Ночной фотограф. *** (Юрий Дихтяр, 2012)

Он худой, грязный и вонючий. Сидит на разваливающемся диване, застеленном старым одеялом с выпирающими из дыр клочками серой ваты. Его ломает, и пот льётся ручьём, руки, лежащие на коленях, трясутся мелкой дрожью. У него давно нет имени. Все зовут его Шнурок. Все – это десяток таких же удолбаных торчков и дилер. Больше никто не подозревает о его существовании и никого не интересует, жив он или нет.

– Ты думаешь, кому-то есть до тебя дело? – кричу я ему. – Всё, я ухожу.

– Не гони, ты же понимаешь, мне палево ни к чему, стрёмно же. Просто дай мне дозу. Я отдам бабло, клянусь, завтра же. Дай!!! Дай или я сдохну прямо сейчас. – Слова тянутся, вязкие, словно плёнку с записью придерживают пальцем.

Я молчу. Минута, две. Кажется, он уснул, в глазах попытка думать, но думать он может только об одном.

– Лады, давай, я согласен. Но смотри, если я спалюсь, тебя найдут и…

– Знаю, знаю, не ссы, всё будет нормально. – Я достаю из кармана пакетик и бросаю на одеяло. Он хватает его, в глазах сразу появляется интерес и жажда жизни. – Только подожди, мне нужно минут семь, чтобы установить освещение. Потерпишь?

– Без базара. Я пока аптеку приготовлю. – Он достаёт из под матраса свёрнутое вафельное полотенце, серое, в жирных пятнах. Разворачивает, в нём пара одноразовых шприцов, кубики сухого спирта, вата, жгут – набор юного наркомана. – А куда фотки-то пойдут?

– Не знаю ещё. Пристрою.

Всё готово, мебели в комнате – диван, тумбочка, табурет и раскладушка, заваленная одеждой, так что с освещением проблем не будет. Пары галогенок и рефлектора вполне достаточно. Я проверяю экспонометр.

– Всё, поехали, только так, представь, что меня здесь нет, делай всё как обычно. В камеру не смотри, если я даже в рожу буду тыкать объективом. Понял?

– Да понял, понял, – он оживился, даже руки дрожать перестали.

Сухой спирт весело заплясал голубым огоньком, облизывая ложку с ширкой. Я щёлкаю не переставая. Глаза, руки в синяках от инъекций, грязь под ногтями, шприц, заползающий под кожу в поисках вен, так уставшие от постоянного насилования, что скрылись из виду. Затем приход, блаженство во взгляде, покой и умиротворение, тело, завалившееся боком на диван, струйка слюны, стекающая на грязную майку, комната с наполовину содранными обоями и мокрым пятном прямо посредине потолка, таракан на немытой тарелке. Всё делает цельный образ. На всё – меньше получаса. Я собираю аппаратуру и тихо выхожу. Мы уже друг другу не интересны. Мне точно до него нет никакого дела, даже если он уже никогда не вернётся из своего полёта.

Ненавижу наркоманов, хотя типажи очень яркие.

Выйдя на улицу, я отогнал от машины троих цыганят, заинтересованно заглядывающих в салон. Гетто. Грязь, покосившиеся халупы дореволюционной эпохи с облезшей штукатуркой и никогда не мытыми окнами. И это практически в центре двухмиллионного города. Многие и не подозревают о таких районах, откуда им знать, это не их территория, они ходят по хорошо освещенным улицам, живут в новых многоэтажных домах с детскими площадками, клумбами и супермаркетами. Оставайтесь там, вам здесь не место, здесь метили не вы.

Проехав пару кварталов, я попадаю в цивилизацию и вздыхаю облегчённо, словно проснулся после тяжёлого потного сна.

Телефон кричит мне «дынь-дынь, возьми трубку». Идиотский рингтон, но сменить лень да и бесполезно, так как любой рингтон идиотский, поставь ты песню, паровозный гудок или капание воды, он всё равно будет раздражать окружающих, и все будут пытаться незаметно посмотреть, у кого это так по-дурацки звонит телефон.

– Привет, у меня хорошие новости. Есть работёнка для журнала «Вокс». Представляешь?!!!

Звонит мой агент Кирилл. Агентом я называю его потому, что эта хитрая задница подкидывает мне работу с приятной регулярностью. У него связи везде, что касается шоу-бизнеса. Он всегда знает последние сплетни, а главное, в курсе всего, какие предстоят мероприятия, и держит руку на пульсе. Презентации, вечеринки бомонда, гастроли, новые звёздные проекты – Кирилл знает обо всём и срывает на этом копейку. Как именно, не скажу, хоть пытайте. Потому, что не знаю. Хотя, например, в моём случае, я плачу ему за каждую подогнанную мне работу десять процентов от заработка, но это была моя идея. Он даже отказывался сначала. Ну, да бог с ним, его работа – это его работа. Кто на что учился.

– Что ты сказал? – переспрашиваю я. – Для «Вокса»? Ты поплатишься за такие шутки!!

– Клянусь. Они делают заказной репортаж у нас в городе, и они хотят поработать с местными профессионалами. Ну, я и посоветовал им нашу знаменитость, показал им твой сайт и они сразу согласились.

– Круто! Приезжай сегодня на ужин, обсудим.

– Прости, старик, ты же знаешь – у меня расписание на три месяца вперёд. Хочешь, я внесу туда ужин с тобой? Давай на весну. На конец мая, – он ржёт в трубку. – Я тебе скину номер телефона их корреспондента, он завтра прилетает, останавливается в «Киевской». Зовут Михаил, я его пару раз встречал в тусовках, неплохой парень, вы сработаетесь. Всё обсудите: насчёт бабла, авторских прав и прочее. Это твой шанс, братан. Дерзай.

– Я тебя люблю, – говорю я. – Но если это шутка, ты будешь гореть в аду.

– Всё, меня фрицы ждут, до встречи. Ленке привет.

– Передам. Пока.

Чтобы переварить эту новость, мне пришлось остановить машину. Кутаясь в воротник курки, я добрёл до киоска и заказал себе кофе. Обожаю дешёвый растворимый кофе из стиков, залитый кипятком в пластиковом стаканчике. В нём есть что-то декадентское. Он действительно вкуснее и ароматнее всяких эспрессо, лаваццо, капучино, американо. Наверное, потому, что пьёшь его не в уютном кафе, а на улице, примостившись на пеньке или парапете под ветром, дождём или снегом. Он вместе с тобой переносит непогоду, вы становитесь близкими друг другу, как два одиноких попутчика.

Работа с «Вокс» давала мне множество бонусов. Во-первых, они платят не то, что эти бульварные газетёнки. Это действительно богатое международное издание, прожектор гламура и богатого образа жизни, и они не жалеют денег на поддержание имиджа. Во-вторых, засветившись там, я сразу поднимаю свой статус на несколько ступенек. И, в-третьих, возможность дальнейшего сотрудничества – довольно радужная перспектива.

Только неясно одно, почему я? Гламур – не мой формат, не то что не мой, а даже совсем наоборот. Полная противоположность. Мой формат – фекалии жизни, территория ночи, грязи, смерти, боли, уродства и абсурда. Странно, тем более, если они видели мои работы на сайте. Ну, ломать голову – не моё любимое занятие. Я допил кофе, долго искал урну, чтобы выбросить стаканчик, и в итоге швырнул его на тротуар. Чисто не там, где не сорят, а там, где стоят урны.

Отпраздновать это событие я отправился к Ленке. Ленка – моя младшая сестра. Когда мне исполнилось двадцать лет, а ей тринадцать, умерла наша мама. Врачи так и не определились с диагнозом, а в итоге – с заключением. Сказали, в организм поступает желчь, но вот почему, никто так и не смог определить. Остались мы с Ленкой одни. Отец бросил нас, сбежал с одним чемоданом и исчез из нашей жизни. Мать тянула, как могла, а теперь мы совсем стали сиротами. Я перевёлся на заочный. Опеку оформили быстро и без головной боли. Вообще, Ленка – единственный любимый мною человек. То светлое, что ещё осталось в моей мрачной жизни.

Лифт не работает, подниматься мне всего лишь на шестой этаж, и я пошёл пешком, читая граффити на стенах.

Когда мы покупали Ленке квартиру, дом был новый, светлый, с окрашенными бирюзовой краской панелями. За три года он превратился настоящий свинарник. Окурки, газеты, пустые бутылки в пролётах, подсыхающие лужицы мочи, вонь. На стенах не осталось живого места. Безграмотные стишки, маты, рэперские иероглифы, похабные картинки. И я знаю, чьих рук это дело. Это отпрыски лимиты, наехавшей в город в 80-е в поисках светлого будущего. Если родители ещё хранили крупицы домостроя, то у их детей вырваны все корни, это не их город, гены тянут их обратно к навозу, грязи по колено, самогону, пьяным дракам возле колхозного клуба. И они подсознательно пытаются превратить город в помойку, из которой с таким трудом вырвались родители. Эх, если бы мне попался хотя бы один художник! Но, как ни странно, при таком изобилии художеств ни разу не попадались сами авторы. Это не моя территория.

Дверь открыл Игорь – Ленкин парень. Они собирались пожениться уже второй год, но, то денег нет, то времени, и так и жили во грехе, не венчанные, не расписанные. Игорь мне нравился, он работал каким-то там менеджером в филиале фирмы, торгующей оргтехникой, и учился на заочном.

Зарабатывал он нормально, я ни разу не слышал от него матов, даже в анекдотах, и Ленка его любила безумно. Он мне нравился тем, что Ленка с ним действительно счастлива. Добряк – здоровяк с мощной мускулатурой и мягким характером.

– Привет, зятёк. Как поживаете? Ленка дома?

– Нет её, в институт поехала. Заходи. Пиво будешь? Да ладно, ладно, шучу. Трезвенник ты наш. Да и пива нет. Чай будешь?

– Давай, зелёного.

Я стал выставлять на стол гостинцы.

– Ничего себе!! Что за праздник?

– Включай чайник, сейчас хвастаться буду.

Игорь интересный собеседник, но после чашки чая, согревшись телом и оттаяв душой, мой уставший организм твёрдо требовал погружения в сон.

– Игорь, я тут немного подустал, можно я у вас пару часиков покемарю? Я тут, на тахте, с краюшку.

– Да спи, конечно, мне всё равно скоро на работу.

Я вырубился моментально, давно я не засыпал так уютно, как в детстве, когда слышишь, что мама возится на кухне, и подушка пахнет домом. Уже проваливаясь в лапы Морфея, я почувствовал, что меня укрывают пледом.

Разбудил меня Кизим. Спросил, еду ли я на день рождения к Борману. Чёрт, я совсем забыл!!! Смотрю на часы – поспал я всего два часа. Ленки и Игоря нет. Делаю себе чай с бутербродом, запихиваюсь бананом, и еду в ближайшую лавку сувениров. Выбираю самый дорогой кальян. Борман их коллекционирует – штук сорок по всей квартире, хорошо – площадь позволяет. В супермаркете цепляю бутылку Хеннеси. Подарок готов. В гробу я видел такие днюхи, на которые уходит весь месячный заработок.

Борман – великовозрастный сынок местного олигарха. Папаша его поднялся в 90-е на бандитской волне. Крышевал рынки, фирмы, заводы. Бригада бойцов работала денно и нощно. Но в свете последующих перемен Борман – старший быстренько развёлся и, так же быстренько женился на дочери высокого чиновника из столицы, то ли министра, то ли прокурора, не суть важно. Открыл десяток контор, скупил сладкие участки в городе за копейки, развалил пару заводов, и жизнь наладилась. Но бандита хоть во фрак одень, он бандитом и останется. Половину «армии» оставил при себе – отпетых головорезов. Одел их в стильные костюмы и галстуки вместо «Адидасов» и «Пум», и назвал личной охраной, в дополнение к прямым обязанностям решавшая еще и проблемы несговорчивых конкурентов. Местечковый Аль Капоне.

Сын его от первого брака, то есть Борман-младший, отцовской хваткой не отличался, и батя просто посадил его на ежемесячное пособие в размере бюджета небольшой фирмы, купил ему четырёхкомнатные хоромы в элитном районе и новый Порше, при условии, что сынок никогда не появится в его офисе. Младший пошёл во все тяжкие – кокс, девки, бухло, странные приятели. Я знаю его ещё по молодёжной тусовке. С тех пор общаемся редко, но регулярно. Пропустить его день рождения себе дороже, так как он обидчив и злопамятен, а учитывая нынешнее состояние его сознания, ещё и опасен.

Дверь открыла прекрасная нимфа в полупрозрачном халатике и чулках.

Нимфа уже глубоко навеселе, из комнат слышатся музыка, смех и мат, из чего я понял, что праздник в самом разгаре.

Моё появление встречают воплями и свистом.

– Какие люди!!! Где вас носило, офицер??? – именинник бросается обниматься и дышать на меня перегаром. – Заходи, знакомься, кого не знаешь. Я знакомить не буду, потому что половину людей сам вижу впервые.

Из толпы человек сорок я знаю практически всех, кого близко, кого заочно, тёлки всё те же, скукота и бесперспективность. Киваю, пожимаю руки, хлопаю по плечу, целую в щёчку, машу рукой.

Нимфа тащит меня танцевать, Кизим тащит меня на кухню, именинник пытается влить в меня виски, хотя знает, что я не пью. От грохота колонок вибрирует посуда, я соглашаюсь с Кизимом, что на кухне будет уютнее. Кухня у Бормана больше, чем моя квартира. На диване целуется парочка, целуется страстно, не смущаясь посторонних. Тип в голубой сорочке и галстуке, типичный яппи, ровняет кредиткой дорожки на стеклянной разделочной доске. Мы садимся с Кизимом и Борманом за барную стойку.

– Есть вопрос. – Борман наливает виски себе и Кизиму, мне – сок, подтягивает тарелку с закусками, – вот скажи, ты мне друг?

– А ты меня уважаешь? – пьяным голосом спрашиваю я.

– Нет, я серьёзно. Знаешь, сколько народа здесь бывает? И почему-то все уроды. Посмотри, из всех здесь присутствующих только два человека нормальные – ты и Кизим.

– А ты?

– Я? Не смешите, я хуже этих всех козлов, вместе взятых. Я их козломатка. Вот, вроде, люди нормальные каждый по отдельности, а как соберутся здесь – сволочи и дегенераты.

– Брось ты чушь нести, – говорит Кизим. – Люди развлекаются, веселятся, снимают стресс, избавляются от комплексов. Ты – их доктор Айболит Фрейдович.

– Ну почему вы себя ведёте нормально, а эти вот, – он показывает на целующуюся парочку на диване, – ведут себя как в борделе. Я их даже не знаю, даже понятия не имею, откуда они тут взялись. Эй, молодёжь, вы кто?

Он подходит к ним и трясёт парня за плечо. Тот отрывается от девушки, с недовольным видом оглядывается на Бормана и сразу же получает кулаком в нос. Бормана сорвало. Мы вскакиваем, хватаем именинника за руки. Яппи невозмутимо колдует над дорожками. Тёлка кричит, поправляет юбку и пытается пробраться к выходу. Борман вырывается, но мы держим его крепко, и он машет ногой, стараясь достать до перепуганной девушки. Он орёт матом, брызжет слюной.

– Пошла вон, шалава!!! Мразь!! Я тебя сюда звал?!

Парень с разбитым носом ловит струю крови в ладошку и тоже сматывается из кухни.

– Борман!! Спокойно!! Всё, все ушли, остались только свои.

– Отпустите меня, я спокоен.

– Уверен?

– Абсолютно.

Мы осторожно отпускаем руки. Борман подходит к парню, колдующему над кокаином, выуживает из заднего кармана брюк зелёную сотку, скручивает её в трубочку и тянет по дорожке в каждую ноздрю.

– Я спокоен, – говорит он, передавая купюру колдуну, – пойдёмте развлекаться.

Когда мы возвращаемся в комнату, обнаруживаем там полный беспредел. Нимфа в одних чулках пляшет на столе, прямо посреди салатов и бокалов. Барышня с поплывшим макияжем держит за галстук, как за поводок, стоящего на четвереньках респектабельного толстячка, самозабвенно лающего на нимфу. Кто-то уснул под окном, кто-то взрывает косяк, кто-то хлещет из горла виски. Абстрагированная парочка кружится в медленном танце, не замечая хаоса и отсутствия музыки.

– Сколько вы уже тут гуляете? – спрашиваю Бормана.

– Я не знаю, народ не переводится. Дня четыре, наверное. Я спать иду – народ ещё тусуется, просыпаюсь – народ похмеляется. И так весь день – кто-то приходит, кто-то уходит, кто-то за бухлом и бацилой бегает. Карусель.

– Тебе не надоело? Я бы с ума сошёл.

– Да не, нормально. Жизнь нам дана одна и прожить её нужно так, чтобы не было обидно, что ты её просто просрал, сидя в одиночестве возле телевизора, во! С классиками не поспоришь.

– Борман, – кричит кто-то из толпы, – у тебя фотоаппарат есть?

– У меня фотограф есть!! Дружище, где твой фотоаппарат? Народ хочет запечатлеться на память.

– Да легко, – я отыскиваю «Лейку» под кучей курток и пальто.

Голые ягодицы на фоне салатов, лающий тип на поводке, сигаретный дым, целующиеся парочки, окурки в суши, перевёрнутый бокал, задумчивый курильщик, Кизим в обнимку с пятью полуголыми девчонками. Пьющие из горлышка, спящие на полу, даже совокупляющиеся в дальней комнате, яппи со стодолларовой купюрой в носу, дорожки кокса. Я вошёл в раж. Я поймал образ.

Корреспондент журнала «Вокс» с завидным аппетитом наслаждается украинским борщом, картошкой со шкварками, котлетой по-киевски, варениками. И постоянно говорит, умолкая только чтобы выпить водки или закинуть в рот очередной кусок.

– Командировки – моя слабость. Новые места, новые впечатления, новые блюда, наконец, – машет наколотым на вилку вареником. – Да и чего лукавить, новые женщины. Если время позволяет.

Я даже удивился, когда он сказал о женщинах. Думал, что он педик.

Открытый взгляд, мелированные волосы, модная стрижка, серьга, часы Tissot, золотой массивный перстень с монограммой, холёные ногти, свитер с альпийским узором. Респектабельность и гламур. Ходячий журнал «Вокс».

– Мадонна прислала мне открытку к рождеству. Такую трогательную, с ангелочками. Она очень приятная женщина, я у неё интервью брал, – ещё одна рюмка водки. Есть и говорить одновременно могут только таланты.

Я уныло ковыряю салатик.

– У тебя очень креативные работы. Очень. Это как раз то, что нам сейчас нужно. Я им так и сказал – этот репортаж я буду делать только с этим парнем! Наши слащавые фотографы не смогут передать атмосферу. А он, то есть, ты, сможет! Такой коктейль отталкивающего и притягательного. Это, прости, взгляд маньяка. Без обид, это комплимент.

– Что я должен буду снимать?

– Не спеши. Переваривание пищи не способствует перевариванию мыслей. Что у вас принято на десерт?

Боже, он съел в один присест мою недельную норму. Мне этот парень определённо нравится.

– Кисель из сухофруктов.

– Кисель? Ты шутишь? Ха, ну конечно шутишь! Хорошо, наверное, остановлюсь на кофе. Официант! Два эспрессо. Ты с сахаром? – спрашивает меня. – Два эспрессо без сахара через пятнадцать минут.

Он встаёт, двигает плечами, разминаясь.

– Покурим?

Мы выходим в курилку, усаживаемся на диванчик. Михаил угощает меня длинной тонкой сигарой и даёт подкурить от позолоченной Зиппо. Сигара пахнет ванилью и корицей.

– Итак, коллега, нам придётся снимать бал вампиров, – он сказал это так буднично, как будто мы будем снимать девчонок на окружной. – Тёмная история с этими вампирами. Репортаж заказной, журналу отвалили немало зелени. Решили даже весь номер журнала делать под вампирскую тематику. В вашем городе существует что-то вроде секты или ордена. Или скорее фан-клуба вампиров. Не слышал?

– От тебя первый раз.

– Не удивительно. Они закрыты, засекречены, на этом и строится их бизнес. Попасть к ним на вечеринку нереально, если ты не адепт. Но за небольшое пожертвование, например, тысяч пять баксов, для тебя сделают исключение. Улавливаешь мысль? Раз в месяц они собирают человек двадцать таких счастливчиков и устраивают для них шоу. Мистика, лёгкие наркотики, психологическая обработка, вживление в атмосферу, и под конец – свальный грех. Конечно, это всё только один раз, только для вас, эксклюзивно и прочая пурга. Итак, что мы имеем в итоге? Сто штук зелёных, минус расходы на пиво, чипсы и девочек. Никаких налогов и пенсионных фондов. Не слабо, да? К ним запись на год вперёд. Репортаж в «Воксе» сразу поднимет размер пожертвований раза в два, плюс регион лохов расширится.

Значит, мы должны им сделать такой пиар, чтобы богатенькие экстремалы, скучающие кошельки, сразу же захотели попасть в лапы графа Дракулы. Мы должны максимально заинтриговать, напугать, но в то же время заманить, приворожить, понимаешь? Это как посмотреть на дохлую кошку. Знаешь, что это мерзко, но всё равно посмотришь.

Завтра нас заберут от гостиницы и отвезут на место. В шесть вечера.

Мы выпили кофе и вышли из кафе. Дождь лил как из ведра, хорошо, что моя машина стоит недалеко.

Осень никак не хочет уступать зиме. Ночные заморозки переходят в дневную слякоть.

– Какие планы на сегодня? – спросил Михаил.

– Даже не знаю, наверное, прокачусь по ночному городу, может, что интересное попадётся. Ночью вылезает на улицы вся мразь. Её и днём хватает, но она растворяется в толпе, а ночью – как на ладони.

– Слушай, а можно с тобой? Интересно посмотреть на работу мастера.

С одной стороны, не охота возиться с этим Гаргантюа, с другой – не так скучно будет.

– Ну, давай, только отоспаться надо. Сейчас двенадцать, давай я заеду за тобой в одиннадцать вечера.

– Замётано. Подбросишь?

Я отвожу Михаила к «Киевской», смотрю, как он под ливнем бежит к гостинице, прыгая через лужи. Странный он. Совсем не похож на корреспондента, слишком простая речь. Знаю я этих гламурных журналистиков, они так и сыпят витиеватыми заморскими словечками, брендами, именами. А этот – открыточка от Мадонны.

Я заезжаю в супермаркет, затариваюсь и еду домой. Нужно ещё поработать над фотографиями наркомана.

Мой хлеб – фотография изнанки жизни. Бомжи, алкаши, наркоманы, отморозки, гопота, трупы, аварии, пожары, грязь – всё это моя территория. У меня есть сайт, где я выкладываю всё, что снимаю. Его посещают маньяки, извращенцы и социальные работники. Покупатель есть на любой товар, и на мои работы тоже. Люди со всего мира платят мне за негатив. Я всегда в нужном месте в нужное время. У меня информаторы в милиции, в пожарной службе, в скорой помощи, у меня свободный вход в морги и больницы. Конечно, не бесплатно. Но это себя окупает. Местные издания всегда рады мне, потому, что их журналисты приезжают на место события, когда всё уже убрано, покойники увезены и кровь посыпана песком. Мобильность – мой главный конёк.

Дома как всегда беспорядок. Гора немытой посуды, незастланная постель, хаос и бардак. Даже не пытаюсь это исправить. Бесполезно. Готовлю омлет, отвариваю сосиски, быстро перекусываю и сажусь за компьютер. Нужно ещё успеть пару часов поспать.

К вечеру дождь закончился, тучи разлетелись по своим делам, морозец подсушил асфальт, и полная луна висит над городом как прожектор. Михаил ожидает меня у входа в гостиницу. Он в спортивной куртке с капюшоном, джинсах и кроссовках. На голове вязаная шапочка. Я ставлю диск «Стрэй Кэтс» и мы едем по пустеющим улицам. Через час – полтора город вымрет. Но я знаю места, которые нас интересуют. Это скопища ночных киосков и кафе возле выходов из метро или крупных перекрёстков. Туда сползаются остатки городской жизни, отфильтрованной ночью. Туда идут гонцы за водкой, сигаретами и закуской. Там ждут клиентов ночные бабочки. Там можно разжиться наркотой. Пороки страждущих да насытятся.

Мы разговариваем о музыке, так как все попытки поговорить о журнале зачахли на корню. Михаил съезжает с темы корректно и грамотно. Ну, что ж, зато он оказался заядлым меломаном, как и я. Меломаны вымирают как вид. Потому что вымирает музыка. Никто не будет собирать, коллекционировать, а тем более изучать творчество однодневок. Сейчас даже музыка стала фаст-фудом – не насладиться, а перекусить на ходу. Мы говорим о Френке Заппа, о Криденсе, о луизианском блюзе. Я ещё больше стал уважать этого парня.

Останавливаемся возле злачных мест и просто стоим в ожидании чего-нибудь интересного. Людей мало – одиночки подходят к киоскам, покупают сигареты или пиво и уходят в темноту. Меняем дислокацию – там тоже спокойно. Делаю несколько снимков пьяной парочки. Полнолуние даёт хорошую подсветку для ночной съёмки. Едем дальше, останавливаемся возле выхода метро, выходим размять ноги. Рядом четыре киоска и забегаловка. Обычный строительный вагончик, оборудованный под кафе. Покурив, садимся обратно в машину, и тут из вагончика с криком вываливается пьяная толпа. Трое мужиков вытаскивают четвёртого и начинают его избивать ногами прямо возле входа. Бьют жестоко, стараясь попасть в лицо.

Хватаю фотоаппарат, опускаю стекло и щёлкаю кадр за кадром. Бьющие хохочут, не переставая бить скрутившегося калачиком парня. Михаил недоуменно смотрит то на меня, то на сцену возле кафе. Внезапно один из бьющих разворачивается и уверенным шагом идёт к нам. В руке, непонятно откуда взявшаяся, то ли палка, то ли кусок трубы.

– Сука! Я сейчас кому-то пофотографирую!!! – кричит он и ускоряет шаг. Я включаю зажигание, прикидывая, успею ли сорваться с места, пока он не дошёл, но в это время корреспондент открывает дверцу, выскакивает наружу и бежит навстречу гопнику. Мгновение и тип с трубой лежит на подмёрзшем асфальте и не шевелится, а Миша мчится к оставшимся двоим, которые замерли в недоумении, и стоят, не зная, лезть ли в драку или бежать.

– Крутой, да?!!! Ну иди сюда! – оживает один и становится в стойку. Пока я достал из под сиденья биту, пока выбрался из машины, с теми двоими тоже покончено. Один стоит на коленях, закрыв лицо руками и громко подвывает. Второй просто лежит в позе эмбриона и не подаёт признаков жизни.

– Ты его что, убил? Ты их всех убил? – спрашиваю я.

– Да нет, поспит немного и всё пройдёт. Йо-хохо! – оглашает он местность победным воплем. – Давай, фотографируй и поехали, пока менты не подъехали.

Я бегу за «Лейкой». Избитый парень с перепуганным взглядом. Кровоподтёк на пол-лица, окровавленный рот, разорванная куртка. Воющий хулиган, двое «трупов», лицо бармена, выглядывающее из вагончика, тусклые огни киосков, полная луна над городом. Образ, главное – поймать атмосферу.

Мы едем ко мне, на сегодня хватит.

– У меня пояс по джиу-джитсу, – оправдывается он. – И ещё я кандидат в мастера по боксу. В молодости занимался. Давно не дрался. Так руки зачесались, что невмоготу. А чего они втроём на одного?

– Давно не дрался? Ты это дракой называешь? Это просто казнь. Благослови тебя Чак Норрис, здорово ты их уделал. Научишь? Ты – человек-загадка. У тебя ещё много тузов в рукаве?

– Есть ещё туз. Я делаю изумительный салат, только нужны ингредиенты. И водка. Есть по пути ночной магазин?

– Процесс поглощения пищи начинается с глаз. Еда должна быть красивой.

Салат у нас не получился – мы забыли купить майонез. Михаил ловко орудует ножом, режет овощи, ветчину, сыр, всё это раскладывает на блюде феерическими волнами, горками, веерами, высыпает сверху морской коктейль и украшает зеленью. Вся посуда свалена в раковине. Я бросился её мыть, но был остановлен мудрой фразой – ночь нам подарена не для плескания в мойке. Два часа ночи, всё готово – со стола убран хлам, постелена салфетка, на неё водружено блюдо с нарезкой. Из морозильника достаётся запотевшая бутылка водки.

– А ты что, совсем не употребляешь? – Михаил наливает себе водку.

– Абсолютно.

– А как же ты стресс снимаешь?

– А я его не надеваю, – шучу я. – У меня вся жизнь стресс. А бороться с жизнью не хочется.

– Ну, молодец. За трезвенников, язвенников и прочих закодированных граждан. – Михаил чокается с бутылкой. – И правильно, что не пьёшь. От этой гадости одни неприятности. Как-то куролесили мы по городу с французами. Разошлись под утро. Я отвёз их на такси в отель, а сам решил пройтись пешком. Мне ходу минут пятнадцать до дома. Иду, значит, пополам, ножки заплетаются, ручки расплетаются, голова уже спит. Автопилот включен. А уже светает, красиво так, улицы пустые, только дворники на горизонте портят пейзаж. И тут на ухо мне кто-то: «Молодой человек!!!». Я с перепуга чуть не грохнулся. Разбудили. Открываю глаза – рядом со мной медленно так едет милицейский «бобик», а из окна рожа в фуражке ко мне обращается. «Ну, говорю, я – молодой. Что нужно?» А он вежливо так, мол, подскажите, который час. Я навожу резкость на часы, говорю – пять часов. А он – а чего, говорит, утра или вечера? Я и думаю – какого бы это я в пять утра по городу шлялся? Вечера, говорю. Ну, тогда поехали с нами, меня под белы ручки и в машину. Пришлось, конечно, им зачитать их права, отпустили. Но сам факт!!!

У меня чувство, будто знаком с Михаилом давно, что мы дружим с детства. Прекрасное чувство юмора, неутомимость, оптимизм делают его обаятельным и своим в доску.

Люди меня утомляют своей болтливостью. Грузят проблемами, доверительно шепчут чужие секреты, несут чушь беспросветную, сплетничают, умничают. Сплошное пустозвонство. Это утомляет и вводит меня в состояние смертной скуки. Мне намного интереснее наедине с собой. Для себя я – лучший собеседник.

Только два типа говорящих людей мне интересны – у которых могу получить информацию, и которые могут заменить музыку как фон, не требуя постоянного внимания. Те, кто говорят не для того, чтобы их слушали, а ради самого процесса. Михаил – яркий представитель второго типа говорунов.

– Что ты думаешь об этих вампирах? – спрашиваю я.

– Хм, это, скорее всего, кружок извращенцев. Кто-то отдыхает, расписывая пулю, кто-то ходит в сауну, кто-то ездит на велосипеде. Я даже знаю людей, посещающих концерты камерной музыки! Представляешь? Некоторые переодеваются хоббитами и бегают по лесу с деревянными мечами. Почему бы кучке единомышленников не нарядиться вурдалаками и не устроить пирушку с распитием томатного сока и пачканьем друг друга кетчупом? Мир полон странных людей.

– Это точно, – говорю я, – цирк уехал без клоунов. Я и сам знаю массу людей со странными вывихами. Хотя, если подумать, всё что мы делаем, к чему стремимся – игры детей дошкольного возраста. Есть игрушка, неважно, что это – деньги, власть, женщина. Что угодно. Взрослая игрушка. И ты пытаешься её получить любой ценой. Хотя ты жил без неё и мог бы спокойно жить и дальше. Но нет, эти дети капризны и избалованы. И поехало – чем выше цена этой игрушки, тем больше крови льётся. Большие, жадные, тупые дети. Занесло меня не туда, прости.

– Ну, почему? Хорошая тема. А ты в какие игрушки играешь?

– Не знаю даже. Наверное, меня хорошо воспитали. А ты?

Михаил задумался. Я вижу, что его зацепило, и задумался он скорее, чтобы найти ответ для себя, а не для меня. Он наливает себе рюмку, выпивает. Молча хрустит огурцом.

– Э! Ты заснул? – спрашиваю я.

– Да нет, напился я. Поеду – ка я в гостиницу. Который час? Ух, уже пять часов.

– Утра или вечера?

Уставшая улыбка в ответ.

– Как вызвать такси? Ты же помнишь, в шесть возле гостиницы?

Я проснулся от запаха кофе и звона посуды. Шарю ногами, безуспешно пытаясь найти тапки. В итоге, бреду босяком по холодному полу. Отопление включили, а подогреть забыли. В квартире свежий горный воздух, чуть ли не пар изо рта валит. На кухне Ленка моет посуду.

– Привет, сестрёнка. Оставь, я сам помою.

– Ага, помыл уже. Когда ты уже женишься? Ты любишь уют и порядок в доме?

– Не-а, – отвечаю. – Творческий беспорядок – моя стихия.

– И что же творческого в этой горе посуды?

– Ладно, не ворчи.

– Давай, топай в душ.

Стою под прохладными струями воды. Смываю с себя всю грязь вчерашнего дня. Чтобы испачкаться днем сегодняшним. Мне иногда бывает страшно из-за мысли, что однажды мне не удастся смыть с себя душевную грязь. Страшно, что могу стать одним из героев моих фотосессий, которые и марают меня день ото дня.

Сбриваю трехдневную щетину, растираюсь полотенцем, щедро обливаюсь одеколоном и выхожу на кухню, где меня ждёт крепкий кофе и тарелка ещё горячих оладей. Лена в комнате шумит пылесосом.

– Только на столе ничего не трогай, – кричу я.

Пью кофе. Обжигающий и терпкий. Умеет Ленка делать кофе. И оладьи. И посуду мыть. Некоторые в свои двадцать лет умеют только… эх, ладно. Люблю гордиться сестрой под чашечку кофе.

Наконец появляется Ленка, садится устало на табурет.

– Тебе срочно нужна женщина. Иначе твоя квартира превратится в ферму по выращиванию пенициллина. Повторю вопрос – когда ты женишься? В конце концов, могу я погулять на свадьбе брата?

– Не родилась…

– Знаю, знаю, не родилась ещё та принцесса – пародирует она меня. – Что ты новенького отснял?

– Да так, некогда даже на комп скинуть. Сегодня еду фотографировать вампиров.

– Кого?

– Вампиров. Вурдалаков.

– Понятно.

– Что тебе понятно?

– Вампиров, – повторяет она. – А завтра телепузиков. Мёртвых телепузиков в лужах йогурта, вытекающего из их перерезанных горл. Или горлов? Как правильно?

– Горлей.

– Точно.

– Я не шучу. – рассказываю ей о Воксе, о бале вампиров, о чудо – корреспонденте Чаке Норрисе, пожирающем всё на своём пути.

Время уже поджимает. Одеваюсь в парадно-выходное светлые брюки, белую водолазку и пиджак от самого Юдашкина, подаренный мне одной из прежних пассий.

Решаю ехать на метро. Не хочется оставлять машину на ночь неизвестно где. Лена по дороге к метро щебечет о предстоящей сессии, о том, что на Новый Год они хотят поехать в Испанию, что нужно покупать новый телевизор. Я просто слушаю её голос.

Возле гостиницы нас уже ждёт ярко-красный Додж, раритетный, сороковых годов, с никелированным оскалом и выпученными фарами-глазами. Он смотрится непривычно на фоне новых силуэтов автомобилей, выигрышно непривычно. Элегантный как рояль. Водитель в форменном кителе и фуражке открыл нам дверь, и мы тонем в кожаных сидениях. Внутри автомобиль тоже весь красный, даже руль оплетён кожей цвета малинового варенья. Кровь. Довольно эффектно. Тусклая подсветка салона создаёт впечатление, словно находишься в мастерской фотографа.

Водитель не менее колоритный. Бледное худое лицо. Впавшие щёки, тени под глазами, невозмутимое выражение лица.

Мы едем по городу, вижу, как прохожие оглядываются на эту кровавую реликвию. Едем молча. Худая спина шофера вынуждает нас молчать. Неловко разговаривать при этом вурдалаке.

Город закончился, и мы мчимся вдоль залитых лунным светом полей. Минут через десять мы въезжаем на просёлочную дорогу, пролетаем дачные участки с теплицами и огородами. Михаил сосредоточен и внешне спокоен. Возможно, обдумывает текст репортажа или вопросы для интервью. Я же чувствую себя неуверенно. Меня начинает охватывать какой-то неконтролируемый страх. Ладони становятся липкими, и лёгкой судорогой сводит икры.

Водитель вдруг оборачивается к нам, у него нет лица. Морщинистое рыло летучей мыши, с дырами ноздрей, огромной пастью, в которой обнажается ряд мелких острых зубов и два клыка, похожих на когти хищника. Он отпускает руль и перелезает к нам на заднее сидение, протягивая ко мне лапы, чёрные и когтистые. Он движется по паучьи, широко расставив локти и колени, рывками, какими-то фрагментами. Я видел такое в японских ужастиках. От ужаса не могу не то что закричать, а и вообще пошевелиться. Михаил поворачивается ко мне, как-то замедленно, протягивает ко мне руки с костлявыми пальцами. У него глаза без век с вертикальными кошачьими зрачками.

Пасти голодно-похотливые. За спинами бьются перепончатые крылья. Бэтмены, меня съедят бэтмены. Ничего не могу сделать, я парализован и обездвижен.

Стоп!!! Нужно что-то делать со своей фантазией. Но я действительно не могу контролировать накрывшую меня панику. Еле сдерживаю желание со всей силы ударить водителя в затылок, выпрыгнуть на ходу из автомобиля и бежать по светящемуся от лунных лучей лесу, пока не упаду от изнеможения.

Я вижу в зеркале заднего вида лицо водителя. Никаких эмоций. Истукан с серыми безжизненными губами. Михаил, кажется, задремал.

А мои мысли все сосредоточены на вампирах. Вот мы останавливаемся посреди леса. Шофер исчезает. На обочине стоят чёрные силуэты. У них непропорционально длинные руки, просторные плащи. Или крылья. Некоторые взмывают в воздух и парят над автомобилем.

Остальные медленно идут к нам. Я вываливаюсь из дверей и бегу по лесной дороге. Надо мной планирует огромная чёрная тень. Кошки-мышки. Летучая тварь то взмывает ввысь, то падает в пике, проносясь над головой, то отстанет, то обгонит. Наконец длинные жёсткие пальцы с когтями впиваются в шею и швыряют меня в грязь.

Когда же мы уже приедем? Я или сойду с ума, или убью водителя.

Наконец фары высветили кованые ворота, высокий кирпичный забор. Вокруг тонет в лунных лучах сосновый лес. Шофёр посигналил, и ворота раскрыли свою зловещую пасть, впуская нас в неизвестность. Перед нами предстал двухэтажный дом – чудовищное смешение стилей. Готические стрельчатые своды каким-то образом ужились с античными колоннами и романтическим балкончиком, на углах которого восседают клювоносые горгульи. Архитектор – большой оригинал.

Из дома выходит человек в длинном чёрном плаще с красным подбоем и в нелепом цилиндре на голове. Но не идёт нам на встречу, а остаётся ждать у входа. Водитель открывает дверь автомобиля, и мы выходим на свежий воздух. Я достаю из багажника сумку с фотооборудованием. Михаил как-то изменился. Он стал похож на легавую в предчувствии охоты. Вот она – журналистская хватка.

– Мне показалось, что нас везли на бойню. Я чуть со страху не обделался, – прошептал я.

Корреспондент кивнул головой.

– Они отрабатывают деньги. Антураж, достоверность происходящего.

– А кто сегодня будет из олигархов?

– Никого. Сегодняшнее представление только для нас. Для прессы. Ну что, пошли?

Мы двинулись к дому.

– Здравствуйте, как доехали? – приветствует нас стоящий у входа в дом «дракула».

– Ужасно, – говорю я.

– Я рад, что вы довольны.

У него такое же бледное лицо, как и у водителя. В лунном свете кожа прямо светилась серовато – белым оттенком.

– Проходите в дом. – Он открывает тяжёлую дверь и пропускает нас внутрь. С улицы попадаем в огромный зал. Тяжёлые шторы из алого бархата, витраж, изображающий чертей, издевающихся нам грешниками. Огромная люстра нависла над длинным массивным столом. Масса свечей, расставленных, где только можно. Я сразу стал присматриваться к ракурсам. Освещения достаточно, яркие цвета интерьера дадут объем и глубину. Должно получиться интересно.

– Меня зовут Роман, сейчас к вам выйдет Мастер. Присядьте пока, – он указывает на диван.

Я никак не могу оторвать взгляд от его лица. Нездоровый цвет кожи, синеватые губы, крючковатый нос. Типичный вурдалак, каких я насмотрелся в фильмах ужасов. Куда мы попали? А вдруг это и правда логово кровососов? Меня опять начал накрывать страх.

Роман ушёл, и мы садимся на диван. Я обвешиваюсь чехлами со сменными объективами, проверяю вспышку. Готов к труду и обороне. Делаю пару пробных снимков. Михаил возится с диктофоном.

– Тебе не страшно? – спрашиваю я.

– Есть немного. Молодцы они. Понимаешь, здесь должно быть страшно. За это и платят деньги.

– А почему они такие все бледные? Меня это пугает. Хочется отламывать ножки от стульев и забивать им в сердце. Инстинкт самосохранения подсказывает.

– Брось, это же грим.

– Серьёзно?

– Конечно. Они напудрены в три слоя.

К нам идёт Роман.

– Прошу, Мастер ждёт вас у себя.

Ведёт нас на второй этаж по изогнутой лестнице по краям зала. На стенах висят портреты таких же напудренных вурдалаков. Картины маслом, стилизация под старинную живопись.

Мастер сидит в резном старинном кресле за шикарным столом с гнутыми ножками и резьбой на торце столешницы. На Мастере рубашка с воротником жабо, замшевый сюртук. Волосы зачёсаны назад, обильно налакированные. Тот же мертвецкий цвет лица. Теперь я вижу, что это пудра. Кто-то играет и в такие игры. Взрослые люди, чего им не хватает в жизни? Что заставляет их заниматься подобным бредом? Из-за чего они надевают на себя эти дурацкие наряды, посыпают себя косметикой, и всё это с серьёзным видом? Взаправду. Почему бы ему сейчас не сидеть перед телевизором с банкой пива? Или учить сына выпиливать лобзиком? Или заниматься любовью с женой? Или любовницей. Неужели любовь хуже этого унылого карнавала?

– Хотите кофе? – спрашивает Мастер.

– А разве вампиры пьют кофе? – спрашиваю я.

– Молодой человек, ваш сарказм неуместен. Мы не вампиры. Мы их сподвижники.

– Вы верите в вампиров? – спрашивает Михаил.

– Вы смотрите новости? Слышали о чудовищном цунами, стёршем с лица земли город Порто-Вело в Испании? Дома уносило в океан, такие были волны.

– Нет, не слышал, а что? При чём здесь…?

– Как вам эта весть?

– Очень прискорбно. Люди, наверное, погибли. – Михаил потерял контроль над темой. – Но при чём здесь вампиры?

– А при том, что вы поверили в такую новость. Почему вы просто так поверили в это?

– Не знаю, а почему бы и нет?

– А потому что Порто-Вело находится не в Испании, а в Бразилии. Мало того, в тысячах километров от океана. Там определенно не может быть цунами.

– Ну и? Я не пойму к чему вы клоните?

– К тому, что если Вы легко поверили в одну чушь, то почему вы не можете поверить в другую. Что Вам мешает? Вы верите в Бога?

Я с любопытством наблюдал за этой дискуссией. В принципе, Мастер был прав.

– Наверное, да.

– Вы верите в то, что Иисус воскрес и вознёсся на небеса? Что он был зачат от святого духа? Что Бог слепил человека из глины, что он создал мир за шесть дней? Знаете, чем религия отличается от Порто-Вело? Порто-Вело хотя бы звучит правдоподобно.

– Хорошо, – Михаил выбит из колеи. – Но Вы не ответили на мой вопрос. Мы здесь для того, чтобы сделать свою работу. Для этого Вы, вместо того, чтобы разводить полемику, должны помочь нам разобраться во всём и преподнести в выгодном для репортажа свете. Скажите, Вы верите в вампиров? Просто ответьте на вопрос.

– Нет, – Мастер иронично улыбается. – Я не верю в вампиров. Слово «вера» уже подразумевает сомнение. Я не знаю точно, но мне очень хотелось бы, а вдруг это существует – давай, я буду верить в это. Так, на всякий случай, чтобы чего не вышло. Вот что значит вера. И поэтому, я смело могу сказать, что я не верю в вампиров. Я знаю, что они существуют. Я это точно знаю. Верой здесь и не пахнет.

– Что-то наша беседа слишком агрессивна, – говорит Михаил, – я, пожалуй, не откажусь от кофе.

– Хорошо, – Мастер выходит из-за стола, – у нас есть ещё часа два для общения. Адепты прибудут к десяти. Начало в полночь. Давайте пройдём в трапезную и продолжим там.

Мы проходим через зал. Эхо дублирует наши шаги. Я пытаюсь проникнуться атмосферой, увидеть то, что раскроет картинку, проявит нюансы и акценты. Отражение алых штор в паркете, разнокалиберные свечи, изгиб лестницы.

Трапезная представляет собой большую комнату с длинным столом и деревянными скамьями, старинный шкаф с посудой. Роман уже здесь, накрывает стол. На столе – блюдо с жареным мясом, овощами и зеленью. Бутыль вина, медные чаши. Тарелок, вилок и ножей нет. Наверное, у вампиров принято есть руками.

– Здесь у вас курят? – спрашиваю я.

Роман уже ставит передо мной пепельницу в форме черепа.

– Итак, угощайтесь, – Мастер жестом предлагает нам присесть.

Минут пять мы молча едим. Мясо нежное, сочное, но почти не солёное и без специй. Компенсирую недостаток вкуса кинзой, петрушкой и мятой, обильно разложенными по краям блюда.

Михаил смакует красное вино. Вино цвета крови.

– Расскажите нам о вампирах, – просит корреспондент, вытирая руки льняной салфеткой и достаёт сигары. Предлагает Мастеру, тот отрицательно качает головой. Я не отказываюсь.

– Видите ли, я ничего не могу о них рассказать, потому что практически ничего не знаю. Так же, как и о людях. Я знаю, что они есть, я даже общался с ними. Возможно, они – иная раса, или иная форма жизни, или больные, если конечно, бессмертие можно назвать болезнью. Не знаю, но могу сказать, что ничего ужасного, мистического или сверхъестественного в них нет.

– А зачем вам это шоу? Что у вас – секта или кружок по интересам? В чём цель вашей организации?

– Понимаете, когда сталкиваешься с подобным, в тебе ломается что-то внутри. Рушится фундамент, на котором стоит твоё мировоззрение, понимаешь, что всё вокруг не так и нет ничего невозможного. Это произошло со мной. Хотя, я думаю, если к нам с официальным визитом прилетят инопланетяне, или даже спустится сам Мессия с карающим мечом, ничего не изменится. Люди так же будут веселиться, грустить, влюбляться, убивать и играть в шахматы. Ничего не изменится. И у цивилизации ничего не сломается до самой её гибели. Даже зная, что вечером будет конец света, утром все пойдут на работу.

Я же настолько впечатлился, что решил посвятить этому жизнь. Я могу себе это позволить.

– Но зачем? Вампиры – порождения зла. Вы поклоняетесь злу?

Мастер посмотрел на Михаила, как на последнего безнадёжного двоечника.

– Что мы знаем о зле? Для клевера самое большее зло – корова. Ужасное огромное чудовище с ненасытной пастью. Мы – зло вообще для всего живого на планете. Зло – категория чисто человеческая. Люди придумали зло, они же его и творят. И никакой Сатана, никакой Бог, никакой Творец не имеет к этому никакого отношения. Им просто наплевать.

Проблема человечества в том, что мы возомнили о себе слишком много. Венец природы, уникальные, неповторимые. И поэтому людей есть нельзя. А коров можно, и клевер можно. А людей нельзя. Потому что венец. Я боюсь отступить от темы и уйти в философию или, ещё хуже, политику. Давайте поближе к репортажу.

Я не люблю умников, тем более таких самодовольных. Особенно, когда на их лице толстый слой штукатурки и они похожи на покойников. Сумасшедших умников я вообще боюсь. Мастер нездоров. В двадцать первом веке, когда космические корабли бороздят, нести такую ахинею здоровый человек не должен. Другое дело, что таких нездоровых каждый второй, если не больше. Люди верят во всё, что им ни принесут на блюдечке. В Бога, в чёрта, в полтергейст, в Армагеддон, который будет через неделю, в гороскопы и гадания, в пользу пилюль для похудения и в карьеру на поприще сетевого маркетинга. Верят рекламе и предвыборной агитации. Дети, доверчивые и наивные дети. И вот сидит передо мной ещё один владелец таракана в голове и свято верит в вампиров.

– А расскажите о вашей встрече с вампиром, – просит Михаил.

– Наверное, я воздержусь от комментария. Это слишком личное. И не имеет отношения к репортажу.

– А вне репортажа? Нам же интересно. Мы никогда не общались с вампирами.

– Простите. Давайте пропустим этот вопрос.

– Ну что ж, в чём суть сегодняшнего мероприятия? Как это называется? Бал?

– Месса, хотя к религии никакого отношения не имеет. Просто месса. Слово красивое. Честно сказать, это вид досуга. Вечеринка единомышленников. Я не буду вам лгать – мы никому не поклоняемся, не носимся с идолами и иконами. Мы просто развлекаемся. Это весело, вы сами увидите. И прибыльно, – Мастер пригубил бокал с вином. В уголке рта осталась красная капелька. Слишком красная на бледном фоне лица.

– Скажите, – Михаил взял ещё кусочек мяса, – кто ваша крыша? Прошу прощения за прямоту.

Мастер иронично усмехнулся.

– Никто.

– Ну, хорошо, допустим, я поверил.

Вошёл Роман с подносом, на котором стоят кофейник и чашки.

– Вот и обещанный кофе, – сказал Мастер, – я прошу прощения, но скоро подъедет народ. Когда допьёте кофе, можете посмотреть нашу библиотеку. В ней собрана большая коллекция книг, посвящённых вампирам, фильмы, картины. Небольшой музей вампиризма. Роман вас проведёт. Можете пока пофотографировать, если нужно. Еще никого нет.

Мастер расшаркался и вышел. Роман тоже вышел, сказав, что будет в зале, но всегда к нашим услугам.

– Клоун напыщенный, – проворчал корреспондент, – и кофе у них дрянной.

– Я пойду пока поснимаю интерьер, присмотрюсь, – я взял Лейку и пошёл в зал.

Месса началась ровно в полночь. Часов в десять съехались участники. Представительные люди на дорогих автомобилях. Женщины в шубах, мужчины в длинных плащах. Приветствия, рукопожатия, похлопывания по плечу. На меня никто не обращал внимания. Михаил остался в трапезной и не выходил. Наверное, доедал мясо. Я сходил в библиотеку, но меня не впечатлило. Куча дешёвых книг – ужастиков, правда, нашлась пара полок из старинными фолиантами, но я даже побоялся их в руки взять.

Приехавшие адепты куда-то разошлись, так что зал опять опустел. К одиннадцати все ввалились в зал. Это было впечатляюще. Мужчины одеты в чёрные плащи, фраки, смокинги. На головах колпаки либо цилиндры. Женщины затянуты в корсеты. Длинные просторные юбки, шляпки, вуаль, веера. И все намазаны толстым слоем грима, придающего им вид покойников, восставших из гробов. У некоторых я даже заметил клыки во рту. Детский сад «Солнышко», праздник Хеллоуин.

Всего собралось человек двадцать, в театральных нарядах и макияже они напоминали манекенов. Они расхаживали по залу, держа в руках бокалы с вином, отливающим рубиновым цветом. Разговаривали тихо, спокойно, никакой лишней жестикуляции, лица застывшие, полное отсутствие внешнего проявления эмоций.

В одиннадцать внезапно заиграла музыка. Орган и ударные. Странное сочетание, но эффект впечатляющий. Низы давят на внутренности, верхи ввинчиваются в мозг, а тамтам отбивает шаманский ритм. Музыка странная, органист явно импровизирует. Представьте «Блэк Саббат», исполненный на органе. Блюз, написанный Бахом.

Присутствующие зажигают расставленные по всей комнате свечи, люстра гаснет. Комната наполняется тенями, дрожащими, беспокойными, запахом плавящегося воска, шелестом одежд. На сцене появляется Мастер. Все умолкают и выстраиваются полукругом возле сцены. Несколько минут Мастер стоит молча. Орган захлёбывается последним аккордом, остаётся только ритм тамтама, под который Мастер затягивает то ли песню, то ли молитву на тарабарском языке. У него высокий звонкий голос, поначалу режущий слух. Паства подхватывает, и уже эхо хора мечется по стенам, резонируя, усиливая и так мощные голоса.

Я всё это время делаю снимки. Блики свечей в бокалах, бледный профиль женщины с губами, накрашенными ярко-алой помадой, спину музыканта, ряд свечей на фоне кровавых портьер, Мастера, закатившего глаза в экстазе молитвы.

Пение разливается, растекается, тягучее и вязкое, то распадаясь в неприятной какофонии, то собираясь в необычайно стройные и красивые напевы. Древнее, языческое, нечеловеческое. Что-то из глубин генетической памяти. Мурашки бегут по коже. Мне хочется, чтобы они пели и пели. Кажется, что когда они закончат концерт, то повернутся ко мне, Мастер укажет на меня пальцем, и они не спеша пойдут в мою сторону, протягивая мёртвые руки и обнажая совсем не бутафорские клыки. Уверенные в том, что мне некуда будет деться, они будут наслаждаться моим страхом. Адреналин в крови улучшает её вкусовые качества. Это то, что им нужно – страх в венах. Деликатес. Они питаются не кровью, они питаются страхом.

Тамтам ускоряет ритм, голоса становятся визгливее и беспорядочнее. Это уже не песня. Это вой голода. Вой ночи.

Внезапно всё стихает. Тишина вакуумом бьёт по перепонкам.

Все поворачиваются ко мне. Мастер поднимает руку. У меня подкашиваются колени от страха. Но профессионал во мне сильнее. Это будут мои последние кадры. Вурдалаки идут медленно, словно завязая в паркете. Я фотографирую их пустые глаза, приоткрытые рты, нелепые наряды. Я понимаю, что бежать бессмысленно, и перехватываю Лейку поудобнее, чтобы вмять её в лицо первому, кто ко мне подойдёт. Второй рукой я пытаюсь выудить из сумки объектив, тот что поувесистей. Я не сдамся без боя.

Я отступаю, прицениваясь, кого ударить первым. Но что-то не то. Они смотрят не на меня, а за меня. Краем глаза я замечаю сбоку какое-то движение. Это Михаил машет мне рукой. Он стоит возле портьеры, похожий на портрет на красном фоне, и жестом показывает мне отойти в сторону. Оглядываюсь и вижу за моей спиной чудесное создание – девушку с распущенными чёрными волосами, огромными глазищами, прелестным румянцем, в длинной шёлковой накидке до пола. Эти кровопийцы шли к ней. Зачем им нужен свихнувшийся жёлчный фотограф, если есть такой деликатес?

Михаил машет всё энергичнее, требуя, чтобы я отошёл в сторону и не мешал этому странному шествию. Что я и делаю, но подумываю, а может, отметелить мне этих пижонов, спасти девушку и жениться на ней. Чары моей фантазии убрались восвояси, и я снова вижу бал-маскарад с ряжеными, а не мистерию древних вампиров.

Михаила я потерял из виду уже давно. Я подхожу к журналисту и вздрагиваю от неожиданности, взглянув вблизи на его лицо, отштукатуренное пудрой и косметикой.

– Ты что, тоже вампир? – спрашиваю его.

– Мне предложили присоединиться к празднику. У них профессиональные гримеры. Я решил, а почему бы и нет? Чтобы вжиться в образ, прочувствовать на себе. Возможно, тогда напишу что-нибудь стоящее, а не рядовой набор фразочек.

– А что это за дамочка? – я указываю на девушку, которую уже взяли в круг, и мне уже не видно её, не видно, что с ней делают. Только спины, фалды смокингов, шелестящие юбки и головные уборы окруживших её людей.

– Понятия не имею, – пожимает плечами Михаил.

В этом макияже, с серьгой в ухе и крашеной взбалмошной причёской он точно похож на голубого, ему бы ещё глазки подвести и губки подмалевать.

– Это жертва, – раздаётся голос за спиной.

Мы оглядываемся и видим мужчину лет пятидесяти в стильном сером костюме, разительно отличающегося от этих клоунов.

– В смысле? – я не могу оторвать взгляд от его лица – короткие волосы, узкий подбородок с небольшой эспаньолкой, тонкие аристократичные черты лица. И глаза настолько глубокого чёрного цвета, что создаётся впечатление, что это окна в иные миры. Он бледен, но не присыпан пудрой, а действительно бледен. В руке – бокал с вязким красным напитком, похожим на густой сироп.

– Жертва. Еда. Вы забыли, где вы находитесь?

– То есть, сейчас эти люди будут пить её кровь?

Мужчина улыбнулся.

– Конечно, нет. Это игра. Ритуал, заменяющий жертвоприношение. Имитация реальности. Хотя, даже сам Христос предлагал испробовать его кровь. И плоть. Не переживайте, ничего с ней не случится.

Михаил взглядом показал на бокал.

– А что вы пьёте? – спрашивает он, – не похоже на вино.

– Кровь.

Михаил рассмеялся.

– Ну конечно, конечно. Кровь. Точно! Что здесь ещё могут пить? Я – Михаил Синицкий, корреспондент журнала Вокс, – он протянул руку для рукопожатия.

– Тадеуш. Я здесь вроде спонсора. Вы присоединитесь к пиршеству?

Девушку подводят к столу, стоящему посреди зала. Накидка соскальзывает с её плеч и падает на пол. Под накидкой нет никакой другой одежды. Её поднимают на руки и укладывают на стол.

– Давайте подойдём поближе, – сказал Тадеуш, – это то, ради чего и проводятся подобные сборища. Поздний ужин.

– Позволите сделать несколько Ваших кадров? У Вас такой такое интересное лицо. Я не практикуюсь на портретах, но всё же… – я придерживаю его за рукав. – Это быстро.

– Если желаете – пожалуйста. Но только потеряете время.

Это заняло секунд двадцать, не больше. Фотографировать подобное лицо – одно удовольствие. Человек одним своим видом создаёт портрет. Тебе остаётся только успевать делать снимки. У любого профана получится шедевр.

Когда мы подходим к столу, девушка лежит на спине, высоко закинув голову, словно подставляя шею. Вокруг стоят эти чудовища, глядя на неё жадными голодными взглядами. Неожиданно у неё по шее потекла кровь. Я стою позади, и мне плохо видно, я только вижу разливающееся кровавое пятно у неё на шее. Жертва руками размазывает кровь по груди и животу, крови становится всё больше и вскоре всё тело, кроме лица измазано красным. У меня закружилась голова. Они убивают её. Всего лишь для того, чтобы весело провести вечер. Тошнота подступает к горлу.

И тут вурдалаки набросились на неё. С похотливым урчанием они слизывали кровь с её тела, присасывались к запястьям, к шее, к животу, к набухшим соскам. Я стою как вкопанный, не могу даже пошевелиться. На своём веку я повидал крови и трупов, но такое хладнокровное убийство, такое смертельное развлечение мой разум не воспринимает. Самое страшное, что я боюсь показаться смешным, если попытаюсь прекратить этот ужас. Я здесь чужой. Это не моя территория. Как я умудрился выйти за свои, и так не слишком безопасные, границы? Где Михаил? Я вижу его склонившимся над бедром девушки. Он из их круга, понимаю я, он втянул меня в это хитростью. Никакой он не журналист.

Вдруг чьи-то руки аккуратно отбирают у меня фотоаппарат, кто-то подталкивает меня сзади, меня пропускают вперёд. Я стою возле девушки, моё сознание парализовано. Меня опять легонько подталкивают в спину. Ну же, давай, чего ты ждёшь? Присоединяйся. Я склоняюсь над телом и прикасаюсь ртом к шее. Это не кровь!!! Сладко-кислый вкус, клюква или красная смородина. Может, вишня. Я не могу сосредоточиться. Я чувствую губами, как бьётся жилка, я слышу частое глубокое дыхание. Она постанывает от удовольствия. Я слизываю сироп, чувствую языком её кожу, нежную и гладкую, вижу, как вздымается грудь. И кишащую толпу кровопийц, набросившихся на неё. Я должен это прекратить. Ведь я люблю её. Но вместо этого еле сдерживаюсь, чтобы не сжать челюсти на её горле. В голове сумбур, лица окружающих перепачканы красным, пальцы скользят по телу, становясь похожими на руки убийцы-мясника.

Кружится голова, я выпрямляюсь. Закидываю голову вверх и вою. По потолку скользят тени. Или огромные летучие мыши. Я и сам могу взлететь. За моей спиной гигантские, как у птеродактиля крылья.

Вижу фигуру Тадеуша, стоящего на лестнице, облокотившись о перила. Он похож на Сатану, наблюдающего за подданными. Шабаш.

Я снова припадаю к кровавому месиву на теле. Никакая это не клюква. Это кровь, солёная и приторная. Самое вкусное, что я когда-либо пробовал.

Нет страха, нет стыда, нет ничего, кроме голода и восторга.

Я проснулся от тошноты. Вскакиваю, бегу в туалет, падаю на колени перед унитазом, и меня выворачивает наизнанку. Весь унитаз в красных потёках. Кровь! О, ужас!!! Я ненавижу красный цвет. Он преследовал меня вчера везде, где только можно. Сквозь кислый запах желудочного сока пробиваются ягодные нотки. Клюква? Чёрт, как же я испугался. Того, что мог пить кровь, того, что меня отравили, и у меня открылось кровотечение. У меня нет сил, падаю на холодный кафель и ползу в комнату. Даже не прополоскав рот. Доползаю до кровати, с трудом забираюсь на неё, и валюсь на спину, раскинув руки. У меня всё болит – голова, мышцы, внутренности, выкручивает суставы, даже зубы ноют.

Пытаюсь вспомнить вчерашний день. Вчерашний? Разве это было вчера? И что именно произошло? Неподвижно лежу, глядя в потолок и пытаюсь вспомнить, что со мной случилось. Память подаёт мне коктейль из реальных событий, сна и бреда. Совершенно невозможно различить их между собой. Реальность так абсурдна, а сон настолько осязаем, что я не берусь восстанавливать события.

Окровавленное тело девушки, окружённое голодной толпой, потом клубок обнаженных тел прямо на полу, сексуальная оргия под бредовые аккорды органа. Чьи-то руки, чьи-то губы, чьи-то когти и клыки. Летающие под потолком монстры с разинутыми пастями, полными острых зубов. Красный цвет повсюду. Вскрытые вены, брызжущие кровью, разорванная плоть, страсть и боль. Морда летучей мыши, целующая меня в засос. Я, наблюдающий над всем этим сверху, парящий вокруг люстры.

Затем дежа вю – красный Додж, отмороженный шофёр в фуражке, Михаил с кровавыми потёками вокруг рта, сосны, ночной город. Я хочу откусить голову водителю, но никак не дотянусь до него, потому что он очень далеко, почти на горизонте, я еле различаю его худую спину.

Я осматриваю квартиру. На кресле лежит фотоаппарат и сумка с оборудованием Нужно проверить, всё ли там, думаю я. Одежда аккуратно висит на спинке стула. Только водолазка на полу, безнадёжно испорченная красными пятнами.

Смотрю на будильник – без пятнадцати два. Судя по свету за окном, дня.

Как бы мне добраться до душа? Что со мной? Нужно позвонить Михаилу. Позже. Поиски телефона меня прикончат.

Я снова проваливаюсь в кошмар. Мне снится, что я брожу по подвалам с вязкой чеснока на шее и колом в руке. Я ищу, кого убить. Впереди мелькает чья-то спина. Бегу по лужам, догоняю, и с разбегу загоняю кол в спину вперед идущему. Человек падает, я переворачиваю его на спину и вижу, что это я, но у меня клыки и когти на скрюченных пальцах. Изо рта течёт чёрная кровь. Вдруг второй, убитый я, загорается, сначала небольшими огоньками по всему телу, затем огонь усиливается и уже слепит глаза. До боли. Я смотрю на отражение в луже и вижу лицо, безобразное, клыкастое, с острыми ушами и понимаю, что я – это не я, а кто-то другой. А я, настоящий, сгораю ярким пламенем в луже канализационного стока.

Просыпаюсь, но отголоски сна ещё держатся в памяти. Нужно встать или я так и умру, распластанный на кровати. С трудом добираюсь до кухни, включаю чайник и сажусь на табурет. Чёрт, что со мной произошло? Может вызвать врача? И что он мне скажет? Попейте чай с малинкой, если будет температура – аспиринчик. Постельный режим. Вы же знаете, какой сейчас грипп ходит. Я бы мог стать намного лучшим терапевтом, чем они. Я хотя бы выписывал рецепты разборчивым почерком. И снимал бы обувь в коридоре, а не пёрся грязными сапогами по ковру. И кроме малины советовал бы добавлять в чай лимон.

Ну и аспирин, конечно. Куда ж без аспирина?

Чайник закипел, заливаю кофе, и пока он остывает, подъедаю остатки вчерашнего пиршества – подсохший сыр, скользкие уже пластинки ветчины, сморщенные устрицы, завядшие веточки укропа и петрушки. Вроде становится легче. Снимаю футболку, пропитанную ночным кошмаром. Милый, где ты был? А хрен его знает!!! Грудь исцарапана до крови, полосы четыре параллельных линии от шеи до низа живота и четыре поперёк, вдоль рёбер. На мне можно играть в крестики – нолики. Иду в ванную, раздеваюсь догола и рассматриваю себя в зеркале. Извернувшись, вижу исполосованную спину. Что это – следы страстного секса или бичевания? На плече синяк от укуса. Хорошо, что не до крови. Такой же синяк на бедре. Меня что, пытались съесть?

Становлюсь под душ и долго тру себя мочалкой, смывая засохшие капли крови на царапинах. Вот это поработал. Радует одно, что мне не пришлось платить за это пять тысяч долларов. На халяву получил экстрим. Повезло. На запястье мочалка цепляется за что-то, делая больно. Я вижу две ранки, словно проткнутые шилом. Тупо рассматриваю их, сажусь в ванную, чтобы не грохнуться в обморок. В глазах круги, тёрпкие мурашки по коже. В голове ритмично бьет одно и то же слово «сукасукасукасукасукасука». Нет никаких сомнений, я знаю что это. Я видел такое в сотнях фильмов. Знаю чем это чревато, и чем закончится. Укушенный.

На ватных ногах выбираюсь из ванной, лезу в аптечку. Выливаю на себя три пузырька перекиси водорода, жирно мажу йодом все царапины, до которых могу достать. Выливаю на ранки на запястье ещё пузырёк йода. Вот почему мне так плохо, я умираю, чтобы трансформироваться в комара – кровососа, чтобы жить ночью и умереть от солнечного света. «Сукасукасукасукасукасука». Меня снова тошнит, на этот раз от страха.

Нужно что-то делать!!! Нужно найти Мастера и пытать его, пока он не расскажет мне всё, что знает. Наверняка у меня есть шанс. Я шарю по квартире в поисках мобильника, в конце концов, набираю свой номер с городского телефона. Нахожу телефон в сумке с объективами. Дрожащими руками набираю номер Михаила.

– Алло, – голос Михаила бодр и весел. – Ты как?

– Как я? Я – прекрасно!!! Мать твою!!! Я – просто великолепно!!! Я умираю, понял?

– Тихо, тихо, ты чего орёшь? Что случилось? Ты где?

– Я дома, – ору я в трубку. – Где мне ещё быть?

– Я сейчас подъеду. Говори адрес.

Я диктую ему адрес, швыряю телефон в кресло и в изнеможении падаю на диван.

Смерть гораздо легче переносится, чем ожидание смерти. Надежда – сестра разочарования. Лучше жить без всякой надежды и готовиться к самому худшему. И торопить его. Ну, давай же, сколько можно ждать? И вот – свершилось, слава богу, я наконец-то в полном дерьме. Теперь можно отмыться и жить дальше. Или просто не жить. Но когда есть хоть крупица надежды, жизнь превращается в ад. Вместо того, чтобы броситься в омут и выгрести по полной, цепляешься за соломинку, тянешь время, подкармливаешь нервами осколки иллюзии, и в итоге – получаешь, то что должен получить. Неприятности. Давно бы уже всё закончилось, а так только начинается. Для меня нет ничего хуже неопределённости.

Вот и сейчас я пытаюсь не думать о том, что со мной будет. Но у меня это плохо получается. Это всё равно, что узнать, что у тебя рак. Эта мысль, как зуд. Чтобы от неё избавиться, нужно подумать об этом. И чем больше думаешь, тем больше чешется.

Нужно начинать привыкать к земле. Роюсь в стопке дисков, нахожу фильм «Интервью с вампиром». Я сделал правильный выбор. Фильм меня немного успокаивает. Я себя вижу симпатичным кровососом Бредом Питом, либо элегантным, но подлым Бандерасом. А что, жизнь на этом только начинается. Жаль только, что придётся расстаться со всем, чем я жил. Но вспоминаю «От заката до рассвета» и, представив себя безобразным безмозглым монстром, хочется просто умереть и попасть в рай. Такое бессмертие – не лучший вариант. Зачем снимать такие пессимистические фильмы? Тарантино – сволочь. Хочется выть, плакать, биться головой об стену. Курю часто и жадно. Михаил никак не приедет и мобильник его молчит. «Чтоделатьчтоделатьчтоделать» сменило прежние ругательства. Я рассматриваю ранки – ничего особенного, немого воспалены, но не более. Зато начинают болеть царапины. Кто и когда это сделал – не помню. Мне кажется, что я забыл всё, что происходило, а помню то, чего не было. Я засыпаю от усталости.

Меня будит звонок в дверь. Я набрасываю халат и иду открывать дверь. Михаил, гладко выбритый, свежий и довольный, протягивает мне пакет.

– У тебя должен быть сегодня прекрасный аппетит. Я купил тебе фрукты и пиццу.

– Проходи, – говорю я и плетусь обратно к дивану.

– Ты как-то нехорошо выглядишь. Но как ты зажигал вчера – это нужно было видеть. А с виду – скромняга.

– Миша, хватит шутить. У меня действительно проблема. Во-первых, я себя ужасно чувствую. А во-вторых…

Я не знаю, как сказать ему об укусе.

– А ты не знаешь? – он идёт на кухню. У меня нет сил идти за ним.

– Что я должен знать? – кричу я.

Я слышу, как он хлопает дверцами шкафчиков, лезет в холодильник, включает чайник.

– Что я должен знать? – повторяю я.

– У тебя есть лимон? – спрашивает Михаил.

– Я тебя спрашиваю – что я должен знать? – я закипаю.

– Ты же должен знать, есть ли у тебя лимон.

– В жопу лимон. Иди сюда!!!

– Две минуты. Сейчас иду.

Он появляется с тарелкой разогретой в микроволновке пиццы и огромной чашкой кофе. Пить кофе из таких чашек всё равно что закусывать «Дом Периньон» кабачковой икрой. Кощунство.

– Сейчас, – он опять уходит на кухню.

Я готов лопнуть от ярости. Наконец, он возвращается с чашечкой кофе для себя и садится в кресло и отковыривает кусочек пиццы. Его взгляд сочится иронией и весельем. У него, видите ли, всё в порядке.

Я отхлёбываю кофе, такой крепкий и горячий, что у меня деревенеет язык и выжидательно пялюсь на Михаила.

– У тебя передоз, – говорит он, жуя пиццу. Что за идиотская привычка – разговаривать во время еды. – Самый банальный передоз. Если бы я тебя не остановил, могло бы быть печально. Хм, а ничего пицца. Бери.

– В жопу пиццу. Какой передоз? Передоз чего?

– Ну я не знаю, я не специалист. На вкус я не могу определить. Может ЛСД, может мескалин. Мухоморы, эфедрин, спорынья. Или любая их комбинация. Галлюциногены, короче. Ты был великолепен, – он смеётся с набитым пиццей ртом. Крошки сыпятся ему на колени. – Ты был звездой шоу.

– Я ничего не помню. То есть, помню всякий бред.

– Это не важно, тебе лучше не знать, – он веселится вовсю. Он смеётся надо мной, чуть не сошедшим с ума. – Но ты однозначно лучший. Прима!!!

– Меня что, наркотой накачали? Я не подсяду? – несмотря на то, что я повидал много наркоманов, о наркотиках знаю очень мало, только общеизвестные факты из социальных программ по борьбе с оными.

– Так, небольшой ликбез. Ты что, никогда не баловался?

– Могу курнуть, если предложат. Клей в юности нюхал раз. Потом животом мучился весь день. Я даже не пью, ты же знаешь.

– Галлюциногены не вызывают физической зависимости. Как и никотин. Это моральный выбор. Если ты безволен, твой мозг будет требовать удовольствий. Мозг, но не тело. С мозгом легче договориться.

– Ничего себе, удовольствие, – говорю я. – У тебя есть закурить?

– Тебе лучше воздержаться.

– Дай сигарету.

Михаил достаёт сигары, протягивает мне одну и закуривает сам, струшивая пепел в чашку от кофе.

– Мне понравилась схема, – он пускает кольцо дыма, зависшее в душном воздухе давно не проветриваемой квартиры. – Тебя настраивают на определённый сценарий, посылают в нужном направлении. Если бы тебя загрузили информацией об инопланетянах, ты бы сейчас помнил, как тебя похитили чужие с Тау Кита, препарировали тебя, а потом поделились секретами неземных технологий. Тебе нужно отоспаться, вот мой совет.

– Кошмар, я действительно видел настоящие рожи этих вурдалаков и сам был вурдалаком и даже летал. У меня крылья были, такие огромные, с перепонками. Мне так хреново. Я себя плохо вёл?

– Однажды, – говорит Михаил, – я попал в компанию малознакомых интеллигентов на чей-то день рождения. Приличные, умные люди, разговаривающие на малопонятном языке на непонятные темы. И слушающие классическую музыку. Я заскучал и напился. Крепко напился. В аут. Представь, сидят вокруг трезвые, адекватные люди, а я пляшу лезгинку под Вагнера, тяну за рукава дам составить мне компанию, откопал у них гитару, спел им десяток матерных частушек, разбил три тарелки, обозвал всех унылыми мудаками и уснул в салате. Что я чувствовал утром, как ты думаешь? Но не только мне запомнился этот праздник. Поверь, они запомнили его точно на всю жизнь, так что я не переживаю. Оставить о себе добрую память – это хорошо.

И тут я протягиваю ему запястье.

– А это что? Как ты это объяснишь?

Он смотрит на ранки немного дольше, чем следовало бы. Проводит по ним пальцем.

– Не знаю, похоже, что тебя… кололи гвоздём или шилом.

– Или кусали?

– На следы зубов не похоже.

– А на следы клыков?

Он держит паузу в раздумье.

– Не неси чепуху. Ты что веришь в вампиров? Бред.

– Расскажи мне всё что было. Всё чего я не помню.

– Ты думаешь, я много помню? После того, как облизали ту девчонку, у всех крышу снесло. Наркота была в том сиропе, которым её поливали, стопроцентно. Были шаманские танцы под тамтам и орган. Потом меня завалила на пол тётка. Помнишь, в розовом платье? Потом опять танцы, тётки, голые тела. Боялся я, помню, тоже заглючился на вампирах. Ты чудил – выл, рычал, зубы скалил, бегал голый по залу, пока тебя не заняли две дамочки. Ну, сам понимаешь. Но я особо за тобой не следил. А где ты поранился – не знаю. Может вилкой?

– Какой вилкой? Ты там вилки видел?

– И то верно. Да мало ли где невменяемый человек может себе увечье нанести.

Опять мне подсовывают надежду, чтоб она из меня жилы тянула. Я уже даже свыкся с мыслью о том, что я могу стать вампиром.

– Слушай, – говорю я. – Может из меня ещё наркота не вышла, но я жутко напуган. И никакие аргументы меня не убедят. Я хочу позвонить этому Мастеру. Хочу услышать, что он скажет.

– Зачем? Всё закончилось. Всё прошло чудесно. Весело и красиво. Я уже почти статью написал. Ничего получается. И с Мастером я сегодня по телефону разговаривал. Мы концепцию обсуждали. Давай не будем устраивать балаган.

– Я пока всё не узнаю – не успокоюсь. Дай мне его номер.

– Он у меня в блокноте, в гостинице.

– Ты же с ним разговаривал. Должен в телефоне остаться.

– Я по городскому из номера звонил.

– Не ври мне. Пожалуйста.

– Да, чёрт побери, – срывается он. – Успокойся. Ты помнишь ещё, зачем мы туда ездили? Мне нужны фотографии. Ты в состоянии? Давай посмотрим, что у тебя получилось. Я завтра улетаю, так что времени в обрез. И включи музыку.

Михаил перебирает пальцами компакты на полках.

– Давай Стинга, а? «Oh you'll never see my shade or hear the sound of my feet, while there's a moon over Bourbon Street».

Он ещё и поёт хорошо.

Мы сидим возле компьютера, смотрим то, что отснято этой ночью. Получилось приличное количество кадров. Штук двести. Выбрать будет из чего.

Мне стало немного легче. Съел три апельсина и доел остатки пиццы. Стинг отджазовал и мы сменили его на более весёлого Джо Кокера.

На улице уже темно и снова заморосил дождь. Дрянная погода. Через неделю зима, а на улице слякоть и лужи. Уже который год нет настоящей зимы. Нет настоящего снега по колено, нет инея на берёзах. Снежинки, и те какие-то ассиметричные и безобразные. Опять Новый Год будем встречать с зонтиками.

Михаил внимательно рассматривает каждый кадр. Молча, почти без комментариев. Интерьер снят отлично, мне самому нравится. Вот приехавшие люди, ещё без грима и карнавальных костюмов. Они веселы, беззаботны и в предвкушении праздника. Вот они уже наряжены, поют дикую молитву, Мастер, закинув голову, будто воет на луну. Много красного, отблески свечей в трубах органа. Вот вампиры идут на меня, вытянув руки, с пустыми взглядами и приоткрытыми ртами.

– Вот этот кадр точно пойдёт в номер, – Михаил доволен моей работой. – В принципе, нам нужно кадров десять – двенадцать. А здесь можно целый фотокомикс сделать.

Девушка в чёрной накидке. Как она прекрасна!!! Мне нравится очень мало женщин. Как говорил один знакомый поэт, наш, из местных:

Я видел слишком много тел, чтоб я кого-нибудь хотел.

Но эта действительно хороша. Наверное, я бы даже смог влюбиться. И даже сходить с ней в кино на последний сеанс.

Та же девушка, но уже без накидки, лежит на столе. Красное пятно на шее, хищные бледные лица. Руки с накладными когтями.

А это что у нас? Я это точно не снимал. «Хастлер» обзавидовался бы. Самое настоящее порно, к тому же жёсткое. Я мелькаю на некоторых снимках. Жаль, что я ничего не помню. Мне было весело.

– Надеюсь, этого не будет в вашем журнале? – спрашиваю Михаила. – Кто это снимал?

– Не я, точно. Над этими кадрами можно поработать. Если не самые откровенные, можно что-то вытянуть. Вообщем, мне нравится.

Он даёт мне флешку.

– Сливай.

– Всё, и это тоже? Я хотел поработать немного с ними, где-то подретушироваь, где-то углубить объём. Цвета вывести.

– Не нужно. У нас целый отдел фотошопников. Мы сами подгоним под то, что нам нужно. Мне ехать пора. У меня встреча на девять вечера. Переодеться не помешало.

Он вызывает такси и уходит. Оставляя меня с моей, немного приглушённой паранойей один на один. Я ещё раз просматриваю фото. Чего-то не хватает. Кого-то нет на снимках. Я не могу вспомнить, в голове все перемешалось. Вот здесь странные кадры – просто голые шторы. Зачем я фотографировал шторы? Ничего не помню. Это было ещё до того, как у меня отобрали фотоаппарат. Оставим загадки на завтра.

Захожу на почтовый ящик. Завален письмами и спамом. Отвечать лень, отмечаю всё галочками и удаляю. В блоге не появлялся уже неделю. Наверное, меня уже забыли. Там быстро забывают пропавших. И так же быстро вспоминают, будто ты и не исчезал никуда.

Включаю телевизор. Идёт фильм о Рождестве. Толпы народа в супермаркете с подарками в блестящих упаковках, Санта Клаусы в колпаках и с ватными бородами, колокольчики, елки, дома в гирляндах, пушистый снег в свете фонарей. Счастливые лица, семья ест индейку при свете свечей. Хор мальчиков на улице поёт Рождественские песни.

Такие фильмы убивают во мне последние капли любви к Новому Году. Хочется тоже, чтобы было всё красиво, празднично и уютно. Но обычно – это озабоченные лица, выползающие с сумками из набитых троллейбусов, каша из снега и грязи на тротуарах, одинокая ёлка возле райисполкома с бумажными уродливыми фонарями, пьяная тусовка в ночном клубе, либо застолье, заканчивающееся разговорами о политике, низких зарплатах и хреновости жизни вообще. Либо одиночество перед телевизором с надуманно – весёлыми концертами безголосых звёзд и тупыми шутками ведущих. Брудершафт с президентом, навешавшем тебе с экрана новогодней лапши. И всю ночь крики на улице и задолбавшие всех фейерверки. Народ делает счастливую мину, хотя в душе – радости нет.

Наверное, только дети и ещё студенты в общежитиях могут искренне наслаждаться праздником. Но это тоже у них пройдёт.

Меня разбудило солнце, плеснувшее в окна. Солнце не светило над городом уже недели три. Вечные серые тучи, иногда разрождающиеся дождём, но чаще просто висящие без всякого дела однотонной обесцвеченной пеленой. Только ночью, они расходятся иногда, обнажая воспалённую луну. Но к утру, словно часовые, снова оказываются на посту. Такая погода усугубляет мою, и без того, регулярную депрессию.

Я постоял у окна несколько минут, радуясь, как ребёнок солнечным лучам. Конец ноября похож на начало марта. Ещё не было зимы, а уже хочется весну.

Пока я мылся в душе, небо снова затянуло и всё стало монотонным и грустным. Моё исполосованное тело уже не болит, только чешутся царапины. Пятна йода похожи на кровоподтёки. Ранки на руке особо не беспокоят и уже затянулись корочкой. Бредовые мысли о вампирах за ночь выветрились из моей головы, хотя вопросы остались открытыми. Я просто запихнул их подальше. Обычно, ответы приходят сами, словно нежданные гости. Два последних дня вспоминались как кошмарный сон, будто и не было ничего. Просто приснилось. Но шляпу Фреди Крюгера всё-таки вытащил в реальность.

Засел за компьютер с чашкой зелёного чая и горой бутербродов. Ух, сколько накопилось работы. Шнурок, ночная бойня возле вагончика, вампирская вечеринка. Материал потенциальный. Красивый такой материал, сочный. Рутина растянулась до шести часов вечера. Никто не звонит, никому я не нужен. И это хорошо.

Мне давно уже никто, кроме Ленки, не звонил просто так, поболтать. Всегда по делу. Дело – это какие-то обязательства, какие-то проблемы, копошение, нестабильность. Пусть даже мелочь, но всё равно лишние движения приходится делать. Только чувствуешь себя забытым и ненужным.

Почти всё готово, подретушировано, подкорректировано, отфотошоплено, выложено на сайте. Снова чай с бутербродом и сигарета. Это никуда не годится, думаю я и решаю съездить куда-нибудь перекусить в кафе. Выбор небольшой. У меня всего два любимых места – «Чили», куда не ходит ни один из моих знакомых, и «Джаззз», где собирается местное масс-медиа, обсудить последние сплетни, не прошедшие цензуру. Выбираю «Джаззз», потому что там никогда не услышишь шансон, «Русское радио» и клубную кислоту. Только джаз во всех его наилучших проявлениях.

И тут звонит Михаил, который должен был быть в Москве ещё утром, и сообщает, что проспал рейс, и теперь уезжает поездом, и неплохо, если бы я подъехал на вокзал, получил гонорар. Через полчаса я уже на вокзале. Михаил без всяких чемоданов и сумок. Только барсетка на запястье, откуда он выудил конверт с пятнадцатью зелёными Франклинами.

– Отличная работа, – говорит он. – Офис подтвердил, они довольны. Только один нюанс. Мы забыли сфотографировать фасад. Всё-таки, колорит. Сосны, луна, эти чудища на балконе. Сможешь доснять?

Он протягивает мне визитку.

– Это телефон Мастера. Созвонись с ним, ладно?

– Не вопрос. На когда?

– В течение недели.

– Сделаем, не волнуйся.

– Ладно, я побежал, а то ещё и на поезд просплю. Спасибо за всё, надеюсь, увидимся.

Мы пожали друг другу руки и Михаил растворился в вокзальном хаосе. Я облегчённо вздохнул. Уехало последнее напоминание о моём кошмаре. Теперь еду кушать рёбрышки под джаз.

Войдя в кафе, я сразу сориентировался, куда мне направиться. Саня Фомин, ведущий новостей на местном телеканале, зычным голосом рассказывал очередную байку, заглушая несчастную Билли Холлидэй. Медийщики составили три стола и заставили их пиццей, пивом, водкой и салатами. Саня ревел сиреной:

– …и вот, представляете, вместо кабака нас ведут во двор пятиэтажек к облезлому доминошному столу. Милевич достаёт из сумки газету, застилает ею стол, ставит банку солёных огурцов, кладёт на газету кусок сала, кулёчек с килькой пряного посола, полбуханки чёрного хлеба. И пол-литровую банку винегрета. Немая сцена. Дальше – хуже. На столе появляется бутылка медицинского спирта. Настоящего, из аптеки, с такой скромной этикеточкой. Расставляются рюмки. Именинник, наконец – то, соизволил объясниться. «Дорогие гости», говорит, «Я решил отметить день рождения, напомнив себе и вам о нашей молодости. Помните, как мы, студентами, на остатки стипендии бухали, где придётся и что придётся. Но как нам было весело и свободно. Ностальгия меня совсем заела. Да, чуть не забыл…». И кладёт на стол пачку «Стюардессы». Все молчат. Я, например, подарок ему за триста долларов купил, а он мне килечку. Ни фига, думаю, скажу, что подарок забыл, и завтра подарю ему пузырёк «Шипра» и томик Тютчева. Ну, чтоб не разрушать атмосферу ностальгии по совку.

За столом все смеются. Кто, хлопая себя в истерике по колену, кто просто для виду. Замечают меня, машут, чтобы я присоединялся. А Саня ревёт всё громче:

– Все оглядываются, ищут пути к спасению. Но именинник настойчив и неумолим. Он достаёт ещё и баклажку с водой и наливает в рюмки по половинке, чтоб спирт разбавлять.

Но знаете, может действительно, нужно быть попроще? Так аппетитно выглядел этот натюрморт, что действительно вспомнились годы молодые. И даже Мироненко, кроме виски пьющий только текилу, промолчал и тяжело так засопел в предвкушении вкушения. И тут, откуда не возьмись, появился… да-да, наряд ментов. Летёха и два курсанта. Видят, дяди солидно одетые, при деньгах, за распитие в общественном месте. И себе на бутылочку наскребут. Подходят, честь отдают, мол, нарушаете. А мы им – отвалите, мы ужинаем и ничего не нарушаем. Кто спирт убрать успел, до сих пор не знаю. Лейтенант берёт рюмку, нюхает – вода. Вторую нюхает – вода. Баклажку нюхает – тоже вода. Стоят шесть мужиков на морозе и пьют воду из рюмок под солёные огурчики. И ещё и не по полной! По половинке! А Милевич ему – может и Вам плеснуть? За мой день рождения? Лейтенант, задумчиво так, курсантов под ручки и задний ход. Правильно, мало ли что у таких на уме может быть.

Я беру стул за соседним столиком, втискиваюсь между журналистом из «Альтернативы» и оператором с 6-го канала. Все смеются, наливаются рюмки, звенит посуда, табачный дым висит туманной пеленой. Подходит официантка и я заказываю отбивную, салат и томатный сок.

Альтернативщик Семён – человек в постоянном процессе. Его никогда не видели пьяным. Но его никогда не видели трезвым. Он всегда имеет при себе флягу с алкоголем, чтобы поддерживать себя в стабильно подвыпившем состоянии. Он постоянно с сигаретой в зубах, но как он подкуривает, или куда девает окурки – загадка. Его рубашки всегда слегка не свежи, лёгкая утренняя небритость и взгляд уставшего мудреца.

Телеоператор Игорь, справа от меня, просто ничем не примечательный оператор. Он молча жует салат и иногда похихикивает над остротами Фомина.

– Кстати, Игорь, – говорю я, – однажды видел, как у тебя брали интервью на улице. Халтурите? Вместо того чтобы спрашивать мнение народа, вы друг друга снимаете. А кто камеру держал?

– Какая разница кто? Я что не народ, что ли? Я тоже имею право высказаться, – Игорь слегка притормаживает после принятого спиртного, да и вообще по жизни, – вот скажите, Семён, – обращается он к моему соседу слева, – вы же народ?

– Боже упаси!!! Народ сам по себе, я – сам по себе. Народ инертен, бестолков и скучен. Он питается субпродуктами. Крабовые палочки, порошковое пиво, Киркоров, Галкин и шансон – его самая любимая пища. А так же новости по центральным каналам. Народ от такой пищи жиреет и радуется своему существованию. И в таком состоянии с ним можно делать всё, что угодно. Народ всегда сыт.

– Народ ссыт, – вставляет свои пять копеек Саня и продолжает рассказывать анекдот.

– Какое веское замечание, и ссыт, однозначно, ему не хочется терять эту субпродуктную кормушку. Вот вы смотрите новости? – обращается он ко мне, наливая себе очередную рюмку.

– Нет, не смотрю. Зачем?

– Значит и вы не народ, и поэтому я готов рассказать Вам страшную тайну, зарезанную беспощадной цензурой.

– Может, не нужно?

– Может и не нужно, просто предупрежу – будьте бдительны, почаще оглядывайтесь и старайтесь ночи проводить дома.

Газета «Альтернатива» – яркий представитель жёлтой прессы. Инопланетяне, тайны истории и цивилизаций, снежные люди, оборотни, чудеса и всемирные заговоры. Я пытался читать несколько номеров, но не осиливал даже первой страницы. Сказки для ясельной группы. Но Семён, насколько мне известно, довольно популярный в узких кругах человек и вхож туда, куда я даже в мечтах не могу попасть. Вот нужный мне человек, который должен быть в курсе вампиров, оборотней и прочих гремлинов.

Покружив вокруг да около, я не удерживаюсь и спрашиваю его в лоб:

– Семён, а что вы знаете о вампирах? Слышали о частном клубе вампиров?

– Конечно, слышал, даже встречался с некоторыми «вампирами», но так как там состоит несколько довольно известных людей, не желающих афишировать свои увлечения, я промолчал и не вынес это на страницы нашей газеты. Ничего особенного, псевдовампиры, как говорится. Это болезнь, читали, наверное. Они считают себя вурдалаками, со всеми выходящими из этого последствиями. Даже кровь пьют, не человеческую, конечно. И эти сборища помогают им справляться с болезнью. В общем, ничего интересного. А позвольте полюбопытствовать, что это за тема такая?

С чего это тебя вампиры заинтересовали? Пардон… – Семён наливает себе рюмку, выпивает и снова переходит на «вы».

Как только Семён начинает «тыкать», это означает, что алкоголь в организме иссякает и пора добавлять. Выпив, он сразу становится сдержан, и говорит «вы» даже детям и животным.

– Итак, почему вампиры? Хотите фотосессию сделать?

– Уже сделал, – говорю я. – Но остались вопросы. Я закатываю рукав и показываю укус.

Семён долго и задумчиво рассматривает ранки.

– Это что?

– Не знаю, наверное, меня покусали вампиры.

– К врачу ходил?

– Какой врач? Мне больничный не нужен.

– Пошли, выйдем на свежий воздух. – Семён встаёт и бредёт к выходу, дымя сигаретой. Я встаю и плетусь следом. Краем глаза замечаю, как официантка несёт поднос с моим заказом. Жрать хочется, а меня волокут на мороз непонятно зачем.

– Слушай меня внимательно, у меня чутьё на всякое дерьмо, – Семён говорит заговорщицки, полушёпотом и озираясь по сторонам, как профессиональный Штирлиц.

Мы стоим в подворотне, спрятавшись от пронизывающего ветра.

– Мне не нравится тема вампиров, я ничего не хочу знать об этом и обсуждать. Вокруг всего этого неясные мне шевеления. А я боюсь того, чего не понимаю. Около месяца назад ко мне подъезжал сомнительный персонаж с предложением написать статью о якобы проживающих в нашем городе вампирах. Мол, у вас эзотерическое издание, статья сразу поднимет ваш рейтинг, благодатная почва, народ такое любит и всё такое. Обещал дать некоторые наводки, наработки. Сулил денег. Вот это меня и насторожило. Я сначала загорелся, но всё проанализировав, дал ему отрицательный ответ. Нюх у меня на неприятности. Да и товарищ мне не внушил доверия, как всем известный Берия. Простите за экспромт. Да ещё эти убийства в городе.

– Убийства? Что за убийства?

– Не важно, – Семён явно проболтался, – короче, я бы тебе советовал не лезть в это дело с нечистой силой.

– А как же укус? А если и правда…

– Замажь зелёнкой. Всё, я замёрз. Пошли греться. Надеюсь, ты меня понял, – и он, выскочив из подворотни, потрусил ко входу в кафе.

Ничего я не понял, только опять вернулось ко мне предчувствие неминуемой беды, такое меленькое, подсознательное, но беспокоящее, словно больной зуб. Отбивная моя, скорее всего, уже остыла.

Итак, у меня всё великолепно. В желудке урчит отбивная с картофелем фри, в зубах тлеет сигарета, в колонках страдает Натали Коул. Пока я сидел в кафе, выпал снежок, покрыв всё белой, сверкающей в свете фонарей, простыней. В салоне моего автомобиля тепло и уютно. Всё прекрасно, не считая вампиров. Чёрт, это слово мелькает в моей голове чаще, чем все остальные слова вместе взятые.

Я думаю об этих долбанных вампирах чаще, чем о сигарете или о женщине.

Еду по вечернему городу в поисках персонажей для моих ночных фоторепортажей, и понимаю, что я опять занят не тем. Мне хочется как можно быстрее очутиться дома, залезть в интернет и узнать как можно больше о вампирах, всю подноготную. Пока у меня не найдётся разумное, хотя бы даже просто удобное, объяснение всему произошедшему в эти дни, меня будет точить червь неопределённости и будить во мне необъяснимую тревогу и дискомфорт.

И ещё, Семён, перейдя окончательно на «вы», сунул мне в карман салфетку с номером телефона какого-то профессора, то ли филолога, то ли литературоведа, специалиста по фольклору, помешанного на всякой нечисти.

Когда я уже почти подъехал к дому, зазвонил телефон.

– Привет, это Звягинцев. Не спишь?

– Привет, майор. Не сплю. Никогда, так что не бойся, не разбудишь. Как дела?

– Ты мне срочно нужен. Ты где сейчас?

– Да уже почти дома. Но если надо…

– Надо, надо, давай, дуй на Старореченскую, дом тринадцать. Частный сектор. Знаешь, где это?

– Разберусь, что случилось?

– Потом, потом. Чем быстрее, тем лучше. Жми на всю катушку, если гайцы попадутся, не тормози, я потом всё порешаю. Фотоаппарат с тобой? И ещё, увидишь рядом с моей машиной чёрный микроавтобус – проезжай мимо, даже не притормаживай.

– Понял, сейчас буду.

Лезу в бардачок за картой. Старореченская не очень далеко, минут за семь можно доехать по пустым улицам. Жму сто двадцать, немного заносит по свежевыпавшему снегу, но доезжаю за пять минут, в начале улицы сбрасываю скорость. Вижу ментовский «бобик» и «Опель» Звягинцева. Никаких микроавтобусов. Улица освещается только фарами этих машин и тусклым светом из окон домов.

– Привет, майор. Ешё раз. Что тут у вас?

– Полная хрень у нас. Нужно, чтобы ты сделал пару снимков и быстренько отсюда свалил. Потом всё расскажу. Сейчас каждая минута на счету. Каждая секунда. Вот там…

Он указывает мне пальцем на двух ППСников, переминающихся с ноги на ногу за «бобиком».

Обойдя машину, я увидел то, из-за чего я, собственно, сюда и приехал.

Она лежала на куче накрытого чёрным целлофаном песка. Лет двадцать пять, не больше. Короткая искусственная шубка, джинсы, высокие красные ботфорты, яркий макияж и рыжие пышные волосы, выгодно смотрящиеся на чёрном фоне. Естественная поза, словно она просто прилегла посмотреть на звёздное небо. Губы приоткрыты, словно для поцелуя и мёртвые, остекленевшие глаза.

Я сделал десяток кадров, когда подошёл майор и отвернув ворот шубы сказал:

– И вот это.… Это главное, из-за чего я тебя и позвал.

Под шубой белый джемпер с небольшим пятном крови в районе сердца. Присмотревшись, я увидел, что прямо в середине этого пятна из тела что-то торчит. Ух ты, да эту девочку убили китайскими палочками для еды. Прямо в сердце, потому и крови мало. Экзотическая смерть.

– Быстрее, – майор нервничал, озирался по сторонам, – Снимай и проваливай, я утром позвоню.

– А что собственно…?

– Потом, потом…

Я защёлкал фотоаппаратом. Майор буквально запихал меня в мой автомобиль и тут свет фар осветил всю нашу компанию. К нам ехал огромный чёрный микроавтобус. Майор залился отборным матом.

– Всё, езжай, если вдруг будут что спрашивать – ты проезжал мимо, остановился спросить, нужна ли помощь, ясно? И фотик свой куда-нибудь запрячь, чтоб в глаза не бросался.

Пока я пытаюсь завести мой драндулет, фургон останавливается, развернувшись поперёк и так узкой дороги и загородив мне путь. Он огромный как пульмановский вагон. Я моргаю фарами, потом робко сигналю. Наконец, отъезжает боковая дверь и из автомобиля вылезают люди. Двое с носилками сразу идут к трупу, один жмёт руку майору, а один вразвалочку шагает ко мне. У меня жуткое желание вдавить педаль газа, размазать этого типа по чёрному кузову и дать задний ход. Этот человек, кроме неприятностей, ничего не может мне принести. Нутром чую. Пальцы мои стучат по баранке нервной дрожью.

– Здравствуйте, – склоняется он к окну моей машины, открывает дверцу, плюхается рядом и, выдержав положенную пятисекундную паузу, говорит:

– Можно Ваши документы? – низкий голос совсем не соответствует его худощавой фигуре и моложавому лицу. В полумраке машины он вообще похож на подростка.

– А можно Ваши, для начала?

– Нет, – отрезает он и смотрит мне прямо в глаза, ожидая моей реакции.

Я знаю этот взгляд, прямой, слегка ироничный и словно сканирующий тебя. Взгляд человека, полностью уверенного в своей безнаказанности. Такой взгляд я видел у гэбэшников, бандитов и отморозков. Таким взглядом можно товарняк остановить. Короче, реакция у меня была соответствующая. Я, промямлив что-то, типа ну нет так нет, протягиваю ему права.

– Паспорта нет, – говорю.

– Да ничего, этого достаточно, – он выписывает мои данные в маленький блокнотик.

– А что, собственно…? – робко спрашиваю. Мне кажется, за одно моё неверное слово или просто неправильную интонацию он просто расстреляет меня, поставив на колени и пустив пулю в макушку.

– Да не волнуйтесь Вы, ничего особенного, чистая формальность. Вы выходили из машины?

– Да.

– Зачем?

– Проезжал мимо, вижу – милиция стоит, любопытно стало, да и мало ли что, может помощь нужна.

– Ясно. Сознательный гражданин? – он не верит ни одному моему слову. У меня всё дрожит внутри от волнения. Вот Звягинцев подставил, так подставил…

– Сознательный, – говорю, – я могу ехать? Поздно уже…

– Да, конечно, только пара вопросов. Что вы видели здесь?

– Ну, труп, девушка мёртвая… милицию видел, не знаю, а что?

Врать бесполезно, я, когда фотографировал, вытоптал всё в радиусе пяти метров вокруг девчонки.

– Что вы видели у девушки?

– Не понимаю Вас… Сапоги видел, куртку видел…

– Не то, как она умерла?

– Послушайте, я вскрытия не делал, откуда мне знать?

Я вижу, как труп спешно бросают на носилки и запихивают в фургон. Над майором чёрным призраком нависла тень в плаще, Звягинцев весь усох, ужался и оправдывается, вяло разводя руки. ППСники вообще отошли в сторонку, мол, мы вообще не при делах. Что происходит? Нет ни следователей, ни экспертов, никто не исследует местность на предмет улик. Словно заметают следы. Так могут и меня, как нежелательного свидетеля запихать в этот катафалк рядом с девицей и выгрузить где-нибудь на городской свалке, аккуратно завёрнутого в целлофан. Струйка пота предательски стекает со лба.

– Как Вы здесь оказались?

– Решил путь срезать, – вру на свой страх и риск, хотя вижу, что не верят ни одному слову и, если я сейчас проколюсь, мне не сдобровать. Судорожно прокладываю в голове маршрут.

Пассажир открывает бардачок и шастает там, роясь во всяком хламе – фонарик, диски с музыкой, отвёртка, перочинный нож, карта. Я молча сношу такую наглость.

– Вы кем работаете? – он пытается смотреть мне в глаза. От этого взгляда мне не по себе.

– Фотографом, – отвечаю я, осознавая, что он всё знает обо мне и лучше говорить правду, – свадьбы, торжества, детские сады, художественное фото.

Он слегка улыбается, и я вижу у него в руке мою визитку, найденную в бардачке. Я облегчённо выдыхаю, возможно, если бы я назвался слесарем, я бы уже был мёртв. Да кто они такие?

– Вы фотографировали труп?

– Нет, зачем мне его фотографировать? Я больше по свадьбам и садикам… – сказал я, пытаясь сдержать дрожь в голосе.

Он долго рассматривает меня и, неожиданно для меня, протягивает мне руку для рукопожатия.

– Простите, что побеспокоили, всё нормально. У меня к вам одна просьба – никому никогда не рассказывайте о том, что здесь видели. В интересах следствия. Настоятельно рекомендую держать язык за зубами. Договорились?

Я по-идиотски киваю ему головой, так как во рту у меня всё пересохло. Когда он вышел из машины, я устало откинулся в кресле, тщетно пытаясь сдержать дрожь во всём теле. Мне срочно нужна музыка, Мэнсон или Металлика, я полез искать диск, нашёл Удо, дрожащими руками заправил его в плеер и когда поднял голову, увидел, что ко мне идёт человек в плаще, беседовавший перед этим с майором. Побарабанил пальцами по стеклу и когда я открыл дверь, протянул руку и сказал:

– Фотоаппарат!!! Быстро!!!

Вот он, момент истины.

Есть такой метод коррекции настроения – слушаешь музыку, подходящую твоему настроению на данный момент, пока не сольёшься с ней, не проникнешься до самого скелета. Например, на улице – пасмурно, моросит дождик, люди – хамы и ты всеми покинут, одинок и нелюбим. Тебе тоскливо и жизнь – говно. Тогда тебе нужно слушать блюз, и чем он монотоннее и жалобней, тем лучше.

Или, например, тебя оштрафовал гаишник, подрезал на дороге бык на джипе, твой босс поимел тебя и нахамила пенсионерка в магазине. Ты бы их всех поставил в рядок к стенке и показал бы им, кто здесь царь зверей. Если бы мог. Тогда смело врубай какой-нибудь трэш или дум, поагрессивнее.

Или вдруг накрыл приступ человеколюбия и тебе до слёз жалко всех своих знакомых с их проблемами, жалко котёнка или птенца, выпавшего из гнезда, пенсионеров, учителей, бомжей и всех угнетённых мира, подыщи себе музыку посветлее, например, Квинов с их оптимистичными гимнами.

Внимательно вслушиваемся в выбранную музыку, впитываем её. Пусть она ещё больше разворошит твои чувства, а затем постепенно сменяешь музыку, подгоняя её под то настроение, которое бы ты хотел иметь. Если ты собрался на вечеринку, заканчивай процедуру диско, трансом, техно. Если у тебя романтическое свидание – лучше всего съехать на медляки и баллады, если очень романтическое, то лучше лёгкого джаза не придумаешь. Закрепляешь это всё пятью-шестью композициями. И проблем словно и не было.

Домой я еду под Удо, призывающего меня замочить всех врагов, попрыгать на их обугленных черепах и, размахивая копьём, броситься в новые схватки с несправедливостью. Я зол на свою никчемную жизнь, на моих странных знакомых, на Звягинцева особенно. На этих уродов из чёрного катафалка. Я размахиваю кулаками, смело отвечаю на их вопросы с иронией и сарказмом, да так лихо, что у них слов не находится в ответ. Одному даже даю пощёчину, так, слегка, чтобы просто объяснить с кем они имеют дело. Ишь, суки, думают, что им всё дозволено – рыться в моей машине, трогать мой фотоаппарат, разговаривать со мной свысока!!!

Жаль только, что они этого не видят и не слышат, как говорится, намахался я кулаками после драки вволю.

Дома я слушаю уже более спокойную музыку и мечтаю, как я сделаю себе пластическую операцию, сменю имя и устроюсь егерем в какой-нибудь глуши, вдалеке от этого страшного города с его ночным беспределом, наркоманами, вампирами, типами с носилками и мёртвыми шлюхами с китайскими палочками в сердце.

Китайские палочки!!! Через минуту я уже смотрю на компьютере фото мёртвой девушки. Странно, но сам покойник не так впечатляет меня, как его фотографии. Они вызывают у меня чувства безысходности, я представляю, как умирал человек, что он чувствовал, и мысль о том, что он уже никогда не будет живым, всё, финита ля комедия. От реального трупа можно отвернуться, но от фотографии не отвернёшься, это как отпечаток в памяти, который уже не сотрёшь.

Эта девушка могла бы сейчас сладко спать, спрятав носик под одеялом. Или пить кофе на кухне с подругой и болтать о новинках гламура или заниматься любовью. Всё что угодно, вместо того, чтобы лежать со стеклянными глазами в носилках на полу фургона. Всего один неверный шаг, стечение обстоятельств, мгновение судьбы оборвало её жизнь. Если бы она поступила немного не так, как поступила, всё было бы иначе.

Что я ищу на фото? Не знаю сам, я рассмотрел её ещё там, на месте. Увеличиваю китайские палочки – обычные, одноразовые, без всякого орнамента, скорее всего из кафе с восточной кухней. В глазах у девицы никакого испуга, спокойствие и покой, даже истома. Она даже не поняла, что умерла, такая безмятежность была в выражении лица.

Я листаю фото одну за другой по кругу, пытаясь найти что-то, сам не знаю что. И вот просмотрев их все по десятку раз, я, наконец, нахожу то, что не давало мне покоя. Вот, на шее!!! Чуть выше левой ключицы у неё были две точки, я сначала подумал, что это родинки или капли крови, но сделав максимальное увеличение, я понял, что это за точки. Это были укусы, две дырочки в коже, с засохшей кровью по краям. Совсем как у меня на руке. Минут пять я тупо пялился на монитор, наливаясь страхом, потом меня стошнило, и я еле успел добежать до унитаза.

Интересно, как в подсознание моего поколения впечаталась война, хотя мы знаем о войне только по фильмам, книгам и рассказам бабушек и дедушек. Наверное, каждому снились кошмары, в которых монстрами были фашисты, гестаповцы, эсэсовцы, в чёрной форме, со шмайсерами в руках и с овчарками, рвущимися с поводков. Меня всю ночь мучили немцы. Я прятался от них в руинах, бежал по катакомбам, меня привязывали к столбу и пытали, прижигая факелами и срезая кожу офицерским кортиком, я ждал своей очереди в газовую камеру. Но у них ничего не получалось, потому что я всегда вовремя просыпался. Я ускользал прямо из рук, чтобы вскочить в ужасе на мокрой от пота постели и снова провалиться в ужасы войны.

В последнем сне я стоял на платформе станции метро с Ленкой и её друзьями из института. Вокруг было много народа, все нарядные и праздничные: мужчины в белых сорочках, женщины в цветастых платьях, дети с шариками в руках, словно ехали на первомайскую демонстрацию. Когда подошёл поезд, все ринулись в вагоны, а мне места не осталось. Двери закрылись и я остался один на пустой станции. Ленка кричала мне что-то с перекошенным от ужаса лицом, в толчее мелькнуло лицо мамы, которая ехидно и злобно улыбалась мне. Поезд исчез в тоннеле, и вдруг из висящих под потолком колоколов-репродукторов полилась песня «карусель, карусель, кто успел, тот и сел, прокатись на нашей карусели». Многократно отражаясь от стен, она звучала весело и масштабно. Только мне было совсем не весело, я знал, что сейчас здесь появятся немцы и убьют меня. Я уже слышал, как стучат кованые сапоги в переходе, лающую немецкую речь.

Я спрыгнул на рельсы и побежал в темноту тоннеля вслед за поездом. Но бежать мне пришлось недолго. Меня ослепил свет фар мчащегося мне навстречу поезда. Я успел рассмотреть в кабине машиниста Звягинцева в эсэсовской форме. Он давал гудок, натягивая верёвочку, свисающую с потолка.

В ужасе открыв глаза, я избежал столкновения с поездом, но гудок не исчез. Он трансформировался в сигнал дверного звонка. Звонили настойчиво. Затем начали стучать. Лучше бы меня сбил Звягинцев на паровозе. Я всё понял – открывайте, за вами пришли. Дотягиваюсь до пачки сигарет, подкуриваю и лежу спокойно, пуская дым в потолок. Возможно, это моя последняя сигарета. Не буду открывать, пусть выбивают дверь, лишние несколько минут жизни мне не помешают. Мне даже не страшно, мне всё равно. Я вспоминаю типов из чёрного фургона. Бесполезно что-то предпринимать. Они профессионалы, надеюсь, что всё закончится быстро и безболезненно. Фашисты.

В голове крутится дурацкая песенка про карусель. Действительно, последние дни похожи на аттракцион в парке культуры и отдыха. Меня закружило, я сижу на уродливой пластмассовой облезлой лошадке, с трудом удерживаясь, чтобы не упасть. А карусель всё набирает обороты, крутится всё быстрее и быстрее, и усидеть всё сложнее, и спрыгнуть невозможно, потому что всё вокруг уже сливается в сплошную линию, а ветер надувает щёки, как у парашютистов в свободном полёте. И финал всего один, вопрос только в том, сколько сможешь продержаться.

Вот сейчас, наверное, я слетаю с карусели и разбиваюсь насмерть. В дверь уже стучат ногой. Я лежу и не думаю вставать, измученный ночными кошмарами, да и чувствую я себя не очень хорошо. У меня ещё есть время, чтобы вспомнить всё хорошее, что было в моей жизни. Только в голову лезет весь биографический негатив, ну и бог с ним, это тоже часть жизни. Стук прекратился, но отозвался мобильник. Беру трубу и вижу, что звонит Звягинцев.

– Да, – говорю я, – милиция? Вы вовремя, пришлите кого-нибудь, тут хулиганы выбивают двери.

– Ты дома? – удивлённый голос майора, – открывай, это я выбиваю.

– Пароль?

– С Новым годом…

– Ключ под унитазом, – говорю я ответ и, с трудом поднявшись с дивана, иду открывать.

Этот шуточный пароль – ответ у нас ещё с детства, мы с майором выросли в одном дворе.

Звягинцев с порога уставился на мою исполосованную грудь, а когда я пошёл обратно в комнату, ещё и на спину.

– Кто это тебя так? Розгами били, что ли?

– Да так, пара незнакомых дам. В порыве страсти.

– Живут же люди,-зависть в голосе, – хотя представляю, что сказала бы жена мне на такой боди-арт.

– Разводись, – я падаю снова на диван и залезаю под одеяло, меня знобит, кружится голова, подташнивает. Пробую рукой лоб и понимаю, что у меня жар. Этого только не хватало.

– А я сегодня выходной, – говорит Звягинцев. Он одет в джинсы и свитер в ромбах. Я забыл уже, когда видел его без погон.

Из пакета выгружается на стол бутылка коньяка и шоколадка.

– Я знаю, что ты не употребляешь, это я себе. Загоняли меня, отдохну, напьюсь и повешусь на кухне. Вот где у меня все, – он упирает себе в горло два пальца, – а что с тобой? Ты неважно выглядишь.

– Не знаю, всю ночь колбасило, фашисты снились, и ты хотел меня поездом переехать. Наверное, температура. А ты чего в такую рань? Напугал меня, я уже думал, за мной эти парни из катафалка пришли, свидетелей убирать.

– С ума сошёл? Да кому ты нужен? Это меня вчера поимели по полной, а с тебя спрос не велик.

– Кто они такие? Страшные люди, я испугался не на шутку.

– Да я, собственно, и пришёл к тебе об этом поговорить, – майор скручивает крышку с бутылки и пьёт прямо из горлышка, – не знаю даже, с чего начать… Будешь шоколадку?

– Не буду, давай с самого начала. Но я совсем не уверен, что хочу всё знать.

– Хочешь. Начало было десять месяцев назад. Убили парня, загнали ему в сердце китайскую палочку. Отвезли его в морг, в судмедэкспертизу, как полагается, на вскрытие.

На следующее утро прошу результаты вскрытия, а мне говорят, что тело передано какой-то засекреченной конторе, вместе с результатами вскрытия, вместе с уголовным делом. Патологоанатом, делавший вскрытие, молчал как рыба, сколько я его ни расспрашивал. Сказал, что дал подписку о неразглашении информации. Ну, думаю, мне легче, одним висяком меньше будет. Но не всё так просто оказалось. Вызывает меня в кабинет босс, а там сам генерал из столицы и два гражданина в штатском. И говорит мне генерал – так и так, товарищ майор, вот этим ребятам оказывать любую необходимую им помощь. И ни слова, кто они такие, что им нужно и какая помощь нужна. И потом началось – каждый месяц мы находим по трупу с этими палочками между рёбер. Откуда узнают о них эти типы, не знаю, скорее всего – прослушивают наши частоты, но вчера я понял, что и телефоны. Приезжают моментально. Трупы грузят в свой автобус и с концами. Ни дел, ни тел. Тела, правда, выдают потом родственникам, в закрытых гробах. Но сдаётся мне, что там совсем не трупы, а мешки с песком.

– Так, стоп, – говорю я, – зачем ты мне всё это рассказываешь? – я встаю с дивана и иду в ванную, – мне хреново, у меня температура и нечищеные зубы, а ты грузишь меня своими проблемами.

– Уже десять трупов, – не унимается он, идя за мной следом с бутылкой в руке, – десять!!!

Молодые парни и девушки. Все убиты этими грёбанными палочками. И ничего, никого это не волнует. Никто никого не ищет. Убийца преспокойненько готовится к новому убийству. И оно будет. Через месяц найдут ещё труп, а потом ещё через месяц.

Он кричит мне через прикрытую дверь.

– Можно мне в туалет сходить спокойно? – ору в ответ, я ничего не хочу знать. Три последних дня выпотрошили меня как рождественскую индейку.

– Я разговаривал с коллегами из других районов. Их тоже инструктировал генерал. Но у них же тишина и покой. А у меня как полнолуние, так и труп. Начальник говорит – успокойся, это уже не в нашей юрисдикции. Не наша головная боль. Не боль? У меня дочка растёт, скоро тоже будет по вечерам гулять, а если найдут и ее мертвой… По моему району разгуливает серийный маньяк, и это не моё дело? – я слышу, как он делает очередной глоток и закашливается, поперхнувшись.

Где же аспирин? Я роюсь в аптечке, вываливаю, в конце концов, всё в раковину. Нахожу таблетку анальгина в пожелтевшей бумажной упаковке. Запиваю её водой из крана, надеваю халат и иду на кухню включать чайник, пытаясь игнорировать майора.

Хочется покоя, горячего чая и спать. Хочется, чтобы всё вернулось в своё русло, но подсознание уверяет, что всё только начинается.

– Я бы давно сам нашёл этого отморозка, но у меня ни одной улики, мы даже место преступления осмотреть не успеваем.

– Мне это всё не интересно. Ты зря теряешь время. Это секретная информация, а ты треплешься направо и налево. Чай будешь?

– У меня есть, спасибо, – он показывает мне коньяк, – я зачем тебе рассказываю? Я хочу, чтобы ты оказал мне одну маленькую услугу, по старой дружбе. Ты же знаешь, за мной не заржавеет. Жизнь штука такая, что не знаешь, где споткнёшься, так что стели соломку везде, где только возможно…

Я подхожу к окну, долго смотрю на улицу, на проезжающие машины, на прохожих, на дворников в оранжевых жилетах, расчищающих тротуары от снега. Намело за ночь прилично. Майор молчит, отхлёбывая из горлышка.

– Подойди сюда, – зову я его, – посмотри на людей.

Майор становится рядом, подвигает цветок на подоконнике, чтобы не закрывал обзор.

– Я хочу жить так же спокойно, как вот эти люди, – говорю я, – днём ходить на работу, стоять у станка или сидеть в конторе, выходить с коллегами в курилку, посещать корпоративные вечеринки, после работы спешить домой, где меня ждёт жена, пара карапузов, диван и телевизор. И горячий вкусный ужин, а не сосиски и яичница. По выходным выезжать на природу или ходить в зоопарк, принимать гостей, дружить семьями. В отпуск ездить на море в санаторий по профсоюзной путёвке. А об убийствах, беспределе, преступности, криминале, войнах и прочем говне узнавать из новостей. Вот чего я хочу.

– Думаешь, я этого не хочу…

– А вместо этого, я каждый божий день фотографирую мрак, кровь, безнадегу, отчаяние. Мой цинизм иссяк, понимаешь? Мало того, я чувствую, что я переступил черту, меня выманили из моей территории, я забрался не туда куда надо и меня взяли в оборот. Слишком много случайных, вроде бы, совпадений…

– А что с тобой? – Звягинцев слушает меня, упершись лбом в оконное стекло и глядя вниз на улицу.

– Не важно, но ты сейчас в теме. Ещё один совершенно случайный визит.

– Я тебя не понимаю…

– Я тоже. Давай, рассказывай, что тебе нужно.

Майор сразу оживился.

– Суть в чём – я не могу вести официальное расследование. Я попытался неофициально, точнее полуофициально, но, когда узнал мой босс, он мне чуть задницу не откусил от ярости. Но поймать этого подонка для меня стало навязчивой идеей, целью моего существования. А ты вхож в ночную жизнь. Бары, клубы, притоны всякие. Он стопроцентно жертвы свои в таких местах находит. Кто-то что-то видел, кто-то слышал, кто-то знает. Порасспрашивай на досуге. Больше мне ничего не нужно, чем больше информации, тем легче будет его найти. Жаль только фото вчерашней девчонки пропало…

– Кто тебе сказал, что оно пропало?

– В смысле? Ты же фотоаппарат отдавал тому в плаще.

– Но не фотографии же…

– У тебя остались снимки? Но как?

– Меня научил один папарацци – кадры дороже фотоаппарата. Камеру ты себе купишь, а вот кадр не переснимешь, поэтому у меня при себе всегда несколько карт памяти, после каждой серии фотографий я меняю карту на новую. Этот осёл пролистал фотографии пьяных рож из кафе – всяких отстойных журналистов, даже внутреннюю память просмотрел. И ничего не нашёл. Только он мне не поверил, я уверен. Не такие они, чтобы верить своим глазам. Только фактам. Но девочка у меня на компе. Хочешь посмотреть?

Конец ознакомительного фрагмента.