Письмо, что принёс ветер
В одиннадцать он решил вернуться. Исчез в десять и уже спустя час снова бился о стёкла, не надеясь, что его пустят, а только лишь утверждая свою вседозволенность. В его владениях все эти аккуратные одинаковые домики, посаженные вдоль дороги, и если он захочет, то будет биться о стены и стёкла своим большим сильным телом.
Ноябрьский ветер в ноябрьский день.
Соня проснулась в девять и уже пережила три смены погоды и настроения. Сегодня нужен дождь и ветер, сегодня нужен приятный контраст между тёплым креслом и пластмассовым стулом на крыльце соседей.
Вся последняя неделя прошла за наблюдением этого контраста и попытками отвлечься от дерущей боли в лодыжках. «Мне кажется, что с меня постоянно снимают кожу» – рассказала она по телефону матери, сидя в этом же кресле в первый день своих неожиданных «обожжённых каникул».
Горячий пар прошёлся по закрытым тонким капроном ногам. Недоглаженное платье из новой зимней коллекции осталось висеть на неисправном отпаривателе – Соню отправили домой и обещали расследование. Соне обещали выплаты по временной нетрудоспособности, если её невнимательность будет опровергнута.
Последние взносы за дом непразднично совпадали с Рождеством. Если страховая компания признает вину за оборудованием, то отпариватель исправно поможет ей без помощи родителей закрыть кредит. И тогда обожжённые лодыжки станут удачным стечением обстоятельств. «Больно, зато бесплатно» – как любил говорить её бывший.
В десять Соня вздрогнула от сигнала микроволновки и зацепилась взглядом за красные цифры, которые вдруг начали блекнуть и скучнеть в свете выглянувшего солнца. Серое небо, в которое она окунала своё предвкушение, как только открыла глаза, дало брешь, и тяжёлые облака расползлись в разные стороны. Из окна кухни виднелись чёрные ветки облетевшей вишни, и молодая женщина злилась на её корявые тонкие пальцы, которые не хотели удержать тучи и сохранить для неё правильное осеннее небо.
Поэтому когда в одиннадцать красные цифры на встроенных часах снова налились светящейся кровью, а где-то в глубине дома завыл разбуженный холод, Соня, наконец, поставила чайник. Не дожидаясь, когда он закипит, и горячий пар вырвется на волю с нарастающим свистом, девушка обхватила ручку полотенцем и залила мятные листья.
Большое оливковое кресло постепенно превращалось в гнездо. Если приходили гости, вмятину от многочасового сидения с поджатыми под себя ногами прятала полосатая подушка. Три узкие через одну широкую – оливковую. Идеальное совпадение. Когда-то в её жизни было такое же необходимое сочетание. Соня замерла, поднеся чашку к губам и сузив глаза. Неуловимый памятью образ какого-то события будто вылез из обивки кресла и тут же стал неудобным затором, через который не проходили мягкие сумерки, которыми она с удовольствием окутывала своё приятно-беспомощное существование. Девушка поставила тёплую чашку на укрытые пледом ноги и посмотрела на подлокотник – отправная точка её неуместных раздумий. Оливковая рогожковая ткань – такой же оттенок полосок. Если промяла кресло, закрой его подушкой такого же цвета, а если…
«Если обделался, надень штаны дерьмового оттенка» – вытолкнула память на поверхность дёргающийся подростковый голос. Не самые приятные воспоминания. Совсем неуместные для начала дня, когда мыслям лучше сливаться с серым светом, вползающим в дом из окон, а не вытаскивать на поверхность своего мерного течения глубинных чудовищ.
Соня хлебнула чай, сняла с языка неспокойную травинку и, распластав её на пальце, огляделась: идти на кухню к мусорному ведру не хочется, выкинуть на пол – слишком.
Откинув плед, девушка осторожно поднялась на ноги. Окно (как раз на той стороне дома, которую ветер не замечал) в одном шаге от её мягкого оливкового гнезда. Нужно только потянуть прохладную ручку вниз и пальцы, держащие травинку, оказываются на улице. Воздух сырой и пока она держит в нём руку, кожа розовеет от холода. Через лазейку, равную по толщине её запястью, в тёплую комнату пробирается улица. Девушка не спешит закрывать окно: её левая рука ощущает через шторы жар батареи, а правая горит от свежести. Небо становится всё темнее, с востока наползли тучи, кажется, дождь переходит в мокрый снег. Соня полностью возвращает себя в тихий тёплый дом. Напоследок она бросает взгляд на улицу, перед тем как задернуть шторы и начать растворяться в покойной темноте ноябрьского утра.
Кто-то в синей куртке с чёрной сумкой через плечо остановился напротив её почтового ящика и забросил туда конверт.
«Он даже не догадывается, какие важные новости принёс» – думает Софья, глядя, как удаляется сгорбившийся от дождя пожилой почтальон. «Да и я не догадываюсь…». В полной уверенности, что в ящике долгожданное решение по выплатам, девушка запахивает тёплый халат на груди, накидывает сверху вязаную кофту и выходит из дома. Через пару минут, проведённых на вражеской территории дождя и ледяного ветра, она узнает, что самые её смелые надежды оправдались. А также, что письмо не одно.
Как только дверь закрылась, девушка осталась один на один с незнакомцем. Письмо из страховой компании, покрытое тёмными дождевыми каплями приземлилось на стол. Она открыла его прямо там под нарастающим осенним ливнем и первое, за что зацепилась взглядом, была сумма выплат, чуть больше той, которую Соня неустанно вымаливала. И к её удивлению, «Хорошо бы мне дали…» сбылось.
Второе письмо в поздравительном конверте оказалось анонимным. Несмотря на красивый вензель вокруг своего имени, девушке становится некомфортно. Замысловатое кольцо вокруг буквы «С» вырисовывалось кем-то, кто явно не хотел представляться. Во всяком случае, сразу.
Теперь уже полноправная хозяйка дома возвращается в кресло, совершенно позабыв о чашке чая, остывающей на подлокотнике. Холод, который успел проникнуть в дом, растворяется в нагретом воздухе и постепенно исчезает из ощущений.
Соня проталкивает палец в сгиб конверта, бумага легко поддаётся и через секунду обнажает послание, завёрнутое в целлофановый пакет.
– Что за чёрт? – перед тем, как вытащить письмо, девушка ещё раз прощупывает конверт. Но никаких уплотнений нет, только несколько сложенных листов в клетку.
Почерк мелкий и аккуратный. Всё, что ей Соне хотели сказать, уместилось на пяти пронумерованных страницах. Женщина сразу же ищет последние строки пятой и обнаруживает подпись.
«Интересно, а гроб у него тоже квадратным будет?» – голос сорвался и ушёл вверх на последнем слове. Даже в памяти она воспроизводит его со всеми нюансами. Замечание о дерьмовых штанах, которое он выдал каких-то полчаса назад, вдруг стало приветствием. Неуместное прошлое всё-таки ворвалось на нескольких клетчатых (клетка, ведь квадратная) листах и уже дважды отозвалось в голове дергающимся, беспокойным от ломки голосом Серого Вожака.
«Здравствуй, милая Софья! Прошло десять лет с тех пор, как ты последний раз видела меня. Я же видел тебя совсем недавно, не буду говорить когда, ведь придётся указать и обстоятельства. Скажу так: ты уже ходила со стрижкой (кстати, длинные волосы шли тебе больше)».
Соня подняла руку и потянула за край шторы. В комнате стало ещё темнее, исписанный лист тут же посерел. Она подстриглась две недели назад и тот, кто оставил вместо подписи нелепого квадратного человечка с плачущим лицом, в какой-то момент был рядом. Читать стало тяжелее, мелкие буквы с небольшим наклоном влево потребовали напряжения.
«…Я много думал о том, помнишь ли ты меня. Когда тебе четырнадцать жизнь со всеми её персонажами кажется неизменной. Но когда проживаешь четверть века, та неизменность оказывается вдруг сном. Я пришел к выводу, что так и было с тобой. Ты окончила школу, поступила в институт, нашла работу и даже имеешь теперь свой дом. Все погони по тёмным улицам перекочевали в воспоминания и обрывочные сны перед самым пробуждением (те, после которых хочется скорее умыться холодной водой). То есть твоё взросление было нормальным. Ребенок, который в детстве лупил свои игрушки, теперь смотрит на них с умилением вдруг настигшей его взрослости. Уверен, что ты с высоты прожитых лет и своих длинных ног смотришь на подобных мне с обходительной жалостью. Право дело, лучше бы дала потрогать сиськи (не поверишь, НИКОГДА НЕ ТРОГАЛ!).
Ты прошла все необходимые стадии развития личности, поднялась над прошлым, легко освоилась в жизни. Я же остался по ту сторону стены, которой вы отгородились от меня десять лет назад, и вдоль которой гнали меня чуть ли не каждый вечер»…
За окном прошуршал автомобиль, прорезав дождливые утренние сумерки тёплым светом фар. Соня проследила движение неяркого квадрата по стене. Он выхватил рисунок на обоях, и в какой-то момент ей показалось, что тонкие параллельные ветви преследуют что-то своим неизменным движением. Лист бумаги, шершавый от мелко написанного текста, замолчал в руках. Теперь она смотрит на обои, вновь окрашенные пасмурной серостью, и вспоминает квадрат света, к которому они гнали того, чьим голосом говорило письмо. Сгусток теней в углу комнаты ─ как раз напротив её кресла (полоски на подушке в тон, как и штаны на Квадратном Хныче – цвета его страха) – шевелится нелепым силуэтом, к которому тянутся тонкие гибкие ветви.
Они тоже были тонкими, гибкими и правильными. Когда в четырнадцать у тебя нет прыщей, ты становишься на ступень выше тех, чьи лица изрыты кротовыми норами. Но даже эти низшие сословия в подростковом мире стоят выше того, чьё тело напоминает… ящик.
«Я помню каждого из вашей «ДН». Уверен, ты слышала о недавней трагедии в семье своей смуглой подружки. Я был на похоронах. Кажется, это её младшая дочь? Соня, тогда я подумал, что маленькие гробики – это символ неправильности, чудовищной несправедливости мира. Так зачем же вы рисовали МЕНЯ в таком же?!
У меня сохранились ваши рисунки. Хотел приложить один, но тогда бы ты рассмотрела его первым и, возможно, выкинула письмо, а в мои планы входило твое ознакомление именно с текстом.
Боже… Кстати, слышала выражение: «Если бы треугольники создали Бога, то он был бы с тремя сторонами»? Наверное, мой – с четырьмя. Отвлёкся… Софья, я меньше всего хочу, чтобы ты думала, будто я угрожаю тебе своей памятью. Это совсем не так! Да, я хорошо помню всех вас, особенно тебя и Серого Вожака (в те дни, когда он был особенно жесток, я обвинял в этом тебя, должна же его агрессия произрастать из какой-то неудовлетворённости), но я не преследую цели как-то отомстить вам. Я просто хочу, чтобы прочитав всё это, ты посмотрела на тот период другими глазами. Глазами, которыми смотрят на игрушки, битые в детстве».
Соня опустила письмо на колени и встретилась взглядом с сумерками. Садясь утром в кресло с чашкой чая, она не могла представить, что совсем скоро надежные стены её существования будут трещать от ненужных воспоминаний, как от незваных агрессивных гостей.
ДН – Дюжина Нормы. Название придумал Серый Вожак, её приятель Кирилл с самым необычным оттенком русых волос, который только можно представить у человека. Хотя, был ли он человеком? Под бременем навалившейся на неё взрослости Софья понимает, что Кирилл как раз и не мог входить в ДН. Её развитие преодолело те необходимые стадии, когда норма высчитывалась по показателям внешности, и перешло к показателям морали. Здесь Серый Вожак явно не добирал баллов.
Квадратный Хныч так и остался бы для каждого из них по отдельности, всего лишь жалким уродцем, что получает бесплатный рисовый пирожок и горячий компот в купе с бюджетным (по сравнению с другими) обедом. Но Вожак не смог бы существовать без стаи, поэтому формирование Дюжины Нормы стало для нелепого одноклассника началом конца.
Мучительный путь, по которому они гнали его квадратную тень, начинался на первом повороте от школы в сторону его дома. Как назло парень жил в отдалённом частном секторе. Когда они бежали за ним, временами сбивая дыхание смехом, Соня думала, что ходить по этим пейзажам каждый день – уже испытание, а бежать здесь от дюжины преследователей – хорошая разминка перед Вечным Пламенем. Асфальт в самом начале пути сменялся пыльными неровными тропами, иногда их ботинки гремели по разбросанным вдоль территории заброшенного завода ржавым металлическим листам бывшей ограды. Однажды Соня наступила на брюхо дохлой кошке и всей компании пришлось остановиться и ждать, пока девочка, визжа от омерзения, очистит ботинок от червей и грязи разложения. В тот момент она подумала, что отвратительное всегда будет помогать отвратительному. Они упустили Хныча, чтобы настигнуть его в следующий вечер, когда…
«Я никогда ничего не рассказывал матери. Здесь мне есть за что вас благодарить – вы отставали за пару домов от моего. Она вас не видела. Я восстанавливал дыхание, прячась за соседской изгородью, и возвращался человеческим сыном, а не затравленной живой игрушкой. Но (так бывает) в один вечер вся тщательная маскировка лопнула. Я испачкал штаны.
Соня, ты помнишь, как маршрут изменился, и мы оказались на территории заброшенного завода? Я боялся этого места, когда проходил мимо него каждый день и ещё больше боялся, что когда-нибудь окажусь там вместе с вами. Тогда каждый подросток знал истории о ямах, закрытых ржавыми решетками. До сих пор не понимаю, какой цели они служили рабочим, но ты же помнишь, как они служили богатой детской фантазии? Кто говорил, что эти ямы завалены костями и останками, кто-то был уверен, что это замаскированные ходы в секретные цехи завода, где проводились эксперименты с оружием. Легендой вашей шайки был ползучий старик».
– Дьявол! – с глухим стуком бокал остывшего чая заваливается на бок. Махровый халат тут же намокает на бедре. Тёплая жидкость не обжигает, но Соня вскакивает с места так резко, как две недели назад отпрыгнула от взбесившегося отпаривателя. Она решает бежать. Откуда? Хотя бы из тёмной, бесцветной комнаты. Щёлкнув включателем, она наполняет её определенностью. Через зашторенные окна больше ничего не проникает с улицы, ничего из того, что она сзывала все утро.
Пасмурная тишина стала гнетущей. Остановившись посреди комнаты, Соня смотрит на лежащее на подлокотнике письмо и понимает, что должна выслушать его до конца. Ей совсем не хочется вспоминать то время, те «весёлые» погони, которые она уже успела омыть в своей памяти слезами стыда и раскаяния. Но если она оставит письмо недочитанным, выбросит его в мусорное ведро, её воображение само допишет концовку. Возможно, страшнее, чем та, что расположилась на исписанном листе у самой макушки плачущего человечка.
Но перед этим надо переодеться и умыться. Свет, льющийся по гостиной, захватывает часть коридора, но не достаёт до поворота к двери ванной. Это останавливает – дом укрыт поразительной для начала дня темнотой и кажется искривлённым отражением в старом, почерневшим по краям зеркале. Такое же зеркало сейчас стоит перед ней: «Смотри, смотри, СМОТРИ, что ты делала!»
Грохот собственных шагов будто тянет за собой полоску определённости из светлой гостиной. Соня зажигает свет в ванной, снимает халат и включает воду. Чем быстрее она дочитает письмо, тем меньше мыслей соберётся в голове. «Что ему нужно?», «Писал ли он остальным?», «Стоит ли звонить в полицию?» Он говорит, что так и остался по ту сторону стены, нет, этот урод перелез её.
Холодная вода останавливает поток в голове. Соня несколько раз окунает лицо в пригоршню и растирает кожу грубым ворсом полотенца. Тело тут же отвечает на яркие ощущения, и напряжение немного спадает. Забавно, она хотела провести этот день в спасительной тишине и сумерках, а теперь готова включить свет даже в кладовке.
«Ву-у-у-у-у-у-у….» – в ванной ветер звучит как отголоск приближающегося урагана. Не выключая за собой свет, девушка выходит в коридор. Из кухонного окна видны раскачивающиеся чёрные ветки. Она окружена непогодой, которая заточила её в доме вместе с тревогой, пропитавшей чёртово письмо. Соня поворачивает голову в сторону гостиной – виднеется оконный проём, подлокотник кресла (конверт с посланием лежит на другом) и круглый столик со светильником.
Жуткие гады из прошлого научились подкрадываться сзади. Ими больше не управляет смех и кураж. Они не подчиняются желанию «напугать», они пугают… Ползучий старик был идеей того, кто вызвался изображать его в тот вечер. Толик (чей-то младший брат из их компании) соединил байки про останки и секретные переходы под землей. По его легенде (лучшей из тех, что обжились вокруг странных ям) ползучий старик собрал себя сам из множества отдельных частей тел и передвигался по тайным ходам, надеясь заманить туда какого-нибудь глупого подростка.
Этот образ наделили ловкостью, чутьём, способностью перемещаться с немыслимой скоростью и, конечно, кровожадностью. На то, чтобы легенда потеряла определённого автора и стала любимой байкой среди школьников, ушло всего пара месяцев. Квадратный Хныч тоже знал её, поэтому гонки вдоль территории завода теперь сопровождались выкриками о, настигающим его трусливую задницу, старике. Но и этого оказалось недостаточно…
Дождь всё набирал силу и долбил по стеклам с таким остервенением, будто пытался проникнуть в дом, чтобы испугать, обидеть её. Его жестокая неумолимость казалась Соне знакомой.
Неожиданно дальнейший план действий выстроился в голове: нужно быстрее покончить с письмом, сжечь его и запить тревогу. Запить тревогу и отметить долгожданный ответ по страховке. В конце концов, с утра это был её день! И если бы чёртов почтальон не принес ей смердящий кусок прошлого в неподписанной плотном конверте…
Она уже делает шаг в сторону комнаты, но совсем ненужная мысль успевает влететь в голову на всём полном решительном ходу: что если ползучий старик знает ход из грязных ям в её дом, что если она зайдёт в комнату и увидит, как он выбирается из листа, исписанного мелкими обиженными строчками? Нелепый образ застывает перед глазами и чем дольше она стоит, тем больше действий по освобождению производит белёсое гуттаперчевое тело. Когда она всё же решается войти (вбежать!) в гостиную мысленный фантом уже замер в кресле, пружинно готовясь к прыжку…
Никого. Софья опускается в пустое кресло и тут же впивается взглядом в последний листок. Больше ни секунды она не позволит своему воображению гулять по домыслам.
«Когда я узнал о нём, к страху, что вы нагоните и побьёте меня, прибавился ужас оказаться на территории и бежать вдоль ям… Этот страх мучил меня недолго, потому что сбылся быстрее, чем я превратил его в манию. Стоит ли мне вас за это благодарить, как ты думаешь? Наверное, будь ты моей матерью, к которой я пришел в замаранных дерьмом штанах, ты бы прокляла чёртову шайку. В тот вечер она о вас узнала и, будь уверена, она так и сделала.
Милая Соня, теперь позволь узнать тебя немного лучше: как сильно ты доверяешь своим глазам, слуху, ощущениям? Через что ты воспринимаешь мир с большей достоверностью? Я хочу узнать это, чтобы тут же поделиться с тобой своим феноменом – феноменом того вечера.
Видишь ли, несмотря на все ваши старания по организации для меня этого праздника в моей памяти отложились (подходящее слово) только ощущения: как горело от вечернего холода горло, когда я вдыхал сырой воздух, пытаясь отдышаться. Как на лодыжке сомкнулась рука (глупый маленький уродец, я был уверен, что это старик!) И как штаны неожиданно отяжелели сзади (как раз там, где ты ощущаешь мерное покачивание своих ягодичек в узких джинсах). Будто весь накопленный страх упал из головы в желудок, проскользнул по розовым кишкам и вышел наружу тёплой кучкой.
Домой я бежал, чувствуя, как моя задница греется от неожиданной ноши и как щипят от ветра мокрые щеки».
Если бы по дому гулял ветер, она бы ощутила то же самое. Слёзы текли по щекам, падали с подбородка на дрожащие руки. Соня проклинала пришедшее письмо, оно отражало её, как помутневшее тёмное зеркало, и образ был уродлив. Гораздо уродливее того, кого они загнали на железную решетку, из которой вытянулась рука Толика.
– Прости нас, – Соня перевернула последнюю страницу, на которой плакал квадратный человечек, – прости нас, если сможешь.
Теперь он смотрит на неё, видит, как она дочитывает последний абзац. Пока торжественные слова складывались в ужасающий смысл, Соне, видевшей человечка краем глаза, стало казаться, что он ухмыляется. Ведь над его головой аккуратные строчки (почерк гораздо ровнее и красивее, чем в остальном письме) выносят ей приговор:
«Милая Соня, мне кажется, ты плачешь. Чтобы не разрывать тебе сердце стыдом и жалостью, перейду к основной части своего письма. Как ты смогла заметить (думаю, эта деталь сразу бросилась в глаза) бумага завёрнута в целлофановый пакет. Не знаю, насколько на ней ещё ощущается «лишний» слой. Но, судя по тому, что ты дошла до этого места (по моим расчётам это заняло не более десяти минут – заметь, я учёл время, в которое ты, возможно, пыталась как-то приободрить себя прогулками до ванной или кухни), то не заметила ничего постороннего на бумаге, которую держишь в руках. Когда я покрывал листы одним любопытным раствором, боялся, что останутся жирные подозрительные пятна. Как однажды остались на моих штанах, после чего твой друг посоветовал мне сразу подбирать цвета.
Целлофановый пакет не был необходимостью, скорее я применил его для страховки, чтобы вещество не выветрилось и дошло до твоих пальцев таким же насыщенным.
Вроде объяснил всё..хотя, нет, извини. Я же не сказал главного: за время чтения ты надышалась аконитом. Это сильный яд, Соня, и скоро ты начнешь задыхаться. Когда тебя найдут, его следы выветрятся (думаю, это случится через пару дней), но моё признание в письме никуда не денется. Впрочем, к тому времени, да что уж там, я собираюсь сделать это, как только брошу письмо в ящик, меня уже не будет. Я позволил себе взять немного от твоего гостинца. Не волнуйся – тебе ушла большая часть.
Не буду прощаться надолго. Скоро встретимся. Там.
11.11.14»
Аконит…11.11….Аконит…11.11….АконИт – догонИт!
Она не ожидала, что закричит. Одновременно с тем, как Соня вонзила в ладонь ногти, чтобы содрать с кожи яд, горло разрезал крик. Дикий и болезненный, такой, какой смог бы прогнать из её тела всё, что она вдохнула.
– Чёртов ублюдок! – всё ещё продолжая царапать кожу, Соня забежала в ванную.
– Давай же нагревайся!
Когда пошёл пар, девушка сунула ладони под мощный поток и выдержала пару секунд прежде, чем снова закричать. Повернув ручку смесителя, Соня зачерпнула тёплой воды и попыталась промыть нос. От истерики дыхание сбилось и участилось, она бесполезно булькала носом в пригоршне и уже решила, что начинает задыхаться. Почему этот уродец не сдох тогда от испуга?! Наверное, потому что сдохнуть от испуга придется именно ей!
Дверь ванной хлопнула за спиной. Телефон мигал из тёмной кухни рекламной рассылкой. Соня споткнулась на пороге (кажется или ноги начали неметь?) и, задержавшись о стол, схватила трубку.
Противный восходящий мотив – ошибка связи. Девушка ещё раз набрала «скорую» и когда ей ответили, сказала своё имя и адрес, после того, как провизжала в трубку, что её отравили.
Бригада обещалась быть через десять минут. Соня взглянула на экранные часы – 12.49. На заставке зимний парк: запорошенная снегом скамейка и нахохлившийся снегирь на спинке. Девушка задержала взгляд на картинке и вдруг поняла, что возможно не увидит зимы. Цифровое изображение с преувеличенно ярким небом – будет её последним воспоминанием о времени, которое она так любила. Не хватило всего пары недель.
Дом замолчал или она перестала его слышать: не гремели стёкла под ливнем, не гудел, кидаясь о стены ветер. Сейчас Соня могла слушать только себя – нервное дыхание не выравнивалось, но разве можно считать это начинающимся удушьем?
«Он наврал! Наврал…» – билась одна мысль.
«АконИт – догонИт» – гремела другая.
Соня сидела на стуле, опустив руки вдоль тела, боялась держать ладони ближе. Ошпаренные кипятком, красноватые ладони, которые не смогли почувствовать, что держат яд.
12.52 – в любой момент её тело начнёт скручивать от нехватки воздуха. Она не знала этих ощущений, никогда ни от чего не задыхалась и ни разу не падала в обморок. Но почему-то казалось, что будет именно крутить, выжимать конвульсиями остатки воздуха в лёгких. Возможно, её ослабевшую подхватит кто-нибудь из «скорой», будет прижимать к лицу кислородную маску, но под закатившимися глазами, она будет так же полезна, как горчичник на покрытой трупными пятнами груди.
– Как же они меня обнаружат… – ей казалось, что она слабеет. Путь к входной двери закрыт туманом в голове. Соня медленно побрела к выходу, держась сначала за спинки стульев, потом за стены. Когда дошла до прихожей, села на тумбочку, полностью уверенная в том, что начинается конец.
…они гнали его по неосвещённым пустым улицам. Сквозь смех и топот до них доносилось его сбивчивое тяжёлое дыхание. Он задыхался, но не сбавлял скорости. Иногда Соня думала, что будет, когда они его догонят. Побьют? Она бы не смогла участвовать в этом. Наверное, у Серого Вожака тоже не было ничего подобного в голове. Всем доставляло удовольствие ощущение погони, всполохи его надломленного дыхания, разрезающего вечерние сумерки, в которых надёжно прятались далёкие дома.
Теперь он хочет, чтобы задыхался кто-то другой. Кто-то из тех, из-за кого разрывались в детстве его легкие.
АконИт – догонИт… Они его так и не догнали, а он решил догнать.
Окно в прихожей, как раз на той стороне дома, которую ветер не замечал, сильно запотело и размыло деревья и тротуар. Соня прислонилась к шершавой стене, ощущая всю тяжесть отравленного тела.
– Лучше бы ты сразу рассказал всё матери, – девушка решила сказать это вслух, чтобы ещё раз услышать свой голос. Но он поцарапался где-то в горле и прозвучал слабо и хрипло. В лёгких следом что-то ухнуло и раскрылось тяжёлым колючим шаром
В плотном тумане, который пульсировал вокруг Софьи дикой болью, завыла «скорая». А потом всё растворилось в спирали, по которой тело скручивала нехватка воздуха. Холодного и сырого, который бывает только в ноябре.