And there's nothing king and country wouldn't do for me
(И нет ничего, что король и страна не сделали бы ради меня)
Keane, «The Happy Soldier»
Все события, имена и герои вымышлены.
Любые совпадения с реальными личностями случайны.
Первая часть
1 глава
Не может. Этого не может быть, не может.
Что за чертовщину они сказали по радио? Это ведь ошибка. Ведь неправда. Это никак не связано с нами, это не со мной. Это меня не касается, это кто-то другой.
В ушах гремело так, словно я сидела в маленьком самолете с тонкими стенками. Приземляюсь, и все вокруг горит, плавится. И воздух плывет, тянется вверх пьяными мутными волнами.
Кто-то тронул меня за плечо. Человек в зеленой жилетке. Я уронила бутылку вина, и магазинный кафель под моими ногами накрыло красной лужей. Если сейчас не убрать, она станет липкой. Смешается с грязью из-под ботинок людей, которые случайно пройдут в этом месте. Всем будет неловко и неприятно от ощущения, что кто-то оказался таким несмышленым. Кто-то не совладал со своими руками. Со своей головой.
Сколько минут я уже простояла на этом месте? Это что, это что – слезы у меня на ладонях?
Нет, все-таки это ошибка. Возможно, даже совпадение. Бывают же люди с одинаковыми именами? И с одинаковыми фамилиями бывают. Да-да, вот тут-то это свойство и пригождается. Однофамильцы и тезки – запасные игроки, наши спасители. А если не он? То чей-то еще. Кого-то еще. Ну я и мразь.
Да. Да, пускай мразь. Плевать. Главное, чтобы это не он.
Мои руки ухватились за полку супермаркета, на которой лежали потрепанные от сотен рук книги и детские игрушки. Ногти скользили по корке «Алисы в стране чудес», и я почувствовала, что сама падаю в темную, бесконечную яму.
Несмотря на боль в затылке, когда я открыла глаза, дышалось легче.
На мгновение показалось, что произошедшее было сном, и я сделала усилие, чтобы не выключить свой разум еще раз.
Воздух был жарким и спертым, словно его уже неделю вдыхали и выдыхали чужие легкие. Обстановка в палате напоминала комнату в летнем детском лагере, а не в больнице. Но перепутать больничный запах разведенного хлора было невозможно.
Я сделала усилие и приподнялась на локтях. Боже, мне ведь все это не приснилось, ведь это и правда произошло.
Ошибка. Мне скорее нужно было убедиться, что произошла какая-то ошибка!
Кровать скрипнула под моим весом. Я опустила ноги на пол и, не обуваясь, сделала шаг. Окружающее пространство затряслось, и мне показалось, что моя голова – это гирька на пружине. Во рту было мерзко, хотелось пить.
Я открыла дверь в коридор и наткнулась на взгляд одной из медсестер.
– Очнулась. Не вставай, не вставай! Мы только-только отошли. Сейчас к тебе снова подойдут.
– Мне нужны новости, – с усилием проговорила я.
– Что? – прищурилась медсестра. – А, поняла. Сказали, что ты ночью об этом говорила.
– Где мой телефон?
– Телефон должен быть в тумбе. Сейчас подойдет доктор и…
Не дослушав предложение, я бросилась к прикроватной тумбочке и с четвертой попытки напечатала имя своего мужа в браузере смартфона. Если все это правда, то поиск сразу же выдаст мне последние новости. Помедлив секунду, я нажала на кнопку ввода.
«Российский дипломат убит во время переговоров в Турции», – говорил один из заголовков.
«Сотрудник МИДа погиб на сирийско-турецкой границе», – бросился в глаза другой.
Поток слез скользил, остужая кожу. Я почувствовала холод, который добрался от длинных пальцев ног до кончика носа.
Дело было не во мне, не меня лишился этот мир вчера ночью или несколько дней назад (я даже этого не знала!), но чем больше я плакала, тем больше жалела саму себя, тем больше мне казалось, что эта трагедия, этот хлопок в никуда был направлен специально против меня. Был ударом судьбы против моей жизненной воли.
Его больше нет, а если нет его, то и мне незачем жить, боже.
За что?
Он гений. Лучший из людей, каких я когда-либо знала. Он всегда говорил, что был бы плохим политиком, а я фыркала, саркастически соглашаясь, и говорила: «Да уж, мир во всем мире – вот была бы скука, окажись в твоих руках власть!».
Теперь все было потеряно. Остались только смутные воспоминания о нем, о его плечах, голосе, волосах. Мне казалось, что с каждой секундой я все больше забываю его лицо. Улыбка Филиппа ускользала от меня вглубь черноты, между клочьями памяти.
Это все я сама виновата – это моя дурная привычка не надевать очки и смотреть на мир, словно на смазанную фотографию. Его лицо тоже слишком часто оказывалось среди размытых впечатлений, среди этой ежедневной акварели. Дура.
Он ведь всегда говорил, что мне стоило хотя бы попробовать линзы. Хотя его умиляло, как я щурилась, когда смотрела на табло вылета в аэропорту, каждый раз, когда провожала его.
«Мне так легче – быть в неведении, что тебе пора уходить на посадку», – говорила я.
Он почти никогда не был расстроен, ну, или просто не хотел обнажать тяготы прощания.
А теперь он и правда ушел.
Ты ушел?
Собственные конечности в очередной раз показались мне неуправляемыми и чужеродными. Сквозь спину будто бы продирались сотни длинных шипов: вот один, вот второй, третий… Это были капли холодного пота, раздражающие кожу, но я ощущала себя закостеневшим монстром с липкой и остывшей чешуей. Монстром, который сорвался с цепи и теперь готов уничтожить всех и вся на своем пути.
– Так, возьми себя в руки! Господи.
Санитарка с узким разрезом карих глаз схватила меня за плечи, увидев сотрясающееся тело. Она занервничала и слишком сильно сжала мое запястье.
– Успокойся, пожалуйста! – не сдержавшись, выкрикнула она.
Я встретилась с ней взглядом, но не смогла надолго сфокусировать зрение. Женщина воспользовалась секундным затишьем и надавила на кнопку у изголовья моей кровати.
– Что такое? – раздался женский голос из открытых дверей.
– Диазепам неси.
Они держали меня вдвоем, пока я рыдала, до боли сжимая челюсти. Через некоторое время после укола, я ощутила, как мои мышцы захватывает бессилие. Еще через десять минут мои глаза сомкнулись, но я все еще чувствовала, как по щеке сползает тяжелая капля влаги.
– Яна?.. Как ты себя чувствуешь?
Молодой женский голос стал эхом на мои вялые шевеления. Периферийное зрение подсказало, что я была уже в другой, более просторной палате с плотно занавешенными окнами. Хотелось спросить, где я, но казалось бессмысленным поворачивать голову и разменивать вид белого потолка на лицо собеседницы.
– Ты ударилась головой в супермаркете и, наверное, не помнишь ничего.
Я досчитала до десяти и, поднявшись с подушки, свесила босые ноги с больничной койки.
– Мне нужно домой, – я, наконец, удостоила незнакомку взглядом и на мгновение напрягла веки.
На темном глянцевом диване у противоположной стены сидела девушка, похожая на ведущую телеэфира в прайм-тайм.
Я ожидала увидеть кого-то, одетого в медицинскую форму и белую шапочку, и теперь на меня смотрела брюнетка с ярким, выверенным макияжем. Все тонкие и, вероятно, исправленные черты ее лица были подчеркнуты, но не настолько, чтобы сделать ее облик совсем пустым.
– Вы кто? – мои слова выпорхнули на выдохе, словно кто-то поднес к моему носу вату, смоченную аммиаком.
– Твои вещи в шкафу, можешь одеться.
Девушка улыбнулась и растянула мягкие губы, но мне было ясно, что это движение у нее рефлекторное.
– Меня зовут Мария, – продолжила она. – Надеюсь, я угадала с размером? – она кивнула в сторону белого гардероба и принялась, почти не глядя, набирать смс на своем смартфоне.
– Вы же не врач, – сказала я, опуская вопросительную интонацию.
Незнакомка оторвалась от телефона. Теперь ее улыбка затрагивала только уголки губ и создавала более естественное впечатление.
– Нет, – она спокойно повела головой, и мне показалось, будто бы в этой палате повисла пауза абсурда. Будто бы она знает что-то настолько очевидное, чего, по своей несмышлености, не замечаю только я.
Некоторое время мы смотрели друг другу в глаза. Когда я поняла, что она не собирается открывать рот, я встала с кровати и, сделав несколько тяжелых шагов, открыла створки шкафа.
Внутри висело только простое черное платье, а внизу стояли темные осенние сапоги на низком каблуке.
– Это не мои вещи, – пробубнила я и прошла к выходу из палаты.
Тяжелая дверь из дерева оказалась заперта.
В недоумении я обернулась к «телеведущей». Она уже ждала, когда я предстану беспомощной, и еле заметно помотала головой из стороны в сторону.
– Сначала оденься. Ты ведь не хочешь выйти на улицу в ночной рубашке, да? – на ее лице снова появилась миленькая выдрессированная улыбочка.
Мое сердце пропустило удар от того, как едко ее правильный голос забирался в мои ушные раковины, внутрь меня. Это было нечто, похожее на угрозу.
Внезапно, я кинулась к окну и схватилась за край черной римской шторы, приподнимая ее наверх. Вопреки ожиданиям, женщина в темном брючном костюме не отреагировала на мой порыв.
– Это нормально, что ты дерганая, – сказала она, подавив ухмылку. – Ты имеешь на это полное право. Но нам обеим будет проще, если ты сейчас возьмешь себя в руки. Чем быстрее соберешься, тем скорее я тебе все объясню. Иди в ванную, умойся… и сделай что-нибудь с волосами.
Словно цирковое животное, я молча выслушала ее речь и отправилась в санузел. В зеркале я увидела, что кожа на моем лице посинела из-за выступивших под глазами вен. Я чистила зубы жесткой одноразовой щеткой, приготовленной у раковины, и думала о виде из окна: парковка, блестящие панцири тонированных авто с синими шишками на крышах, и триколор на флагштоках.
2 глава
*Восемь лет назад*
В зале, где, перекрещивая мутные лучи, горели только две лампы, становилось все меньше воздуха – народ прибывал. Высокие, в два этажа, окна транслировали разбушевавшийся снежный ветер. Наступил апрель, и погоду словно перемотали на полтора месяца назад. Тем приятнее было спрятаться в темном углу и потягивать разукрашенный спирт, который производители окрестили «Изабеллой».
Мужчина в тонком черном джемпере, обтягивающем подрастающий живот, потушил сигарету о раздробленную пепельницу и повернулся к накопившейся толпе. Из темного коридора студии, напоминающего лабиринт с нишами для брожения блестящих оппозиционно-литературных идей, подходили восторженные студенты второго и старших курсов. Мужчина взял микрофон и негромким, успокаивающим голосом объявил чье-то имя. Имя было ничем не примечательное, но с импровизированной ложи на недостроенном втором этаже залы донеслось ответное и пьяное «Вухху!».
В центр зала вышел юноша с сальными волосами, на его щеках играл неровный румянец. Уже признанный кем-то, он начал выплескивать свои сочинения, уверенно набирая темп. Стесняя друг друга до неприличия и отбирая кислород, ценители верлибра вникали в историю о том, какие неудачи терпел поэт на фронте пубертата.
Лишь двое людей в этот вечер выдавали свою чужеродность к происходящему. Они улыбались, когда нужно было проникновенно кивать. Хотя бы из солидарности к тому, насколько неуклюжим был первый гомосексуальный опыт оратора.
Высокий молодой человек не без труда пробрался к противоположной стене, чтобы оставить комментарий в чужую ушную раковину.
– Вот это было сильно.
«Ну и дерьмо», – подразумевал его тон.
Брюнетка с широким черным ободком в волосах сделала вид, что удивлена его обращению.
– Что именно? Сравнение пальцев его любовника с топинамбуром?
– Нет, я про момент с гноем.
– Ах это, – она подняла подбородок, шутливо вытягивая губы в перевернутую дугу.
Они помолчали около двадцати секунд. Затем парень в темно-фиолетовой рубашке вновь наклонился к ее голове.
– Как тебя зовут?
– Яна.
Он перехватил стакан с пивом в другую руку и протянул ей правую кисть.
– Филипп.
– Серьезно? – девушка недоверчиво склонила голову.
Она кокетливо улыбалась, но не потому, что умела это делать, а потому что так, ей казалось, нужно было делать в такой ситуации. Было немного неприятно знакомиться просто так, зная, что ей это ни к чему – словно надевать на одну и ту же ногу второй носок.
– Что? – он поднял брови.
– Да просто сто лет не слышала такого имени.
– Тебе кажется необычным имя, хотя ты только что прослушала настолько… – ей показалось, что он специально замялся, – редкие стихи?
– Вандалы в моем подъезде написали бы лучше. А они вряд ли учились на… как их там?
– Ты ведь не отсюда, – констатировал Филипп со смешком в голосе.
– Не из богемы, да.
– Сразу видно. Ты напряженно держишься, – парень глотнул пахучее пойло и пару раз моргнул, когда ощутил дешевый привкус на языке. – Да и волосы у тебя слишком чистые.
Ей почти удалось проглотить смех.
– Боюсь спросить, кто ты такой. Обычно те, кто ими интересуется, – Яна дернула головой в сторону микрофона, где выступала девушка в юбке до пят, – еще более пугающие люди, чем они сами.
То, что должно было быть шуткой, не возымело нужного эффекта. Высокий собеседник прищурился и прогнал еле заметное движение в уголке губ.
– В таком случае, тебя стоит бояться?
Девушка, до сих пор избегавшая прямого взгляда, повела шеей и посмотрела Филиппу в глаза. Теперь она могла рассмотреть его черты настолько хорошо, насколько это позволяло тусклое освещение. Карие глаза, густые черные волосы, зачесанные назад сразу после душа, и ровные брови. Худое лицо, овал слегка вытянут, губы длинные и более чувственные, чем у нее самой. Средней длины нос, без каких-либо изъянов – опять же, гораздо привлекательнее, чем у ее, хотя она девушка. Мгновенно, Яна представила свой собственный профиль: он показался ей необычайно уродливым и, почувствовав себя беззащитной, она разорвала зрительный контакт с собеседником.
– Знаешь… мне пора идти, – сказала она скорее его рубашке, чем ему самому.
Ее охватила позорная и необъяснимая тяга к побегу. Будто она, не осознавая, но предчувствуя, дожидалась неисправного лифта, и сейчас у нее еще был шанс повернуться к лестнице и пойти по ступеням, вместо того, чтобы падать в шахту, растягивая знакомство.
Филипп резко изменился в лице: с губ слетела загадочная ухмылка, а карие глаза расширились. Словно получив пощечину, он не сразу нашел, что сказать, а когда открыл рот, его опередил мужской голос, заоравший на ухо хмельные приветствия. Его приятель набросился со спины и стал расспрашивать друга, почему тот до сих пор не отыскал его и не присоединился к распитию коньяка на «втором этаже». Когда Филипп обернулся, чтобы представить знакомого Яне, той уже не было поблизости. Он пообещал другу, что позже обязательно угостится спиртным и стал проталкиваться к выходу из замызганной мастерской.
Она уже подходила к остановке, когда он догнал ее со спины:
– Некрасиво!
Девушка обернулась и сжала губы. Филипп был в одной рубашке, и ткань на его плечах стремительно темнела, впитывая снежный дождь. Она поежилась и застегнула молнию на своей парке.
– Что?
– Некрасиво уходить, не попрощавшись, – он улыбался, мастерски скрывая дрожь в голосе.
– Извини. Но мне правда нужно было уйти, – Яна нетерпеливо поправила ремешок от сумки на своем плече и быстро обернулась на дорогу, чтобы не пропустить автобус.
– Я тебя чем-то… – начал было брюнет, но в этот момент девушка увидела за его спиной что-то, что заставило ее резко приблизиться и прильнуть к его груди.
– Не дергайся. Просто продолжай говорить, – прошептала она, вцепившись в его рубашку.
Молодой человек сморгнул снег со своих ресниц и неуверенно обнял спутницу.
– Ну, и кто он? – еле слышно сказал парень на выдохе – шутливо, но понимающе. – Только не говори, что тот поэт с топинамбуром.
– Если бы, – она смиренно закрыла глаза, и он ощутил, как к ним приближаются слякотные шаги.
– Я не говорю о том, что женщины добиваются меньшего, – за плечом раздался покладистый взрослый голос, с которым было бы трудно спорить из-за его въедливой мягкости. – Отчего же? Есть прекрасные, великие женщины. Умные женщины. Но вся история, все наше бытие указывает на то, что мужская воля гораздо уже, постепеннее, и направлена на полное достижение конечной цели, а женская…
Голос прошел мимо, унося с собой окончание мысли. Филипп успел хорошо разглядеть его владельца – мужчина в черном свитере, объявлявший выступающих в микрофон. Он обнимал за талию светловолосую девушку гораздо моложе него, и именно для нее и предназначалась эта пикап-лекция о неравной доле полов.
Юноша проводил пару взглядом до тех пор, пока они не скрылись за углом, и опустил голову вниз, наблюдая как трепещут чужие ресницы:
– У тебя чертовски приятно пахнет от волос, но мне совсем немного осталось до воспаления легких. Пойдем, оденусь и провожу тебя.
Яна сделала вид, что пропустила комплимент мимо ушей:
– Да… Да, пойдем.
Она не стала говорить вслух, что все равно не может теперь идти на остановку, потому что эти двое наверняка будут еще долго дожидаться там автобуса, убивая время пьяными, неестественными поцелуями.
Гости вечера не унимались и перешли от стихотворных произведений к музыкальным импровизациям под чей-то старенький синтезатор. Толпа гоготала и, по мере увеличения числа пустых картонных коробок из-под вина, росло и число новоявленных поэтов.
В груде верхней одежды на одной из скамеек у входа Филипп отыскал черное драповое пальто и поежился от ощущения прилипшей к телу ткани.
– Постой, – обронила Яна.
Она достала из своей сумки серый девчачий свитер с высоким горлом и потянула парню. Тот с недоумением взглянул на нее, и, поколебавшись, принял одежду.
– Теперь-то я точно впишусь, – он мотнул головой в сторону зала и стал расстегивать пуговицы на промокшей шелковой рубашке.
Девушка и не подумала отвернуться, а он не стал ей на это указывать, спрятав очередную ухмылку с помощью удачного наклона головы. Он не был атлетом, но и назвать его дохляком она не решилась бы. Ее свитер, как и ожидалось, оказался мал для Филиппа и обнажил его живот и запястья. Впервые с начала их недолгого знакомства он услышал смех Яны. Настоящий, дурацкий и очаровательный смех, и звуки, какие она издавала, когда было весело – будто ей не хватает воздуха.
– Прости-прости, – она вытерла краешком пальцев выступившие слезы. – Должна признать, тебе он идет гораздо больше, чем мне.
– Ну, это лучше, чем пневмония. Я не могу позволить себе заболеть. Не сейчас, – без обиды ответил он.
Дожидаясь, пока он расправится с пуговицами пальто, брюнетка отозвалась эхом:
– Не сейчас?
– Да, важная практика на носу. Если справлюсь – получу работу мечты.
– Дай угадаю… юрист? – она улыбалась, уверенная в своей проницательности.
Он встретился с ней глазами, пытаясь прочитать ее так же, как это сделала она.
– Нет, но близко. А сама на кого учишься?
– С чего ты взял, что я вообще на кого-то учусь? Может быть, вырвалась на один вечер из деревни, приобщиться к культуре хотела, – в голосе девушки снова появились нотки кокетства. Ей хотелось порисоваться, чтобы стереть из общей памяти тот момент слабости на улице.
– Вряд ли. Чтобы знать это место, нужно быть студентом одного-определенного вуза. А чтобы так прятаться при виде этого стихоплета, нужно быть студентом определенного курса.
С лица девушки мгновенно сошли все краски. Она уставилась в стену с облупленной краской, где кто-то нацарапал слова из песни «Enola Gay». Парень понял, что сболтнул лишнего.
– На самом деле, я заметил у тебя в сумке толстые тетради, когда ты свитер доставала. И краешек студенческого.
Яна молчала, глотая обиду на саму себя за столь унизительное поведение. Она впервые показала другому человеку, что испытывала необъяснимый, противоречивый интерес к этому профессору-неудачнику. Он был абсолютно несносным – непунктуальным, неулыбчивым и небритым. Ее до дрожи в коленях возмущала его философия, его взгляды на способности женщин, и, возможно, именно поэтому ее так тянуло быть замеченной им, переубедить его, перечеркнуть все его изречения, чтобы он пал ниц и остаток жизни сокрушался от того, как был слеп. Осознавая весь идиотизм своих фантазий, она не раз прокручивала в голове разные реплики и афоризмы, которыми она смогла бы заткнуть его податливый и нестерпимо спокойный голос.
Так и не услышав ее голос, Филипп вздохнул:
– Коньяк будешь?
3 глава
Мы ехали в роскошном автомобиле, марку которого мне так и не удалось запомнить. Это все равно не имело значения, так как нас сопровождали две машины с проблесковыми маячками на крышах. По мере того, как за окном становилось темнее, синий свет от мигалок казался все более навязчивым и каким-то истеричным.
Сначала я отказывалась садиться в машину. После того, как я привела себя в порядок, мне пришлось взять с вешалки скромное черное платье и убедиться, что размер действительно совпадает с моим. Дождавшись, пока я выполню ее указания, моя новая знакомая проверила наручные часы, встала с места и, кивнув самой себе, открыла ключом дверь палаты.
– Что дальше? – сказала я. – Может быть, объясните, наконец, где я?
Хотелось забросать ее вопросами, они рвались наружу, и я боялась, что захлебнусь: информация в ту минуту была моим кислородом, и пробыв в неведении столько времени, я ощущала себя коматозником, который понятия не имеет, что за действительность его окружает.
– В закрытом медицинском учреждении. Здесь в экстренном порядке обслуживают очень важных пациентов. И, когда я говорю «очень важных», я не преувеличиваю.
В нормальной ситуации я бы оцепенела от здешней обстановки и почувствовала бы себя крайне неловко от того, как я выгляжу на фоне этой безупречной девушки. Ей было около тридцати, практически моя ровесница, но стук ее шпилек звучал как дробь к маршу самоуверенности. Я же была похожа на костлявую взъерошенную птицу, измученную дальним перелетом. Да, в нормальной ситуации я бы замялась и замолчала, смущенная своим неподобающим внешним видом, но теперь мне было не до мелочей. Мне хотелось драться, бежать, кричать, говорить все, что я думаю, и больше никогда, никогда не стесняться слов, выпущенных из моего рта.
Я высказалась довольно резко:
– Это я уже поняла. Вы можете отвечать на вопросы конкретно?!
На лице Марии дернулась скула, однако не было похоже, чтобы она разозлилась. Я догадалась, что за информацию придется платить недолгим ожиданием – «телеведущая» занервничала, словно готовилась к эмоциональной речи, и переживала, скорее, не за мою, а за собственную реакцию. Создавалось впечатление, что я для нее – задание, и если она не справится, то получит кнут вместо пряника.
– Ты не ела более суток. Пойдем в столовую, я попрошу подать ужин.
Какая к черту еда? Ужин? Она что, шутит?
– Нет. Сейчас. Отвечай сейчас же, кто ты.
Девушка провела рукой по волосам, посмотрела в пол, а затем произнесла тихим, но четким голосом, будто боялась меня спугнуть.
– Твой муж погиб два дня назад. Он выполнял ответственное задание и умер как герой.
Мы стояли посреди ярко освещенного коридора, в конце которого изредка мелькали люди в халатах врачей. По моим щекам мгновенно хлынули горячие слезы. Я до сих пор не хотела верить в происходящее и старалась смотреть ей в лицо, чтобы уловить какую-то фальшь, распознать вранье, найти брешь в ее голосе.
– Позже тебе подробно расскажут о том, как именно это случилось. Самое главное в том, что он стал первым для нас с начала операции. Он – первая потеря, и при этом он даже не был военным, – она сделала короткую паузу и, наконец, подняла глаза на меня. – Это не было несчастным случаем. Его убили.
Задыхаясь, я упала на колени. Мое лицо исказила уродливая вспышка жалости к Филиппу, бессилия и ненависти. Ярости ко всему живому: ко всем, кто дышал, ел, спал и не ведал о том, что мир потерял его. Я еще не знала, кто был виноват в его смерти, но ненависть уже разлилась внутри меня, словно мазутное пятно на воде, и вызывала физическую боль в легких. Мне хотелось ломать стены, крушить вещи и бить стекло, и, в то же время, мое тело вновь и вновь охватывала апатия. Что-то прижимало голову к земле – упав на пол, я будто надеялась найти в своих руках еще теплое тело и в последний раз дотронуться до его плеча.
Мария опустилась рядом и обняла меня – поначалу неуверенно, а после с силой. Я почувствовала, как ее ногти впились в мою кожу. Это отрезвляло. Боль была неумышленной, она не осознавала, как много сил вкладывает в эти объятия. Показалось, что ей передалась моя скорбь, и теперь она пытается избавиться от нее. Так оно и было.
– Боевики?.. – спросила я шепотом, когда мой рот перестал бесконтрольно дергаться.
Темноволосая девушка не моргала. Ее взгляд был направлен на мое лицо, но смотрела она вглубь себя, как пластиковая кукла.
– Нет. Турецкие дезертиры. Он был уверен, что они его сопровождающие.
Значит, его обманули. Подло, коварно, исподтишка. Он и не догадывался, что его встречают чужие, встречают в последний раз. Почему он ничего не заподозрил? Почему он не почувствовал подвох, он бы их сразу раскусил, ведь он же невероятно наблюдательный! Был… Нет, он наверняка все понял, но было уже поздно. Он оказался в западне, просто не стал бежать. Она сказала «герой»… Я в этом уверена.
– Вам нужна помощь?
Мы все еще сидели на полу этой правительственной больницы, и, конечно же, на нас обратили внимание. Было видно, что седой мужчина в халате куда-то торопится, но пройти мимо женщины в слезах он не мог.
– Нет, все в порядке, мы с Яной Владимировной уже уходим, – сказала «ведущая».
– Так кто ты такая? – сказала я глухим из-за забитого носа голосом.
На этот раз она не стала увиливать от ответа:
– Меня зовут Мария Вевер, я правая рука официального представителя Кремля. Ну, одна из его правых рук.
Я поднялась на ноги, и к голове устремились потоки крови. Кремль? Ко мне приставили помощницу Решетковского? И она даже успела выучить мое отчество.
– Что им от меня нужно?
«Им». А кто, собственно, были эти «они»? Она ведь и сама одна из… рати. Как будто расскажет… Да кому я вообще могла зачем-то понадобиться, а? Нет, могла. Наверняка теперь заставят меня молчать о Филиппе, обо всем, что я знала. Да это и так сущие крохи информации! Для них не имеет значения. Будут следить, чтобы не распространялась, не отвечала на вопросы прессы. «Подпишите вот здесь, что вы не станете уезжать из страны в течение следующих пяти лет». Вон, как быстро меня подвязали в свою больничку. И вещи забрали, даже с родителями не связалась.
Господи… отец Филиппа! Я должна была с ним поговорить. Он наверняка узнал обо всем раньше меня. А что, если с ним что-то случилось? Что, если у него плохо с сердцем? Может быть, он сейчас тоже в одной из местных палат? Пытается прийти в себя, а с ним разговаривает какая-нибудь левая рука пресс-секретаря президента России.
– Нам пришлось вмешаться, чтобы тебя раньше времени не растерзали СМИ. Из-за потери сознания тебя доставили в одну из городских больниц. Через несколько часов у входа в здание толпились десятки камер: кто-то из медработников связал данные в твоем паспорте с последними новостями и позвонил приятелям-журналистам. Надо признать, что ситуация и правда вышла драматичной – только ленивый не опубликовал кадры с камеры наблюдения, на которых ты падаешь в супермаркете.
Я промолчала, ощущая, как руки покрылись гусиной кожей. Значит, вся страна в курсе моего горя. Теперь станет еще хуже, хотя, казалось бы, хуже некуда.
– Убийство Андрон… – Вевер запнулась на фамилии Филиппа и, бросив взгляд на мое покрасневшее лицо, сделала интонацию мягче, – твоего мужа… окажет значительное влияние на ход операции. Поэтому для администрации было крайне важно, чтобы исходящая информация о нем была под контролем. Ты ведь не хочешь, чтобы его имя очернили? Чтобы его гибель использовали против нашей страны?
– Каким образом кто-то может использовать его гибель против нас?! – воскликнула я, растирая опухшие глаза.
Девушка вздохнула:
– Одно неверное движение и западная пресса представит его как шпиона, связавшегося с членами группировки, которая планирует совершить в Турции переворот. Напишут, что его прикончили его же информаторы, а про настоящих убийц никто так и не узнает.
Брюнетка зашагала в конец коридора, и я отправилась вслед за ней. В очередной раз она посмотрела на свое левое запястье, оценивая положение стрелок на дорогих черных часах, и продолжила говорить:
– В интересах турецкого правительства было бы замять эту ситуацию и договориться с нами по-хорошему… но пока они не идут на контакт и более того – отрицают, что к этому причастны люди в военной форме. Нам дали понять, что Турция будет продвигать свою картину инцидента, а приятели по альянсу ей в этом только помогут.
Происходящее не укладывалось в голове. Всего сутки назад я была вполне довольна жизнью, раздумывала о том, чтобы завести пушистую собаку на крохотных ножках и купить новый линолеум, теперь же я стала вдовой и оказалась в центре международных политических интриг.
И незнакомая женщина называет смерть Филиппа «инцидентом».
Это все кошмарный сон.
Нужно проснуться.
Ну же, Яна, проснись, проснись, проснись!
Я сжала кулаки, вызывая боль в ладонях, но перед глазами все так же мелькали желтые огни коридорных бра и полированные двери лифта.
– Значит, теперь я под колпаком? А что, если я скажу что-то лишнее? – мне показалось, что для этого вопроса наступил самый подходящий момент.
– О нет, не переживай насчет этого. Лишнего ты не скажешь, – добавила Мария на выходе из здания.
Было ли это угрозой или ободрением – я так и не поняла. Голос моей спутницы слова превратился в трафаретную речь диктора, и сколько бы я не пыталась, я не могла уловить в нем какие-нибудь искренние эмоции.
На улице моросило. Сделав несколько шагов по мокрому тротуару, я растерялась: пришло осознание, что я осталась без сумки с паспортом, телефоном и кошельком. В этот момент каблуки Марии отбарабанили очередную мелодию, и я увидела, что она ожидает меня у машины с открытой дверью.
– А где мои вещи? Мне нужно как-то добраться домой.
– Вещи тебе отдадут чуть позже. Домой… Боюсь, что прямо сейчас ты не сможешь этого сделать, – жестом руки она показала, чтобы я садилась в авто. – Вообще-то, с тобой должен был встретиться профессиональный психолог, но раз уж так вышло… Мы едем в аэропорт, Яна.
4 глава
*Семь лет назад*
Ее ноги уже не чувствовали усталости. День выдался настолько удачным, что даже унылая работа не испортила бы ей настроения. Еще ночью Яна не могла уснуть, ругая себя за то, что в сотый раз начала готовиться к зачету слишком поздно. Пришлось переписать целую тетрадь конспектов по истории философии, чтобы отдать их на проверку. Отвлекаться было некогда и через пару часов ее правая кисть заныла от боли, а на левом локте появилась багровая отметина. Но теперь все было позади, и в зачетке стоял автограф преподавателя.
Вдобавок она впервые в жизни стала победителем радиовикторины: Яна слушала одну и ту же волну с тех пор, как ей исполнилось семнадцать, но именно в этот день она сумела проскочить между короткими телефонными гудками и сказать ведущему, что самой успешной пластинкой группы Pulp стал альбом Different Class.
Теперь оставалось дождаться курьера с билетами на концерт американской инди-группы, раскрученной в последние пару лет. Нужно было немного поменять планы, но оно того стоило: если бы она осилила вопросы по социологии до конца недели, то можно было бы попросить другого промоутера подменить ее на точке в следующее воскресенье.
Яна стояла в холле торгового центра в голубом сарафане с белыми оборками и предлагала прохожим продегустировать новый и невероятно полезный йогурт. Работа была не самой интересной, но пожаловаться на график студентка-очница не могла.
Последние полгода стали периодом отказа от необдуманных покупок и посещений кафе с однокурсниками. Она решила начать самостоятельную жизнь. Ну, почти самостоятельную: родителям было велено не высылать ей денег на повседневные расходы, еду и транспорт. Только на аренду комнаты. Это было каким-никаким, но облегчением их бремени: недавно мать Яны ушла на пенсию. Отец надеялся, что задержится на своем месте как можно дольше, но уверенности в завтрашнем дне ситуация на рынке труда не внушала. Смолины жили в Среднем Поволжье и поэтому их ежемесячные траты приравнивались к стоимости аренды московской комнатушки, в которой Яна жила уже четвертый год.
– Добрый вечер! Сегодня для всех гостей торгового центра проходит дегустация новинки! – декламировала она бодрым голосом, не забывая демонстрировать зубы.
Конечно, далеко не все были вежливыми, но ей даже нравилось тренироваться в приветливости, с каждой сменой увеличивая число людей, которые улыбнулись в ответ. Кроме этого, ей удавалось забирать домой оставшийся йогурт. А однажды, во время одной из предыдущих кампаний, Яне отдали целую коробку одноразовых пакетиков с довольно-таки неплохим шампунем. Как-никак, а подобные мелочи украшали часы труда, следующие за лекциями в университете.
За ее спиной раздался мужской голос – учтивый и складный. Он как низкая и чистая от песка волна выделялся из пены шума, заполонившей все полости здания. Не понимая саму себя, Яна открыла и закрыла рот, оставив рекламный слоган таять на языке.
Сделав пару шагов, девушка обернулась и увидела образ, спрятанный в памяти еще год назад. Как и в тот промозглый апрельский день, Филипп выглядел очень формально – черные брюки, рубашка, пальто, начищенные ботинки. Несколько секунд она слушала, как он разговаривает по телефону, и рассматривала его профиль, отмеченный синевой выбритой кожи. Когда же он ощутил на себе чужой взгляд и резко повернул голову, Яна отшатнулась, и, словно ошпаренная, зашагала к служебной лестнице.
Она стремительно преодолела несколько этажей и только после этого задумалась о причинах своего стеснения и побега. А что, собственно, тут такого? Подумаешь, приходится наряжаться в костюм горничной, сбежавшей из деревушки в Альпах. Зато она в состоянии сама заплатить за свою повседневную одежду, мобильную связь и бесконечные банки кофе, которые пустели с нездоровой скоростью.
Поборов желание позвонить своей напарнице и узнать, не ушел ли с их точки брюнет, одетый как манекен из бутика напротив, Яна толкнула дверь и снова очутилась под софитами потребительской культуры. Филиппа нигде не было.
Его отсутствие вызвало в ней некоторое сожаление и через полчаса Яне начало казаться, будто его появление было ее собственной выдумкой, будто она обозналась.
Времени до конца рабочего дня оставалось немного, и в животе у нее покалывало. «Интересно, как у него дела? – думала девушка, раздавая пластиковые баночки йогурта. – Прошел ли он тогда свою суперважную практику?».
– Слушай, Ян, сможешь подменить меня завтра? – женский голос вытянул ее из заторможенных фантазий.
Это была напарница Лена. Насколько Яна успела понять из непродолжительного общения, возлюбленный Лены был ярым поклонником хоккея и, желая завоевать его сердце, та отказывалась от своих любимых занятий и меняла рабочий график, чтобы посмотреть, как экипированные мужчины врезаются в стеклянные ограждения, и метелят друг друга клюшками.
– Опять лед? – хмыкнула Яна.
– Угадала. Завтра полуфинал, Андрей весь на нервах. Он уже пообещал, что если эти звери выиграют, то мы поедем за город. Так что я возлагаю большие надежды на эту чертову команду – очень уж хочется посмотреть, что за волшебный дом у него в часе езды от города.
– Хорошо, я тебя подменю. Подожди, а когда у них финал? А то вдруг завтра им повезет, а у меня билеты на концерт в следующее воскресенье.
– Ух ты, что за концерт? На финал я поменяюсь с кем-нибудь еще, не волнуйся.
Они отправились в служебное помещение, чтобы снять костюмы и собраться домой.
– Я все равно не понимаю, как ты так можешь? – пожала плечами Яна. – Почему ты ходишь с ним на все хоккейные матчи, а он не может выкроить время, чтобы отправиться с тобой за город? Сколько ты этого дожидалась? Год? Больше?
Светловолосая девушка улыбнулась, и выражение ее лица говорило: «Какая же ты еще наивная».
– Он очень занятой, что тут поделаешь? Кто-то должен идти на уступки. Женщина должна быть продолжением своего мужчины.
– Да, но ты тоже работаешь на двух работах, и, кстати, если женщина – продолжение мужчины, то почему это правило не работает в обратную сторону?
– Потому что Ева была создана из ребра Адама, – посмеялась Лена.
– Ну, может, Ева и была создана из ребра, но любой человеческий эмбрион, чтоб ты знала, изначально развивается как женщина. В любом случае, уступки должны быть… равносильными что ли, – Яна сняла белые гольфы – часть униформы. – Ты идешь на хоккей – он идет с тобой на… выставку современного искусства?
– Вот встретишь своего мужчину и поймешь. Ты уже ничего не сможешь поделать, будешь сидеть у телефона и ежеминутно проверять сообщения. А если вы будете вместе, потеряешь любой контроль над собой – не сможешь притворяться гордой. Захочешь варить ему борщ и стирать носки, – блондинка хмыкнула. – А, может даже, ходить на хоккей.
– Носки еще куда ни шло, но хоккей? Никогда!
– Не хоккей – значит, будет что-нибудь другое, – ответила Лена, расчесывая волосы. – Ты сколько банок забираешь себе?
– Штук шесть? Давай пополам?
– Хорошо. Кстати, завтра по плану у нас уже не йогурты, а сухарики, поэтому придется надевать комбинезон.
– Ну и ладно. Ты только оставь мне вещи в агентстве, а я сделаю все, как надо.
В вагоне метро Яна клевала носом. Чтобы не проехать свою станцию, она стала мысленно спорить с Леной. Нет, ни за что она бы не смогла расстаться со своими интересами ради кого-то.
Но какие, собственно, у нее интересы? Университет был лишь переходным периодом, необходимым, чтобы обосноваться в Москве. Спорт? Нет. Если не считать, что иногда, после банки пива, ей нравилось смотреть трансляции турниров по фехтованию. Музыка? Пожалуй. Но кто не любит хорошую музыку?
Литература? Ей больше нравилась публицистика и статьи о теориях заговора, чем существенные жанры, а в поэзию она так и не втянулась, несмотря на временную одержимость преподавателем с филфака.
Получается, встреть она мужчину своей мечты, ей даже терять нечего.
«Болванка, вот ты кто. Ты просто абсорбируешь окружающих, а сама из себя ничего не представляешь», – подумала Яна, подавив зевок.
Гусеница вагонов неслась под ногами и мыслями сотен других людей. Яна вспомнила ночь, когда повстречала Филиппа.
После сцены на улице они отправились выпить с его приятелями, и ей показалось, что он сам не может терпеть их дольше пяти минут. Оба они были чужие на этом празднике жизни, который Филипп назвал «словесной оргией». Еще бы – стихи были дрянь.
Спустя пару рюмок они решили, что неплохой идеей станет продолжительная и бесцельная поездка на трамвае. Лишь на остановке им стало ясно, что трамваи уже не ходят, и тогда Яна предложила поехать и пересчитать все башни Кремля.
Через двадцать минут она узнала, что Филипп обожал Pink Floyd, время от времени перечитывал «Преступление и наказание», и страдал от аллергии. Возможно, что именно из-за этого у него была привычка потирать переносицу.
Они сразу нашли общий язык, и, потихоньку, она забыла, как начинался вечер.
– Мне кажется, их меньше, чем двадцать, – сказал Филипп, когда они вышли из метро.
– А мне кажется, больше!
– Представь, во время войны здесь на стенах были нарисованы окна. Окна! Ну кто станет жить в таком большом доме?
– Дом настолько большой, насколько большой у него хозяин.
– Думаю, ты права. Хотя, это немного пугает.
Глаза Филиппа выдавали его усталость. Он подавил зевок и продолжил:
– Не уверен, что мы сможем обойти весь Кремль… Давай я провожу тебя домой, а инспектировать главный символ страны мы будем в следующий раз?
– Думаешь, я выдам тебе свой адрес?
– Боишься, что я буду тебя преследовать? – засмеялся он. – Даже если бы и хотел, то не смог бы. У меня совсем нет свободного времени. Сегодняшний вечер – большое исключение. Это причина, по которой меня бросают девушки.
– Во множественном числе. Значит, их было, примерно, как башен у Кремля?
– Скорее, столько же, сколько у него звезд.
– Так нечестно, я понятия не имею, сколько у него звезд.
Яна никогда не задавалась вопросом, почему он так и не связался с ней – ни разу в течение года. Но теперь она поняла, что это всего лишь было подтверждением его слов: он действительно занят.
– Попробуйте новый вкус! Здравствуйте, попробуйте новый вкус сухариков, – повторяла Яна на следующий день.
В комбинезоне из джинсы она была похожа на мультипликационного персонажа, и люди улыбались ей чаще, чем накануне.
Она размышляла о том, чтобы раздобыть себе подобный наряд для повседневной носки, когда около нее снова раздался голос Филиппа:
– А в переднике было лучше.
5 глава
Их было так много, что я не знала, куда отвести взгляд.
Длинные и широкие словно блюдца объективы целились на мое заплаканное лицо. К некоторым из этих гигантских подзорных труб были прикреплены листочки белой бумаги, предназначенные для рассеивания света. Маячили, словно мотыльки.
Мария нарочито бережно обхватила меня за плечи и провела к выходу на летное поле, в то время как группа людей с рюкзаками на плечах преследовала нас задом-наперед, – пятясь, и щелкая затворами.
По приезду на аэродром моя новая знакомая из верхов протянула мне теплое пальто и темный платок из кружева. Теперь мой костюм был полностью завершенным.
«Вдова», – говорило черное платье, «вдова», – кричали опухшие глаза, и каждый мой шаг теперь был движением женщины, потерявшей свою половину.
В ту ночь взлетно-посадочная полоса стала декорацией для невероятно напряженной и не раз отработанной сцены.
То, с какой выверенной готовностью были выстроены телекамеры, то, как торжественно смотрелся военный оркестр, как нарядно блестели в свете местных прожекторов солдатские сапоги, напоминало мне вступление к какой-то опере, когда массовка движется хаотично, но в итоге подстраивается в единый ритм. Отнюдь не действительность, в которой в эту минуту существовала я.
Театр боевых действий поставил трагедию, и под звуки траурного марша я стала главной героиней увертюры, написанной пресс-секретарем Решетковским.
Осенний ветер и авиационный сквозняк пронизывали до костей, но я не чувствовала холода, только пустота и бессилие разливались по жилам, все глубже и глубже подбираясь к моей голове.
Вдруг среди собравшихся фигур мне привиделось одна знакомая. Седые волосы, аккуратная борода и профессорские очки. Отец Филиппа тоже был здесь и, казалось, не до конца осознавал происходящее.
– Егор Сергеевич! – я бросилась к единственному знакомому лицу, словно он мог подставить мне плечи и вытолкнуть из того ада, в который судьба поместила нас обоих два дня назад.
– Яна… – его глаза расширились, когда он увидел мое измученное горем лицо. Он произнес мое имя так, словно хотел убедить самого себя, что он не обознался.
– Я не верю!.. Я… – слезы снова превратили меня в немое создание, оборвав на полуслове.
Дело в том, что и говорить уже было нечего. Бесполезно.
Рассеянный гам самолетных турбин слился с партией фотощелчков и молнией вспышек. Я рыдала на плече у своего свекра, не обращая внимания на то, что его глаза оставались пустыми и не мигали.
Мгновения спустя разговоры на площадке притихли, а затворы камер, напротив, гремели еще отчетливее. Я подняла голову, чтобы рассмотреть группу людей, вновь прибывших на аэродром. Новые действующие персонажи.
Отглаженные мундиры натянулись струной, маяки вспышек замелькали с новой силой. Несколько человек в черных костюмах и пара людей в военной форме сопровождали министра обороны и его коллегу по иностранным делам. Первый поприветствовал застывших солдат и направился в нашу сторону. Я понятия не имела, как следует здороваться с тем, кого видишь по телевизору, отдающим честь в кабриолете во время Парада Победы.
Но в ту минуту это казалось мне мелочью. Это не имело никакого значения, как и многие другие вещи с недавних пор.
– Здравствуйте, – он пожал руки сначала отцу Филиппа, а после и мне. – От лица Министерства обороны Российской Федерации, примите соболезнования. Ваш сын и муж погиб с честью, выполняя свой гражданский долг, и похоронен он тоже будет как герой. В этот нелегкий час стоит помнить, что Отечество не забудет его заслуги и вам будет оказана вся необходимая помощь.
Мои глаза щемило от боли, и сквозь тяжелые веки я смотрела в его лицо. Кто ты? Зачем ты говоришь мне все это? Все эти фразы?
Зачем, ведь все эти почести мне его не вернут, не вернут его скромную улыбку, слегка поднимающую уголок губ, не вернут красоту его глаз, его запах и его мысли, и все его незапятнанные идеи.
Вот бы отмотать время назад.
Не хочу знать всего этого ужаса, не хочу стоять здесь, не хочу.
Шесть человек несли гроб, доставленный военным самолетом.
Их медленный-медленный марш становился все тяжелее и четче. Грубые звуки труб били меня по черепу и тревожили кровь. Все зрение, вся мозаика жизни сузилась до одной точки, триколора, под которым лежал мой муж, моя кровь, мое солнце, мое золото, мой воздух.
Было невыносимо страшно столкнуться с правдой, узнать, что все это теперь не просто слова в газете, все мои раны обрели физическую форму.
Но до тех пор, пока крышка гроба оставалась закрытой, у меня была надежда на то, что я сплю.
Мои колени подкосились. Отец Филиппа успел подхватить меня, с другой стороны ему помог какой-то мужчина со звездами на плечах.
Я выстояла. Я встретила его на исходе сил. Легкие болели, болело лицо, волосы, ногти, зубы и каждая клеточка моего ошалевшего тела.
Когда все формальности были соблюдены, а речи зачитаны, Мария подошла ко мне и сказала, что в аэропорту ожидают медики. Мне должны были измерить давление и дать успокоительное, а после со мной должен был поговорить психолог. Я приняла седативы, но отказалась тратить время на беседы с незнакомыми людьми, и, вместо этого, попросила еще раз увидеться с Егором Сергеевичем. Мне казалось, что только он мог разделить мои эмоции, ведь только он знал Филиппа дольше меня.
– Яна, Яночка, тебе нужно отдышаться, – вдали от камер он стал чуть энергичнее, а интонации в его голосе снова напоминали назидательную речь профессора на экзамене.
– Вы все знаете, ведь так? Вы должны мне рассказать! Я знаю, что он доверял вам, что он спрашивал у вас совета, – я теребила его за плечи, разглаживая плотную ткань пальто.
– Не уверен, что сейчас будет лучшее для этого время. Мне очень тяжело, дорогая, – он отвел взгляд и сжал губы.
– Егор Сергеевич, я не могу так. Они сказали мне, что его обманули, что его подставили. Я как подумаю об этом, то мне хочется умереть.
Седой мужчина пошевелил челюстями и заговорил после продолжительной паузы:
– Он всегда знал, на какой риск он идет. Думаю, и в этот раз он знал, что его ожидает. И я не вправе его судить, если он посчитал, что так будет лучше, если он хотел… помочь людям… – его речь снова обессилела и превратилась в разорванное ожерелье, с которого соскакивали слова-бусины, – отдать долг… родине… президенту…
В моей голове сразу возникло лицо последнего.
Добрые в силу возраста, но безжизненные глаза холодного цвета. Нос-пирамида – гораздо шире внизу, чем у лба. Тонкие соломенные волосы, почти полностью охваченные сединой. Квадратная челюсть. Морщинистый лоб, ровные узкие губы, сжатые в беспристрастной ухмылке.
Если и был на свете один человек, который знал всю правду, это точно должен быть он.
Но как мне стребовать информацию с президента России?
Это просто смешно, это так нелепо и наивно, как те петиции с просьбами отправить в отставку премьер-министра. Представлять, что я что-то значу, что моя нужда узнать, как погиб мой любимый человек, понять, почему он предпочел стать героем, а не оставаться живым, будет услышана.
Хотя, разве подобные поступки когда-либо нуждались в объяснении? Да что же это со мной такое?
Мне просто настолько плохо существовать без него, что я начинаю искать причины, чтобы обидеться на Филиппа, чтобы обвинить его в его же смерти. Но ведь это совсем не так, ведь за этим стоят реальные люди. И, вполне возможно, они все еще на свободе, ходят, смеются и хвастаются, вспоминают момент, когда он понял, что оказался в западне. Сволочи.
Филипп, мой Филипп… Как много я бы отдала, чтобы предупредить тебя, чтобы сказать: «Не делай этого! Не езди туда сегодня!».
Я вспомнила на последний телефонный разговор. Казалось, что это было два года, а не два дня назад.
– Как дела на работе?
– Как всегда, – вздыхала я. -Сегодня разговаривала с одной пожилой женщиной: она решила, что дозвонилась до своей внучки, которая сбежала в Москву из Краснодара – к своему парню. Ты же знаешь, нам нельзя первым прерывать звонок, если человек не подтвердил, что не является клиентом. Вот мне и пришлось дожидаться, пока она не поверила, что я не «притворяюсь, чтобы отделаться от нее», а действительно работаю в call-центре.
На другом конце линии раздавался тихий смех Филиппа.
Если бы я знала, что слышу его в последний раз, я бы никогда не положила бы трубку. Если бы я знала, что смогу предотвратить, отсрочить его уход, то я бы заставила его говорить и слушать. Я бы держала телефон около уха сутками, позабыв о сне, радиации и стоимости международных звонков.
– Давно тебе говорю: бросай это место. У нас на счету достаточно, чтобы ты могла жить без особых проблем еще года три.
– Дело не в день…
– Я знаю, что дело не в этом, – перебил меня Филипп. – Знаю, что ты не хочешь сидеть без дела, но ведь пары лет достаточно, чтобы найти работу, которая тебе больше по душе?
– А вот тут ты не прав, – мой голос звучал шутливо. – Я вполне могу сидеть без дела, просто для этого мне придется от тебя уйти. Так как сидеть без дела и при этом слушать о твоих успехах – это не как-то очень. Вот если бы я была при деньгах и жила одна… – я растянула последнее слово.
– Тогда ты бы смогла деградировать без препятствий?
Я слышала, что уголки его губ были приподняты, и гордилась тем, что могу заставить его улыбнуться несмотря на три тысячи километров между нами.
– Знаешь, – продолжил он, – большинство девушек, наоборот, бросают работу, когда выходят замуж.
– Во-первых, не большинство, у тебя устаревшие данные. Во-вторых, работу бросают, чтобы заниматься детьми.
– Да… Да. Прости. Знаю, что тебе не очень-то весело там, но ты должна знать, что все, что я делаю – ради большой цели. Сейчас это не заметно, но моя работа очень важна. Веришь?
Я глубоко втянула воздух. На глаза навернулись слезы.
– Верю. Конечно верю. И, знаешь, я думаю о том, чтобы завести собаку. Такую маленькую и пушистую – не выучила еще название породы. Ты как?
– Это отличная идея.
– Правда? Значит, решено. Когда ты вернешься домой в следующий раз, нас уже будет трое.
В трубке послышалась английская речь.
– Мне пора. Яна, я люблю тебя. Береги себя.
– Я тоже те…
Связь оборвалась.
Ты вернулся домой, Филипп. Но нас не трое.
Теперь я совсем одна.
И я даже не успела в последний раз сказать, что люблю тебя.
Егор Сергеевич, до сих пор хранивший молчание, прошептал, что плохо себя чувствует и отправился на улицу за глотком воздуха. Я же собралась отыскать Марию Вевер, чтобы, наконец, забрать у нее свои вещи.
Я знала, что ей от меня что-то нужно, и что просто так она меня не отпустит.
Однако она наоборот не стала задавать мне вопросов и сообщила, что моя сумка и одежда ожидают меня в машине. Последняя должна была доставить меня домой. Кроме этого, она рассказала, что в гробу, конечно же, не было никаких останков. Тело Филиппа доставили на экспертизу и опознанию оно, в силу серьезных повреждений, не подлежит. Меня мутило от нервного истощения и воображаемых картин убийства. Опустив прелюдии, я спросила:
– Что дальше?
– Яна Владимировна, – неожиданно, она обратилась ко мне по отчеству, – Вам будет оказана вся необходимая поддержка и помощь в организации похорон. Очень скоро с вами свяжутся ответственные лица.
Она огляделась по сторонам, в очередной раз посмотрела на свои наручные часы и тихо добавила:
– Мне очень жаль. Держись.
Всю дорогу домой мое лицо мерзло от колючих и крупных слез.
6 глава
*Шесть лет назад*
Черный ремешок кожаной сумки давно протерся, но ей было слишком жаль расставаться со своей почтальонкой. Яна купила ее еще на первом курсе – сразу после того, как успешно сдала зимнюю сессию.
Теперь темное нутро сумки действительно напоминало почтовый ящик: внутри хранились порядка сорока бумажных листовок и газет – все они были посвящены предстоящим выборам президента.
Не понаслышке зная о том, как нелегко получать презрительные взгляды в ответ на протянутый флаер, она всегда принимала предложенную рекламу, хотя считала себя крайне далекой от политического хлама.
Шла последняя неделя лета, и перед началом пятого курса девушка решила принять у себя самых важных гостей – родителей.
В середине августа Яна, наконец, подыскала себе более приличное жилье. Ее единственной соседкой оказалась студентка-программист, которая все свободное время тратила на работу и совсем не спала по ночам, сидя за компьютером. Поэтому Яна могла рассчитывать на то, что никто не потревожит ее шумом или безумными вечеринками.
Одна из трех комнат пустовала, и Яна решила воспользоваться шансом – пригласить мать и отца в столицу.
– Зачем тебе все эти бумажки? – возмущался отец, глядя на то, как она вытряхивает из сумки горы красно-синих проспектов.
– Не знаю, просто всегда беру, – девушка пожала плечами. – А ты? Решил, за кого будешь голосовать?
– За кого, за кого… За действующего президента. Больше не за кого. Он мужик дельный, надо дать ему закончить, что начал.
– А что он начал? – спросила Яна.
– Боже, лучше не спрашивай! Он все время смотрит новости. Мнение твоего отца меняется так же быстро, как он переключает каналы.
– А что, новости на разных каналах как-то различаются?
Отец махнул рукой.
– Глупые. А, хотя, может ты и права. Все врут!
Темноволосый мужчина с недавно подстриженными усами открыл банку пива, глядя на то, как его жена и дочь разбирают пакеты с продуктами.
Первое, что сделали родители Яны, добравшись до ее жилища, – отправились за едой. Хотя она специально приготовила несколько их любимых блюд, надеясь развенчать миф о том, что она голодает и «совсем исхудала».
– Мда, цены у вас здесь, конечно… – скромная женщина с высокой прической и глубокими тенями под голубыми глазами покачала головой, вытащив из пластикового пакета окорока. – А знаешь, что они недавно сделали?
Яна оторвала взгляд от чека, закончив проверять цифры. «Они»? Кажется, прослушала.
– Что?
– Приехали на машинах к поликлинике: одна с кузовом, другая обычная, и давай раздавать бабушкам гречку. Будто бы от лица одной партии, чтобы проголосовали за их кандидата. А на самом деле, все проделки других.
– Черный пиар! – добавил отец.
– Откуда вы знаете? – дочь сделала вид, что ей интересно.
– Да потому что сразу же фотографии попали в новости – такие четкие, словно эти раздатчики специально позировали.
– Неужели люди соглашаются отдать голоса за крупу? Не слишком ли дешево?
– Ха! – воскликнул уже раздраженный отец. – Для старушек ничего дешевого не бывает. Ну, да это не их вина. Попробуй прожить на пенсию, – отец сделал глоток.
Яна перевела взгляд на стол и, чуть подумав, сказала:
– Кстати, я тут подумала, что вам больше не надо мне помогать с арендой. Это место подальше от центра, но приятнее, и мне по карману. И я постараюсь что-нибудь отправлять вам. По возможности.
Оба родителя вскинули руки. Женщина, чей возраст уже превысил две пятерки, с негодованием посмотрела на мужа.
– Ни в коем случае.
– Я вовсе не это имел в виду! Не вздумай экономить.
– Но я знаю, что вам трудно с тех пор, как мама ушла на пенсию.
– У нас все в порядке, и на все хватает, – женщина ласково погладила дочь по руке. – На что же нам тратить деньги, как не на ребенка?
– Но я уже не…
– Тебе все еще надо учиться, а не работать, – перебил отец.
– Я на последнем курсе. Делать почти нечего, а работу я нашла получше.
– Да уж, хорошо, что теперь хотя бы не стоишь на ногах часами, – сказала мать.
– Сидеть у телефона ненамного приятнее, – возразил отец. – Ну, хотя, может ты и права. Все начинают с малого. Ну, что у нас на ужин?
Чуть позже, когда стол был уставлен горячей едой, дочь мастерски выкручивалась от вопросов родителей о ее личной жизни. Как раз вовремя в квартире появилась ее соседка Катя, которую Яна тут же позвала разделить с ними ужин. Ненадолго голодная и отнюдь не стеснительная Катя сумела захватить внимание Смолиных рассказами о двух коротких командировках – в Испанию, и в Израиль.
Фоном для их разговоров стал приглушенный звук телевизионных новостей, без которых отец Яны, казалось, уже не мог принимать пищу.
– Причем, как мне рассказали, каждый дом построен с бомбоубежищем в подвале. Война, по сути, не прекращается, сказала полненькая кудрявая девушка, подцепляя жареный картофель вилкой.
– О, опять наш министр всех уделал!
Своим возгласом отец Яны заставил всех обернуться в сторону экрана.
– А, иностранных дел. Солидный мужчина, – с хитрой улыбкой произнесла мать.
Яна, позже остальных взглянувшая на экран, слишком резко дернула вилкой и уронила кусочек курицы.
– Филипп?!
За левым плечом министра, среди трех мужчин в строгих костюмах, стоял молодой человек, с которым ее уже дважды сводила судьба.
– Что?.. – одновременно спросили родители.
– Я его знаю! Я знаю этого парня, – Яна восторженно тыкала столовым прибором в сторону телевизора, пытаясь теперь уловить, о чем же шла речь в новостном сюжете.
Кажется, что-то про Ближний Восток.
– Которого из трех? – спросила Катя, прожевывая соленья, привезенные гостями.
– Который в середине.
– Мм, симпатичный!
– Поверить не могу. Он что, теперь работает в МИДе?
– Откуда ты его знаешь? – мать Яны заметно оживилась.
– Случайно познакомились на… поэтическом вечере.
– Ты? Поэзия? – один глаз отца стал значительно меньше другого. – Это вы так теперь называете рэп-тусовки в каких-нибудь подпольных клубах?
– Я серьезно. К тому же, не хожу я ни в какие «подпольные клубы». Даже не знаю, где такие есть, – девушка изобразила отвращение на лице.
– И как близко ты знаешь этого Филиппа? – спросил отец.
– Не слишком близко. Год назад он звал меня на свидание, но так вышло, что в этот день у меня были билеты на концерт, и я вспомнила об этом слишком поздно.
– О нет, – прервала ее соседка. – Только не говори, что ты его продинамила.
– Не совсем.
Яна зажмурилась, испытывая неловкость от воспоминаний.
– Дело в том, что он не оставил мне свой телефон, только е-мэйл для связи. Сказал, что на телефон он все равно почти никогда не отвечает. Когда он спросил, свободна ли я в следующее воскресенье, я была в костюме пастушки – он застал меня врасплох!
– Пастушки?! – усатый мужчина поперхнулся очередной порцией пива.
– Я была на работе! И костюм был приличный. Когда мы попрощались, я вспомнила, что у меня билеты, и уже дома написала ему письмо с приглашением в этот день сходить на концерт.
– О нет, – Катя крутила головой из стороны в сторону.
– Но он не ответил. И не пришел на концерт.
– Почему ты не могла прийти на свидание и, объяснив ему все с глазу на глаз, отправиться на концерт вместе?
– Потому что концерт начинался раньше назначенного им времени!
Отец Яны не на шутку раздразнился:
– Да что же это за концерт такой важный? Или мне стоит спросить, почему он приглашал тебя на свидание на ночь глядя?!
Ну почему она не промолчала, когда увидела Филиппа на экране?
– Потому что он был очень занят. И теперь я понимаю, чем. Да и вообще, не в концерте дело! Я выиграла тогда билеты и отказываться от них ради… Это была бы не я.
Яна снова уткнулась в тарелку с едой, заставив остальных замолчать.
– Может, ты и права, – рассеянно проговорил отец.
– Странно, что он тебе не ответил. Хотя бы «нет, спасибо»? – сказала Катя.
Яна пожала плечами.
– Может, сменим тему? Вон, смотрите, наш президент победил кого-то в хоккей.
– Все-то он умеет! – отец хлопнул себя по коленке и открыл новую банку пива.
Ближе к полуночи, сытые и наговорившиеся вдоволь, они стали готовиться ко сну. Мать сказала Яне, что та всегда может на них рассчитывать и похвалила рисунок на недавно приобретенном дочерью постельном белье. Яна знала, что мама будет рассматривать мелочи ее быта, поэтому попыталась привести жилище в порядок. Место пустых коробок из-под быстрой лапши под раковиной заняли чистящие средства и пара резиновых перчаток.
«Не напрасно», – подумала про себя девушка.
Она уже прокручивала планы на завтрашний день и экскурсию для родителей по всем ее любимым местам Москвы, включая кондитерскую, где подавали самый свежий и легкий «Наполеон» в мире, когда услышала вопрос Кати:
– Ян, чисто интересно, какой у него был е-мэйл?
– Какая разница?
Кудрявая девушка почесала уставшую шею.
– Ну, а ты не думала, что он мог и не получить твоего письма?
– Не получил одно – получил другое. Я написала три. Во втором спросила, почему он не пришел, а в последнем зачем-то попросила прощения.
– И все же, назови мне адрес.
С деланным раздражением Яна открыла ноутбук и продиктовала смесь из букв и цифр. Спустя пару минут Катя победно кивала головой.
– Да.
– Что?
– Да, ты балда. Я знала об этом.
– Что не так?
– Это электронный адрес какой-то строительной компании в Ижевске. Почта юзера с именем Филипп зарегистрирована на идентичный адрес, но с тремя единицами на конце, а не с двумя.
– То есть…
– То есть, велика вероятность, что из-за тебя этот парень разочаровался в женщинах. Судя по тому, что его лицо мелькает в ящике, чуваку это только на пользу пошло.
– Вот же…
Яна почувствовала, как к лицу приливает кровь.
– Думаешь, он поверит, если я напишу ему и расскажу, что случилось? Прошло уже больше года.
– А тебе это нужно?
– Я не стану напрашиваться на свидание! Просто не могу не извиниться.
– Не знаю, но если он позовет тебя на концерт, – будь уверена, это не к добру.
7 глава
Похороны состоялись.
Я не могла подобрать никаких иных слов для этого события, так как большую часть дня провела в своих мыслях, а перед глазами была пелена. Связь с миром для меня ограничивалась звуками: резким стоном оркестровых труб, наводящими трепет молитвами, шорохом сотен ног, идущих на кладбище, всхлипыванием незнакомых матерей и голосами военных и чиновников.
Это все, что осталось. Это все, что, словно разноцветные куски пластилина, смешалось в единую мозаику непонятного темного и грязного оттенка.
Я почти ничего не ела две недели после гибели Филиппа. Мама, примчавшаяся в столицу менее, чем через сутки после истории с аэропортом, пыталась ненавязчиво вливать в меня бульон и подкармливать детскими порциями горячей пищи, от которой меня регулярно выворачивало наизнанку. Отец приехал через день после мамы и очень много извинялся, утирая бесконечные слезы. Он никак не мог уйти с работы, хотя весь цех знал о беде его дочери, руководство не смогло так быстро найти ему замену.
Я нисколько не обижалась на него, тем более, что именно эта ситуация помогала ему до сих пор сохранять за собой рабочее место, несмотря на возраст.
В нашем последнем разговоре Филипп был прав: я действительно не испытывала острой нужды в деньгах, но мне не хотелось бросать работу еще и потому, что зарплату свою я целиком отправляла родителям. Папа мог и не бояться сокращения, но я знала, что без своей профессии он гораздо быстрее состарится и растеряет уверенность в себе.
В конце концов, это я должна была извиняться перед родителями за то, что известие о Филиппе они узнали из новостей. Конечно, я и сама узнала об этом так же, но все-таки, на протяжении двух дней они обрывали все провода, а после смотрели по центральному телевидению как я плачу на груди у Егора Сергеевича, телефонный номер которого они отыскали незадолго до того, как я вернулась домой и связалась с ними сама.
Две недели, что они жили со мной, мама и папа старались не поднимать вопрос о том, что же именно делал Филипп на турецко-сирийской границе. Наверняка, они догадывались, что я и сама об этом ничего не знаю. Он никогда не распространялся о своей работе.
Чтобы не бередить мои раны, мама запретила отцу смотреть телевизор в моем присутствии. Не на шутку испугавшись за мое состояние, отец прилежно выполнял этот наказ, хотя я знала, каких усилий ему это стоило.
Когда я почувствовала, что, наконец, готова решать незначительные проблемы, я включила свой мобильный телефон. Одно за другим мне приходили сообщения с соболезнованиями, смски о пропущенных звонках, подавленные записи на автоответчике и просьбы дать интервью.
Я проигнорировала практически все сигналы и позвонила на работу, чтобы сообщить, что беру административный отпуск. Никто не стал задавать лишних вопросов. Начальницы отдела кадров сказала мне, что весь офис был в шоке от новостей, и просила принять соболезнования.
Уже перед тем, как положить трубку, она добавила:
– Не знаю, поздравляют ли с такими вещами, это ведь его уже не вернет… Но так он хотя бы останется в памяти, значит, все было не зря?..
О чем она?
Я недоуменно глядела в стену перед собой и ощущала очередной тошнотный прилив слез.
– Да… Наверное.
Наша с Филиппом квартира казалась еще более мрачной, хотя на самом деле мало что изменилось. Он слишком часто отсутствовал, и я жила здесь практически одна.
Отец, сидевший в гостиной, разгадывал кроссворд.
– А где мама? – спросила я.
– Ушла в аптеку и за хлебом, – он оторвал взгляд от сборника головоломок, и снова в его глазах появилась боль. – Ты как?
– Я… не знаю. Я хочу посмотреть новости.
Папа вздохнул.
– Уверена? Вряд ли там скажут что-то хорошее.
– Нет, но я хочу знать, что происходит за пределами моей черной дыры.
– Может, ты и права, – кивнул он. – Правильно, нужно вылезать из болота.
Вдохновленный, он схватился за пульт.
Несколько минут мы дожидались, пока программа о переодевании женщин в новую одежду сменится вызывающей нервное возбуждение музыкой. Ведущая новостей на экране мгновенно напомнила мне Марию Вевер. Мысленно я поблагодарила ее за то, что представители СМИ не дежурили на пороге моей квартиры эти несколько дней.
– Что вы делаете? – в дверях комнаты стояла мама.
Она опустила пакеты с продуктами и взъелась на отца:
– Оставь тебя одного!
– Эй! Она сама захотела включить телевизор.
– Мам, не переживай, – я встала с кресла и поправила несколько седых волосков, выбившихся из ее высокой прически. – Мне это нужно.
– Ну раз так… – ее взгляд застыл, прикованный к экрану: – Смотри.
Ведущая говорила о Филиппе. Как оказалось, всего несколько часов назад президент подписал указ о присвоении ему звания Героя России. Посмертно.
Конец ознакомительного фрагмента.