Ночной директор. I том. История, рассказанная в тиши музея. Город-загадка Мангазея Златокипящая. РАсцвет и закат Государевой вотчины – спасительницы России (Всеволод Липатов)

Город-загадка Мангазея Златокипящая. РАсцвет и закат Государевой вотчины – спасительницы России

Ночные часы музейного дежурства неспешно шли своим чередом. Всё было как обычно, спокойно. Вот только экспонаты, казалось, где-то в других залах вели себя немного шумно. Они уже привыкли к одинокому человеку, который оставался здесь на ночь, и потому не обращали на него ни малейшего внимания. Но там, где он находился, вещи старались не шуметь, ведь кто его знает, что он может сделать, если увидит, какая она, настоящая ночная жизнь музея.

Поэтому, чтобы им не мешать, Ночной Директор, решил выйти на улицу покурить, благо погода стояла безветренная, только снежок тихо сыпал с чёрного неба, поблёскивая в свете фонарей, к ночи почему-то, немного потеплело, наверное, к метели. Он надел меховую безрукавку, всё-таки зима есть зима. Открывая дверной замок, весьма кстати вспомнилась популярная сибирская шутку, гласившая, что «сибиряк не тот кто холода не боится, а тот, кто тепло одевается». Усмехнувшись, он толкнул тяжёлую дверь и вышел на крылечко. Вылетевший на улицу тёплый воздух моментально превратился в густой, молочный пар и осел на плечах и волосах лёгкой, седой изморозью. Морозец всё же ощущался.

Яркий огонёк зажигалки, на миг ослепивший глаза, вдруг заставил его вспомнить об одной, давным-давно разобранной выставке, но которая пользовалась неизменной популярностью у жителей и гостей города.

В низовьях Оби современным историкам известно всего несколько городков построенных русскими в средневековье. Самым северным из них была Мангазея. Её пушные богатства издавна привлекали взоры не только русских купцов, но и заморских негоциантов. Внезапно возникнув и также неожиданно исчезнув, городок стал местной легендой. И даже после его упразднения слухи о тамошней жизни ещё долго будоражили людское воображение.

В московских приказных избах могли лишь довольствоваться слухами и результатами редких военных экспедиций посылаемых по указу царей. Ситуация начала кардинально меняться после похода Ермака, и сразу же низовья Оби оказались под пристальным вниманием Казанского приказа, в ведении которого одно время находилась Сибирь.

Долгое время историки считали, что поселение Мангазея было основано в 1600 году, и это несмотря на то, что в ещё энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона было написано:

«Мангазея – урочище Енисейской губернии и округ в Туруханском крае, на правом берегу реки Таз. Мангазея первый русский город в восточной Сибири, основан в 1601 году. Вскоре он сделался значительным торговым городком и широко распространил свое влияние на приенисейскую страну».51

На самом деле русские люди здесь появились задолго до этих событий. Первые поселенцы на городище охотились на зверя, питались рыбою, которой было вдоволь в многочисленных окружающих водоемах, торговали на местном рынке. Эти люди быстро установили связи с местными народами.52 А их промысловые связи с самодийскими племенами уходят вглубь XVI века и были они разорваны лишь по вине местной администрации – вследствие своеволия, корысти и мздоимства мангазейских воевод.53 К сожалению, об этом периоде из жизни городка известно немногое. Ведь основной материал, который есть в руках исследователей – это данные археологических раскопок, летописи и немногочисленные документы.

Исследование истории Мангазеи началось XIX веке, большую работу проделали русские археографы. Их изыскания периодически публиковались в «Русской исторической библиотеке», таким образом, вводя в научный оборот большой массив документов, которыми исследователи пользуются до сих пор.54 Современные исследователи также должны быть благодарны таможенникам, потому что дьяки таможенных дворов вели подробные записи. Например, последний этап в жизни Мангазеи очень слабо освещён документально, о нём можно судить лишь по таможенным книгам и сбору пошлин. В советскую эпоху эту работу продолжил С. В. Бахрушин, в своём научном труде: «Мангазейская мирская община в XVII в.». Интересовались Мангазеей и другие исследователи.

Новые сведения стали появляться, когда к изучению истории Мангазеи подключились археологи и этнографы.

Экспедиция Ленинградского Арктического Института Арктики под руководством археолога-этнографа В. Н. Чернецова в 1947 году исследовала этот памятник. Валерий Чернецов в интервью салехардской газете «Красный Север» объяснял цели и задачи своей экспедиции:

«Экспедиция рассчитана на ряд лет. В ее задачу входит сбор археологического, этнографического и фольклорного материала для выяснения ряда вопросов по истории древних и средних веков Нижнего Приобья. Вторая задача, стоящая перед экспедицией – сбор материала по началу русской колонизации и освоению края. Здесь наиболее важные сведения мы думаем получить от раскопа Мангазеи».55

В конце шестидесятых – начало семидесятых годов место бывшего городка исследовала комплексная экспедиция организованная Арктическим и Антарктическим научно-исследовательским институтом Государственного комитета СССР по гидрометеорологии и контролю природной среды с участием сотрудников Института археологии АН СССР, под руководством О. В. Старкова и М. И. Белова. В результате был опубликован двухтомный труд об истории Мангазеи.

Исследователи подтвердили предположение, что Мангазея возникла на месте поселений поморов возникших в последней четверти XVI века. В 1572 году на территории треугольника, образованного впадением небольшой речки Осетровки и реки Таз, появились первые постройки поморов, проникших в столь далёкий район по Мангазейскому морскому ходу, и из бассейна реки Оби по её правым притокам – Назыму и Казыму. На его месте впоследствии выросло городское поселение, со временем превратившееся в знаменитый торговый центр – Мангазею Златокипящую.

Кроме этого кропотливую работу провели экономисты и этнографы.56

Учёные до сих пор так и не пришли к единому мнению о происхождении слова «Мангазея». Решение этой проблемы представляет собой значительный научный интерес, ибо оно проливает свет на историю племён, населявших в XVI – XVII веков низовья Енисея.57

В XIX веке одним из первых попытался обобщить исследования Пётр Буцинский в своём исследовании «Мангазея. Мангазейский уезд (1601 г. – 1645 г.)». Он приводит мнение князя М. А. Оболенского, что слово Мангазея перефразированное название «магазин», потому что берёзовские служилые люди построили в этом месте магазин, где выменивали провиант на пушнину. На самом деле слово «магазин» произошло лишь в XVIII веке и потому не могло лечь в основу названия городка. Далее он пишет, что «Миллер ближе подходит к истине».58 Скорее всего, на этих территориях жил род самоедов называемый «Мокасе», которое со временем трансформировалось в название местности – Мангазея. Исследователь отмечает, что действительно, название происходит от самоедского рода, только этот род назывался «Мангазея». Еще в XVII веке он встречается в ясачных книгах Мангазейского уезда.59

В XX столетии к этому вопросу снова вернулись, Н. И. Никитин высказал предположение, что русские называли этот район «Монголзеи», а это название в свою очередь происходит от коми-зырянского слова «молгон», что означает «крайний», «конечный» или «окраинный народ».60 Им самим приходилось давать названия местностям, или приспосабливать свой язык под незнакомые или плохо проговариваемые слова. А общаясь с русскими, это слово могло видоизмениться до современного «Мангазея».

Можно предположить, что обе версии имеют под собой основания. Когда коми-зыряне начали осваивать зауральские территории, то общались с аборигенами, следовательно, перенимали у них местные названия земель. И вполне вероятно, что эти территории они назвали по месту проживания некоего самоедского рода с самоназванием «мокосе», созвучным слову «молгон», которое в свою очередь русские изменили до «Мангазея».

Ещё один исследователь, Г. Д. Вербов, проанализировав все работы и собрав большой этнографический материал, пришел к мнению, что слово «Мангазея» произошло от названия одного из родов энцев, которые до революции были известны как «енисейские самоеды».61 В описываемый период эти территории населяли представители этого племени. Но в результате войны с ненцами им пришлось уйти.62 Г. Д. Вербов подчёркивает, что необходимо дальнейшая разработка этого вопроса, так как он представляет этнографический, лингвистический и исторический интерес при изучении истории самоедских племен.63

В последние годы на знаменитом городище проводит работы археологическая экспедиция под руководством Г. П. Визгалова. Большую работу проводит архивист Е. В. Вершинин, обрабатывая отложившиеся документы в Российском архиве древних актов. Именно он обратил внимание, что некоторые документы, на которые ссылаются О. В. Старков и М. И. Белов он в архиве не нашел, а вот мимо многих важных документальных свидетельств они прошли мимо.

Современные исследователи отмечают, что особенность Мангазеи заключалась в том, что в отличие от других русских городов в Сибири, основой которых были поселения местных племен, например, Тобольска (Кучумово городище), Тюмени (городок Чимгин, Тура), Берёзово (остяцкий городок Сумгут Ваш), он стоял на месте русского поселения.64

Хотя, если быть откровенным, то в истории Сибири есть «белые пятна», коих ещё много. Одна из главных проблем, которая стоит перед историками, это хронология. Ещё И. В. Щеглов в своём «Хронологическом перечне важнейших данных из истории Сибири: 1032 – 1882 гг.» писал:

«Оказалось, что хронология Сибири принадлежит к запутаннейшим, как по отношению к древнему периоду ее, так и относительно времен более близких к нам…».65

Но как бы там не было, исторически сложилось так, что русские промышленники, начиная с новгородских ушкуйников, начали осваивать Сибирь с северных районов, а не с южной стороны, хотя это и может показаться странным человеку, мало знакомому с местными условиями. Новгородцы отваживались заходить в отдалённейшие места Сибири и благодаря этому получали уникальные сведения о местных условиях и тамошних жителях.66

По данным учёного С. В. Бахрушина, ещё в XI веке Новгород, нуждаясь в пушнине для торговли с Готским «заморьем», овладел Печорским путём, который открывал ему дорогу «за Югру и Самоядь».67 Новгородцы даже считали эти земли своими, но на самом деле их торговые связи были редкими, а северные князцы жили самостоятельно, больше подчиняясь татарам. Первые русские поселенцы охотились на зверя, торговали на местном рынке, быстро установив связи с местными народами. Пушнина с низовьев Оби и Турухана стала поступать на внутренние и внешние рынки, в то время как южные районы Сибири были по-прежнему недоступны.68 Таким образом, примыкавший к Тазу район Мангазеи стал известен в России к семидесятым годам XVI века.

Сохранилась царская грамота от января 1600 года, из которой чётко видно, что русским людям давно уже был известен северный путь из Европы в Азию:

«Били нам челом пенежане и мезенцы, промышленные люди, чтоб нам их пожаловати, велели им ездити промышляти и торговати в Мунгазею морем и Обью рекою, на Таз и на Пур и на Енисею».69

И только после похода Ермака в Сибирь и военного поражения ханства Кучума, в Москве поняли, что пришла пора переходить к активным действиям. Но после похода Мансурова на помощь Ермаку стало очевидно, что Сибирью одним ударом не овладеть. Весь предыдущий опыт военных походов показывал, что даже армия не в состоянии удержать эти земли в полном повиновении. Поэтому перешли к иной, проверенной жизнью, тактике. Было решено закрепляться на новых землях строя городки-крепости, и используя эти форпосты продвигаться всё дальше на север и восток, преодолевая сопротивление местных народов и живших здесь татар. Окончательный разгром сибирского «царя» произошёл в августе 1598 года.

Изыскания историков и архивистов последних лет показывают, что официально московские воеводы не могли прийти в эти места ранее зимы 1601 года.

Дело в том, что царь Борис Годунов вручил «наказную память» первому воеводе, князю Мирону Шаховскому, именно в 1601 году. До нашего времени сохранились те её части, где речь шла о создании в устье реки Таз, в совершенно безлесной местности, острога или даже города. Вместе с ним, в далёкий край отправился Данило Хрипунов. Они должны были найти удобное место для строительства крепостцы. Но подготовка к далёкой экспедиции в силу ряда причин недопустимо затянулась. Долго и неторопливо собирались в Москве, поэтому они смогли выступить лишь в конце лета. Потом произошли задержки при снаряжении экспедиции в Тобольске. Таким образом, кочи вышли к пункту назначения лишь в начале осени.

Стремительно надвигалась осень, погода портилась. И тут несчастья начали всерьёз преследовать экспедиционеров. Не успели кочи выплыть из Оби в Обскую губу, штормом разбило три коча и две коломенки, часть продуктов затонула или оказалась подмоченной. Пришлось остановиться у Пантуева городка. Где он расположен, ныне неизвестно, предположительно где-то на полуострове Ямал. Им пришлось послать казаков в Обдорск к остякам и самоедам за помощью, чтобы те отвезли их в Мангазею по сухопутному пути на оленях и отправили письмо царю с объяснениями, почему они так и не дошли до Мангазеи.

Когда пришли самоеды с оленями, экспедиция двинулась дальше. Но злоключения отряда на этом не закончились. Внезапно на них напали мангазейские самоеды. Скорее всего, их подговорили торговые люди. Контроль со стороны властей им был совершенно не нужен.

«Убили тридцать человек казаков, а князь Мирон ушел ранен, а с ним 60 человек казаков, падучи на оленев душой да телом, а про Данила не ведают, ранен ли или не ранен. И посылал де с теми вестьми князя Василия Обдорского, но он на Березов не поехал: еду де и, как располитца вода».70

Так описывал со слов очевидцев эти кровавые события берёзовский воевода. И тут же он предупреждал, что эти злодеи будут и дальше подговаривать самоедов сопротивляться строительству государева острога, потому что тогда они не смогут, как и прежде, торговать «заповедными» товарами. Из этого документа так же хорошо видно, что между аборигенами и промышленными людьми, которые успели наладить здесь свою торговлишку, контакты их были гораздо более тесными, чем это может показаться на первый взгляд.

Поэтому следующим воеводам был дан строгий наказ:

«Воров сыскивать, а сыскав отсылать их в Березов и Тобольск. А их имущество имать на государя царя, чтобы неповадно было впредь иным воровати и в том дальнем краю смуту чинить».71

В это время в Москве ещё не знали, что, несмотря на потери, из ста пятидесяти человек тридцать было убито, Шаховский и Хрипунов всё же достигли реки Таз и заняли один из построенных городков.72 Не получив никаких сведений о судьбе первой экспедиции, царь Борис Фёдорович всё же приказал подготовить вторую экспедицию под руководством Василия Кольцова-Масальского и Савлука Пушкина. Были учтены все ошибки предшественников, так что подготовка была более серьёзной. Экспедиция стала гораздо многочисленней, более трёхсот человек отправились осваивать новые земли. Их неплохо вооружили, отряд имел «одну пищаль скорострельную и 3 затинных пищали».73 Воеводе в Верхотурье был дан указ приготовить «для мангазейского хода 15 кочей». В Ярославле и Вологде было закуплено всё необходимое для трудной дороги: канаты, бечёвки, холст для парусов и прочее. И главное, воеводы должны были прибыть в Верхотурье ещё зимним путем, чтобы с первой водой отправиться в Тобольск. В наказе особо отмечалось, чтобы воеводы нигде не задерживались и пришли в Мангазею до заморозков. А во избежание стычек с инородцами экспедиционеры должны были «рекою Обью и морем идти бережно, и ставиться в крепких местах бережно и осторожно на якорях, а у берега однолично не ставиться, и от погодья беречься, чтоб запасом и людем истери никоторые не было».74

Задание тоже изменили. На этот раз воеводам достаточно было только заложить острог и провести тщательную разведку прилегающей местности. Они должны были узнать у местных торговцев «где лежит их дорога летняя и зимняя, где по ней становья и городки, дабы годные из них обратить в Государевы городки».75 А также обследовать торговые городки на реке Таз, слухи о которых достигли Казанского приказа, их нелегальная торговля тревожила московских дьяков. О кое-каких дорогах воеводам удалось узнать, и на них «от городка Обдорского» должны быть выставлены две заставы.76

Заодно они должны были узнать об участи, постигшей первую экспедицию.

Но первопроходцы-воеводы уже даже начали строительство острожка.

Сохранились описания первоначальной Мангазеи, пока в 1619 году пожар не уничтожил значительную часть городка. Создание острога предусматривало, прежде всего, строительство служебных зданий: воеводского двора, съезжей избы, тюрьмы, церкви и караульного помещения. Само поселение состояло из двух частей: города, окруженного деревянными стенами, и посада, примыкавшего к городу.

Служилые люди селились за пределами острога в новых постройках или в тех, которые остались со времён поморского городка. Через три года ограду воеводского двора заменили острожной стеной. Тогда же были возведены городовые укрепления: стены и башни, была построена первая посадская церковь.77

Но активнее всего строительство шло с 1607 года по 1629 год.78 За это время были поставлены крепостные стены высотой около десяти метров. Построено пять крепостных башен, одна из которых – Спасская, взметнулась ввысь на 12 метров. Стройная, торжественная, увенчанная двуглавым орлом она парадно возвышалась над южной стеной города и была проезжей. Выделялась ещё одна башня – Давыдовская, она была срублена на самой высокой отметке крепостцы, над рекой Таз, из её «смотрельни» хорошо была видна вся ширь реки, важнейшее в стратегическом отношении пространство.79 Остальные башни были различными по размеру, но объединялись общностью внешних форм и конструкций.80 Со временем, на одной из башен, жители Мангазеи даже установили часы с курантами.81

За эти два десятилетия в городке было построено около двухсот домов, две церкви, гостиный двор с двадцатью торговыми лавками, хлебные, соляные и пороховой магазины, винный подвал, два питейных дома.

После пожара пришлось возводить новую крепость. Расположенная на самом высоком месте она господствовала над посадом, имела форму близкую к квадрату, со сторонами по семьдесят метров. В стенах были срублены четыре угловые и одна проездная башня.

Для защиты городка, содержался постоянный гарнизон из полсотни стрельцов, казаков и ссыльных черкес и, ежегодно присылавшихся из Берёзова, «годовальщиков». Были и пушки.

Посадская часть была застроена домами на высоких подклетях с летними надстройками затейливых форм и богато украшенных резьбой и живописью. Выделялся большой дом воеводы Палицина. На посаде возвышались шатры часовни Василия Мангазейского и двух церквей – Успенской и Макария Желтоводского.82 И это неудивительно, в эти годы Мангазея, в социально-экономическом и административном отношении стояла в одном ряду с крупными городами Сибири – Тобольском и Тюменью. Но, в то же время, у неё оставались и свои особенные черты, придававшие ей характер северного городского поселения.83

В этом районе были расположены амбары гостиного двора и дворы, принадлежащие служилым людям. В межсезонье там жило около десятка человек. А зимой собиралось до тысячи и больше.

После очередного пожара произошедшего в 1643 году, который уничтожил практически весь город, его несколько лет отстраивали всем миром.84 Но, увы, новые постройки уже уступали по размерам и красоте сгоревшим.

Археологи установили, что площадь посада была около десяти тысяч квадратных метров, где до одной трети занимали нежилые постройки. На жилой площади были обнаружены остатки шестидесяти – семидесяти домов. Вероятно, их и не могло быть больше, так как исключая улицы, на двор приходилось около ста квадратных метров. Нетрудно подсчитать, если в доме жило шесть – восемь человек, то всё население Мангазеи едва насчитывало шестьсот душ. Многие служилые и промышленники жили здесь без семей, и, по всей видимости, селились на посаде. Но порой, в разгар «пушной лихорадки» здесь оставалось зимовать до тысячи человек, а в иные года и гораздо больше. Ещё в середине XVII века в Сибири сохранялась память о многочисленности русских людей в Мангазее:

«В прошлых де годех в Мангазее торговых и промышленных людей бывало много, человек по 1000 и по две и больше».85 Люди здесь жили минимум по два года.

Можно сказать, что посад и город жили в какой-то мере обособленно, так как посад был своего рода перевалочной базой для тех, кто отправлялся на промысел или возвращался в Россию. Социальный состав жителей был неоднороден и делился на две группы: большая часть – это промышленные люди, а вторая часть – торговые. Надо отметить, что деление происходило не по сословному признаку, а по экономическому положению. Например, в числе торговых людей, в документах упоминаются крестьяне, и даже холопы.

В то время мангазейские воеводы ведали всеми тазовскими, нижнеенисейскими инородцами, которые уплачивали наложенный на них ясак пушниной в самом городке.86 Судя по всему многие мангазейцы, несмотря на все трудности, жили всё же весьма зажиточно и старались максимально полно наладить свой быт. Например, археологи нашли на месте таможенной избы чернильницу красивой формы, один из важнейших атрибутов деятельности таможенного чиновника, футляры для печатей к проезжим грамотам, и рифлёная линейка. Сохранилось также много бытовых предметов, характерных для богатого владельца – фрагменты рисованного штофа, изделия из бронзы, стрелка часов, шахматные фигуры, узорчатая тесьма, изящные ложки и миски, аккуратно сшитые рукавицы, скребки для очистки мездры от кожи, копылы от нарт и лыжи и даже архитектурные украшения – балясины.87

Основа местной торговли состояла в обмене хлеба и других продуктов на меха, шкуры, рыбу. Здесь добывали соболей, лисиц, песцов и бобров. А так как место было выбрано удачно, один торговый путь шёл по Оби до Берёзова и Тобольска, а другой связывал Мангазейский край с европейской частью России, то торговля кипела. Связи местных купцов распространялись даже до европейских рынков.

Но основной целью, для чего и была основана Мангазея, получившая статус «государевой вотчины» это был сбор ясака, взимаемого с местных племён в пользу государевой казны:

«… со все мягкие рухляди имать на государя десятинную пошлину. От десяти соболей – десятый соболь, от десяти лисиц – десятую лисицу. От всякого зверя десятое, выбирая из всей мягкой рухляди лучшее». В «цареву казну» отбиралась только самая лучшая пушнина. Десятина собиралась также со всех продаваемых или меняемых товаров. Причём строго следили, чтобы «торговые люди» не торговали с аборигенами железными изделиями, оружием, вином и так далее, «и о том заказ учинить крепкой».88

В противном случае воеводам надлежало применять наказания:

«… у кого будутъ заповедные товары, пансыри и шеломы и копья и сабли и топоры и ножи и иное какое железо или вино, и князю Василию и Савлуку те заповедные товары и вино велети у тех поимати на государя царя».89 А также подлежала конфискации «мирская всякая рухлядь».90

В царской грамоте новым мангазейским воеводам указывалось:

«Чтоб государевой казне было прибыльнее, а тамошним людям тягости не было, чтоб им жить в тишине и в покое. И самому князю, государевой ясачной казной не корыстоваться и никакими товары не торговати, и у торговых и у всяких людей и у самоеди посулов не имати и насильства и обиды не чинити».

Никто тогда даже не догадывался, какие «тишина и покой» вскоре здесь воцарятся. Позже был издан наказ, в котором строго предписывалось:

«Казну мягкой рухляди сбирать с ясачных без оплошности; не присваивать себе шкур высокой цены и не давать сборщикам пользоваться от сборов, высылая на встречу им верных людей ко времени возвращения из волостей. Не заменять жалования дачею рухляди, а всю сполна отсылать в Москву».91

Ещё одной из забот мангазейских воевод была разведка земель лежащих к востоку от городка и приведение аборигенов под высокую государеву руку, заодно необходимо было собрать сведения о том, сколько инородцев здесь живёт. Ведь надо же знать, сколько ясака можно получить отсюда. А сколько ясачных жило в Мангазейском уезде было доподлинно не известно. Но воеводы резонно замечали, отписывая в Москву, что «в Мангазейском уезде люди кочевные и не сидящие, а живут, переходя с места на место и с реку на реку».92

Самым эффективным способом для сбора ясака в то время была система «аманатов», то есть воеводы брали в заложники самых знатных кочевников в роду, и потом требовали за них выкуп. Родственникам и соплеменникам не оставалось другого выхода, как выплачивать откупные. Ведь не имея места постоянного проживания, кочевники жили родами, и чем больше и знатнее был род, тем больше приходилось отдавать соболей и другого пушного зверя.

Условия содержания заложников были тяжёлыми, несмотря на то, что из Москвы присылали царские указы, в которых говорилось, что: «тех из аманатчиков в Мангазее начнут поити и кормити государевыми хлебными запасы во все дни довольно, и утеснения им в Мангазее не будет».93

На самом деле эти указы сплошь и рядом нарушались. Воеводы на местах не слишком озабочивались их содержанием. Тем более казённых денег на прокорм аманатчиков зачастую не выделялось, так что заложников приходилось содержать за свой счёт, вернее за счёт мирской общины. Впоследствии система аманатов тоже сыграла немаловажную роль в стремительном закате «государевой вотчины». Но здесь надо учесть, что и в самой Мангазее с продовольствием были большие проблемы и люди часто сидели впроголодь.

По всему Мангазейскому уезду были разбросаны зимовья, где и происходил обмен пушнины на заложников. Кроме этого они служили временным пристанищем для ясачных сборщиков, торговых и промысловых людей.

Зимовье, это самый древний тип русской постройки в Сибири. В простейшем виде это была маленькая изба, с плоской крышей, низкой дверью. Иногда дверь делали даже в кровле – это было удобно, так как не требовалось постоянно чистить снег у входа, и в то же время она служила ещё и дымовой трубой. Подобных зимовий, возводившихся охотниками-промысловиками, было разбросано множество на заполярных просторах Сибири. Так, на карте 1745 года, составленной участниками Великой Северной экспедиции (1733 – 1743 годов) только в низовьях Енисея обозначено более шестидесяти подобных зимовий.94

Но чаще всего зимовья строились с нагороднями, то есть сруб поднимался выше плоской крыши на метр. Получалось подобие стен, и зимовье становилось похоже на одиноко стоящую в тайге крепостную башню. Многие зимовья окружали тыном с бойницами, и тогда поселение приобретало вид небольшого острожка. Нередко из подобных зимовий в тайге позже вырастали города.95

Аманатов держали в Мангазейской тюрьме, и когда сборщики отправлялись за ясаком, то брали их с собой и держали в подобных зимовьях до тех пор, пока не получали ясак, а затем снова привозили в Мангазею. Количество ясачных людей каждый год было разным, так как кочевники уходили далеко от этих мест, но чаще всего они просто не хотели платить ясак. Из-за этого происходили вооружённые стычки. Бывало и так, что, называясь «царскими людьми», ушлые людишки собирали ясак и исчезали с ним в неизвестном направлении. Царь гневался, воеводы злились, а аманатчикам приходилось снова платить, компенсируя эти недоимки. Когда в Москве узнали про эти проделки ушлых людишек, то вышел указ:

«… преж сего приходили к ним в Мангазею и в Енисею вымичи и пустозерцы, и многих государевых торговые люди и дань с них имали воровством на себя, а сказывали на государя, а в государеву казну не давали».96 Чтобы уберечь инородцев от подобного насилья и притеснений, а также, чтобы не было убытка казне, решено было построить острог. Обиженным и притеснённым даже было разрешено «бить челом», а уж царь всегда найдёт управу на посмевших ослушаться высочайшего указа.

Ни один сибирский город не мог сравниться по количеству добываемой здесь пушнины. Поэтому Мангазея и получила со временем название – «златокипящая». Только с 1630-го по 1637-й года отсюда было вывезено около полумиллиона соболиных шкурок. То есть в разгар пушной лихорадки в Мангазейской земле добывалось до восьмидесяти процентов всей пушнины, промышляемой в Сибири.97 Эти деньги надолго стали одним из основных источников дохода в царской казне. Помимо этого здесь сколачивались крупные частные капиталы.

Наиболее активные и предприимчивые крепостные крестьяне отпрашивались у своих хозяев и уезжали в этот край далёкий. Подобное покровительство, конечно, давало льготы, однако эта зависимость пагубно отражалась на их деятельности, лишая их свободы предпринимательства, полностью подчиняя произволу их господ. Например, так случилось у крестьянина Тимофея, жившего в Ярославском уезде и принадлежавшего князю А. Ф. Литвинову-Мосальскому. Прослышав о «златокипящей» Мангазее он «съехал для торга в Сибирь»98

Князь Андрей обеспокоенный длительным отсутствием своего крестьянина, и вполне обоснованно подозревая его в побеге, в 1637 году он выхлопотал царскую грамоту о принудительном возвращении Тимофея. Его разыскали, но хитрый крестьянин заявил, что и «сам хочет жить за князем Андреем во крестьянах», и на следующий год был вынужден уехать в Россию. Но недаром он долгое время жил в Мангазее, делец вывез с собой мягкой рухляди на двести пятьдесят рублей. Этот эпизод, по-видимому, не отразился на его торговых делах, так как впоследствии, дело продолжил его сын, Иван.

Кстати, сколько лет он там прожил доподлинно не известно. Можно предположить, что отправился он в путь не ранее 1613 года, так как отправился на промыслы уже при царе Михаиле Фёдоровиче, то есть во времена расцвета этой «царёвой вотчины», сам же Тимофей говорил, что «сколько тому лет, как съехал в Сибирь и живет в Мангазее, того не упомнить».99

Были и другие примеры зависимости. Сохранилась любопытная челобитная, которую в 1631 году в Мангазее подал гулящий человек Иван Яковлевич Брагин на торгового человека С. Т. Шатеева. Дело в том, что Брагин пошёл в работы к купцу, и даже подписал необходимую бумагу: «наемную запись на себя дал, а, живучи у него, всякая работа робити и во всем его слушать». Но Шатееву этого было мало, и он назвал Ивана своим племянником, и, как далее жалуется Брагин: «и велел мне в свое место к мирским выборам руку прикладывать, а себя он велел мне дядею, и я, бояся его…, к мирским выборам… по его велению, руку прикладывал… А он, Семен, мне, Ивашку, не дядя, и я ему не племянник, и ни в роду, ни в племени». Таким образом Шатеев не только экономически подчинил себе «гулящего» человека, но и на «мирских выборах» заставлял голосовать как ему было выгодно.

Но даже настоящие племянники зачастую находились в полной зависимости от своих родственников, несмотря на то, что были полноправными заместителями своих дядьёв. А дядья, в свою очередь, пользуясь их незавидным положением, эксплуатировали их самым бесстыдным образом, даже не всегда оплачивая их труды.100

Но были, конечно же, и счастливые примеры, когда человеку удавалось сколотить капитал. Естественно, это было не просто, в этом случае не только трудолюбие играло свою роль, но и везение, или как говорят: «Его величество случай».

В истории Мангазеи оставил свой след некий Надея Андреевич Светешников, крещёное имя – Епифаний, из Ярославля. Он принадлежал к той группе зажиточной посадской верхушки, которая, сильно пострадав от расстройства экономической жизни страны, вызванного интервенцией начала XVII века, приняла самое деятельное участие в ликвидации последствий так называемой «смуты». И потому горячо приветствовала, а затем и широко использовала в своих интересах реставрацию 1613 года, когда на древний Российский престол был избран Романов. Подпись Светешникова есть среди подписей других видных ярославцев, которые они оставили под посланием князя Дмитрия Пожарского, разосланное по русским городам с призывом к борьбе против польской интервенции. Епифаний Андреевич сумел воспользоваться выпавшим шансом, он стал торговым агентом нового царя по закупке для его «обихода» товаров, особенно иностранных.101 Пожалованный в гости, то есть в купцы, он стал появляться при дворе у отца царя, патриарха Филарета. Поэтому, как близкий к высшим сферам человек, он использовал эту возможность, и стал пользоваться в своих торговых предприятиях особым покровительством. Дело дошло даже до того, что его приказчик, служивший в Мангазее, прямо в лицо говорил воеводе Г. И. Кокореву, что «ему, Григорию, Надеиных прикащиков и людей не ведати ни в чем и не судити и к себе не призывати».102 Дело в том, что когда Светешников узнал о назначении Кокорева в Мангазею, а они были соседями по имению, и, судя по всему, отношения у них были весьма натянутыми, у них были какие-то нелады, он тотчас добился изъятия из подсудности Кокореву своих людей, находившихся здесь «за соболиными промыслами». Кроме этого, заручился специальным поручением для второго воеводы А. Ф. Палицына, в котором младшему воеводе было велено людей Светешникова: «от Григория Кокорева и от сторонних людей во всех мерах оберегать».103

Что уж говорить о том, что все ходатайства влиятельного гостя в различных приказах, разрешались с исключительной быстротой. Например, 7 января 1640 года он бил челом в Сибирский приказ, с просьбой привлечь к ответственности енисейского служилого человека Ивана Галкина, ограбившего его «животы» в Сибири. В тот же день начальник приказа доложил его прошению царю, и, само собой разумеется, иск был удовлетворён. Такие привилегии Светешников получил, конечно же, не за свои заслуги во времена «смуты», а своим богатством и размерами торговых операций. Для государства, ещё толком не оправившегося от «разорения» этот «гость» был крайне ценным плательщиком, пополнявшим опустевшую казну. Светешников это отлично осознавал, поэтому недаром хвалился в одной из челобитных на имя царя:

«А идет в твою государеву казну с меня, холопа твоего, пошлина немалая».104

Кстати, о подчинении. Иногда отношения между хозяином и холопом могли складываться весьма обоюдовыгодно. У того же Стрешнева в Мангазее был «торговый человек» Лёвка Дмитриев Петелин, который определял свой торговый баланс таким образом:

«…с моего торжишку в русских и сибирских городех на год… десятой пошлины и проезжей и порублевой и печатной тебе, государю, в твою государьску казну с меня Левки, сойдет рублев по 50 и больши».105

Но это были лишь редкие примеры удачливости.

На самом деле основная масса промысловых людей не только не имела своих денег, но часто даже не могла приобрести себе промышленную снасть. Поэтому новые сибиряки нанимались к купцам, или сами объединялись в небольшие артели. Иногда, на свой страх и риск промышляли в одиночку. Некоторые из них так и не смогли выпутаться из долгов. Но, несмотря на все трудности жизни, промысла и торговли, Мангазея манила к себе, всем хотелось поймать за хвост свою синюю птицу удачи, и заработать на дальнейшее безбедное существование.

Поэтому в первые десятилетия через мангазейскую таможню проходило до двух с половиной тысяч человек в год. И это только официальные цифры. Сколько на самом деле было добыто, то никому не ведомо, некоторые ловкие промысловики старались обойти немногочисленные сибирские таможни, чтобы не платить причитающийся налог.

Расширение торговли привело к тому, что в Мангазее стала ежегодно проводиться ярмарка, весть о которой разлетелась далеко за пределы уезда. Поэтому вся торгово-промышленная деятельность мангазейского купечества находилась под пристальным вниманием Казанского приказа.

Кроме сбора многочисленных налогов были и другие источники доходов, которых хватало, чтобы местной администрации покрыть свои расходы. Ведь государство не давало ни копейки на содержание своих людей. Зато в бюджет отсюда поступало до тридцати тысяч рублей в год, то есть практически каждый четвёртый рубль, который поступал в царёву казну, был, так или иначе, связан с мангазейскими промыслами.

Хорошие прибыли приносила торговля вином и мёдом, которые продавали доверенные лица предприимчивых граждан, а выручку потом отправляли своим хозяевам в Тобольск. Несколько лет эта торговля была вольной, и ею занимались все, вплоть до воевод. Пока в 1620 году тобольский воевода Куракин не обратил внимания московских дьяков на этот источник прибылей предприимчивых мангазейцев:

«Сказывали служилые люди, которые бывали в Мангазее, что Иван Биркин посылал в Турухан на продажу свое вино и мед и взял за то вино и мед больше восьми тысяч рублей. Да и прежние воеводы тем же корыстовались, и торговые и всякие люди меж себя вино и мед продают».106

Как впоследствии выяснилось, основателем игорного и питьевого двора был присланный из Тобольска торговый человек Никита Чаплин. После приезда в Мангазею он принял у воевод Погожева и Танеева «под кабацкие запасы новую избу и амбар». Кроме того, они передали Чаплину ещё одну «избу с сенями для того, что в одной избе государевы кабацкие запасы и ему, Никите, со служилыми людьми жить и питухом государева питья пить за теснотою не мочно».107

В Москве эти известия обеспокоили тем, что на горячительные пития менялись ценные шкурки. Да и вырученные суммы тоже впечатляли.

В Кремлёвских палатах быстро нашли выход. Воеводе было велено отправить подьячего и с ним «200 ведер вина горячего и 100 пудов меду».108 А мангазейский воевода должен был дать избу и амбар для торговли этими напитками.

Поэтому в Мангазее была введена государственная монополия на продажу алкоголя. К тому же продавать веселящие напитки промысловикам и купцам разрешалось лишь после уплаты ими всех пошлин, а инородцам – ясака. А служилым людям «ни вина ни меду продавать не велено, чтоб они не пропились». За нарушение этого приказа было велено отбирать питьё в государеву казну, штрафовать и наказывать.

Это введение и без того осложнило непростую жизнь купцов. В своих челобитных они писали, что им на промыслах «без зайцев и меду никак нельзя» потому что они заболевают цингой. В конце концов, им разрешили ввозить пресный мёд, но, естественно, с уплатой пошлины в государеву казну.109

Как известно, где водка, там недалеко и до игры на деньги. Здесь процветала, несмотря на многочисленные запреты, игра в кости – «зернь». Запрещения ни к чему не приводили, а чтобы доходы не уходили «налево», в съезжей избе было принято мудрое решение, сдавать на откуп кабак и зерновой двор, а также баню. Для этого из Тобольска приезжал откупщик, отчитывающийся непосредственно перед тобольским воеводой.

Судя по размерам пошлины, игра в зернь приобрела исключительно большие размеры. Так в 1638 году с игроков было намечено взять одной пошлины более шестидесяти рублей. А с квасного и пивного годового откупа, с откупщиков, было получено более шестидесяти рублей.

Но не только одной торговлей была знаменита Мангазея. Вместе с потоком купцов и охотников сюда ехали и мастеровые люди. Археологи нашли несколько плавильных мастерских, где ремесленники изготовляли и ремонтировали дефицитные металлические орудия охоты и домашнего обихода, выплавляли медно-никелевую руду, привозимую с Норильских гор. Местные ремесленники занимались резьбой по кости и по дереву.110

Кроме этого Мангазея на долгое время стала форпостом Руси на её восточных рубежах, отсюда происходило дальнейшее освоение северо-восточных земель Сибири. Из этого легендарного городка уходили бесстрашные исследователи неведомых земель.

Русские мореходы, плавая в северных бурных водах, приобрели бесценный опыт, который очень пригодился в дальнейшем освоении прибрежных территорий. Наиболее выдающийся морской поход в Берингов пролив совершил в 1638 году казак Семён Дежнёв «со товарищи». Из Мангазеи начал свой поход Хабаров.

Когда на улице нет сильного мороза, то ночью на севере очень хорошо! Ярко блестят звёзды в чёрном небе, кажется, что действительно это серебряные гвозди, вбитые в бесконечную крышу мироздания. Свет от фонарей иглами бьёт вверх и растворяется в вышине. Дышится легко. Даже скрип снега под ногами припозднившихся прохожих уже не раздражает, а лишь подчёркивает тишину.

Ночной Директор стоял на крыльце музея и спокойно курил, пуская сигаретный дым вверх, к промёрзшему небу. Дежурство шло своим ходом, всё было спокойно, и потому мысли текли неторопливо. Поэтому можно было отдаться на волю чувств, не обращать внимания на окружающую действительность, которая мешала сосредоточиться, и действительно понять, что же произошло там, на реке Таз в XVII веке. Почему так стремительно и внезапно был ликвидирован городок Мангазея, почему так быстро его покинули люди?

Есть какая-то загадка, которая манит к себе, не даёт многим спокойно жить вот уже на протяжении нескольких веков. Наверное, поэтому исследователи вновь и вновь возвращаются к истории Мангазеи Златокипящей, бывшей «государевой вотчины».

Началом конца заполярного городка можно считать 1619 год, хотя экономический расцвет наступил спустя лишь несколько лет, а сам городок существовал ещё не одно десятилетие. Но именно этот год стал воистину несчастливым для мангазейцев – во-первых, от пожара выгорела значительная часть построек.

Но злому року этого было мало, суровая судьбина продолжала испытывать мангазейцев на прочность. Не хватало людям природных катаклизмов, так к делу подключилась родная власть. Именно в этот злополучный год в Москве вышел указ запрещающий пользоваться морским ходом. В кремлёвских палатах испугались, что вслед за русскими про этот путь прознают иностранцы, тоже активно ищущих дороги в богатые мехами края. В то время в Сибири сухопутных дорог практически не было, поэтому приходилось пользоваться исключительно водными путями. А так как Мангазея была «непашенным» городом, то есть продовольствие доставлялось по воде, то его судьба во многом зависела от погоды на речных и морских просторах. Зато этот запрет дал толчок развитию другого полярного поселения – Обдорску.

Куривший человек поёжился, но не спешил заходить в тепло музея. Он ещё раз подумал, как всё же хитро в истории переплетены меж собой разные события. Вот кажется, Мангазея, Обдорск и Москва. Отделены друг от друга на тысячи вёрст, а на самом деле связи настолько тесные, что и не разорвать. Если с Москвой всё более-менее ясно, всё-таки столица государства, то с этими двумя городками взаимосвязь прослеживается не так ясно. А ведь именно в Обдорске должны были организовать таможенный пост, контролирующий дорогу в «златокипящую».

Другая дорога, связывавшая Мангазею с Русью, шла по Оби. Но оба пути таили в себе немало опасностей. Особенно навигация осложнилась в середине XVII века, когда в Арктике наступило похолодание, так называемый «малый ледниковый период». Доходило даже до того, что с 1641-го по 1644-й год в город не пришло ни одного коча с припасами, все они были разбиты бурями в Обской губе, и в Мангазее наступил голод.

Ночной Директор продолжал стоять около музейного крыльца, выдыхая струйку сигаретного дыма в чуть морозный воздух. Наблюдая за падающими, сверкающими в свете фонарей снежинками ему не хотелось думать, что и в этом мире иногда так бывает, вот мелькнёт что-то, ослепит ярким лучом и исчезнет в непроглядной темноте, сгинет безвозвратно в прошлом.

Как это похоже на историю Мангазеи, государевой вотчины, прозванной «златокипящей»! Так стремительно появиться на мировой сцене и так же мгновенно исчезнуть! Конечно же, это вызвало череду слухов, легенд. Ведь этот заполярный городок даже сравнивали с легендарным Китеж-градом, который ушёл под озёрную воду. Но за эти семьдесят лет существования, люди, жившие в нём, смогли оставить глубочайший след в истории всего края, да что там края, страны в целом!

Неожиданно он вспомнил, как, проходя мимо выставки посвящённой истории освоения Сибири, суетливым днём или неторопливой ночью, но всякий раз бросая мимолётные взгляды на сани-розвальни, он не переставал удивляться как просто, но в тоже время надёжно они устроены. И тут же ловил себя на мысли, что ведь не только благодаря им была освоена Сибирь.

Действительно. А как же быть летом?

Идти пешком по таёжным буреломам, или проваливаться в болотистую тундру? К тому же на своих двоих много вещей не унесёшь. Но ведь вся Сибирь буквально изрезана реками и речушками, достаточно взглянуть на карту. И каких только водных артерий не увидишь. Здесь и многоводные Обь, Иртыш, Енисей, Лена. И сотни безвестных речушек, буквально изрезавших всю Сибирскую низменность. Отчего она становится похожа на руки хорошо поработавшего, пожилого человека, которые буквально испещрены синими венами. К тому же на реке летом не так донимают гнус и мошкара, эти вечные бичи Севера, как метко назвал этих кровососущих тварей один исследователь.

В письмах воевод часто упоминается слово «коч». Так называли свои грузовые суда новгородцы-ушкуйники. Именно на этих кочах, по рекам, минуя тысячи километров сибирских таёжных бездорожий, люди добирались до назначенного места, завозя необходимые грузы и товары. Кочи настолько были приспособлены к условиям плавания в неспокойных северных водах, что на них смело выходили в Карское море, ходили до Новой Земли, не боясь ни штормов, ни льдов, в которых, кстати сказать, погиб не один иностранный корабль, отважившиеся пройти Северным морским путём.

А вот русский мореход Семён Дежнёв на больших кочах бесстрашно отправился в путешествие, и тем обессмертил своё имя. И, что самое главное, благополучно вернулся домой.

Коч, это деревянное судно, приспособленное плавать как по рекам, так и по морю. Поморские корабелы даже научились строить их так, что кочи не боялись вмёрзнуть в лёд. Округлые обводы корпуса предотвращали раздавливание тяжёлыми подвижными льдами, как это иногда происходило с европейскими кораблями, застигнутыми ледоставом. Именно благодаря таким оригинальным обводам льды не сжимали деревянные борта коча, а просто-напросто выталкивали его наверх. Видимо новгородцы не один десяток лет набирались опыта, пока не нашли наиболее оптимальный вариант. Кочи получили широкое распространение в XIV веке, вытеснив новгородские ладьи, которые строили ещё в XI веке новгородцы.

Это ещё раз доказывало, что русские корабелы ни в чём не уступали своим коллегам из Европы, а во многом даже их обошли.

Например, новгородцы задолго до европейцев, стали оснащать свои ладьи двумя прямыми и одним косым парусом, что позволяло ходить против ветра. Например, в Англии, одно время даже считавшейся «владычицей морей», научились так лавировать лишь в XVI веке. Кстати, даже прославленные каравеллы Колумба не могли ходить против ветра.

На кочах таких парусов не ставили, хватало одной мачты. В безветренную погоду команда садилась за вёсла. Зато это было первое русское судно, где вместо рулевого весла поставили руль. За сутки, при попутном ветре, коч мог пройти до двухсот пятидесяти километров. Первые кочи были беспалубными, скорее это были большие лодки, длина их не превышала девятнадцати метров, в ширину были около четырёх метров, а осадка менее метра. Но зато груза могли взять до двухсот пятидесяти пудов, то есть около четырёх тонн.

К XVII веку научились строить большие кочи, ведь путешествия становились всё длиннее, груза требовалось перевозить всё больше. К тому же северные морские воды предъявляли свои жёсткие требования, не прощая ошибок корабелов и мореходов. Поэтому на коче стали сооружать палубу. В длину они уже были более двадцати метров, а в ширину около шести метров. На них можно было грузить до четырёхсот тонн! Вмещалось более пятидесяти человек. Несмотря на большие размеры, кочи всё же можно было перетаскивать через волоки между рек, что весьма сокращало расстояния и риск, так как не надо было выходить в открытое море.

Как-то незаметно, но среди специалистов утвердилось мнение, что промышленники, идущие «чрезкаменным» путём, то есть, перебираясь через Уральские горы, оставляли свои кочи на Печоре. Далее же они двигались на более мелких судах, так называемых обласах, набойных лодках. На самом же деле, как бы нам сейчас это ни казалось невероятным, кочи умудрялись перетаскивать и через перевалы этих древних гор.

Кочи сыграли важнейшую роль в освоении сибирских земель. Во многом благодаря этим неприхотливым судёнышкам снабжалась Мангазея, укреплялся Обдорск.

В тишине ночного музея, если внимательно прислушаться, всегда есть какие-то звуки. Это живёт дом, собранные в нём вещи, гуляют незаметные сквознячки, гудят лампы. Да много чего можно придумать для собственного успокоения. Объяснить обычными природными явлениями, обыденными вещами. Но иногда, если сосредоточиться, то можно услышать голос истории.

Ночной Директор ещё раз пожалел, что в музее пока нет хотя бы макета коча, но и так легко было себе представить, как тяжёлая обская вода ударяла в деревянные борта судна, как скрипели канаты, удерживающие паруса и мачту, услышать скрип уключин, голоса команды. Эти звуки сопровождали путешественников долгие месяцы. Ведь бывало, что торговая экспедиция могла растянуться на год, а то и более. Никто не был застрахован от незапланированной зимовки. Но люди всё равно упорно уходили в опасное плавание. И как ни странно, возвращались домой, в отличие от прославленных европейских мореходов.

Он думал, что же случилось, где причины того, что количество кораблекрушений так резко возросло? Такие надёжные, проверенные веками, многочисленными штормами и беспощадными льдами кочи вдруг стали бесславно тонуть. Неужели только из-за запрещения плавания по Северному морскому пути?

– Вряд ли всё было так просто, – отвечая собственным мыслям, проговорил человек вслух. – Есть всегда несколько причин. Надо только хорошо поискать.

А снег всё продолжал падать, покрывая площадь чистым покрывалом.

Исследователи выдвигают несколько причин.

В первую очередь, на казённых кочах не было опытных кормщиков. Сохранилось объяснение мангазейского стрельца Василия Петрова, сопровождающего государственные морские караваны с хлебом и выжившего после кораблекрушения. Отвечая на вопросы в Сибирском приказе, где выяснялись причины гибели каравана, бесстрашный стрелец, невзирая на лица и должности, точно указал причины:

«В Тобольске знатцов, кто б водяной путь старой дороги из Мангазеи на Карскую губу и большим морем к Архангельскому городу и на Пустоозеро подлинно знал, нет, а расспросить некого…

…Потому, что на твоих государевых кочах кормщики и знатцы служивые люди, и в морском ходу не были. А как бы кормщики, которые море знали были, и твои государевы кочи можно было уберечь».111

Говоря другими словами, повторилась ситуация с иностранцами, которые искали пути в сибирские реки, но не зная дорог, погодных условий, не обладая приспособленными судами для плавания по северным рекам и морям терпели фиаско, в то время как русские отлично ориентировались в окружающей обстановке. К сожалению, запрет ходить морем сыграл свою отрицательную роль, и навыки и опыт, которые передавались из поколения в поколение, были утеряны.

Это уже было обвинение в адрес, так сказать, руководящих работников. Но стрелец на этом не остановился, продолжая называть объективные причины, хотя дьякам это явно не понравилось. Петров рассказывал, что в Тобольске грузы надо было зачем-то выгружать, взвешивать, а потом снова грузить на кочи. Эта бюрократия могла занять до трёх недель, и из-за этого караваны отправлялись с сильной задержкой, зачастую попадая в осенние штормы.

Во-вторых, казённые кочи начали строить хуже, чем на «торговую руку», то есть для купцов. К тому же в Тюмени начали строить суда больших размеров, для повышения грузоподъёмности. Но эта «экономия» привела к нарушению проверенных временем технологий, а это в свою очередь привело к тому, что стало трудно управлять судном, потому резко возрастал риск кораблекрушения. К тому же и дерево для постройки использовалось неважного качества.

Начали гибнуть даже кочи с соболиной «царёвой казной», а это уже всерьёз озаботило государственных мужей. Хотя, на самом деле, эти судёнышки, по современным представлениям вообще не могли плавать по суровым северным рекам, а уж тем более по морям. Трудно себе представить, как они могли вообще могли ходить по «ледовитому окиану».

Конец походам казённых караванов по рекам в Мангазею положил тобольский воевода П. И. Галицын. Благодаря предпринятым им мерам, хлебные караваны в 1667 – 1668 годах всё же избежали крушений, но он сам воочию убедился в ненадёжности и опасности плавания по Обской губе. На свой страх и риск Галицын отписал Енисейскому воеводе:

«А в нынешнем году по указу великих государей для мангазейского отпуску на Тюмени кочей делать не велено, и посылки через море хлебных запасов и соли в нынешнем 177 году и вперед не будет».112

Историк Евгений Вершинин указывает ещё одну причину упразднения Мангазейского городка, которую совершенно пропустили другие исследователи. Он отмечает, что «не отмена казённых поставок хлеба через Обскую губу привела к окончательному упадку Старой Мангазеи, а наоборот: рискованные и дорогостоящие плавания кочей стали совершенно неоправданными вследствие угасания заполярного города».113

Но последний и сокрушительный удар по легендарным кочам нанёс Пётр I. Реформируя флот, он почему-то запретил строить эти надёжные, проверенные временем и суровыми водами рек и морей, суда. Чем они ему помешали, не совсем ясно. Но этот реформатор многое в стране хотел переиначить на европейский лад, даже невзирая на то, что опыт русских корабелов был ничуть не хуже заграничных коллег, а кочи доказали свои превосходные мореходные качества веками беспорочной службы. Опыт их строительства быстро забылся. Поэтому как выглядели кочи, сейчас можно узнать лишь по рисункам, да по описаниям современников. Кое-что уже в XX веке нашли археологи. Так что можно восстановить их облик, и даже достаточно достоверно.

Человек ещё раз удручённо покачал головой, сожалея, не столько о том, что такое уникальное судно безвозвратно кануло в лету и утеряны технологии его строительства. А о том, что от воли и желания одного человека как раз и может исчезнуть весь многовековой опыт предшественников. А потомкам остаётся лишь потом досадливо вопрошать – почему так произошло? И упрямо восстанавливать утраченные секреты.

К тому же история коча оказалась неразрывно связана с историей Мангазеи. Странные связи порой можно увидеть, если внимательно и непредвзято посмотреть на прошедшие события. Исчез с рек и морей коч, исчезла и Мангазея.

Или в её упразднении и поспешного переселения людей, тоже было несколько причины?

Здесь есть какая-то загадка, которая манит к себе, не даёт многим спокойно жить вот уже на протяжении нескольких веков. Наверное, поэтому исследователи вновь и вновь возвращаются к истории последних лет существования Мангазеи Златокипящей.

Одним из важнейших факторов ликвидации заполярного поселения, расположенного на берегу реки Таз, стала хищническая добыча пушного зверя. Пушная лихорадка привлекала сюда всё новых и новых охотников и купцов, надеющихся сколотить себе здесь капиталец. Из таможенных документов видно, мангазейский пушной промысел продолжал играть большую роль в государственных доходах. Но, несмотря на безбрежные таёжные просторы, охотничьих мест на всех стало не хватать. Об этой причине, приведшей к упадку значения Мангазеи, пишет Пётр Буцинский:

«Еще в 1627 году мангазейские торговые и промышленные люди разных городов били челом государю, что в Мангазее соболи и бобры „опромышлялись“, и они начали ходить в верхние места Тунгуски, где соболи добры и всякого зверя много».114 Таким образом, важной причиной он называет оскудение пушного промысла.

Здесь ещё надо отметить, что продвижение промышленных людей на восток шло полным ходом, открывались всё новые и новые места для промыслов в верхней части Нижней и Средней Тунгусок, хотя они находились слишком далеко от Мангазеи. И люди со временем стали селиться в Туруханске, или как его тогда называли – Новой Мангазее, который был построен практически одновременной с самой Мангазеей и долгое время являлся его городом-спутником, как бы сейчас сказали. Но по всяким надобностям им приходилось ездить в город, так как Мангазея семьдесят лет была административным центром края. Эти поездки были сопряжены с большими трудностями: длинная дорога, занимавшая около трёх недель, приводила к разрывам торговых связей между ними. Необходимо ещё учесть, что вокруг расстилались земли тунгусов, народа жестокого, смело нападавшего и убивавшего пришлых. И что немаловажно, путь из Новой Мангазеи в центр России был гораздо удобней и безопасней.

Слухи об этих трудностях достигали Руси, поэтому охотников ехать сюда находилось всё меньше и меньше. В архивах сохранилось несколько таможенных книг, за 1645 – 1653 годов, которые вели таможенные головы, из них ясно видно, что в мангазейских промыслах и торговле начался упадок, так как «участие промышленных, гулящих, посадских, оброчных людей, и стрельцов в промыслах и торгах уменьшилось».115

Всё это привело к тому, что мангазейский таможенный голова Саблин в 1655 году с грустью отписал в Москву:

«А при мне, государь, холопе твоем, во всех трех городех в приходе в Мангазею на Таз с Руси и из Сибири морем торговых людей было только 4 человека».116 За десять лет до этого, предшественники Саблина М. Шемякин и Д. Кубасов с тревогой писали в Москву, что в 1645 году вообще не пришло ни одного торгового коча, а торговые люди приходили на «государевых кочах».

А ведь до этого через Мангазею иногда проходило более двух тысяч человек в год.117

Сразу становится понятна озабоченность воевод и таможенных голов, ведь драгоценных шкурок добывалось всё меньше и меньше.

Но тот же Саблин пытается объяснить такой неприятный поворот событий тем, что «Енисейский острог распространился и Лена объявилась».118 Говоря иными словами – фактическим центром уезда стало Туруханское зимовье на Енисее. Но, скорее всего это было уже следствие, чем причина.

Ко всем бедам в Мангазее случился очередной пожар, уничтоживший почти весь город. Он тоже внёс свою лепту, так как вокруг городка стало совсем мало строевого леса, его приходилось завозить из Туруханска, а это около восьмидесяти километров. И хотя город за несколько лет всем миром всё же отстроили, но ему уже было далеко до былой славы. А ещё мангазейцы жаловались на такую мелочь, как речной причал. Он был неудобно расположен, на обрывистый берег было трудно затаскивать грузы. А вот в Новой Мангазее такой проблемы не было, указывали воеводы, просящие перевести административный центр в Туруханск.

Была ещё одна причина, незаметная на первый взгляд. Она крылась во взаимоотношениях между пришлыми и аборигенами. Окрестные племена самоедов были очень недовольны тем, что на их исконных охотничьих и рыболовных промыслах появились русские люди. Они всё чаще стали переходить друг другу охотничьи тропы. Эти столкновения иногда заканчивались смертоубийством, потери несли обе стороны. Это обостряло и без того напряжённую обстановку, которая была чревата восстанием окрестных самодийских плёмен, разжигало антирусские настроения. Поэтому царская администрация видела только один выход из создавшегося сложного положения – оставить этот город и укрыться за крепкими стенами Новой Мангазеи, где бы можно было отсидеться до лучших времён.

Внесли свою лепту и жуликоватые купцы. Естественно сбор ясака и выкуп «аманатчиков» тоже не добавляли добросердечных отношений. Всё это привело к тому, что со временем инородцы практически перестали приходить в Мангазею для торговли.

В Кремле забеспокоились, что это приведёт к недобору ясака, а ведь это могло подорвать сами государственные устои. Поэтому был издан указ, запрещающий промышленным людям заниматься добычей пушнины в угодьях самоедов. В спорах между инородцами и пришлыми, местной администрации официально приходилось выступать на стороне коренных жителей. Но это мало помогало. На реках Таз и Нижней Тунгуске начали всё чаще вспыхивать восстания самодийских племён. В ответ из Тобольска отправлялись всё новые воинские отряды, в основном казачьи части, но даже они не могли успокоить недовольных аборигенов. А вот увеличение стрелецкого гарнизона привело к тому, что продовольствия стало катастрофически не хватать.

В литературе нередко можно встретить широко бытующее мнение, что простые русские люди: казаки, стрельцы и купцы во время своего продвижения по Сибири грабили и даже убивали инородцев. На самом деле всё было гораздо сложнее. Конечно, им приходилось защищаться от воинственных кочевников. Но некоторые писатели почему-то забывают, что далеко не все племена кочевников были воинственно настроены против русских и почему-то обрисовывают довольно-таки неприглядную картину. И далеко не все пришлые были бандитами с большой дороги.

На самом деле в истории сохранились и другие взаимоотношения. Один из мангазейских воевод писал в Москву, что «многие русские люди женятся на инородках и поселяются в инородческих юртах». Правда он тут же добавляет, что эти же русские убивают и грабят их. Но как правильно заметил историк Пётр Буцинский, «разве может один человек помыкать целым племенем»?

Скорее всего, воевода просто искал виновных в том, что сбор ясака стал падать и, оправдывая свою бездеятельность и неумение управлять, просил царя издать указ об изгнании этих поселенцев.

Была ещё одна проблема, которая появилась в Сибири во время освоения – это оспа. Сохранились отписки воевод, что инородцы вымирали целыми семьями. У коренного населения не было иммунитета против этой новой болезни, поэтому они гораздо хуже переносили болезнь, чем русские. Это тоже подливало масла в огонь многочисленных противоречий и проблем, возникших в Мангазейском крае.

Но всё же огромную роль в создании клубка проблем сыграло самодурство некоторых мангазейских воевод. Они назначались на два года, и за это время должны были сколотить капитал, так как потом несколько лет эти люди не имели права занимать государственные должности. Считалось, что этих денег, полученных на воеводской должности должно хватить не безбедную жизнь. Вот иные и рвали сколько можно и где могли. Ведь государство им никакого жалования не платило. Потому и стремились они наложить свою лапу на все мыслимые и немыслимые источники дохода, которые только были в Сибири, и до каких можно было дотянутся.

Если здесь учесть полную оторванность от центра, полнейшую безнаказанность, амбиции, то эти факторы просто не могли не привести к злоупотреблениям царских воевод. Играла свою негативную роль и давняя русская традиция кормления, говоря иными словами, занимая какую-то должность, человек сам обязан был зарабатывать себе на жизнь, так как государство зарплаты ему не платило. Коренных мер против этой практики правительство не предпринимало и наказание зарвавшихся воевод было редким исключением из правил. Обычно дело ограничивалось только проведением сыска и денежной пеней в пользу пострадавшего.

Сохранилась жалоба на князя Ухтомского. Отчаявшиеся люди писали в Москву, что:

«Шили они двадцать шуб из соболей, для провоза в Русь. А последняя шуба ценою с полторы тысячи рублев была для князя Петра Ухтомского. А князь посылает на службу в лучшие зимовья своих людей для своей безраздельной корысти, и они привозили ему добрые соболя. А которые люди, государь, радели ясак для тебя, и тех он на службу туда не отпускал».119

Результатом этого скорбного послания царю стало то, что самих жалобщиков князь посадил в тюрьму.

Поэтому, хоть какого-нибудь контроля, царские власти назначали на места по два воеводы. Происшествие с Ухтомским весьма показательно, как безраздельная власть может сказаться на службе, дело в том, что посланный с ним дьяк Пётр Теряев по дороге из Москвы в Мангазею умер.120

Иногда эта практика двоевластия приводила к серьёзным последствиям.

С 1629 по 1630 год121 в Мангазее служило два воеводы: Григорий Иванович Кокорев и Андрей Фёдорович Палицын. Старшим воеводой был назначен Кокорев, за эти два года он оставил неизгладимый след в истории всего Мангазейского уезда. Эти начальники, на которых было возложено государственное дело, поссорились между собой. Судя по всему их неприязнь началась ещё в дороге, если не раньше, в Москве. Видимо одной из причин стали амбиции, чей род древнее и лучше. Но как бы там ни было, уже в дороге они плыли на разных кочах. А в закрытом пространстве городка, где все на виду, развлечений практически никаких, вражда разгорелась со страшной силой. Дело дошло до того, что Палицын не выдержал и, опасаясь «смертного убойства» от Кокорева, вынужден был из укреплённой части городка переехать на посад, Там люди построили ему новый двор. Кстати, это ещё больше сблизило младшего воеводу с мангазейским обществом, и в течение всего 1630 года он возбуждал людей против Кокорева, общаясь уже непосредственно с народом. Кстати, во время всей осады Палицын всё время действует только с согласия «мира», то есть местного общества.

В это время в мангазейском мире проявилась любопытная черта – всесословность. Например, 27 декабря 1630 года воевода Палицын рассказывал про «воровство» своего товарища по воеводству Григория Кокорева в Успенской трапезе священнику Василию, дьякону, дьячку и пономарю, а также служивым и торговым людям. Несмотря на всю немалую власть, Григорий Иванович всё же опасался горожан, и поэтому стал принимать экстренные меры. В первую очередь он привел к крёстному целованию гарнизон и несколько оставшихся верными ему торговых и промышленных людей. Поставил город на военное положение, запер ворота, расставил караулы и сел в осаду «от мужичья воровства». Палицын даже утверждал, что Кокорев израсходовал семьсот рублей, чтобы создать себе партию единомышленников среди мирских людей в Турухане.

В итоге город разделился на два вооружённых лагеря. После вооруженной стычки, посадские люди осадили воеводский двор. Война велась с применением орудий. За время этих боевых действий, центральная часть города в районе гостиного двора превратилась в груду развалин. Сам гостиный двор и десятки амбаров, служивших пристанищем для приезжих торговых и промышленных людей, тоже были разрушены, сильно пострадало много жилых домов.

Среди всеобщего хаоса у обоих воевод наконец-то появилась здравая мысль – воспользоваться мирской организацией для временного управления Мангазейским уездом. Впрочем, сам Григорий Кокорев, ещё в самом начале раздора предлагал:

«А выбрали б с обоих сторон для государевых великих дел кого пригоже и велели б делать тем выборным людем всякие государевы дела… и посылки в ясачные волости для государева ясачного сбору и денежной и соболиной десятинной сбор и их промыслы не стали».

Он отлично понимал, что в Москве смогут понять все их раздоры, но за убыли в государеву казну не простят, и за несобранный ясак по голове не погладят, скорее наоборот.

Бахрушин отмечает, что с того момента, как торговые и промышленные люди «миром стали за государьское пресветлое имя» и укрепились «одиношною записью», в дальнейшем стали выступать «миром».122

Даже «мирскую челобитную» на Григория Кокорева, которую отправили в Москву в июле 1630 года с Ерофеем Хабаровым-Святитским, писали «всем миром».

Главной особенностью «мангазейского мира» было то, что он объединял не территорию, не волость и не уезд с постоянным населением, а тех торговых и промышленных людей, которые в данный момент находились в Мангазее. Сохранилась их челобитная от 1636 года, в которой они так охарактеризовали свою общину:

«И мы, … по приказу твоих, государевых, воевод, выбирали их своей братии заказчиков и сборных целовальников и между собой сбирали поживотное и поголовное и соболей сороковое, тысячи и по три и больши, а тех, государь, соборных денег расходилось в Мангазейском городе и на Турухани по тысячи и с прибылью на твой государев обиход: на лодки казакам, и аманатам, и сторожем наем, для, государь, твоего ясачного сбору с тунгусов и гуляшей, а достальные, государь, денги расходились по воевоцким дворам на их воевоцкую всякую издержку».123

Надо особо отметить, что эта община была создана искусственно, по приказу государевых воевод. Таким образом, воеводы и здесь нашли свои выгоды, перекладывая расходы на содержание административного аппарата, не покрывающиеся из статей обычного государственного бюджета, затраты на сбор ясака и многое другое, на плечи мангазейской общины. Поэтому ими, сначала преследовались исключительно фискальные интересы.

Со временем было выработано три формы «мирского обложения»: 1) «поголовное», то есть поголовная подать с приезжих людей; 2) «посороковое» – каждый сороковой соболь, добытый на промыслах; 3) «порублевое» – взимался определённый процент стоимости привезённых русских товаров. Эти сборы устанавливались по взаимному соглашению мирских людей, но с санкции администрации – «по приказу» воевод.124

Несмотря на то, что количество денежных поступлений напрямую зависело от времени года «неровно, смотря по приезду торговых и промышленных людей», суммы собирались большие, более двух – трёх тысяч рублей в год. Но практически весь доход уходил на три статьи расходов: 1) различные «государевы мангазейские расходы»; 2) расходы «на воевод»; 3) «земские издержки», именно эта ничтожная сумма тратилась на самообеспечение мирской общины.

В дальнейшем эти народные деньги сыграли для всей Мангазеи весьма негативную роль.

В Москве об этих местных сборах узнали совершенно случайно. В Сибирском приказе даже предположить не могли, что большие суммы денег утекают мимо казны. Присланные в Москву документы открыли факты злоупотребления воевод. Оказалось, например, что в 1629 году более четырнадцати процентов, а на следующий год уже более одной трети, собранных мангазейской общиной денег, ушло на нужды воевод. Поэтому в январе 1635 года последовал государев указ:

«Мангазейские и туруханские мирские лишние денежные сборы, и заказных и сборных целовальников отставить, и впредь таким целовальникам и денежным сборам не быть, а для своих государевых всяких мангазейских и туруханских дел на всякие расходы велел государь к мангазейским и туруханским доходам в прибавку имать приезжих торговых и промышленных людей… по полуполтине с человека».125

Далее в этом указе шло предписание записывать все сборы в таможенной избе, а все расходы вести таможенному голове, хотя и с ведома воевод и дьяка, «а воеводам и дьякам, и их детям и племянникам, и людям тех денег не давати и никакие воеводские дворовые расходы не держати».126

В Мангазею указ о запрещении сборов привезли назначенные воеводы Борис Иванович Пушкин и дьяк Павел Спиридонов.127 Они и сказали «государево жалованье», что «…не велено нам, твоим последним государевым достальным людишкам, заказных целовальников и сборщиков выбирать и никаких разрубов не разрубати…».128

Несмотря на то, что воеводы пытались мирскую кассу вести в съезжей избе, в Москве решили по-своему. Таким образом, в Мангазее появилась третья реальная власть – таможенный голова. И правительство, и общество стало на них смотреть как на защитников торговых людей.

Также в Москве сильно не понравилось, что мирское самоуправление играло слишком большую роль во время распри воевод, и естественно, там могло показаться, что эта народная власть ведёт себя слишком независимо. Или может стать таковой, если не принять срочных мер.

Со временем, мирская община приобрела особое значение для людей, собравшихся на далёких берегах Тазовской губы, оторванных на долгие годы от дома. Её значимость трудно переоценить, и сложно сравнивать с такими же «мирами» в исконно русских городах, хотя общие черты и сохранились. Кстати, в Сибири, такая же мирская община образовалась только в Енисейске, где также скапливалось большое число русских, и вполне вероятно была занесена из Мангазеи. Особенность мангазейской общины была ещё и в том, что параллельно их действовало две: в самой Мангазее и в Туруханском зимовье, возникшем недалеко от острога. Во главе мангазейской общины стоял заказной целовальник, или заказчик. Эта должность была выборной на год, выражаясь словами воеводы Г. Орлова «по мирским выборам выбирали меж себя погодно».129

Таким образом, и в этом случае Мангазея стала сильно отличаться от сибирских городов, здесь установилась своеобразная форма правления, эдакая вторая ветвь власти, при которой практически всё управление и руководство текущими делами отошли к мировой общине, а общее руководство взял на себя таможенный голова. Этому способствовало ещё и то, что для этого городка начальники таможен назначались в Тобольске, обычно по два купца, причём с таким расчётом, чтобы один обслуживал саму Мангазею, а другой Туруханское зимовье. При этом внимательно следили, чтоб каждый раз таможенники присылались из других городов. Благодаря этому они практически не зависели от самодурства воевод, и могли хоть как-то контролировать аппетиты местного начальства.

Как и все выборные мирские должности, эта была тяжёлая повинность, от которой простые люди старались уклониться, не жалея расходов. В конце концов, они приезжали сюда, чтобы заработать, а не выполнять общественные поручения. Но местная администрация была кровно заинтересована в том, чтобы мирская власть существовала и соответствовала поставленным ей задачам. Поэтому нередко воеводы вмешивались в выборы, и тем самым сводили на нет сам принцип выборного начала, заменяя его простым назначением. Сохранились свидетельства подобного добровольно-принудительного назначения.

Казанец Спирька Афанасьев жаловался:

«Как де он, Спирька, приехал в Мангазею, и Гр. Кокорев велел его, приметываючись к нему, для своей бездельной корысти, выбирать в заказные целовальники, и де он, не хотя промыслу своего избыть, дал ему 50 руб., от того, чтоб его в заказные целовальники выбирать не велел, а взял де у него те деньги Гр. Кокорев сам».130

Вообще-то, надо особо сказать, что у мангазейского народа к печально знаменитому старшему воеводе Григорию Кокореву накопилось немало претензий. Его склока с младшим воеводой Палицыным, может быть, мало бы кого заинтересовала, ведь людям надо было работать, зарабатывать деньги, чтобы вернуться домой хоть с каким-то капиталом, поэтому интриги государевых ставленников их практически не касались. Но Кокорев использовал свою власть на полную катушку. Например, он спокойно мог неугодного, или в чём не потрафившего ему целовальника, сменить и «велеть выбрать» на его место другого. Ещё осенью злополучного 1630 года, он вызвал к себе вновь избранного «заказчика» Бажена Максимова: «бил и увечил и из целовальников его отставил, а в его место велел поставить в заказных целовальниках Карпа Степанова Вологжанина, и в те поры он с иных торговых и промышленных людей имал посуды великие, чтобы в заказные целовальники не поставили».131

Таким образом, в большинстве своём выборы были фикцией, лишь слегка прикрывавшей простое назначение. То же самое могло произойти и с «денежными сборщиками», которых выбирали в помощь целовальнику. А так как они собирали большие суммы, то воевода, конечно, хотел видеть на этом месте своего человека. Например, всё тот же воевода Кокорев Савку Заборца «из целовальников выкинул» за то, что он «выискал у его советников (торговых людей, принадлежавших к его партии) многие утаенные товары». «Вор де ты и негоден де быть у государева дела», – кричал воевода.132

Надо особо отметить, что в Мангазее заказной целовальник только юридически был председателем мирских сборщиков денег. Особые условия жизни в городке выдвигали таких людей в первые ряды активных жителей. Поэтому, фактически он был главою «мира», представителем его нужд, выразителем желаний. Вокруг него объединялись торговые и промышленные люди. Но в то же время он был подчинён «миру», и нёс всю ответственность за свои действия перед ним. Ему приходилось вести всю отчётность за сборы, причём приходно-расходные книги проверялись особой выборной комиссией – счётными целовальниками, или счётчиками. Сам же «счёт» производился под непосредственным наблюдением воевод, которые вполне могли вмешаться в эту процедуру. Кстати, и на этот произвол жаловалась ревизионная комиссия, «считавшая» заказного целовальника Андрея Левонтьева Палмина в том же приснопамятном 1630 году:

«А воевода, Кокорев у нас, у счетчиков, книги сильно отнял и отписи и всякие книги приходные и расходные мирския». Левонтьеву пришлось рассказать, что его заставили совершить ряд подлогов «по велению» того же Кокорева.

Так что для русских людей нелёгкие времена были всё время. Многие воеводы грабили их нещадно, пользуясь своей полной безнаказанностью и зависимым положением народа. От домогательств местной администрации были освобождены только представители крупных купцов и посланцы царствующего дома. В Москву, конечно, пытались жаловаться на воеводский беспредел, но это мало помогало. Назначаемые на два года руководить Мангазеей, воеводы должны были всеми правдами и неправдами сколотить капитал.

Доставалось и местным аборигенам. Сохранилось письмо местного князца Ледерейко:

«Нас сирот твоих грабят и обидит всякою обидою. Берёт с нас насильством и грозя всякою грозою со всей самояди за пять лет – соболя и бобры. И нам сиротам твоим ни топора ни ножа ни котла купить и промышлять твоего государева ясака стало нечем. А иная, государь ясашная самоядь от насильства и грабежу стали наги и босы и вконец погибнем. А иная самоядь от насильства и грабежу разбежалась».133

Обращает внимание на себя то, как хитро князёк обратил внимание на своё бедственное положение, чётко указывая царю, что в случае чего его казна может не получить вожделенный ясак.

К сожалению, так и не ясно, кто писал все эти слёзные челобитные царю, ведь инородцы русской грамоты в то время не знали.

Ночной Директор продолжая размышлять о причинах внезапного упразднения Мангазеи, вспомнил как его научный руководитель Анатолий Тимофеевич Шашков как-то заметил, что подобным письмам верить нельзя. На Руси в то время, да и гораздо позже, это был своеобразный эпистолярный жанр. Шашков говорил, что мол, читаешь подобные слёзные челобитные и аж жуть берёт, и как человек может выживать в таких тяжёлых условиях, а почитаешь иные документы и выясняется, что всё у него хорошо, и живность в стойле есть, и сам здоров. Но по-другому выжить было не просто, ведь царский, а особенно чиновничий гнёт не знал жалости. Вот и исхитрялись мужички, писали слезливые челобитные воеводам, князьям да царям.

Человек поёжился, становилось зябко, и чтоб разогнать морозную тишину произнёс:

– Но всё равно за этими жалобами что-то да стояло. Ведь проблемы не могли возникнуть на пустом месте, как говорится, дыма без огня не бывает. А русский человек долготерпелив, и значит, уже припекало, если отваживались писать подобные письма. Тем более знали, что его проблему, скорее всего, будет решать тот же самый человек, на которого он пишет донос. Ничего не изменилось в этой стране, вот что печально. – Внезапно констатировал Ночной Директор и поплотнее запахнул меховую безрукавку.

Мангазейские воеводы боялись докладывать в Москву об истинных причинах, приведших городок в бедственное положение. Они оправдывались тем, что сложно завозить провиант, почти исчез соболь и другой ценный зверь. К тому же отношения между тазовскими племенами и мангазейцами накалились до предела, возникла реальная угроза вооружённого восстания аборигенов. Они видели только один выход из создавшегося положения, оставить городок и укрыться за крепкими стенами Новой Мангазеи.

Об этом свидетельствуют и сами мангазейские воеводы:

«В прошлом 180-м году, (1672 году), … велено город Мангазею поставить вновь на Турухане и прежнего города Мангазеи жилецких людей в тот новый город перевести… А во 1669 – 1672 году те служилые люди из прежнего города Мангазеи от шатости юрацкой самояди выехали и город остался пуст».134

Так что мангазейские воеводы приняли давно вынашиваемое решение о переводе стрелецкого гарнизона в Туруханское зимовье и постройки там Новой Мангазеи.

Впрочем, ещё в 1671 году указом царя Алексея Михайловича, городок Мангазея был упразднён. Этим же указом было велено построить «Новую Мангазея на р. Турухане, вследствие чего Туруханское зимовье было укреплено и туда переселился воевода Наумов со всем управлением».135

Через несколько лет после того, как мангазейцы окончательно перебрались в Туруханск, некоторые инородческие племена поняли, какие выгоды они потеряли, их князцы заявили, что они хотят возвращения русских в Мангазею. Они даже пообещали воеводам:

«Великого государя мангазейским жителям и приезжим всяким людям никакой тяготы не будет, что ясачная самоядь будет надежна».

Ещё они добавили, понимая насколько важен для русских сбор ясака:

«А ясачного сбору будет большая прибыль, и та прибыль будет прочна и состоятельна».136

Воеводам ничего не оставалось делать, как поверить в эти многообещающие речи и рискнуть отправить стрельцов в покинутую Мангазею. Увы, не получилось самоедам быть «надёжными». На стрельцов вероломно напали, а их жён и детей, захваченных в зимовье, утопили в проруби. После такого жестокого вероломства о возвращении даже не могло идти и речи.

Впрочем, историки уже в XX веке обратили внимание на ещё одно немаловажное обстоятельство, в результате которого Мангазея стала нерентабельна. В России стали складываться другие экономические отношения. Рынок перепрофилировался с товарно-натурального обмена на денежное обращение. И вследствие этого, «мягкая рухлядь», которая долгое время выполняла роль своеобразной национальной русской валюты, утратила своё значение и таким образом «златокипящая государева вотчина» стала никому не нужна.

Вот весь этот комплекс многочисленных причин в итоге привёл к тому, что в 1672 году администрация всё-таки перебралась из Мангазеи в Туруханск, а сам город через несколько лет полностью прекратил своё существование.

Кстати, ликвидация поселения на берегу реки Таз, открытие новых дорог и городов, привели к непредсказуемому результату – потребность в строительстве кочей в Западной Сибири отпала. А со временем у местных русских старожилов почти стёрлись воспоминания о «Златокипящей Мангазее», а слово «коч», – как символ её расцвета, по образному выражению учёного Е. В. Вершинина, вышло из широкого употребления.137

Но нельзя забывать, что именно за эти семьдесят лет существования Мангазейского городка, во многом проходила апробация новых административно-хозяйственных отношений между государством, инородцами, служивыми людьми и купцами.

С удовольствием вдыхая полной грудью свежий морозный воздух, Ночной Директор вдруг вспомнил одну крылатую фразу: «Мавр сделал своё дело! Мавр может уходить!».

Может, она прозвучала и некстати, но ведь действительно, Мангазея сыграла свою роль до конца. И исчерпав все свои ресурсы, исчезла в глубинах истории, оставив только пышный и красивый след из легенд и мифов. К тому же она была не только центром пушной лихорадки, разгоревшейся в начале семнадцатого века. Но и важным форпостом Руси. Отсюда уходили землепроходцы всё дальше на восток, в неизведанную тайгу, знакомясь с новыми народами, о которых ходили жутковатые слухи, и приводя их под высокую государеву руку.

Действительно город-загадка, город-легенда. А сколько ещё тайн хранит в себе земля, куда со временем ушли все постройки. Ведь археологи каждый год там находят что-то новое и удивительное. И конца краю этому нет.

Человек резким щелчком выбросил окурок. Он красной дугой прочертил ночную чернь и исчез в урне.

Тяжело хлопнула музейная дверь, вновь отрезая реальность ночного города от невидимой никому жизни музея.

VII глава