Глава 3
Начало
Собрались в главном покое, там, где трапезничали всей семьей. Ной сидел на обычном своем месте, во главе стола, а сыновья на топчане у южной стены.
Началось с клятвы. Шева принесла только что испеченную лепешку, положила на стол перед Ноем и удалилась. Сыновья положили правые ладони на лепешку и по очереди поклялись хранить тайну. Когда умолк Иафет (дети всегда говорили по старшинству, начиная с Сима), Ной положил поверх трех рук свою ладонь и сказал:
– Да будет так!
После того, как лепешка была разломлена на четыре части и съедена, можно было начинать рассказ. Ной пересказал слово в слово то, что слышал, умолчав о своих думах.
Говорил и следил за выражением лиц сыновей – как воспримут они такую новость. Сим степенно, как и положено старшему сыну, кивнул, огладил бороду, закатил глаза кверху и зашевелил губами. Явно начал подсчитывать, сколько дерева понадобится на постройку ковчега. Гофер недешев, но если уж строить Ковчег Спасения, то только из него, ибо это дерево крепче, надежнее, чем брош и эрез, и растет в изобилии. На большое количество дерева можно будет получить у торговцев хорошие скидки…
Хам таращил глаза, нервно сглатывал и время от времени тряс головой, выражая согласие и повиновение. «Женить тебя надо, – подумал Ной. – Сказано же: «Ты войдешь в ковчег – с сыновьями, женой и женами сыновей…», да и если не жениться сейчас, до потопа, то на ком жениться после? Нет, будет на ком жениться, ибо не может быть так, чтобы на земле не нашлось еще сколько-то праведных душ, но во время столь серьезного испытания мужчине лучше быть женатым, иметь свою семью, а не просто быть частью родительской семьи. Семья придает сил и стойкости. Да и лишние руки, свои руки, пригодятся во время постройки». Под эти мысли сразу же вспомнилась Гишара, дочь гончара Арега, убитого вместе с женой в прошлую зиму разбойниками. Захотел человек продать свой товар подороже и повез его в столицу, да обратно уже не вернулся – подстерегли на обратном пути лихие люди, отобрали деньги и волов и, не удовлетворившись этими злодеяниями, убили несчастных. Явно грабители были знакомы Apery, иначе зачем убивать? Что за времена настали? Кому можно доверять? Гишара – хорошая девушка, живет честно, блюдет себя в достоинстве, научилась выделывать шкуры и этим зарабатывает себе на жизнь. Не самое легкое ремесло, одна вонь чего стоит, да и скоблить приходится много, но Гишара справляется, не унывает. Хорошая девушка, Хаму она, кажется, нравится. Он на нее так смотрит при встрече… Впрочем, Хам на всех приятных лицом и телом женщин так смотрит, сладострастник.
Сильно удивил Иафет. И тем, что держался скованно, и тем, что в глаза отцу смотреть избегал, уставился в пол, да так и сидел. Ной даже поинтересовался его здоровьем, но Иафет ответил, что чувствует себя хорошо. С Шевой у них, что ли, нелады? Не похоже, Эмзара бы сразу почувствовала, а то и Шева сама бы призналась. Шева не из тех, кто держит плохое в себе. «Пройдет, – решил Ной, глядя на отвернувшегося в сторону Иафета. – Молодость переменчива в настроениях. А если не пройдет? А если не пройдет, надо будет поговорить с сыном».
– Что вы мне скажете? – спросил он, дав сыновьям немного времени на обдумывание услышанного.
– Мы с тобой отец! – сразу же заявил Сим, переглянувшись с Хамом.
– Я хочу услышать каждого, – сказал Ной. – Пусть скажут Хам и Иафет.
– Сами не справимся! – заявил Хам. – Нужно искать помощников!
– Будь по-твоему, отец, – сказал Иафет, по-прежнему не поднимая взора.
– Помощники нужны, – согласился Сим. – Только что мы им скажем?
Вопрос был по делу, Сим вообще всегда высказывался по делу, зря слов не ронял. Помощники, конечно, нужны. Триста локтей в длину, пятьдесят в ширину и тридцать в высоту[1] – это не шутка. Да еще три яруса, то есть – два сплошных настила. Много, очень много работы.
– Мы скажем, что строим ковчег, – после недолгого раздумья ответил Ной. – Потому что мы действительно строим ковчег. А больше мы ничего не скажем. Потому что мы не вправе говорить что-то еще. Если Богу угодно поступить так, то зачем отравлять людям остаток жизни?
– Чтобы они ужаснулись и образумились! – Иафет поднял голову, на мгновение встретился взглядом с отцом и снова уставился в пол.
«Страдает, – догадался Ной о причине такого состояния сына. – Ему, как и мне, тягостно видеть все, что творится вокруг. И Шева, наверное, уже успела шепнуть, что убили Ирада. Людям с чутким сердцем нынче тяжело…»
– Ужас не может образумить, сын мой, – мягко сказал Ной. – Страх еще никого не исправил. Вера и любовь – вот те опоры, на которых стоит человек!
– А я думал, что человек стоит на ногах! – съязвил Хам.
Сим, ничего не говоря и не сильно замахиваясь (а то и убить недолго) отвесил брату затрещину. Хам ойкнул и свалился с лавки, на которой сидели все трое. Ной нахмурился, ибо сам никогда пальцем не тронул детей своих, но суровость его была притворной – Хам получил заслуженное. Негоже шутить, когда отец говорит о важном.
Потирая затылок, Хам поднялся на ноги и недобро сверкнул глазами в сторону старшего брата. Тот ухмыльнулся и будто невзначай сжал пальцы правой руки в кулак. Кулак был размером почти с голову Хама. В позапрошлую весну у вдовы Хамар ни с того ни с сего сбесился бык, не иначе как сглазил кто. Он выскочил из стойла, снес ограду и помчался не разбирая дороги, топча и бодая всех, кто не успел отскочить и безобразничал до тех пор, пока не наткнулся на кулак возвращавшегося с поля Сима. Наткнулся – и испустил дух еще до того, как упал на землю. Слава Богу, что Симу никогда еще не приходилось обращать свою силу против людей. Затрещина вроде сегодняшней не в счет. Если бы Сим ударил со всей силы, Хама уже можно бы было оплакивать.
Хам демонстративно уселся слева от Иафета, давая понять, что обиделся и не желает сидеть рядом с Симом. Добрый Иафет подвинулся, чтобы брату было удобно сидеть, и ободряюще похлопал его по колену.
– Человек действительно стоит на двух ногах, – сказал Ной, утверждая мир между сыновьями. – Но я говорил о наших духовных опорах, имя которым вера и любовь. Мы должны верить в безграничную милость Всевышнего и любить всех так, как мы любим его.
Неугомонный Хам фыркнул и укоризненно покосился на Сима.
– Ты Сим принеси счетную доску и кусок угля, а вы двое возьмите мерный угол, топоры да мотыги и идите на старый луг, – поспешил распорядиться Ной. – Отмерьте триста локтей в длину и пятьдесят в ширину и сделайте метки – вбейте в землю колья через каждые десять локтей. Там будем строить ковчег.
Старый луг, раскорчеванный еще дедом Ноя Метушелахом, был удобным местом для строительства – просторным, есть, где работать и где материалы сложить, относительно ровным и к тому же находился на отшибе, вдали от любопытных глаз. От людей, конечно, ничего не скроешь, но в уединенном месте, с трех сторон окруженном лесом, работать спокойнее. К тому же на северной окраине луга бил из-под земли родник, называемый источником Метушелаха. Вода в нем была немного сладкой на вкус и не только утоляла жажду, но и придавала сил. Во время трудной работы хорошо иметь рядом такой источник.
По преданию, устав корчевать пни, Метушелах отошел в тень дерева и ждал там свою жену, которая должна была принести воду и еду. Жена все не шла, и тогда Метушелах рассердился и в сердцах топнул ногой. Тотчас же из-под земли забил родник с чистейшей прохладной водой. Метушелах возблагодарил Бога за чудо, а потом утолил жажду и принялся обкладывать родник камнями, чтобы домашняя живность, пригоняемая на выпас, или дикие звери не затоптали его. Эмзара, сведущая в лечебных зельях, готовила свои настои и отвары только на воде из источника Метушелаха.
– Может, лучше строить у реки, отец? – спросил Иафет, снова лишь на мгновение поднимая взор. – Будет меньше вопросов.
– Ковчег не по нашей реке, – ответил Ной. – К тому же у реки нет подходящего места, да еще такого, чтобы оно принадлежало нашей семье. Что же касается вопросов, то отвечайте всем, что мы строим ковчег. Спросят зачем, скажите, что так надо, и больше ничего не говорите. Поспрашивают – и отстанут. Помните о данной вами клятве! Женам расскажите, но прежде пусть они тоже поклянутся на хлебе, что будут хранить молчание. Идите!
Расчеты затянулись надолго. Ной прикидывал, переставлял по канавкам счетной доски белые и черные камушки, обсуждал с Симом результат, а потом Сим делал углем пометку перед собой на столе. Пометки сменяли одна другую, Сим стирал написанное ладонью, и оттого ладонь быстро почернела.
– Вымой руки и возьми какую-нибудь ветошь, – посоветовал Ной.
– Потом вымою, – ответил Сим.
– Возьми ветошь! – повторил Ной. – Знаешь же, что говорят люди – от черного сердца чернеет левая рука. Не призывай и не получишь!
Сим, чтобы не отвлекаться, поплевал на ладонь и вытер ее о колено свои штаны. Штаны были рабочими, потому никакого ущерба им не случилось. Рубаха тоже была рабочей, выгоревшей до желтизны на спине и темной, почти черной на локтях. Сим стал стирать написанное рукавом.
По самым благоприятным предположениям (точных нынешних цен на гофер и гвозди Ной не знал, ибо в последнее время покупать материалы для строительства не приходилось), так вот, по самым благоприятным прикидкам, средств семьи могло хватить только на материалы.
На оплату труда помощников, даже если нанимать меньше дюжины, ничего не оставалось. Ну – почти ничего.
– Кто-то время от времени может работать с нами бесплатно, – сказал Сим, записав итог. – Ты же много помогал людям, отец. Не все еще забыли добро.
– Если человек бескорыстно помогает строить ковчег, то он должен войти в него…
Противоречивые чувства – недоумение, жалость, твердое желание в точности исполнить Высшую волю и в то же время дать шанс достойным, снова забурлили в душе. Ной выждал немного времени, успокаиваясь, и продолжил.
– Надеюсь, что все, кто поможет нам спастись, спасутся вместе с нами. Возможно, говоря о сыновьях моих и их женах, Господь имел в виду всех тех, кто разделяет мои чаяния, не только плоть от плоти моей, но и дух от духа моего… Не знаю, сын, не знаю… Еще вчера я был совсем другим. Господь наш даровал мне надежду, но вместе с ней возложил на мои плечи груз, тяжесть которого очень велика…
– Мы справимся, отец! – в подтверждение своих слов Сим стукнул кулаком по столу, да так, что по одной из досок столешницы зазмеилась трещина. – Мы построим ковчег! Я могу работать за семерых, Иафет тоже будет стараться на совесть, а насчет Хама ты не волнуйся. Я за ним присмотрю!
– Воздействуй словом и примером, а не кулаками, – попросил Ной. – Мы справимся, Сим. Мы не можем не справиться, исполняя Божью волю, ибо Он не понуждает к непосильному. Но будет нелегко. Придется работать не щадя себя и урезать траты насколько возможно. А еще ведь надо взять с собой в ковчег запасы еды. Я совсем забыл про это!
– В ковчеге нам не придется работать, тратя силы, поэтому еды много не понадобится, – рассудительно заметил Сим. – Я в дни праздности ем вдвое меньше…
– Но тем не менее еды понадобится запасти много. Было сказано мне, что сорок дней будет лить дождь, а ведь надо еще время для того, чтобы вода сошла. Я думаю, что для этого понадобится втрое больше времени, три раза по сорок дней. Много понадобится еды.
– Ближе к концу строительства мы можем продать землю! – заросшее бородой скуластое лицо Сима просияло от мысли, показавшейся ему очень хорошей. – Ведь она нам уже не пригодится!
– А тому, кто ее купит, она разве пригодится? – ласково поинтересовался Ной.
– Ну-у-у… – замялся Сим. – Мы ведь можем продать землю какому-нибудь подлецу. Например – Элону. Или кому-то из приспешников Явала!
– Можем, – согласился Ной. – Но тогда мы станем такими же подлецами. Разве я не учил вас, что злодеяние, обращенное против злодея, не становится добром?
– Учил, – кивнул Сим, краснея лбом, ушами и верхней частью щек, что была на виду.
– Может, ты вспомнишь, по какому правилу можно мерить свои поступки?
– Чего хочешь получить от людей, то делай им сам, а чего не хочешь – не делай, – проурчал себе под нос Сим. – Но ведь земля пропадет, отец!
– Весь мир пропадет! – напомнил Ной. – Но если мы спасемся, он станет нашим. Если! Ты – хороший человек Сим и хороший сын. Ты помнишь свой долг, но не забывай, молю тебя, что одним-единственным дурным поступком ты можешь стереть все хорошее, что было тобой сделано. Всегда помни об этом и ради меня будь ты поласковее с Хамом. В его голове пока еще не созрело достаточно разума, а ты своими затрещинами можешь выбить последнее.
– Было бы что выбивать, я бы поостерегся! – хмыкнул Сим, пряча улыбку в бороде. – Твоя доброта, отец, великое благо для всех нас, но Хаму она не всегда идет на пользу…
Сим говорил не напрасно. Когда они пришли на луг, то увидели там усердно машущего мотыгой Иафета и прохлаждающегося в тени Хама. Хаму было настолько вольготно отдыхать, пока брат трудится, что он даже заснул.
– Просыпайся, братец! – гаркнул Сим, склоняясь над спящим братом. – Красавицы принесли тебе браги и сладких плодов!
Хам открыл глаза, резво вскочил на ноги и сразу же схватился за голову обеими руками.
– О, моя голова! – возопил он, глядя то на отца, то на брата. – От твоего удара, Сим, в голове моей произошло потрясение и сейчас я испытываю ужасную боль, которая усиливается, стоит мне только нагнуться… О, как я страдаю! Потому и…
– Опомнись, Хам! – одернул сына Ной. – Речь идет нашем спасении, а ты позволяешь себе отдыхать, когда надо работать! Не поступай так впредь! Если не дорожишь моим расположением, то помни, хотя бы, что Господь награждает достойных, карая недостойных, а не наоборот! Бери мотыгу и пошли на поле.
Трудились долго, обедали здесь же, хлебом и плодами, что принесла Сана, а заканчивали уже при свете луны. Устали знатно, но зато полностью подготовили место для строительства.
Иафет, усердный не только телом, но и умом, взялся назавтра нарисовать то, что им придется строить с положенными перекрытиями и перегородками и сосчитать, сколько примерно дерева и гвоздей понадобится для строительства. Симу и Хаму Ной поручил проверку и пересчет запасов. Надо отложить для себя немного, уповая на то, что еще удастся собрать, а все остальное продать или обменять на дерево и гвозди. Потрудятся день бок о бок, глядишь и подобреют друг к другу. К тому же Хам, при всей своей безалаберности, искусен в счете – складывает, отнимает, умножает и делит в уме так, что со счетной доской в руках за ним не угнаться.
Сам же Ной с утра собрался переговорить кое с кем из торговцев, а затем присоединиться к Иафету и помочь ему с расчетами. Иафет умен, но нет у него того опыта строительства, который есть у отца, не просто знавшего плотницкое дело, но и любившего его. А как можно не любить плотничать? Разве не славно строить своими руками что-то нужное, полезное?
За ужином рассказали о том, что услышал Ной ночью, женщинам, сначала взяв с них клятву молчания. Женщины не удивились и вообще повели себя достойно – не стали причитать и рвать на себе волосы в плаче. Посуровели лицами, переглянулись друг с другом, повздыхали немного (без этого женщинам никак нельзя) и более ничего. Ной хотел сказать нечто ободряющее, но решил приберечь ценные слова на потом, когда они будут нужнее. От частого употребления слова обесцениваются, теряют заключенную в них силу. И, если не от чистого сердца сказаны слова, нет в них силы. Слуги правителя заставляют народ кричать: «Слава Явалу! Да живет и правит он вечно!», но разве прибавится хоть на зернышко тилы блага от таких пожеланий, вырванных из глоток под угрозой палки или меча? Чтобы иметь силу, слова должны совпадать с мыслями, иначе нельзя.
Порадовало то, что Иафет к вечеру слегка посветлел взглядом, но огорчило, что хмурилась Эмзара. Еще до сообщения великой новости начала она хмуриться, а ведь утром, у распростертого на земле тела Ирада, была она скорбной, но не яростной. Сейчас же глаза так и посверкивали из-под насупленных бровей и ласковая улыбка мужа не могла превратить это сверкание в обычный благодатный свет. «Что за день такой?» – подумал Ной и перед сном долго молился, особо попросив милости Божьей для покойного Ирада, настоящего из сыновей добродетели.
– Как там соседка? – спросил Ной у Эмзары, ожидавшей его на ложе.
Эмзара никогда не засыпала без него, говорила, что без мужа сон к ней не приходит. То была не ревность, как могли подумать легко думы, а ответственность. Хранительница очага и покоя не вправе почивать, пока ее муж занят делами.
– Плачет. Успокаивается ненадолго и опять плачет. Я позвала ее к нам на эту ночь, но она отказалась. За весь день ничего не ела и не пила. Бедняжка немного не в себе, даже не могла вспомнить, куда Ирад прятал то, что ему удавалось сберечь. Я заплатила тем, кто его похоронил.
– Хорошо сделала, – одобрил Ной, ложась рядом с женой и накрываясь легким полотняным покрывалом. – Может, там и не было никаких сбережений. Люди почему-то стесняются признаваться в том, что у них ничего не отложено на черный день.
– Или не хотят лезть в потаенные места на глазах у других.
– Возможно и так. Если Хоар будет пытаться вернуть тебе деньги, не бери их. От нас не убудет, а ей даже малая толика пригодится во вдовьем положении.
– От нас не убудет, – согласилась Эмзара, но тон, которым были сказаны эти слова, не понравился Ною.
– Что такое? – спросил он, приподнимаясь на локте. – Что случилось, жена? Чем ты недовольна? Что тебя расстроило? И не знаешь ли ты, что стряслось с Иафетом, он сегодня сам на себя не похож?
Только выпусти на волю вопросы и им не будет конца.
– Иафета что-то беспокоит, но что именно он не говорит. Шева тоже не знает, я ее спрашивала. Но причина моего недовольства в другом.
Эмзара умолкла, словно раздумывая о том, стоит ли продолжать дальше.
– В чем же? – поторопил ее Ной, которому после бессонной ночи и тяжелого, многотрудного и многодумного дня, сильно хотелось спать.
– В том, что люди говорят: «Ирад умер, и теперь его соседу не надо лазить через плетень к Хоар, можно проходить в ворота».
– Кто говорит такое?
Языки у людей стали, что змеиные жала. На одно доброе слово приходится столько дурных, что, считая, непременно собьешься со счета. Но всему есть мера, установленный предел. Или уже нет никаких пределов, если даже Всевышний, не надеется на возврат людей к добру и решил извести их?
«Нет! – сверкнула молнией мысль. – Пока еще надеется! Иначе бы сам сотворил ковчег и послал бы его нам! Строительство ковчега это не только испытание достойных, но и предупреждение недостойным! Смотрите, думайте, кайтесь, спасайте свои души! В ком еще тлеет искра добра – поймет. Но ведь сказано: «Я вижу, что из всех ныне живущих ты один праведен предо Мною». Один? И так уж ли праведен? Ох, как трудно скудным умом своим постигать Высшую правду!».
– Хотя бы Ноама, жена старосты…
– Сех – глаза и уши Явала, а Ноама – язык его! – отмахнулся Ной, снова ложась на спину. – Нашла кого слушать, жена! Сех с Ноамой еще не то наговорят на меня, желая подольститься к правителю. Разве ты вчера родилась, что не понимаешь таких вещей?
– Родилась я не вчера, – проворчала Эмзара, – но почему ей тогда поддакивали другие? А толстуха Ребада хихикала и говорила, что горе одного приносит благо другому! Может, было так, что ты дал повод для подобных разговоров?
– Мне обидно слышать от тебя такие слова, Эмзара. Разве хоть раз я давал тебе повод усомниться в моей любви? Хочешь, принеси хлеб, и я поклянусь на нем, что никогда не ложился с Хоар, не входил к ней и даже никогда не вожделел ее. И, тем более, никогда не лазил через плетень! Видишь, как легко добились своего злые языки? Несколько лживых фраз, несколько коварных улыбок, и мы с тобой уже ссоримся! Разве так можно?
– При закрытых дверях и окнах сквозняков не бывает, – проворчала Эмзара. – Я вот тоже заметила, с каким участием ты сегодня утром смотрел на Хоар…
– Разве участие и вожделение есть одно и то же?! – возмутился Ной, поворачивая голову к жене. – Как я могу смотреть на только что овдовевшую соседку без участия? Ты сейчас несправедлива, жена! Верить надо тому, кто достоин доверия! Если завтра кто-то скажет мне, что покойный Ирад лазил к тебе через плетень, когда меня не было дома, то я рассмеюсь в ответ и ни за что не стану принимать эту чушь к сведению.
– Может, имели в виду Хама? – начала рассуждать вслух Эмзара. – Но тогда бы сказали «сын соседа», а не «сосед»…
Других соседей у покойного Ирада не было, сразу за его домом располагались сады, а дальше начинались поля.
– Разве у Хама что-то было с Хоар? – спросил Ной и тут же поправился. – Разве что-то могло быть?
– Не знаю, – после недолгого молчания ответила Эмзара. – Сыновья выросли, и я уже не могу понять, что у них на уме.
– Да, сыновья выросли, – согласился Ной. – Давай спать.
Он лежал неподвижно и ровно дышал, но сон уже не спешил взять его в свой сладкий плен. Хам мог что-то иметь с Хоар? Если мог, то это плохо вдвойне, нет – втройне. Как прелюбодеяние с замужней женщиной, как злоупотребление доверием доброго соседа и как связь с женщиной, муж которой был убит.
А ведь Хама ни ночью, ни утром не было дома… Он, конечно, не мог убить… При всех своих недостатках, Хам добр, сердце у него не ожесточившееся настолько, чтобы убивать… Или это просто так кажется, ведь известно, что родительская любовь порой делает людей слепыми, не способными замечать очевидное, находящееся прямо перед их глазами… И не стоит забывать о похоти, которая, если ее не обуздывать, способна затмевать разум и заставлять человека творить то, чего бы он в здравом уме никогда бы не натворил…
Мало было на сердце тяжести, так добавилось еще. Ной горько улыбнулся тому, как скоро может меняться ход мыслей человеческих. Еще за ужином он, глядя на Хама, испытывал грусть от того, что сын не таков, каким бы его хотелось видеть отцу. А сейчас, будь Ной уверен, что Хам непричастен к убийству Ирада, он бы радовался и не придавал бы такого значения недостаткам сына. Это же, в сущности, небольшие недостатки, которые со временем непременно выправятся и перейдут в достоинства, тому есть много примеров. Это не убийство ближнего, не великий грех…
Проницательности и терпения просил Ной у Господа до вторых петухов, а потом вернулся из своей молельни на ложе и заснул, еще не успев смежить веки.