Очки, в которых не мешает солнце
(short_метр)
Интересно, это школьница со старым лицом или старушка в одежде школьницы? Не понимаю. Ладно, я уже смирился с тем, что не всегда можно угадать пол прохожих, но вот так сомневаться насчёт возраста… такое со мной впервые.
Автобус стоял в пробке уже больше десяти минут. Адская машина обжигала колёса об раскалённый асфальт и перегревала свою железную макушку на августовском солнце, но сдвинуться с места не могла. Девочка-старушка не давала мне покоя всю дорогу. Несмотря на все приличия, я разглядывал её со своего места, пытаясь понять к какому же возрасту её отнести. Я смотрел на лицо, волосы, кисти рук, хрупкое тело, хитро прикрытое лёгкой тканью длинного сарафана, и мучился в догадках. Даже одежда… черт, эта безвозрастная особь, словно, специально напялила тряпки, которые никак не выдадут её главного секрета. А секрета ли? Догадывается ли она сама, что ставит несчастных прохожих в тупик? Чем больше я не мог решить, кто же сидит передо мной, тем пристальнее и наглее шарил глазами по незнакомке, пытаясь выловить хоть какую-то подсказку. Хорошо ещё, что я в солнечных очках…
Пока автобус находился в движении, воздух из открытого верхнего люка хоть немного освежал, но в пробке ничего не могло спасти от пекла и духоты. За окном в сотнях машин томились такие же несчастные, вынужденные проводить этот день посреди раскалённого города.
Может, всё-таки это девочка? Старушка бы давно загнулась от такой жары. Я снова всматриваюсь в лицо (клянусь этим долбанным пеклом, оно покрыто морщинами!) и вдруг встречаю ответный взгляд. Пару секунд я смотрю в блёкло-голубые глаза и только потом отворачиваюсь. Ощущение такое, будто я вляпался в лужу с радиоактивными отходами, из которой нужно как можно быстрее выбираться, но ты почему-то продолжаешь стоять в ней, глядя на цветные разводы возле своих ботинок. Осознание того, что набедил, формируется в голове долго и как-то само собой отключает все посторонние процессы. Например, инстинкт самосохранения, который так полезно встроен в организм, но почему-то иногда даёт сбой.
Итак, я вляпался в её взгляд. Хорошо, что я в солнечных очках. Но отчего-то мне становится неуютно, кажется, что воздуха в автобусе остаётся все меньше. Глядя на носки своих кроссовок, я думаю, куда сейчас смотрят эти блёкло-голубые глаза. Мне страшно узнать это, страшно проверить, ведь если они до сих пор смотрят на меня, то я уверен, всё моё тело покроется сыпью от этого взгляда. У этой великовозрастной стервы радиоактивные глаза.
Надо отвлечься. Достаю из рюкзака Берджесса. Кажется, я уже готов совершить nasilie и вышвырнуть из автобуса эту «загадку». Вспотевшие руки оставляют на тонкой газетной бумаге дешёвого издания тёмные следы. Я пытаюсь сосредоточиться на чтении, словно ничего не мешает, но всем существом чувствую взгляд. Автобус, наконец, продолжает маршрут, воздух над головами приходит в движении – мне становится спокойнее.
Проехав совсем немного, мы снова остановились. Не успев додумать проклятие в адрес чёртовых пробок, я слышу, как отворяются двери – всего лишь остановка. Я продолжаю скользить взглядом по строчкам, пытаясь перевести видимый образ слов в смысловой, но у меня не получается. Автобус неуверенно дёрнулся и медленно поплыл сквозь нескончаемый поток.
Переворачиваю страницу, вроде как уже прочитал здесь всё, ничего не понял, не запомнил, но дошёл до последнего слова (которое переносится на следующую страницу) и продолжаю «чтение». Пусть смотрит, если ей так надо, в конце концов, я тоже пялился на неё всю дорогу. Я стараюсь уговорить себя не думать, не внушать то, чего возможно нет, но всё равно ощущаю тревогу. Ещё этот гул… Вот, снова его слышу. Когда только зашёл сюда, поймал себя на мысли, что при движении автобуса создаётся какой-то своеобразный жалобный низкий звук. Гул. Мы едем, поначалу обращая на него внимание, а потом переключаемся, задумываемся и звук пропал. Но дело в том, что гул никуда не исчезал, он всего лишь стал восприниматься пассивно. Как тиканье часов. А это ещё хуже. Он звучит, но не осознаётся – отсюда странная тревога, торопливые поиски её причины.
Прислушиваюсь к этому звуку, пытаясь свалить на него неожиданно беспокойное состояние, хотя прекрасно знаю, что дело не в нём. Если эта чёртова молодящаяся старуха не перестанет на меня смотреть, я….
Я поднимаю глаза и вижу, что напротив сидит молодой мужчина. Осматриваюсь, ищу взглядом блёкло-голубые глаза и с облегчением понимаю, что это непонятное создание вышло на прошлой остановке. Мне хочется сделать вот так: «Йо-ху!!!», но я сдерживаюсь, переворачиваю очередную страницу (не помню, дочитал ли я предыдущую) и вдруг обращаю внимание на отражение своего правого глаза в стекляшке тёмных очков. Вот он большой и блестящий, окружённый слипшимися от пота ресницами. Карий глаз нормального человека, а не голубоватое старушечье болото. Я всматриваюсь в свой собственный глаз и меня это успокаивает. Моргнул. Вроде я моргнул. Или нет?
Нет. Из тёмной зеркальной поверхности на меня смотрит глаз. Такой же большой и блестящий как мой… но не мой. Он подёрнут мутноватой пеленой, он моргает тогда, когда не моргаю я. Пересохшее глазное яблоко начинает щипать, но я продолжаю мериться силами с чужим взглядом, пока не одерживаю победу: теперь передо мной испещрённое морщинами веко. Эта ведьма ушла, но оставила со мной свой взгляд. Он проник в меня, как вирус расходящейся по всем мировым новостям лихорадки. Я продолжаю всматриваться в мутный зрачок и с какой-то обречённой понятливостью осознаю, что теперь я проклят той, которую видел первый и последний раз в жизни. Зато она будет видеть меня всегда. Или нет?
Автобус с пронзительным шипением выпускает меня на раскалённую бешеную улицу. Я слышу гул проезжающих где-то машин, голоса людей, обрывки фраз, но вижу только глаз, уставившийся в меня. Если я сниму очки, я рискую обжечь сетчатку – поэтому почти всегда хожу в тёмных стёклах. А если не сниму – сойду с ума!
Он смотрит! Смотрит прямо в меня! Не думая ни секунды, я срываю с себя очки. Больно, щипит, жжёт!
– Помогите мне дойти! – слова беспомощным шёпотом мнутся в пересохшей глотке. Гул машин, шум, куда я направляюсь?
Вдруг что-то тяжёлое и злое с силой толкает меня на землю. В навалившейся темноте истерично пляшут цветные круги. Хорошо, что я ничего не вижу. Только слышу. Жалобный хруст очков, в которых не мешает солнце.