3 ЗЕМЛЯ УТРЕННЕЙ ЗВЕЗДЫ
Классики марксизма-ленинизма учат нас, что в преддверии различного рода социальных потрясений и катаклизмов в обществе складывается так называемая «революционная ситуация». Характеризуется она тем, что верхние слои народонаселения чего-то там не могут, а нижние в свою очередь – чего-то там не хотят, или наоборот: верхние чего-то могут, но не хотят, а нижние – хотят, но не могут… Речь, короче, идет о некоем противоречии между желаниями и возможностями, каковое глубинное противоречие и вообще-то весьма свойственно человеческой природе и в некотором роде и является основным двигателем развития и прогресса… но не суть, в общем. Складывается и складывается.
Развивая этот тезис и опираясь на аксиому того, что учение Маркса всесильно, потому что оно верно (или, опять же, наоборот) – можно предположить, что на смену революционной ситуации приходит ситуация пост-революционная. К сожалению, здесь четких определений классики нам не оставили, революции, как известно, охотно пожирают собственных детей… но, по-видимому, отличительной чертой этого нового положения дел является некоторая растерянность и недоуменность на местах. Растерянность, вызванная постепенным осмыслением произошедшего, и недоуменность от созерцания новой конфигурации желаний и возможностей, которая хоть и внешне радикально отличается от прежней, но внутренне по-прежнему столь же дисгармонична, как и ранее, если не больше. За что боролись, на то и напоролись – так, короче говоря, если выражаться простым народным языком.
Именно такая ситуация и сложилась на Родине к концу августа 1991 года. Ну или во всяком случае в ее стольном граде Москве, потому как, если начистоту, Родина в целом если чего и заметила, то не придала большого значения случившемуся, это, знаете ли, если на все обращать внимание – никаких нервов не хватит, на чем, собственно, Родина стояла, стоит и стоять будет вовеки веков, и в этом и есть ее астральный секрет и сакральная миссия. Но в Москве, в среде прогрессивно мыслящей части общества – сложилась совершенно точно.
Нет, ну в самом деле – колеса Истории крутятся незаметно, но иногда ведь и сорвутся так, что только искры с визгом полетят во все стороны! Еще вечером в воскресенье осьмнадцатого числа ложились спать, блаженно ни о чем не подозревая – а еще через неделю уж и чего только не было! И тревожные дождливые ночи, и слухи самые страшные, вплоть до, и всеобщая эйфория и ликование, и солнце свободы, и так далее. Ну и, собственно, вопрос: так, ну все отлично, проехали… но дальше-то что? К какому, фигурально выражаясь, берегу грести нашему утлому суденышку, оказавшемуся в самом эпицентре исторической бури без руля, так сказать, и без ветрил…
Старший ребенок тогда неожиданно вдруг спросил, в свойственной ему манере всего несколькими словами пронзив сразу весь вековой исторический пласт:
– Пап, а Ленин был кто? Первый президент России?
О, грехи наши тяжкие! О мы, несчастные Иваны, не помнящие своего родства! Как можно, ну не тысячелетие же прошло, ну мы же не совсем дряхлые ископаемые пока, это же ведь всего еще наши дети, не внуки даже, ну как можно было помыслить, что десятилетний и не самый глупый ребенок не будет знать, кто такой Ленин, если только умалишенный… да и тот обязан был знать, пусть единственное, но обязан! Но ладно.
– Мить, тут как бы это тебе сказать… Был, но не президентом, эта топ-позиция тогда по-другому именовалась… И не России, а Советского Союза, а России не было… Ну, то есть, Россия-то была, но тоже немножко все по-другому дело обстояло… Россия при царе была. И сейчас вот, только без царя… пока во всяком случае.
– А, знаю. Ленин царя сверг.
– Да, вот это, пожалуй – определенно. Он самый.
– Пап, а я мог бы быть царем?
Час от часу не легче!
– Ты знаешь, Мить – едва ли. Так, конечно, всякое случается, но если проанализировать все твое генеалогическое древо – то происхождения ты самого что ни на есть рабоче-крестьянского. Так что без шансов и вариантов. И не только царем, а даже и близко бы не стоял…
– Жалко. Я бы много хорошего мог совершить…
– (искренне рассмеявшись) Не горюй. Для этого вовсе необязательно быть царем. Было бы желание. Да им, царям, если хочешь знать, это даже труднее совершать в некотором смысле. Слишком много условностей и наложенных извне обязательств.
– Так кто тогда был первым президентом России?
– Ельцин.
– А я думал – Путин!
– Не. Ельцин Борис Николаевич.
– Так Россия когда появилась?
Э-э-э… мэ-э-э…
– Ну, в общем, как бы сказать… ну вот если заново, то вот в девяносто первом году, когда Советский Союз распался. И тогда Ельцин стал первым президентом.
– А он кого сверг?
– Ну – в какой-то мере Горбачева. Но там не все так просто. СССР-то так и так разваливался, еще до свержения…
– А почему?
(И снова «Ну почему, почему, почему? Па-чи-муууууууууу?!!»)
– Мить, это долгая история. Мы, товарищи взрослые, еще и сами толком не разобрались. Подрастешь вот, вам в школе и разъяснят. Я бы рассказал, но тут вектор время от времени меняется, то так, то эдак. Расскажу еще неправильно…
– Но хотя бы коротко!
– Коротко… ладно, слушай. Короче, Ленин сверг царя и царскую Россию. А Ельцин развалил Советский Союз и стал строить Россию новую. Ну, не сразу, там между Лениным и Горбачевым наличествовал еще ряд деятелей науки и культуры. Да, и строить тоже стал не сразу. И мы теперь тоже новую Россию строим, но не такую, как Ельцин, там меняется, короче, точка зрения, и есть ряд нюансов. Восстанавливая в какой-то мере Россию прежнюю, но без имперских замашек, как недавно было специально подчеркнуто. И еще при этом беря все лучшее и положительное, что было накоплено в Советском Союзе (шепотом – не всегда, правда, получается, и опять же, имеются различные, зачастую диаметральные мнения). Забавно при этом, что Путина президентом назначил-то как раз Ельцин, который теперь то ли строил и восстанавливал, то ли напротив, разваливал и ввергал в пучину… но, как бы то ни было – назначил.
– А, это я уже знаю. Путин потом назначил президентом Медведева, а Медведев – опять назначил Путина… (да-да, малыш: Авраам родил Исаака, Исаак родил Хама, и далее по списку)
– Э-э, насчет Медведев «назначил»…
Хороший мужик Дмитрий Анатольевич Медведев, преданный поклонник группы Deep Purple и ценитель продвинутой электронной техники, да только вот… Знаете, кстати, что такое «кризис среднего возраста»? Это не когда старший ребенок уже лучше тебя разбирается в твоем же собственном телефоне, это еще нет. А вот когда уже и младший разбирается лучше – вот, вот это уже он самый, не отвертишься!
– Ну ладно. Пусть так. Назначил. Короче, как у Чебурашки и его друзей: мы строили-строили – и, наконец, построили! Понял чего-нибудь?
– Пап! Ты если сам ничего не знаешь – то сразу так и скажи!!!
Да, да. Так, если проанализировать и обозреть ретроспективным взором (можно под композицию британского ансамбля Oasis «Не оглянись во гневе») – с самого исторического апрельского, 1985-го года Пленума все шло по нарастающей. Сперва неспешно, но потом все быстрее и быстрее. Сначала в положительном ключе – но постепенно как-то становилось все тревожнее и неизбежнее. Перестройка, ускорение, гласность! Хозрасчет! Жувачки импортной в кооперативных ларьках – сколько хочешь! Польские джинсы, «вареные» по последней моде (ну, то есть попросту прокрученные в смятом виде в стиральной машине в сопровождении ядохимикатного раствора) – были бы деньги! В субботу вечером, чтоб молодежь на Пасху не шаталась в праздном любопытстве подле божьих храмов – шведский вокально-инструментальный коллектив Europe по телевизору, по самой первой программе, а ведь раньше-то в такие святые дни демократия дальше Аллы Пугачевой не простиралась. А между прочим, эта самая «Европа», если по прошествии почти трех десятков лет откинуть всю свойственную тому эстрадному периоду пергидрольно-обтягивающе-блестящую мишуру – вполне так, как говорится, крепко сбитый по европейским меркам коллективчик, не Def Leppard и Guns’n’Roses, конечно, но пяток композиций, за которые и теперь не стыдно, на своем счету имеет, а это уже немало.
А потом…
А потом – Съезд народных депутатов с говорильней взахлеб, и люди с радиоприемниками на улицах, жадно внимающие Слову, и какие-то судьбоносные решения, никому на самом деле не нужные, и так далее, и уже ко второму подобному мероприятию население заметно охладело, а про третье – и вовсе неизвестно, состоялось оно в принципе или нет. И погромы на национальных окраинах, и тяжелое, будто набрякшее небо, и референдум с наболевшим вопросом – желает ли подшефный партии и правительству народец и далее проживать в Стране Советов как в достаточно пригодном для этого месте со всеми удобствами, с причитающимися по праву рождения правами и свободами, и тому подобное. Ну, конечно желает! Еще бы спросили – желает ли народ ничего не делать, а зарплату получать как у академика, да еще с северной надбавкой, так результат еще лучше бы получился, только что это уже могло изменить? А почему? А, ну это уже товарищи взрослые должны объяснить, был ли процесс неизбежным, проскочившим в какой-то тончайший миг пресловутую точку невозврата – или еще можно было дать по тормозам и каким-то образом реверсно… а, вот мне подсказывают из нашей редакции: это вы тогда были молодежь и юношество, а ныне – вы и есть те самые товарищи взрослые, которые и должны разобраться, и дать четкие ответы, расставить акценты и добавить нужные корректирующие коэффициенты… а, ну я не знаю. Это, значит, к другим товарищам. Специально обученным и информированным. А у нас тут – почти одна сплошная лирика.
Подорожало все по весне – вот это факт. То есть, товарам из категории «не первой необходимости» случалось дорожать и раньше согласно Постановлениям, но чтоб вот так все сразу и единомоментно – при царе-батюшке такого не было. Богородица не велела. А теперь не шали – пять процентов как с куста президентский налог, потому как Горбачев Михаил Сергеевич – теперь как есть первый Президент СССР, он же, кстати, и последний, очень удобно, не перепутаешь. А проезд в общественном транспорте так и вовсе обернулся сразу аж пятнадцатью копейками вместо пяти, в какую-то одну ночь слесаря-«золотые руки» переделали все автоматы в метро, и теперь следовало загружать в них по три монеты сразу. И пожалуй – вот, вот он тот самый переломный момент, после которого возврата к прошлому уже не было. Пятачок, пятачок, увесистая такая монетка, с которой внушительнее всего срисовывался простым карандашом герб Родины, знак и символ национальной платежной системы, почти как «по семь рваных» – и как и не было. В том плане, что сам пятачок-то остался – но роль его была полностью и бесповоротно деноминирована…
(«Рваный» в данном случае – рубль старый, дореформенный, до 1961 года. Сложиться по семь «рваных» на троих – набрать двадцать один рубль на водку, это цена еще до вошедших в анналы магических цифр 2.87 и 3.62 – прим. авт.)
В автобусе-то проще, там талоны, один старый засунул между двух новых, пробиваешь так, чтоб клочья во все стороны – ну и вроде как похоже, всё экономия и личный вклад в борьбу с надвигающейся инфляцией. Хотя… Да, привычные с детства кассы убрали года за три до этого, заменили безналичным расчетом. Руководство уже тогда будто предчувствовало, что деньги русскому народу в руки давать нельзя, даже небольшие, потому что добром это никак не может кончиться, и в принципе, оно (руководство) в этом было абсолютно право. А ведь как это здорово – денежку в щелочку сыплешь, потом ручку вращаешь, и билетик вылезает, отрываешь его, и с надеждой такой еще, а вдруг счастливый, а денежка твоя ползет на резиновой ленте, а потом со звоном таким на дно железного ящика бряк – красота! А талон пробить? Никакой романтики.
Спешил тогда на тренировку, опаздывал, и выбегаешь из-за угла, после которого остановку видно – и троллейбус стоит, вот черт, не поспеть, а следующий-то когда теперь подойдет, эх. И замедлил шаг, но вроде стоит себе рогатая машина, не трогается, а вдруг – и со всему маху, во весь опор, молодость, да не, все равно не успеть, вот назло сейчас двери прямо перед носом захлопнет, но нет, и влетаешь на заднюю площадку, выбросив руку с сумкой вперед, с сумкой-то твоей, небось, не уедет уже, влетаешь, а там…
А там стоит твой старший товарищ по детско-юношеской спортивной школе с весьма занятной фамилией Заремба, которую местные остроумцы после выхода на широкие экраны первого фильма из известной франшизы немедленно переделали в «За Рэмбо!», ну, в том плане, что не на широкие экраны-то, само собой, скорее на узкие, но как бы то ни было – после выхода и переделали. Но дело-то было даже не в За рэмбо этом, а в том, что под ногами у него… А под ногами у него – целая россыпь мелочи, прямо как в мультфильме «Золотая антилопа», прям горстями можно было зачерпывать, в кассе каким-то образом пломба оборвалась, и все нажитое за полдня непосильного труда высыпалось на пропыленное напольное покрытие. И водила такой, присев на корточки и затейливо выматерившись в окружающую среду: «Пацаны, это… помогите что ль собрать, посмотрите, не разлетелось чего куда…» Ну, собрали, конечно, помогли. Все-таки – ответственность и воспитание, денег-то много, но все чужие, у горемыки этого, поди, еще недостачу из получки вычтут. Только коллега Заремба, выхватив один блестящий кругляшок, отважно спросил: «Дядя, юбилейная! Можно я себе возьму?» На что дядя милостиво махнул рукой – да бери, само собой. А мне юбилейной не нашлось, ну, а обычную-то просить – как-то совсем не к лицу. Так и собрали все. Про Зарембу не скажу, не знаю – а я, видать, в тот раз и исчерпал свою финансовую удачу на всю жизнь вперед, ну да ладно.
Да, но возвращаясь в начало сентября девяносто первого года. Едешь себе такой, весь нахохлившись, весь в тягостных раздумьях о суровом и прекрасном, и косые нити дождя хлещут по стеклу, и автобус-то на самом деле не совсем тот, который тебе нужен, от него еще до электрички шваркать по пересеченной железнодорожными путями местности, но выбирать особо не приходится, время тревожное, неизвестно еще, придет автобус, который тот, или уже нет, сейчас не до того ведь, так что вот – и вдруг голос такой неожиданно прям над ухом:
– Молодой человек, ваш билет!
Вздрогнул, огляделся – черт, ведь пока в мыслях своих витал и сквозь запотевшее стекло в окружающую действительность всматривался, весь автобус-то уже давно разбежался, ты один такой задумчивый. Ладно, порылся в карманах, вот, выбирай, на любой вкус тебе, и такой, и сякой, и вот даже три завернуто вместе, как положено. А к тому— то – уже двое спешат на подмогу, и взгляды такие кровожадные, «…не, парень, ну ты сам посмотри! Тут дырки не там, и здесь не туда, а этот вообще в труху у тебя весь… не, не канает! Давай, сколько у тебя там есть…»
И смотришь на них, вглядываешься в лица, да-а, ситуация ясна, такие же контролеры, как и ты сам, надо с мужиками в группе что ль обсудить эту тему, тоже что ль выйти на промысел такой, да, нехорошо, даже стыдно, но жить-то надо на что-то, нет, ну это уже совсем крайний случай, это я так – и вдруг как будто даже узнаешь, и бросает тебя вновь обратно в огневую юность. Как крадешься по вражеской территории, со всеми мерами безопасности, и даже вон уже она, спасительная нейтральная полоса – и вдруг прямо над ухом тебе:
– Пацан, стоять! С какого микрорайона? А из дома какого? А тут кого знаешь? Ну, всё! Мелочь есть? Давай сюда!
Да, так и есть. Даже лица как будто знакомые! И прям так вдруг тепло-тепло на сердце…
– Ладно, на…
– Всё? Или еще есть?
– Охерел что ль «еще» ему? Меру знай… Есть, но я пообедать-то должен сегодня на что-то? Сам-то с какого микрорайона будешь?
– Ну ладно, ладно… Но за проезд все-таки платить не забывай!
– И ты у нас будешь – тоже невзначай не позабудь…
Пообедать… Пообедать теперь да, было бы только на что. Это раньше в институтскую столовую очередь надо чуть ли не сразу после первой пары занимать, и то еще не факт, поди, за рубль-то подхарчиться желающих далеко не ты один – а теперь, когда и в трояк не вложишься, это еще даже если без компота, и как-то сразу пустынно сделалось в питательном пункте, и звякали гулко ложки на раздаче, а ведь в золотые раньшие времена и ложки было не достать… да, все понятно, надо привыкать к новым экономическим реалиям, спрос, как известно, рождает предложение, но если предложение подскочило в разы, а стипендия твоя увеличилась только линейно, на одну только жалкую «компенсацию». Законы математики неумолимы, экспонента растет быстрее любой степени, и уже не до спроса. А законы экономики – тем более.
Знаете, кстати, как у нас на Физтехе легко было выявить свежеженившегося собрата? Не по кольцу на пальце, это слишком тривиально, и не по изменившемуся взору, обретшему нотки легкой пресыщенности этой жизнью, и не по сползшей вниз кривой успеваемости, это все в индивидуальном режиме у каждого… Щеки! Вот были единственный и неповторимый свидетель, наивернейший критерий, ибо у всяк недавно связавшего себя узами брака они начинали резко увеличиваться, настолько, что некоторых после этого и узнать-то было затруднительно! Из всякого правила, как известно, есть исключения – а вот из этого правила исключений не было. Потому что законы общества – неумолимы тем более, а жить в обществе и быть свободным от него – невозможно. А ты говоришь – «пообедать…»
И проехали уж давно твою остановку, и укатили куда-то совсем вдаль – но вот выскакиваешь в дождь прям какой-то просветленный, что ли. Невзирая ни на что.
Ладно. Это все ерунда на самом деле…
Майк Науменко умер – вот что было по-настоящему плохо…
Виктора Цоя за год до того хоронили всей страной, по первой телепрограмме объявляли – а тут только в газете на последней странице сообщили, хоть вообще узнал, что такое стряслось… Майк еще успел на всеобщей волне собрать свои стадионы, хотя было ли это ему надо… «ром и пепси-кола – вот и все, что нужно, звезде рок-н-ролла…» Может, не такой изысканный, как Гребенщиков (хотя, если вдуматься – местами куда уж изысканней), не такой простой и доступный как тот же Цой (хотя – куда проще), и вроде бы не первый – но как небосклону быть без его звезды, совершенно непонятно, и был бы весь «русский рок», если он вообще был, без Майка – решительно неясно. Скорее всего – и не был бы. «Поэт для поэтов» – вот, вот это точнее всего сказано, если про него. Да что говорить – надо слушать. «И мой огонь горел – он горит и сейчас…» Вот так как-то.
В общем, сложившуюся пост-революционную ситуацию необходимо было как следует обдумать, попытаться тщательно взвесить ее новые плюсы и минусы, а после глубокого, вдумчивого анализа – каким-то образом отыскать свое место в ней, если таковое место в принципе существовало. Ну вот мы, например. Студенты не самого худшего технического заведения страны. С таким вот трудом поступили, эх, и ведь отучились-то всего один курс. А дальше что? Может, мы и не нужны будем никому, в новых-то реалиях. Возьмут да и скажут: все, парни. Всем спасибо и до свидания, расходимся. Все ваши умные книжки можете оставить себе, авось пригодятся еще. На растопку там, или на самокрутки… А что, все лето же носился в воздухе такой слух, будто отсрочку нам от армии отменят, и вперед. Тем более, всего-то пять лет назад уже был пример, прямо посреди семестра взяли да переобули в сапоги, как раз незадолго перед нами этот призыв возвращался. Но не все вернулись, надо признать, да оно и неудивительно. Все-таки разная там квантовая механика да физика твердого тела – они, как бы это сказать, не очень любят к себе дискретного, прерывистого отношения. Нет, так-то я не против, чисто теоретически – но лучше бы не надо. А то потом и были-то на сборах всего месяц, а уже к третьей неделе начинаешь ловить себя на той мысли, что когда кто-то не в ногу шагает – тебя это уже на подсознательном уровне раздражает. Хочется уже порядка и единообразия, как во внешнем облике, так и в богатом внутреннем мире. Но с другой стороны – в армии хоть кормить будут (если, конечно, будут), оружие личное выдадут (но тоже – если выдадут), и к дальнейшим гражданским передрягам ты будешь чуть более подготовлен… имеются, короче говоря, тонкости и нюансы.
А «Спартак»? С ним-то что будет? Вот, сходили же как раз на «Локомотив», стадион-то и вообще любимый, а по осени – особенно, потому что с козырьком над центральными трибунами, можно насчет дождя не беспокоиться. И сидим, смотрим игру – а как будто даже освещение не такое яркое, как положено. Можно даже сказать – тусклое. Ну, понятное дело – может, скоро электричества в стране и совсем не будет… Но сыграли отлично. Четко положили парочку, без вариантов для гостеприимных хозяев поля. А главное – Федор, божественный Федор возвратился из своего заграничного вояжа и играет снова как в молодые годы, по полю летает аки грациозная лань, прямо сердце поет, вроде ничего особенного, просто движется, а потом вдруг неуловимое нечто – и вынимай! Но если не будет электричества, то ведь и футбола-то тоже не будет. Если только на любительском уровне и строго при естественной подсветке.
Эх, а по весне-то той! В «весну» в еврокубках пробились в первый раз аж с восемьдесят четвертого года, и не просто чтоб отметиться в протоколе, а самый мадридский «Реал» хваленый уделали, да на его поле, на Сантьяго этом самом Бернабеу! После унылой-то нулевой ничейки в Тбилиси шансиков, положа руку на сердце, не просматривалось и вооруженным взглядом, а после того, как уже в дебюте сами себе забили, в лучших своих традициях – так рука и вовсе непроизвольно потянулась к выключателю (чуть было не написал – «к пульту», но вовремя исправился – прим. авт.) Но потом вроде выровнялась помаленьку игра, ладно, поглядим, что да как, 0:1 – это все-таки еще не окончательный приговор… А потом Валера Шмаров проходит так слаломно, на скорости в центр смещается, и сходу – бабах! И сердце екает – штанга… но даже екнуть толком не успевается, как мяч отскакивает точно туда, куда надо, ну это да, это же и есть главное качество форварда, оказаться в нужное время в нужном месте – и Радченко сравнивает! Елки зеленые, это же только во сне так бывает, когда не успеваешь испугаться всерьез и спасительно просыпаешься – но здесь-то не сон, самая от слова «Реал» реальность, а 1:1 уже в нашу пользу! Гол-то – на чужом поле. А под занавес тайма – и второй! Вот, вот тут уже затряслись поджилки по-настоящему. Когда от «не ударить в грязь лицом» и «достойно смотреться на фоне» – уже можно переходить к постановке более внятных задач. Само собой, пропустить парочку из ничего – для нас никогда особой проблемы не составляло, но постараться-то ведь можно… а вот и третий! Победа, полуфинал Кубка Чемпионов, а это вам, ребята – не хухры-мухры, это достижение!
Не, ну в полуфинале-то не блеснули, конечно, можно было бы и почетче отработать. Но сделаем скидку – мы столь высоко взлетели впервые, так что для дебюта – нормально. Все приходит с опытом, регулярность и постепенность, на этот раз – остановились в шаге, на следующий сезон, глядишь, заматереем и Финал этот попробуем на зуб, а там, чем не шутишь, ведь финал – это всего одна игра, случится может всякое, мяч круглый, поле ровное… Но теперь, стало быть, ситуация таким образом разворачивается, что не только о полуфиналах с финалами, возможно, придется забыть, но и вообще об организованном первенстве. Когда не хватает хлеба, зрелище может отойти на второй план. М-да.
И тут же сам себя одергиваешь строго: «Ну что ты заладил – как же я, что же со мною… Я – последняя буква алфавита, так вас учили. Если ты плюнешь в коллектив – коллектив утрется, но если коллектив в тебя… Меньше о себе беспокойся. Больше думай о судьбах страны в целом, а с тобой уж разберутся как-нибудь. Ну вот так. Усек мысль? Делай выводы…»
Поездка в колхоз на поддержку уборочной страды оказалась, таким образом, весьма кстати. Прикоснуться к корням, так сказать, и прочим корнеплодам, хлебнуть настоящей, а не выдуманной жизни, походить недельку по родной земле вместо бездушного асфальта, вдыхая чистый, пьянящий воздух – что может быть лучше для того, чтобы успокоить взбаламученное правосознание и привести накопившиеся мысли в порядок? Труд вообще, как мы знаем, облагораживает.
И поехали они в колхоз…
Нет, поработать – это мы всегда готовы. Лучше головой, конечно, но если требуется руками – то и руками. Вот, помнится, в родовом именье сидели тогда на завалинке, солнце уже на сходе, понемножку отступает июльский зной, и из летней кухни призывно доносится аромат поспевающего уже первача, красота и пасторальная идиллия, одним словом – и тут вдруг:
– Слушай… тут бабушке шифер привезли, дядя Ваня будет крышу ей перестилать. Да только разгружать сами не хотят, мол, только за товар и доставку было уплачено… А не разгрузите, говорят – вот прямо тут посреди двора свалим и уедем… надо как-то…
– Ну, надо – значит надо…
– Ты не бойся. Дядя Ваня сам должен подъехать, поможет…
Хмыкнул. Вздохнул. Бояться, тем более шифера – это едва ли. Просто человека с библейским именем я как-то видел мельком, так-то по фигуре – довольно крепкий, жилистый такой, но ведь по лицу-то – явно за шестьдесят! А шифер – это такая вещь (докладываю как практически дипломированный и сертифицированный грузчик-стропаль, хотя и в далеком прошлом), это такая вещь не столько тяжелая, сколько неудобная. То есть, одному за лист браться крайне несподручно, а таскать вдвоем – это с большой долей вероятности и в процентном отношении ты будешь тащить дядю Ваню, а не шифер. Ну ладно. Подошел, поплевал на ладошки, и действительно – стоит ЗИЛ прямо через двор наискось, и шофер-паскуда дремлет в кабине (или делает вид, но вообще это факт, у бывалых шоферюг есть такой профессиональный навык, при желании засыпать в любое время и практически в любой позе и обстановке, почти как у разведчиков). А тут и дядя Ваня подкатил на велосипеде:
– Здорово! Когда приехали проведать-то?
– И вам доброго здоровьчика, Иван Никитич! А позавчера уж и приехали.
– Ну, раз так, то давай – перекурим да начнем!
Э-хе-хе! (это если коротко). Отец тогда рассказывал – тоже оказался в сельской местности впервые на долгий срок. И там внезапно открыл для себя прелести косьбы. Довольно быстро освоил, как точить, как браться, какие движения… Ну, чтоб по канону, как у поэта Некрасова – раззудись, плечо! Чтоб на утренней зорьке выйти за околицу, на сырую еще от росы траву, осушить крынку парного молочка – да и за дело.
Ну а чтоб закрепить приобретенные навыки – выставили однажды папеньку на реальную трудовую барщину, сенца накосить коровенке. А чтоб не скучал, ну и вообще, для догляду – придали в усиление деда, старенького такого, ветерана еще Первой Мировой и Гражданской. Прозвище тому деду было – «Кочеток».
И вышли они, стало быть, по зорьке. Папенька потянулся, расправился, ухватил инструмент – хэть! Тут же полегло все на радиусе метров трех, ровненько так, и стерни почти не видать, отлично сработано – ну, знамо дело, папенька гребец, академического стиля, в мастера спорта кандидат, да почти и на мастера бы сдал, кабы травмы не вмешались. А Кочеток этот – хэ-эть, хэ-э-эть – даже до середины не дотягивает сразу, в два, а то и в три движения только исполняет… но бог с ним.
Долго ли, коротко – окончательно взошло солнце, и стало припекать, и мухи оживились, и стало уже папеньке казаться, что было бы не худо сейчас и в тенек, и кваску бы холодного, а то и вздремнуть… и все сильнее и сильнее эта мысль, прям одолевает и с ног валит. И сквозь заливающий пот глаза обернулся, потому как вспомнил, где же он, этот мой ведомый Кочеток…
Тю-ю! А Кочеток этот все в прежнем ритме, хэ-эть, хэ-э-эть – а только хэкает-то он давно уж где-то впереди. Так и не догнал его.
Ну вот так вот. То есть, не скажу, что дядя Ваня меня прям уж так перетаскал, нет. Но с учетом поправочного возрастного коэффициента – вполне можно считать, что не упустил, а в чем-то, возможно, даже и «отсиделся на колесе», сберегая силы для финишного рывка, и не закончись очень вовремя этот шифер – еще неизвестно, чья бы взяла.
А потом вытащил кисет с махрой, свернул козью ножку, прикурил от более чем уважительно поднесенного огоньку – да и молвил, подмигнув:
– Молодцы мы с тобой. Ну, кто работает – того Бог любит!
Махнул полстакана окончательно дозревшего первача, сел на велосипед и уехал.
Эх, дядя Ваня, дорогой ты мой человек! Твои бы слова – да столь долго и напряженно искомой духовной скрепой и прямо бы на самом видном месте да пришпилить! Глядишь, и наладилось бы помаленьку.
К некоторому даже сожалению, в полной мере реализовать имевшийся трудовой порыв нам в тот конец сентября не удалось, на что нашлись свои объективные причины. На первом-то курсе еще как было: десантировались в поля, встали редкой цепью – пошли. Строго по заветам бригадира – не спешим, но зато не пропускаем, плодородный слой землицы сбиваем аккуратно, складируем в подготовленные емкости. Потом обнаруживаем такую странную закономерность, будто бы собираемая в закрома Родины свеколка произрастает не линейно, как можно было бы предположить на непрофессиональный городской взгляд, а словно, как бы это сказать – эпицентрически, вот, если подобный термин применим к сельскому хозяйству. То есть, в некотором условном начале координат торчит фантастических размеров овощ (или кто она там), наполовину из земли высовывается, такой с хорошую бычью голову, его еле в мешок запихнешь, настолько значителен диаметр, не говоря уж об охвате. Вкруг него – образцы поменьше, уже напоминающие привычные, еще чуть подальше – уже россыпью размером от мелкой картофелины и до гороха, а дальше – уж и вовсе ничего не произрастает. И так – до следующего эпизода. Призадумались… а потом подле очередной царь-свеклы разглядели полусгнивший мешок с каким-то фосфатным удобрением, или чем там положено удобрять, ну и все понятно, видать, как мешки расставили когда-то, там и рекордный надой, а куда дождем и ветром не донесло – там уж исходя из естественных супесчаных условий.
Да, но это еще было ведь при коммунистическом режиме, за железным занавесом. А потом-то – Перестройка, Гласность, Ускорение, и видать как раз в рамках последнего, чтоб не маяться с уборкой, то не стали и сажать. Или посадили, но не задалось. Короче, мало чего взошло в нашем колхозе. Потом опять же – то бригадир запил, то солярки нет ехать, то солярка есть, но нет настроения, все-таки второй курс, а не первый, уже и свое мнение и право имеем. С погодой, опять же, повезло исключительно. Год назад почти все две недели провели под беспросветным проливным дождем, а тут прям – ну вот и в самом деле будто солнце свободы воссияло! С другой стороны, когда размышляешь о Сущем, хорошая погода порой негативно сказывается на размышляющем. В сырость и ветреность еще можно списать окружающую безнадежность на внешние обстоятельства, дескать, вот разгулялось бы хоть немножко к обеду, хотя бы лить перестало – и жизнь, глядишь, наладилась бы. А вот когда разгулялось, а все равно на сердце тоска – то как бы и выхода уже нет.
То есть, нельзя сказать, что прям уж совсем откровенно бездельничали – такого не было. На свой, безусловно, лад. Вот один трепетный юноша с факультета управления и прикладной математики долго наблюдал, как старательно наши гении Вадик и Шурик что-то пишут в своих общих тетрадях – а потом набрался смелости да и приблизился к ним:
– Мужики, это… а вы же Задание решаете, да?
– Мужик, ну конечно! – тут же откликнулся очень умный, но в чем-то простоватый Вадик.
– Нет, бля. «Войну и мир» переписываем. Своими словами, – дополнил его ответ не только просто умный, но еще и очень своеобычно остроумный Шурик.
– А это самое… а списать дадите?
Вопрос, конечно, был странный. Нам-то казалось, что уже к первой сессии на Физтехе не осталось таких людей, которые бы ни разу не списали у Шурика с Вадиком хотя бы ползадачки, а уж не ведать о такой теоретической возможности – это вообще нужно было прилететь с другой планеты, ибо по доброте своей наши гении не отказывали никому и никогда (ну, почти никому… конечное число исключений, которым можно пренебречь). В связи с чем возникал законный вопрос – уж не заслан ли к нам сей пытливый юноша? И если да, то кем и с какой целью?
– Конечно! Вот, бери – в этой тетрадке готовое уже…
Юноша, не веря своему счастью, отошел. Однако спустя очень непродолжительное время вернулся, неся на челе гримасу изрядного недоумения:
– Это, парни… я не понял. А это вообще по какому предмету Задание?
– Как по какому? По уравнениям математической физики, конечно! Второй семестр, – пояснил с готовностью Вадик.
– А у вас они когда, эти самые уравнения? – потер юноша наморщенный лоб.
– Что значит «у нас»? – в чем-то даже возмутился Вадик, – Тогда же когда и у вас. Это же предмет общеинститутского характера. Сказано ведь тебе – на втором семестре. Третьего курса.
– Не хочешь, не бери, – пожав плечами, добавил Шурик, и занавес опустился.
«Вчерашние щи будешь? – Буду. – Приходи завтра!»
Когда говорят, что истинные гении (а Шурик и Вадик были именно такие, не ложные) опережают свое время – то кажется, что это такая просто-напросто литературная фигура речи, но на самом деле нет. Это реальность, которую можно потрогать руками и измерить подходящим для этого прибором. Вполне осязаемая, физическая реальность. В конце концов, физика – самая точная из всех наук о Природе (пусть она и заявляет кокетливо, что, мол, дело-то имеет лишь с «физически моделями», а что там на самом деле в мире творится – это только одному Аллаху ведомо). Хотя бы потому, что в физике, в отличие от, скажем, «истории» или «обществоведения» наличествуют два главных критерия всякой науки, а не псевдонаучности – наблюдаемость и повторяемость…
В футбол играли. Ну, это уж как водится. Разумеется, играли в своем, физтеховском стиле, в чем-то единственном и неповторимом. На пустыре перед чьим-то забором, с одними воротами, вторые соорудили из подручного материала, и составы команд динамически менялись по ходу встречи, не всегда соблюдая даже видимость равновесия – но дело не в этом, это ведь всего лишь заданные изначально краевые и граничные условия. А дело оказалось в том, что доски забора, те, что находились как раз за воротами, ну, повыше прибитые, чтоб мяч не улетал даже при ударе «выше» – так вот, края досок этих образовывали такую изогнутую фигуру, типа «горб», ну вы поняли, что-то смутно напоминающую. Ну, то есть, не всем напоминающую, но ведь для этого и находились среди нас настоящие гении, способные увидеть то, что от поверхностного взгляда скрыто. И когда мяч в очередной раз после мощного, но неточного удара усвистел в огород, и несостоявшийся бомбардир, кряхтя, полез за ним на частную территорию через ограждение и крапиву – Вадик неожиданно сощурил свои подслеповатые глаза, после чего задумчиво молвил…
Шурик и Вадик не особо блистали на футбольном поприще, но в соответствии с небезызвестной «Системой Физтеха» шанс проявить себя, хотя бы минимальный, должен быть предоставлен каждому, и, как мы тут же увидим, результаты эта Система дает иной раз незамедлительно.
– Мужики, а вам не кажется, – задумчиво молвил Вадик, очевидно, совершая при этом в уме какие-то нужные вычисления, – Вам не кажется, что вот эти доски, которые за воротами – в точности дают кривую Гаусса для среднедисперсного распределения? Ну, разумеется, с точностью до первого знака и с учетом погрешности на ширину и нелинейность самих досок?
– А на мой взгляд – если и дают, то сама модель Гауссова распределения мячей по оси Х в данном случае абсолютно неприменима, так как лагранжиан уравнения движения мяча после удара форварда в инерциальной в данном случае системе отсчета приводит к совершенно иным… – после некоторого размышления подал из стана соперников голос уже известный нам любознательный юноша, может, и не до конца разобравшийся в заявленной гипотезе, но явно жаждавший, как сразу сделалось очевидно, реванша за свое недавнее интеллектуальное фиаско.
– Это причем тут вообще лагранжиан уравнения? – встал плечом к плечу друга Шурик и сурово упер руки в бока, – Ты в какой модели сейчас вообще строишь свою гипотезу?
– А причем тут случайное распределение, тем более по плоскости, если нападающий при ударе…
Да, мы такие. Вот такие мы парни с окраины Долгопрудного, ни убавить, ни прибавить. Хорошо, возьмем тот же футбол. Вот что думают игроки команды, которая за какое-то небольшое время до конца матча имеет скользкое преимущество в один мяч? В данной ситуации в первом приближении рисуются две модели дальнейшего поведения.
Игроки обычной, среднестатистической команды рассуждают так: «Один мяч – это хорошо. Это преимущество, которое надо любой ценой сохранить, и здесь все средства хороши. Вперед лезть не будем, сыграем строго сзади, потянем время, покатаем пятнистого в удаленных от ворот участках поля, а в крайнем случае – сгодится и тактика мелкого фола, пусть и ценой желтой карточки, но уж лучше фолить у чужих ворот, чем потом у своих, и так далее, а три очка (вернее, в описываемое время еще два очка за победу – прим. авт.) не пахнут!» И так они и поступят, и будут в чем-то абсолютно правы. Это первый вариант.
Есть и второй, гораздо менее употребительный. Это ход мыслей игроков московского «Спартака» (во всяком случае, опять же игроков «Спартака» в описываемое время – тоже прим. авт.) Начало такое же, но после «…не пахнут…» следует продолжение примерно такого свойства: «Нет, что значит – не пахнут?! Мы „Спартак“ или кто, вообще-то говоря?! Что значит – покатаем, потянем? Мы ведь, откровенно говоря, и делать-то этого толком не умеем, не такое у нас футбольное воспитание… Оно, конечно, страшновато идти вперед развивать успех, и один-то еле заковыряли, а „контру“ словить – это нам как в два паса отыграть, но что поделать… вроде так – пока мяч у нас, нам не забьют… это все слова, конечно, но все-таки. Болельщики, опять же, черт бы их побрал! Им ведь подавай не просто победу, а победу, заслуженную всей Игрой, мать их так… не поймут еще, или поймут, но превратно. Ладно, побредем как-нибудь в атаку с божьей помощью…»
Да, это московский «Спартак». Во всяком случае, повторюсь – в описываемое время. Игра – не прощает, начнут удерживать – не удержат ни за что. Тут, как неустанно повторял мой родной дядя Валентин Дмитриевич, пилот военно-транспортной авиации как по призванию, так и по факту, «Не выпитая вовремя вторая – загубленная первая». Сходство не дословное, но аналогия прозрачная.
И хотя кажется, что все варианты развития событий исчерпаны – находится все-таки и третья категория граждан. Это спортсмены-физтехи. Только им не составит труда вознестись над плоскостью «вперед-назад-вбок», отважно воспарить ввысь, и уже там, в выси, отыскать еще одно, весьма нетривиальное решение. И спортсмен-физтех прорассуждает следующим образом:
– Так, вверх, вверх… вверх! Ну конечно же! Если со всей силы пробить по мячу, направив его строго вертикально вверх – то формально, пока проекция мяча на земную поверхность находится в пределах футбольного поля, а это все-таки полгектара – значит, мяч находится в игре. И, стало быть, если придать ему достаточно высокую скорость – то и время в полете «туда-сюда» будет значительным и вполне сравнимым со временем, остающимся до финального свистка. Эврика! Все просто!
Так, теперь быстро вспоминаем, высота полета при заданной начальной скорости V в поле тяготения с ускорением свободного падения g… уравнение равноускоренного движения скорость умножить на время минус жэ-тэ-квадрат-пополам равно ноль… Не забыть умножить на два, ведь время «туда» плюс время «обратно», это нам вдвойне на руку… система уравнений… упрощаем, сокращаем, подставляем – есть!
Разумеется, строгий внутренний редактор напомнит физтеху о том, что существует сопротивление воздуха, на требуемых скоростях – возможно, турбулентное, требующее уже знания начал аэродинамики, чисел Маха там и прочего. И что, скорее всего, на времени полета следует учесть кривизну Земли и изменение константы g с высотой. Да и вообще, если отыщется форвард со столь пушечным ударом, что позволит выиграть сколь-нибудь ощутимое время, проще уж попросить его бить сразу по воротам, никакой вратарь все равно не успеет даже дернуться – все это детали. Главное – что есть Идея, и рано или поздно она будет воплощена в жизнь!
– …а причем тут среднеквадратичное отклонение, если налицо распределение Стьюдента…
Бросили играть. Стали измерять и спорить до хрипоты. Дабы не утомлять более читателя сугубо математическими выкладками – сообщу лишь итоговый результат. Наши, разумеется, выиграли. Как на поле, так и за его пределами. Ведь недаром девиз родного факультета «ФАКИ – сила!» А к вечеру третьего дня…
А к вечеру третьего дня среди отдыха.. (зачеркнуто) среди в поте лица бьющихся за урожай технарей вихрем пронесся такой слух, будто бы в километрах пяти отсюда… ну, может и шести… ну, десять – это максимум… короче, где-то, если рассматривать ситуацию в целом, то совсем неподалеку – в точно таких же нечеловеческих условиях тоскует и томится делегация педагогического училища откуда-то из-под Талдома. Или медицинского со станции Катуар, что в данном случае абсолютно неважно. Тоскует, томится, страдает – и, можно даже сказать, с нетерпением ждет!
На Физтехе, как известно, много разного рода легенд. В основном, конечно, это легенды возвышенные, обывателям не очень понятные. Например, «Легенда о принятом двенадцатибалльнике», то есть о человеке, выхватившем на четырех вступительных экзаменах (математика и физика, обе дисциплины письменно и устно плюс сочинение без оценки) четыре же трояка – однако, невзирая на сей невысокий показатель, все-таки по какой-то немыслимой доброте и прозорливости высочайшей Приемной комиссии зачисленный на довольствие. Но на самом-то деле физтехи в подавляющей своей массе – ребята самые что ни на есть простые, и ничто человеческое им не чуждо.
Вот кстати – отличный пример. Вступительных экзаменов в МФТИ не только пять, но и проходили они всегда раньше, нежели во всех прочих учебных заведениях, дабы достойные соискатели, не прошедшие сквозь отборочное сито абитуры, имели затем шанс попытать свои силы на какой-нибудь иной тропе в Науку. И вот, благополучно набрав свои трудовые девятнадцать очков и в ожидании решающего Собеседования, отправился я к своим бывшим соученикам в Главное здание МГУ, поглядеть, как идут у них дела с поступлением на механико-математический факультет, поддержать их как дельным советом, так и личным примером.
А на мехмат экзаменов было всего два, и проходной балл колебался где-то между восемью и девятью, то есть с девятью брали всех, а с восемью уже выборочно. И один нервный, всклокоченный юноша все бегал по коридору и взволнованно спрашивал всех подряд: «А у тебя сколько баллов? А у тебя сколько? А у тебя?» «Девять» – отвечали ему. Или восемь. Или даже – шесть. С тем же вопросом, уже практически на эмоциональном пике, юноша кинулся и на меня:
– А у тебя сколько?!!
Я внимательно посмотрел в начинающие уже наливаться яростным безумием глаза контрагента и с достоинством почти полноценного студента сообщил:
– Девятнадцать.
– А-а-а-а!!!
Ну вот так. Он мог стать выдающимся ученым, решающим задачи, даже условие которых не всегда могут понять люди с высшим профильным образованием. Великим математиком, с легкостью жонглирующим внутри своей головы многомерными мирами, которые даже поэты не могут себе вообразить. Но – нелепая случайность, и – скорая, «дурка» и усиленные дозы сульфозина как основного препарата карательной психиатрии. Но я тут ни при чем, заявляю сразу: он спросил – я ответил. Честно, как нас всех учили в детстве.
Ну вот, стало быть, но это московский государственный университет – а у нас в МФТИ ребята нормальные, если на них пристально поглядеть под определенным углом зрения. «Мужики», как они друг дружку уважительно величают. Немудрено поэтому, что легенда о том, будто бы где-то поблизости непременно должно находиться временное пристанище благородных девиц – пришлась мужикам исключительно по нраву.
В Экспедицию, наделенную правами группы захвата, отрядили лучших. Возглавил мероприятие, само собой, уже тогда легендарный студент Сергей Чупряев, который, правда, об этом, кажется, так и не узнал, так как с самого начала колхозного турне пребывал в состоянии алкогольного опьянения, колебавшегося в районе критического. Но возглавил. И через какое-то время стайка отважных первопроходцев растворилась на фоне среднерусского пейзажа.
Обнаружилась делегация лишь к вечеру уже следующего дня. Вернее, делегаты возвращались поодиночке и печально сообщали, что, не выдержав тягот и лишений, а главное – так и не обнаружив искомого, сворачивали обратно с полдороги. И последним каким-то мистическим образом на собственной койке и привычно глубоко спящим был идентифицирован сам легендарный студент.
Прочие обступили шконку:
– Ну, принесли хоть чего? Может, хоть бухла?
Кто-то лишь с сомнением покачал головой:
– Не-а. Ничего не принес. Если и было что – все выпил по дороге.
– А бабы?
– Не знаем. Молчит.
– Понятно…
– От этих баб, небось, только триппер можно принести! – воскликнул кто-то, – На «проблемах», говорят (факультет проблем физики и энергетики – прим. авт.), один уже в Лобне сумел подхватить, а Катуар – это же еще дальше Лобни! Не говоря про Талдом.
– Но триппер-то хоть принес? – озабоченно уточнили из массовки.
Ну и то верно. Если уж вернулся без бухла и баб, так хоть что-то – должен был принести товарищам! Ну, чтоб не совсем уж позря ходил-то? (впоследствии сам главный герой эпизода комментировал его так: «Времена были настолько тяжелые, что даже триппера хватало не на всех»).
Стали выяснять, какие у упомянутого кожно-венерического заболевания имеются первичные и побочные признаки. А тут такое дело… в восемнадцать-то лет, понятно, хочется блеснуть познаниями в данной области, но тут важно, чтоб без перегибов, без ненужных точек экстремума. Тебе же и здесь еще с мужиками в одной комнате на двадцать человек проживать, и в общаге потом, ну и вообще. В итоге короткой, но насыщенной дискуссии сошлись на том, что режущая боль в процессе мочеиспускания – вполне сгодится в качестве искомого критерия.
Сказано – сделано. Легендарного студента перевернули из положения ниц. Осветившая собравшихся блаженная улыбка на его лице убедительно показала, что мочеиспускание явно прошло без упомянутой боли, даже, скорее, наоборот. Ну и – выдохнули с облегчением. Ладно, пусть без баб и бухла, пусть даже триппера, и того не приволок – но здоровье друга дороже. Переодели, перевернули, заботливо укрыли одеялом и оставили отдыхать.
А потом… потом похолодало. И стало как положено. Осень все-таки.
Утром просыпаешься – холодно. Прям закоченевший весь, даже под двумя одеялами. На часы смотришь – ах ты ж, так-то не скоро еще подыматься… ладно. Надо действовать. На антитезе, так сказать. Встанешь, ноги прямо через портянки на голенище в сапоги сунешь, лень наматывать, все равно сымать потом… тихо, чтоб ребят не разбудить – пройдешь, ватник на плечи кинешь, шапку не надеваешь, потому что и так в ней спал… может, если прогуляться чутка и совсем замерзнуть, то потом под одеяло юрк – и вздремнется еще до завтрака…
А в сенях такой – сам начальник процесса подполковник Иванов, тоже о чем-то своем размышляет, глядя сквозь затянутое бычьим пузырем оконце.
– Здравия же…
– Да не ори ты так! С мысли сбиваешь… и друзей разбудишь.
– Доброе утро, Юрий Иванович.
– Так-то лучше. Доброе. Чего вскочил-то? Рези при мочеиспускании?
– Да не. Так, не знаю. Не спится.
– Вот это верно! – оживился старший по званию, – Не спиться здесь – наша общая задача!
– Да я не об этом…
– Ну, тебе виднее. А, я вчера в Москве был, слушай, забыл тебе сразу-то сказать… Мы в субботу же уехали днем, а «Спартак» твой у «Динамо» вечером выиграл. Семь-один!
Ничего себе!
– Врете, товарищ подполковник. Побожитесь!
Подполковник удивленно поднял брови.
– В смысле – вот прям семь-один?
– Истинно тебе говорю. Этот еще три мяча забил, фамилия простая такая… Петров, во!
– Дима Попов! Он мне всегда нравился!
– А, ну или Попов, да.
Красота. Во всяком случае, если уж и уходить на первенство водокачки – то хотя бы в хорошем настроении и с положительным балансом.
– Тем более пойду пройдусь!
– Ну иди, иди уже…
Вот, и выходишь за околицу, сядешь на бревно, закутаешься в телогрейку поплотнее, закуришь, смотришь вокруг…
А вокруг – Родина! Без конца, стало быть, и без края, до самого горизонта и даже дальше! И трава сырая, пожухшая уже, и холодом сквозь нее от земли тянет, ну да, ты же сам хотел, чтоб стало холодно, бабье лето не устраивало, видите ли, ну вот, пожалуйста, мерзни, если так тебе больше любо. И опять мысли такие: «Родина, родина… что же сдеется-то с нами со всеми…» И тут…
Три вещи подарила нам данная страна, в чем-то неуловимо схожие, и которых, что называется, если бы не было – стоило бы выдумать. Это немецкий футбол, немецкий тяжелый рок поджанра «heavy metal» и немецкие же фильмы взрослого содержания. Ну, за кинокартины не скажу, немецкий футбол с прибытием в национальную команду таких истинных арийцев как Месут Озил, Сами Хедира и Принс Боатенг несколько, на мой субъективный взгляд, утратил свое первородное аутентичное обаяние – и только тевтонский хард твердо стоит на исконных корнях. Скорость, мощь, напор, может, и не шибко изощренно в плане выдумки и фантазии, но зато снова – напор, мощь и скорость, за что его и любили и любят беззаветно на одной шестой части суши. И на одной седьмой – тоже будут любить.
Да, когда юные участники будущего вокально-инструментального ансамбля «Скорпионы» начинали бренчать на гитарках в своем Ганновере – поди и не подозревали, сколько в дальнейшем девичьих судеб в далекой, снежной России будет сломано под их бессмертно-заунывную Slill lovin’ You. А уж о том, чтоб хором спеть с Президентом все той же загадочной, дикой страны – даже и помыслить не могли. Но все это свершилось, все случилось, ну, такое было время, Wind of Changes, и самые смелые мечты легко воплощались в жизнь!
И тут, короче, да… Не знаю. Как из-под земли вдруг… нет, нет, не из-под земли – с неба, с самого неба полилось! Первый раз тогда Небесный Диджей себя обозначил, к счастью, не в последний. Нет, ну а больше-то и не было никого, я один-одинешенек в чистом поле да на всей планете в тот миг оставался! И вскакиваешь, и руки раскинешь, и шапку оземь, и воздух с первыми заморозками вдыхаешь, чистый-чистый такой… И неба голубого вон даже кусочек проклюнулся, не солнце, конечно, но хоть что-то. Облачно, но не более.
Вот я здесь
Пошли мне ангела
На землю утренней звезды…
(слова припева из композиции Send Me an Angel вышеупомянутого западногерманского коллектива – прим. ред.)
И как-то сразу все успокоилось и стало хорошо. И голос такой в голове уверенно сообщил: «Да нормально все будет. И с Родиной интегрально, и с вами со всеми по отдельности. Ну, потрясет, само собой, немножко, чего уж там, время перемен, должен понимать, оно такое, но в целом все будет путем. А теперь иди…»
И, в общем, так оно и получилось.
«Дети двадцать первого века»
– Здорово, братаны! Ну, что у вас тут нового?
Глеб (печальным голосом): Филимону сделали операцию… Ему было больно…
Глеб еще не понимает сакрального смысла «операции». За его спиной Дмитрий, гнусно скалясь, показывает пальцами «ножнички чик-чик».
Ну, что тут скажешь: невзирая на постулируемую классиками историческую предопределенность и где-то даже неизбежность, в чем-то мы и сами избираем свой Путь. Так и Филимон однажды променял голод и холод родной помойки на широкий подоконник на солнечной стороне и миску с синтетическими консервами…
Глеб (вздыхая): Он потом залез на самый высокий шкаф и сидел там…
Дмитрий (весело): Конечно на самый высокий! Он же теперь – ЛЕГЧЕ стал! (браво, сынок, гены и воспитание в тебе чувствуются – прим. авт.)
Глеб (вздыхая еще): Он плакал…
Да, друзья. В такие минуты вот как серпом по сердцу чувствуешь справедливость бессмертных слов третьего Президента Дмитрия Анатольевича Медведева: «Свобода лучше чем несвобода».
3А
– Федотов, а ты сам-то где был тогда? – спросил Алеша Беркович, – Ну, я имею в виду – в ночь с девятнадцатое на двадцать первое августа того самого года?
– Ну где-где, – тут же откликнулся Федотов, – Где все были, там и я.
– Ну, ты про всех не преувеличивай…
– Ну я имею в виду – активная, небезразличная часть гражданского общества.
– А-а… тогда понятно. Ну и как – страшно было?
– Алеш, а сам ты – как думаешь? – задал Федотов встречный вопрос, – Не без этого, конечно. Дело-то такое, сам посуди.
– Дуракам одним только не страшно, Алексей, – молвил Илья Муромэц и с этими словами веско похлопал Алешу по спине своей могучей пятерней, – Только им. Ты меня понимаешь, да, что я имею в виду?
– Да понимаю, понимаю, – Алексей сделал попытку увернуться, что было не так-то просто, – Про смелых еще скажи, напомни, а то я подзабыл что-то… Ну и, короче – за что боролись-то там, у Белого-то дома? Сейчас-то видишь так – вектор крутится, точка зрения меняется, так что и непонятно, как к вам теперь относиться следует, в какой лагерь зачислить! Прогрессоров, ну или наоборот, ретроградов…
– Мы-то? Да каждый за свое, в общем. Просто вместе. Тут знаешь как… – тут Федотов немного задумался, – Это как народ на стадионе собирается. Вроде так если объективно – так игры нет, результата, как следствие, тоже, титулов уже скоро пятнадцать лет как корова языком и не предвидится – но народ на трибуне все-таки есть, и довольно много. А просто – потому что вокруг вроде как все свои. Так побудешь среди них – ну и вроде хорошо, покойно на душе делается. А что там да как, где результат с игрой – дело другое. Понимаешь?
– Ну и что делал?
– На трибуне?
– Да не на трибуне! У Белого дома!
– Да то же, что и все. Баррикады построили, выступления ораторов и поэтов-песенников послушали, так походили из угла в угол. Обычное дело, что там еще!
– Баррикады из чего?
– Баррикады, Алеш – как в кино про революцию. Из чего было под рукой, то и в ход сгодилось.
– Ну и как думаешь – если бы реально танки пошли, неужто удержались бы на позициях?
Федотов задумался. Потом сказал так:
– Ты знаешь, Алеш… я так понимаю, что дело-то не в баррикадах, а в людях. Если люди стоят – то и танки не пройдут. А разбегутся люди – так и баррикады никакие не помогут. Ну вот где-то так примерно. А они, такое было ощущение – что стояли бы…
– Молодой верно говорит, – чуть помолчав в свой манере, заключил Илья Муромэц, – Так оно и есть, скорее-то всего.
– Ну ладно, с этим ясно, – не унялся Беркович, – А в девяносто третьем году?
– А в девяносто третьем не ходил никуда. Дома на диване лежал, футбол смотрел. Хотя его и не показали до конца.
– Что ж так? Или идеалы сменились, или люди тебе не такие уже были?
– Да как сказать… если оно как есть-то… Просто есть такие вещи, которые один раз в жизни делаются. Или вообще не делаются. Но если да – то однажды. И люди, идеалы и идеи – уже как бы ни при делах. Так, если коротко.
– Вектор крутится, это да, – вздохнул Илья Муромэц, – Стрелка пляшет, не успеваешь отслеживать… то конституционный порядок, то наоборот, сразу не разберешь. Непонятно, в общем, куда маятник и общее направление движения, вперед или назад. Даже и сейчас. Да сейчас даже, скорее всего, и еще менее понятно!
– Что, и не тянуло по местам боевой славы даже? – уточнил Алеша.
– Ну немножко тянуло, – признался Федотов. – Самую малость. Перед самой пальбой чуть было не пошел уже, да судьба отвела.
– Это как?
– Да вот так. Сидел на дне рожденья у одного хорошего человека, как раз рядом, на Трехгорке. А у него отец спирт носил с работы, ну и как часто бывает – любил настаивать продукт на всяких там корешках и плодах, включая экзотические. Ну и вот сперва хорошо шло, а потом видимо что-то и впрямь чересчур непривычное попалось, ну или не в то горло зашло. Короче, вышел, ну, ты уж извини, Алеш, но ты сам спросил – сел на детские качельки во дворе и сблевал немного это дело. Очень удобно, кстати, рекомендую: кач-кач туда-сюда, и аккуратно так под ноги. А пока сидел так – дай, думаю, все же схожу на разведку. Но сперва поднялся, конечно, к товарищу, взял еще на дорожку. И пошел. Да видно – неверный азимут взял, потому как очнулся – ан, у метро уже стою. Ну и ладно. Плюнул и поехал домой, не идти же заново. Вот и вся судьба.
– Да-а! Да-а! – удовлетворенно протянул Алеша Беркович, – Вот! Вот так и проблевали Россию! Упустили великую страну, распахнули ворота неоколониализму и империализму! Все вывезли в угоду заокеанским бенефициарам и кукловодам! Мировая закулиса, опять же…
– Это ты к чему?
– Да к тому. Сам же сказал молодой, что люди, и что судьба, и что роль личности в истории – так может, именно его слегка замутненной личности и не хватило! И видишь, как все обернулось, как захватили и набросились, и вцепились в артерию хищные, алчные щупальца…
– Алексей, – доброжелательно, но твердо прервал его Илья Муромэц, – Ты не заводись так. Особенно насчет мировой закулисы. Вот ты посмотри на себя…
– А что вдруг? – тут же остыл Алеша.
– Просто посмотри на себя со стороны. По возможности, непредвзятым взглядом, как бы это ни было горько.
И Беркович с готовностью изобразил напряженный внутренний взгляд.
– Ну, допустим, посмотрел.
– Пристально и объективно?
– Именно так.
– А теперь ответь нам… – тут Илья выдержал мастерскую паузу, после чего провозгласил торжественным голосом, – А теперь скажи нам честно: вот кому ты такой сдался?! Какая еще закулиса, какой империализм?! Ну вот сам подумай-то!
– А я и не спорю, – весело откликнулся Алеша, – Нет так нет, невелика потеря!
– Вот и славненько. А теперь – и хватит об этом… – и Федотов со всей нежностью обеими руками обнял своих старших товарищей.