Новый альбом. БЛ (П. С. Тетерин)

БЛ

Если в парке лечь прямо на траву спиной, закинуть руки за голову и смотреть вверх, будешь видеть только небо над собой да редкие ветки деревьев, попадающие в поле зрения.

Ветки – чёрт с ними, они совсем не мешают. А небо – небо всегда бесконечно далеко. Оно, наверное, единственное, во что ему не придётся рано или поздно упереться головой в этом городе. Поэтому Стёпа мог лежать так по часу, а то и больше – главное, чтобы на улице было достаточно тепло и сухо, потому что его старая одежда уже сильно прохудилась в паре мест, а если её вдобавок ещё и промочить, на следующий день, скорее всего, придётся сидеть дома. Если, конечно, кто-нибудь из общаги не одолжит штаны и футболку.

Но сегодня стояла отличная погода и небо было как никогда высоким и пронзительно синим – лишь кое-где медленно ползли белые хлопья облаков. Одно, похожее на гигантский пузатый чайник, уже почти скрылось из виду, а второе – бесформенный кусок сахарный ваты – как раз проплывало над ним, подкрадываясь к солнцу. Стёпа лежал, жмурился от ярких лучей и думал. Думал обо всём понемногу – мысль вяло перескакивала с одной темы на другую, сильно не задерживаясь ни на чём, но в целом на душе было довольно легко и хорошо. Нечасто в последнее время удавалось поймать такое настроение.

Стёпа пошарил по траве рукой, нащупал свой телефон и поднёс его к глазам. Почти четыре часа. Вздохнув, он потянулся, затем резко подогнул колени и сел на траве.

Мир вокруг тут же развернулся, превратившись в то, чем и являлся на самом деле, – маленьким, довольно безлюдным парком на окраине города. Неподалёку по дорожке неспешно прогуливалась старушка с внуком. Увидев сидящего в траве Стёпу, она повернула и медленно засеменила в противоположную сторону. Стёпа помрачнел.

В последнее время он сталкивался с такой реакцией людей всё чаще. Что поделать, он рос, и его особенность с каждым днём становилась всё заметнее. А большинство людей не любят и боятся гигов – это он знал уже давно, но только теперь ему постепенно приходилось всё чаще ощущать эту нелюбовь на своей шкуре.

Он встал и начал отряхивать одежду от прилипших мелких травинок и старых сухих листьев, затем подобрал свою сумку с учебными принадлежностями и медленно зашагал в сторону дома.

От парка до общежития было совсем недалеко – пешком можно дойти максимум за двадцать минут. Стёпа, не торопясь, шёл по едва заметной тропинке и смотрел по сторонам. Парк быстро закончился, и сейчас Стёпа пересекал довольно большой пустырь, покрытый редкими, жмущимися друг к другу кустами и кучками мусора, разбросанными в невысокой траве.

Через несколько минут, обогнув густо поросший молодыми деревцами овраг, он увидел громаду своего общежития. Хоть Стёпа и был студентом, поселили его, конечно, не в обычной университетской общаге, где обитало большинство его однокурсников. Он жил в здании старого заброшенного завода, одиноко стоящего в грязной промышленной зоне на окраине города. Одной стороной завод выходил на железную дорогу, а рядом было депо, и по ночам Стёпу нередко будил грохот отцепляемых от локомотива товарных вагонов.

Теперь завод был переделан в общежитие для гигов – окна криво заколотили чем попало, комнаты кое-как расчистили и обустроили, насколько это могли себе позволить их нынешние владельцы. Сейчас тут проживало около двадцати человек. Район, конечно, выглядел довольно мрачно – но таким, как они, было практически нечего опасаться. Ворам поживиться тут было совершенно нечем, приличная публика и вовсе обходила подобные места стороной, а окрестная шпана сюда соваться боялась – всё-таки здешние обитатели находились в слишком уж другой весовой категории. Периодически, правда, им били стекла и писали на стенах обидные слова краской из баллончиков, но обитатели этого здания давно уже перестали обращать внимание на такие мелочи.

Стёпа поравнялся с корпусом и ступил на идущую вокруг завода дорожку. Под ногами начал приятно похрустывать гравий – они сами насыпали его в один из субботников около месяца назад. Вообще они каждую неделю старались хоть как-то улучшить прилегающую к унылому серому зданию территорию, используя для этого подручные средства, и постепенно их работа приносила плоды – завод всё более походил на нормальное человеческое жильё.

Стёпа подошёл к огромной железной двери, раньше служившей воротами для поездов, налёг на неё плечом и вошёл внутрь.

За дверью начинался длинный, широкий, тускло освещённый коридор. Стены его были собраны из разного цвета и размера листов фанеры, уходящих далеко вверх – под самые потолочные балки, крытые кровельным железом. По обеим сторонам коридора двумя рядами шли большие двери, такие же разношёрстные, как и всё вокруг.

Стёпа шагнул внутрь коридора, вдохнув носом тёплый дух общежития – смесь старых запахов металла и смазки, оставшихся от поездов, с ароматами готовящейся на кухне еды и влажных древесных панелей, – и зашагал в сторону своего жилища.

Он уже подходил к своей комнате, когда большая соседняя дверь вдруг тихонько скрипнула и из-за неё осторожно выглянул дядя Виталик. Сначала в приоткрывшемся проёме показалась только его огромная голова; затем, убедившись, что пришли свои, дядя Виталик сделал пару шагов и выбрался из комнаты целиком.

Он был очень большой, чуть ли не в два раза больше Стёпы. Впервые увидел своего соседа, Стёпа по-настоящему испугался. До этого он никогда не встречал таких больших гигов, поэтому весь облик дяди Виталика – огромные руки и ноги, исполинский рост – всё это произвело на Стёпу неизгладимое впечатление. Но больше всего, конечно, его напугало лицо, и в особенности – огромные глаза и зубы. Когда он увидел их вблизи, что-то внутри непроизвольно сжалось от страха, хоть он и понимал, насколько это глупо. Потом, конечно, испуг прошёл – тем более, что дядя Виталик оказался приятным и очень добрым человеком. Он почти всё время сидел дома и выращивал у себя в комнате разные растения, а по вечерам писал стихи и песни – как-то раз он прочитал Стёпе парочку, и тот поразился: оказалось, душа у его соседа даже больше, чем вмещавшее её в себя тело. У дяди Виталика была даже специально изготовленная каким-то другом гитара, на которой сосед очень любил поиграть длинными свободными вечерами, которых у него было так много. Совсем недавно эта гитара была для Стёпы поистине гигантским инструментом, но в последнее время он с грустью замечал, что она становится всё меньше и меньше. Гитара, понятное дело, оставалась такой, какой и была, – просто Стёпа рос, и однажды этот инструмент должен был прийтись ему как раз впору.

Но первые впечатления от встречи Стёпа запомнил хорошо – и теперь ему проще было понять людей, иной раз в ужасе шарахавшихся от него на улицах.

– Гулял, брат? – улыбнувшись, вместо приветствия сказал дядя Виталик. Он старался говорить негромко – все они старались держаться тихо, но бетонные стены завода неизбежно усиливали звук. – Тебе тут письма пришли, – и он, наклонившись, протянул на своей могучей ладони два маленьких квадратика бумаги.

– Спасибо, дядь Виталь, – с чувством сказал Стёпа, задрав голову вверх. – Как ваше здоровье?

– Ой, да ничего! – Огромные губы соседа растянулись в улыбке. – Спина вот только побаливает, врач приезжал, прописал какой-то крем, дал даже рецепт – да только где ж я на свою поясницу столько крема куплю? Обычный тюбик я и открыть-то с трудом могу, а большого объёма его для нас не делают, – он грустно развёл руками. – Ладно, не буду грузить тебя, брат. Пойду я. – И дядя Виталик так же тихонько, как появился, скрылся за дверью.

Стёпа несколько секунд задумчиво смотрел ему вслед, затем вытер ноги о расстеленный на полу коврик, вошёл в свою комнату и заперся на замок.

Его жилище представляло собой небольшую, по меркам гигов, комнату с высоким потолком. Когда-то на этом заводе стояли огромные машины, перемалывающие камни в мелкий песок, – в наследство от них здешним обитателям досталась противная жёлтая всепроникающая пыль, которую они до сих пор не могли до конца вычистить из своих комнат. Комнаты были отделены друг от друга высокими перегородками, которые жильцы делали сами, отыскивая стройматериалы на заброшенных стройках в округе.

Сейчас в Стёпиной комнате стояла только расправленная ещё с утра кровать, стол с разбросанными на нём учебниками и книгами и несколько чашек и кружек на табуретке в углу. Есть все готовили на общей кухне, построенной в конце коридора.

На стенах, выкрашенных в разные цвета, висели картины – найти большие холсты, кисти и краску не составляло труда, и Стёпа любил зарисовывать пейзажи окраин, подолгу сидя на улице где-нибудь неподалёку. Картин набралось уже с пару десятков, и редкие Стёпины гости не раз советовали ему попробовать предложить своё творчество в какую-нибудь галерею. Стёпа, впрочем, всегда смущался и никогда не принимал подобных идей всерьёз, считая их обычными проявлениями вежливости.

Он разулся, снял куртку, повесил её на крючок возле двери и сел к столу. Включил настольную лампу и достал лупу – ему уже трудно было разбирать мелкий рукописный почерк обычных людей.

Стёпа повертел в руках конверты. На одном стоял адрес администрации района, на другом – больницы, в которой он состоял на учёте, а третье письмо было от родителей. Немного подумав, он надорвал первый конверт. Из него выпал обычный казенный бланк с гербом. Стёпа развернул его.

Здравствуйте, уважаемый Степан Александрович!

Мы подробнейшим образом изучили предоставленные вами данные о заброшенных и пустующих помещениях нашего района и выражаем Вам огромную признательность за столь скрупулёзно собранную информацию.

Также мы очень сочувствуем Вам и Вашим коллегам, находящимся в столь необычном положении.

К сожалению, администрация нашего района не может бесплатно предоставить Вам помещения, так как все они находятся в собственности у разных владельцев, и юридически мы не имеем права распоряжаться этими объектами. Поэтому мы готовы перенаправить Вашу просьбу в специальные организации, занимающиеся проблемами людей…

Стёпа скомкал бумагу и кинул её в стоящую в углу мусорную корзину. Дальше можно было не читать. Юридически не можем то, не можем сё… Когда надо, у администрации юридически получалось абсолютно всё, что угодно. А если судить по тем письмам, которые он иногда получал в ответ на свои ходатайства, они только и могут, что вежливо сливаться, рассыпаясь в извинениях. С тех пор, как Стёпа поселился здесь, он, пообщавшись с другими гигами и послушав истории об их жизни, задался целью что-нибудь сделать для их небольшой общины. Казалось, для этого не очень много надо: большинство его соседей были работящими и спокойными – всё, что им было нужно, по сути, так это место, где они бы могли бы заниматься своими делами. Гарик, например, отлично вырезал по дереву, но так и не смог найти себе достойной работы – либо ему физически не хватало места, либо он сталкивался с непреодолимыми предрассудками работодателей. Поэтому он давно хотел открыть свою мастерскую. Саня и Дэн готовы были помогать ему в этом. Учитывая физические данные всех троих, они могли бы очень продуктивно работать, но всё упиралось опять-таки в место. У остальных обитателей общежития тоже были идеи, как извлечь выгоду из своего положения. Но и им нужна была хоть какая-то минимальная помощь.

А в этом районе было очень много старых, заброшенных цехов – с большими потолками, как раз таких, какие им требовались. С выбитыми окнами, с грязными, в подтёках, стенами, эти корпуса давно стояли без дела, заваленные мусором и вонючими тряпками. Но все попытки Стёпы выяснить, кому они принадлежат, и хоть как-то договориться с их владельцами терпели неудачу. Везде он получал отказы – обычно холодно вежливые, как это письмо, а где-то ему просто велели убираться к чертям ещё на входе.

Ну ладно, что тут грустить. Может, в другой раз повезёт.

Вторым было письмо из больницы.

В нём не было ничего особенного – напоминание явиться для планового осмотра и диагностики в приёмное отделение клиники, специализировавшейся на изучении синдрома феноменального роста. Попросту – изучавшей гигов, как они сами предпочитали себя называть.

Такие письма Стёпа получал регулярно, и в большинстве случаев он тоже просто выкидывал их в мусорку. Зачем ему каждый месяц таскаться в больницу? Ну, осмотрят его, возьмут кровь, ощупают, потом разведут руками и отпустят, дав напоследок рекомендации, которые он слышал уже сто раз.

Всё, что ему нужно было знать, он услышал в тот самый, первый свой визит в больницу, который ему не забыть никогда.

Дело в том, что где-то до десяти лет нарушение роста никак нельзя диагностировать. А после десяти человек начинает быстро и безудержно расти – и до сих пор учёные так и не придумали, как бороться с этим. В двенадцать лет Стёпа обогнал по росту всех сверстников – поначалу ему даже нравилось это, он начал уверенней чувствовать себя в классе, но потом он стал всё чаще ловить на себе обеспокоенные взгляды родителей и слышать робкие перешёптывания одноклассников за спиной. А потом его привели в эту клинику, где доктор, посадив Стёпу перед собой в чистом, светлом кабинете, сообщил ему информацию, обрушившуюся на двенадцатилетнего мальчика, как ком земли.

За какие-то ничтожные десять минут он узнал, что к тридцати годам он, Степан, станет монстром, ростом больше чем вдвое превышающим нормального человека.

Поначалу это просто не укладывалось в голове. Позже повзрослевший Стёпа, кое-как свыкшись со своей особенностью, рассудил, что это лучше, чем СПИД или рак, или просто нелепая смерть от ДТП или ещё какой-нибудь ерунды. Но тогда мир рухнул для него, и каждый раз, как Стёпа оказывался в кабинете у врача, он неизбежно вспоминал тот самый первый визит. И тогда тоска и чувство несправедливости наваливались на него, как в тот день, и снова хотелось выскочить из больницы и бежать, рыдая навзрыд, не разбирая дороги, – чтобы потом без сил упасть в незнакомом парке, закрыв лицо руками и стараясь не видеть никого и ничего вокруг.

Он скомкал листок вместе с конвертом и отправил в корзину вслед за предыдущим.

Следующим было письмо от родителей – он сразу это понял по характерному маминому почерку, которым был заполнен адрес получателя. Вообще она писала очень мелко, но сейчас старалась писать большими буквами, чтобы ему было удобнее читать письма. Милая, но в тоже время всегда напоминавшая про его ущербность забота. Он надорвал конверт.

Здравствуй, сыночек!

Мы с папой совсем заскучали по тебе и решили написать письмо. Как ты там поживаешь, Стёпушка? Мы с папой очень переживаем за тебя. Нормально ли устроился? Хорошо ли кушаешь?

Папа сильно скучает по тебе. Всё говорит, что сейчас заработает денег, купит нам дом за городом, и мы снова сможем жить все вместе, как и раньше. Но сам знаешь, с работой сейчас не ахти, поэтому когда ещё это случится – одному Богу известно. Но папа не унывает, и тебе советует. Ну а я-то знаю, ты сильный, Стёпушка наш, ты со всем справишься. Так что помни – как только мы сможем, то тут же за город переберёмся. Но сейчас пока, сам пойми, никак. Алёнке надо школу заканчивать, а там и университет, а у неё запросы – огого, даже не знаю, как со всем справимся. Женихи вокруг неё так и вьются, глаз да глаз нужен.

Брабус заболел. Сожрал, наверное, дурила, что-нибудь на улице, всю квартиру загадил, а потом слёг. Мы все перепугались, Алёнка реветь принялась, как потерпевшая. Папа его к ветеринару отвёз, промыли ему желудок, капельницу поставили. Сейчас лежит себе тихо, отходит, так что вроде всё нормально должно быть.

В общем, всё у нас потихоньку. Ты бы в гости к нам заглянул, что ли. Правда, даже и не знаю, как ты в нашей гостинке-то и поместишься теперь, помнишь ведь, как мы живём. Но ничего, ты не расстраивайся, мы тебя не забываем, много думаем о тебе. Хочу вот посылку тебе отправить ко дню рождения, так что ты пиши, какие у тебя пожелания есть, мы с папой постараемся сделать всё. Хотя, конечно, возможностей у нас не так много, сам знаешь.

Ладно, сыночек, буду закругляться, папа с работы пришёл, надо ужин на стол ставить. Папа вот привет тебе передаёт.

Кстати, ты компьютером не обзавёлся? А то могли бы по компьютеру созваниваться, хоть смотрели бы друг на друга почаще.

Целуем, обнимаем и очень скучаем.

Твои мама, папа и сестра.

Прочитав последние строки, Стёпа отложил письмо в сторону и глубоко вдохнул, пытаясь унять вдруг появившуюся в теле дрожь. Почувствовал, как на глазах проступили слёзы, – он знал, что заплакать всё равно не сможет, никогда не получалось, но иногда ему становилось так невыносимо грустно, что хотелось наложить на себя руки. Вот и сейчас, прочитав это обычное, в общем-то, письмо из дома, он почувствовал, как тоска холодной рукой сжала сердце. Вечные надежды родителей, что всё устроится, рассказы про сестрёнку, их обычную жизнь, частью которой он мог бы до сих пор являться…

Стёпа вдруг почувствовал себя маленьким мальчиком, вынужденным в одиночку бороться с миром, который ещё вчера казался ему таким добрым и открытым, а сейчас с каждым днём становился всё враждебнее и враждебнее, поворачиваясь своими новыми, холодными и колючими сторонами.

От того мальчика, которого ещё помнит его мама, с каждым днём оставалось в душе всё меньше и меньше – а сам мальчик рос не по дням, а по часам. Теперь он огромный ребёнок, доведённый природой до абсурда, – каждый год ему было необходимо покупать новые вещи, потому что он безнадёжно и катастрофически быстро вырастал из всего, что носил. С одеждой ещё можно было выкрутиться – новая доставалась ему от таких же, как он, товарищей по несчастью, уже выросших из прежнего размера, но о роскоши типа коньков, например, нечего было и мечтать. И цена на них гигантская, да и коньки на один год – увы, у него нет столько денег, чтобы позволить себе такую блажь. Так же, как и компьютер: обычным он уже пользоваться не мог, а о проекторе или огромном мониторе не могло быть и речи.

Стёпа сложил руки на столе и уронил на них подбородок, уставившись немигающим взглядом на грубо покрашенную стену. Так он просидел несколько минут, глубоко дыша и приходя в себя после внезапно нахлынувшего приступа отчаяния. Почувствовав себя лучше, он встал и пошёл на кухню – готовить себе еду.

На кухне он достал из шкафа большую кастрюлю, поставил её на электроплиту и налил внутрь воды. Подождав, пока вода закипит, Стёпа насыпал в неё рис из стоящего в углу большого мешка и начал чистить овощи для салата.

Овощи и крупы были теперь его основной ежедневной пищей. Несмотря на свои размеры, ел он достаточно мало, стараясь ограничивать себя в еде. Иные обычные люди едят больше, чем некоторые гиги – в этом Стёпа мог убедиться лично. А про то, что денег на еду можно тратить в разы больше, покупая жутко дорогие продукты, и говорить нечего.

Мясо Стёпа ел редко. В последнее время он особенно ценил индейку. Крылья и ноги этой исполинской птицы больше не казались ему такими огромными, как раньше, превратившись во что-то типа обычной курицы. Чем индейка будет казаться Стёпе через десять лет, ему думать не хотелось.

Стёпа взял из низкой ванны, служащей им мойкой, свою тарелку, положил в неё дымящегося риса, добавил немного масла и сел к столу. Он задумчиво, медленно жевал, раздумывая, чем занять остаток дня. Надо будет обязательно поучиться – в универе уже накопилась пара «хвостов», – да и пораньше лечь спать. Завтра с утра ему надо на работу, а добираться до неё довольно долго, поэтому встать придется не позже шести утра.

Мысль о работе вдруг выхватила из памяти случай, произошедший с ним вчера.

Во время матча на трибуне возникла какая-то потасовка, и Стёпа, находившийся ближе всех и увидевший вскочивших со своих мест драчунов, первым поспешил разнимать их. Что не поделили два небритых и не очень опрятных мужичка, он так и не узнал, да ему было и не до этого. Запомнилось ему другое – рядом с мужичками, на соседнем кресле, сидела девушка. Успокоив драчунов – для этого Стёпе было достаточно взять каждого в руку и развести в разные стороны, крепко сжав ладонями воротники, – он просто стоял и ждал, когда подоспеют секьюрити. А девушка, невероятно красивая хрупкая брюнетка, быстро оправившись от испуга, живо и с интересом разглядывала его, едва заметно улыбаясь. Стёпе было неловко, он краснел и прятал глаза, но все жё пару раз улыбнулся ей в ответ – и её улыбка тоже стала чуть шире. Едва дождавшись охраны – руки у него вспотели, и он переживал, как бы дебоширы не вырвались и не взялись за старое, – он вручил стражам порядка понуро свесивших головы мужиков и поспешил скрыться за раздевалками. Напоследок он украдкой бросил на девушку осторожный взгляд – она помахала ему в ответ. И почему-то сейчас этот случай вдруг всплыл в памяти. Это было приятное воспоминание. Даже очень.

Он почти доел свой скромный ужин, когда в коридоре послышались чьи-то шаги. Через минуту в столовую вошёл Колька.

Колька жил через две комнаты от Стёпы. Ему недавно стукнуло тридцать – Стёпа до сих пор помнит шумную вечерину, которую они закатили по случаю юбилея. Тридцать – это значит, что рост его остановился. Он был намного ниже, чем дядя Виталик, но значительно выше ещё растущего Стёпы. Помимо того, что он был гигом, Колька имел ещё одну особенность. Он был огненно, прямо как-то мультяшно рыжим. Ярко-оранжевые волосы торчали во все стороны, словно клоунский парик, и такими же были его борода и усы, брови, волосы на руках и даже ресницы. Со всем этим изобилием рыжей шерсти Колька иной раз напоминал большого льва из зоопарка. Но характер у него был совсем не вяжущийся с образом опасного хищника – с детства привыкший к насмешкам сверстников, он никогда не унывал, на всё у него готова была шуточка или присказка, а с лица не сходила жизнерадостная улыбка. Колька ремонтировал автомобили – у него был старый школьный приятель, для которого Колькин гигантизм не стал препятствием в дружбе, и теперь они неплохо зарабатывали, вместе ковыряясь в машинах в собственной автомастерской неподалёку.

Но сегодня Стёпин сосед был мрачен и задумчив. Он вошёл в столовую, рассеяно поздоровался со Стёпой, с грохотом поставил в углу кухни какой-то мешок, после чего сел на лавку и забарабанил пальцами по исцарапанной ножами поверхности стола.

– Как дела, Стёпк? – спросил он, немного помолчав. Он с самого начал их знакомства необычно называл его, будто спотыкаясь на последней букве и специально не договаривая «а». Звучало это довольно забавно, и Стёпе нравилось такое обращение.

– Нормально, – пожал плечами Стёпа. – Ты как?

– А я что-то заебался, – просто сказал Колька и посмотрел на соседа уставшими красными глазами. – Уехать я хочу отсюда.

– Куда уехать? – недоверчиво посмотрел на него Стёпа, немного опешив.

Колька неопределённо махнул рукой куда-то в сторону:

– За город. Устал я тут. Постоянно в тесноте, на тебя все давят, прохода не дают. На каждый твой шаг – сотня препон. Сил моих нет, – и он угрюмо сжал огромные кулаки.

– А там что, лучше? – с сомнением спросил Стёпа. – Там, куда ты собрался?

– Там? – задумался Колька. – Понимаешь, там только гиги живут. Я уж не знаю, насколько это правда, но к востоку есть места, целые посёлки, где живут такие, как мы. Сами добывают себе пропитание, одежду, что-то производят даже… Но главное, там места много, не приходится унижаться постоянно и спину гнуть, как тут.

– А что случилось-то? – спросил Стёпа, как-то совсем не ожидавший услышать от своего всегда такого жизнерадостного приятеля подобные слова.

Тот махнул рукой:

– Да… долгая история. Не хочу рассказывать. На вот лучше, посмотри, – и он положил перед Стёпой на стол сложенный вдвое лист бумаги. – Прочитай.

Стёпа развернул листок и пробежал его глазами. Это была ксерокопия статьи в каком-то журнале. В ней рассказывалось про особую деревню, полностью построенную людьми с синдромом нарушения роста. Текст повествовал о быте и жизни в этом посёлке, прилагались даже какие-то фотографии, но качество ксерокопии не позволяло рассмотреть их подробно. Да и вообще Стёпе этот листок показался не очень убедительным – мало ли что могут в газете написать?

– Ну, как тебе? – поинтересовался Колька.

Стёпа пожал плечами.

– Не знаю, – неуверенно сказал он. – Вроде привлекательно выглядит, но я бы, наверное, побоялся так вот всё бросить и поехать туда. Далеко это, кстати?

– Довольно далеко, – неопределённо ответил Колька. Он встал и начал прохаживаться по кухне взад-вперёд. – Добираться туда несколько дней придётся, около недели, может быть. На самолёте-то я не полечу. – Он криво, безрадостно усмехнулся.

– Так что случилось-то? – второй раз спросил Стёпа, не понимая, чем можно объяснить такую перемену в его приятеле.

Колька остановился и внимательно посмотрел на него:

– Не дадут нам тут жить спокойно, Стёпк. Тесно здесь – причём во всех смыслах. Ты молодой ещё, этого не замечаешь. А я устал. Устал жутко, полностью, так, что руки опускаются. – Он замолчал, потом махнул рукой: – Ладно, не буду тебя своей ерундой грузить. Мало ли, может у тебя всё иначе сложится, чем у нас всех. Пойду собираться.

Колька, низко наклонив голову, вышел из кухни, а Стёпа, будто оглушенный его последними словами, остался сидеть за столом, слушая, как затихают в коридоре шаги – тяжёлые, медленные. Казалось, что звук шагов каким-то образом вобрал в себя всё мрачное настроение человека, которому они принадлежали.

Есть почему-то совершенно расхотелось. Стёпа встал, переложил остатки риса обратно в кастрюлю, затем помыл посуду, навёл порядок в кухне и отправился обратно в свою комнату.

На улице уже стемнело, и их общежитие погрузилось во мрак – вокруг завода не было никакого освещения, а лампочки в общем коридоре не могли рассеять окружающую тьму, и только тусклый лунный свет пробивался сквозь редкие застеклённые окошки под крышей. Закрыв за собой слегка скрипнувшую дверь, Стёпа достал кипу учебников, включил небольшой диодный фонарик на батарейках и прилёг на тахту, слушая, как в коридоре топают и негромко переговариваются другие жильцы их общаги, вернувшиеся с работы или других своих дел.

Пролистав пару учебников и сделав несколько кратких конспектов, Стёпа достал последнее задание, по математике. Этот предмет всегда нагонял на него ужасную скуку, и сегодняшний вечер не оказался исключением. Стёпа попытался вникнуть в суть текста, но силы отказали ему – через пятнадцать минут он, немного поклевав носом, уже крепко спал, свернувшись калачиком на своей тахте.

Утром Стёпа, услышав звон будильника, энергично выскочил из-под одеяла, немного попрыгал на ногах и помахал руками, разгоняя кровь по телу, затем быстро собрался и вышел из своей комнаты. Миновав пустой коридор – большинство его соседей ещё спали в такую рань, – он, стараясь не очень громко скрипеть, открыл ворота и вышел на улицу.

За ночь, кажется, успело немного подморозить – приближающаяся осень потихоньку заявляла о себе. Небольшие лужи на растоптанной подъездной дорожке подёрнулись тонкой коркой льда, а изо рта шёл пар – впервые в этом году, отметил Стёпа про себя.

Но солнце уже выглянуло из-за горизонта, и скоро всё растает, уступив место обычному погожему осеннему деньку.

Немного постояв, вдыхая полной грудью прохладный воздух, Стёпа повернулся и бодро зашагал в сторону центра. Он прошел пустырь, потом совершенно безлюдный в эти часы парк, затем пересёк железнодорожные пути и углубился в спальный район – одинаковые серые коробки домов сомкнулись вокруг него, приняв в свои безрадостные объятия. На улицах появились и первые люди – они, низко наклонив головы, спешили по своим делам, почти не обращая внимания на происходящее вокруг.

Путь до работы был неблизким. Раньше Стёпа ехал часть дороги на троллейбусе, а потом пересаживался на электричку. Но с некоторых пор езда на троллейбусе стала слишком затруднительна для него – народу на остановках было много, и, устав от постоянного ворчания и издёвок окружающих, он сменил общественный транспорт на пешие прогулки. Постепенно он вошёл во вкус и очень полюбил ходить пешком – тем более что его ноги теперь могли шагать значительно шире, чем раньше. Стёпа нашёл для себя наиболее приятный и короткий путь и получал истинное удовольствие, проходя его раз за разом, погрузившись в свои мысли.

Вот и сегодня он почти не заметил, как парк, небольшой лес и окраина спального района остались позади, и он вышел на пустырь, в конце которого виднелась платформа пригородных электропоездов.

Через минуту Стёпа спускался в подземный переход, чтобы выйти с другой стороны путей. Перед самым входом ему пришлось наклониться вперёд и даже немного подогнуть колени, чтобы не зацепить головой грязный, в капельках конденсата потолок. Переход был, слава богу, не очень длинным, поэтому сильного дискомфорта он не испытал. Люди, увидев Стёпу, спешили расступиться в стороны, бросая на него осторожные взгляды. Только бомж, которого он уже встречал в этом переходе не раз, завидев Стёпу, приветственно оскалил гнилые зубы и поднял руку со сложенной лодочкой грязной ладонью. Стёпа улыбнулся, пошарил в кармане и кинул бродяге монетку. Понятно, что этому человеку нужна только его мелочь, но от него тоже шарахались «нормальные люди», и этим он был Стёпе отчасти ближе, чем все остальные.

Миновав переход и с облегчением выпрямившись, Стёпа приложил карточку к считывающему устройству турникета, прошёл по перрону до конца и встал в самом углу, возле двух столбов, поддерживающих силовые провода. Тут он чувствовал себя наиболее безопасно и спокойно, слившись со стеной и стараясь вести себя как можно более незаметно.

Перрон постепенно заполнялся спешащими на работу людьми. Вскоре с востока раздался едва различимый свист – машинист разгонял перебегающих пути людей, и через несколько минут состав вынырнул из-под арки и затормозил, скрежеща железом и погромыхивая вагонами.

Стёпа, оторвавшись от стены, сделал несколько шагов к составу и встал около передней двери, стараясь не смотреть по сторонам.

Двери распахнулись. Опять низко, почти вдвое, согнувшись, Стёпа вошел внутрь, стараясь не толкать копошащихся под ногами людей. Протиснувшись в вагон, он подошел к окну, достал из сумки кусок линолеума, положил его на пол и сел сверху, поджав ноги. Стоящие вокруг пассажиры, неодобрительно косясь, отодвинулись от него и вернулись к своим делам. Стёпа, стараясь не обращать на них внимания, вытащил книгу и уткнулся в неё. Да, кто-то считает, что сидеть на полу неприлично, но ехать всю дорогу согнувшись пополам – нет уж, извольте. А занимать сидячие места Стёпа не осмеливался уже давно – после того как одна крикливая бабка устроила такой скандал, что ему пришлось выйти из состава, не дождавшись своей остановки. Он хорошо запомнил, как стоял на совершенно незнакомой станции и глотал душившие его слёзы, беспомощно озираясь по сторонам и не понимая, что же делать дальше.

После того случая он какое-то время вообще не ездил на электричках, но потом нехватка времени и новая работа вынудили его вернуться к этому виду транспорта.

Ехать на поезде было относительно недолго. Перегоны тут длинные, и Стёпа, низко наклонив голову, внимательно читал книгу, взятую недавно в библиотеке университета. Боковым зрением он видел только обувь ходивших вокруг людей – маленькие, аккуратные разноцветные ботиночки, туфельки и кеды семенили туда-сюда вокруг его грязных потрёпанных кроссовок, выглядящих тут как ржавые списанные танкеры возле причала для нарядных прогулочных катеров.

– Следующая станция – «Спорткомплекс», – вдруг услышал он трескучий голос машиниста из динамиков, расположенных прямо у него над головой.

Надо собираться, ему скоро выходить. Сунув книгу в рюкзак, Стёпа поднялся на ноги и встал, снова согнув спину и втянув шею.

– Простите, вы выходите на следующей? – стараясь говорить тихо и как можно вежливей, спросил он у стоящей перед ним женщины в платке. Та повернулась, увидела нависшего над ней Стёпу, на секунду замешкалась, но потом ответила, глядя ему прямо в глаза:

– Да, выхожу. Вы не переживайте, выпустим вас, – добавила она и отвернулась.

– Спасибо, – сказал Стёпа, чувствуя, как разрастается где-то внутри чувство благодарности за этот простой и, в общем-то, обычный ответ. Что поделать, теперь приходится ценить такие вещи.

Поезд, дёрнувшись, остановился, и Стёпа, бормоча извинения, начал проталкиваться к выходу. Через несколько секунд жмущаяся возле дверей толпа выплюнула его, и он снова вздохнул с облегчением, оказавшись на улице.

От станции «Спорткомплекс» до работы было совсем рукой подать, и уже через десять минут Стёпа вошёл под свод ледовой арены.

Ему нравилась его работа. Кому-то покажется, что работать техником на катке – удел не самых продвинутых людей, но ему было плевать на подобные мнения. Здесь было просторно; высокий потолок, увешанный фермами со звуком и светом, не нависал над ним, как крышка гроба, а воздух был всегда чистым, свежим и прохладным. Плюс – тут царила какая-то своя, совершенно непередаваемая атмосфера. Дух соперничества, борьбы и азарта, казалось, не покидал это место, даже когда часть освещения была выключена, а лёд погружался в полумрак. Пережитые эмоции будто до сих пор витали вокруг крохотных стульчиков на трибуне, наполняя пространство вокруг каким-то особенным, застывшим электричеством.

Утром Стёпе почему-то нравилось бывать на арене больше всего. Он медленно прогуливался возле трибун, убирая мусор, выгребая от бортов ледяную крошку и наводя порядок на скамейках игроков.

На сегодня дел было немного. Убрать из раздевалок лишнюю форму, разнести воду, подготовить лёд. С первым он покончил быстро, а вот с катком не хотелось торопиться. Что-то завораживало его в этом процессе. Машина, заливающая лёд, медленно скользила по исчёрканной коньками поверхности, оставляя за собой гладкую блестящую полосу – будто гигантская механическая улитка, совершающая свою неспешную задумчивую прогулку. За рулем, конечно, было тесновато, но на машине не было крыши, поэтому Стёпа мог спокойно высидеть на ней нужные полчаса, расставив в стороны коленки и наклонившись к рулевому колесу. Как ребёнок, выросший из игрушечной машинки, подаренной на день рождения несколько лет назад, – грустно подумал он, случайно увидев своё отражение в плексигласовом ограждении коробки.

Проезжая очередной круг мимо сектора С, он увидел место, где сидела та девушка. Он снова вспомнил её взгляд – пронзительный, цепкий… будто прожигающий насквозь. И в нём не было того, что Стёпа так привык видеть в глазах смотревших на него людей, – не было отвращения, брезгливости… и не было страха. Он всегда старался прятать глаза от женщин – ведь большинство из них видело в гигах угрозу, озлобленных без женской ласки и внимания троллей, способных на что угодно. Как морально, так, тем более, и физически.

А у неё не было этого и в помине. Было что-то другое, но что… Возможно, Стёпе просто не доводилось сталкиваться с такими взглядами раньше. Он кружил по катку, стараясь думать о чём-нибудь другом, но хрупкая красавица всё равно не выходила у него из головы. Стёпа пытался прогнать от себя эти мысли – таким, как он, нечего даже и думать соваться к обычным женщинам, можно кучу проблем выхватить, зачем они ему. Но получалось плохо – он раз за разом мысленно возвращался к красному платью, будто светящемуся на трибуне.

Закончив подготовку катка, он загнал машину в подсобку и вышел обратно к коробке. Потянувшись и размяв затёкшие ноги, он встал, сунув руки в карманы, и задумчиво смотрел на блестящий, местами уже схватившийся лёд. Пора идти к себе в подсобку – тесную каморку в задней части арены, где ему приходилось отсиживаться, когда лёд был занят. Сегодня не будет игры – только частные детские секции по хоккею и фигурному катанию, а пугать своим появлением маленьких детей Стёпе было строго запрещено. Теперь он сможет выходить наружу только во время технических перерывов. Забившись в каморку, он достал книгу, помогавшую ему коротать время в такие часы, и углубился в чтение.

День пролетел довольно быстро. Стёпа доделал последние дела, выкинул мусор, оставшийся от последних посетителей катка, и встал возле трибун, оглядывая вновь залитый лёд. Наконец погасил свет и медленно пошёл в сторону выхода.

На проходной он попрощался с охраной, затем, низко наклонив голову, вышел из чёрного хода ледовой арены и тут же обомлел от неожиданности.

Перед ним, метрах в десяти, стояла она.

Сначала Стёпа решил, что ему померещилось или у него совсем уже съехала крыша. Но тут девушка сделала несколько шагов к нему навстречу и помахала рукой. Это был не мираж. Стёпа же, от неожиданности и смущения не в силах сдвинуться с места, молча стоял, ссутулившись, и исподлобья смотрел на неё, низко наклонив голову.

Видимо, устав ждать, когда он пошевелится, девушка подошла ещё ближе и просто сказала:

– Привет.

У неё оказался звонкий и приятный голос. Стёпа почему-то заранее решил, что её голос таким и будет, – словно он слышал его прежде. Но это было абсолютно невозможно. Взяв себя в руки, он, краснея, выдавил в ответ:

– Здравствуйте.

Девушка звонко засмеялась:

– Такой большой, а смущаешься, как ребёнок.

Услышав слово «большой», Стёпа вздрогнул и бросил на неё подозрительный взгляд – но нет, она не хотела его обидеть или унизить. Это прозвучало легко и непринуждённо, без какого-то подтекста и дополнительного смысла. Не дав ему опомниться, она продолжила:

– Меня зовут Надя. А тебя? – Она с любопытством смотрела на него, ожидая ответа.

– Стёпа, – буркнул он и снова покраснел.

– Стё-ё-па, – протянула она и засмеялась. – Это как дядя Стёпа – великан из стишка? Ой, прости! – Она прижала ладонь ко рту, но глаза продолжали лукаво блестеть.

Стёпа слышал разные вариации этой шутки и раньше, но только сейчас она показалась ему совсем не обидной. Он смущённо улыбнулся:

– Вроде того.

– Тебе куда идти?

Он неопределённо махнул рукой в сторону:

– Туда. Но мне далеко.

– Можно, я прогуляюсь немного с тобой? – просто спросила девушка.

Стёпа, слышавший такой вопрос чуть ли не впервые в жизни, не нашёлся что ответить и молча кивнул.

Они неторопливо пошли по алее бок о бок. Стёпа шагал, изредка поглядывая на свою спутницу сверху вниз, совершенно не зная, о чём говорить.

– Спасибо тебе, – сказала она, подняв голову вверх и перехватив его взгляд. – За то, что утихомирил тех двух уродов. Я уже думала, что и мне достанется.

Стёпа пожал плечами:

– Не за что. Любой на моем месте сделал бы то же самое. – Он смутился и отвёл глаза в сторону.

– Ну, не знаю, – задумчиво протянула Надя. – Я не уверена. Но это не важно на самом деле. Главное, что это случилось.

Стёпа посмотрел на неё и снова смутился. Он вдруг понял, что ему трудно выдерживать её взгляд. Или это он уже совсем отучился смотреть людям прямо в глаза? Она же смотрела на него, явно не заморачиваясь, не боясь и не испытывая какой-либо неприязни – Стёпа видел это совершенно отчётливо в её живых, будто светящихся изнутри глазах, с любопытством изучающих его.

– А потом я подумала, что было бы здорово пообщаться как-нибудь с тобой вживую, – продолжила говорить Надя. – Мне показалось, что ты интересный человек. И потом, мне ещё никогда не доводилось видеть такого большого парня. – Она дёрнула его за рукав куртки: – Надеюсь, тебя не обижает, когда я так говорю?

– Нет, – чуть охрипшим голосом сказал он и негромко покашлял, прижав ладонь ко рту. – Знаешь, особо ни у кого не возникает желания со мной говорить и обсуждать подобные вещи. Кроме знакомых, естественно. Поэтому я себя чувствую неловко, если честно.

– Ну, это ничего страшного, – сказала она и замолчала, будто что-то обдумывая.

В парке вокруг них было тихо и спокойно – разве что порывами налетал ветер, бросая им под ноги задумчиво шуршащие жёлтые листья.

– Так что, мы будем дружить? – вдруг спросила она всё с той же свойственной ей простотой, и Стёпа, в который раз за этот вечер, опять покраснел.

– Ну… э-э… не знаю… ну да. То есть, конечно да, – выдавил он из себя.

– Смешной ты, – негромко засмеялась Надя и показала рукой куда-то в сторону: – Пойдём туда, там есть очень красивый пруд. Был там?

Стёпа мотнул головой, и они свернули на одну из боковых тропинок.

Домой Стёпа вернулся уже глубоко ночью. Последние два километра до дома он пробежал – просто захотелось услышать шум ветра в ушах и дать выход рвущимся наружу эмоциям. Сердце колотилось в груди, как молот, а в душе искрилось и переливалось какое-то совершенно новое, незнакомое ему чувство.

На самом-то деле, ничего особенного и не произошло. Они просто гуляли, болтали о том о сём – поначалу разговор не клеился, но потом Стёпа немного расслабился, и общаться стало значительно проще. А Надя, кажется, и вовсе не знала, что значит стесняться: она говорила, рассказывала о себе, задавала вопросы Стёпе – причем некоторые из них приводили его в ступор: даже со своими друзьями из общаги он обычно не затрагивал тех тем, которые обсудили они с Надей, медленно слоняясь по парку. И всё это было так непохоже на то, с чем ему приходилось сталкиваться ежедневно… Поэтому Стёпа и бежал, перескакивая встречающиеся на пути препятствия, как заправский спринтер, и душа его, казалось, летела впереди него. Ему не хотелось думать сейчас о том, что эта дружба не может длиться вечно, и что они вообще, можно сказать, люди разных видов, – сейчас ему было плевать на это всё. Он просто упивался своими эмоциями и был абсолютно счастлив.

Ввалившись домой, он быстро разделся и со всего размаху запрыгнул на угрожающе заскрипевшую тахту, после чего зарылся в одеяло и закрыл глаза, перебирая в памяти события и картинки прошедшего вечера… Вот они идут вдоль пруда, и он протягивает ей руку, помогая взобраться на бордюр, а она заливисто смеётся, заметив его смущение от контраста большой и грубой Стёпиной лапы и её узенькой ладошки. А позже они сидят на лавочке, и Стёпа, вконец успокоившись, рассказывает про свою работу, учёбу – а она слушает, широко раскрыв глаза. На самом деле слушает, а не делает вид. Таких картинок было много – и сейчас они роились у него в голове, словно бабочки над благоухающим весенним лугом.

Стёпа поворочался и взял с тумбочки телефон. Сняв блокировку, он увидел выскочившую на экран надпись – «Получено новое сообщение». Лицо тут же расползлось в улыбке – перед тем, как попрощаться, они конечно же обменялись телефонами, и сейчас он был на сто процентов уверен, что знает, от кого это сообщение.

«Спокойной ночи. Надеюсь, мы ещё увидимся», – прочитал он, и радость, и без того зашкаливающая, взорвалась в сердце тёплой волной. Он снова погрузился в воспоминания, ещё такие живые и яркие, но минут через двадцать усталость взяла своё, и Стёпа крепко уснул.

Следующие две недели прошли для него будто в каком-то сне. Учёба, работа, все проблемы отошли на второй план. Стёпа даже перестал замечать косо поглядывающих на него на улицах людей – теперь ему было просто наплевать них. Они с Надей встречались почти каждый день, в основном гуляли в окрестностях или смотрели вместе хоккейные матчи, и он ждал этих встреч, как истосковавшийся по свету астронавт ждет солнца после полугодовой лунной ночи.

Иногда, после особенно волнительных моментов в их общении, он, хоть и ненадолго, погружался в депрессию, и это были крайне тяжёлые для него дни. Мысли о будущем часто загоняли его в такое состояние. Ведь он боялся даже мысленно произносить про себя слово любовь, понимая, что такие отношения совсем не для него – любовь ведь означает желание быть вместе всегда, физическую близость… но об этом не могло быть и речи. И всё же, глядя на Надю, когда они в очередной раз гуляли где-нибудь подальше от людей, он несколько раз едва сдерживался, чтобы не признаться ей в любви. Но здравый смысл всегда брал верх, и Стёпа лишь краснел, сопел, но прекрасные и в то же время страшные для них обоих слова так и не сорвались с его уст.

Вот и сейчас Стёпа, пережив очередной подобный приступ чувств, медленно шёл рядом с Надей и, чтобы отвлечься, глядел себе под ноги. Его огромные, старые, латанные-перелатанные кроссовки шлёпали рядом с её туфельками, как два разваливающихся корыта. Надеюсь, от них хоть не воняет, подумал он, и ему захотелось провалиться под землю от стыда.

– Стёпа, а почему ты ни разу не позвал меня в гости? – вдруг совершенно неожиданно спросила она.

– В гости? – смутившись, переспросил он. – Ну… не знаю даже. Мне как-то не приходило это в голову. Да и потом, вряд ли тебе там будет интересно. Общага и общага… – Он замолчал, не зная, что добавить.

– Зря ты так думаешь, – немного склонив голову набок, сказала Надя, глядя на него снизу вверх. – Мне очень интересно, как ты живешь. Пойдём к тебе?

– Ко мне? – Стёпа был совсем ошарашен. Мысли позвать её в гости действительно даже не посещали его, и сейчас он лихорадочно соображал, не оставил ли в комнате чего-то такого, что могло бы смутить его ещё больше.

– Ну, пойдем, – решился он. – Только это далеко, надо ехать на электричке.

– А я не тороплюсь, – улыбнувшись, с вызовом сказала Надя, и Стёпа в очередной раз подивился решительному характеру этой красивой и такой хрупкой с виду девушки.

Через час они уже шли по пустырю, раскинувшемуся на подходах к их заводу. Стояла отличная погода, но густая трава уже пожелтела и высохла, прихваченная ночными заморозками, поэтому пустые банки, покрышки и прочий мусор повылазили на свет, превращая живописную зелёную лужайку в обычный загаженный пустырь.

– Свинарник тут у нас, – негромко сказал Стёпа, заметив, как Надя оглядывается по сторонам. – Зато когда снег выпадет, опять красиво будет. Летом и зимой мусор не видно, а осень и весна – его время. Мы убираем по чуть-чуть, но пустырь вон какой огромный, так что весь не скоро разгребём. – Он пнул очередную лежащую возле тропинки жестяную банку. Та, весело позвякивая, улетела в кусты.

– Да это вообще не важно, какой тут вид. Но вы, конечно, молодцы, – сказала Надя, проводив банку взглядом. – А вон там что? – спросила она, указав рукой вперёд.

Стёпа поднял глаза.

– А это и есть мой дом, – смущённо улыбнулся он, увидев высунувшуюся из-за холма громаду заводского корпуса. – Ну, то есть не только мой, конечно, – чуть помедлив, добавил он.

Через несколько минут они уже входили в открытые Стёпой ворота общаги.

– Забавно тут у вас, – сказала Надя, с интересом оглядывая огромный для неё коридор, в котором они оказались.

Стёпа внимательно посмотрел на неё – но ничего, кроме любопытства, не читалось на её лице. Они медленно прошли вглубь и остановились возле входа в Стёпину комнату.

Стёпа неуклюже ковырялся в замочной скважине, когда соседская дверь тихо скрипнула.

Он повернулся и увидел дядю Виталика, робко выглядывающего из своей комнаты. Стёпа улыбнулся ему, затем перевёл взгляд вниз.

Надя, казалось, превратилась в маленькую статуэтку. Она, задрав голову, смотрела на Стёпиного соседа, широко раскрыв рот и замерев на месте.

– Привет, Стёпка, – деликатно покашляв в кулак, сказал дядя Виталик. – Ты знаешь, тут дельце к тебе есть…. Ой, ты не один, – спохватился он, разглядев внизу Стёпину гостью, и тут же попятился обратно к себе. – Простите, пожалуйста, – смущённо забормотал он. – Старый стал, вижу совсем плохо, – он бросил на Стёпу виноватый взгляд.

Стёпа стоял, совсем растерявшись и не зная, что делать.

– Ничего-ничего, – наконец пришла в себя Надя. Её голос непривычно тонко прозвучал в стенах этого странного общежития.

Дядя Виталик ещё раз сконфуженно улыбнулся и закрыл за собой дверь. Стёпа наклонился и посмотрел на Надю. Та улыбалась, но круглые глаза выдавали её – он явно успела не на шутку испугаться.

– Уфф, – выдохнула она и встряхнулась. – Я как-то не готова была увидеть твоего соседа. Прости, если повела себя невежливо.

Стёпа, не зная, что сказать, неловко пожал плечами и продолжил ковыряться в замке. Через пару минут тот поддался, и они вошли внутрь.

Настроение было подпорчено. Всё вокруг опять казалось Стёпе уродливым и нелепым, и он, предложив Наде присесть на тахту, отвернулся и стал разгребать заваленный рабочими вещами стол.

Она же, с ногами забравшись на постель, рассматривала развешенные по комнате картины.

– Это чьи? – спросила она, показав рукой на стены.

– Мои, – повернулся Стёпа. – Так, балуюсь иногда.

– Ничего себе – балуюсь! – с чувством сказал Надя и встала на ноги, рассматривая висящую рядом с ней картину. – Да ты просто талант! Тебе надо делать выставку, дружище!

Стёпа улыбнулся:

– Все так говорят.

– Да потому что так и есть! – Она перешла к другой картине и привстала на цыпочки, чтобы лучше её рассмотреть. – Слушай, а среди таких, как вы, есть известные художники?

– Среди гигов? – переспросил Стёпа. – Да, есть. Но немного. Есть один уличный художник известный, точно, да и вроде ещё есть… Но как они добились признания – я не знаю. Сложно это, никто не хочет иметь с нами дело.

– Правда? – переспросила Надя. – Странно. Мне этого не понять.

Стёпа пожал плечами и начал собирать разбросанную на столе бумагу. Повисла неловкая пауза.

– Слушай, а почему вообще так происходит? – спросила Надя. – Ну, с ростом? Я, честно говоря, совсем немного об этом всём знаю, – она смущённо развела руками.

Стёпа посмотрел на неё и положил сложенные листы на полку.

– Как нам объясняли в больнице, это последствия глобального медицинского эксперимента, который проводили очень давно, несколько поколений назад. Тогда учёные придумали какую-то вакцину, сильно влиявшую на генетический код человека. Это открытие было настоящим спасением от многих проблем. Поначалу всё шло отлично – но со временем у этой вакцины обнаружились побочные эффекты. Их несколько, и один из них как раз состоял в том, что у некоторых препарат вызывал бурный рост – и в итоге стали появляться люди, вырастающие в несколько раз больше, чем все остальные. – Стёпа бросил на Надю осторожный взгляд и продолжил: – Но нас не так уж много. И поэтому мы не представляем для основного общества большой проблемы. – Стёпа грустно усмехнулся. Настроение безудержно скатывалось в какую-то депрессивную пучину. – Каждый сам выкручивается, как может. Устраивает свою жизнь по мере возможностей. Я вот живу так, – и он обвёл рукой своё скромное жилище.

– И что, все гиги растут одинаково? – спросила Надя.

– Нет, – ответил Стёпа, взяв тряпку, и начал протирать пыль с полки над рабочим столом. – Есть разные степени отклонения в генах. Это называется индексом роста.

– А какой у тебя индекс роста?

Он бросил на неё короткий, болезненный взгляд, затем отвернулся и сгрёб со стола мятую бумагу и прочий мусор.

– Восемь, – негромко бросил Стёпа, не оборачиваясь.

Максимальный индекс нарушения роста равнялся десяти. Но и восемь означало, что где-то к тридцати годам Стёпа будет примерно в пять раз выше обычного человека. А уж выше Нади, наверное, и вовсе раз в шесть. Это если он вырастет до среднего роста гигов. А если ему суждено стать высоким даже по их меркам – тут и представить трудно, каким он окажется. Одно точно ясно: их с Надей будет разделять пропасть. Она станет для него маленькой и хрупкой куклой, а он для неё – огромным монстром, способным неловким движением руки переломать ей все кости. Что тогда случится с их дружбой?

– Понятно, – сказала она. – Хотя на самом деле ничего не понятно.

Стёпа повернулся, внимательно посмотрел Наде в глаза и пояснил:

– Это значит, что к тридцати я стану таким же, как мой сосед.

В комнате повисла тягостная пауза. Чтобы хоть как-то сбить напряжение, Стёпа начал разбирать разбросанные по столу ручки и карандаши. Несколько штук упало на пол, и Надя, легко спрыгнув с кровати, начала помогать ему.

Стёпа сел на корточки, сравнявшись с ней ростом. Она успела поднять закатившиеся под стол карандаши и сейчас протягивала их ему, глядя прямо в глаза.

– Прости, пожалуйста, если я смущаю тебя, – мягко проговорила она. – Просто мне всё это интересно, я никогда вблизи не сталкивалась с такими, как вы. Нет, ну я, конечно, слышала, что такое бывает, но чтобы вот так… – Она смущённо потупилась.

– Да ничего, – печально улыбнулся Стёпа. – Ты зато общаешься со мной. А большинство людей просто шарахаются в сторону, как от прокажённого, совсем не думая о том, что я точно такой же человек. Просто большой. Но я же в этом не виноват!

– Виноват – в чём? – вдруг спросила Надя, вновь сев на кровать и поджав ноги. – Я вообще не понимаю и не вижу разницы, если честно. Ну допустим, я – маленькая, а ты большой. Какая разница? Я и для своего круга невысокая и хрупкая, а для тебя, наверное, вообще мелкота. Но меня это не особо пугает.

– Таких, как ты, совсем немного, Надь. Поверь мне, – добавил Стёпа.

В памяти вдруг всплыла бабка, оравшая на него в электричке. Как маленькая собачонка, брызгая слюной, она изрыгала проклятия в его адрес, а в глазах – Стёпа хорошо запомнил этот момент – застыла смесь панического страха и ненависти. Зная, что он не сделает ничего в ответ, она изливала на него свою злобу, но боялась при этом до чёртиков – и если бы он просто рявкнул на неё, она бы в ужасе смылась куда подальше. Но – все гиги знают это – позволять себе такого нельзя.

– Знаешь, я много общался с людьми – с обычными людьми – на тему устройства жизни гигов, – сказал Стёпа, с трудом прогнав образ мерзкой бабки из головы. – И в большинстве случаев люди – обычные – ведут себя отвратительно. Никто не хочет делать для нас ничего – даже когда и делать-то ничего не надо. Если бы нам дали землю – которой полно вокруг, да и старых задний, никому не нужных, куча, – мы бы смогли жить нормально. Но людям либо лень, либо жалко сделать хоть что-то. Только в нашем районе пустует около пятнадцати зданий, там ничего не строится и никогда не будет. Но ответ везде один – нет.

– Но ведь это всё чьи-то активы, – робко возразила Надя. – Кому-то они всё же принадлежат.

– Да, понятно, – завёлся Стёпа. – Активы, пассивы…. инвестиции, банки… займы. И прочее, прочее – я уже слышал все эти слова. Ну и что с того? Это всё маленькие слова маленьких людей. Нам они так же бесполезны, как их маленькие и жутко дорогие вещи. А ведь нам не так много надо. Мы можем работать, можем устроить так, что всем будет комфортно. Ведь места – много. Чертовски много! – Он в сердцах хлопнул себя ладонью по коленке.

Звук отразился от бетонных стен завода и получился слишком громким. Надя вздрогнула, и Стёпа пожалел о том, что сделал. Он всё время забывал, насколько просто её напугать. Она сидела совсем рядом, изящная, прекрасная, как произведение искусства… Он задержал на ней взгляд и смущенно отвёл глаза.

– Прости, пожалуйста, – виновато сказал он.

– Да всё в порядке, – тихо ответила она. – Продолжай.

– Да что тут продолжать, – пробормотал Стёпа. – Всё же и так понятно. Места – полно. Почему не дать его тем, кому оно реально нужно? Знаешь, ведь у гигов не так уж много радостей. И… они простые, обычные. Человеческие. Вполне понятные. Но нет – лучше построить ещё один убогий, никому не нужный торговый центр и набить его маленькими, бестолковыми и дорогими вещами… Чем сделать что-то реально хорошее и полезное для всех. Или просто отдать землю тем, кому она так нужна, – обычным людям, понимаешь? Таким же, как вы…

Стёпа поперхнулся и закашлялся, стараясь быть как можно тише – ему казалось, что кашель гремит под бетонными сводами подобно пушечным выстрелам. Он бросил на девушку короткий смущённый взгляд.

Надя сидела на диванчике и задумчиво смотрела в сторону большого, затянутого мутной плёнкой окна, поджав ноги и закутав подбородок в воротник водолазки.

– Нам не нужны рестораны с квадратными тарелками, не нужны машины с отделкой из древесины дорогих пород, – продолжил Стёпа. Ему было трудно остановиться – чувство несправедливости вновь завладело его разумом, обжигая, растекаясь по телу, как кислота. – Одну элитную машину можно легко обменять на такое вот заброшенное заводское здание. Ну и зачем она нужна? Зачем тратить столько сил, энергии, ресурсов, чтобы сделать абсолютно, по сути, бесполезную вещь? Главная задача которой – это чтобы она стоила как можно дороже. Сделать машину для гига обошлось бы в десять раз дешевле. Но никто не хочет этим заморачиваться. Мы даже едим меньше, чем некоторые обычные люди. Нам нужно только пространство, место. Но оно стоит огромных денег. Хотя его вокруг – полно.

Стёпа встал и заходил по комнате, стараясь унять волнение.

– Знаешь, как мне обидно, Надь? Я рос обычным мальчиком, в обычной семье. Ходил в школу, учился, играл во дворе. А потом мне сказали, что скоро это всё закончится, я вырасту в чудовище, и мне придётся как-то выкручиваться, изворачиваться, придумывать что-то… Просто чтобы выжить. В мире, казавшемся мне раньше совершенно привычным и дружелюбным. И никто не объяснил мне, как и что мне делать. Понимаешь? – Он остановился и посмотрел на неё.

Надя, поджав губы, по-прежнему сидела и смотрела в тусклое окно.

– Надь? – тихо спросил он.

Она повернулась и посмотрела на него. Сердце Стёпы сжалось – она никогда не смотрела на него так. Кажется, он слишком увлёкся своими рассуждениями и чем-то обидел её.

– А я в чём виновата перед тобой, Стёп? – с вызовом сказала она. – Я-то тут при чём? Да, я обычный человек, как все те, с кем ты общался. И что с того? Я тебя что, обижала как-то, оскорбляла? Чего ты срываешься на меня?

Стёпа заморгал и густо покраснел.

– Я… я не срываюсь, Надь… Я просто… ну, просто поделился с тобой тем, что накипело. Прости меня.

Она, слегка склонив голову набок, молча смотрела на него.

– Вот ты всё время говоришь – мы, вы… Ты сам давно поделил людей и считаешь нас – пусть так, пусть я тоже «они», – Надя горько усмехнулась, – считаешь всех нас сволочами. А с «нами», если уж на то пошло, ты хорошо знаком? Ты пообщался с чиновниками, с быдлом в транспорте и решил, что всё обычные люди – дерьмо. Так?

Стёпа смутился и отвёл глаза:

– Да нет же, Надь. Я ведь, можно сказать, недавно узнал, что я гиг. Это же нельзя выяснить в совсем маленьком возрасте. Так что раньше я был обычным ребёнком, жил с папой и мамой… мечтал о будущем, как выучусь и буду работать. А сейчас… сейчас я не знаю, как всё сложится. Я с каждым днём вижу, что всё больше людей начинают косо смотреть на меня, мне всё тяжелей ходить по улицам… Всё тяжелей выносить все эти испуганные и настороженные взгляды.

– А ты уверен, что всё это ты не придумал себе сам? Что не все, кто на тебя смотрит, видят в тебе урода-переростка? А это ты, ты сам замечаешь только плохое? – резко спросила Надя, перебив его.

Стёпа фыркнул и бросил на Надю болезненно-насмешливый взгляд. Это уж слишком.

– Уверен, – коротко сказал он и замолчал. Потом, не утерпев, заговорил снова: – Тебе легко рассуждать об этом – может так, может эдак… а я живу с этим каждый день. И не надо мне тут объяснять, что я всё это себе надумал.

Несколько секунд в комнате висела напряжённая тишина.

– Знаешь что? – вдруг сказала Надя, немного подумав. – Надо тебя вывезти куда-нибудь. Развеяться, на людей посмотреть. Чтобы ты не думал, что вокруг все такие плохие. Что скажешь?

Стёпа недоверчиво посмотрел на неё.

– Не думаю, что это хорошая идея, – с сомнением сказал он.

– А по-моему, хорошая! – воодушевленно заявила Надя и подвинулась к нему поближе. – Давай, я все устрою. Обещай мне, что теперь ты придешь ко мне в гости. Я же к тебе пошла, не побоялась. А ты боишься, – и она шутливо ткнула его острым маленьким кулачком в бок.

Стёпа улыбнулся. Аргументы Надя привела железные, тут уж ничего не попишешь.

– Хорошо, – вздохнул он. – В гости так в гости. Только зачем это?

– Да просто так, – весело сказала она. – Надо тебе развеяться. А то ты забился тут в свой угол, озлобился на всех и продолжаешь дальше уходить в эту свою пучину. Но вообще ты ведь не такой, я же знаю.

Стёпа улыбнулся и легонько коснулся её руки:

– Это ты уникальная, Надь. Таких, как ты, больше нет.

– Да брось, – засмеялась она. – Ты просто боишься с людьми говорить. Сколько вон сопел и пыхтел, пока я тебя разговорила. Не у каждой девушки на такое терпения хватит. Всё, давай поговорим о чём-нибудь другом.

Остаток вечера они больше не спорили, находя более спокойные темы для разговора. Напряжение, возникшее между ними, прошло, и они мирно болтали, потом пили на кухне чай, готовили вместе ужин, шутили, дурачились. Уже ночью, после того как Стёпа проводил Надю до ближайшего спального района, посадил там на такси и вернулся домой, он решил, что больше никогда не будет говорить с ней на больную тему. Всё-таки эта хрупкая девушка и правда была будто из какого-то другого, параллельного мира. Не большого и не маленького – а просто нормального. А ещё ему впредь никогда не хотелось бы ловить на себе её обиженный взгляд.

Стёпа уже и забыл про данное им обещание, когда однажды, спустя пару недель, вернувшись домой из университета, он получил от Нади сообщение.

«Не планируй ничего на вечер. Я заеду за тобой через пару часов, где-то в семь», – сухо сообщала эсэмэска, которую он прочитал на экране своего старого мобильного телефона. Сначала Стёпа не понял, о чём речь, но потом вспомнил – он ведь обещал сходить к ней в гости. И Надя, видимо, намеревалась дожать взятое с него обещание.

Стёпа хмыкнул и растянулся на диване, глядя в лоскутный потолок своего жилища. Значит, ему придётся съездить к ней в гости и познакомиться с её родственниками, или друзьями, или с кем-то ещё. Может быть, даже с родителями – эта мысль и позабавила, и расстроила его одновременно: знакомство с родителями, такой волнительный момент для пары… да ведь только они не пара, и никогда не смогут ею быть. Впрочем, обещание есть обещание, и надо его исполнять. Спохватившись, он посмотрел на часы – до назначенного Надей времени оставалось совсем немного, а он и не начинал собираться. Надо торопиться.

Стёпа встал с дивана, прошел в угол комнаты и открыл стоявший на полу большой ящик, который заменял ему шкаф. Там ровными стопками лежали его немногочисленные вещи. Он вытащил самые из них приличные на вид, разложил на крышке и стал осматривать. Отложил тёплый балахон с капюшоном, доставшийся ему уже тут, от одного из жильцов, и пару тёмных штанов из крепкой рабочей ткани – самые чистые и новые вещи его гардероба. Не то чтобы совсем без дырок и потёртостей, но они, по крайней мере, аккуратно заштопаны и постираны. Беда только с обувью – сейчас у него была всего одна пара кроссовок, да и те выглядели совсем плачевно.

Вздохнув, он отложил одежду в сторону, взял с полки рядом большую простыню, которую использовал как полотенце, и пошёл в душ.

Душем живущим здесь гигам служила комната в углу завода, обшитая светло-жёлтым линолеумом. Посредине стояли больше бочки с водой, которые жильцы по очереди наполняли на колонке возле пустыря и приносили сюда. С их силой это было не очень сложно, но воду, тем не менее, все старались расходовать очень экономно. Желающие могли подогревать её с помощью самодельной горелки с газовым баллоном, но Стёпа предпочитал мыться холодной водой, совмещая помывку с закаливанием.

Вот и сейчас, раздевшись и взяв сделанный из большой кастрюли ковш, он зачерпнул из бочки воды и начал лить её на себя, фыркая и глубоко дыша. Вода была довольно холодной, но так всегда казалось в самом начале – потом же, привыкнув, он даже получал от этой спартанской процедуры удовольствие.

Намылившись и быстро смыв с себя грязную воду, Стёпа прибрался в душе и, завернувшись в простыню, вернулся обратно к себе. Одевшись и причесавшись, он снова посмотрел на часы – до семи оставалось двадцать минут. Стёпа окинул взглядом комнату, соображая, что ему нужно взять с собой, и впервые в жизни пожалел, что у него нет зеркала. Обычно, когда он украдкой ловил своё отражение в каком-нибудь зеркале в городе, он спешил отвести глаза – смотрящий на него оттуда человек всё меньше походил на того паренька, отражение которого он, ещё будучи малышом, с интересом разглядывал в своём родном доме, где жил с сестрой и родителями. Но сегодня он вроде как идёт на свидание, разве нет? Хоть и назвать свиданием это можно было с очень большой натяжкой.

Вдруг прозвучавший с улицы автомобильный сигнал оборвал Стёпины печальные размышления. Он встрепенулся и вскочил с дивана, ещё раз одернул на себе одежду, затем сунул в карман телефон и вышел из комнаты, погасив свет и повесив на дверь замок.

На грязной, засыпанной мусором подъездной дорожке стоял огромный чёрный джип. Даже Стёпе он показался большим – несмотря на то, что для Стёпы эта машина была всё равно мала, ну а маленькая хрупкая Надя смотрелась рядом и вовсе очень забавно. На ней сегодня был светлый спортивный костюм, волосы убраны под кепку в цвет одежде. Спортивный стиль так же ладно шёл ей, как и женственные платья и юбки. Стёпа, на секунду замерев прямо возле открытой двери общежития, стоял и просто глазел на неё, не зная, что сказать.

Девушка заметила его замешательство и улыбнулась.

– Отлично выглядишь, здоровяк, – весело бросила она и засмеялась, открывая дверь джипа. – Залезай.

– Ты тоже отлично выглядишь, – промямлил он, ещё больше смутился и с сомнением посмотрел на приоткрытую дверцу, за которой в полумраке тонул дорогой кожаный салон. – Ты уверена, что я помещусь там? – чтобы как-то избавиться от неловкости, спросил он.

– Уверена. Хорош сомневаться, мы на этой машине разве что слонов не возили. Я, кстати, лишние сиденья убрала, чтоб тебе удобней было. Давай, смелей.

Стёпа улыбнулся и нырнул в прохладное, приятно пахнущее нутро автомобиля. Сидений внутри и правда оказалось меньше, чем могло бы быть, и он свернулся калачиком на широком и мягком заднем диване, поджав под себя ноги. Машина была явно очень дорогой: мягкая на ощупь обивка, на дверях – отделочные панели из какой-то красивой древесины. Стёпа изумлённо разглядывал интерьер джипа – ему точно раньше никогда не доводилось бывать в таких тачках, и сейчас он весь съёжился, стараясь ничего не повредить и не испачкать.

Надя запрыгнула на водительское кресло и повернулась назад:

– Ну, как ты? Нормально устроился?

– Ничего себе тачка, – сказал Стёпа, разглядывая мигающую десятками лампочек приборную панель и руль, похожий на штурвал какого-то космического корабля из фантастического фильма. – Куда мы поедем, Надь?

Она развернулась обратно и поёрзала на водительском кресле.

– У нас сегодня будет вечеринка, – объявил она, включив заднюю скорость и внимательно глядя на монитор, на котором тут же появилась обшарпанная стена завода, оставшаяся позади джипа. – Блин, еле нашла, как к вам проехать, хорошо ещё, на этом танке где угодно можно проползти.

Стёпа пожал плечами:

– К нам сюда никто на машинах не ездит. Особенно на таких.

– Понятно. Так вот, – продолжила она, – будет вечеринка. Вся моя родня, значит, знакомые всякие, в общем, просто тусовка. Это всё за городом, на вилле, так что тесно там тебе не будет, не волнуйся. Не квартирник, – Стёпа заметил, как её глаза лукаво улыбнулись в зеркале заднего вида. – И отсюда, кстати, не очень далеко ехать – то же самое направление. Так что через пару часов будем на месте.

– Ясно, – сказал Стёпа и повернул голову, рассматривая сквозь тонированное стекло пустырь за окном.

Машину ощутимо потряхивало на ухабах – дорога сюда и правда почти отсутствовала, но джип уверенно справлялся с грязью и ямами, и вскоре они поехали быстрее, а за стеклом замелькали высотки спального района, мимо которого Стёпа почти каждый день ходил на электричку.

Затем высотки сменили какие-то другие, уже незнакомые дома, и вскоре они выкатили на большое, на двадцать или тридцать полос, шоссе. Скорость выросла до какой-то совершенно невиданной – так быстро Стёпе кататься вообще ещё не приходилось. Надя же уверенно управляла мощным автомобилем, маленькая, собранная, утопая в огромном для неё кресле.

– Там, за спинкой, есть вода и что-то поесть, – бросила она, входя в очередной поворот. – Ну это так, на дорогу. Можешь сильно не наедаться, там нормально покормят, – и он снова поймал её взгляд в зеркале.

Стёпа нашёл пакет и достал оттуда пару бутербродов с колбасой – больших, из чуть ли не цельных буханок хлеба. Надя явно сама приготовила их специально для него, отчего у Стёпы сделалось тепло на душе – такой заботы он не встречал с тех пор, как покинул родной дом. Он жевал бутерброды и глазел по сторонам – благо, тонированные стекла машины полностью скрывали его от людей, едущих рядом. Стёпа совсем расслабился, и они с Надей спокойно летели, обгоняя другие машины, слушая музыку и болтая – как всегда, одновременно ни о чём и обо всём сразу.

Поэтому два часа, обещанные Надей, промелькнули как пятнадцать минут. Шоссе снова сменила узкая шестиполосная дорога, а по бокам потянулись молчаливые ели, скрывающие под своими пышными кронами засыпанные опавшей хвоей редкие кустики подлеска. Потом дорога стала ещё уже, а деревья сомкнулись вокруг почти вплотную, погрузив их в таинственный, почти сказочный полумрак, иногда мягко зацепляя машину особенно длинными ветками, которые с легким скрипом касались блестящих бортов джипа.

Вдруг машина плавно затормозила, и Стёпа, чуть приподнявшись на своём месте, выглянул вперёд. Перед ними, отражая яркие световые пятна от фар, стояли высокие ворота из рифлёного железа с нарисованным на них знаком «Проезд запрещён».

Надя посигналила, и через несколько секунд из открывшейся рядом с воротами двери им навстречу вышел охранник в чёрном служебном комбинезоне. Подойдя ближе к двери водителя, он вопросительно замер рядом. Надя, порывшись в сумочке, открыла окно и показала ему какой-то пропуск. Охранник кивнул и в следующий момент, чуть подавшись вперёд, бросил взгляд в салон и встретился глазами со Стёпой. Лицо у него дрогнуло, и его едва заметно исказила так хорошо знакомая Стёпе гримаса – смесь отвращения, брезгливости и страха. Но, видимо, пропуск, который всё ещё держала своей маленькой рукой Надя у него перед носом, не давал охраннику права задавать какие-либо вопросы. Отшатнувшись назад, он нажал кнопку на пульте от ворот и процедил сквозь зубы:

– Проезжайте.

Надя закрыла окно и нажала на газ. Перед носом у Стёпы ещё раз промелькнул черный комбинезон и то же брезгливое лицо над ним – но тонировка не дала ему возможности опять встретиться взглядом с охранником, чему Стёпа был очень рад. Охранник, конечно, не стоил особого внимания – не к нему же, в конце концов, они ехали в гости, – но настроение у Стёпы заметно упало, и почти забытые сомнения вновь накинулись на него, как стая голодных бродячих собак. А правильно ли он сделал, что поехал сюда? Как примут его Надины родственники? Если они все такие же простые, улыбчивые и прямолинейные, как она, переживать ему нечего. Но в такое чудо Стёпа верил с трудом.

За забором оказалась хорошо ухоженная, аккуратная дорога, часто прерывающаяся холмиками лежачих полицейских, которые без особого труда проглатывала подвеска джипа. По сторонам опять потянулись ограды – но только разные, не такие массивные и скрывающие за собой явно очень дорогие дома: тут можно было увидеть, наверное, все архитектурные изыски, от многоэтажных дачных громадин до вычурных особняков в старинном стиле, с башенками и резными шпилями. Жили в посёлке явно не бедные люди, это было понятно сразу.

Повернув на небольшом перекрестке, Надя проехала ещё пару километров и остановилось. Они приехали.

– Ну, вот и прибыли, – сказала она, заглушив двигатель. – Пассажиры, на выход, – и она, не дожидаясь, пока Стёпа что-нибудь ответит, выпорхнула на улицу и раскрыла заднюю дверь, протягивая Стёпе руку и улыбаясь.

Тот покосился на её миниатюрную, будто игрушечную ладошку и еле сдержал смешок, после чего ухватился за стойку и с кряхтением выбрался наружу, выпрямился в полный рост и расправил затёкшие от долгого сидения в неудобной позе плечи.

Дом, возле которого они остановились, даже по местным меркам производил впечатление. Высокий, в несколько этажей, он был выполнен из светлого кирпича. Стены частично оплетало какое-то вьющееся растение. Стёпа, задрав голову, рассматривал нависший над ним особняк. Окна первого этажа были в два раза выше остальных – кажется, тут и правда можно будет выпрямиться в полный рост.

– Нравится? – спросила Надя, встав рядом со Стёпой.

Тот пожал плечами:

– Да, прикольно.

– Ладно, пойдём внутрь, – сказала Надя и взяла его за руку.

Едва заметные на фоне ограды створки ворот медленно разъехались в стороны, и молодые люди, сделав несколько шагов внутрь, оказались во дворе особняка.

Территория за оградой поражала воображение. Двор был огромен – противоположная сторона терялась где-то вдалеке, а общая площадь, наверное, приблизительно равнялась пустырю возле их завода. Но на этом сходство заканчивалось – тут, понятно, не было куч мусора и диких зарослей сорняков. Напротив, все кусты были аккуратно подстрижены и подсвечены, дорожки выложены натуральны камнем, а трава выглядела настолько аккуратной и зелёной, что Стёпе сначала даже показалось, что она ненастоящая.

Они обошли несколько припаркованных возле въезда машин – все примерно такие же, как та, на которой они приехали, – и повернули за угол дома, тут же столкнувшись с какой-то молодой парочкой.

– Ой, привет, Надюш, – приторно защебетала ярко накрашенная девица, растянув губы в улыбке.

Подойдя ближе, она поцеловалась с Надей – точнее, чмокнула воздух, слегка коснувшись виском Надиной щеки. Затем девица, всё так же улыбаясь, посмотрела на Стёпу.

– Это Стёпа, – представила Надя, чуть отходя в сторону. – Мой друг. А это Аня и Дима, мои старые школьные друзья.

– Здравствуйте, – сказала Аня и протянула руку.

Стёпа наклонился, чувствуя, как краска заливает лицо, осторожно пожал протянутую ладонь, затем обменялся рукопожатием с парнем.

– Ой, мы пойдём, еще не со всеми повидались! – Аня засуетилась, подцепила своего молодого человека под руку и, помахав пальчиками на прощание, засеменила дальше по дорожке.

Стёпа проводил её глазами. Адресованные ему улыбки и эмоции этих людей были насквозь фальшивыми – Стёпа видел это так же отчетливо, как свои уродливые кроссовки, ставшие ещё более неуместными на фоне всего остального великолепия.

– Неловко мне как-то, Надь, – выдавил он, стараясь говорить как можно тише.

– Ой, да брось ты, заладил, – поморщившись, отмахнулась та. – Всё нормально, не параной. Расслабься, Стёп.

Они пошли по дорожке дальше, плавно огибая дом слева. Им встретились ещё несколько человек – Надя называла имена, но они тут же вылетали из памяти, не задерживаясь в ней больше чем на минуту. Все улыбались – но Стёпа видел, что тут улыбаются одинаково. Он тоже оскалился, стараясь соответствовать остальным, но на душе от этого легче не стало. После очередного «знакомства», он случайно обернулся и заметил, как его новые знакомые о чём-то настороженно шепчутся, поглядывая на них с Надей. Заметив Стёпин взгляд, парочка тут же расплылась в совершенно одинаковых улыбках – будто бы достали их из кармана и быстро прилепили к лицам.

– Так, – сказала Надя, когда они прошли половину двора. – Мне надо зайти в дом ненадолго. Подождешь меня тут? Я быстро.

Стёпа кивнул, и Надя, свернув на очередную тропинку, скрылась за кустами, оставив его одного.

Немного постояв, Стёпа неуклюже побрёл дальше, озираясь по сторонам. Через несколько метров дорожка закончилась, превратившись в большую лужайку с беседками по бокам – тут, видимо, собирались для пикников и игр на свежем воздухе. Несколько человек бродило по лужайке: остальные, в основном парочки, облюбовали себе стоящие в стороне беседки.

Стёпа медленно, низко наклонив голову, пересёк лужайку, выискивая место поукромнее, где его не будет заметно. Он шёл, понимая, что в его положении спрятаться не так-то просто, и почти физически ощущал на себе взгляды собравшихся вокруг людей. Теперь Нади с ним не было, и взгляды были холодные, цепкие, неприятные – словно вокруг него проплывали мерзкие мокрые рыбы, периодически задевая его своими скользкими боками. Улыбаться теперь никто не считал нужным – и всё вокруг стало выглядеть для Стёпы совсем иначе, чем несколько минут назад. Всё стало как обычно.

Миновав несколько пластиковых шезлонгов – одного взгляда хватило, чтобы понять, что ему не стоит даже пробовать садиться на них, – Стёпа увидел одиноко стоявший большой деревянный чурбак: наверное, на нём кололи дрова для расположенного неподалёку под резным навесом мангала. Вокруг никого не было, и Стёпа, ускорив шаг, сел на чурбак и перевёл дух.

Ему стало намного спокойнее – он больше не возвышался над собравшимися, как каланча, да и люди, кажется, стали меньше замечать его, проходя мимо и обсуждая какие-то свои темы.

Стёпа сидел и молча рассматривал собравшуюся публику.

Они были маленькими. Раньше почему-то ему не приходило в голову думать так об окружающих – в конце концов, это он был большим, а остальные-то были нормальными. Но здесь, на этой дорогой загородной вилле, ему показалось, что его окружают именно маленькие люди. Б [о] льшая часть была в возрасте, а молодые вели себя так же холодно и надменно, тем самым уравнивая себя со стариками. Женщины были дорого одеты в разноцветные вещи и увешаны драгоценностями – Стёпа, с высоты собственного роста, видел только блеск побрякушек в свете ярких ламп; мужчины тоже выглядели ухоженными, с кучей аксессуаров вроде шейных платков, запонок или дорогих часов.

Украшения и наряды сверкали и переливались, как маленькие елочные игрушки. Когда он вырастет, подумал Стёпа, все эти люди станут для него размером с пёстрых кукол его сестры. Вон той тётке, например, отлично подошла бы пара кукольных нарядов вместо надетого на неё уродливого балахона, увешанного погремушками.

Нади всё не было, и Стёпа сидел, низко нагнув голову и изредка посматривая по сторонам. Ему хотелось уехать отсюда как можно скорее – всё вокруг давило и угнетало его. Он пытался справиться с собой, но получалось довольно плохо.

Вдруг из дверей напротив него на лужайку вышел маленький, одетый в синий деловой костюм старичок. Он обвёл двор глазами, с кем-то поздоровался, затем увидел Стёпу и пошёл прямо к нему, огибая шезлонги и кивая собравшимся. Стёпа, заметив манёвр старичка, подобрался, состряпал на лице подобие улыбки и принялся ждать, что произойдёт дальше.

Когда старичок подошёл совсем близко, Стёпа встал.

– Здравствуйте, – негромко сказал человек в синем костюме и, чуть помедлив, протянул свою руку Стёпе.

Его ладонь была тонкой и сухой, словно лапка какого-то насекомого. Маленькие глазки буравили Стёпу, как личинки короедов. Так смотрели на Стёпу во всех тех местах, куда он приходил со своими предложениями и идеями. Снизу вверх, но как на большую, деликатную и неприятную проблему – впрочем, не особо значительную, чтобы сильно беспокоиться.

Несколько секунд старичок изучал Стёпу взглядом.

– Я – отец Нади, – наконец заговорил он. – А вы, я так полагаю, Степан?

Стёпа молча кивнул, словно проглотив язык.

Старичок деликатно прокашлялся.

– Не буду ходить вокруг да около. Я привык решать вопросы прямо и без отлагательств – этого требуют законы бизнеса. Поэтому, поймите меня правильно, я совсем не хотел бы вас обидеть. – Он сделал паузу и бросил а Стёпу быстрый взгляд – как сего собеседник реагирует на то, что слышит.

Стёпа всё так же молча смотрел на него, совершенно опешив.

– Я хотел бы поговорить с вами о моей дочери, – опять покашляв, продолжил Надин отец. Голос у него был спокойный, отстранённый и не терпящий возражений – возникало ощущение, что он говорит не с живым человеком, а начитывает инструкции для секретарши на автоответчик. – Я думаю, для вас самого не секрет, что вы Наде абсолютно не пара.

Повисла тишина. Стёпа, ожидая чего угодно, но не подобного разговора, совсем растерялся.

– А кто вам сказал, что мы пара? – спросил он, ещё надеясь, что всё это какая-то дурацкая шутка.

– Вы понимаете, о чём я говорю, – поморщился Надин отец. – Давайте с вами поговорим как мужчина с мужчиной. Я помогу вам. Есть отличные места для жизни людей с нарушением роста. Вы же хорошо знаете, что в современном городе вам делать нечего, – он просто не приспособлен для жизни гигантов. Но за пределами городской черты существуют целые поселения, где довольно комфортно проживают ваши братья по несчастью – простите, если я слишком прямолинеен для вас. – Он скривился в извиняющейся гримасе. – Но попасть туда не просто. А я могу поговорить кое с кем и всё уладить. – Старичок замолчал и уставился на Стёпу своими маленькими холодными глазками.

Стёпа стоял, сгорбившись, и разглядывал Надиного отца. Тот едва доходил ему до пояса, и если бы Стёпе захотелось, он мог бы одной рукой взять его за шею и поднять в воздух – так, просто посмотреть, что из этого получится. Интересно, как он будет вещать, барахтаясь у Стёпы в руке?

Внутри появилось какое-то новое, незнакомое ощущение. Этот маленький человек стоит, говорит что-то о помощи, а ведь Стёпа мог бы сейчас сделать так, чтобы о помощи просили они все… Будто что-то, державшее его раньше, вдруг оборвалось в нём и сейчас могло выплеснуться наружу, сметая всё на своём пути. Стёпа, пытаясь унять дрожь в руках, криво усмехнулся и спросил:

– А с Надей вы про это уже говорили? Делились этой вашей идеей?

Надин отец опять поморщился:

– С ней об этом говорить нет надобности. Вы поймите – как вас там, Степан, да? – всё дело в том, что у нас в семье сейчас довольно сложный период во взаимоотношениях с дочерью. Они и так были непростые, но сейчас всё дошло до какой-то критической точки. И я думаю, что вся эта её дружба с вами – не более чем попытка насолить родителям и доказать, что она может поступать так, как ей взбредёт голову. Наверное, ничего лучше, чем притащить сюда вас, она придумать не смогла. Так что вы уж простите её – такая уж она у нас получилась. – Он развёл руками. – Не знаю, что уж она вам там наплела, – я просто говорю вам всё, как есть. Она хитрая, капризная и коварная особа – и если вы сами этого сразу не поняли, поймите хотя бы сейчас. Я говорю это всё для вашего же блага. – Надин отец замолчал и развёл руками, ожидая Стёпиной реакции.

Обида захлестнула Стёпу с головой, как обрушившийся с горы снежный ком. Он стоял, поперхнувшись словами, и невидящими глазами смотрел перед собой, обдумывая услышанное.

Всё оказалось ложью – эта мысль жгла его, как раскалённый уголь. Их прогулки, разговоры, встречи… всё это дешёвый театр, и он просто стал большой уродливой куклой в руках маленькой капризной девчонки, повздорившей с отцом. Так вот зачем было тащить его сюда, на эту чёртову дачу, показывать его, как диковинное животное, всем этим фальшиво улыбающимся людям.

Надин отец заметил перемену в Стёпе, и в его маленьких глазках засветился испуг.

– Только прошу вас, не делайте глупостей. Понимаю, вам неприятно слышать мои слова, но, как я уже говорил, я могу помочь вам устроить свою жизнь… – быстро заговорил Надин отец, невольно сделав шаг назад.

Стёпа молча встал, сжимая и разжимая кулаки. Только не наделать глупостей, только не наделать глупостей, не наделать….

Вдруг два стоявших по краям лужайки больших экрана вспыхнули ярким светом, и всё пространство вокруг заполнил грохот музыки. Все собравшиеся, зажав от неожиданности уши, повернулись к экранам, на которых начал проигрываться какой-то клип. Произошло это, видимо, совершенно непредсказуемо – даже Надин отец, скривившись, непонимающе обернулся на звук.

Все, опешив, молча уставились на экран.

А на экране было довольно забавное видео двух каких-то типов, которых Стёпа не знал. Со смешным текстом – но собравшиеся вокруг люди почему-то кривились и воротили носы.

Надин отец вдруг пошарил в кармане костюма и достал навороченный коммуникатор. На крохотном экране шла та же запись; сухой звук из телефона вторил ревущей на лужайке аудиосистеме.

– Что ещё за херня? – выругался старик и попытался выключить телефон, но у него не получилось.

С лужайки ему уже махали руками, показывая на уши, – видимо, с просьбой выключить слишком громкую музыку, – и Надин отец, сделав Стёпе знак рукой, отошёл в сторону.

Стёпе же сложившийся переполох помог справиться с собой. Он полностью погрузился в происходящее на экране и слушал песню, не обращая внимания на окружающих его людей. Поэтому, когда через пару минут экран погас, а звук резко оборвался, Стёпа знал, то ему надо делать.

Он резко двинулся мимо тропинок, пересекая лужайку по направлению к выходу. Надин отец что-то кричал вдогонку, но Стёпа пропустил его слова мимо ушей. Ему незачем было слушать этого старика.

Он прошёл мимо беседок, обогнул кусты и увидел ворота, возле которых стояли припаркованные автомобили. Прошел мимо, открыл калику и оказался за забором, прямо возле Надиной машины. Как он будет выбираться отсюда, думать совершенно не хотелось. Хотелось бежать. Бежать сквозь хвойный лес, дышать чистым воздухом, полной грудью, пока эта вилла и все последние две недели не выветрятся, как страшный сон.

Стёпа застегнул воротник балахона, сунул руки в карманы и пошёл по освещённой фонарями дороге вдоль забора. Он успел пройти всего несколько десятков шагов, когда сзади грохнула калитка и раздался крик:

– Стёпа, подожди!

Он остановился, повернулся и увидел Надю, которая бежала к нему от ворот. Наконец она догнала его и встала напротив, глядя прямо в глаза.

– Куда ты? – Надя смотрела на него, как ни в чём не бывало, лишь в глазах светилась лёгкая тревога. – Что случилось?

– А ты не знаешь, что случилось? – презрительно бросил Стёпа. – Даже не догадываешься?

Она пожала плечами, затем улыбнулась и спросила:

– Может, ты хочешь в туалет? Так он и там есть.

Стёпа фыркнул и мрачно рассмеялся. Смех улетел в кроны окружающих деревьев, зловеще растворившись в темноте.

– Туалет… – Он замолк, не сводя с неё тяжёлого взгляда. Чего тянуть кота за хвост… – Скажи, ты специально притащила меня сюда? Не поделила что-то с отцом, да? И решила припугнуть его дружбой с чудовищем? Так?

Надиндо лицо изменилось, уголки губ медленно сползли вниз.

– О чём ты говоришь? – тихо спросила она. – Ты в своём уме?

– Я-то – да, – ответил он. Злость и обида душили его, и Стёпа уже не мог остановиться. – Я поговорил с твоим папашкой. Очень милый старичок. Предлагал помощь, и вообще… советы давал… – Стёпа снова истерично гоготнул. – В общем, понятно мне всё. И это – те люди, которых ты хотела показать мне? Хорошие и добрые? Да вы все просто клубок напыщенных и лицемерных змей, да нет, даже червей – для змей слишком малы.

– Успокойся, я тебя очень прошу, – всё так же тихо сказала Надя. Её лицо побелело, и она растерянно смотрела на него. – Давай…

– А я-то, дубина, поверил тебе, – перебил он её, не дав договорить. – Думал, ты не такая, как все… А это оказался очередной обман, не более того…

– Стёпа, пожалуйста… – В её голосе послышалась мольба.

– Все вы одинаковые! – вдруг крикнул он, не в силах больше сдерживаться. – Маленькие и лживые, – добавил он, чувствуя, как защипало глаза.

Он был готов вот-вот расплакаться, но нет – здесь он этого не допустит. Не дождётесь.

– Дурак! – Надино лицо вдруг жалобно сморщилось. – Ну и иди! – Голос сорвался на крик. – Иди куда хочешь, если ты не можешь отличить, когда тебе говорят правду, а когда нет! Я тебя держать не собираюсь!

Надя стояла перед ним, маленькая, осунувшаяся, глаза её так и сверкали от гнева и обиды. Она резко повернулась и пошла к дому, потом обернулась, посмотрела на Стёпу и дёрнула створку калитки.

– Придёшь в себя – возвращайся, тут открыто! – бросила она и скрылась внутри.

Но Стёпа не собирался никуда возвращаться. Что бы Надя сейчас ни говорила, он больше не верил ей. Может, она и не совсем такая, как остальные, но он не желал больше разбираться в этом. Он хотел поскорее забыть всё произошедшее, от начала и до конца.

Стёпа шёл, чувствуя, как колотится в груди сердце, размашисто шагая и глубоко дыша. Он почти не смотрел по сторонам, глядя себе под ноги – на ровную матовую полосу асфальта внизу.

Подняв голову, он увидел впереди ворота в ограде дачного посёлка. Рядом стоял охранник – тот самый, что пустил их сюда. Широко расставив ноги, он в упор смотрел на приближающегося Степана, не сдвигаясь с места.

Не доходя несколько метров до ворот, Стёпа остановился и исподлобья взглянул на него. Охранник сохранял всё то же брезгливо-надменное выражение лица.

– Открой дверь, – сквозь зубы процедил Стёпа, пытаясь держать себя в руках.

– А что так грубо? – переспросил охранник, подняв бровь.

Стёпа почувствовал, что начинает терять терпение. Даже этот мелкий клоп, какой-то охранник, сидящий тут в будке, как сторожевая собака, считает, что может говорить с ним, как ему вздумается?

– Я могу открыть и сам. – Стёпа сделал несколько шагов навстречу, продолжая сверлить охранника тяжёлым взглядом.

Тот попятился, и Стёпа с мрачным удовлетворением заметил, что коп по-настоящему испугался. Чёрт, он начинает получать удовольствие от того, что его боятся. Быстро сунув руку в карман, охранник нажал на кнопку пульта, и створки ворот с грохотом поползли в сторону.

Чуть ли не сдвинув охранника в сторону плечом, Стёпа вышел наружу и быстро зашагал прочь от ворот. Где-то через час он остановился, чтобы перевести дух, и посмотрел по сторонам.

Вокруг давно стемнело. Теперь его окружал только лес, а над головой разлилось изрезанное острыми верхушками деревьев звёздное небо с одиноко висящей в стороне луной,. Было прохладно и тихо, лишь лес вокруг вёл свои негромкие ночные разговоры, шелестя ветками и перешёптываясь листвой.

Стёпа остановился, упал на колени и тихо расплакался. Слезы текли по его лицу тяжелыми каплями, падая вниз и исчезая в ночной темноте, будто беззвучно растворяясь в ней. Всё смешалось в этом порыве души – усталость, обида, разбитые надежды, тоска по дому… по настоящей, искренней любви. Словно раздираемый изнутри, Стёпа вскочил на ноги и побежал, практически не разбирая дороги. Он бежал что было сил, перепрыгивая и перешагивая всё, что попадалось ему на пути, потом брёл, остекленевшими глазами глядя себе под ноги, снова бежал…

В свою комнату он ввалился почти под утро – натруженные ноги ныли, одежда вся взмокла от пота, лицо покрывала серая дорожная пыль. До шоссе он дошёл без труда. Потом, слава богу, водитель одной из бесконечных тянущихся в город фур сжалился и подвёз его до кольцевой. А дальше Стёпа снова шёл пешком, пытаясь физической нагрузкой успокоить роящиеся в голове мысли.

Он открыл дверь кухни, прошёл к раковине, умылся холодной водой и сел на стоящую рядом скамью.

Отчаяние придавило его, словно огромная чёрная скала.

Ради чего это всё, думал он, оглядывая стены их унылого жилища. Ради чего такая жизнь? И за что она досталась ему?

Всё без толку. Не получится у него сделать тут ничего хорошего. Ни у него, ни у кого-то другого. Им просто не дадут, да и наплевать всем. Никому не нужно, чтобы небольшая кучка уродов-переростков жила счастливо, не чувствуя себя изгоями и отбросами общества.

Вдруг Стёпин взгляд упал на лежащий возле края стола сложенный лист бумаги. Он поднял его и развернул.

Это была ксерокопия, оставленная Колькой. Стёпа развернул его, и вдруг на коленки вывалился ещё один буклет с большими буквами «YesFuture» на внешней стороне.

Стёпа отложил его, не разворачивая, и снова стал рассматривать вырезанную из газеты статью. Рассматривал чёрно-белые, плохого качества фотографии, читал описания, и чувствовал, как в нём что-то меняется. Что-то очень важное, хоть он и не понимал до конца, что же именно. Что-то менялось в нем навсегда. Может, это был тоже рост?

Он встал и медленно пошёл в свою комнату. Оглядел её – за те полгода, что он прожил тут, он особо и не нажил ничего ценного, разве что картины, висящие на стенах, были ему очень дороги. Но картины – это не проблема, нарисует новые. Он достал свою единственную большую сумку и стал собирать вещи.

Через девять часов Стёпа вышел на последней станции городской электрички и направился в сторону выхода из города. Он пересёк первую городскую стену, миновал полицейский кордон и зашагал по дороге, ведущей на северо-восток. Туда, где его могла ждать совсем другая жизнь.

Город раскинулся по правую руку от него, спускаясь в низину. Отсюда нагромождения коробок небоскрёбов абсолютно не давили на него, превратившись в игрушечные домики, подобные тем, что расставляют под стеклом в архитектурных макетах. Казалось, можно взять из под ног камень, запустить его и проделать в этих хрупких белых кубиках пару чёрных дыр.

Ладно, подумал Стёпа, исподлобья рассматривая картонные домики. Мы ещё посмотрим, что будет дальше. Да, мы растем, и нам с вами не по пути.

А вы всё мельчаете.

Всё ведь развивается, правда? Время не стоит на месте, и рано или поздно оно всё расставит на свои места. Нас станет больше – и однажды маленькие люди не смогут диктовать, как и где нам нужно жить. Поэтому когда-нибудь мы придём, и либо положим вас всех в карман и оставим жить – так, для собственного развлечения, как забавных зверушек в аквариуме, – либо растопчем всё к чертям, заставив отдать нам все эти ваши крохотные и очень ценные штучки, от которых так неоправданно много зависит в мире.

Стёпа перекинул сумку из одной руки в другую, отвернулся от города и ускорил шаг.