Обезьяна счастья. Взрослые сказки. Деревня бабки Саматухи (Игорь Маранин)

Сказка про Того, Не Знаю Кого

– Расскажи мне сказку про того, не знаю кого!

– Как это?

– Ну, помнишь, в сказках царь все время приказывает: пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что…. А я хочу сказку про того, не знаю кого!

(Из разговора только что поужинавшего Сказочника с капризной Принцессой)

Всё началось со старого и жадного колодца. Как это колодец может быть жадным, спросишь ты? Да очень просто! Когда никому не дает из себя напиться. С тех самых пор, как в нем поселился странный гражданин… а, может быть гражданка… а, может быть, и вовсе чудище страшно—премерзко—ужасное – в общем понятия не имею кто.

Первой о том узнала, как всегда, бабка Саматуха. Она живет на самой окраине, и потому встает в деревне раньше всех. Еще до того, как повсюду петухи утру здравицу пропоют да собаки спросонья солнце облают. Подошла Саматуха к колодцу, сбросила туда ведро, что на цепи железной привязано, а ведро возьми да и стукни Того, не знаю кого по тому, не знаю чему. Вылетело ведро обратно из колодца, чуть сову, что с охоты возвращалась, не зашибло – хорошо цепь удержала. Заволновалась сова, из когтей зайца черного линялого с испуга выпустила, и тот домой в лес утек.

А из колодца дурным голосом как завопят:

– Ду—у—ура! Ну как есть ду—у—ура!

Это на бабку Саматуху-то! Заслуженную пастушку страны и мать троих взрослых пастухов. Стыд и срам.

Одно хорошо. Через полчаса вся деревня про Того, не знаю кого уже знала. Собралась у колодца да принялась судить—рядить, кто в нем поселился.

Староста Тимофей перехилился через край, спросил вежливо:

– Ау—у—у! Кто в нашем колодце живет?

А ему в ответ:

– Пошел вон! Где хочу, там и живу.

Стали и другие Того, не знаю кого спрашивать. Кто он да откуда, какой веры будет да какие взгляды на будущий урожай имеет. Только ничего не добились, кроме ругательств да смеха издевательского. Иванко, сын бабки Саматухи решил тогда слазить в колодец. Обмотался веревкой, стал спускаться осторожно, почти уж до дна добрался. А потом как вылетит из колодца, словно его из пушки выстрелили. Чуть сову, что очухалась и на охоту полетела, не зашиб – хорошо веревка удержала. Сова голодная, днем ничего не видит, охотится на ощупь… А сказать ничего не может – скромная.

Надобно сказать, что в деревне нашей только два колодца – этот, да еще один напротив плотника Деревячкина, у которого свинья в прошлом году от лисы курятник спасла. Свирепая свинья у плотника, не любит чужих. Разве что покушать. А видит, как и сова, плохо совсем – близорукой уродилась. И не собака, нюха никакого. Того и гляди сослепу своего зажует. Пришлось Деревячкину ей самые настоящие очки в городе заказывать. Так теперь и ходит свирепая свинья в очках, на чужаков хрюкает да дом охраняет.

Хочешь не хочешь, стал народ думу думать.

– А давайте, – говорит староста Тимофей. – Из города ученого позовем. Пусть он нам всю эту историю разъяснит, как положено. Посмотрит на Того, не знаю кого да определит кто он есть и почему ругается благим матом.

Коротко ли, долго ли – приехал ученый. В руках трость длинная хранцузская, на носу очки – ну чисто свирепая свинья. А еще портфель с собой и в том портфеле циклопедь толстая лежит, с рисунками и названиями всех существ, которые только есть на Земле, под землей, в небе и даже в пучине морской. Походил вкруг колодца, к стенке раструб приложил, ухом прильнул, заслушался. А потом как закричит что-то на латынском языке прямо в колодец, аж сова с дуба рухнула. Сморило бедняжку после охоты неудачной, вот и заснула. А Того, не знаю кого, от ученой латыни смех ехидный пробрал. Что ему в колодец ученый кричит, то он и передразнивает. Ученый послушал—послушал, циклопедь свою из портфеля достал, полистал, а потом и говорит:

– Поселилось у вас Эхо обычное, колодезное. Очень редкий вид – Эхус ругателус. Отряд матершинных.

Мужики кепки поснимали, головы чешут. Что за отряд такой? А ученый тем временем распалился совсем. Бумагу, кричит, дайте – государю писать буду! Нужно спасать редкое существо. Приедут сюда ученые, будут Эху изучать и речи за ним записывать. Переглянулись сельчане да смекнули: дело пахнет перегаром. Если ученые понаедут да царь—государь, не дай Бог, пожалует – никакой жизни на селе не будет. Туда не ходи, сюда не гляди… И решили они того ученого в лес завести да заплутать так, чтоб потом дороги назад не нашел. И все поклялись строго—настрого, что ни за какие деньги они его обратно не поведут. Даже бабка Саматуха поклялась, хотя денег никогда не видела и даже не знала, что это такое.

Увели ученого в одну сторону за околицу, а беда с другой стороны пришла. Чин государев пожаловал. Давно он уже на деревню заглядывался, желал курорты для заморских иностранцев строить, а тут как угадал. Захотел воды испить, у колодца остановился, а ему и говорят: пожалуйте, мол, барин, к другому, этот совсем нерабочий.

– Как это совсем нерабочий? – спрашивает чин государев строго. – То ли у вас шалит кто? Воду мухоморами травит? Или плата велика стала, не по карману простому народу?

– Какая плата? – удивились селяне. – Сроду у нас вода бесплатная была. Просто мы Того, не знаем кого выжить из колодца не можем.

Задумался чин государев.

– А зачем он в этом колодце поселился? – спрашивает.

– Затем, не знаем зачем, – отвечают селяне.

Еще крепче задумался чин государев.

– Отчего же именно в этом колодце? – недоумевает он.

Тут уж мнения народные разделились.

– Оттого, не знаем отчего, – говорят одни.

– Потому, не знаем почему, – отвечают другие.

Совсем крепко задумался чин государев. Так крепко, что уж и вечер начался, и сова на дереве проснулась, начала на охоту собираться, крылья причесывать да клюв помадить, а он все сидел, на колодец смотрел и думал. А потом встал, улыбнулся по—отечески и сказал:

– Знаю, как вашему горю—печали помочь. Ждите.

Проходит день—другой—третий, приехали из города стражники да управитель—мериканец – на поясе ремень широкий ненашенский, а на ремне том пистолет висит. Колодцы забором огородили, на каждый табличку повесили. На одном «Колодец государев, национализированный. 1 ведро воды – 5 рублей», а на другом – «Тогонезнаемкогопарк. Вход 10 рублей».

Возмутились было сельчане: как это за воду деньги брать? И предки наши бесплатно ее пили, и предки предков. А управитель вышел да давай их стыдить:

– Темный вы народ, неученый. Отчего беды все ваши были? От Того, не знаю кого. А теперь мы от него один колодец охранять будем, а на другом деньги зарабатывать, чтоб под процент их в банку положить, а правнукам вашим большое богатство выдать.

Совсем закручинились селяне. Хотели новый колодец вырыть, да оказалось, что нельзя. Запрещено сие законом новым, как дело зловредное и опасное распространением всякой заразы. Такой, не знаем какой. И решили тогда селяне посольство к Калине—богатырю собирать. Скинулись кто чем может: картошечки мешков семь, луку—чесноку, редьки—морковки. Хотели свинью у Деревячкина изловить и на сало зарезать да спужалися. Уж больна свирепа. Взяли взамен ее две четверти медовухи. И до того телега гружена оказалось, что даже лошадь забастовала. Ни в какую не захотела груз тащить. Но тут бабка Саматуха помогла. Подошла, обняла за гриву, начала на ухо про жизнь свою рассказывать с кузнецом Мыколой Гыколаичем, отцом двух взрослых пастухов.

[– Как это двух? Разве ты считать не умеешь?

– Да умею я считать! Сказал двух, значит, двух! Не перебивай!]

Постояли, в общем, Саматуха с лошадью обнявшись, поплакали о своем, о женском – и в дорогу.

Калина—богатырь упрямиться не стал. Перетаскал мешки с картошкой к себе в погреб, редьку—морковку в подпол сволок, бутыль медовухи от жены в сенях припрятал, лапти на ноги натянул да и уехал с селянами. Жена блины у печи пекла, так только и успела, что в окно взглядом проводить. Очень опасная, скажу я вам, штука эти блины: запросто можно без мужа—богатыря остаться.

Долго ли, коротко ли ехали – подъезжают назад к деревне. Калина—богатырь посольство останавливает, с телеги спрыгивает да давай думать, как деревню от напастей спасти. А навстречу ему совушка – голодная головушка идет, сослепу спотыкается, уже и взлететь не в силах. Улыбнулся Калина—богатырь, схватил сову да в мешок из—под картошки и засунул. Страшно стало сове, сразу она всю скромность свою потеряла. А Калина—богатырь уже к деревне подходит да прямо к платному колодцу направляется.

– У—у—ух! – громко сова из мешка кричит

Насторожился управляющий—мериканец.

– Кого это ты в мешке принес? – спрашивает.

– Еще одного Того, не знаю кого, – отвечает ему Калина—богатырь. —.А ну отойди, не то махом съест! Жуть какого голодного в лесу выловил. Только в колодце и может угомониться.

Повернулся мериканец до как побежит, пистолет свой по дороге от страху выронил. А Калина—богатырь тем временем к первому колодцу направился. Заплатил десять рублей, вошел в Тогонезнаемкогопарк, заглянул в колодец и говорит задумчиво:

– Да…. И как вы тут вдвоем жить будете, даже и не знаю…

А сова в мешке совсем разбушевалась.

– Уух! Уууух! – кричит.

Подошли стражники, удивительно им.

– Кого это ты в мешке принес? – спрашивают.

– Того, не знаю кого, – отвечает им Калина—богатырь. – Еще одного. Боюсь, этот покрупнее будет, вишь как из мешка в колодец рвется? Еле держу.

А сова в мешке пуще прежнего орет:

– Уух! Уууух! Уухухухухух!!

Испугался тот, первый. Взмолился из колодца:

– Калина—богатырь, не погуби! Проси, что хочешь – всё выполню! Только не пускай ко мне страшилу этого.

– Ну, вот что… – отвечает Калина—богатырь. – Я человек добрый, обижать зазря никого не буду. И законы государевы нарушать нам не резон, так пущай стражники и передадут чину государеву. Раз вышел закон об охране колодцев, так и мы свои охранять согласны. А наймем для охраны Того, не знаю кого. Первого… Только пусть он нам зарок даст воду не мутить и к колодцу всех желающих допускать бесплатно.

На том и порешили. Сову из мешка Калина—богатырь потихоньку выпустил, стражников до околицы проводил, медовухой, что осталась, угостил да велел никогда больше не возвращаться. А сам еще три дня и три ночи вместе со всей деревней победу праздновал. Вернее, два дня. На третий за ним жена с блинами… тьфу ты, с дубиной приехала. На том и сказочке

КОНЕЦ

– А кто слушал?

– Не знаю… А что, кто-то эту сказку до самого конца слушал?

– А куда от тебя денешься?

– Тогда – МОЛОДЕЦ!

(Из разговора усталого Сказочника с почти уснувшей Принцессой)

Судорожное дерево

Дни в деревне босоногие – бегут, только пятки сверкают. За временем никто не следит, вот оно и шалит, беспризорное. По карманам шарит: зазеваешься – глядь, а нескольких лет как ни бывало. Шляется неизвестно где, водится со всеми без разбору, заразу по домам разносит. А у людей от той заразы волосы выпадают да морщины на лице появляются.

За лето к Тому, Не Знаю Кому в деревне попривыкли. И он в колодце прижился, даже скандалить перестал. С бабами, что по воду ходят, знакомства завел, и обуяла его настоящая русская тоска. Когда делать ничего неохота потому, что о смысле жизни думаешь. Иностранца, ежели затоскует, вылечить легко: займи делом – он о тоске и забудет. Строить дом начнёт, деньги зарабатывать, детей растить. И ежели в Россию не приедет – так, дурак, и проживёт жизнь счастливо. АВот если к нам каким ветром занесёт… У нас любой иностранец через полгода русским становится. И не то что немец или шотландец какой, даже негр начинает о смысле жизни размышлять да стихи складывать. Были такие случаи.

Русские бабы, как известно, с любым чудищем общий язык найдут, ежели их не перебивать. Месяца не прошло, как они от Того, Не Знаю Кого уже без ума были, поесть ему носили да сплетни пересказывали. Бабка Саматуха тайком от мужа полмешка самосада принесла. Теперь по вечерам из колодца дымок вился да печальные песни слышались. Матерные, правда. Зато душевные, с хрипотцой. Стали селяне заместо клуба, которого в деревне отродясь не бывало, у колодца собираться. И люди, и собаки, и лошади – даже свирепая свинья, что у плотника Деревячкина дом охраняет, захаживала. Душевную песню на Руси распоследняя свинья любит.

Тем временем в округе новая напасть приключилась: нельзя стало в лес зайти. До того там страшно, и не понять почему. Бабка Саматуха с утра за боровиками пошла, её прямо на опушке от ужаса скрутило. Давно уж Саматуха так быстро не бегала, с самого, почитай венчания с кузнецом Мыколой Гыколаичем. Тогда он еле догнал её в пяти верстах от деревни. На лошади потому что скакал, а так кто знает…

Затем Матрёна Деревячкина за смородиной собралась. Матрёна – баба упрямая, в отца пошла – старика Пахнутия, что на отшибе живёт и в подполе поганки вонючие выращивает. Мечта у него такая: скрестить поганку со съедобным грибом и прославиться. Каждый год на себе результат проверяет. Потом животом мается да с коровами на перегонки лепёшки пекёт. Матрёна, когда душа в пятки ушла и сердце в паническом ужасе в груди затрепетало, назад не повернула. Платок на шее завязала покрепче, нижнюю губу выпятила, косу со спины на грудь перекинула – и дальше двинулась. Коса у Матрёны толстая, настоящая – она ею дрова колет, когда пьяный муж не в состоянии. Идёт Матрёна по лесу, в одной руке корзина, в другой – коса, прислушивается. Чует, недоброе вокруг творится. Птицы не поют, ветер не шумит, листья с деревьев не облетают – боятся. Хотя на дворе сентябрь и давно пора пожелтеть и откинуться. Дошла до смородинника, и вдруг ноги судорогой свело. И так сильно – шагу сделать нельзя. Смотрит, медведь знакомый бежит, а на нём морды нет.

– Что стряслось? – спрашивает Матрёна онемевшими губами.

Медведь остановился отдышаться и говорит:

– Валить пора!

В этот миг внезапно ветер подул, деревья закачались, небо потемнело. А из чащи голос зовёт – скрипучий, деревянный:

– Иди ко мне… иди ко мне…

– Судорожное дерево, – побледнел медведь. Щека у него задёргалась тиком нервным, а шкура на глазах седеть начала. Схватил он онемевшую Матрёну, перекинул через плечо – и тикать в деревню!

Под вечер у колодца всё село собралось. Люди кричат, лошади ржут, свиньи хрюкают, из колодца песни печальные слышатся да дымок самосада вьётся. Один Пахнутий в сторонке за кустами лепёшки печёт. Но и тот не молчит – орёт во всё горло, что весь нынешний урожай на борьбу с Судорожным деревом отдаст. Ежели о его поганках в губернской газете напишут и фото напечатают. Мыкола Гыколаич с плотником Деревячкиным за грудки схватились: один хочет за Калиной—богатырём послать, а другой ни в какую не желает о богатыре слышать. Матрёна с бабкой Саматухой давай мужей растаскивать – да куда им! Тут сквозь толпу к колодцу незнакомый солдат протиснулся. Он через деревню шёл, захотел воды напиться. Толстый такой, поперек себя шире: двадцать пять лет на кухне отслужил. Испил воды, кисет достал, послушал, о чем селяне толкуют и говорит:

– Могу я горю вашему помочь, граждане. Но за определённую плату.

– За какую? – медведь его спрашивает. А бабка Саматуха глядит, глазам не верит: это ж тот самый солдат, с которым она от Мыколы Гыколаича перед венчанием сбежать хотела. Лысый, толстый, старый, но он! И медаль на груди – «За взятие села Помыткино». Это когда в кабаке пьяный грек буянил, а армия наша его оттуда выбила через месяц суровых окопных боёв.

– Много не возьму, – отвечает служивый. – Лошадь с телегой – раз. Деньги с кошелём – два. И портянки новые.

Возмутились селяне: велика плата-то! Солдат портянки уступил, а дальше ни в какую. И селяне уперлись. Жалко лошади. Тут небо над головами потемнело, а из лесу страшный грохот раздался. Перепугались все, даже Пахнутий штаны натянул и перекрестился. А солдат вздохнул тяжело, обвёл мрачным взглядом сельчан и сообщил:

– На охоту Судорожное дерево вышло. Не угомонить ежели – завтра к утру от деревни ничего не останется. Даже вот этого колодца.

– Как колодца не останется, вошь вас всех побери? – донёсся перепуганный голос Того, Не Знаю Кого и грусть-тоску с него как рукой сняло. – Отдайте солдату лошадь, ядрёна смородина!

– Не отдадите, я её назло задеру! – рычит медведь. Жалко ему с уютной берлогой расставаться, десять зим там проспал. И Пахнутий из кустов поддакивает:

– Что у нас лошадей нет?!

Хотя сам, окромя поганок, никакой живности сроду не держал, и хвоста от конской морды отличить не сможет. Пошумел народ, покричал, пар выпустил да и согласился. Солдат дарёной лошади в зубы глянул, деньги в кошеле пересчитал и наказал строго—настрого:

– Расходитесь по домам и носу до утра не показывайте! Один пойду. Не впервой мне в страшный бой ввязываться.

И на медаль взглядом показал. «За взятие села Помыткино». Воды ещё раз испил, сел в телегу и в лес отправился. Далеко в чащу не полез: сразу за опушкой лошадь остановил, присвистнул молодецки и стал ждать. Минуты не прошло, как к нему судорожное дерево выкатилось. Махонькое такое, ластится, о сапоги трётся, что твой кот:

– Ну как там в деревне, спужались?

– Ещё как! – рассмеялся солдат. – Заживём теперь с тобой: дом купим с большим огородом. Я тебя у крыльца посажу. И поливать каждый день буду.

Вот и вся история… да, забыл совсем! Бабка Саматуха не послушала, что сидеть дома нужно и увязалась за солдатом. Еле—еле Мыкола Гыколаич у самого края леса догнал. Потому что на лошади скакал, а так кто знает…

Тут и бабушке конец… ой… сказочке, сказочке конец!