Глава 9
По переулку я добрался до забора, огораживающего участок Хатчинсона со стороны заднего двора. Калитка у гаража открывалась на дорожку, ведущую к вымощенному кирпичом внутреннему дворику.
По обе ее стороны стояли терракотовые вазоны с красными и пурпурными цикламенами, но туман и ночь обесцветили лепестки, и они казались такими же серыми, как известковые домики балянусов.
На кованый столик со стеклянным верхом я положил свой бумажник и тот, что взял у возбужденного мужчины, который набросился на меня с фонарем.
Снял кроссовки, потом стянул носки, наконец синие джинсы. Налипшего на них песка хватило бы, чтобы заполнить большие песочные часы. Из садового шланга помыл ноги.
Миссис Найсли приходила трижды в неделю, чтобы прибраться в доме, постирать и погладить. Фамилия подходила ей даже больше[12], чем мне – имя, но я не хотел нагружать ее лишней работой.
Дверь черного хода была заперта, но среди цикламенов в ближайшем вазоне Хатч держал пластиковый пакетик с запасным ключом. Взяв оба бумажника, я вошел в дом.
Меня встретил аромат булочек с шоколадом и корицей, которые я испек перед уходом. Горели только лампочки-ночники в нишах под столиками. Кухня встречала меня теплом и словно говорила: «Добро пожаловать».
Я – не теолог. Но меня бы не удивило, окажись Небеса уютной кухней, где разные вкусности появляются в духовке или холодильнике, когда у тебя возникает желание их съесть, а в буфетах много хороших книг.
Вытерев ноги тряпкой, я схватил булочку с тарелки на центральной стойке и направился к двери в коридор.
Намеревался подняться на второй этаж, невидимый, как ниндзя, принять душ, осмотреть рану на голове, чтобы понять, не нужны ли швы, переодеться.
Миновал половину кухни, когда вращающаяся дверь открылась.
Хатч включил верхний свет, вышагивая, словно аист, направился к центральной стойке.
– Только что видел цунами высотой в несколько сотен футов.
– Правда? – удивился я. – Только что?
– В фильме.
– У меня прямо отлегло от сердца, сэр.
– Красотища.
– Правда?
– Я не про волну – о женщине.
– Женщине, сэр?
– Теа Леоне. Она снималась в фильме[13].
Он добрался до стойки и взял с тарелки булочку.
– Сынок, разве ты не знал, что Земля должна столкнуться с астероидом?
– Об этом частенько говорят.
– Если большой астероид упадет на сушу… – он откусил от булочки, – …погибнут миллионы.
– Хотелось бы, чтобы всю Землю покрывал океан.
– Но если он упадет в океан, результатом станет цунами высотой в тысячу футов. И все равно погибнут миллионы.
– Останутся голые скалы.
Улыбаясь, он кивнул:
– Замечательно.
– Миллионы трупов, сэр?
– Что? Нет, разумеется, нет. Я о булочке. Восхитительно.
– Благодарю вас, сэр. – Я поднес ко рту не ту руку и едва не впился зубами в бумажники.
– Наводит на размышления.
– Это всего лишь булочка, сэр. – Я откусил кусочек своей.
– Вероятность того, что все человечество может погибнуть в результате такой вот катастрофы.
– Да, поисковые собаки останутся без работы.
Он вскинул подбородок, изогнул бровь, придал благородному лицу выражение, присущее человеку, который всегда думает о будущем.
– Когда-то я был ученым.
– В какой области, сэр?
– Инфекционные заболевания.
Хатч положил недоеденную булочку, достал из кармана бутылочку «Пурелла», выдавил большую лужицу геля на левую ладонь.
– Ужасный новый вирус, вызывающий пневмонию, уничтожил бы цивилизацию, если бы не я, Уолтер Пиджен[14] и Мэрилин Монро.
– Я не видел этого фильма, сэр.
– Она великолепно исполнила роль ничего не подозревающей носительницы вируса.
Взгляд его вернулся из будущего науки и человечества к лужице убивающего всех микробов геля на ладони.
– Для такой роли у нее определенно были подходящие легкие, – добавил он.
Он принялся энергично растирать гель по длинным пальцам. Гель хлюпал.
– Что ж, – прервал я паузу, – я направлялся в свою комнату.
– Хорошо погулял?
– Да, сэр. Очень хорошо.
– Моцион, так мы называли такие прогулки.
– Это было до меня.
– Это было до всех. Господи, я старый.
– Не такой старый.
– В сравнении с секвойей, пожалуй, что нет.
Я не спешил покинуть кухню, опасаясь, что он заметит отсутствие на мне штанов и обуви, если я сдвинусь с места.
– Мистер Хатчинсон…
– Зови меня Хатч. Все зовут меня Хатч.
– Да, сэр. Если кто-нибудь придет этим вечером и будет искать меня, скажите им, что я вернулся с прогулки очень возбужденный, собрал вещи и смылся.
Гель испарился, руки Хатча очистились от микроорганизмов. Он взял недоеденную булочку.
– Ты уезжаешь, сынок? – спросил он испуганно.
– Нет, сэр. Но вы им так скажите.
– Они будут из полиции?
– Нет. Один может быть здоровяком с крошечной бородкой под нижней губой.
– Подходящая роль для Джорджа Кеннеди[15].
– Он еще жив, сэр?
– Почему нет? Я жив. В «Мираже», в паре с Грегори Пеком, он выглядел таким злодеем.
– Если не придет здоровяк, может прийти рыжеголовый, с плохими зубами или с нормальными. Кто бы ни пришел… скажите ему, что я уволился, не предупредив заранее, и вы на меня злитесь.
– Не думаю, что смогу разозлиться на тебя, сынок.
– Разумеется, сможете. Вы же актер.
Его глаза блеснули. Он проглотил кусочек булочки, который перед этим откусил. И процедил, едва разжимая зубы:
– Ты маленький неблагодарный говнюк.
– Что-то в этом роде.
– Ты взял пятьсот долларов из ящика серванта, мерзкий воришка.
– Хорошо. Это хорошо.
– Я относился к тебе как к сыну, я любил тебя как сына, а теперь понимаю, что должен полагать себя счастливчиком, раз уж ты не перерезал мне горло во сне, жалкий червяк.
– Не переигрывайте, сэр. Держитесь естественно.
Хатч опечалился.
– Я переигрывал? Правда?
– Возможно, я слишком сильно выразился.
– Я не снимался полвека.
– Если вы и переиграли, то чуть-чуть, – заверил я его. – Просто… вы уж очень вжились в роль. Вот так будет правильно.
– Вжился в роль. Другими словами, поменьше эмоций.
– Да, сэр. Понимаете, вы злитесь, но не в ярости. Вам горько и обидно. Но вы и сожалеете, что так вышло.
Задумчиво глядя на меня, он медленно кивнул.
– Может, у меня был сын, который погиб на войне, и ты мне его напоминал.
– Совершенно верно.
– Его звали Джейми. Обаятельный, храбрый, остроумный. Ты поначалу выглядел таким же, как он, молодым человеком, поднявшимся над искушениями этого мира… но ты оказался пиявкой.
Я нахмурился.
– Ну уж, мистер Хатчинсон, пиявкой – это…
– Паразитом, стремящимся что-то урвать.
– Ладно, раз уж вам того хочется.
– Джейми погиб на войне. Моя драгоценная Коррина умерла от рака, – голос задрожал, снизился до шепота. – Так долго я жил один, и ты… ты просто воспользовался моей уязвимостью. Ты даже украл драгоценности Коррины, которые я хранил тридцать лет.
– Вы собираетесь им все это сказать, сэр?
– Нет, нет. Это всего лишь мотивация.
Он достал из буфета тарелку. Положил на нее две булочки.
– Отец Джейми и муж Коррины – не тот старик, которого меланхолия гонит к бутылке. Она гонит его к булочкам, и ты цинично воспользовался этой его слабостью.
Меня передернуло.
– Я уже начинаю презирать себя.
– Думаешь, мне стоит надеть кардиган? Есть что-то такое в старике, одетом в изодранный кардиган. Он вызывает особую жалость.
– У вас есть изодранный кардиган?
– У меня есть кардиган, а изодрать его я могу за минуту.
Я оглядел его, с тарелкой в руках, широко улыбающегося.
– Мне кажется, вы и так вызываете жалость.
Улыбка увяла. Губы задрожали, потом он их сжал, словно боролся с сильным чувством.
Опустил глаза на тарелку с булочками. Когда вновь поднял их на меня, они блестели от слез.
– Вам не нужен кардиган, – твердо заявил я.
– Правда?
– Правда. Вы и так вызываете жалость.
– Что ж, приятно слышать.
– Спасибо, сэр.
– Пожалуй, я вернусь в гостиную. Найду какую-нибудь особо грустную книгу, чтобы, когда позвонят в дверь, пребывать в соответствующем настроении.
– Возможно, они не сумеют взять мой след. Тогда, разумеется, и не появятся здесь.
– Не настраивайся на отрицательный результат, Одд. Они придут. Я уверен, что придут. Я позабавлюсь.
Он толкнул вращающуюся дверь с энергией молодого человека. Я слушал, как он идет по коридору в гостиную.
Босой, без штанов, окровавленный, я достал из машины для приготовления льда несколько кубиков, положил в пластиковый мешок, обернул посудным полотенцем.
С уверенностью полностью одетого человека вышел в коридор. Когда проходил мимо распахнутых дверей гостиной, Хатч сидя в удобном кресле, погруженный в меланхолию, помахал мне рукой. Я ответил тем же.