**5**
ЖИЗНЬ-СУДЬБИНУШКА
В этот самый момент старая женщина мыла посуду и вспоминала свою жизнь-судьбинушку.
Не довелось Феклуше иметь мужа. Родилась она в семье деревенского мельника Якова и его жены Александры зимой тысяча девятьсот сорок второго года, когда отец уже воевал. Голодные военные она знала только по скупым рассказам матери, рассказывающей, что до трёх лет дочь ходить не могла, до того была истощённой. Отец вернулся весной сорок шестого – довелось ему побывать и на Дальнем Востоке, бить японских самураев. Дома, хмуро глянув на девчушку, только и сказал:
– Заморыш… толку с неё не будет никакого.
И всё. Больше он дочь не замечал, чужая она ему была. Феклуша отца боялась и не любила, старалась не попадаться ему на глаза. Когда в пятьдесят седьмом году родилась Настенька, Фёкла была по деревенским меркам уже девушкой. Ей пришлось нянчить сестрёнку до пятилетнего возраста: мать работала дояркой в колхозе, уходила на ферму засветло и приходила домой затемно, хватало сил только, чтобы раздеться и поесть. Всё домашнее хозяйство лежало на плечах хрупкой старшей дочери. Настюшка в сестре души не чаяла, ходила за нею по пятам, звала нянюшкой и украдкой подсовывала карамельки-подушечки, которыми угощал её отец.
Вся жизнь Фёклы прошла в Обуховке. Парней сверстников почти не осталось: кто умер в войну, кто подорвался на гранатах в лесу после войны, кто уехал в город на заработки да там и остался. Так вековушей и прожила. Правда, отец попытался было отдать её замуж за вдовца с семью детьми, но тут впервые дочь встала на дыбы, пообещав родителям покончить жизнь самоубийством.
Настеньке было семнадцать, когда она по секрету сообщила сестре, что влюблена в соседского паренька Алёшку, а ещё через три месяца о том, что носит под сердцем его ребёночка. У Феклиньи сердце зашлось от страха.
– Настя, сестрёнка моя дорогая, что же ты наделала? Прибьёт же папаня и тебя, и Алёшку.
– А мы убежим, в город убежим, не найдут нас… Люблю я его, Феклушка, так сильно, что никакой папаня мне не страшен.
В шесть месяцев беременность скрывать было уже нельзя. Фёкла помнит налившиеся кровью отцовы глаза, в ярости перекошенный рот и появившиеся в его руках вожжи. Помнит она и жгучую боль от этих самых вожжей на своём теле, когда прикрыла младшенькую, крикнув: «Беги, Настя!» Уже поздно ночью, дождавшись пьяного храпа отца, она вынесла ждавшей её за калиткой Анастасии чемодан, куда сложила кое-какие пожитки, сунула ей в карман завёрнутые в тряпочку свои небогатые денежные сбережения и отправила добираться в город, перекрестив вслед.
А Алёшка вскорости сгинул. Просто сгинул, и никто его больше никогда не видел. Месяц всего-то поискали. Была у Фёклы тайная надежда, что нашёл он сестрёнку в городе, но вишь ты, не было у неё мужа.
Сообщение о рождении внучки получила мать. Она в клочья разорвала письмо, и кинула их к печи. Феклуша собрала все и ночью при свете свечи сложила письмо, прочла, порадовалась, мысленно пожелала обеим здоровья и снова бросила клочки к печке. Вот только кусочек конверта с обратным адресом запрятала далеко в укромное местечко, надеясь, что Настя не сменит его никогда. Отвечать не стала – мать пригрозила: «Будешь общаться с сестрой – прокляну».
Терпение её вознаградилось сегодня внуком Настасьюшки Андреем, которого встретила настороженно, надо честно признать. Но до чего же открытый и хороший парень получился! Заботливый, внимательный, ласковый. Как только скажет «бабулечка», так сразу сердечко у Фёклы замирает – что ни говори, а ведь кровиночка. Настенька всегда в душе Фёклы жила. Сообщение о смерти сестры её не удивило: она об этом знала – приснилась ей Анастасия, попрощаться пришла. Отвела Феклинья поминки во все положенные сроки и, видимо, утрата не прошла даром: на нервной почве кости заболели. Да-а-а, жизнь такая сложная штука…
*
Грустные мысли пожилой женщины прервал возвратившийся Андрей.
– Баба Феклуша, я пришёл. Ты скучала без меня?
– А то как же! Я теперь без тебя всегда скучать буду. Ты молочка бы попил, соседская девчушка принесла от утреннего надоя. Ещё и пенка не осела.
– Обязательно попью. Тебе мама большой привет передала. Беспокоится о здоровье, пообещала поработать сверхурочно, чтобы в августе приехать, тебе укольчики поставить от хондроза. Кстати, как ты спала на соломенной подушке?
– Сначала крутилась, уснуть не могла, а потом сказала себе: «Надо!» и сразу уснула… Спасибо Машеньке за «привет» и заботу. Пусть приезжает. Побудет недельку, смотришь, на следующий год отпуск в деревне проведёт. Здесь лучше, чем на курорте. Согласен?
– Мне не с чем сравнивать, я на курорте ни разу не был. Что-то ещё делать будем?
– Нет, Андрюшенька, на сегодня ничего. Ты отдохни, а то с непривычки все мышцы завтра болеть будут.
– Правда?
– Ещё как! Утром проверишь.
– Тогда сегодня можно мне к Неждану сходить? Обещал я…
– Раз обещал, слово держать надо. До вечера-то отдохни. И я прилягу. Тебе на ужин что приготовить?
– Я не прихотлив. Готовь то, что привыкла, особо на меня не оглядывайся. Бабуля, у тебя всё вкусно, ты даже не сомневайся. Во, забыл: я тебе под блюдце с мёдом денежки положил, ты возьми.
– Ты чего это удумал, а? Ты мне кто – чужой, квартирант? Да разве ж я тебя не прокормлю? Не возьму! – обиженно поджала губы Фёкла.
– А это не тебе! – хитро прищурился внук.
– А… кому? – растерялась бабка.
– Петру Петровичу с гаремом на пшено. – засмеялся Андрей и, чмокнув ошеломлённую бабушку в щёку, удалился на сеновал. Он уснул сразу же: непривычный ранний подъём, физическая нагрузка – всё отразилось на нежных мышцах городского парня…