Вы здесь

Нравы Мальмезонского дворца. Глава шестая. Покушения на Наполеона (С. Ю. Нечаев, 2016)

Глава шестая. Покушения на Наполеона

Секретарь Наполеона Клод-Франсуа де Меневаль вспоминает:

«После Амьенского мира восемь или девять месяцев прошли поровну в поездках между Мальмезоном и Сен-Клу, куда Первый консул въехал, определив его своей новой резиденцией весной того же года».

Это же подтверждает и камердинер Наполеона Констан Вери:

«Первый консул расположился в Сен-Клу, хотя в это же время он также часто бывал и Мальмезоне. Но ему и Жозефине приходилось разрываться между двумя резиденциями, ибо их поездки в Париж были очень частыми не только из-за государственных дел, требовавших чуть ли не постоянного присутствия Первого консула, но и из-за увлечения генерала Бонапарта театром и итальянской оперой».

Стоит ли говорить, что эти бесконечные поездки из Парижа в Мальмезон и обратно представляли значительную опасность.

* * *

Напомним, что после государственного переворота 18–19 брюмера (9—10 ноября 1799 года), совершенного при активном участии Наполеона, Директория, коллегиально правившая до этого во Франции, была упразднена, и власть в стране была вверена трем консулам – самому Наполеону Бонапарту, Эмманюэлю Сийесу и Пьеру-Роже Дюко.

Это был государственный переворот, не оправдывавшийся никакой серьезной внутренней или внешней опасностью. Но после революции 1789 года во Франции было произведено столько различных переворотов, а конституция так часто и бесцеремонно нарушалась, что события 18–19 брюмера вызвали скорее удивление, чем негодование.

Через месяц была подготовлена соответствующая новой власти конституция, но ее необходимо было провести через процедуру всенародного голосования. Необходимо – нет проблем. Были пущены в ход все средства, чтобы обеспечить успех этого плебисцита. Вместо того чтобы созвать первичные собрания, на которых когда-то подавались голоса за конституцию 1793 года и конституцию 1795 года, их просто признали фактически упраздненными. Какие-либо публичные прения новой власти не были нужны, и было принято решение заставить граждан голосовать поодиночке путем открытой письменной подачи голосов.

По этому поводу историк Альбер Вандаль пишет:

«Что конституция будет принята, это не подлежало сомнению, но друзья Бонапарта несколько боялись оцепенения и инертности масс. При прежних плебисцитах народ никогда не отвечал на поставленный ему вопрос отрицательно, но воздерживавшихся от подачи голоса всегда было несравненно больше, чем голосовавших».

На этот раз все было продумано и организовано гораздо хитрее, и голосование протекало в относительном спокойствии.

Альбер Вандаль пишет:

«Не было ни подготовительных собраний, ни шумных съездов; в определенных местах скрыты были двойные списки, куда граждане могли вносить свое одобрение или отказ. Многие из них не решались приходить и записываться, из опасения, как бы в случае нового переворота этот список имен не обратился в список лиц, подлежащих изгнанию; эти страхи не свидетельствовали о твердой вере в стойкость и беспристрастность правительства. Чтобы успокоить граждан и привлечь их к голосованию, пришлось обещать им, что записи будут потом сожжены. Войска подавали голоса отдельно».

Генерал Лефевр, например, собрал своих людей на Марсовом поле и повел дело быстро, по-военному. Солдатам прочитали указ для того, чтобы каждый мог свободно высказаться о нем; затем бравый генерал произнес пылкую речь и в порыве красноречия, чересчур уж наивного, воскликнул:

– Мы переживаем вновь золотые дни революции. Утверждение конституции положит конец нашим распрям. Только бунтовщики способны отвергнуть ее. Клянемся нашими штыками истребить их!

И солдаты голосовали так, как им было приказано.

Первый Наполеоновский плебисцит, который еще называют плебисцитом VIII года, имел место 25 декабря 1799 года. По официальным данным, за новую конституцию, сделанную под трех консулов во главе с Наполеоном и, кстати сказать, уже принятую за двенадцать дней до этого, проголосовало три с лишним милиона человек, против – всего чуть больше полутора тысяч человек.

Следует отметить, что реальных голосов «за» было подано лишь чуть больше полутора миллионов. Эти цифры показались тогдашнему министру внутренних дел Люсьену Бонапарту (по совместительству – брату Наполеона) слишком несерьезными, и он самовольно добавил к ним численность сухопутной армии и флота, подразумевая, что все военные конечно же проголосовали бы «за». В некоторых частях голосование действительно проводилось, но солдаты там отвечали на вопрос командира хором, поэтому голосов «против» просто не было слышно. Кроме того, Люсьен Бонапарт добавил к проголосовавшим «за» еще неких девятьсот тысяч человек. Главной задачей хитроумного Люсьена было всеми правдами и неправдами «перевалить» через психологически важный и знаковый трехмиллионный рубеж, что и было успешно сделано.

После объявления официальных результатов плебисцита Наполеон первым делом закрыл сто шестьдесят из существовавших в стране ста семидесяти трех газет (через некоторое время их останется лишь четыре). Сделав это и обеспечив себе недоступность для критики снизу, он «убрал» неугодного ему консула Сийеса, откупившись от него на время высокооплачиваемой должностью президента Сената. Бывший аббат все правильно понял и не стал отказываться от годового оклада в двести тысяч франков.

Пост второго консула «незаметно» перешел к юристу Жану-Жаку-Режи де Камбасересу, а третьим консулом стал финансист Шарль-Франсуа Лебрён.

Летом 1800 года после крупной победы над австрийцами при Маренго стало ясно, что Наполеон может делать с ликующей Францией все, что ему заблагорассудится.

* * *

После этого роялистски настроенная эмиграция поняла, что Наполеон не из тех, кем можно управлять. Он уже давно перестал ощущать себя простым генералом и был готов управлять страной сам. Фактически он и был уже правителем Франции, наделенным почти неограниченной властью. Понятно, что в таких условиях желание враждебного Франции Лондона «убрать» Наполеона еще более укрепилось. Осуществить это желание британская разведка попыталась руками осевших в Лондоне французских роялистов.

Практически в то же самое время подобная мысль возникла и в кругах ярых якобинцев, грустивших об уходящей в забвение Великой французской революции. Для них идеи демократии не были пустым звуком, они своими руками создавали республику и по праву считали себя ее наследниками. Отчаянные средства, которыми они ее создавали, всем известны, и теперь, видя, как Наполеон присваивает себе власть в стране, они считали себя обязанными отомстить.

Историк Андре Кастело по этому поводу пишет:

«Экстремисты – якобинцы и роялисты – не выносили такого позорного зрелища, когда большинство прежних революционеров и большая часть эмигрантов низкопоклонствовали перед новым хозяином».

В результате первый год Консульства представлял собой череду заговоров, направленных против Наполеона, на которого как роялисты (правые), так и якобинцы (левые) смотрели не иначе как на узурпатора и тирана, как на позор искренне любимой ими Франции.


Мальмезонский дворец со стороны парка. Современный вид


Камердинер Наполеона Констан Вери в своих «Мемуарах» рассказывает:

«После возвращения Первого консула из Египта на его жизнь было совершено несколько покушений. Полиция неоднократно предупреждала его о том, чтобы он был настороже и не подвергал себя риску, прогуливаясь в одиночку в Мальмезоне. До последнего времени первый консул вел себя весьма беззаботно в этом отношении; но западни, подстерегавшие его даже в уединененной обстановке семейного круга, вынудили его принять меры предосторожности и стать более благоразумным. Теперь утверждается, что все эти заговоры были всего лишь сфабрикованы полицией, которая хотела казаться более необходимой, или что сам Первый консул организовывал все это, чтобы усилить интерес к собственной персоне. Абсурдность всех попыток покушения на его жизнь якобы только подтверждает подобные догадки…

Пусть будет, что будет, но я поведаю о том, чему я сам был свидетелем во время первого месяца моего пребывания в Мальмезоне. Ни один человек там, во всяком случае, в моем присутствии, не выказывал сомнений в отношении реальности всех этих попыток.

Для того чтобы избавиться от Первого консула, его враги считали, что все средства хороши; они просчитывали все до мелочей, не забывали даже его рассеянность».

Далее Констан Вери приводит пример одного из таких покушений:

«В комнатах Первого консула в Мальмезоне проводились ремонт и работы по украшению каминов. Подрядчик, ответственный за эту работу, прислал в замок резчиков по мрамору, в число которых, судя по всему, втерлись несколько жалких негодяев, нанятых заговорщиками. Охрана Первого консула была постоянно начеку и проявляла высочайшую наблюдательность: среди рабочих были замечены люди, которые только делали вид, что работают, но их внешность, манера поведения, профессионализм резко отличались от других рабочих. Эти подозрения, к сожалению, остались всего лишь подозрениями, но когда апартаменты были уже готовы для приема первого консула, и он должен был вот-вот занять их, кто-то, проводя окончательный осмотр помещений, нашел на письменном столе табакерку с нюхательным табаком, во всех отношениях похожую на те, которыми пользовался Бонапарт. Сначала было решено, что эта табакерка действительно принадлежит ему и что она была положена и забыта на столе его камердинером; но сомнения, вызванные подозрительным поведением некоторых резчиков по мрамору, привели к дальнейшему расследованию. Состав табака был изучен и качество его подвергнуто тщательному анализу. Выяснилось, что табак был отравлен».

Вслед за этим Констан Вери рассказывает историю о том, как заговорщики, решив захватить Первого консула, раздобыли мундиры консульской охраны. Дело обстояло следующим образом:

«Заговорщики обещали организовать нападение на охрану замка Мальмезон и силой похитить из замка Первого консула. Для этого они обзавелись точно такими мундирами, которыми пользовалась консульская охрана, день и ночь стоявшая на страже замка и следовавшая за Бонапартом в конном строю во время его поездок. В этих мундирах, используя специальные сигналы, они вместе со своими сообщниками (мнимыми резчиками по мрамору), находившимися внутри замка, могли легко смешаться в толпе настоящих охранников, которые столовались в замке и были там расквартированы. Они даже могли вплотную подойти к Первому консулу и похитить его. Однако весь этот первоначальный план покушения был забракован ввиду сомнительности его исполнения, и заговорщики льстили себя надеждой, что добьются успеха в своем предприятии более верным путем и с меньшим риском для себя. Зная о частых поездках Первого консула в Париж и используя маскировочные мундиры, они планировали равномерно рассредоточиться вдоль дороги среди регулировщиков эскорта Первого консула и затем зверски убить их. Сборным пунктом заговорщики определили карьер у Нантерра, но их заговор провалился и во второй раз. В парке в Мальмезоне был один глубокий карьер; существовали опасения, что карьер можно использовать для того, чтобы скрыться там и потом напасть на Первого консула во время его прогулок в одиночку. В связи с этим было решено перекрыть вход в карьер железными воротами».

* * *

Пока Наполеон во Франции медленно, но верно двигался к императорскому венцу, Лондон был буквально наводнен французскими эмигрантами. Наиболее агрессивно настроенные из них группировались там вокруг трех личностей: графа д’Артуа, герцога Беррийского и принца де Конде.

Шарль-Филипп де Бурбон, граф д’Артуа, был младшим братом казненного в 1793 году Людовика XVI. После революции он вместе с другими французскими дворянами и уцелевшими вождями вандейского восстания нашел приют в Англии. Впоследствии (в 1824 году) он станет французским королем под именем Карла X.

Шарль-Фердинанд де Берри, или герцог Беррийский, был сыном графа д’Артуа, и в 1803 году ему было всего двадцать пять лет.

Принц Луи-Жозеф де Конде также принадлежал к свергнутому дому Бурбонов. Несмотря на свои почти семьдесят лет, он возглавлял эмигрантскую армию, которая в 1814 году вторгнется во Францию вместе с союзными русско-австро-прускими войсками.

Все они, как говорится, «плели в Лондоне нити коварных заговоров» против революционной Франции. Правда, существует версия, что вся эта идея с заговором была разработана самим начальником полиции Наполеона Жозефом Фуше и претворялась в жизнь через его тайного агента Жана-Клода Меге де ля Туша, которого историк Виллиан Слоон образно называет одним из «негодяев, столь часто появляющихся из мрака в смутные времена».

Жермена де Сталь в своих «Мемуарах» в этом вопросе идет еще дальше, обвиняя во всем самого Наполеона. Она пишет:

«Этот заговор, послуживший поводом для бесчисленных злодеяний Бонапарта, был задуман им самим; он управлял заговорщиками с дьявольским искусством, которое следует описать во всех подробностях.

Он отправил в Англию якобинца, который мог заслужить право вернуться на родину, только оказав услуги Первому консулу. Человек этот, звавшийся Меге, явился среди эмигрантов, словно Синон[2], представивший себя жертвой греков, среди троянцев… Меге без труда ввел в обман несколько государственных мужей, управлявших страной в ту пору… Агент Бонапарта, притворявшийся его врагом, утверждал, что во Франции есть множество недовольных, готовых поднять восстание».

Этот Меге де ля Туш действительно был агентом тайной полиции. Прибыв в Лондон, он вступил в контакт с представителями британского правительства и французскими эмигрантами, в частности, с бывшим морским министром графом де Мольвиллем, соблазнив их планом заговора против Наполеона. Удалось ему «запудрить мозги» даже главе британской разведки в Мюнхене Фрэнсису Дрейку. Одновременно с этим Меге де ля Туш информировал обо всем французскую сторону.

Безусловно, обвинять одного Фуше в организации заговора против Наполеона нельзя. Да и зачем ему это было бы нужно? Не для того же, чтобы поднять свой авторитет, вовремя «раскрыв» заговорщиков? Это было бы слишком примитивно. По этому поводу очень верно пишет в своих «Мемуарах» барон де Барант:

«Не следует думать, что полиция собиралась руками агентов готовить покушения на Первого консула с тем, чтобы в последнюю минуту их раскрыть. Ни один полицейский не рискнет ввязываться в игру столь глупую».

Первопричина заговора находилась гораздо выше. Ведь трудно не признать тот факт, что одной из целей Наполеона была компрометация своих противников через представление их лидерами заговорщиков. Кроме того, его полиция стремилась заманить в заготовленную ловушку представлявших большую опасность бурбонских принцев.

Была у Наполеона цель и «покруче». Четкую формулировку этой цели можно найти в «Мемуарах» мадам де Сталь:

«Но зачем было Первому консулу разжигать заговор против самого себя, грозивший ему столькими опасностями? Все дело в том, что он нуждался в предлоге для перемены формы правления; что же касается заговорщиков, то он не сомневался, что сумеет вовремя их остановить…

Не существовало никакой явной причины для перемены порядка вещей и требовалось сослаться на заговор, в котором были бы замешаны англичане и Бурбоны, разжечь, таким образом, пыл сторонников революции и с их помощью, якобы для предотвращения возврата к старому порядку, ввести во Франции порядок ультрамонархический. Замысел этот кажется весьма сложным, между тем суть его была весьма проста: следовало внушить революционерам, что их интересы в опасности, а затем предложить им помощь и защиту в обмен на окончательный отказ от былых принципов. Именно так Бонапарт и поступил».

Как бы то ни было, заговор явно осуществлялся под контролем консульской полиции, и Наполеон (особенно поначалу) знал о многих шагах заговорщиков. Министерство полиции еще со времен Фуше имело картотеку, содержащую более тысячи досье на особенно опасных роялистов. Она носила название «шуанская география».

Согласно планам лондонских заговорщиков, весной 1800 года Жорж Кадудаль, один из главарей контрреволюционного восстания в Вандее, должен был устранить Наполеона, напав на него с группой вооруженных людей, когда тот будет ехать из Парижа в свой загородный замок в Мальмезоне. Дело представлялось несложным: Первого консула обычно сопровождал отряд из десяти-двенадцати гвардейцев, которых при желании можно было перестрелять из засады в течение одной-двух минут.

По свидетельствам очевидцев, Жорж Кадудаль был фанатиком в самом полном значении этого слова. Родился он в 1771 году в Оре (Бретань) в зажиточной крестьянской семье. После окончания учебы он стал работать клерком у нотариуса. С 1787 года молодой человек увлекся новыми идеями, ставшими прелюдией будущей республики, но быстро разочаровался в них. В разразившейся после революции гражданской войне в Вандее Кадудаль уже воевал на стороне короля. Постепенно он превратился в одного из лидеров шуанского движения, стал генерал-лейтенантом королевской армии и главнокомандующим шуанской армией в Бретани. Он десятки раз рисковал своей жизнью, бывал в самых невероятных переделках и теперь без колебаний был готов предпринять все возможное, чтобы сместить Бонапарта, в котором он видел победоносное выражение ненавистной ему революции, узурпатора, мешающего законному королю из рода Бурбонов взойти на престол. В свое время министр полиции Фуше заслал двух своих агентов к Кадудалю, но тот оказался весьма проницательным и без труда разоблачил их. Обоих повесили на деревьях в назидание другим.

Историк А.З. Манфред пишет о Кадудале:

«Жорж Кадудаль в шуанском движении, в роялистской партии занимал особое положение. Этот бретонский крестьянин, не получивший образования, не умевший грамотно писать, был наделен от природы живым и острым умом, наблюдательностью и зоркостью охотника, умением вести за собой людей. Огромного роста, поразительной физической силы, он мог казаться неуклюжим медведем, если бы не сочетал эту тяжеловесную массивность с непостижимой ловкостью и изворотливостью. Он был фанатически предан делу Бурбонов и брал на себя самые сложные поручения. То не был заурядный убийца вроде Маргаделя[3], в иное время, например в Средние века, такой человек мог бы стать предводителем какой-либо религиозной секты или движения жакерии. В начале девятнадцатого столетия он стал одним из главарей шуанского подполья, и заносчивые чванливые аристократы беспрекословно выполняли приказы этого немногословного человека».

По поводу первой попытки покушения Жоржа Кадудаля Гектор Флейшман пишет:

«Однажды англичане воспользовались простотой и даже беспечностью, царившей в Мальмезоне, и попытались захватить Бонапарта, выехавшего в Париж всего с двенадцатью человеками эскорта. Кадулаль и сто его сообщников, переодетые в мундиры национальных гвардейцев, взялись за это предательское дело за вознаграждение в сто тысяч франков. Заговор вовремя раскрыли».

На самом деле все обстояло не совсем так. Действительно, согласно планам лондонских заговорщиков, весной 1800 года Жорж Кадудаль должен был устранить Первого консула, напав на него с группой вооруженных людей, когда тот будет ехать из Парижа в Мальмезон. Но Кадудаль, каким бы коварным и продажным его ни рисовали, был не таким человеком, чтобы с отрядом в сто человек нападать на двенадцать человек эскорта Наполеона. Как ни странно, человек этот был, в определенном смысле, даже благородным.

Позже, когда его арестуют, его поведение на суде будет коренным образом отличаться от поведения других участников заговора. Он будет четко говорить о своих целях во Франции, на все вопросы он будет отвечать коротко и ясно, стараясь никого не подвести и не предать. На вопрос о способе планировавшегося покушения он ответит так:

– Мы готовились напасть на Первого консула.

– С кинжалами в руках?

– Нет. C таким же оружием, как и у его эскорта.

– Объясните подробнее.

– Я посчитал, что при Бонапарте всегда находится порядка тридцати охранников. Чтобы все было по-честному, я набрал двадцать девять единомышленников. Я хотел натянуть через дорогу веревку, чтобы заставить эскорт остановиться. Потом все зависело бы от нашей храбрости и удачи.

Как известно, эта попытка нападения на Наполеона по ряду причин не удалась. Потом Жорж Кадудаль бежал в Англию, где продолжил вести антинаполеоновскую деятельность. Потом он вновь приехал во Францию, чтобы еще раз попытаться убить Наполеона, но был схвачен и 25 июня 1804 года казнен.

* * *

По поводу организации системы безопасности в Мальмезоне Констан Вери пишет следующее:

«Консьерж Мальмезона, пользовавшийся полнейшим доверием, специально натренировал для охраны замка несколько больших собак, среди которых были два громадных ньюфаундленда. Работа по усовершенствованию поместья Мальмезон шла постоянно, и большое число рабочих оставались там на ночь. Их предупредили, чтобы они не выходили по ночам в одиночку, но однажды ночью, когда смотрители с собаками были в гостях у рабочих и позволили им поласкать собак, очевидное послушание и покорность последних подтолкнула одного из рабочих к опрометчивому шагу – выйти погулять наружу. Считая, что верный путь избежать снаружи опасности – заручиться покровительством одного из этих сильных животных, он взял одну из собак с собой, и оба с самым дружеским настроем вышли на дома; но лишь только они оказались вне дома, как собака прыгнула на своего незадачливого друга и повалила его на землю. Крики несчастного рабочего привлекли внимание охранника, который тут же прибежал на помощь. И как раз вовремя: собака, прижав рабочего к земле, вцепилась ему в горло. Рабочий был спасен, но сильно поранен. Госпожа Бонапарт, узнав о происшествии, дала указание вылечить рабочего до полного выздоровления и, передав ему солидное денежное вознаграждение, порекомендовала быть более осторожным в будущем.


Наполеон, пересекающий Альпы. Художник Жак Луи Давид. Из собрания Мальмезона


Каждый раз, когда Первому консулу удавалось урвать минуту от государственных дел, он спешил и Мальмезон. Вечер каждого последнего дня десятидневной недели был временем надежд и радости в замке. Госпожа Бонапарт посылала домашних в конном порядке и пешком, чтобы те встретили ее мужа. Очень часто на встречу с ним она отправлялась сама, в сопровождении дочери и друзей. Когда я был свободен от своих обязанностей, то выходил в одиночку, чтобы встретить его; ибо у всех нас было к Первому консулу одно и то же чувство большой привязанности и мы тревожились и беспокоились за него. И столь велики были неприязнь и дерзость его врагов, что дорога, хотя и короткая, между Парижем и Мальмезоном просто кишела опасностями и ловушками. Мы знали, что много раз его враги планировали похитить его на этой дороге и что подобные попытки могли быть возобновлены. Наиболее опасным местом был карьер у Нантерра, о котором я уже рассказывал: поэтому то место было тщательно изучено и охранялось каждый раз, когда Первому консулу приходилось проезжать мимо него. Наконец, впадины у карьера были засыпаны землей и дорога исправлена.

Первый консул был благодарен нам за нашу привязанность, хотя он сам, казалось, никогда не испытывал чувства страха или тревоги. Очень часто он в мягкой форме подсмеивался над нашим беспокойством и с серьезным видом рассказывал Жозефине о том, как ему с большим трудом удалось спастись по дороге домой, как зловещие личности множество раз попадались ему на пути, а один был столь дерзок, что даже стал целиться в него, и т. д. И когда он видел Жозефину действительно испуганной, то разражался смехом, ласково трепал ее по щеке или целовал в щеку и шею, говоря при этом: „Не бойся, маленький гусенок, они не посмеют мне что-либо сделать”».

Конечно, по нынешним меркам, все эти меры безопасности в виде собак или засыпанных карьеров выглядят просто смехотворно. В этом смысле слова Гектора Флейшмана о «простоте и даже беспечности, царившей в Мальмезоне», выглядят абсолютно верными, а утверждение Констана Вери о том, что Наполеон «никогда не испытывал чувства страха или тревоги», – удивительным. Фактически можно, наверное, говорить о том, что уберегли Наполеона в то время лишь непрофессионализм и даже некоторая наивность подсылавшихся для его устранения людей.