволяет нам, автору и читателю, как бы заново порождать мир, бытие предметов, людей, свое собственное бытие из плоскости полотна, хаоса, красок, ритмов стиха, философских начал, мгновений нравственного катарсиса. Вместе с тем в произведениях культуры этот впервые творимый мир с особой несомненностью воспринимается в его извечной, независимой от меня абсолютной самобытийности, только улавливаемой, трудно угадываемой, останавливаемой на моем полотне, в краске, в ритме, в мысли.

В культуре человек всегда подобен Богу – в афоризме Поля Валери: «Бог сотворил мир из ничего, но материал все время чувствуется». Вне этой трагедии и иронии культура невозможна; всякий разговор о культуре становится пустышкой и риторикой.

Но и ирония, и трагедия культуры, и три определения культуры, ее смысла в жизни человека, – все это сходится в фокусе произведения.

Произведение – вот ответ на вопрос: «Что значит быть в культуре, общаться в культуре, самодетерминировать свою судьбу в напряжениях культуры, порождать в культуре мир впервые?»

1. Произведение, в отличие от продукта (потребления), предназначенного, чтобы исчезнуть, или от орудия (труда), могущего работать в любых умелых руках, есть отстраненное от человека и воплощенное в плоть полотна, звуков, красок, камня собственное бытие человека, его определенность как этого единственного, неповторимого индивида.

2. Произведение всегда адресовано; точнее, в нем, в его плоти, адресовано мое – авторское – бытие. Произведение осуществляется – каждый раз заново – в общении «автор – читатель» (в самом широком смысле этих слов). Это – общение, воплощенное в «пло(т)скость» (плоть… плоскость…), предполагающее – вновь и вновь – воображаемого автора и воображаемого читателя.

3. В общении «на основе» произведения (когда его участники могут и, по сути дела, должны находиться на бесконечном во времени и пространстве расстоянии друг от друга) мир создается заново, впервые – из плоскости, почти небытия вещей, мыслей, чувств, из плоскости холста, хаоса красок, ритма звуков, слов, запечатленных на страницах книги. Произведение – это застывшая и чреватая форма начала бытия.

Но в ключе реального создания произведений возникает (решающая для XX века) форма понимания бытия, космоса, вещей, «как если бы…» они были произведением. Так складывается антология и философская логика культуры.

Теперь возможно вернуться к понятию культуры и к тем определениям культуры, что были поняты в основном тексте статьи. Понимание произведения как феномена культуры и понимание культуры как сферы произведений: два эти понимания «подпирают» и углубляют друг друга.

Бытие в культуре, общение в культуре есть общение и бытие на основе произведения, в идее произведения. (Но это краткое определение имеет смысл, лишь впитав в себя целостное определение культуры.)

Возвращаясь к самому началу этих размышлений, возможно сформулировать следующее предположение.

В XX веке культура (в тех ее определениях, что были осмыслены выше) смещается в эпицентр человеческого бытия. Это происходит во всех сферах нашей жизни:

– в производстве (научно-техническая революция замыкает на свободное время всю предметную деятельность человека, выявляет и делает непосредственно значимой всеобщую «самоустремленность» этой деятельности);

– в социальных феноменах (малые динамичные самодеятельные группы постепенно становятся основными ячейками человеческого общения);

– в общении различных культур (культуры Запада и Востока и далее – Античности, Средних веков, Нового времени… сходятся и впервые поражаются в точке своего начала);

– в предельных нравственных перипетиях (эти узлы завязываются в окопах мировых войн, на нарах концлагерей, в судорогах тоталитарного режима; везде индивид выталкивается из прочных ниш социальной, исторической, кастовой детерминации, везде он встает перед трагедией изначального нравственного выбора и решения).

Так нарастает всеобщий социум – социум культуры – особая, в чем-то близкая к полисной социальность, точнее, форма свободного общения людей в силовом поле культуры, диалога культур.

Возможно также предположить, что именно противостояние мегасоциума промышленной цивилизации (какую бы форму она ни принимала) и малых ядер социума культуры будет решающим событием начала XXI века.

«Возможно предположить…» Конечно, это звучит слабо, остается утешать себя только тем, что история вообще совершается в форме предположений, в форме перекрестка исторических судеб. Впрочем, это и есть форма культуры[76].

В начале нашего века М. М. Бахтин высказывался в том смысле, что человечество знает лишь один вид познавательного взаимодействия: научение знающим незнающего, т. е. взаимоотношения учителя и ученика, и, следовательно, только педагогический диалог. Абсолютно точное утверждение, имея ввиду диалогизм культуры – диалогизм философии – диалогизм образования; сущность педагогики – диалог, она (педагогика) обречена на диалог.

Уникальный факт: существовала педагогика советской России, позже – СССР и педагогика Российского Зарубежья; долгие годы XX в. между ними всегда был диалог, и он продолжается, точнее, уточняются сегодня «за» и «против». Обратимся к материалам Второй Всероссийской научной конференции «Образование и педагогическая мысль Российского Зарубежья 20-50-х годов XX в.», проходившей в Саранске 16–18 октября 1997 г.

Участники конференции пришли к выводу о том, что диалог при изучении педагогических явлений выступает в различных своих проявлениях. Прежде всего, диалог можно рассматривать как методологический подход, определяющий направленность, смысл наших исследований. Принцип диалога направляет нас, когда мы хотим понять своеобразие педагогики В. В. Зеньковского или С. И. Гессена, или других мыслителей Российского Зарубежья, в связи с тем, что наша педагогика по преимуществу остается в рамках материалистической или, по выражению Библера, «нововременной» парадигмы, стремясь все объяснить, логически связать. Христианская педагогика основана на вере, на принятии, например, постулатов о духе и духовности, изначально присущей человеку. Советская педагогика ставила жизненный путь человека в прямую зависимость от внешних обстоятельств, от социальных условий, христианская антропология утверждает его независимость от происходящего вовне. Нравственное воспитание в советской педагогике часто отождествлялось с духовным воспитанием и рассматривалось как рядоположенное с умственным, трудовым, физическим и др., в христианской педагогике духовное воспитание рассматривается как основная цель и задача, которой подчинены все другие – умственное, физическое и т. д.

Важным понятием в педагогике является понятие личности, но наполнение этого понятия не является однозначным. Так, личность и духовность, по В. В. Зеньковскому, – тождественные понятия. Человек и есть личность, потому что ему изначально присуща духовность. «Все в человеке потому и личностно, что все соотнесено к духовному началу, что человек всегда и во всем духовен. Эта духовность не «самосуща», она загадочно сочетается с ее тварностью, но все же она есть средоточие, живая сердцевина человека, истинный центр («реальное я»), основа индивидуальности человека, его ядро»[77]. Личность не формируется в процессе развития, а задается человеку как тема творческого раскрытия и осуществления его творческих талантов; это то, что придает каждому своеобразие. Такое содержание понятия «личность» требует от исследователя диалогичности, постоянного соотнесения с другими трактовками.

Педагогика Российского Зарубежья одной из своих основных задач ставила сохранение русской православной культуры в умах и душах подрастающего поколения, вынужденного жить в эмиграции в условиях «иной культуры».

Вот почему – центральная проблема педагогики Российского Зарубежья – духовное воспитание.

«Человек духовен и в грехе, и в добре, в истинном знании и в заблуждениях, в поклонении красоте и в чувственности, и то, что мы остаемся духовны всегда и во всем, означает такую нерасторжимость, единичность и неповторимость связи духовной стороны психофизической организации, что начало личности, будучи, как мы видели, по существу чисто духовным, пронизывает собой все в человеке»[78]. Этот внутренний диалогизм присущ человеку на протяжении всей его жизни, определяет путь личности.

Педагогика Российского Зарубежья не может не быть внутренне диалогичной, так как лежащая в ее основе христианская антропология содержит такие дихотомии, как жизнь – смерть, добро – зло, земное – вечное бытие и др.; кроме того, природа самого человека двуедина, включает в себя одновременно индивидуальное и социальное. На двойственную природу личности обратил внимание В. В. Зеньковский: «Личность двойственна в своем самопонимании, она двойственна в своей активности; она служит себе лишь постольку, поскольку служит социальной среде, она понимает себя постольку, поскольку понимает живую социальную среду»[79]. Успешное социальное взаимодействие ребенка с социальной средой возможно только на основе диалогических отношений с ней и зависит от богатства субъектного опыта; ошибочное понимание других людей очень часто приводит к конфликтам. Человек, проектируя свой социальный опыт на других, часто не понимает чужую духовную и душевную жизнь и не старается ее понять, но только понимание других, по мнению В. В. Зеньковского, ведет к самосознанию. На дуализм русской морали, содержащей одновременно темные и светлые стороны, указывает, как известно, и Н. А. Бердяев.

Таким образом, участники конференции пришли в выводу о том, что диалог выступает в качестве принципа воспитания. Диалогичность педагогики В. В. Зеньковский выразил так: «человек к человеку неравнодушен». «Эта элементарная социальная отзывчивость, этот простейший и основной социальный резонанс создает возможность (субъективную) социального общения, открывает в замкнутой системе индивидуальной психики «двери и окна» для проникновения в чужой социальный мир, для раскрытия своего мира»[80]. Следовательно, в основе социального взаимодействия лежит диалог личностей, стремящихся достичь состояния, соответствующего понятию «соборность». Это понятие, обозначающее системообразующее качество личности, является одним из основных в православной педагогике. Однако анализ соответствующей литературы показывает, что его толкование в педагогическом аспекте имеет различные смыслы у разных авторов. Если Н. А. Бердяев обозначает его двойным термином «коммюнотарность» и «соборность», определяя его как общинное «непосредственное отношение человека к человеку через Бога, как внутреннее начало жизни» и «как пребывание в любви церковного народа и Духа Святого»[81], то В. В. Зеньковский выделяет естественную, или «натуральную», соборность, которая обозначает «органический тип социальной связанности» (например, семья), и благодатную соборность как сочетание «человеческой стихии с божественной»[82]. Вместе с тем и Н. А. Бердяев, и В. В. Зеньковский считают «соборность» способом «преображения», единственной возможностью преодолеть постоянное противоречие между социальным и индивидуальным в человеке.

Еще один пример внутренней диалогичности педагогики, в основе которой лежит православная традиция, является дихотомия «добро – зло». По мнению В. В. Зеньковского, зло связано с духовной жизнью человека не менее, чем добро. Грех как проявление зла по своему духовному смыслу «есть болезнь духа и только через дух он сообщается и душе и телу»[83]. В связи с этим постулат о том, что греховное начало невыводимо ни из личного опыта ребенка, ни из его наследственности, очень важен для педагогики, он побуждает воспитателя направлять свое внимание не на поведение ребенка и даже не на его мотивы, а на состояние духовности, присущей ему. Вся духовность в человеке заполнена преодолением изначальной раздвоенности греха и образа Божиего. Вероятно, в православной педагогике вообще невозможны такие термины, как «бездуховный человек» или «бездуховная личность».

Третий вывод, к которому пришли участники конференции: в педагогике Российского Зарубежья диалог может рассматриваться и как прием воспитания и обучения, требующий от педагога особого отношения к ребенку. На пагубность навязывания своей точки зрения учителем указывают практически все мыслители и педагоги. Учитель должен раскрывать вместе с учеником смысл изучаемых понятий, по выражению С. И. Гессена, приводить их в «динамическое состояние»[84], чтобы у ребенка возникло личностное к ним отношение.

Общий вывод, попытка рассмотреть феномен педагогики Российского Зарубежья позволяет утверждать о том, что она представляет собой внутренне диалогичную систему. Диалог одновременно является методологическим подходом, принципом образования и приемом воспитания и обучения.

Как известно, в советские годы во многом исключался диалог ученых страны Советов с западными учеными. Время от времени появлялись отдельные ссылки на публикации западных авторов, и они, как правило, содержали исключительно критический характер, указания на их антисоветскую направленность.

А вместе с тем советская система образования и педагогика были объектом всестороннего изучения в рамках советологии, точнее, педагогической советологии как ее составной части. Представляется своевременным и необходимым пересмотреть отношение к советологии и советологам, которые профессионально в течение десятилетий осуществляли мониторинг советской системы образования: «Знакомство с педагогической советологией, – утверждал Н. А. Белканов, – дает возможность ввести в отечественный оборот целый пласт фундаментальных исследований с иными, чем это было в советской педагогической науке, трактовками явлений советской системы образования и педагогики»[85]. Н. А. Белканов убежден в том, что отечественным педагогам будет полезно знакомство с советологическими текстами и непосредственный диалог с теми, кто активно занимается исследованием нашей истории и культуры, нашего образования.

В последние годы знакомству с педагогической советологией мешают уже не идеологические барьеры и предубеждения в ее заведомо подрывном характере, как это было в советское время, но стремление уйти от «нежелательного», «неудобного» прошлого, а также представления о традиционной недоброжелательности Запада по отношению к России. Последнее оживляет сознание «презумпции одиночества» России, ее духовной несовместимости и антагонизма с Западом. Вновь обострилась проблема выбора пути, как это уже бывало с нашей страной в переломные моменты ее развития[86]. В свою очередь это актуализирует вопрос: способен ли Запад в принципе понимать Россию, а, стало быть, стоит ли прислушиваться к чужому мнению о нас, прежде всего недоброжелательному[87]? «В российской философской, общественно-политической, педагогической литературе все это суммируется в противоречиях между:

– стремлением к всеединству и констатацией онтологической несовместимости России и Запада;

– ориентирами современной России на интеграцию в европейское и мировое образовательное пространство как объективной необходимости, своего рода императива и подчеркиванием коренных отличий российского и мирового, точнее западного, пути развития;

– признанием западной науки, прежде всего ее рациональности, и иррациональным отрицанием возможности Запада познавать Россию, в том числе в сфере образования, особенно национальных основ;

– осознанием целостности мирового педагогического процесса и рецидивами изоляционистского педагогического сознания.

Парадокс в том, что особенное, присущее только России, ее культуре, в том числе и педагогической, мы не можем выявить без обращения к мировому контексту: уникальность, как известно, в принципе непознаваема вне сравнений, вне диалога»[88].

Раннесоветский период, судя по представленной диссертации, оценивался исследователями Запада как рубежное событие не только российского, но и мирового масштаба, как своего рода исторический эталон для предыдущего и последующего развития образования и педагогики. Утверждение, сформулированное западными исследователями, является весьма примечательным, ибо России, подписавшей Болонскую декларацию (декларацией обусловливается проведение до 2010 г. преобразования в национальных системах высшего образования) предстоят серьезные диалоги как в сфере непосредственной образовательной, так и в обществе, а также на международном уровне.

Многие современные психологи и педагоги считают, что диалогический подход – воплощение субъект-субъектной (полисубъектной) формы взаимодействия, основывающейся на равенстве позиций партнеров по общению, принятии другого «Я» как ценности, и выступает в качестве основания для общего и профессионального образования.

В ряде исследований (например, Е. Н. Шиянова и И. Б. Котовой) выявлены отличительные особенности диалогического общения в контексте его развивающих особенностей[89]:

– равенство позиций обучаемого и обучающегося, при котором осуществляется взаимное воздействие друг на друга, формируется способность встать на позицию другого;

– отсутствие оценок, полное принятие обучаемого таким, какой он есть, уважение и доверие к нему;

– формирование у обучаемого и обучающегося сходных установок относительно одной и той же ситуации, позволяющих развивать механизм идентификации;

– особая эмоциональная окраска общения, искренность и естественность проявления эмоций, взаимное проникновение в мир чувств и переживаний друг друга, способствующих возникновению синтонности и развитию эмпатийных переживаний (сочувствие, содействие, соучастие);

– способность участников общения видеть, понимать и активно использовать широкий спектр коммуникативных средств, включая невербальные.

По мнению Е. Н. Шиянова и И. Б. Котовой, результатом такого развивающего общения – диалога – является возникновение субъектных позиций участников диалога.

Итак, знакомство с различными взглядами на диалогизм позволяет утверждать, что данная тема интегрирует все предыдущие, высвечивает недостатки сегодняшнего состояния образования, способствует воссозданию истинно родного образования, рождению, как сегодня говорят, новой парадигмы педагогики.

Общее и профессиональное образование осуществляется в процессе взаимодействия разных факторов и обстоятельств на различных уровнях и этапах. Иначе говоря, взаимодействие (фундаментальная категория философии) пронизывает непрерывное образование. Для понимания и описания существенных процессов, происходящих в образовании, используются различные понятия: «соборность» – понятие богословское, «общение» – психологическое, «сотрудничество» – педагогическое. Доминантой процесса общего и профессионального образования является взаимодействие (соборность, общение, сотрудничество) двух «Я»: Я-учащий и Я-учащийся. Средствами взаимодействия выступают история, культура, духовные традиции, природа, психология, педагогика, экономика и др. Учащий и учащийся, взаимодействуя, общаясь, сотрудничая, проходят через творчество, учение, труд.

Далее мы надеемся конкретизировать в связи с этим наше понимание различных сторон (аспектов) образования, например, как мы понимаем содержание и технологию образования. Здесь уместно будет обратить внимание на следующее. Вне зависимости от того, какими понятиями мы пользуемся (взаимодействие, соборность, общение, сотрудничество), сущность образования в глобальном смысле проявляется через диалог наследственного, социального и духовного; народной традиции воспитания и религиозно-православного образования; Отечества и человечества; старшего и младшего (родитель – дитя, воспитатель – воспитанник, учитель – ученик, преподаватель – студент, профессор – аспирант); исторического прошлого, современной реальности и желаемого будущего; православных ценностей и светской культуры; гуманитарного и естественного знания; рационального и чувственного; ума и души. И поэтому задача образования – помочь человеку через диалог познать родную историю, культуру, географию, литературу, овладеть родным языком, найти себя в многоголосом мире, признавая при этом право других на развитие, самоопределение, самореализацию.

Таким образом, участники образовательного процесса обречены вдохновляться, руководствоваться идеалом, идеей, ибо их совместную жизнедеятельность невозможно представить без общего идеала (или близких идеалов), без общей идеи (лучше – национальной идеи).

Еще В. В. Зеньковский совершенно справедливо замечал: «…общие цели, к которым стремится направить детскую душу педагог, не могут и не должны быть им „придуманы“, не могут быть делом его вдохновения или произвола… Субъективизм ребенка и субъективизм педагога одинаково шатки и недостаточны, – необходимо опираться на объективную сферу, на те ценности, которые возвышаются над личностью и придают ей значительность… Личность и метафизически и эстетически не замкнута в себе – она входит в систему мира, подчинена его законам, сопряжена с высшими началами, стоящими над миром. Нельзя поэтому объявлять идею личности верховным и последним принципом педагогики: хотя развитие личности есть существеннейшая задача воспитания, но смысл, цели и условия этого развития личности могут быть поняты лишь в системе целостного мировоззрения… Педагогика должна быть укоренена в целостном мировоззрении, должна освещать основные свои проблемы теми принципами, которые ей дают антропология, философия и религия»[90].

В заключение данной лекции сформулируем одно необходимое положение, позволяющее понять позицию автора.

В современных рассуждениях о «национальной идее» преобладает, как правило, мотив актуальности ввиду нынешних социально-политических реалий. Отсюда поиск этой идеи приобретает политический смысл, и с этим трудно, да, наверное, и незачем, спорить. Однако такой подход на практике заслоняет все другие возможные смыслы, предполагая расшифровку «национальной идеи» главным образом как идеи объединительной, объединяющей, т. е. общей. Фактически задача прежде всего политического объединения (или целостного описания, восприятия нынешней социально-политической действительности) оправдывает само существование «национальной идеи». Решение здесь предполагает своеобразное «оживление» прошлого, когда последовательно происходит «археологический» поиск «национальной идеи»; попытка «материализации духа», т. е. констатация найденного как на самом деле живого для всех; предложение этого найденного в качестве своеобразного светского «символа веры», должного результировать объединение.

С «политической» точки зрения все правильно, с педагогической – неправильно изначально. Почему? И нужна ли вообще «педагогическая» точка зрения?

На наш взгляд, в русской традиции первичен не ожидаемый результат, а процесс. Национальное самоопределение, самоидентификация если и могут быть «результатом», то не политического, а педагогического процесса. Объединение «вокруг» либо «на платформе» какой-то идеи возможно лишь через принятие этой идеи в качестве идеала должного, а такое принятие уже не может быть общим, но только и исключительно «индивидуальным». Происходит воспитание идеей, «подстройка» под нее на индивидуальном уровне, и, следовательно, национальная идея не может не быть воспитывающей идеей (или педагогической идеей).

Таким образом, для реализации «национальной идеи» (равно как и процесса ее поиска) нужен педагогический механизм ее индивидуализации, когда она приобретает личностный смысл. Значит, искать нужно не то, что объединяет всех, а то, что важно для каждого. Можно сказать иначе: неизбежность формулирования национальной идеи проявляется и понимается по причине философских оснований образования и в силу сугубо личностного характера бытия всех без исключения участников образовательного процесса.

Вл. Соловьев в статье «Русская идея» писал о том, что есть события таинственные, но нет событий бессмысленных, т. е. раскрыть смысл – еще не значит узнать тайну. Поэтому поиск идеи есть поиск возможного смысла (которых может быть много!), и в этом поиске происходит воспитание, решаются проективные задачи.

Один из возможных вариантов педагогической актуализации личностного начала – обращение к историко-культурному наследию местного (т. е. личностного, индивидуального) уровня, предполагающее трактовку этого наследия как культурно-образовательной среды. Поиск национальной идеи в педагогическом измерении – отношение к «наследию» как к необходимой составляющей сегодняшней и завтрашней культурно-образовательной среды. Тогда и возможно реальное, а не на словах, духовно-нравственное воспитание.

«Наследие» – явление духовной жизни, быта, уклада, унаследованное, воспринятое от прошлых поколений, от предшественников[91]. «Без меня народ не полный», – говорит один из героев замечательного русского писателя Андрея Платонова, отец которого, кстати, родом из нашего Задонска. Особенность человеческого восприятия – когда кажется, что собственное существование неотъемлемо от жизни других людей, фактически слито с ними. Но то же самое можно сказать и о восприятии исторического прошлого, полнота которого обеспечивается не столько схематизмом нашего знания, фактов, цифр и дат, сколько живой памятью о том, что действительно дорого.

Вопросы для самостоятельной работы

Как Вы понимаете «национальную идею»?

Вам предложено несколько вариантов выражения «национальной идеи». С чем Вы согласитесь, а что вызывает сомнение, возражение?

Культура и цивилизация. Ваше понимание этих категорий. Выделите общее и особенное.

В чем проявляется антиномичность русского национального самосознания?

Какая связь существует между национальной идеей и образованием?

По мнению автора, философия образования есть целостное раскрытие отдельных тем: Россия, народ, человек, православие, идея, диалогизм. Выскажите свое отношение к такой позиции. Какая из названных тем Вам более близка и интересна?

Известно, что становление догмата о Пресвятой Троице происходило в дискуссии представителей различных богословских точек зрения, которая привела в конце концов к единому мнению. Признается совершенно разумной следующая формулировка догмата о Троице, которая точно следует Символу веры: «Лица Троицы составляют единое Божество, в котором каждое Лицо, в свою очередь, является Богом». Известны логические свойства Троицы: триединость, единосущность, нераздельность, соприсносущность, специфичность, взаимодействие. Следует преклоняться перед величием отцов Церкви, которые смогли создать безупречную логику триединости, не обращаясь к рациональной сфере человеческого бытия.

В сочинениях, связанных с Троицей, можно обнаружить ряд интересных мыслей о той роли, которую играют триады в нашей жизни. Приводятся примеры пространства (три измерения), времени (прошедшее, настоящее, будущее), существование трех грамматических лиц, троичность жизни разума (тезис, антитезис, синтез).

Наш современник Борис Викторович Раушенбах, академик РАН, профессор, действительный член Международной Академии астронавтики, лауреат Ленинской премии и премии Демидова, Герой Социалистического Труда, поставил перед собой цель показать, что формальная логика допускает существование триединых объектов, по своей логической структуре аналогичных Троице, и при этом никаких антиномий не возникает.

Несмотря на резкое расхождение со сложившимися привычными взглядами, Б. В. Раушенбах убедительно доказал свою позицию. Математический объект, полностью соответствующий шести свойствам Троицы, действительно существует и широко используется в математике, механике, физике и других науках. Это самый обычный вектор с тремя ортогональными составляющими; конечный вектор имеет начало в ортогональной системе декартовых координат, и его составляющие направлены по осям.

Насколько точно логические свойства соответствуют одноименным свойствам Троицы, можно убедиться, прочитав книгу Б. В. Раушенбаха «Пристрастие» (М., 1997). Как показал проведенный анализ, логические структуры Троицы и вектора с его тремя ортогональными составляющими полностью совпадают, что доказывает их изоморфность; совокупность шести свойств, приводящая к логически безупречной триединости, является необходимой. Вот что по этому поводу пишет Б. В. Раушенбах: «Математическая модель триединости не была придумана специально для согласования ее с логической структурой Троицы. Даже если она и была специально придумана, то доказательная сила от этого не уменьшилась бы. Однако она была не придумана, а обнаружена в математике, и это может говорить о многом. Вектор, как известно, лежит в основе многих естественных наук. Вектором является сила, скорость, ускорение, механический момент, на векторах держится учение об электричестве и магнетизме и т. д. Но это означает, что триединость буквально пронизывает всю природу. Эта свойственная природе триединость не есть что-то формально-правильное, но мало кому нужное. Люди постоянно опираются на то, что при известных условиях монада и триада одно и то же. При общих теоретических рассуждениях нередко пользуются понятием монады, например, говорят о силе, действующей на конструкцию, но когда возникает необходимость расчета этой конструкции на прочность, то для осуществления таких расчетов приходится переходить к триаде – к трем составляющим этой силы. Когда самолету в воздухе нужно совершить некоторый маневр, то к его корпусу необходимо приложить соответствующий механический момент, но практически делают это, приложив эквивалентную совокупность трех моментов с помощью трех рулей (высоты, направления и элеронов). Подобных примеров можно было бы привести сколько угодно».

Рассмотрим один из таких примеров. Непрерывная череда природных катастроф на исходе второго тысячелетия все чаще заставляет нас вспоминать страшные картины кары Господней, описанные в Апокалипсисе. Даже неполный перечень стихийных бедствий только за 2003 г. позволяет поверить в то, что начинают сбываться мрачные прогнозы о необратимых изменениях климата и экологии на нашей планете. В фантастических «достижениях» науки и техники видят причины природных катаклизмов не только представители церкви, но и многие ученые. Воистину, теперь мы не можем ждать милости от природы… после всего того, что с ней сделали. Общепризнанно разрушительное антропогенное воздействие на атмосферу и биосферу Земли. Чего стоят одни только испытания ядерного оружия с помощью подземных и подводных взрывов.

Свою теорию их прямой взаимосвязи с возникновением землетрясений и с изменением климата выдвинул российский ученый, геолог и планетолог Г. Кочемасов. По мнению ученого, на нашей планете отчетливо прослеживаются три пары тектонических узлов (точек), прочно взаимосвязанных друг с другом невидимыми нитями. Малейшая разбалансированность (уменьшение или увеличение напряжения) между этими точками чревата глобальными тектоническими и атмосферными подвижками со всеми вытекающими отсюда природными сюрпризами.

Три пары тектонических точек, от взаимодействия которых зависят погодные явления на земном шаре: Памиро-Гиндукушский высокогорный узел («Крыша мира») и остров Пасхи (аборигены называют его «Пуп Земли»); на экваторе располагается вторая пара узлов – острова Сан-Паулу и Новая Гвинея; третья пара противостоящих узлов находится вблизи полярных кругов – Берингов пролив (место «встречи» континентов и океанов) и остров Буве (Южная Атлантика).

Многолетние размышления о научной и практической педагогике, а особенно анализ диссертаций, монографий, учебных пособий, защищенных и опубликованных в последние годы, позволяют заметить высокую степень субъективизма, личных пристрастий, симпатий или антипатий, что приводит к довольно вольному обращению с содержанием и количеством таких важных категорий, как закономерности, принципы, и других педагогических понятий.

По нашему мнению, в деле образования каноническим подходом может и должна быть триединость. Работая со студентами, аспирантами и коллегами, мы пришли к выводу о самодостаточности триады для понимания истории образования, сегодняшнего его состояния и перспектив. В этом курсе лекций читатель познакомится с нашим представлением о трех уроках образования, о триаде «русской идеи», трех закономерностях, трех идеях, трех принципах, трех константах, трех ценностях русского образования, трех условиях развития образования в России.

Три урока российского образования

Один из постоянных вопросов человечества: что такое история? Обратимся к словарям.

Толковый словарь В. Даля. «История» – слово, принятое от древних почти во все европейские языки в значении того, что было или есть; бытописание, бытословие; описание происшествий, повесть о событиях, о быте и жизни народов.

СЭС (Советский энциклопедический словарь). История – от греческого – рассказ о прошедшем, об узнанном; процесс развития природы и общества; комплекс общественных наук, изучающий прошлое человечества во всей его конкретности и многообразии.

ФЭС (Философский энциклопедический словарь). История – временная последовательность мировых событий, создающих определенную действительность, а также запись в форме обычного временно́го следования одного события за другим (т. е. в форме хроники).

И. Г. Гердер – крупнейший мыслитель Германии, оказавший влияние на деятелей славянского возрождения XIX в. и на славянофилов России, считал, что история общества, примыкая к истории природы, представляет собой естественный продукт человеческих способностей. Руководствуясь пониманием целостного, органического подхода к изучаемым явлениям, он создал удивительно гармоничную картину мироздания, на фоне всеобщей истории показал историю народов, особенности их интеллектуальной, бытовой, национальной жизни.

Для философско-эстетического мировоззрения Гердера характерны: понимание единства исторического процесса; пристальное внимание к особенностям отдельных наций; попытка определить их место и значение в развитии мировой культуры; сравнительный подход при рассмотрении исторического материала, относящегося к жизни отдельных народов; общая установка на единство чувственного и рационального в человеке; повышенное внимание к жизни души, ощущение ее таинственности и безграничности.

Один из основоположников славянофилов А. С. Хомяков предложил триаду изложения всемирной истории: первое – жизнь всех племен земного шара становится в надлежащее отношение; второе – славянскому племени возвращается подобающая ему часть; третье – вскрываются действия тех внутренних сил, которыми обусловливается ход исторического развития разных народов.

В основе философии истории Хомякова находятся две идеи: первая – движущим началом исторической жизни народов является вера; вторая – противоборство двух начал в истории человечества (свободы и необходимости, духовности и вещественности).

Итак, идеи Хомякова имеют философско-религиозный генезис. Вера, проявленная в энергии страсти конкретного народа, воодушевляла и направляла его на определенную деятельность. Излагая всемирную историю, Хомяков неоднократно проводит мысль о том, что мера просвещения, характер просвещения, источники просвещения определяются мерой, характером и источниками веры. Эта идея Хомякова чрезвычайно важна для нас, ибо она вкупе с другими идеями позволяет утверждать, что существует онтологическая связь истории, веры и образования.

История русского народа по своим масштабам, духовно-нравственному значению не может быть понята (да и не понимается) на уровне только рационалистического познания. Вот почему вопросы религиозного осмысления истории русского народа приобретают сегодня острую актуальность.

«Религиозный смысл русской истории выходит далеко за рамки национального значения», – пишет Высокопреосвященнейший Иоанн, митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский.

«На протяжении десяти веков соответствие внешней судьбы страны внутреннему состоянию народного духа заставляло русских людей с сугубым вниманием относиться к поучениям, предсказаниям и пророчествам об особой судьбе России, тщательно и благоговейно доискиваясь, в чем же неповторимый смысл русской истории, какое служение уготовил Господь для русского народа? Результаты этого кропотливого, осененного молитвами труда могут быть кратко изложены в виде нескольких положений, определяющих церковный взгляд на родную историю. Вот они:

1. Понимание русской судьбы – истории России с ее взлетами и падениями, благодатными прозрениями и соблазнами богоборчества – возможно лишь в рамках исторического осмысления извечной борьбы, ведущейся падшим духом против человеческого рода. Оторвать душу человека от спасительной церковной благодати, исказить евангельские истины, уничтожить Православную церковь и ее ограду – русскую государственность – эти богоборческие порывы сатаны были теми внутренними толчками, которые на поверхности русской жизни отражались войнами и смутами, революциями и «перестройками».

2. Русская история – лишь часть общей истории человечества, начавшейся с момента грехопадения первых людей и изгнания их из рая. Концом ее станет второе славное пришествие Христово с последующим Страшным Судом и преображением мира. Главное событие истории – воплощение Иисуса Христа, сына Божия, «нас ради человек и нашего ради спасения сшедшаго с небес и воплотившагося от Духа Свята и Марии Девы и вочеловечшася», основавшего на земле с целью усвоения людьми дарованного Им спасения «едину святую соборную и апостольскую Церковь».

3. Отношение людей и народов к дару спасения (принятие или отвержение) в конечном счете определяет судьбу как отдельного человека, так и целого народа. В своем отношении к Церкви, хранящей дар спасения, человек свободен. Свобода заключается в выборе между добром и злом, добродетелью и страстью, Законом Божиим и беззаконием, христианским долгом служения и своеволием, произволом. «Поток истории» есть лишь реализация этого религиозно-нравственного выбора в событиях и поступках.

4. Народы, как и люди, неповторимы. Дарование Божие каждому из них определяет его роль и место в истории человечества. Русскому народу определено Богом особое служение, составляющее смысл русской жизни во всех ее проявлениях. Это служение заключается в обязанности народа хранить в чистоте и неповерженности нравственное и догматическое вероучение, принесенное на землю Господом Иисусом Христом. Этим русский народ призван послужить и всем другим народам земли, давая им возможность вплоть до последних мгновений истории обратиться к спасительному, неискаженному христианскому вероучению.

5. Понятие «русский» в этом смысле не является исключительно этнической характеристикой. Соучастие в служении русского народа может принять каждый, признающий богоустановленность этого служения, отождествляющий себя с русским народом по духу, цели и смыслу существования, независимо от национального происхождения.

6. История русского народа есть история его призвания к этому служению, история осознания и добровольного вступления в служение, история борьбы народа с искушениями, соблазнами и гонениями, грозившими извратить идею служения или воспрепятствовать ему. Нашу историю можно разделить на три периода.

Первый этап – становление русского самосознания, охватывающий период со времени крещения Руси до эпохи Иоанна IV. В это время оформилась и закрепилась религиозная основа национального самосознания. Приняли окончательную форму понятия о смысле существования народа, его идеалах в жизни личной, семейной, общественной и государственной.

Второй этап – период борьбы русского самосознания с многочисленными богоборческими и материалистическими, антинациональными соблазнами. Его хронологическими рамками являются Смута XVII в., с одной стороны, а с другой – Революция 1917 г. и ее последствия. Временной точкой, завершающей этот этап русской жизни, можно (с известной долей условности) признать 1988 г. – дату тысячелетия Крещения Руси.

Третий этап – время возрождения русского самосознания во всей его религиозной и исторической полноте. Свидетелями и современниками этого процесса являемся все мы, независимо от того, признаем его или отвергаем…

Только осознав свое место в истории нашего народа, определив в этой связи понятия своих нравственных обязанностей, своего религиозного долга, мы сможем существовать осмысленно и полноценно. Сможем достойно, преемственно продолжить исповедническое служение русского народа»[92].

Познакомившись с различным пониманием истории, исторического развития народов, предлагаю уважаемому читателю взглянуть на нашу историю через призму образования. Но прежде задумаемся над словами С. Н. Булгакова: «Россия пережила революцию. Эта революция не дала того, чего от нее ожидали. Положительные приобретения освободительного движения все еще остаются, по мнению многих, и по сие время, по меньшей мере, проблематичными. Русское общество, истощенное предыдущим напряжением и неудачами, находится в каком-то оцепенении, апатии, духовном разброде, унынии. Русская государственность не обнаруживает пока признаков обновления и укрепления, которые для нее так необходимы, и, как будто в сонном царстве, все опять в ней застыло, скованное неодолимой дремой. Русская гражданственность, омрачаемая многочисленными смертными казнями, необычайным ростом преступности и общим огрубением нравов, пошла положительно назад. Русская литература залита мутной водой порнографии и сенсационных изделий. Есть от чего прийти в уныние и впасть в глубокое сомнение относительно дальнейшего будущего России. И во всяком случае теперь, после всего пережитого, невозможны уже как наивная, несколько прекраснодушная славянофильская вера, так и розовые утопии старого западничества. Революция поставила под вопрос самую жизнеспособность русской гражданственности и государственности; не посчитавшись с этим историческим опытом, с историческими уроками революции, нельзя делать никакого утверждения о России, нельзя повторять задов ни славянофильских, ни западнических.

После кризиса политического наступил и кризис духовный, требующий глубокого, сосредоточенного раздумья, самоуглубления, самопроверки, самокритики. Если русское общество, действительно, еще жизненно и жизнеспособно, если оно таит в себе семена будущего, то эта жизнеспособность должна проявиться прежде всего и больше всего в готовности и способности учиться у истории. Ибо история не есть лишь хронология, отсчитывающая чередование событий, она есть жизненный опыт добра и зла, составляющий условия духовного роста, и ничто так не опасно, как мертвенная неподвижность умов и сердец, косный консерватизм, при котором довольствуются повторением задов или просто отмахиваются от уроков жизни, в тайной надежде на «новый подъем настроения», «стихийный случайный, неосмысленный»[93].

Итак, история «есть жизненный опыт добра и зла…»; если мы хотим быть самими собой, то нам нужно научиться внутренней духовной работе, нам нужно, учась у истории, не повторять одни и те же ошибки.

В истории государства Российского обращают на себя внимание три урока, которые уместно обозначить с тем, чтобы мы, сегодня живущие, смогли осмыслить собственный путь духовного роста и падения, уроки добра и зла.

Урок оптимистический. Все, кто страдал за Россию, кто мечтал о ее величии, кто много делал для ее возрождения, рано или поздно, но всегда обращали внимание на образование как фактор возвеличивания России… Дух захватывает от перечисления имен. В России не было, пожалуй, ни одного сколько-нибудь известного мыслителя, не предупреждавшего наше общество о трагических последствиях безнационального образования.

С именем М. В. Ломоносова связана целая эпоха в просвещении России. Он показал громадное влияние образования на развитие науки и культуры, глубоко понимал назначение педагогики, считал ее неотъемлемой частью мировой и русской культуры. Как народный просветитель и гражданин он написал государю 1 ноября 1761 г. трактат «О сохранении и размножении российского народа». Данное произведение долгое время не было известно русской общественности. Опубликованное в 1819 г., оно вызвало негативную реакцию у министра народного просвещения и духовных дел А. Н. Голицына. Распространение письма в обществе было воспрещено, поскольку в нем высказаны «мысли предосудительные, несправедливые, противные православной церкви и оскорбляющие честь нашего духовенства». По существу, это был научный доклад, в котором впервые проведен анализ различных факторов развития и формирования личности молодого человека – россиянина. В трактате имеется специальный раздел – «Об исправлении нравов и о большом народа просвещении». Разнообразная деятельность М. В. Ломоносова позволила создать первый университет и в дальнейшем высшее образование в России. Он формировал и отрабатывал на практике основания для преемственности в работе различных типов учебных заведений, тем самым сформулировав идею непрерывного образования, что стало достоянием мировой культуры.

Ф. М. Достоевский призывал нас «стать русскими во-первых и прежде всего»; пояснял, что «стать русскими, значит, перестать презирать свой народ». Вот что он писал о состоянии образования своего времени: «…наши юные люди наших интеллигентных сословий, развитые в семействах своих, в которых чаще всего встречается теперь недовольство, нетерпение, грубость невежества (несмотря на интеллигентность классов) и где почти повсеместно настоящее образование заменяется лишь нахальным отрицанием с чужого голоса; где материальные побуждения господствуют над всякой высшей идеей; где дети воспитываются без почвы, вне естественной правды, в неуважении или равнодушии к отечеству и в насмешливом презрении к народу, так особенно распространяющемся в последнее время, – тут ли, из этого ли родника наши юные люди почерпнут правду и безошибочность направления своих первых шагов в жизни? Вот где начало зла: в предании, преемстве идей, в вековом национальном подавлении в себе всякой независимой мысли, в понятии о сане европейца под непременным условием неуважения к самому себе как русскому человеку?»[94]

Ф. М. Достоевский говорил об образовании реальном, массовом. Но в эти же годы образование могло быть другим, более прогрессивным, ибо в России существовали уже идеи и опыт, которые, к сожалению, не были востребованы государством и обществом. И в первую очередь не были востребованы в полном объеме (как целостная система) идеи и практические находки современника Достоевского – К. Д. Ушинского.

Л. Н. Толстому достаточно было бы автобиографической трилогии «Детство», «Отрочество», «Юность», исследующей «диалектику души», для того, чтобы встать вровень с великими нашими земляками. Но Лев Николаевич сформулировал идею свободного воспитания и в соответствии с ней создал свою Яснополянскую школу, разработал необходимую школьную, учебно-методическую литературу, которая и сегодня во многих отношениях остается отличным примером для образования.

Есть и другие блистательные примеры. Дело не в их количестве. Главное в том, что представители прогрессивной отечественной мысли усматривали генетическую связь между двумя фундаментальными понятиями – «патриотизм» и «образование». Более того, возрождение России они усматривали и в воспитании чувства национального самосознания, чувства любви к Родине.

С. Н. Булгаков писал: «Мы осознаем себя членами нации потому, что мы реально принадлежим к ней как к живому, духовному организму. Эта наша принадлежность совершенно не зависит от нашего сознания; она существует и до него, и помимо него, и даже вопреки ему. Она не только не есть порождение нашего сознания или нашей воли, скорее, наоборот, самое это сознание национальности и воля к ней суть порождения ее в том смысле, что вообще сознательная и волевая жизнь уже предполагает для своего существования некоторое бытийственное ядро личности как питательную, органическую среду, в которой они возникают и развиваются, конечно, получая затем способность воздействовать и на самую личность»[95]. По Булгакову, национальность опознается через интуитивное переживание действительности или через мистический опыт; инстинкт переходит в сознание, а сознание становится самопознанием. Другими словами, слепой инстинкт национальности становится зрячим, переходит в сознание, перемешивается как некоторое глубинное, мистическое влечение к своему народу, как любовь, «как некоторый род эроса, рождающий крылья души, как нахождение себя в единстве с другими, переживание соборности, реальный выход из себя…»

Существенны три замечания: национальное чувство, национальное сознание могут известным способом воспитываться, равно как и извращаться; национальность – органическая, но не высшая форма человеческого единения, так как она не только соединяет, но может и разъединять; познавать самих себя в национальном смысле мы можем посредством изучения национального творчества, материализованного в отдельных его продуктах.

В начале XX в. С. Н. Булгаков писал, что «нации не существует без исторического покрова или облегающей его скорлупы. Эта скорлупа есть государство. Конечно, есть нации, не имеющие своего государства; нация в этом смысле первичнее государства. Именно она родит государство как необходимую для себя оболочку. Национальный дух ищет своего воплощения в государстве…»[96] И уточнял: государство есть в нас; из отдельных проявлений национального патриотизма рождается государственный патриотизм.

Он признавался в том, что русское государство дорого ему не как государство вообще, не как известная форма правопорядка, а как русское государство, в котором его народность имеет свой собственный дом и в котором другие народности могут чувствовать себя как дома.

Вслед за С. Н. Булгаковым мы сегодня можем утверждать, что нашему обществу так и не удается достигнуть духовного равновесия в своем национальном патриотическом самочувствии. Однако обозначаются некоторые тенденции, позволяющие надеяться на глубокое пробуждение национального самосознания.

Другой мыслитель России – И. А. Ильин – по-своему отвечал на вопрос: «Что есть патриотизм?» «Патриотизм есть чувство любви к Родине… Патриотизм, как состояние радостной любви и вдохновенного творчества, есть состояние духовное; и поэтому он может возникнуть только в порядке автономии (свободы), – в личном, но подлинном предметном духовном опыте»[97].

Человек обретает свободу самостоятельно и самобытно, говорит о Родине и имеет в виду духовное единство своего народа. «Это единство вырабатывается исторически, в борьбе с природой, в создании единой духовной культуры и в самообороне от вторгающихся нарушителей. Это единство закрепляется своеобразием национально-духовного акта и системой навязывающихся историко-культурных и государственно-хозяйственных задач. Каждый народ призван к тому, чтобы принять свою природную и историческую «данность» и духовно проработать ее, одолеть ее, одухотворить ее по-своему, пребывая в своем, своеобразном национально-творческом акте. Это его неотъемлемое, естественное, священное право; и в то же время это его историческая, общечеловеческая и, самое главное, религиозная обязанность. Он не имеет духовного права отказаться от этой обязанности и от этого призвания, а раз отказавшись, – он духовно разложится и погибнет; он исторически сойдет с лица земли»[98], – утверждает И. А. Ильин. Он считает, что Родина есть «национально воспринятая, возвращенная и в земные дела вработанная святыня»: нельзя погасить в себе эту святыню; ею надо жить; ее нельзя отдать на порабощение или попрание другим народам; за нее стоит бороться и умереть.

В своих размышлениях И. А. Ильин предстает перед нами как большой педагог. Он пишет: «Покажи мне, как ты веруешь и молишься; как проявляются у тебя доброта, геройство, чувство чести и долга; как ты поешь, пляшешь, читаешь стихи; что ты называешь «знать» и «понимать»; как ты любишь свою семью; кто твои любимые вожди, гении и пророки, – скажи мне все это, а я скажу тебе, какой нации ты сын; и все это зависит не от твоего сознательного произвола, а от духовного уклада твоего бессознательного.

А этот уклад слагается, формируется и закрепляется, прежде всего, в детстве. Воспитание детей есть именно пробуждение их бессознательного чувствилища к национальному духовному опыту, укрепление в нем их сердца, их воли, их воображения, их творческих замыслов.

Бороться с национальным обезличием наших детей мы должны именно на этом пути: надо сделать так, чтобы все прекрасные предметы, впервые пробуждающие дух ребенка, вызывающие в нем умиление, восхищение, преклонение, чувство красоты, чувство чести, любознательность, великодушие, жажду подвига, волю к качеству, были национальными, у нас в России – национально-русскими; и далее: чтобы дети молились и думали русскими словами; чтобы они почуяли в себе кровь и дух своих русских предков и приняли бы любовью и волею – всю историю, судьбу и путь и призвание своего народа; чтобы их душа отзывалась трепетом и умилением на дела и слова русских святых, героев, гениев и вождей. Получив в дошкольном возрасте такой духовный заряд и имея в своей семье живой очаг таких настроений, русские дети, где бы они ни находились, развернутся в настоящих и верных русских людей»[99].

Дух национального воспитания, по Ильину, обогащается следующими сокровищами: язык, песня, молитва, сказка, жития святых и героев, поэзия, история, армия, территория, хозяйство.

«Итак, любить свою родину не значит считать ее единственным на земле средоточением духа; ибо тот, кто утверждает это, не знает вообще, что есть Дух, а потому и не умеет любить и дух своего народа; его удел – звериный национализм. Нет человека и нет народа, который был бы „единственным“ средоточением духа, ибо дух живет по-своему во всех людях и во всех народах. Истинный патриотизм и национализм есть любовь не слепая, а зрячая; и парение ее не только не чуждо добру и справедливости, и праву, и, главное, Духу Божию, но есть одно из высших проявлений духовности на земле»[100].

К. Д. Ушинский ясно выразил свое понимание взаимосвязи двух фундаментальных категорий. Патриотизм, в понимании Ушинского, – это отрадная черта семейного быта, сильная, глубоко коренящаяся в сердце россиянина. Он с сожалением замечает, что патриотизм бывает нередко и ложным, «квасным», как именует его русская литература. Но он одновременно и напоминает, «что если от нашего патриотизма пахнет иногда русским кваском, то и английский также не лишен запаха ростбифа, пудинга и джина, а немецкий сильно отдает пивом и табаком. У всякого народа есть свои патриотические предубеждения; но замечательно, что ни одна литература не вооружалась так против этих невинных предубеждений, как наша, объявляющая претензию на бесконечное уважение к народу»[101].

К. Д. Ушинский говорит о том, с какой любовью Диккенс рисует мелочные привычки доброй, старой Англии, – привычки, порой весьма странные, а иногда просто смешные. Но как старается английский писатель поддержать их, пробудить к ним любовь и почтение! Далее Ушинский восклицает: «Что, если бы в нашей литературе какой-нибудь писатель заговорил таким же языком, как Диккенс: каким бы градом колкостей, насмешек, какой бы бранью встретили его многие наши европейские критики! Это явление стоит того, чтобы о нем подумать. Или уже действительно в нашей русской жизни нет ничего, что бы заслуживало пощады, и мы с головы до ног должны перерядиться в чуждый костюм? Но, в таком случае, интересно бы знать, какой же костюм нам посоветуют выбрать: английский, французский или немецкий? – потому что нарядиться разом во все немножко неудобно: в платье, сшитом из разнохарактерных лоскутков, мы не будем походить ни на один образованный народ в мире: такое платье, увы, – шутовское платье!

Но много или мало квасу в нашем патриотизме, только этот патриотизм глубоко вкоренен и в наших дворянских семействах, хотя спит до поры до времени и пробуждается только после какого-нибудь сильного толчка»[102].

Выражением патриотизма К. Д. Ушинский считает и те проявления любви к Родине, которые выражаются не в одних битвах с внешними врагами: «… высказать смелое слово истины бывает иногда гораздо опаснее, чем подставить лоб под вражескую пулю, которая авось пролетит и мимо. И в этом отношении история русского дворянства, русской литературы и вообще русского образования, неразрывно связанные между собою, имеют много великих страниц». Он предлагает не быть слишком строгими к нашему, хотя бы и квасному, патриотизму: «…это богатая почва, на которой выросло и расцвело множество прекрасных растений… Одно беда, что это чувство патриотизма, пробуждающееся по временам с истинно львиной силой, оказывает мало влияния на спокойный ход нашей жизни, на исполнение постоянных, ежедневных наших обязанностей»[103].

С горечью К. Д. Ушинский обращает внимание на преднамеренные патриотические неправды, которыми наполнена наша литература, наши учебники, и признается, как ему «смешно и жалко, больно и досадно слушать и читать, когда какой-нибудь литератор или наставник усиливается доказать, например, что французов в двенадцатом году побили морозы, что в истории нашей все достойно насмешки и презрения, или с наслаждением развенчивает Державина, Карамзина, Пушкина, Жуковского, Гоголя, показывая детям, какие это были мелочные, пошлые натуры, или доказывает с увлекательным жаром, что ни в нашем прошедшем, ни в нашем настоящем нет ничего такого, на чем могла бы остановиться юная душа с любовью и уважением. Если бы английский, немецкий или французский педагог подметил в ком-нибудь из нас такое направление, то он, без сомнения, взглянул бы на нас с глубочайшим удивлением, как на безумцев, не имеющих ни малейшего понятия ни о душе человеческой, ни о нравственном достоинстве ее, ни о ее воспитании. Нет, это не значит воспитывать душу, а скорее разрушать ее, это не значит оплодотворять природу, а скорее делать ее совершенно бесплодной; нет, это не образование, а дикость, вандализм, потому что только варварам свойственно не иметь истории и разрушать драгоценнейшие ее памятники, истреблять все и не созидать ничего. А это поистине вандальское, все разрушающее, ничего не сберегающее и ничего не созидающее направление нередко принимается у нас многими за признак высшего европейского образования; тогда как в целой Европе нет ни одного самого мелкого народца, который бы не гордился своей национальностью: даже наш бедный, прижатый к земле западный брат славянин, и тот гордо подымет голову, когда затронут его народность и народную религию, хотя бы из подражания англичанам, французам и немцам захотели и многие из нас, в свою очередь, иметь, уважать и любить свою народность!»[104]

Из вышесказанного совершенно очевидно одно (и это звучит как приговор): по отношению к образованию можно судить, насколько гражданин патриотичен. Слава Богу, в истории нашего государства есть примеры, когда прогрессивные деятели образования, известные педагоги возвышались до государственно мыслящих граждан России!

В связи с этим чрезвычайно интересна малоизвестная тема о министрах просвещения (образования). А. Цирульников назвал их министрами, которые никому не нужны. Резко? Парадоксально? Справедливо или нет? Советую прочитать его книгу «Из тайных архивов русской школы» (Издательство «Педагогика-Пресс», 1992) с тем, чтобы понять автора и найти ответы на вопросы.

Но и здесь имеется оптимистическая тенденция – некоторые министры отваживались демонстрировать истинную любовь к Отечеству, показывали искреннюю заинтересованность в делах народного образования. Так, граф А. К. Разумовский, будучи министром народного просвещения (исключительный факт), пишет царю письмо, в котором предсказывает большую беду российскому обществу, ибо семейным воспитанием и обучением занимались иноземные учителя.

В своей книге А. Цирульников приводит факт, когда гражданин России отказывается от предложения занять пост министра, зная, что не справится. Трудно поверить? Но и такое в истории бывало.

«Март 1881 г. Взрывом бомбы у Михайловского дворца закончена светлая эпоха Александра II. Начинается новая. Какой она будет? Идет смена правительства. На место министра просвещения многие пророчат барона Александра Павловича Николаи. Умерен, ровен в общении со всеми, исключительно воспитан („старый лицеист начала сороковых“), честен, когда-то был товарищем министра, прекрасно знает дело. Лучшей кандидатуры не найти. Обер-прокурор Светлейшего Синода Константин Петрович Победоносцев рекомендует государю. Готовятся к представлению. И в это время получают записку.

„Причины, по которым и по совести, и в полном сознании громадного долга своего, – пишет барон Николаи, – не считаю себя способным исполнить обязанности министра просвещения с должным успехом, следующие.

Позволю себе думать, что всякое новое царствование, особенно в такое время быстрого движения умов, которое мы переживаем, должно, при новых назначениях на высшие государственные должности, избирать деятелей в среде людей достаточно еще молодых, чтобы они могли бы быть представителями настоящего и будущего, но не давно прошедшего. Принадлежа по времени своего воспитания и начала своей общественной деятельности к первой половине царствования императора Николая I, я по своему образу мыслей, по своим взглядам и убеждениям, принадлежу к эпохе, давно прошедшей, к школе совершенно иной…. Переделать себя на седьмом десятке жизни я не могу, и поэтому в таком щекотливом деле, как народное образование, должен, по необходимости, быть в разладе с современными потребностями. Люди моего времени могут быть еще советниками… они представляют собой консервативный элемент традиций, но деятелями новыми они быть не способны“»[105].

Примечательное послание просвещенного патриота России к нам, сегодня живущим.

Урок пессимистический. Славу Отечеству приносили образованнейшие граждане России, которые оставались непонятыми, невостребованными и иногда в своем Отечестве становились изгоями. Примеров множество. Царствование Александра I нельзя отнести к числу счастливых для русского народа, но оно имело серьезные последствия для нашего Отечества. Дело в том, что в эти годы у целой плеяды русских интеллигентов происходит духовная эволюция. Наиболее яркие представители русской мысли смогли собственные национально-патриотические умонастроения оформить как государственное сознание. Это, прежде всего, Н. М. Карамзин, Н. В. Гоголь, Ф. М. Достоевский и др.

Особое место в этом ряду занимает А. С. Пушкин.

История личного духовного развития Пушкина раскрывается перед нами как постановка и как разрешение основных проблем всероссийского духовного бытия и русской судьбы. «От разочарованного безверия – к вере и молитве; от революционного бунтарства – к свободной лояльности и мудрой государственности, от мечтательного поклонения свободе – к органическому консерватизму; от юношеского многолюбия – к культу семейного очага»[106]. Такой путь прошел Пушкин, став по своему внутреннему состоянию самым нравственным писателем и поэтом России.

Н. В. Гоголь в сознании большинства своих современников представлял собой классическую фигуру писателя-обличителя человеческих и социальных пороков, блестящего юмориста, писателя-комика, ублажающего публику. Другого Гоголя, писателя-аскета, продолжателя святоотеческой традиции в русской литературе, религиозного мыслителя и публициста, современники так и не узнали.

Оказывается, понять Гоголя и оценить его жизнь и творчество в целом невозможно вне духовных категорий. Он автор духовной прозы: «Выбранные места из переписки с друзьями», «Авторская исповедь», «Размышления о Божественной литургии», «Правила жития в мире». Все эти произведения необычайной религиозно-философской и духовно-просветительской силы. Для нас, сегодня живущих, они составляют философию воспитания русского человека, их можно представить в качестве истинных основ православного миропонимания.

Для самого Гоголя «Выбранные места…» были весьма значимы. Эту книгу он назвал «исповедью человека, который провел несколько лет внутри себя». Сказанное писателем можно отнести ко всей духовной прозе. Все вопросы жизни (бытовые, общественные, государственные, литературные) имели для Гоголя глубинный духовно-нравственный смысл.

Главная идея философско-педагогического издания – необходимость внутреннего переустройства каждого гражданина, которое в конечном итоге должно послужить залогом преображения всей страны. Гоголь намечает пути преобразования (а не просто образования) русского человека на основе святоотеческих ценностей, православных традиций. Речь идет о необходимости целостного духовного развития, образования всех сторон формирующейся личности. Религия как раз и создает, по убеждению Гоголя, условия для целостного образования человека, развития всех его способностей, внутренних самобытных сил. В главе о просвещении он, сравнивая западную и восточную христианские церкви, отмечает, что католическая церковь, погрузившись в суету светских забот, утратила то вечное, что является основой воспитания цельной личности, потеряла свою воспитательную силу. Церковь в России, в отличие от западной, сохранила традицию восточных отцов церкви, практику духовного формирования христианства, «полнейшего образования человека» и его просвещения: «Мы повторяем теперь еще бессмысленно слово „просвещение“, даже и не задумываясь над тем, откуда пришло это слово и что оно значит. Слова этого нет ни на каком языке, оно только у нас. Просветить, не значит научить, или наставить, или образовать, или даже осветить, но всего насквозь высветлить человека во всех его силах, а не в одном уме, пронести всю природу его сквозь какой-то очистительный огонь. Слово это взято из нашей Церкви, которая уже почти тысячу лет его произносит, несмотря на все мраки и невежественные тьмы, отовсюду его окружавшие, и знает, зачем произносит»[107].

Педагогические взгляды Н. В. Гоголя, его оригинальные решения были резко раскритикованы западниками, не увидевшими смысла в возрождении, в новых условиях святоотеческого типа образования. В. Г. Белинский нападал на позицию Гоголя наиболее резко и непримиримо, распуская слух, что книга эта создавалась с целью навязать себя, Гоголя, в воспитатели сына наследника престола. Белинского возмущало, что в книге развита идея особой религиозности русского народа как национальной черты.

К началу XX в. отношение к Гоголю было в какой-то степени восстановлено. Но здесь возникла другая крайность: религиозно-мистическая, «неохристианская» критика рубежа веков и более всего известная книга Д. С. Мережковского «Гоголь. Творчество, жизнь и религия» выстраивали духовный путь Гоголя по своей мерке, изображая его едва ли не болезненным фанатиком, мистиком со средневековым сознанием, одиноким борцом с нечистой силой, а главное, полностью оторванным от Православной Церкви и даже противопоставленным ей, отчего образ писателя представал в ярком, но совершенно искаженном виде.

Наш современник, как совершенно справедливо замечает В. А. Воропаев, в своих представлениях о Гоголе отброшен на полтора века назад: ему вновь известен только Гоголь-сатирик, автор «Ревизора», «Мертвых душ» и «тенденциозной» книги «Выбранные места из переписки с друзьями». Духовной прозы Гоголя для наших современников практически не существует. Отчасти они находятся в еще более печальном положении, чем современники писателя: те могли судить о нем самостоятельно, а нынешнее общественное мнение о Гоголе является навязанным многочисленными статьями, научными монографиями и преподаваниями в школах и университетах. Гений Гоголя в полной мере до сих пор остается неизвестным широкому кругу работников образования, учителям, педагогам.

Возвращаясь к творчеству К. Д. Ушинского, отметим, что он смог аккумулировать прогрессивную русскую философию и направить ее на служение русскому образованию и, стало быть, человеку и Отечеству.

Ушинский-гражданин прожил короткую и тревожную жизнь. Он обладал государственным сознанием, занимал патриотическую позицию, при которой, имея все основания находиться в оппозиции правительству, не перешел ту черту, за которой начиналась оппозиция России. Он жил и работал для Родины, своими деяниями возвращал россиянам утерянное душевное здоровье и гармонию. И как Б. К. Зайцев характеризует роль Преподобного Сергия Радонежского, так и мы сегодня можем сказать, что Константин Дмитриевич являет собой пример «ясности, света прозрачного и ровного».

Задолго до новоявленных и бренчащих словосочетаний «альтернативные школы», «инновационные системы», «новое педагогическое мышление» и др. в середине XIX в. Ушинский сформулировал на уровне идеологии и создал на практике основы национальной системы образования. При жизни популярность его была такой, которой не ведали сильные мира сего. После смерти мыслителя в истории нашего государства были периоды, когда его творческое наследие могло и должно было помочь Отечеству стать сильным и цивилизованным. Но, к величайшему сожалению, К. Д. Ушинский остался непонятым и невостребованным в полном объеме предвозвестителем.

Еще один пример из новейшей истории образования. В 70-80-е годы прошлого столетия ярко заявили о себе творчески работающие учителя, которые впоследствии были объединены в движение учителей-новаторов и выражали истинно государственные, общенародные интересы развития образования, противопоставляя себя ведомственной ограниченности, косности, «бюрократии от образования». Была создана и опубликована своеобразная антология передового опыта педагогов. В книгах обобщался, раскрывался и анализировался опыт многих мастеров педагогического труда, народных и заслуженных учителей страны, специалистов, стоящих на позициях прогрессивной, современной и обращенной в будущее педагогики. Такая педагогика прокладывала дорогу новым образовательным концепциям.

В серии «Педагогический поиск: опыт, проблемы, находки» (издательство «Педагогика») вышло в свет около 40 изданий общим тиражом порядка 3 млн экземпляров. Данную серию отличали новизна идей, содержания, форм и методов работы учителя или педагогического коллектива; эффективность опыта, подтвержденного положительными результатами в течение ряда лет; возможность творческого применения его другими учителями и коллективами, естественно, с учетом личностных качеств и условий, в которых находится образовательное учреждение.

Опубликованные труды раскрывают опыт педагогических коллективов, добившихся серьезных успехов в воспитании и обучении школьников и студентов; анализируют воспитание и обучение в конкретном городе, области, республике (как говорят сегодня, опыт регионального образования). В этой серии есть книги самих учителей-новаторов: Ш. А. Амонашвили, И. П. Волкова, Т. И. Гончаровой, А. А. Дубровского, И. П. Иванова, Е. Н. Ильина, С. Н. Лысенковой, А. Б. Резник, Е. Ю. Сазонова, В. Ф. Шаталова и др.

Представляя авторов, академик АПН СССР М. А. Скаткин подчеркивает, что они «делятся опытом работы, размышляют, спорят, доказывают, как бы вводят читателя в свою творческую лабораторию… Ведь сколько дней и бессонных ночей отдано новаторами для того, чтобы каждому из них удалось создать свою систему обучения и воспитания, дающую нередко удивительные результаты в педагогической практике учителя!

Каждый из авторов представляемой мною книги – человек интенсивной мысли и жизни, каждый разработал свою оригинальную методику, позволяющую существенно повысить эффективность и качество учебно-воспитательного процесса. Опыт учителей-новаторов – открытая, постоянно совершенствующаяся система, опирающаяся на достижения психолого-педагогической науки и школьной практики, творчески развивающая идеи классической и советской педагогики»[108].

Опыт учителей-новаторов объективно создавал предпосылки для эволюционного совершенствования всего дела воспитания и обучения в СССР и в России; учителя-новаторы определяли пути новых подходов к воспитанию и обучению. Однако их идеи и практический опыт по существу не были востребованы в ходе реформ образования начала 80-х и 90-х годов. Парадоксально, но педагоги-новаторы трудятся во благо образования, однако руководители образования не нуждаются в них, нередко и коллеги отторгают их, и новаторы в собственной профессиональной среде становятся изгоями. Многие из них переживают личную драму.

Урок трагический. На больших исторических пространствах России образование развивалось и продолжает развиваться вопреки: вопреки русской идее, вопреки положительной и отрицательной практике, вопреки провозглашенным государством намерениям, вопреки указам, директивам, распоряжениям, решениям коллегии министерства. Образование, имея собственную природу, самосохраняется, функционирует, развивается и противопоставляет себя.

Почему это происходит? Ответ Вы можете найти, прочитав всю книгу. Но уже и в этой лекции мы попытаемся частично ответить на данный вопрос.

Наш замечательный современник и мыслитель Л. Н. Гумилев предложил собственное понимание этноса. Он решительно порвал с социологизаторской точкой зрения, рассматривающей этнос как социальное явление, подчиняющееся законам общественного развития. Неверно также отождествлять этнос с биологической популяцией. Л. Н. Гумилев исходил из такого тезиса: этнос – феномен биосферы, точнее, люди есть порождение земной биосферы в той же степени, в какой они являются и носителями социального прогресса, т. е. он рассматривает этнос как природную общность, несводимую ни к каким другим типам объединения людей. Этнос, по Л. Н. Гумилеву, – устойчивый, естественно сложившийся коллектив людей, противопоставляющий себя всем другим аналогичным коллективам, что определяется ощущением комплиментарности (положительной или отрицательной), и отличающийся своеобразным стереотипом поведения, который закономерно меняется в историческом времени.

Что представляет особый интерес для нас? Рассматриваемые коллективы, выделяющие сами себя из окружающего мира, всегда обладают общностью поведенческих черт, передаваемых из поколения в поколение с помощью наследственных механизмов. Эти черты не случайны, утверждает Л. Н. Гумилев, они вырабатываются в процессе адаптации людей в этнической и ландшафтной среде и образуют собой стереотип поведения этноса. Этот стереотип поведения служит фундаментом этнической традиции, вбирающей в себя культурные и мировоззренческие устои, формы общежития и хозяйства, имеющие в каждом этносе неповторимые особенности.

Чрезвычайно важно также понимание пассионарности. Пассионарность (от лат. страсть) – потребность и способность изменять окружающую среду (общественную и природную) – является самостоятельным поведенческим и психическим феноменом. В то же время пассионарность – биохимическая энергия живого вещества биосферы, определяющая способность этнических коллективов совершать работу, наблюдаемую историками как их активность (миграционная, природопреобразовательная, военная, экономическая и т. д.). Эта активность определяется количеством энергии в системе, т. е. количеством пассионариев различных уровней.

Пассионарность как поведенческий феномен имеет энергетическую природу. Способность индивида совершать целенаправленную работу по изменению окружения требует длительного эмоционального, интеллектуального, волевого и часто физического напряжения и объясняется повышенным количеством энергии, которую данная особь захватывает из окружающей среды. В этносах избыток энергии порождает всплески целенаправленной активности. Люди с такими характеристиками готовы жертвовать собой и другими людьми ради своих целей, которые часто бывают иллюзорны. Это качество, по сути, – антиинстинкт.

Таким образом, учение о пассионарности дает возможность выявить и объяснить закономерности этногенеза, т. е. вскрыть механизм возникновения, развития и распада этносов.

Л. Н. Гумилев заставляет нас размышлять далее… Сегодня мы живем с одним ощущением: нам стало недостаточно триады «индивид – субъект – личность»; не все позволяют объяснить субъект-субъектные отношения; все чаще мы обращаемся к человеку как к части природы, разумная деятельность которого становится определяющим фактором дальнейшего взаимодействия природы и общества. А раз так, тогда «общность поведенческих черт» от одного поколения этноса к другому передается не только через «механизм условно-рефлекторной сигнальной наследственности». Этнос создает необходимую для себя систему образования, которая сохраняет язык, культуру, правила общежития и хозяйствования, общее миропонимание, передает от одного поколения к другому «общность поведенческих черт». Источниками миропонимания в конкретном этносе являются мифы и традиции, наука и религия, воспитание и обучение. У нас есть все основания сказать: образование – сущностная характеристика этноса, способ самосохранения, развития, выживания.

История государства Российского убедительно показывает, что российский этнос, русская государственность возрождались вместе с образованием, с появлением таких Граждан, которые смогли перебороть в своих душах все тяжелое наследие эпох татарщины, великой смуты. Возрождение Руси в XIV в. связывается с такими именами, как Сергий Радонежский, Андрей Рублев, Дмитрий Донской и др. Это наше духовное наследие, помогающее и сегодня строить обновляющуюся Россию.

Новейшая история убедительно показывает, как распадается этнос благодаря разрушению исторически сложившегося образования. СССР по существу был суперэтносом, по Л. Н. Гумилеву, – этнической системой, состоящей из нескольких этносов и противопоставляющей себя всем подобным целостностям. Единство суперэтноса опиралось на наличие общего миропонимания, что и консолидировало весьма разнообразные этносы.

Известно, что ядром суперэтноса является группа этносов одного региона, к которой в дальнейшем примыкают иные народы. Например, в состав российского суперэтноса вошли многие сибирские и степные этносы, впоследствии к ним примыкали и другие этносы, возникшие вполне независимо и составившие основу СССР. Этот суперэтнос (форма существования – СССР), исторически молодой, бурно развивался.

По признанию мировой общественности, Советский Союз имел самое эффективное образование. Но, начиная с 60-х годов, стали урезать долю национального дохода на образование, постепенно перевели его на остаточное финансирование; руководители разного ранга превращали образование в средство социальной и идеологической хирургии, отказывая ему в проявлении сущностного – сохранении истории, развитии отечественной культуры, формировании духовности у молодого поколения. Предавались идеалы и идеи образования, предавались образованные люди, «насиловалась» вся система отечественного образования. Образование суперэтноса в течение 30 лет разрушалось. В начале 90-х годов распался суперэтнос. Сегодня есть основания утверждать, что распад СССР начался после того, когда разрешили коверкать, разрушать исторически сложившееся образование.

История повторяется. В наши дни страна переживает один из сложнейших периодов своей истории. В новых условиях рождается российская государственность. Но если мы способны учиться у истории, то должны понять, что возрождение России не сможет произойти без создания национального образования.

Особая роль в этом сложном деле принадлежит государственным мужам. К великому сожалению, в последние годы мы чаще всего видим пассионариев-разрушителей, облеченных государственной властью.

Грузия. На волне демократических преобразований президентом избирается Гамсахурдия, известный в республике «интеллигент», имеющий отношение к филологии. Одно из первых деяний – исполнители его воли с фронтона Педагогического института в Тбилиси сбивают слова «имени А. С. Пушкина»… Как закончилась жизнь этого реформатора, мы знаем. Народ Грузии пережил не один трагический день. Трагедия продолжается.

Чечня. Трагедия народов, населяющих эту территорию, началась не тогда, когда развернулись военные действия, а значительно раньше. С конца 80-х годов происходило давление на ректорат Университета им. Л. Н. Толстого, совершались провокации против его руководителей, а члены их семей постоянно слышали угрозы и получали письменные предупреждения. В начале учебного 1990 г. у входа в Университет застрелили профессора, а ректора В. А. Кан-Калика связали и увезли в горы, где его останки были обнаружены через несколько месяцев. Кончина Дудаева и трагедия народа нам также известны.

Собственных разрушителей имеет в последний период и Россия. Это они не извлекали должных, полезных уроков для России; неумело реформировали систему образования, не учитывали ее сущностных характеристик и особенностей; публично ее «насиловали» постоянными попытками привнести на нашу землю опыт Запада. Это они заявляли одно, а делали – другое. Это при них министерство образования стало секретным, ибо лишь узкий круг людей знал о тех докладах и обещаниях, которые они делали за рубежом. Это они сделали так, что громадной России не нужно стало министерство, отвечающее за школу и учителя.

Похоже на мистику, но… наказывается тот народ, который позволяет глумиться над присущим ему образованием, слабеет государство, которое перестает отвечать за воспитание и обучение нового поколения граждан.

Три урока добра и зла позволяют утверждать: образование – феномен истории; не понимать сущностные характеристики образования – значит быть дремучим гражданином; не знать закономерности образования – значит работать непрофессионально; не учитывать рекомендации науки в управлении образованием – значит вредить всему обществу и государству.

Константы, ценности, идеи российского образования

В наши дни размышляющие граждане, все, кто извлек уроки из нашей истории, всерьез озабочен современным состоянием и перспективами России, с особенным вниманием обращаются к историко-культурным традициям отечественного образования.

В общественном сознании все яснее пробуждается интерес, осознается потребность в возвращении к истокам своей памяти, переосмыслении пройденного пути. Мы отказываемся от одностороннего понимания идеологизированных ценностей и стереотипов, от возведения в абсолют одной из граней вечно вращающегося многогранника исторической действительности. Нам, как воздух, необходимо возрождение духовного богатства отечественной культуры, значительная часть которой оказалась утерянной, подобно тому как ушел в небытие легендарно-сказочный град Китеж.

В этом контексте педагогические идеи русской религиозной философии XIX–XX вв., этой сердцевины отечественной христианско-гуманистической мысли, представляют особую значимость и актуальность для образования. В последние годы появились отдельные публикации, в которых сделана попытка подойти к освещению этого неизведанного доселе педагогического континента. Одной из наиболее заметных публикаций такого рода является книга В. И. Додонова «Теоретико-методологические основы духовно-нравственного развития личности в наследии русских философов конца XIX – начала XX в.» (М., 1994). Автор, ограничив себя временным пространством рубежа столетий, охарактеризовал весьма важный вопрос духовно-нравственного развития личности в наследии русских философов указанного периода.

Книга В. А. Кобылянского «Русская идея и возрождение России» (Иркутск, 1997) рекомендованная к печати Забайкальским государственным педагогическим университетом им. Н. Г. Чернышевского, может быть использована в качестве учебного пособия по национально-региональному компоненту для системы общего и профессионального образования. Данную книгу можно рассматривать как историко-культурное исследование, «срез» современного состояния проблемы, ее личностное видение, приглашение автора к интеграции интеллектуальных сил для исследования жизненно важных для Забайкалья и всей страны вопросов.

Кандидат философских наук, преподаватель, научный сотрудник, управленец Т. П. Довгий живет и трудится на древней Смоленской земле. Ее книга «Лицо России: философский и культурно-исторический аспект русской идеи» издана в Санкт-Петербурге в 1998 г. В данной книге предпринята удачная попытка через культуру, философию и религиозный опыт русского народа «прояснить лицо России». Рассматривая нацию как «симфоническую личность» (Л. Карсавин), автор постаралась раскрыть следующие сферы самореализации симфонической личности русского народа: дух – религиозный опыт, святость; ум – единство национального и вселенского в сознании; душа – русская культура; тело – социальная жизнь и поиск общественной справедливости. Проведя обстоятельный анализ социально-философского содержания русской культуры, Т. П. Довгий делает следующие выводы: социально-философские основы русской культуры определяются активным поиском путей устроения общества на соборных началах; социальное содержание соборности предполагает органическое соединение личного и общественного, исключая как эгоистически ориентированное «я», так и неразвитое и подавляющее свободу личности «мы»; системообразующая идея социальной философии состоит в том, что общественная жизнь есть богочеловеческий процесс.

Особый интерес представляет совместная работа доктора педагогических наук, профессора МГПУ В. М. Кларина и кандидата педагогических наук, доцента Орехово-Зуевского педагогического института В. М. Петрова. На заре возрождения нашего интереса к отечественной религиозно-педагогической мысли указанные авторы осуществили публикации, вызвавшие определенный интерес у читателей. Сами названия этих публикаций характерны: «Таинственнее, чем мир…» (М.: Знание, 1991), «Потайная река» (Магистр. 1993. № 1. С. 57–64). Действительно, на многие десятилетия живой поток отечественной религиозной мысли стал для нас своего рода «потайной», ушедшей в песок одностороннего сознания и бытия рекой. Как теперь стало ясно, это привело лишь к обеднению реальных воспитательных возможностей нашего общества.

В 1996 г. В. М. Кларин и В. М. Петров опубликовали «Идеалы и пути воспитания в творениях русских религиозных философов XIX–XX вв.». Монография предназначается учителям, студентам и преподавателям педагогических учебных заведений, слушателям институтов усовершенствования учителей, учащимся педагогических училищ и лицеев, всем тем, кто интересуется нашей историей и культурой.

Представленный авторами целостный анализ всего теоретического наследия русской религиозной философии XIX–XX столетий и рассмотрение его на фоне тысячелетней истории святоотеческого просвещения убеждают читателя, что русская религиозная философия была не теоцентрична, но антропоцентрична, и в этом своем качестве она углубляла нравственные искания великой русской литературы, науки XIX в. Ее великие деятели являлись первопроходцами в разработке философских проблем воспитания, раскрывали истоки и пути самосозидания личности, творческой, неповторимой индивидуальности каждого человека, его самовоспитания и саморазвития. Рост духовного потенциала и нравственной культуры каждого человека рассматривался ими как непременное условие социального и нравственного оздоровления общества.

Современное состояние российской культуры требует от каждого человека, особенно от учителя и преподавателя, умения осмыслить исторически сложившиеся в нашем обществе традиции образования, выработать к ним собственное отношение. Именно к их числу принадлежит и христианско-гуманистическая педагогическая традиция, ярко представленная религиозной философской мыслью России XIX–XX вв. Историческому сознанию насущно необходимо обратиться сегодня к уже прожитому в отечественной культуре поиску духовных основ воспитания. Реставрация педагогических идей наиболее видных представителей отечественной религиозной философии, их включение в контекст современных педагогических знаний составляют поэтому одну из существенных задач науки и практики.

Деятельность трех поколений русских религиозных мыслителей России XIX–XX вв. связана с ее культурным ренессансом. В 30-50-е годы XIX столетия вошли мыслители, называемые в историографии «славянофилами» старшего поколения, деятельность которых включена в поток «золотого века» русской литературы, – A. С. Хомяков, И. В. Киреевский, К. С. Аксаков, Ю. Ф. Самарин и др.

Вторую половину XIX – начало XX в. представляют B. C. Соловьев и его блистательное литературное окружение – братья кн. Е. Н. и С. Н. Трубецкие, К. Н. Леонтьев, В. В. Розанов и др. Самобытно заявили о себе также Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, С. Л. Франк. В первой половине XX в. прозвучали голоса B. В. Зеньковского, И. А. Ильина, Л. П. Карсавина и др. Большинство из них после 1917 г. продолжило свое творчество в составе блестящей плеяды религиозных мыслителей Русского Зарубежья. Предлагаемое издание как раз и освещает деятельность трех поколений русских религиозных философов, раскрывает разработанные ими духовно-мировоззренческие основы воспитания, его образы и идеалы.

Одно из главных достоинств русских религиозных мыслителей состоит в том, что, говоря словами поэта, они соединили «столетий позвонки». Действительно, любомудры и старшие славянофилы обратились к древнерусской и великорусской традиции духовного воспитания и просвещения человека, которая вершилась в русле святоотеческого предания и в атмосфере христианских ценностей. Отмечая достоинства культуры России XVIII в., они подметили и главные ее недостатки – секуляризм мировоззрения образованных верхов, одностороннее увлечение просветительством западноевропейского образца и забвение традиционного для российского культурного самосознания религиозно-церковного миросозерцания. Именно они сделали первый шаг в направлении соединения достижений духовной культуры православной России XV–XVII вв. с европейским просвещением и образованностью Нового и новейшего времени. Основы оригинальной отечественной философии, образования, воспитания до сих пор еще не освоены исследователями при определении границ и смысла парадигмы российской педагогической мысли.

Три константы русского образования. Благодаря усилиям трех поколений русских религиозных философов, в истории России хорошо просматриваются характерные черты отечественного воспитания, которые можно сгруппировать в три «константы». Под константами предлагаем подразумевать постоянные, практически неизменные при тех или иных преобразованиях черты, которые делают явление русского воспитания целостным и позволяют увидеть его природу в самых общих чертах.

Первая константа – духовность – особое внимание русского человека к сфере абсолютного, вечного. Суть ее в том, что русский человек хочет действовать «во имя чего-то абсолютного», пренебрегая временным, конечным. Духовность – это понятие, описывающее внутреннее состояние человека, его отношения с Богом, миром и людьми. Верное в самом общем виде, это объяснение корректируется двумя другими понятиями – «православие» и «русская этническая целостность». Только такое триединство позволяет точно соотнести духовность с нашей историей и современностью и понять суть взаимодействия и отторжения, которые наблюдаются сейчас в нашем обществе.

Вторая константа – открытость – способность русской культуры и образования открываться внешним влияниям, впитывать зарубежные ценности, духовно обогащаться и преобразовывать их, сохраняя свою неповторимость и единственность. По существу, это отрицание самоценности национальной принадлежности, фальшивой национальной спеси. Это готовность бескорыстно соединиться с каждым, кто приемлет святыни и православные нормы народной жизни.

Третья константа – традиционность – опора на народную культуру, педагогику, эмпирически сложившийся порядок образования человека. Если «открытость» можно сравнить с внешним дыханием, то в данном случае речь идет о дыхании внутреннем, о постоянном обращении к собственной истории и культуре, основам народной организации жизни.

Три ценности русского образования. Образование во все времена и для всех народов – абсолютная ценность. В трудные периоды жизни России общественное сознание обращается к образованию – образованности как безусловной ценности. И само образование имеет ряд ценностей.

Культурно-исторический опыт показывает, что российское общество является носителем безусловных ценностей в образовании. Здесь первое место занимает семья – основа родового строительства нации, «первичное лоно человеческой культуры», «духовный очаг», школа «духовно-религиозной, национальной и отечественной традиции» (И. Ильин), институт первоначального воспитания любви, соборности, единения и общежития, авторитета и дисциплины.

Семья – первый, естественный священный союз, строящийся на любви, вере, надежде и свободе. Человек учится в нем первым совместным движениям сердца, поднимается от него к дальнейшим формам духовного единения – Родине и Государству. Семья – составная и решающая часть образования, и вместе с тем она не может заменить школу. Основная задача семьи состоит в приобщении ребенка ко всем сферам духовного опыта, с тем чтобы его нежное и восприимчивое сердце научилось отзываться на всякие явления мира и поступки людей.

Школа призвана содействовать укреплению семьи, разъясняя детям духовное единство поколений; семья же помогает авторитету учителя и деятельности школы в деле образования. Единое семейно-школьное воспитание обеспечивается узаконенной связью семьи со школой и ответственностью родителей за нравственное и духовное воспитание детей.

Конец ознакомительного фрагмента.