Глава 43. До чего ж изменчива фортуна
Умение жить – это целая наука
Не умею жить – это очевидно. Не умел всегда. В ранней юности можно было сделать скидку на отсутствие жизненного опыта, на столь естественный юношеский максимализм (высказывается идея, что он присущ всем людям незрелого возраста, но это неправда: видел в своих сверстниках, еще в школе, поразительно много умения жить – как ловко ластились к учительнице и все лишь ради того, чтобы заручиться расположением и обрести надежду на снисходительность). Уже тогда одним хотелось хорошей, беспорожистой жизни, других дьявол тянул за уши к некой правде, за которой виднелись неизбежные конфликты.
Умом всегда понимал, что в каких-то случаях лучше всего промолчать, отступиться, но нет! Рассудок подсказывал, что надо, наоборот, расшаркаться, улыбнуться, сказать невинный комплимент, и все наладится, человек перестанет глядеть зверем. Угрюмо отворачиваюсь и молчу. Столь явная демонстрация не остается незамеченной. Жди последствий. Что это? Гордыня – один из смертных грехов. Прямолинейность (может, твердолобость?), будто бы, характерна для ограниченных людей. Если это так, то… Грустное признание.
«Уменьем жить – писал в „Обрыве“ И. А. Гончаров, – называют уменье – ладить со всеми, чтоб было хорошо и другим, и самому себе, уметь таить дурное и выставлять, что годится…»
Этим словам более полутора веков. Они заинтересовали меня тем, что, оказывается, термин «уменье жить» имел хождение в народе уже тогда. Может, умение жить (либо обратное) передается по наследству и становится частью общей и неизбежной судьбы человека?
Не могу сказать, что не хотел «уметь жить» – это было бы большой неправдой. Хотел и даже очень хотел! Часто убеждал себя, что обязан жить по правилам, установленным обществом, что должен смирить гордыню, укоротить язычок и стать, как все те, что окружают меня. Почему, спрашивал сам себя, они «умеют жить» и у них всё получается, а я нет, и моя жизнь тащится раскорякой? Чем хуже? После самовнушения начинал демонстрировать «умение жить»: не лез в бутылку, обходил стороной те места, где могли возникнуть конфликтные ситуации, на редакционных летучках или на собраниях коллектива больше молчал и слушал, не вылезая со своим «особым мнением», часто кивал, намекая на согласие, хотя до него было далеко, находил нужные слова, чтобы порадовать начальство или ненавистного коллегу, откликался на просьбы, если даже они были противны мне, пропускал мимо ушей обращенные в мой адрес колкости или отшучивался. И видел, как все начинает налаживаться, окружающие меня люди начинают относиться по-другому. Оказывается, так это приятно! Мне уже казалось, что и я овладел в совершенстве «умением жить». Но проходило в этой «благодати» от силы полгода и всё возвращалось на круги своя. Вновь срывался. Причем, спотыкался на ровном месте, там, где не ожидал опасности. Не иначе, как злой рок. И неизбежен вопрос: может, не стоит ломать себя? Ведь от предначертанного судьбой не убежишь.
Чем, как не злодейством судьбы, можно еще объяснить вот эту историю? Почему именно меня втянула она в свой водоворот? Больше некого, что ли? Вон, сколько людей вокруг!
Сегодня – праздник, наш, профессиональный, местечковый: тот редкий день, когда шеф уехал в областной центр и, скорее всего, не объявится до конца дня. Все раскованы, то есть ничего не делают. Толпами лишь перемещаются из одного кабинета в другой, судача обо всем, что придет в голову. До двенадцати меня в редакции не было: рыскал в поисках материала для очередных публикаций по переделам одного из цехов новотрубного завода. Прибежав, оглядевшись, хмыкнул: мыши гуляют, не чуя кота. Сбегал на пятнадцать минут в кафе, пообедал, вернулся и засел за работу. Работа, чувствую, идет подозрительно споро. Спешу доделать корреспонденцию, чтобы отправить поскорее в машбюро: у девчонок – простой и отстучат мой заказ быстро. Половина шестого. Через полчаса – домой. Вычитал с машинки оригинал, отнес ответственному секретарю. Вернулся. Гляжу в окно и вижу, как по противоположной стороне улицы взад и вперед прохаживается жена: ждет, когда закончу работу. Да, пользуясь отсутствием редактора, мог бы и слинять прямо сейчас, но, принципиальничая, упрямо жду своего законного времени и пока прибираюсь на столе, где вечный беспорядок. Встать бы вот сейчас, уйти и ничего бы, возможно, не случилось. Но жду удара судьбы. Ну, а она тут как тут.
Без десяти шесть вечера. Уже встал, достал из шкафа легкую куртку, надел, мельком глянул в зеркало и, увидев, торчащий вихорок на голове, попытался пригладить: не получилось, пучок непокорных волос не хотел ложиться. Плюнул в сердцах и взялся за скобку двери, намереваясь уйти. И ушел бы. Но зазвонил на моем столе телефон. Оглянулся. Кому это понадобился? Неужели жена балуется и звонит из автомата на углу? Ну, чертовка, заслужила выговор. Возвращаюсь, недовольно и непроизвольно гляжу в окно: жена все там же, значит, не она звонит. А кто? Судя по настойчивости, думаю, человек знает, что все еще на месте. Может, ответственный секретарь или первый заместитель редактора из типографии, где подписывает завтрашний номер? Снимаю трубку и с мрачной миной на лице бросаю:
– Слушаю!
– Добрый вечер, Геннадий Иванович. – Слышится в трубке незнакомый мне баритон. Судя по хорошо поставленному голосу, отмечаю, кто-то из высокого, но мне незнакомого, партийного начальства. Смутило, что абонент называет меня по имени и отчеству, значит, звонок не случаен.
– Здравствуйте. – Отвечаю абоненту.
Вновь звучит размеренный баритон:
– Вам позвонил помощник секретаря обкома КПСС…
– Очень приятно, – говорю, – но вам, наверное, нужен редактор.
– Да-да, – соглашается помощник секретаря обкома, – я бы ему позвонил, однако он, как мне сообщили, в Свердловске… Хотел перехватить у нас. В секторе печати сказали, что только-только ушел.
– Может, переговорите с первым заместителем редактора?
– Охотно бы… Набирал номер – никто не отвечает.
– Он – в типографии.
– Я так и подумал. Выходит, вы сейчас – главный по должности.
– Ну, – замялся, – не совсем так: третье лицо в редакции – ответственный секретарь. Позвать?
– Нет-нет, не стоит. Дело, по которому позвонил, ближе вам.
– Хорошо, слушаю.
Пришлось согласиться, а что оставалось делать?
– Полчаса назад на приеме у Юрия Владимировича Петрова побывала группа рабочих Первоуральского завода сантехизделий… Они рассказали отвратительную историю, которая произошла в их коллективе в канун Нового года. – Помощник секретаря обкома детально рассказал о существе истории, а потом добавил. – Юрий Владимирович выразил желание, чтобы лично вы проверили факты, если найдут подтверждение, то считает необходимым написать о них в вашей газете.
– Простите, почему я? Откуда товарищ Петров может знать о моем существовании?
– Не знаю… Не вникал… Возможно, вашу кандидатуру порекомендовали в секторе печати. Я же передаю лишь настоятельную просьбу Юрия Владимировича.
Все-таки продолжаю упорствовать, несмотря на то, что рассказанная история меня зацепила, и начинаю гореть огнем желаний:
– Благодарю за доверие, но я не один в коллективе… Да и не мне решать… Сообщу о просьбе товарища Петрова руководству…
– Делайте, как считаете нужным, – заключил баритон. – Желаю творческих успехов!
Помощник секретаря обкома положил трубку, а я задумался, но лишь на одну минуту. Совсем не хотел выпускать из рук подобные факты, приплывшие ко мне оттуда, откуда ожидать было нельзя. Ведь речь шла не просто о коммунистах заводской парторганизации, а об элите, сливках. Судя по первоначальной информации, в истории замешаны и директор, и секретарь парткома, и председатель профкома. Короче, грязь. А тут уж только дай мне порыться в дерьме! Удача-то какая! К тому же освящена светлым именем обкома КПСС. Раззудись плечо да размахнись рука богатырская! Надо ковать железо, покуда оно еще горячо. Иду к первому заместителю редактора. О звонке из обкома подробно рассказал Борису Пручковскому (не везение, что ли, когда того увидел у себя в кабинете в столь поздний для него час и к тому же почти трезвым?). Пручковский разомлел, услышав, что это поручение обкома и тотчас же одобрил мою идею: завтра с утра заняться историей. И добавил:
– Даю два дня на проверку фактов.
Неслыханная у нас щедрость. И ранним утром уже был на заводе сантехизделий. Поступил хитро: там никому даже не намекнул о звонке из обкома. Но к середине первого дня все заинтересованные лица почувствовали, что обладаю достоверной информацией и, собственно, не задавали вопросов, откуда произошла утечка. Работал столь успешно, что к концу дня весь блокнот был исписан свидетельскими показаниями. Понимая, насколько скандальная история, обезопасил себя: по окончании бесед (а их проводил индивидуально и так, что у людей ничего другого не оставалось, как говорить правду) просил в конце записи расписаться, подтверждая, что сделаны верно. Предусмотрительность нелишняя. Понимал, что действующие лица потом могут отказаться от своих показаний.
К концу первого же дня все события кануна Нового года восстановил в мельчайших деталях. Знал не только, кто, поименно участвовал в истории, но даже то, кто и что говорил или делал, восстановив роль каждого.
Очень коротко суть.
В канун Нового года сливки заводской общественности решили собраться узким кругом и отметить. Собрались не в клубе или красном уголке, а непосредственно в кабинете директора, где накрыли по-царски столы. Щедрость, понятно, не за свой счет: часть денег выделил директор из фондов предприятия, а другую часть – завком профсоюза. Уже одно это – нецелевое расходование государственных средств – являлось грубым попранием принципов социалистической законности, то есть налицо уголовно наказуемое деяние, подпадающее под статью Уголовного кодекса. Но не это для меня главное в истории. Важнейшая ее сторона – нравственная. Не против вечеринок, но не на рабочем же месте! Пейте, гуляйте, а чувство меры не теряйте, не забывайте про свой общественный статус, имейте в виду, что по вам равняются другие, те, которые не относятся к «сливкам». Уж не говорю о том, что коммунистам, их авангарду Устав КПСС запрещает вести себя непотребно.
Пикантность вечеринке придавало то, что потом случилось, когда все перепились и перестали понимать, кто есть кто, где и чья жена или подружка. Точнее – законных жен не было. Были любовницы, исполнявшие супружеские обязанности. А вот и ревность: директор (на правах, видимо, хозяина) стал усиленно обхаживать партгрупорга одного из цехов, молодую и красивую женщину. Глаз, короче, положил. Директор знал, почему эта женщина здесь: начальник цеха, гулявший здесь же, с ней давно спит. Начальник цеха (коммунист и пропагандист, само собой) давно косился, косился да и взъерепенился, видя, как его бабу лапают, а та, слегка повизгивая, лишь похихикивает, очевидно, от удовольствия. Обиженный любовник, хряпнув еще полстакана коньячку, чтобы придать храбрости, встал из-за стола.
– Слушай… ты… Не трожь… Моё!..
Предостережение компания восприняла за шутку: ну, кто, в самом деле, всерьез станет так разговаривать с самим директором? И вечеринка продолжилась, хотя взгляд, брошенный директором в сторону начальника цеха, не предвещал ничего хорошего.
Прошло несколько минут. Начальник цеха, употребив коньячка больше, чем следовало, потерял окончательно над собой контроль. Он забыл, что партгрупорг – не личная, а общественная собственность и может принадлежать как ему, так и с тем же успехом любому другому, тем более директору. Когда смазливая бабёнка попыталась взгромоздиться на колени директора, начальник цеха подошел к парочке и попытался их разъединить, оттащить в сторону изрядно захмелевший слабый пол. Женщина не хотела этого и стала упираться и брыкаться. Директору не понравилось примененное насилие к его новой пассии и он, заехав кулаком в харю начальника цеха, сбил с ног. Начальник цеха, оскорбившись окончательно, резво вскочил на ноги и… Потасовка с кровопусканием. В драке поучаствовали все, в том числе секретарь парткома и председатель завкома профсоюза, а также постоянная любовница директора, изрядно поцарапавшая милое личико своей нежданно-негаданно объявившейся соперницы-партгрупорга. Больше всех, ясное дело, досталось начальнику цеха, так как основные физические силы оказались явно не на его стороне. На полу оказалось всё, что было на столе: тарелки, вилки, бутылки. Утром следующего дня, когда в кабинет директора зашла уборщица, ее глазам предстала во всей красе картина вчерашней вечеринки.
История дикая, хотя и не столь уж редкая. Зов природных инстинктов. Самцы бьются за право обладания самкой. И тут уж не до нравственности.
Управился с задачей за один день, но все-таки на другое утро, не заезжая в редакцию, вновь отправился на завод сантехизделий: оставил на десерт встречу с главным фигурантом истории, первым поднявшим руку на своего подчиненного. Директор, вижу, встревожен, хотя и пытается держать себя в руках и не показывать вида, что его уж сильно так волнует мое «следствие по делу». Директор сидит в кресле вальяжно, отвечает на мои прямые вопросы неохотно, объясняя, что с ним пытаются свести счеты недоброжелатели, собирая на него грязь. И даже поучает:
– Не дело партийного журналиста копаться в помоях и идти на поводу у клеветников.
После обеда уже был у себя. Не откладывая в долгий ящик, засел за статью. Заголовок пришел сам собой – «В своем пиру похмелье».
Часа через два в кабинете объявились ходоки. Как объяснили, от лица трудового коллектива. Творческий мой процесс прервали. Пришлось выслушивать их аргументы и факты. Как догадался, защитники прежде побывали в горкоме КПСС, где к ним отнеслись с пониманием, но отправили улаживать дело непосредственно в редакцию. Разговор для меня совершенно бесполезный, но ничего не поделаешь. Спрашиваю:
– Что вы от меня хотите?
Защита мнется, а потом объясняет, что коллектив, уполномочивший их вести переговоры, не заинтересован в придании гласности истории с вечеринкой.
– Очень жаль, – говорю в ответ, – но в данном случае у вашего коллектива и у меня интересы разные.
– Мы – коммунисты, – прозрачно намекают мне, – и потому интересы общие – партийные, – и напоминают. – Авторитет трудового коллектива, партийной организации важнее чьих-либо амбиций, в том числе ваших.
Ходоки чувствуют, что их миссия – провальная, что им не удается меня переубедить. Заходят с другой стороны.
– Понимаем, – говорят, – что потрачены большие усилия на сбор материалов, что, как автор, вы не хотите терять гонорар, но коллектив в долгу не останется.
– Предлагаете взятку? – Спрашиваю их.
– Нет. Мы предлагаем компенсацию материального ущерба и морального вреда – это естественно и понятно.
Дальше отказался вести разговор. Защитники ушли. Как понял, к редактору. Минут через двадцать вызывает Леканов. Иду. В кабинете, смотрю, все те же лица. Понимаю щекотливое положение редактора: директор завода сантехизделий ходит в приятелях у первого секретаря горкома КПСС, на охоту, например, вместе ездят. И прочее.
– Я считаю, – говорит с порога Леканов, – к мнению коллектива стоит прислушаться.
– К какому именно мнению, – интересуюсь, – мы должны прислушаться?
– То есть? – Леканов смотрит на меня и не понимает.
– У коллектива, как понимаю, два и полярно противоположных мнения.
– Там – не мнение, а клевета, – бросает кто-то из ходоков.
– Это вы так считаете, – возражаю, – а у меня другая точка зрения.
– Люди, – Леканов имеет в виду «ходоков», – известные и уважаемые в городе. Какие у тебя основания им не верить?
– Я верю фактам. – Твержу в ответ.
– Каким фактам?! Тем, что сообщили из обкома, что ли? – Уже возмущенно бросает мне в лицо редактор. Понимаю, что он имеет в виду. Точнее – догадываюсь, что последует далее. – Кстати, – говорит Леканов и подозрительно смотрит на меня, готовясь, как он считает, нанести решающий удар, – никакого звонка из обкома не было.
– Я знаю. – Спокойно (так, что ни один мускул не дрогнул на лице) ответил ему. О том, что кто-то меня очень ловко «прикупил», догадался еще в первый день пребывания на заводе сантехизделий. Имел даже подозрения весомые, кто конкретно автор провокации. Несмотря на это, историей не перестал заниматься. Почему? Потому что уже не имело значения, откуда был звонок. Главное для меня – история абсолютно правдивая.
– Ну, вот! – Чуть ли не в голос восклицают ходоки. – Чистой воды провокация!
– Звонок был и это главное, а кто звонил и откуда – сейчас для меня не имеет никакого значения.
Леканов разочарован: главный аргумент не сработал, выстрел оказался холостым и не достиг цели. Подумав, спрашивает:
– Знаешь, кто звонил?
– Сейчас, да, знаю.
– Кто этот человек?! – вырывается из ходоков.
– Не скажу. Пусть это останется моей тайной.
Леканов злится и решительно стучит ладонью по столу.
– Раз звонка из обкома не было, и ты поддался на провокацию, то в статье нет никакой необходимости.
– Вот как? Причем тут обком? Для журналиста не то важно, откуда поступила информация, а то существенно, насколько она соответствует действительности. Я, заметьте, ни разу не сослался на звонок обкома. Итак, у меня вопрос к защитникам: была пьянка в кабинете директора, причем, за государственный счет, или нет? Следующий вопрос: были среди участников попойки любовницы руководителей завода или нет? Наконец, последний вопрос: было или нет мордобитие под пьяную лавочку? Если вы сможете мне отрицательно ответить на три вопроса, то откажусь от статьи. – Ходоки промолчали. – Что и следовало доказать… Поэтому, – встал и направился к выходу, – дальнейшая дискуссия неуместна.
– Постой. – Остановил редактор. – Не понимаешь, что статья все равно не появится, если я не захочу, в газете?
– Надеюсь, пока есть хоть один шанс.
– Ни одного! – Выкрикнул Леканов.
– Посмотрим. – Самоуверенно сказал и вышел.
Одно меня утешало: сдержался и не позволил выплеснуться наружу моим эмоциям. Внутри, ясно, все клокотало.
Не питая иллюзий, статью написал. Написал обо всем откровенно. Действующих лиц выписал с документальной точностью. Досталось всем – от директора и секретаря парткома до их любовниц. Не пожалел никого.
Статью сдал в секретариат, честно исполнив свои непосредственные журналистские обязанности. Стал ждать. Через два дня редактор вызвал к себе и сказал, возвращая рукопись:
– В таком виде – не пойдет.
Иронично спросил:
– А в каком виде пойдет?
– Ты всех вывалял в грязи. Патология у тебя, что ли, всё и всех видеть сквозь темные очки?
– Народ обязан знать своих негодяев в лицо.
– Ну-ну! Все негодяи, а ты один такой весь из себя… хорошенький.
– Не обо мне речь.
– Я все сказал! – Выкрикнул Леканов и отвернулся к окну.
– Не понимаю…
– Ну, и дурак!
На этом расстались. На другой день Леканов вновь вызвал (статью не взял, а оставил у него на столе) и уже спокойно предложил вместе поработать над текстом: возможно, мол, тогда что-нибудь получится.
Не получилось. Леканов решил выхолостить статью, и в результате она теряла всякий смысл. Воспротивился. Отказался портить материал. Пусть в таком случае, заявил, статья летит в корзину.
– Пусть. – Согласился редактор.
Отказаться от борьбы? Признать поражение? Ну, нет! Не все шансы еще использовал. Когда в кабинете не было никого, позвонил в сектор печати обкома КПСС и рассказал всю историю В. Ф. Дворянову – от начала и до конца. Не утаил и того, что позвонивший в редакцию воспользовался именем секретаря обкома. Выслушав, последовал вопрос:
– Какие претензии к статье: по форме, стилю или содержанию?
– Факты проверил. Установил, что имели место. К качеству материала у редактора нет претензий. Он лишь считает, что нельзя порочить коллектив.
Больше ко мне вопросов не было. Сижу и жду реакции. Она не замедлила. Без пяти шесть вечера, когда собирался идти домой, у меня зазвонил телефон. Снял трубку. Слышу захлебывающийся слюной голос редактора. Понял, что требует сейчас же доставить в типографию оригинал статьи «В своем пиру похмелье». Осторожно интересуюсь:
– Номер все еще не подписан «в печать»?
– По твоей милости! – Кричит в ответ редактор и бросает трубку.
На другой день первоуральцы, развернув очередной номер газеты «Под знаменем Ленина», могли прочитать скандальную статью «В своем пиру похмелье». Причем, практически, без обычной редакторской правки.
Что же произошло? Как потом мне стало известно, из обкома КПСС позвонили Михаилу Морозову, первому секретарю горкома и сообщили, что у статьи «В своем пиру похмелье» имеются два варианта увидеть свет и горком вправе сам решить, который самый подходящий: либо статья публикуется в городской газете, либо она завтра появится в областной газете «Уральский рабочий». Первый вариант для Морозова оказался предпочтительнее и он дал указание Леканову, чтобы в завтрашнем же номере статья появилась. И она появилась.
Проглотили бы, да подавиться опасаются
Есть ли смысл упоминать, что после этой истории в горкоме стал и вовсе персоной NON-GRATA? Будто острая кость в номенклатурном горле застряла: ни проглотить, ни выплюнуть. Проглотили бы, еще как проглотили бы! Но вынуждены придерживаться внешних приличий. Потому что их коснулась цивилизация, в отличие от тех, кто правил глухой провинцией (например, в Шале). Охотно придрались бы, но нужен был повод, а его (кажется, об этом уже упоминал) не давал. Понимал: ждут, когда поскользнусь на чем-либо (например, на арбузной корке, брошенной кем-то под ноги), поэтому соблюдал предельную осторожность – как на работе, так и в личной жизни.
Значит, не любят? И не надо! Насильно мил не будешь. А работать все равно надо.
Приятно удивил меня Михаил Морозов, первый секретарь. Кривясь от боли, которую причинил ему и его другу, созвал внеочередное заседание бюро горкома КПСС (заседание проходило в закрытом режиме, поэтому на нем, кроме членов бюро, никого не было – ни инструкторов, ни заведующих отделами, не присутствовал и редактор), на котором была рассмотрена статья «В своем пиру похмелье». В редакцию принесли выписку из постановления бюро. В документе насчет автора или позиции газеты, опубликовавшей скандальную статью, не было ни слова – это уже хорошо. Предпочтительнее, если б… Надо уметь было довольствоваться малым. Зато содержалось прямое осуждение в адрес героев публикации, то есть организаторов предновогодней пирушки. Первые лица – директор завода, секретарь парткома и председатель завкома профсоюза – привлечены к персональной партийной ответственности.
Леканов с большой радостью опубликовал документ под рубрикой «По следам наших выступлений». Что ж, еще один его вклад в копилку принципиальности, действенности и эффективности газеты «Под знаменем Ленина». Леканов принимал поздравления читателей и был на седьмом небе от счастья. Будет ли еще случай, когда по отдельно взятому материалу соберется заседание бюро и будет принято персональное постановление?
Итак, настала вокруг тишина… Надолго ли? До следующей бури, которая, как предполагаю, не за горами. Ищи и обязательно найдешь приключений на… Ибо «покой лишь только снится».
Наступил 1978-й. Скучаю оттого, что уж слишком покойно и ничего со мной не случается. Одно утешает: через несколько месяцев закончу учебу и стану дипломированным специалистом, как и все вокруг меня.
Чувствую, как кто-то толкает меня под руку, чтобы сделал что-то этакое, отличное от привычной редакционной рутины. Слежу за центральной партийной прессой, особенно за дискуссиями в газете «Правда». В ней встречается перчик, а это очень мне по нраву. Не то, что в областной газете «Уральский рабочий» или в журнале «Партийная жизнь». В этих изданиях иногда также мелькает нечто дискуссионное, но не то, нет, не то, что в «Правде»: не хватает остроты, того самого мною обожаемого перчика. В них дискуссия проходит примерно так. Один говорит: «Партийные организации с каждым днем крепнут, повышая авторитет и значимость в коллективах». Оппонент категорически не согласен и возражает: «Партийные организации не просто крепнут, а становятся монолитом, единым организмом и, пожалуйста, коллега, не затушевывайте очевидного. Авторитет их не просто „повышается“, как вы изволите выражаться, а становится неизмеримо более высоким день ото дня».
Интуиция мне подсказывает: нужны публичные дискуссии, в том числе по таким коренным вопросам, как дальнейшее совершенствование форм и методов внутрипартийной жизни, повышения роли в ней каждого коммуниста. Вижу, знаю, что все больше членов КПСС уходит в пассив, обосновываясь на галерке жизнедеятельности первичных партийных организаций, все меньше принципиальной критики на собраниях, все больше словоблудия об успехах и достижениях, больше и больше коммунисты становятся корыстолюбцами, хапугами, набивающими личные карманы за счет государства, но этим явлениям в партийных организациях не дается принципиальной оценки. Вот о чем, считаю я, надо откровенно и открыто говорить в партийной печати.
Все чаще и чаще в голове вертится вопрос: смог бы затеять дискуссию о чем-то подобном? Ну, сам себе отвечаю, «затеять» можно все, что угодно, а вот провести… Удастся ли? Нет, не для галочки в творческом отчете, а для пользы дела. Созрел ли? Хватит ли ума и сил? Очевидно, что будет противостояние. Потому что поперек течения, вопреки устоявшейся практике восторженно кричать об успехах и вскользь, походя об «отдельных недостатках». Чувствую, что готов к боям, но как отнесется редактор? Поддержит ли инициативу?
Сажусь и начинаю разрабатывать подробный план газетной акции. К редактору надо идти во всеоружии, а иначе получишь от ворот поворот. Придумал и главную тему разговора, обозначив ее тремя словами, заканчивающимися не точкой, а вопросом, – «ТВОЯ ПОЗИЦИЯ, КОММУНИСТ?» Именно в отсутствии какой-либо позиции, считал, и кроется корень зла. Только неимение позиции рождает равнодушие и инертность в партийных организациях, тупой формализм.
Честно признаюсь: излагая редактору тему читательской дискуссии, тщательно избегал собственных опасных мыслей, чтобы его не напугать. И поэтому редактор даже не мог себе представить, во что на самом деле выльется дискуссия. Редактор, испытывая сильное душевное волнение, согласился-таки с идеей. Убедил также его: для затравки, чтобы к дискуссии привлечь сразу как можно больше коммунистов и беспартийных, чтобы создать фон, на котором в дальнейшем пойдет разговор, опубликовать острое читательское письмо на обозначенную тему.
– Где возьмешь такое письмо? – Спросил Леканов. – Сам, поди, собираешься сочинить?
– Нет, не сам. – Поспешил успокоить шефа. – Письмо уже есть.
– Откуда?.. Самотёком?
– Да. Письмо остро ставит проблему, но не хватает конкретных фактов, поэтому намерен встретиться с автором и помочь дополнить, углубить и, возможно, за счет этого обострить.
– Не пенсионер?
– Вальцовщик новотрубного завода.
Редактор просиял.
– Ну, ты… – Леканов, очевидно, хотел меня похвалить, но вовремя спохватился. – Везучий ты, мужик! Такого автора заполучил.
Усмехнувшись, ограничился коротенькой репликой.
– Везет тем, кто хочет делать дело.
Письмо читателя, давшее повод для разговора, получилось недлинным, но предельно конкретным и необычайно честным для того времени. В нем автор каждую мысль подтверждал примером из жизни своей первичной партийной организации, не пощадив никого из своих товарищей по партии.
В день выхода газетного номера с этим письмом (оно было сопровождено приглашением поучаствовать в разговоре всех читателей городской газеты, просьбой присылать отклики) Леканов чувствовал себя именинником. Видимо, готовился принимать лавры. Мне же не сказал ни одного слова похвалы или одобрения. Получалось, что это всё он придумал и организовал. Ну и пусть. Когда-нибудь сочтемся. В конце концов, не ради похвал затеял дискуссию. К тому же рано радоваться: сделан лишь первый шаг. Надо посмотреть, что будет потом, когда завершится дискуссионный разговор.
Дошел до меня слух, что одобрительно отозвался о письме коммуниста, опубликованном в газете, заведующий организационным отделом горкома КПСС, который выразился в том смысле, что тема крайне актуальна, что газета правильно сделала, придав письму столь важное значение, однако, посетовал он, в письме отсутствует позитив, значит, перекос в сторону критики. Ну, это так, кстати.
И вот почти в каждом номере на второй странице стали появляться дискуссионные материалы под рубрикой: Продолжаем разговор «Твоя позиция, коммунист?»
Конечно, это был результат моей организационной работы. Потому что газета «Под знаменем Ленина», несмотря на обильную редакционную почту, не могла похвастаться большим числом писем, приходящих самотёком, на темы партийной жизни. Да, писем таких стало больше, но все равно недостаточно.
Интерес к дискуссии приходилось все время подогревать. Как? Ну, разными способами. Скажем, обращался (лично и по телефону) к секретарям партийных организаций с просьбой обсудить на партсобрании тот или иной читательский отклик (сами бы вряд ли догадались) и прислать в редакцию короткий отчет о результатах. Действенный способ – столкновение мнений, то есть опубликование рядом двух писем, содержащих полярно противоположные мнения на одно и то же общественное событие, на одного и того же человека. Третий способ – это разговор за «круглым столом», где сознательно избегал какой бы то ни было парадности или словоблудия, так присущего коммунистам той поры. Я, как ведущий за «круглыми столами», естественно, старался предельно обострить разговор по теме, вызвать партийный актив на откровенное обсуждение. Тяжело, но удавалось. Удавалось раскачать даже секретарей партийных организаций, чтобы те переходили от общих слов к конкретным вещам, и они, в пылу дискуссии, позволяли себе говорить то, что в любой другой обстановке никогда бы не отважились произнести вслух.
Удачно построить разговор за «круглым столом», оживить присутствующих – полдела. Ничуть не проще было добиться, чтобы отчет со встречи за «круглым столом», в котором проблемы были обнажены мною до крайнего предела, появился в газете в том виде, в каком бы я хотел. Каждый раз отчаянно сражался за каждое предложение, а редактор с не меньшей настойчивостью стремился сгладить острые углы. В схватках доходило до того, что редактор меня обвинял в антипартийности, в сознательном очернении действительности, что пытаюсь протащить в газету всякую грязь, но он этого мне не позволит; я в долгу не оставался и обвинял редактора в трусости, в попытках лакировать действительность. Ярость моя была настолько, видимо, сильная, что редактор уступал. Правда, не всегда.
Особенно жарко поспорили по поводу, как сейчас помню, отчета со встречи за «круглым столом», проходившей в парткоме Первоуральского хромпикового завода, где, наравне с другими, участвовал и секретарь парткома. Леканов цеплялся к каждому факту, стараясь ослабить остроту разговора, но особенно взбунтовался по поводу одного инцидента, о котором рассказал один из участников той встречи. История такова: в одном из магазинов самообслуживания задержали коммуниста (называлась конкретная фамилия), который пытался, спрятав за пазухой, похитить дорогостоящий шарф, как он объяснял, хотел порадовать подарком жену. В ходе дискуссии завязался спор даже не о факте кражи, а о той реакции, которая последовала, когда персональное дело обсуждалось на партийном собрании. Оказалось, что у воришки с партбилетом в кармане немало нашлось защитников, возможно, единомышленников.
Редактор требовал убрать этот факт или, на худой конец, смягчить формулировки и не делать из одного случая далеко идущие выводы. Я упрямо отказывался, считая, что подобные случаи как раз и придают остроту дискуссии, поскольку есть конкретная пища для нее. Отстоял, но все-таки с некоторыми, признаюсь, потерями.
Словом, дискуссии на страницах газеты предшествовали мои ничуть не менее жаркие споры в редакции. Видимо, в угоду редактору, позволял себе прохаживаться с критикой по материалам газетной акции на летучках и первый заместитель редактора Борис Пручковский. Ну, это известный подпевала. За счет этого качества и так долго держался в должности. Иначе никто бы не стал смотреть сквозь пальцы на его вечно хмельную физиономию. Впрочем, у Пручковского тут был личный интерес: хоть и косвенно, но читательская дискуссия касалась и лично его «жизненной позиции». Его «боль» была мне понятна и объяснима.
Боюсь, личными мотивами объяснялось и упрямство коммуниста-редактора, у которого с позицией также не все ладно. Понимал, что и у него рыльце в пушку. По мелочам, а все же. Вспомню, как в редакции распределялось авторское вознаграждение или тот же фонд редактора.
Не предполагал (уж в который раз) Леканов, во что обернется жаркая дискуссия в газете. Но джин вырвался из амфоры, а обратно он загнать его не в состоянии: не хватает власти, а еще и отваги.
Долгая дискуссия (семь месяцев) подошла к концу. Надо подводить итоги. Согласно плану, должна завершиться большой статьей первого секретаря горкома КПСС, в которой бы были расставлены (теперь уже официально) еще раз акценты. Пошел к редактору. Сказал, чтобы тот сходил к Морозову и договорился. Леканов замахал руками, отказываясь даже затевать разговор с первым секретарем (видимо, кое-что знал об истинном отношении в аппарате горкома к дискуссии). Что ж, сказал, придется мне пойти, хотя и не по чину, но ничего не поделаешь.
Леканов самодовольно хмыкнул.
– Иди-иди… Ждут… Давно уж…
Понял второй смысл, но пошел. К удивлению, Морозов сразу принял, как только ему доложили о моем приходе. Выслушал молча. Подумал какое-то время и сказал:
– Ну, вы сами изладьте статью… Приносите… Я подпишу.
– Но это уже будет моя позиция. – заметил в ответ.
Морозов многозначительно улыбнулся и спросил:
– Вы думаете, что моя позиция в чем-то отличается от вашей?
– Нет… Наверное… Но…
– Значит, договорились.
Получив свободу, развернулся и сделал итоговую статью такой, какой я хотел. Статья получилась большая, на всю вторую страницу. И акценты расставил там, где хотел. Потом несколько дней шлифовал статью. Доведя до кондиции (кстати, об особом механизме работы над статьей ни с кем не обмолвился и словом, сохранив в тайне даже от корреспондентов отдела партийной жизни), с материалом пошел к Морозову. Тот бегло пробежал текст и попросил оставить на вечер. На другой день вновь был у первого секретаря. Он вернул статью в первозданном виде и с подписью. Пришел в редакцию. Стал разглядывать. Оказывается, замечаний нет, ни одного. Впрочем, кое-где на полях нашел авторские пометки-возражения, которые крест на крест были перечеркнуты. После подписи рукой автора было приписано: «Прошу редакцию не обращать внимания на мои пометки на полях».
Значит, даже эти немногие возражения автор посчитал нужным снять? Подумал: видимо, результат раздумий. Рукопись сдал в секретариат. Через час прибежал редактор и с порога…
– Так… Сам Морозов?.. Уже?..
Когда-то он, а теперь я в ответ усмехнулся.
– А чего вы хотели?
Редактор закрутил головой, не зная, о чем еще спросить, и ушел.
В следующем номере статья Морозова появилась в газете. Ее править Леканов не решился.
Так была поставлена точка в одной из газетных акций, проведенных мною лично и, считаю, успешно. Точнее – считал. Но не знал, что впереди ждет большой сюрприз. Меня и всех остальных. Для меня сюрприз явился приятной неожиданностью, для завистников – жесточайшим огорчением, для редактора – растерянностью и недоумением, для местного партийного начальства – удивлением. Что тут скажешь? Лишь одно: каждому – свое.
И все-таки не могу себе представить, что редактор, человек, несомненно, умный и опытный, не сумел оценить по достоинству, понять, что в газете произошли серьезные изменения и эти изменения связаны с работой по-новому сотрудников отдела партийной жизни, с работой не по привычным шаблонам и трафаретам, а творчески. Это же происходило на его глазах, каждодневно. Что за куриная слепота?! Мне – очевидно, а редактору – невероятно? Кто-кто, а Леканов знал практически и теоретически, как сложно, почти невозможно найти способы и сказать в газете по-журналистски увлекательно что-то новое в заскорузлых и замшелых, обремененных уставами и инструкциями, темах партийной жизни. Знал и не увидел, что за каких-то три года его газета стала любимой и увлекательно любопытной для коммунистов и беспартийных трибуной обсуждения злободневных проблем общественной жизни, обсуждения острого, всестороннего, принципиального и заинтересованного, что газета говорит теми же словами, что и раньше, но не так, совсем не так, что слова эти звучат больно и горько, но от этого как-то дышится легко, будто дохнул свежего воздуха, выйдя из смрадного закутка.
Как ни странно, редактор не понимал, что его газета в этом смысле интуитивно, возможно, случайно опередила свое время.
Впрочем, что теперь об этом думать?.. Вернусь-ка к тому самому сюрпризу, подготовленному мне судьбой.
От судьбы не спрячешься
Как-то раз Сергей Леканов, редактор, в очередной раз убыл в Свердловск. Не знаю, известна ли была цель поездки редактора его заместителю Борису Пручковскому? Сомневаюсь. Из того, что одновременно выехали туда же, в Свердловск первый, второй и третий секретари горкома, председатель горисполкома, сделал вывод: проводится очень ответственное областное мероприятие.
На другой день увидел, что на лице редактора растерянность. Он, будто, смотрит на меня совсем иначе, чем прежде. И ведет сдержаннее. Его странности никак не связал с тем, что произошло накануне. И не мог связать, потому что ничего не знал. В «Уральском рабочем», правда, заметил коротенькое информационное сообщение: Свердловский обком КПСС провел научно-практическую конференцию, тема которой (цитирую по памяти) звучала так: дальнейшее укрепление авторитета партийных органов и партийных организаций, последовательное усиление их влияния на жизнь общества и увеличении роли в этом партийной печати. Материалы к конференции готовили ведущие ученые-философы. С основным докладом выступил первый секретарь обкома КПСС Б. Н. Ельцин.
Итак, как-то странно смотрит редактор и молчит. Проходит недели две. Дела идут тихо и мирно. В один из таких дней, под вечер зазвонил мой телефон. Снял трубку и услышал знакомый голос инструктора обкома КПСС Виктора Дворянова.
– Прими поздравления, – сказал он.
– Принимаю, – ответил, – но не знаю, в связи с чем?
– Шутишь, Геннадий Иванович?
– Нет… серьезно.
– Не знаешь, что проходила научно-практическая конференция?
– Читал… В «Уральском рабочем»… И что?
– А то, что ты был героем дня.
– Из газетного отчета не видно… Из разряда черного юмора, да? – Обидчиво спросил его.
– Ты меня удивляешь.
– Чем?
– Тем, что до сих пор ничего не знаешь.
– А что должен был знать?
– Ну, как же! Ты только представь себе, что в докладе Борис Николаевич говорил о тебе целых двенадцать минут. То есть, – поспешил поправиться Дворянов, – твоя фамилия не называлась, а речь шла о твоей газете. Это – по форме, а по сути же…
– Ну… – Не знал, что на это сказать.
– Газета получила высочайшую оценку. Такую оценку, которой больше не удостоился никто в области, даже «Уральский рабочий». Странно, что ты не радуешься.
– Нет… Спасибо… Рад… Но… Откуда сведения у Бориса Николаевича?
– Ты и этого не знаешь?!
– Нет. А должен был знать, да?
– Конечно. С материалами, которые легли в основу доклада, должны были познакомить не только тебя, а и весь партийный актив города, прежде всего, коллектив редакции. Обком рекомендовал.
– Не знаю… Ничего не слышно.
– Неужели и редактор, участвовавший в работе конференции, ничего не сказал?
– Ни слова. Заметил, что в последние дни Леканов ведет себя непонятно, но… Не считал, что это как-то может быть связано с научно-практической конференцией.
– Конференцию готовили ученые Высшей партийной школы. Комиссию возглавил заведующий кафедрой философии, доктор философских наук… Работало несколько групп. Одна из них проанализировала твою газету…
– Это – не моя газета…
– Как это не твоя, если в ней работаешь? И работаешь так, как другим и не снится.
– Преувеличиваете, Виктор Федорович.
– Иди ты со своей скромностью, знаешь, куда? – наконец возмутился Дворянов. – Всякий на твоем месте носом землю бы рыл, а ты…
– Скажите, а ученые выбрали газету «Под знаменем Ленина» для анализа по рекомендации обкома?
– Нет. Группа сама так решила… После тщательного отбора.
– Еще вопрос: могу познакомиться с материалами ученых?
– Не только можешь, а и должен.
– Когда можно к вам подъехать?
– В этом нет необходимости: все материалы находятся в горкоме.
Разговор закончился. Положил трубку и минут пять отрешенно смотрел в окно. Радость перемежалась с обидой. Внутри – буря эмоций. Чуть-чуть успокоившись, встал и вышел на улицу. Постоял на перекрестке минуту, другую. И пошел в гастроном, что через дорогу, на углу. Купил бутылку водки и поехал домой. Жена, увидев в руках водку, удивилась.
– С какой стати?
Ни слова не говоря, прошел на кухню, достал рюмку, нарезал хлеба и колбасы, молча стал опрокидывать одну рюмку за другой. Опьянев (порция совсем не по мне), лег и уснул.
На другой день, столкнувшись с редактором в коридоре, не сказал ему ни слова о вчерашней «новости». Как, впрочем, и в последующие дни. Вечером, сбагрив с плеч повседневную свою обязанность, пошел в горком КПСС. В отделе пропаганды и агитации мне сказали, что запрашиваемые мною материалы хранятся у третьего секретаря. Пришел к Савельеву. Тот, услышав мою просьбу, засуетился, подтвердив, что материалы научно-практической конференции у него. Слазил в сейф и достал объемистую папку.
– Считал: горком познакомит партийный актив. – Съязвил я.
– Кто сказал?
– Тот, кто выдавал вам эту рекомендацию.
– Да-да… Конечно… Собираюсь прийти в редакцию и на собрании коллектива всех познакомить… День намечал, но все как-то срывалось… То да сё… Запарка у нас… Как-нибудь попозднее… Не горит…
– Нет свободного времени?
– Увы. – Савельев развел руками.
– А у первого секретаря обкома нашлось время. – Съязвил вновь.
– Я приду… на этих днях… Ну, а ты, раз уж так сильно интересуешься, можешь почитать сейчас.
Раскрыл папку. В ней лежало около шестидесяти страниц машинописного текста. Спросил разрешения взять с собой, на досуге и в более благоприятной обстановке почитать. Савельев не разрешил. Сказал, что нельзя выносить из стен горкома эти «секретные материалы».
Прочитал. Что могу сказать? Главное: аналитический обзор ученых расставил все точки над «I» и ответил со всей определенностью на основные спорные вопросы, возникавшие между мной и редактором. Это была моя нравственная победа в затянувшемся противостоянии. Победа полная и окончательная. Это многое объясняет, в том числе странное замалчивание того, о чем в полный голос было сказано на уровне области. Они не могли признать поражения, но в их власти оказалось предать забвению триумф не только мой, а и газеты, их газеты. Ни в чем не нуждался, а хотел лишь одного: обычного человеческого, главное, заслуженного, признания, что не зря четыре года трудился.
Запись в трудовой книжке:
«За большую работу по организации на страницах газеты „Под знаменем Ленина“ литературного конкурса под девизом „Коммунисты, вперед!“ и обсуждению письма коммунистов под рубрикой „Твоя позиция, коммунист?“ – объявлена благодарность. Редактор газеты – С. Леканов».
Что это, если не издевательство?! К тому же запись появилась лишь в последний день работы в редакции, то есть первого декабря 1978 года, спустя пять месяцев после областной научно-практической конференции. Редактор не мог скрыть радости, что ухожу-таки, и рассыпался в щедротах.
Как уходил? Своеобразно. Куда? Ну, это уже тема другой главы.
И последнее. Сравниваю двух первых секретарей – Василия Сюкосева (Шаля) и Михаила Морозова (Первоуральск). Первый действовал нахраписто и тупоголово, второй – умнее, тоньше, а потому гибче, интеллигентнее. Но результат один: там и тут партийная элита не поняла и не приняла меня. Значит? В этом что-то есть. Более глубинное, чем та пена, что на поверхности. Да, я – не ангел, но и не мерзавец… Переворачиваю еще одну страницу, длиною в четыре года, оставляя «за бортом» многое.