Праздничный вечер
«Надел Ясон роскошное пурпурное одеяние, вытканное для него самой Афиной-Палладой, и пошел в город. С почетом приняла его Гипсипила и предложила ему поселиться у нее во дворце.»10
Но это вышло чуть позже. Согласно протоколу, сначала было нужно принять послов, – а уж после разбираться с основным составом прибывших. Для последнего по всему острову украшали охладевшие было без мужчин постели, спешно обновляли белье, починяли прельстительные туники. Деликатного ассортимента в лавках оказалось не изрядно – все же Лемнос был той еще деревней. Цены на кружева и мыло взлетели втрое.
Вечером четвертого дня послы, оставивши постоялый двор, где поселились на время оно, ускорили шаг. Миновав своеобразный фейс-контроль (дырочки в воротах располагались на разной высоте), они были препровождены в зал для приема почетных гостей. Убранство помещения красноречиво свидетельствовало, что хозяйка в доме есть и с определенным достатком.
– Однако, до хором отечественных поп-звезд не дотягивает, – Петрович огляделся в поисках урны, либо пепельницы. – Наши-то побогаче будут, – с гордостью произнес он, вспоминая воскресную передачу «Гвозди в стене звезды» или вроде того.
Не найдя ни того, ни другого, он приклеил жевательную резинку к спинке стоящего в нише трона, оказавшегося туалетным стулом. Филон с любопытством рассматривал настенную живопись, что язычеством своим давала фору немецким не построенным тогда еще студиям для взрослых. Ранение его – из тех, что ни сам не узришь, ни другим не покажешь – давало о себе знать, но за три дня бюллетеня монаху изрядно полегчало. От наложенных едких мазей теперь более горело снаружи, чем ныло внутри.
– Язычники! Я, конечно, не клерикал (слово не нравилось Филону, но как-то само собой вырвалось – будем считать, от стресса).Да ничего – не такие крепости брали! Помню, еще при советской власти довелось мне в Интуристе белл-боем подрабатывать. Раз прилетела делегация дружественных тибетских монахов, – Петрович стоял как завороженный, разглядывая особо фрагмент с находчиво примененной дудкой, – кои все на одно лицо, – продолжал бодро монах, поглаживая нательный крест, которому предстояло укрепить изрядно пошатнувшийся дух. —Багажа – один громадный казан. На тележку не помещается, в лифт не входит. Что ты будешь делать?.. Пришлось обложить картоном и закатывать по мраморным лестницам аж на тринадцатый этаж. Думал, рожу от усилий. Только закатил, руководитель группы, из наших, гэбист, говорит: «Сейчас в Лосиноостровский парк поедем, рис варить.» Они, мол, ничего другого не едят. Я ему: «А ты раньше сказать не мог? Хотя бы на седьмом этаже?» А он мне: «Не мог. Ждал указания из Центра.» Ну я и…
Из потайной комнаты за гостями оценивающе наблюдали Коллидора и Нефтис.
– Который в рясе – мой. И не спорь!
Нефтис этого ожидала, зная: жрецы – конек ее ветреной подруги. Коллидора искренне полагала, что интрижки с храмовыми служителями укрепляют не только тело, но и дух. «А там и до небесных сфер рукой подать» – приговаривала дама, отправляя очередного любовника из шитой васильками постели в Аид. Именно благодаря ее усилиям в пределах крепостных стен не осталось ни одного сколь-нибудь умеющего читать богослова. Поговаривали, иные подались в бега, украв лодку, и царица нарекла их раскольниками.
Закадычная подруга в девичестве предпочитала водить амурные хороводы с поэтами, художниками и прочими вассалами муз. Однако вскоре ей это надоело, и Нефтис переключилась на военачальников, не брезгуя чинами чуть выше рядового. Обезглавленная армия шаталась вразброд и становилась легкой жертвой для представительниц слабого пола в диапазоне от завистливых фрейлин до простолюдинок на босу ногу.
– Вот всегда ты так, – прошипела Нефтис, не отрывая глаз от щелки.– Мне что похуже, тебе – потушистее!
И действительно, неказистая фигура Петровича надежд на заоблачный адюльтер не внушала.
«Хоть бы на какой…» – Нефтис облизнула пересохшие губы.– А давай потом обменяемся, а я тебе домажу коралловым ожерельем?
– И две нитки жемчуга, – придворная дама не была бы верна себе, если бы не умела торговаться.
– Ха! Две нитки за одного расстригу. Да он даже не при делах! К тому ж с уроном: в правах пораженный, в боях искалеченный.
– Дурочка. В том-то все и дело: его сознание не обременено гражданской чепухой. Значит, оболочка свободна от каких-либо обязательств и пут… Что ранен в ж… Так не ему на звезды глядеть, чего маешься? А где те сандалии с рубиновыми застежками, что я видела на дне рождения у Меланты?
– Ну, знаешь, это уж слишком! Ожерелье и две нитки – красная цена за одного худосочного чужеземца.
– По рукам.
Подруги сдержанно облобызались и присоединились к празднику.
Познания Петровича в древнегреческой женской моде были скудны, но волнующи: прозрачная туника да заколка в волосах. Филон судил о стиле одежды по античным скульптурам и метеосводкам. Реальность оказалась и того очевидней: ни лютни, ни арфы, ни… Во общем, одна заколка и, почитай, все. Собственно, туники, как таковые наличествовали – но где именно, об этом ведали только сами дамы и придворный модельер Антипатрос11 (его, вопреки легенде, тоже сохранили в целости в силу нетрадиционной ориентации, но теперь опасливо прятали от греха).
– Приветствую вас, господа мореходы, – Гипсипила протянула Ясону руку для поцелуя.– Надеюсь, Посейдон был к вам благосклонен.
– Не то слово, матушка, – выступил вперед Филон, отстранил протянутую и ему узкую кисть и чмокнул хозяйку в горячее темя, больно уколовшись гребнем.– Будь на то моя воля, я бы запретил выходить в море иначе как в пост.
Последнее слово отсутствовало в словарном запасе лемниянок, и монах, уловив волну, пустился в пространные разъяснения. Когда дело дошло до воздержания в плотских делах, Петрович незаметно наступил приятелю на ногу и, для верности, пихнул под ребро: «Этак ты нам всю политику поломаешь, – шипел он в ухо товарищу, прихватив его любезно за узкий клин бороды (по виду, как бы спрашивая совета в трудном деле). – Пацаны не поймут! Пришибут веслами! Да и о себе надо подумать».
– У нас на родине принято гостей встречать хлебом-солью, —громко объявил Петрович, прервав невыгодный экскурс в христианские заповеди.
– Ах, что же это мы в самом деле! – всполошилась Гипсипила, хлопнув в ладоши слугам.
Служанки внесли подносы с угощением. Щепотка соли красовалась лишь на одном, в самом центре, на дне золотой чаши – мол, как заказывали, ничего не жалко. Зато амфоры с вином и бараньи бока были представлены в изобилии.
– Меморандум о взаимопонимании сейчас подпишем? – спросила фрейлина, отвечавшая за политические контакты.
– Ни в коем случае! – отстранился Петрович.
– Позже, позже… Опосля, – согласилась с улыбкой правительница.
Фрейлина недовольно отошла, волоча долгий, мелко исписанный пергамент со сносками и отсылками к законам Трои. Была он страшной как дурной сон, а потому весьма старательной в службе. «Три ночи коту под…» – только и уловил Петрович, провожая взглядом служительницу местного островного МИДа.
Филон сноровисто наполнил кубки ближайшим дамам и предложил за них тост.
«А я в нем, кажется, не ошиблась» – с удовлетворением помыслила Коллидора, гладя на тертого красавца из-за колонны. Нужно было действовать: подруги обступил монаха плотно.
Через час фуршета Филона откровенно понесло. Он пил и рассуждал, не обращая внимания на окружающих, отчаянно жестикулировал, хлопал дам заботливо по ягодицам, громко смеялся, иногда – плакал. В поисках гальюна натолкнулся на расстроенную арфу и, позабыв, зачем ходил, лихо устроил «Мурку». Затем взгрустнул и принялся подбирать псалмы, причем не по порядку, а в разбивку и далеко от текста оригинала.
«Какие, к бесу, сандалии, – скрипела зубами Нефтис. – За такого мужика все отдашь». Она извинилась и выбежала за ларцом с драгоценностями.
Боги делали ставки. Вечер обещал быть.
Всегда сдержанный Ли, оставленный за воротами с Фоантом, к собственному неудовольствию, проявлял от нелюбезного обращения строптивость. Как он ни силился, ни гудел басовито «А-у-м» и другие мантры, жмуря до синих кругов глаза, раздражение в нем росло как ледяной пузырь. Хотелось кому-нибудь нанести урон, пусть даже словесный.
– Ни поесть, ни записать… Заморские дьяволы, забывшие восемь12! – выругался китаец, пиная высокие запертые ворота.
С факела над ним с шипением слетела горящая капля, едва не угодив на нос. Ругательства продолжились, но от пинков Ли решил воздержаться. Сторожевая полная девица на башенке лениво посмотрела на него как смотрят на роющегося в помоях кота. Лук за ее спиной ясно давал понять, что апелляции в этом окошке не рассматриваются.
Как ни кипятился летописец, Фоантему не ответил. Он привычно расположился у дверей своего царственного дома и, приготовившись уснуть, принялся вспоминать покоренных женщин. Считать он умел лишь до трех и потому страдал бессонницей. Хитрый китаец научил венценосного складывать по формуле «3+3»: один раз три плюс три, затем второй, и так до третьего – а потом сначала.
Вскоре бездомный царь затих, оставив Ли в одиночестве сидеть на пыльной дороге у ворот, за которыми разливался праздник. Внизу улицы просеменил пес, направляясь в сторону порта по своим песьим делам. Он нехорошо посмотрел на летописца и дремлющего рядом с ним царя. В левом собачьем глазу отразился желтый круг луны. Ли невольно вскинул голову вверх: там, как и должно, месил бессмертие в ступе Лунный заяц. Старый китаец задумался о виденном и грядущем.
Смущало его обилие отсеченных голов при негустом народонаселении… Нерасчетливо как-то, бездумно жили на острове. Видал он и не такие зверства, но народу в Поднебесной, хвала богам, всегда было в избытке. Ли перешел на шепот, не обращаясь ни к кому в отдельности:
– Власть женщин, – губы его презрительно скривились. – Ну, двоих, троих я еще понимаю – надо казнить для острастки. Пять, семь – чья-то прихоть. Но истребить всех мужчин, обезглавив страну? Куры! Крестьянки! – Ли бросил взгляд в сторону дремлющего царя. – Под ноль, это уж слишком. Дома у нас поступают гуманнее – кастрируют. И делов-то: взял два камня, чпок! Беда с этим вооружением, беда. Висящий на стене меч, непременно что-нибудь да кому-то отрубит…
– А стоящая в углу лопата закопает… Ты это о чем, китаец? – Фоант сбился, видать, со счета и проснулся. Перед его мысленным взором все еще танцевали былые подруги в ночном саду. Перебить такой мираж лысым узкоглазым писарем было пренеприятно.
– Стремно тут у вас. Дети, что черепашьи яйца. Безотцовщина. Неблагоприятный для торговли климат.
– А-а, – зевнул царь, – климат у нас действительно неважный: влажность, змеи, вулканы… А камбала в дождь совсем не берет – хоть зарежься.
Фоант выразительно провел рукой по горлу. Летописца передернуло.
– А у вас камбала на что лучше идет?
– Нет у нас камбалы, – Ли все больше раздражался от этого бестолкового острова, распоясавшихся женщин, выжившего из ума правителя, не пущаемого домой собственной дочерью.– На Курилах есть, но они не наши… Скажи лучше, много ли на острове банных учреждений, ритуальных контор и таможен? Часто купцов встречаете?
– Внуки у тебя, китаец, есть? – невпопад ответил царь. – У меня – не счесть. Под них уже и деревья посажены. Дочь распорядилась. А как же? Простолюдинов можно и на рогатку насадить, царских особ нельзя – роняет престиж семьи.
– Оно конечно, – сообразительный Ли понял, что ничего путного он от венценосного не добьется и решил хоть как-то скоротать время за беседой.– Порядок должен быть во всем. Порядку нынче нет13.
– Именно! – задетый за живое Фоант привстал и распрямил как мог плечи. Мутноватые глаза его горели лихорадочным огнем. «Как бы не откинулся от такой страсти» – подумал китаец. Меж тем отставной царь расхаживал, поглядывая на вышку со сторожевой бабой: – Нет порядка – и нет никакой жизни! Это же знамо: все псам под хвост! Порядок – всему голова!
– Тьфу ты, двести пятьдесят14! Заморский черт! – китаец вскочил, как ужаленный.– Заклинаю, не упоминай ты про голову! Используй, если не можешь сдержаться, эвфемизм. Кочан, например. Тыковье.
– Хлебало? Нет, не годится. Едало? Тоже не очень… – увлекся Фоант, выпятив губу.
Разговор перетек в филологический диспут с явным перевесом в пользу образованного китайца.
Вечер свое обещание выполнил. А то как же? Вечер, вам, не утро муторное. Он – предтеча ночи. А ночь, как известно, дело темное и многожадное до альковных впечатлений.
Пока женщины возбужденно торговались за обладание прибывшими мужами, раскисшие от сладкого вина трофеи пытались вспомнить цели и задачи командировки. И так раскладывали и эдак, но карты мешались, дробя сознание. С избытка чувств прямо здесь решили было найти златое руно и Петрович шарил в поисках под столами. Дамы шаловливо взвизгивали, хватаемые за ноги. Требовали от вооруженной арфами струнной группы сыграть «Коня». Девы мотали золотыми кудрями, демонстрируя досадное незнание российской эстрады.
– Порази меня гром! – восклицал Филон.
– Ты тут потише с этим, казак: Эллада все ж. Накличешь… – перебил его Петрович, ковыряя в блюде, поуспокоившись.
– Неспроста, ой неспроста нам подсунули эту штуковину, – монах в растерянности вертел в руках доисторический презерватив, сильно отличавшийся от нынешнего в исполнении.– Ну, я еще понимаю, если бы на улице шел дождь… Однако же, на-ко-те, выкуси – на небе ни облачка! И спросить не у кого…
– Китаец.
– Где? Что? – монах завертелся.
– Китаец, да и все тут! – Петрович так грохнул кулаком по столу, что на служанках разом расстегнулись бретельки.
– Кровавый? Много?
– Нет. Наш. Он, гад, все записывал! Скажи своей, пусть китайца покличут. Ошивается, чаю, где-то рядом – не ушел бы далеко от стола.
Приказание было выполнено и Ли, отловленный амазонками, крадучись вошел в залу.
«Этого сразу на плаху, – дружно решили дамы. – Либо портному на день рождения. Хи-хи!»
– Послушай, Коминтерн за номером четыре… – Петрович отвел Ли в сторонку, где из ниши за ними смотрела пучеглазая чуть косая статуя из песчаника.– На кой ляд нас сюда послали?
Ли изобразил руками, мол, «моя твоя не понимает, олень еще не приходил». Петрович дал ему затрещину, потом еще, не глядя на почтенный возраст лишенца…
– Зря теряем время, – вмешался в диспут Филон.– Покажи ему штуковину. Пусть поясняет.
Петрович достал сомнительный ориентир и покрутил им у летописца под носом: «На-на-на…». Ли достал записную книжку и деловито углубился в чтение иероглифов. При этой одна его рука оставалось протянутой и пальцы сжимались на манер: «Дай-дай-дай…».
Конец ознакомительного фрагмента.