Глава 3
Факелы. Топот бегущих ног. Крики. Кто-то полузадушенно хрипит.
– Сиди тут. Сиди тут, маленькая, все будет хорошо, – нянька Ати гладит ее по голове. Рука мягкая. Рука как будто говорит: все будет в порядке.
Шаги. Тяжелые. Останавливаются прямо около их схрона. Ати рукой закрывает девочке рот – боится, что та вскрикнет.
Человек в доспехах – им в закутке слышен их скрип – некоторое время стоит на месте. Видимо, раздумывает, куда отправиться дальше. Потом шаги удаляются.
– Можно вылезать? – тихонько спрашивает девочка.
Нянька качает головой.
– Нет. Позже. Пускай сперва напьются крови.
Клеопатре страшно. Она закрывает глаза и представляет себе жуткую морду какого-то неведомого существа. Глаза у него светятся желтым, изо рта торчат огромные клыки, оно тянет свои руки – именно руки, а не лапы, хотя пальцы оканчиваются громадными твердыми когтями…
– На нас напали?
Она не понимает, что происходит. Ее, сонную, нянька вытащила из постели и приволокла сюда, а по дворцу бегают какие-то люди и всех убивают… Почему? Жив ли отец? Кто на них напал?
– Нас убьют?
– Ну что ты, моя милая, ну что ты!
Голос няньки дрожит, и слова звучат неубедительно.
Значит, убьют. А за что?!
– Не убьют, маленькая, не убьют.
Как хочется верить этому!
Но там ведь Мардиан! Там, в этом кромешном ужасе.
– Я сейчас.
– Не смей! – нянька впервые разговаривает с ней таким тоном, и девочка удивленно пытается разглядеть в темноте ее лицо.
– Ему ничего не будет, – сердито шепчет нянька. – Он-то не царской семьи…
Убивают именно их семью? Сестры, конечно, противные, но жаль даже их. А малыши? Что с малышами? А папа?
– А где папа?
– Папа убежал, – успокаивает нянька. – С ним все будет хорошо.
Папа убежал?
Она испытывает облегчение: раз папы нет во дворце, то, стало быть, с ним ничего не случится. А ведь, наверное, эти, которые напали, охотились именно за ним…
Но облегчение длится очень недолго.
Папа убежал, а ее оставил здесь. Значит, папа ее не любит? Ведь когда любят – не забывают даже тогда, когда страшно. Ведь вспомнила же она о Мардиане. А папа о ней – нет.
– А братья? Арсиноя?
Нянька глубоко вздохнула.
– Надеюсь, малышей никто не тронет…
Ну да, у каждого – своя нянька, и, наверное, они так же заботятся о своих подопечных, как Ати – о ней. Но как папа мог сбежать, оставив всех детей?!
– А Береника?
Нянька усмехнулась, и, хотя в темноте ее лица было не разглядеть, девочка готова была поклясться: усмехнулась зло.
– Ничего с твоей Береникой не станется. Говорят, из-за нее-то вся заварушка и началась. Она все и затеяла.
Береника – затеяла? Это вряд ли. Старшая сестрица откровенно глупа. Она даже читать толком-то не умеет, не то чтобы затевать что-то.
– Теперь, наверное, ее на трон посадят, – шепчет нянька.
Посадить-то, может, и посадят. А вот усидит ли на нем эта дуреха? Чтобы править, надо иметь ум…
Хотя… Впервые ей в голову закрадывается мысль: а умен ли ее отец? Может быть, нет? Ведь если умен – не допустил бы такой ситуации.
Так что же получается, папа… глуп и труслив?! Нет, так думать нельзя! За такие мысли боги непременно покарают! А может, уже покарали? Может быть, все, что происходит, – это из-за того, что она плохо подумала об отце? Но ведь она впервые подумала плохо только вот сейчас?
– Ати, а могут боги наказать наперед?
– Как это – наперед? – удивляется нянька.
– Ну, вот… – девочка не знает, как объяснить свой вопрос, не рассказывая полной правды. А то еще и нянька перестанет ее любить! – Вот ты еще никакого проступка не совершила, а боги знают, что совершишь, и наказывают. Может такое быть? Они ведь все знают?
Ох, няня ведь верит в других богов. В местных. Интересно, а почему настоящие боги тогда не наказывают Ати за то, что она верит не в них? Или им это все равно? А что – не все равно? Богов – много? Или они – одни и те же, и им все равно, как их называют, лишь бы верили и приносили необходимые жертвы?
– Не знаю, – осторожно отвечает няня. – Боги, наверное, могут знать наперед, но вряд ли они наказывали бы за то, чего ты еще не совершил. Иначе люди не понимали бы, за что, и смысл наказания потерялся бы. Помнишь, ты грызла ногти, и я намазала их тебе травкой специальной? Ты пальцы в рот сунула, а они горькие. Так ребенок запоминает, чего делать нельзя. Или когда ты о жаровню обожглась. Тоже ведь запомнила, верно? Думаю, так и боги поступают: наказывают, когда человек уже что-то сделал… не самое хорошее. Чтобы он понял и больше так не делал.
Да, наверное, так и есть на самом деле. Но только тогда кого боги наказали сейчас и за что? И как они накажут папу за то, что он их бросил?
– А иногда боги и не наказывают, – продолжает нянька. – Иногда люди умудряются такое сотворить, что им никакое дополнительное наказание не требуется.
Ну, это уже несправедливо. Детей всегда наказывают за то, что они делают что-то не то, а взрослые, стало быть, иногда сами себя наказывают… Только вот сам себе, конечно же, наказание полегче выдумаешь. Вон когда она без спроса съела мед… Или когда папа наказывал Беренику – разве сама сестра велела бы дать себе плетей? Уж, наверное, нет! Придумала бы себе что полегче…
Девочка скрутилась в клубочек, закрыла глаза. Все равно ведь ничего не видно, чего в темноту-то таращиться!
И незаметно для себя самой задремала.
Теперь во дворце было все по-новому.
Братьев она не видела – их переселили в новые покои и приставили новых нянек, выбранных, по слухам, самой Береникой.
Совсем не так обошлись с Клеопатрой и Арсиноей, которой вообще исполнилось всего девять: их поселили в помещение для слуг.
От малышки Арсинои, правда, ничего особо не требовали: во-первых, она все-таки была еще слишком мала, во-вторых, видимо, вся ненависть Береники сконцентрировалась на третьей царской дочери.
Клеопатру сперва отправили на кухню.
– Подай!
– Принеси!
– Вычисти!
Клеопатра подавала – и при этом обязательно роняла какой-нибудь очень важный ингредиент на пол, из-за чего приготовление любимого блюда назвавшей себя царицей Береники (коронация еще не состоялась) становилось невозможным.
Ее отправляли за водой – она не возвращалась долго, а когда приходила, вода болталась на самом донышке.
Драгоценное блюдо с инкрустацией она попросту испортила.
Если бы на месте Клеопатры была рабыня, ее бы избили. Но дочь царя, к тому же живого и здорового, обретавшегося сейчас в Риме и могущего – чем демоны не шутят! – вернуться в любой момент, трогать все же опасались.
Поэтому менее чем через полмесяца девочку оставили в покое. Главное было не попадаться на глаза старшей сестре.
Впрочем, Береника сейчас была очень занята.
Наряды. Драгоценности. Притирания. Развлечения. Все это увлекало новоявленную царицу куда сильнее, чем сведение счетов с соплячкой – младшей сестрой.
Другая Клеопатра, Трифена, – тоже провозглашенная царицей, в бесконечном празднике участия не принимала. Поговаривали, что она «мается животом».
Клеопатра видела вторую старшую сестру лишь несколько раз, да и то мельком; выглядела Трифена и в самом деле не лучшим образом: лицо пожелтело, а волосы, еще недавно такие роскошные, то ли свалялись, то ли частично вылезли.
Каждое утро, на рассвете, Клеопатра встречалась с Мардианом. Она очень любила поспать, но сейчас именно рассветное время оказалось самым безопасным: царские пиры продолжались до глубокой ночи, а то и почти до утра, а потом дворец впадал в спячку.
Мардиан приносил новости.
– Все настаивают, чтобы Береника вышла замуж.
– Кто – все?
– Все.
Впрочем, кто именно настаивал, было неважно. Кто-то из тех, кто помог сестре сесть на престол.
– За кого?
– За Селевка Филометора.
– Кто это?
– Сирийский царевич, кажется. Или не сирийский. Или незаконнорожденный. Да какая разница?
– Интересно!
– Ты и в самом деле просто маленькая девочка.
– Почему это я маленькая?!
– Потому что человеку совершенно не нужно знать то, что ему не нужно.
Клеопатра захихикала. Маленький евнух рассердился:
– Ну, и что тут смешного?!
– Ну, нужно, не нужно… Слова одинаковые…
– Ты несерьезна!
Теперь пришел черед сердиться девочке.
– А зачем мне быть серьезной? – прищурилась она. – Разве я могу что-то сделать? Как-то повлиять на события? Разве что пореже попадаться «любезной сестре» на глаза.
– В таком случае я могу больше не приходить по утрам, – надулся Мардиан.
Клеопатра погладила друга по руке.
– Приходи, пожалуйста. Я… мне просто так одиноко.
– А твоя няня?
– Няня Ати? Она любит меня, заботится… когда никто не видит. Но она… даже не пытается понять. Она просто жалеет. Слушай, а давай убежим?
– Куда? – не понял Мардиан.
– Не «куда», а «откуда». Сбежим из дворца. Отправимся странствовать…
Маленький евнух покачал головой.
– Во-первых, нас достаточно легко будет найти: не так уж часто встречаются маленькие красивые девочки, путешествующие в компании молодых кастратов. Во-вторых… во-вторых, пока ты во дворце – твоя жизнь вне опасности. Понимаешь?
Девочка не понимала.
– Как это – «вне опасности»? Береника шпыняет меня, когда только видит.
– Не переживай, Арсиное и Птолемею-старшему тоже достается.
Девочка и не переживала по этому поводу – как-то почти не вспоминала о своих сводных брате и сестре. Разве что – о самом младшем Птолемее: он был такой крохотный и милый… Немного похожий на котенка – такой же беспомощный.
– Понимаешь, пока ты во дворце – ты царская дочь.
Девочка фыркнула.
– Да уж. Очень заметно. Царская дочь спит на полном блох тюфяке, ее походя пинают ногами пробирающиеся в спальню ее сестры любовники, иногда она спит прямо на кухне, среди грязной посуды. Ее заставляют чистить…
– Заставляли. И по-моему, безуспешно.
– Это не важно. Согласись, что сестрица обращается со мной не так, как полагалось бы обращаться с сестрой. Я уже не говорю – с дочерью царя. А ты говоришь, что во дворце безопасно.
– Как только ты покинешь дворец, за твою жизнь никто не даст ни единого асса[2]. За тобой сразу отправят наемного убийцу. И никому не придет в голову кого-то обвинять. Сбежала девчонка, и сбежала. А там – то ли бродяги убили, то ли звери разорвали, а может, змея ужалила. И нет претендентки на престол. А вот пока ты во дворце, народ знает, что царская дочь Клеопатра жива. И если она вдруг внезапно умрет, Беренике это припомнят. Теперь понимаешь?
Девочка кивнула.
– Вот то-то. Именно потому к Трифене и таскают самых лучших лекарей.
– А что с ней?
Мардиан дернул плечом.
– Ты хочешь знать, что говорят врачи? О чем сплетничают в народе? Или правду?
Девочка немного поразмышляла.
– Пожалуй, и то, и другое, и третье. И еще – что думаешь ты сам.
– Правды никто не знает – лекари только разводят руками. Предполагается, что царевну сглазили.
Клеопатра про себя отметила это «царевна» – Трифена являлась полноправной соправительницей сестры, но в то время как Береника царствовала, Трифена ни во что не вмешивалась и как царица не воспринималась.
– В народе говорят по-разному. Кто утверждает, что царица травит сестру, поскольку не нуждается в соправителях, другие уверены, что такое кроткое и прекрасное существо, как Береника, не может никому сделать ничего плохого.
Девочка фыркнула. Кроткое! Прекрасное – да, Береника и в самом деле хороша собой, но кроткое… Впрочем, народ ведь совсем недавно посадил ее на престол, свергнув «тирана и деспота» Авлета, и пока еще пребывает в твердой уверенности, что имеет хорошего правителя.
– А что думаешь ты?
– Я думаю, что Трифена просто очень больна. И наверное, скоро умрет.
Девочка разозлилась – она ожидала, что старый друг подтвердит: да, Береника – чудовище, которое травит свою сестру-соправительницу.
Маленький евнух, прищурившись, несколько мгновений смотрел на свою подружку и молчал.
– Дружба заключается в том, чтобы говорить друг другу правду, – сказал он наконец. – А не то, что второй хочет услышать. Если ты хочешь когда-нибудь стать царицей – настоящей, а не такой, как твоя старшая сестра, – тебе обязательно понадобится тот, кто будет говорить тебе правду. Насколько бы неприятной она ни была. Иначе ты будешь править очень и очень недолго.
Клеопатра посопела. От этой детской привычки не могла и не хотела отделываться – сопела носом, словно изгоняя из себя «сердитки», как, смеясь, называл это отец.
– Почему ты такой умный, Мардиан?
Маленький евнух пожал плечами.
– Меня этому учили.
– Но ты старше меня всего на четыре года!
– На четыре с половиной.
– И ты здесь живешь уже несколько лет! Значит, дома ты жил, когда был совсем маленький. Почему же тебя учили такому? Я поняла! Ты – принц! Да, Мардиан? Принц?
– Теперь я просто евнух, – с болью ответил Мардиан. – А кем я был раньше – какое это теперь имеет значение?
– Почему тебя учили, а меня – нет?
– Ты – третья дочь. А может, твой отец просто не задумывался об этом.
– Расскажи мне, кто ты, Мардиан! Пожалуйста! Ты обещал!
– Я обещал рассказать, когда ты поумнеешь. А ты иногда рассуждаешь, как совсем взрослая, а иногда – как будто тебе меньше лет, чем Арсиное.
Кровь бросилась в лицо девочке. Стало быть, она глупа? Она?! И он смеет такое говорить будущей царице?! Да она велит…
Что и кому ты велишь, Клеопатра? Пока ты – никто, точно так же, как и сам Мардиан. Ты только что говорила об этом, царская дочь, спящая на дырявом тюфяке.
К тому же Мардиан – твой настоящий друг. Который не бросил тебя сейчас, когда ты в беде. И на которого – может быть, даже единственного! – ты сможешь положиться, когда придет время сесть на трон.
Она опустила голову. Наверное, Мардиан все равно заметил, что она разозлилась. Ну и ничего. Она попросит прощения.
– Прости меня, Мардиан. Я очень рассердилась, когда ты сказал, что я глупая. Но я поумнею, обещаю!
Маленький евнух растроганно вздохнул и коснулся пальцами ее щеки.
– Ты уже умнеешь, маленькая царица.
За дальнейшим развитием событий Клеопатра следила словно со стороны. Как если бы слушала сказку, которую на ночь рассказывает ей верная Ати, и, закрыв глаза, представляла, как именно все происходит.
Тихо скончалась Клеопатра Трифена. Береника устроила сестре-соправительнице пышные похороны. Ради такого случая младших – Арсиною, Птолемея Диониса и саму Клеопатру – приодели в нарядные одежды. Которые сразу после похорон, разумеется, отобрали, по крайней мере у Клеопатры.
Потом Береника вышла замуж. Она противилась этому изо всех сил. А когда все-таки поддалась (Клеопатре почему-то казалось, что в основном ради праздничной церемонии, все-таки старшая сестра была очень неравнодушна к подаркам, украшениям, новым одеждам), пробыла замужем очень недолго, всего несколько дней: приказала задушить Селевка, своего мужа.
– При этом, могу поспорить, многие продолжают считать ее добрым и перепуганным существом, которое боится даже собственных слуг, – со злым смехом говорила Клеопатра Мардиану. Селевка, которого она почти совсем не знала, ей было не особенно-то и жаль. Кстати, острые на язык александрийцы дали ему за его вульгарную внешность и не менее вульгарное поведение весьма красноречивое прозвище[3].
Но почему люди не замечают очевидных вещей?! Береника правит так, как считает нужным, мужа – ну разве что не сама задушила, а убили по ее приказу, и при этом в народе продолжают считать извергом отца, а не эту… царицу. Хотя – у Береники в глазах народа есть оправдание: не может же и в самом деле царица, дочь царей, жить с настолько вульгарным субъектом.
– Ее все равно выдадут замуж, – заметил Мардиан. – В Египте женщине не полагается царствовать одной.
Клеопатра усмехнулась. Может, и выдадут. А пока к сестре по ночам ходят любовники. И что самое неприятное – один из них, по имени, кажется, Бабейфми, стал слишком часто встречаться ей, Клеопатре, в коридоре. Только усмехался в лицо, но девочка чувствовала: этот человек ей опасен.
Ей сунули факел почти в самое лицо.
– А, маленькая паршивка! Вот ты где! А ну-ка, иди сюда!
Бабейфми, любовник сестрицы Береники. Для него она уже «маленькая паршивка», а не царская дочь и царская сестра.
– Эй, парень, поосторожнее, – больше всего ей хотелось сбиться в комочек, стать совсем маленькой, незаметной. Но голос не дрогнул, а фраза прозвучала так, что, пожалуй, будь парень поумнее, он бы просто испугался.
Но парень был глуп. Он сейчас казался себе всемогущим. Еще бы, любовник царевны, которая вот-вот станет царицей. А тут какая-то сопливая девчонка – совсем маленькая еще! – смеет разговаривать с ним таким тоном.
Он больно схватил девочку за волосы.
– А ну, потявкай еще!
– Потявкай?! И ты смеешь говорить это дочери царя?!
– Твой папаша сбежал. Ты сейчас никто, и звать тебя никак! Незаконнорожденный ублюдок трусливого бывшего царя.
Он приблизил свое лицо прямо к ее; от него несло вином и луком.
Она сцепила зубы, чтобы не плюнуть в эту наглую пьяную рожу. Не сейчас. Надо немного потерпеть.
– А ты красивая девочка, – вдруг сменил тон Бабейфми. – Небось еще девственница, а? Ну, конечно, ты ведь еще малышка… Хотя в вашей веселой семейке все может статься. Хочешь попробовать, что такое настоящий мужчина? Хочешь?
Его рука больно сжала ее грудь, вернее, место, где когда-нибудь – Клеопатра очень надеялась на это – она вырастет.
Стать женщиной? При помощи вот этого грязного животного?!
– Да я скорее пересплю с шакалом, чем с тобой!
Он зарычал, и девочка поняла, что допустила ошибку. За которую сейчас скорее всего ей придется расплачиваться.
– Давай. Во дворце как раз нехватка евнухов, – бросила она в гнусную ухмыляющуюся рожу первое, что ей пришло в голову.
– Евнухов? – Бабейфми не понял, но чуть отодвинулся и хватку ослабил.
– За то, что ты переспишь с ее сестрой, которую она ненавидит, царевна Береника прикажет отрезать тебе твои… причандалы. А может, даже заставит съесть их. На глазах у всех. Придворные любят подобные развлечения.
– Ах ты ж…
Бабейфми изо всех сил толкнул ее; девочка буквально отлетела к стене и сильно ударилась лицом.
Больно. Но, по крайней мере, от изнасилования она спасена. Что же, за все надо платить.
Следующие месяцы превратились в ад.
Нет, больше на ее честь никто не посягал. Ее просто сделали служанкой.
Она спала на дырявом грязном тюфяке – прежде, посещая комнаты слуг, ей таких даже видеть не доводилось. Где Береника раскопала такую мерзость, было просто непонятно. Поглощенная ненавистью к младшей сестре, на которую вдруг обратил внимание ее собственный любовник, Береника даже не думала о том, что этот мерзкий, грязный тюфяк находится в ее покоях – покоях царицы (Клеопатра теперь спала прямо перед дверью сестриной спальни, на случай, если той вдруг придет в голову чего-то потребовать посреди ночи). А Береника периодически ночью выходила из собственной спальни только для того, чтобы пнуть спящую сестру ногой.
Спать под звуки любовных утех, раздающихся из спальни сестры, она сперва не могла. И думала, что никогда не сможет. Но прошел всего месяц, и измученная девочка научилась засыпать в любом месте, в любом положении. Наверное, если бы у нее прямо над ухом играли музыканты, а рядом маршировал полк римских легионеров, она бы все равно могла спать.
Один раз, почти в самом начале своего правления, сестра потребовала, чтобы Клеопатра причесала ее.
Конечно, девочка не сдержалась и больно дернула «любезную сестрицу» за волосы.
И конечно, была наказана.
Ее вывели на задний двор и дали плетей. При этом присутствовали придворные – человек тридцать. Кто-то наблюдал за экзекуцией с откровенным любопытством, кто-то стыдливо отводил глаза: все-таки девочка была дочерью царя, пускай и бежавшего, и всегда сохранялась вероятность, что царь этот при помощи римских копий вернет себе трон.
Клеопатра не проронила ни звука, вцепившись зубами в собственное запястье и прокусив кожу до крови. Ничего. Ничего. Главное – сдержаться сейчас, а шрамы исчезнут… А если не исчезнут, она станет носить браслет, из-под которого их не будет видно. Когда станет царицей. Она станет царицей, и все, кто сейчас глумится над ней, будут наказаны.
Наконец, наказание завершилось.
Она поднялась; растерзанная одежда не прикрывала тела, но девочка и не пыталась прикрыться.
– Теперь я равна тебе, о моя царственная сестра! Я младше тебя, но уже получила столько же плетей, сколько и ты! – голос ее раздавался звонко и громко. Придворные застыли. Лицо Береники стало серым.
– Только у отца хватило жалости к тебе, чтобы не выставлять твою неприглядную наготу напоказ и не позорить царскую дочь. А у тебя не хватило… Что же, это говорит о том, что тебе никогда не стать настоящей царицей.
Взбешенная Береника, задыхаясь, схватилась за ожерелье, украшавшее ее шею; крупные жемчужины посыпались на мраморные плиты.
Кто-то подошел сзади и настойчиво – но и довольно аккуратно – потащил Клеопатру прочь.
Она лежала на тюфяке плашмя. Больше всего сейчас ей хотелось заплакать. Нет, неправда: больше всего ей хотелось умереть, чтобы не чувствовать этой боли, как будто прямо на спине у нее горит костер.
С другой стороны, она хотя бы не в покоях своей сестры. И тюфяк другой – почище и потолще. И свет в глаза не бьет – окна затемнены. Или, может, просто наступила ночь? Хотя в комнате не совсем темно, несмотря на то что светильник не горит.
Дверь тихонько скрипнула, пропуская невысокую фигурку.
– Как ты, моя царица?
Мардиан. Ее единственный друг.
Он всегда называл ее по имени либо царевной; царицей – впервые. Нет, во второй раз: первый был года четыре назад: он тогда пообещал ей рассказать свою историю, когда она станет царицей. Что же, вот она сейчас возьмет и умрет, так и не узнав, что же с ним произошло…
В носу защипало, и по щекам побежали слезы.
Юный евнух присел около нее на корточки и осторожно коснулся спутанных волос.
– Поплачь, моя царица. Поплачь. Ничего в этом такого нет, тем более о твоих слезах никто не узнает. Очень больно?
Закусив губу, она судорожно кивнула.
– Я принес мазь. Ее сварила Ати специально для тебя.
– Но рискнул ко мне прийти только ты, верно?
– Да нет. Никакого риска. Береника… боится. Думаю, она тебя больше не тронет.
Девочка криво усмехнулась.
Юный евнух поправился:
– Конечно, она будет продолжать унижать тебя. Но жизни твоей ничего не грозит, это точно.
Мардиан откинул покрывало, и на спину Клеопатры что-то полилось.
– Ткань присохла к ранам. Потерпи, будет немного больно, но ее надо убрать.
Боги, как больно! А еще какие-то несколько мгновений назад ей казалось, что больнее уже быть не может…
– Потерпи, потерпи…
Теперь Мардиан емкими аккуратными движениями втирал в ее спину что-то прохладное и хорошо пахнущее.
Боль начала стихать почти сразу.
– Тебе придется полежать на животе пару часов, пока мазь окончательно не впитается. А потом можешь повернуться.
– Мардиан…
– Что, моя царица?
– Скажи, как мне выдержать… все это? Может, лучше просто прекратить это… раз и навсегда… самой?
Глубокий вздох.
Дура! Боги, какая она дура! Ведь Мардиан – евнух! Его кастрировали совсем малышом; может, тогда он и не понимал, что с ним сделали, но сейчас… сейчас ему около семнадцати лет. И он очень хорошо понимает, что именно с ним сделали. И – живет. Не перерезал себе глотку. А она очень хорошо знает, что это означает – старый Мешулам, «кошачий смотритель», разъяснил ей достаточно подробно.
– Мысли о самоубийстве не подходят одиннадцатилетней девочке, Тэя.
– Мне почти двенадцать. – Она слабо улыбнулась.
Она еще мала – для самоубийства. Зато, видимо, достаточно взрослая, чтобы попытаться ее изнасиловать.
Нет, она не станет накладывать на себя руки. Она должна жить – хотя бы для того, чтобы отомстить сестре и ее любовнику. Отец вернется, и тогда…
А если не вернется? Если Береника и в самом деле станет полноправной царицей… навсегда?
Что ж, тогда надо продать свою жизнь подороже, вот и все. Может быть, у Египта не будет царицы Клеопатры, но тогда у него не будет и царицы Береники. Конечно, она с удовольствием убила бы и Бабейфми, любовника сестры, но следует смотреть на вещи разумно. Сумеет она убить только кого-то одного, и по праву эта «привилегия» принадлежит «любезной сестрице».
Выздоровела девочка достаточно быстро, но вскоре ее ждало новое унижение: объявив во всеуслышание, что у «маленькой грязнули» завелись вши, Береника приказала придворному брадобрею – какая честь! – остричь младшую сестру налысо.
Конечно, в некоторых египетских семьях – семьях бедняков! – детей еще стригли налысо. Но – не девочек, которым совсем скоро исполнится двенадцать!
Эта самка шакала – Береника – всегда завидовала ее волосам! И вот теперь причины для зависти нет.
Утешила ее нянька.
– Вырастут волосы, – уверенно сказала она. – Пуще прежних. И быстро. Дуреха-то эта, – она испуганно прикрыла рот рукой, огляделась по сторонам и, убедившись, что поблизости больше никого нет, понизив голос, повторила: – Царица-то наша…
– Царевна, – сердито поправила Клеопатра.
– Царевна, – покорно согласилась нянька, – зря повелела тебя остричь. Всем понятно, почему она такое повеление дала, и люди смеются.
– Надо мной? – девочка вспыхнула, но тут же сообразила. – Нет, я поняла, над ней.
– А стригли-то тебя на растущую луну, – совсем уже шепотом сообщила нянька. – Теперь быстро отрастут, и пуще прежнего красивые будут…
Она, видимо, с удовольствием поговорила бы о волосах еще, но девочка быстро потеряла к теме интерес.
– Мардиана не наказали? А то я его уже четыре дня не видела.
Нянька покачала головой.
– Мардиана царица… царевна около себя держит. Он ей вслух читает.
Девочка рассмеялась. Мардиан по-гречески читал довольно неважно, а больше ни одного языка Береника не знала и знать не желала.
Значит, «любезная сестрица» попросту решила лишить младшую сестру одного из ее верных слуг. К счастью, Береника просто не могла себе даже представить, что со слугами – а тем более с рабами – можно по-настоящему дружить. Иначе Мардиана ждала бы куда более суровая судьба: чтобы сделать больно младшей сестре, царица – нет, не царица, царевна! царевна! отец вернется, сядет на престол, и все будет хорошо! – запросто могла пожертвовать человеческой жизнью.
Никогда нельзя показывать людям, что тебе кто-то или что-то дорого, внезапно поняла она. Иначе, чтобы сделать тебе больно, у тебя попытаются это отнять. А возможно, даже разрушить. И за ненависть, испытываемую к тебе, кому-то, может быть, придется заплатить очень высокую цену.
Несколько дней после этого, встречаясь в коридорах дворца с Мардианом, девочка отворачивалась, делая вид, что не хочет даже видеть маленького евнуха.
Конечно, ему было больно и обидно. Но она не может послать к нему даже няньку, чтобы та объяснила, почему его «царица» не хочет общаться со своим другом. Во-первых, он должен быть опечален по-настоящему – Беренике обязательно донесут об этом, как доносят обо всем, касающемся младшей сестры. Во-вторых, няньке просто могут дать плетей, и она расскажет обо всем. Нет уж, лучше пускай Мардиан несколько дней пообижается. А она потом ему все объяснит. Он поймет. А если нет… друг, который не готов понимать и прощать, ей не нужен.
Но маленький евнух все понял правильно. Нянька передала от него записку: «У меня все хорошо. Держись!» Записка была без подписи, да она была и не нужна: Клеопатра хорошо знала почерк своего друга.
Няня Ати долго и с удовольствием рассказывала о том, что «этот маленький евнух – большая умница»: на всякий случай он придумал, что нянька должна сказать, если у нее обнаружат эту записку.
Клеопатра слушала и не слушала. Если Береника унизит ее так еще раз, она покончит с собой. Нет, еще чего! Чтобы сводная сестра радовалась? Если Береника еще раз позволит себе унизить ее или как-то обидит Мардиана, ей не жить. С кинжалом к ней не подберешься – значит, остается яд.
– Ати, милая, ты умеешь читать?
– Ну, что ты, царевна! Откуда? Да и ни к чему это женщине. Наше дело – мужа любить, деток рожать, воспитывать. Следить, чтобы в доме всегда было чисто, вкусно сготовлено…
– Ати, я напишу записку, передай ее Мардиану, незаметно.
Мардиан читает царице вслух. Мардиан имеет доступ к библиотеке. Мардиан сможет найти нужный свиток.
В том, что во дворцовой библиотеке найдется нужная ей информация, девочка не сомневалась: там было много чего. Меньше, конечно, чем в городской Александрийской библиотеке, но тоже немало. С удивлением она подумала о том, что никогда не замечала, чтобы отец заходил в дворцовую библиотеку. Может, она просто не видела?
Мардиан не подвел. Нужный свиток (один: то ли Мардиан больше не нашел, то ли не рискнул брать несколько) был у Клеопатры уже на следующий день. Честно говоря, их даже в руки было страшно брать: обычные строчки, черные, и в каждой таится смерть. Оказывается, свести человека со света можно столькими разными способами!
Но, к сожалению, большинство названий растений, из которых можно было приготовить ядовитое зелье, девочке были незнакомы. Некоторые она знала, но где их достать?
Попросить няньку? Мардиану она могла довериться, знала: если его даже станут пытать, он не выдаст свою подружку; но подставлять старого друга тоже не хотелось. Няньке же Ати она не доверяла. Нет, нянька по-настоящему любит ее. Но, во-первых, она глуповата, может еще где-то случайно проболтаться. А во-вторых, ее даже не надо подвергать пыткам: достаточно только испугать, и Ати выложит все, что знает, а заодно и чего не знает.
От волнения ли или по какой другой причине, но к вечеру девочка заболела. Свиток был надежно (как ей казалось) спрятан.
Болезнь протекала вяло, но длилась дольше месяца.
А когда исхудавшая и заметно выросшая Клеопатра снова смогла выходить из своей комнаты, выяснилось, что Беренике уже не до сестры: она снова выходила замуж. И свиток так и остался в тайничке – на всякий случай.
Нового избранника сестры звали Архелай, сын Архелая. Впрочем, сам новоявленный царевич (соправителем Береника его так и не сделала) утверждал, что на самом деле его отцом является сам Митридат. Это, по идее, должно было доказывать его родство с Лагидами: так, видимо, он пытался намекнуть супруге, что тоже имеет право царствовать наравне с нею. Но молодая царица намека не поняла.
Впрочем, многочисленные любовники из спальни царицы исчезли: не получив власти над царством, Архелай получил по крайней мере полную власть над телом жены.
Клеопатра видела своего нового родственника всего несколько раз и то мельком: видимо, сестре хватило того, что один из любовников обратил внимание на подрастающую девочку, и она решила себя обезопасить.
Возможно, спустя какое-то время Архелаю удалось бы уговорить жену сделать его соправителем, но он попросту не успел: всего через три с половиной месяца в Александрию ворвалась римская конница под руководством молодого, но уже достаточно известного полководца Марка Антония; конница являла собой авангард римской армии, которую вел Авл Габиний. Вместе с армией в город вернулся и законный царь, Птолемей Неос Дионис.