Это Чистый. Впервые встречаю его в реальности. Он стоит в самом центре детской площадки, вокруг него, сшибая друг друга и ударяясь об него, летают малыши. Хотя это и ощущается, наверное, не больнее, чем удар подушкой, но все-таки удивительно, что он совершенно не реагирует, даже не пытается уклониться. Высокий, вытянутый, с длинными серыми (я думала, они серебристые) волосами, он стоит в самом эпицентре «побоища», и шары отталкиваются от его головы как от чего-то неодушевленного, она только смещается под ударами вправо-влево, как боксерская груша. Это было бы смешно, если бы не выглядело так странно.
Почему-то я сразу понимаю, что он здесь не просто так, он здесь как раз из-за детей. Хочется сказать «ради детей», но боюсь, это неправда.
– Что он делает? – тихо спрашивает Виктор. – Воздействует на них? Умиротворяет? Воспитывает, что ли, мысленно?
– По-моему, он их… осмысляет, – неожиданно нахожу нужное слово я.
Не просто «изучает», а проникается смыслом, проецирует этот смысл куда-то в будущее, возможно. Подумав так, начинаю собой гордиться. А еще Питер считает меня дурочкой! Надо запомнить фразу и выдать ему при встрече… если она еще будет, встреча-то.
Настроение у меня портится. Я смотрю на Чистого, и во мне поднимается раздражение. У меня, между прочим, такой же редкий ген, и тварь распознает меня мгновенно. Однако Чистому нет до меня никакого дела. Он не чувствует во мне родной души. Его не волнует, что меня мучают по ночам кошмары, что я вместо него встречаю мутантов, летящих на меня, чтобы разорвать. Он просто гуляет, видите ли, в парке, не желая прятаться в Стеклянном доме. И как бы еще нам не пришлось его провожать – впрочем, попробуй ему навяжись… Не ходить же за ним, куда он – туда и мы.
– Надо вызвать группу? – вторит моим мыслям Виктор. – Если что, его некому защитить.
– А мы? – слышится голос Плава.
Они только что подошли и тоже уставились на Чистого.
– Мы здесь ради Осы, – возражает Виктор.
– А Оса – ради него, – тихо говорю я, и все молча смотрят на меня.
Только ради таких моментов и стоит терпеть ночной страх, но Дарк-Кэп умудрился испортить мне и это скромное удовольствие, поэтому сейчас я лишь морщусь под их уважительными взглядами.
– Ой, да хватит вам! – Леди приходит в себя первая. – В городе они никогда не бывают одни, наверняка сейчас вокруг них куча охраны. Да вон же, смотрите!
Действительно, поодаль располагаются двое дорян в форме охранников. Но они, в отличие от меня, не узнают о приближении твари. Интересно, а сам этот Чистый, почувствовав тварь, даст кому-нибудь знак, или продолжит свои наблюдения, пока его не сожрут? Не удивлюсь, если второе.
Внезапно я испытываю настоящий кураж. Или как это еще назвать, когда ты вдруг понимаешь, что сделаешь сейчас нечто из ряда вон выходящее, и никто тебя не остановит? Тем более что капсулы с доряшатами уже приземлились, а следующий залет минут через десять. Я вскакиваю со скамейки и решительно направляюсь к Чистому, встаю прямо напротив него, заглядываю ему в глаза. Голова у меня значительно ниже, но не заметить-то меня никак нельзя!
Нельзя-то нельзя. Но он не замечает.
Кстати, «чистые» они, очевидно, только в душе. В Стеклянном доме за ними ухаживают, бреют, их одевают и обувают. Доряне очень трепетно относятся к антуражу. Но этот, видать, давно не был в Стеклянном доме. Одежда, похожая на монашеский балахон, если и была когда-то белой, то недолго. Пояс он, видимо, потерял, поэтому подпоясался тонкой гибкой веткой от желтого дерева. А в начинающей отрастать серой, как и волосы, бороде, застряли несколько крошечных лепестков – наверное, прицепились, когда он подбирал с земли эту ветвь. Допустить, чтобы кто-то сломал у дерева ветку, здесь невозможно.
Поскольку он не обращает на меня никакого внимания, я могу рассматривать его без всякого стеснения. Даром что вокруг уже собрался народ: невиданное зрелище для дорян – кто-то пристает к Чистому!
До моего поступка все взрослые посетители вежливо его обходили, делая приветственные благоговейные знаки, на которые он обращал внимания не больше, чем сейчас на меня. Его охрана теперь тоже приблизилась, на лицах у всех написано любопытство и недоумение. Но мне плевать! Я знаю, что такое страх, и уж это точно не то, что я испытываю сейчас.
Лицо у него в отличие от обычных дорян длинное и продолговатое, хотя такое же белое, как и у всех. Поэтому он еще больше, чем они, напоминает привидение. Длинные бледные кисти рук сложены на груди в замочек, но вывернуты ладонями наружу – то ли в знак отторжения, то ли, наоборот, открытости и беззащитности. Темно-бутылочного, почти черного цвета глаза посажены глубоко, они огромные для землянина, но скорее средние при его размере головы.
– Здравствуйте, – произношу я по-дориански очень громко, словно имею дело с глухим, и делаю приветственный жест.
Пока я раздумываю, не стоит ли дернуть его за рукав, Чистый переводит на меня взгляд. Тут у меня возникает первая сложность. Я и не такие взгляды могу выдерживать, благо есть опыт с Дарк-Кэпом, но тут чуть было не смущаюсь. И нет, дело не в напыщенной галиматье, что он якобы видит меня насквозь и знает все мои грехи – с чего бы это? И даже не в том благоговении, которое я всегда к ним, к Чистым, испытывала, иначе стала бы я ради них… Просто для меня становится очевидным, что я отвлекла «человека» от важного дела. Вот, как если бы кто-то нес тяжелый предмет, но пришлось положить его в паре шагов от цели, а потом-то – опять поднимать…
Голова Чистого только что была занята чем-то сложным, иным, а теперь он видит препятствие, но не знает, откуда оно возникло, и что с ним делать. Его взгляд пытается поймать меня в фокус и навести на меня резкость. Кажется, ему это, наконец, удается.
– Мы прибыли сюда с Земли, – говорю я гордо и четко.
Он смотрит.
– Это такая планета. И у нас нет никакой крыши, – я показываю наверх. – И мы видим свое небо! И звезды. И солнце.
Он молчит.
Кураж мой начинает иссякать. Не знаю, возможно ли чувствовать себя большей идиоткой, чем я сейчас. Я уже готова пробормотать извинения, но тут краем глаза замечаю, что рядом стоит вся моя группа и… Питер. Он тоже здесь, смотрит на меня насмешливо; еще чуть-чуть, и покажет мне на мозги.
– Да, нет крыши! – в отчаянии повторяю я почти враждебно.
А Чистый вдруг отвечает. Голос у него оказывается шелестящим, серым, как его волосы.
– Ее снесло? – спрашивает он.
Я таращусь на него. Слышу чей-то смех; не оборачиваясь, понимаю, что это может быть только Виктор. Но Чистый не шутит, он ждет ответа.
– Нет, – бормочу я, – ее не было. Никогда.
Виктор хрюкает.
– Мы прилетели сюда, чтобы вас защитить. Мы, земляне, спасаем вас! – провозглашаю я, но голос мой будто протух.
Теперь его фокус наведен точно на меня. Меня тоже сейчас осмысляют, и мне не кажется это слишком приятным. Однако надо продолжать, потому что, если я замолчу, придется тут же спасаться от этого позора бегством.
– Конечно, нам за это платят, то есть можно сказать, что это доряне вас защищают, но мы, между прочим, тоже… мы рискуем жизнью. Вы хоть знаете об этом?
Почему-то я говорю «мы», хотя жизнью рискуют только такие, как я.
Но нет смысла вдаваться в подробности. Осмысление, похоже, закончено, и информация о землянах заняла нужную ячейку в его работе над будущим мира, если я вообще правильно понимаю то, что он делает. Что-то подозрительно быстро. Неужели мы такие неинтересные, или это просто побочное исследование? Надеюсь, он понимает, что я – не самое лучшее, что у нас есть, иначе земную цивилизацию ждет плачевный исход.
На лице у Чистого появляется подобие улыбки – губы его при этом пребывают почти в неподвижности, но мимика щек позволяет подозревать именно эту эмоцию.
– Спасибо, – произносит он.
Мне не слышится в этом никакой искренней благодарности. Вроде как «спасибо за внимание, вы свободны». Но почему Виктор давится и кашляет позади меня, словно поперхнулся? И тут я осознаю: Чистый поблагодарил меня на идеальном русском.
– Вы понимаете по-русски?!
– Не понимаю, – шелестит он, – понимать это слишком долго. Я знаю пока только все ваши слова.
Но я не вижу на его шее автопереводчика, а руки у него не светятся, они так же сложены на груди, и, похоже, у него нет никакого коммуникатора. Да и вообще, откуда ему знать, какой из земных языков – мой родной? Однако сейчас надо спросить главное, раз уж со мной говорят.
– Вы не боитесь… – я невольно сама перехожу на русский, – не боитесь этих тварей… то есть мутантов?
– Они не живые, – следует ответ. – Я их не понимаю и не вижу.
– Неживое не движется! – возражаю я. – Вот, например, звери…
– У живого есть душа. У этих она погибла, а движется только тело.
– А, знаю, зомби и так далее. А я… я все равно… мне страшно, когда они приближаются. Они ненавидят меня… вас… Разве вы не знаете? Не чувствуете?
– Ненавидеть способно только живое, – возражает он мне по-прежнему на чистейшем русском. – А их больше нет. Они виноваты не больше, чем камень или гроза. Ты боишься грозы или камня? Ненавидишь их? Они тоже приближаются и могут тебя убить. Мы не можем думать об этом, иначе нам некогда будет учиться понимать живое.
Глупости, думаю я. Конечно, они ненавидят. Иначе что я тогда ощущаю?
– Но я… я же чувствую! Я их слышу! Они…
– Зеркало тоже смотрит, – непонятно отвечает Чистый.
На его лице снова появляется подобие улыбки, и я понимаю, что разговор закончен. Он не двигается с места, не делает никакого знака, но фокус его глаз больше не направлен на меня, его взгляд ушел.
Я пячусь назад, врезаюсь в Виктора, который стоит ближе всех, готовый меня защитить. Он берет меня за руку и решительно отводит подальше от общих глаз. Все тоже расходятся: представление закончено. Глупая земная девчонка помешала Чистому в его сложном великом деле, требуя от него благодарности, и он даже снизошел до разговора с ней, практически объяснив, что в ее услугах вовсе и не нуждается. И вообще, извините, сильно занят.
Красная, я стою чуть в стороне от своих, не прислушиваясь к обсуждению. На Питера я не гляжу, но уверена, что он нарочно не сводит от меня глаз – никакого такта! Кажется, они решают, надо ли им сопровождать Чистого, или его охрана справится сама. Хотя, казалось бы, решать это надо мне, дело ведь не в охране, а в том, почувствую ли я приближение твари. А мне сейчас вовсе не хочется его защищать! Раз ему не страшно, пускай себе пребывает в астрале. У меня, между прочим, выходной.
Но ведь он же не виноват, с укором говорю себе я. Он просто не способен заниматься такими делами, защищать себя, думать о безопасности. Именно поэтому мы и здесь. И наша миссия от этого еще более героическая – ведь спасать того, кто даже не сможет этого оценить, кто тебе… гм… не очень-то теперь и приятен – это высшая степень добра и жертвы! Наверное, на моем лице что-то отражается, потому что я встречаю взгляд Питера и вспыхиваю еще больше. Он смотрит на меня все с тем же насмешливым прищуром.
– Что? – грубо рявкаю я.
– Выражение оскорбленного достоинства мне нравилось больше.
– Больше чего?
Питер подходит ко мне вплотную и шепчет на ухо:
– Больше просветленного лика идиотки.
И хотя мне ужасно хочется сейчас ударить его, но, когда он так близко от меня, и я чувствую его дыхание, поцеловать его мне хочется, увы, гораздо сильнее.