Глава 10
10 января 2006 г.
Мы стояли на заснеженном дворике. Володя был очень худой, измождённый, а руки у него покрылись жёлтым налётом от папирос или от бычков, которые, видимо, он постоянно курил. В школе я никогда не замечал, чтобы он курил. Я мог только догадываться, что произошло с ним, видимо, он не нашёл каких-то ласковых слов со своей мачехой. У мачехи уже подросла дочка, и она, наверно, не хотела, чтобы в их семье жил Володя. Поскольку все они там врачи, то, конечно, первое, что приходит в голову врачам, – это поместить человека в больницу.
Володя считался очень независимым парнем в школе. Хотя он никогда никому не грубил, но все чувствовали какое-то его превосходство, он находился как бы на небольшом пьедестале по сравнению с остальными ребятами. Володя был очень начитанный, если его на уроке спрашивали, отвечал всегда с глубоким знанием дела, владел литературной речью. Учился он на отлично, хорошо писал сочинения, легко понимал математику. А я всегда имел возможность списывать, он мне давал свои тетрадки. И, в общем, у него были одни пятёрки, а у меня еле-еле тройки. Но рисовал и писал акварелью я лучше его. Мои работы всегда висели на выставке, а его работ я не видел.
И здесь, во дворе психбольницы, он вдруг говорит: Гена, ты сейчас выйди за ворота и найми такси. А я через забор здесь перелезу и там спущусь. И уедем, я удеру отсюда. (Я посмотрел на забор, через который он хотел перелезть, забор был каменный, вертикальный, метра три высотой). Выше на заборе ещё держалась надстройка из досок и брёвен, а сверху ещё проходила в несколько рядов колючая проволока. Я ему сказал: Володя, это невозможно. Да и чтобы взять машину, нужны деньги, у меня их нет. – Он посмотрел на меня с сожалением и спрашивает: ты по-прежнему много рисуешь? – Я отвечаю: да. – Он говорит: взял бы ты что-нибудь одно и постарался бы отделать, хотя бы одну вещь довести до конца вместо множества сырых работ. (Вообще всё, что он говорил, было всегда как бы продумано и не просто абы что-то сказать.)
Так мы постояли с ним, я сделал набросок с него, потому что блокнотик и карандаш всегда лежали у меня в кармане. И потом (поскольку стояла зима и было холодно) больных стали загонять. И вся их компания в телогрейках, в шапках-ушанках, в огромных не по размеру валенках, все они зашли опять в эту дверь, а я снова прислонился к окошечку. Но сколько бы я ни смотрел, я Володю уже не видел. Потом я попросил опять позвать Володю Кутновского. Его позвали, он немножко постоял с той стороны около этого маленького окошечка в дверях и ушёл. И я ушёл. Я уже понял, что он не вернётся в школу. Потом я поехал в Омск.
Но при первой же возможности я снова рвался его увидеть. Вторая моя поездка в Новосибирск состоялась через год (или через полтора года). Я опять пришёл к ним домой, и вторая жена отца сказала мне, что Володя получил квартиру, живёт сейчас за рекой, за мостом, и дала адрес. Я поехал туда. Пришёл по адресу. Володя находился дома с женой, красивой татарочкой, и у них уже подрастала дочка. Он ходил по комнате, подбрасывал перед собой волейбольный мячик, ловил его на вытянутый вверх палец и крутил его. И так шагал вдоль комнаты туда-обратно. Я понял, что они как бы ссорятся с женой. Она ему говорит: Володя, помой руки, у тебя пальцы чёрные. – А он ей отвечает: а у тебя душа чёрная. (Ну, конечно, спорить или ругаться с ним не имело смысла, он всегда был выше и умнее.)
Потом Володя пошёл меня провожать. Мы дошли до Оби, до моста, и сели на откосе. Уже опустился вечер, и мы смотрели на город, который своими огоньками протянулся далеко-далеко вдоль берега. Я не помню уже, о чём мы с ним говорили, но о чём-то возвышенном. Ещё я его спросил: почему ты не вернулся в школу? – Он говорит: решил пожить самостоятельно, потому что меня упрекали, что я живу и трачу незаработанные деньги. И я, говорит, поехал в Туркмению, в пески.
Приехал туда, пришёл в геологическую партию и спрашиваю: возьмёте на работу? – Они говорят: возьмём, будешь вертикальный ориентир держать (они наносили на карту месторождения газа или нефти, и надо было им обмерять территорию). И вот, говорит, я держал высокую палку, а они своими теодолитами и треногами издалека мерили расстояние, наносили на планшеты и делали карты. Я, говорит, всё лето у них пробыл, заработал немного денег и вернулся домой. А тут я опять как бы лишний. И решили родители меня женить, женитьба была по знакомству. Женили, купили нам квартиру. (Но, как я понял, он не дорожил особо ни квартирой, ни женой своей, ни дочкой – что легко приходит, то легко и уходит.) Вот это была вторая наша встреча.
А ещё через год я опять поехал к нему. И когда я пришёл в квартиру его отца в центре Новосибирска, то дома была только девочка. Я стоял в прихожей, зазвонил телефон, и эта девочка подбежала к нему. (Ей подружка звонила и говорила, что там что-то продаётся.) И эта девочка говорит подружке в телефон: давай, покупай скорее, куй железо, пока горячо. (В общем, я так посмотрел – девочка была хотя и маленькая, но уже с железной хваткой). Тут пришла мачеха Володи и заявляет: вы нас компрометируете, вы приезжаете, узнаёте тут про Володю. – Я говорю: ну и что?
Что в этом особенного? – Мы этого не хотим. Если вы так будете себя вести, мы его упрячем так далеко, что вы его никогда не найдёте. – Я спрашиваю: а где он сейчас? – Я не знаю. Вот он находился в больнице, где вы были в первый раз. – Я говорю: ладно, я больше к вам не приду.
Володя Кутновский (второй слева). Рисунок по памяти
И пошёл опять в эту больницу, где он был раньше. А мне сообщают: его у нас нет. – Я спрашиваю: а где он? – Они отвечают: нам не велели говорить. – Я объясняю: вы знаете, я здесь ненадолго, приехал всего на несколько часов, я его повидаю и уеду. (Тогда они сказали, что Володю перевели в другую больницу, и дали адрес.)
Я разыскал эту больницу и услышал то же самое: его у нас нет, его перевели от нас куда-то за город, мы точно не знаем. – Я опять стал просить, что я ненадолго, что я только его повидаю, что это мой школьный товарищ, что когда он учился в Москве, мы дружили, он мне много помогал. И в память хорошего отношения ко мне я хочу его навестить, может быть, ему будет приятно, что о нём помнят. – Они говорят: ладно, только никому не говорите. (И рассказали, как доехать и найти эту больницу за городом.)
Я примерно полдня добирался до этой больницы. Наконец увидел эти одноэтажные домики за забором. Пришёл туда. И там тоже сначала говорили – его у нас нет. (Но потом как-то сжалились надо мной: ладно, идите в ту комнату, они там кушают.)
Я зашёл в барак, в огромную комнату с кроватями. Лето, тепло, больные одеты в легкую одежду. И я сразу увидел Володю. Он сидел на кровати в полосатой пижаме, пальцы и ногти у него были совершенно коричневые от табака. Он нисколько не удивился, что я пришёл. Мы посидели сначала в комнате, потом вышли во двор, который был огорожен высоченным забором. Я только смотрел на него, но уже ничего не мог сказать. Просто стояли так и смотрели друг на друга.
Потом какая-то женщина приехала к сыну с сумками. Подозвала его: сыночек, подойди ко мне, вот колбаски я тебе купила на свою пенсию. (И вытащила ему целый круг копчёной колбасы.) Он взял её, посмотрел, потом развернулся и пульнул её за забор куда-то в поле. И говорит: колбаса отравлена.
Я понял, что это больница для хроников, что тут люди надолго, а может быть, и навсегда. Они тут живут, а не просто находятся какое-то время. Так я с невыразимой грустью расстался с Володей. Потом поехал в Омск. Потом в Москву. Володя больше не появлялся, и я его никогда уже не видел.