5
14.00. Выдренков остается на борту один
Морской сектант
14.00. Обедали на ПТР «Нури Исмаилов», который стоял ошвартованный с внешней стороны гугля причала № 35. Позже, когда бора совсем разгулялась, «Нури» страдал меньше всех – из-за положения корабля ветер не отрывал его от причала, как все остальные суда в ковше 35-го причала, а прижимал и наваливал на причальную стенку. Обед был обычным – украинские щи и котлета с гречневой кашей. После обеда Палыча пригласили сыграть в шеш-беш. Игра была не из интеллектуальных, но удобна тем, что позволяла вести неторопливую послеобеденную беседу. Палыч от игры отказался. Переговариваясь с обедавшими в кают-компании, он, которому, в отличие от других, не предписывалось вести круглосуточное дежурство (проверил механизмы и свободен), заметил вслух, что всерьез не завидует тем, кто остается дежурить на судах в эту ночь – бора, скорее всего, покажет всем нынче «кузькину мать».
Вскоре последовало приказание капитана «Армана»: Палычу оставаться на «Кемале» и заступить на суточное дежурство. Такой оборот дела для Палыча был полной неожиданностью. Но капитан есть капитан. Он кэп каравана, а значит, и его кэп. Палыч молча принял приказ. Приходилось влезть в шкуру всех тех экипажей, которым придется сегодня здесь переночевать. И он молча влез в шкуру их общей теперь судьбы. Все как-то объединилось в его голове – кэп, задачи и судьба. С этого момента все началось: общая судьба, общее море, общая ночь, он разделил все перед лицом надвигающегося ужаса со всеми и принял безоговорочно. Палыч стал серьезен, и в нем начался некий отсчет, активация прежнего морского опыта.
Все, что было с ним прежде в его северных широтах, о чем он уже давно забыл, стало быстро заполнять память. Странно было применять эти знания здесь, на юге, где растут пальмы и магнолии. Здесь ведь не суровые северные моря, а ласковое, гостеприимное Черное море, казалось бы, не бывает больших волн… Палыч как-то весь выпрямился, взгляд его заострился, движения и походка изменились, стали плавными и одновременно угловатыми, как у каменного краба. «Так дак так, ну что ж, надо значит надо; ничего себе – сходил на работку, ничего себе, поднялся ветерок».
Палычу было больно. Он понимал, что не его, а его семью сейчас взяли и подвергли большой опасности. И никто особенно об этом и не задумывался, все тут в одинаковых условиях, вот и Палыч теперь тоже… И его маленькая жена и десятилетний Мишка… Асфальт в детстве был чистым… Он сел на кнехт, смотрел вдаль, и что-то сказало ему: «Ну, теперь жди…»
Команда каравана была его командой, его семьей и его братством. Он разделил с ними судьбу сегодняшнего дня и был рад этому. Рад, не рад, скорее это можно назвать некоторым оттенком слова «удовлетворен». Такие решения – остаться или не остаться, разделить со всеми лишения дня или не разделить – в городе не принимаются самостоятельно; здесь вообще ничего не принимается голосованием или большинством голосов. Это все бред про демократию. В городе все решения происходят командным, если не сказать, насильственным, императивным путем. Потому что когда «нас» много, в силу вступают законы муравейника, армии. Все в городе немного служат в армии, просто само количество нас, здесь живущих, обязывает к этому. Так и в случае с Палычем: хоть приказание остаться и было в ущерб его семье, но это его работа. Час быка пробил, и время пошло. Как позже бы сказали умные: такое бывает только раз в жизни… И никто не произносит конец фразы, что «такое» бывает столько раз в жизни, сколько распорядится Бог человеку через «такое» пройти.
15.00. 4 градуса мороза, ветер северо-восточный 30–35 метров в секунду (порывами – 38 метров). На борту «Армана» Палыч доложил об окончании проведения работ второму помощнику судна. Тогда же приказом капитана «Армана» он был лишен своего единственного соратника – матроса А. Рактовича. Палыч опешил. Внутри него пробежал холодок страха. Стало невыносимо тоскливо и одиноко. Страх, противный страх поселился и засосал под ложечкой. Такого Палыч сам от себя не ожидал. Он спокойно и медленно выматерил себя за трусость, и все вернулось к нужному ему порядку вещей. На это ушла всего одна доля секунды. И только после Палыч поднял глаза на капитана «Армана». Он знал, что кэп сто раз подумал, прежде чем сказать ему такую вещь… Эти слова были равносильны объявленному смертному приговору и реально позволяли Палычу покинуть судно. Ведь команда покидает корабль при реальной опасности жизни людей… Кэп отвел глаза в сторону. Они поняли друг друга – Палыч мог быть свободен и отправляться домой.
Выдренков так и не понял сам для себя, как и почему он остался на «Кемале» один, а не пошел к жене и сыну. Возможно, сработало какое-то глубинное мужское начало, которое является главным в науке побеждать. Или, может, это было глубинное «то», что-то звериное в каждом мужчине, что не дает ему покинуть поле боя, даже когда он остается один, «то» толкает его в одиночку идти в горы, на скалы, ночью, в море, чтобы смотреть в желтые глаза смерти…
Не был ведь Выдренков экстремальщиком, не страдал тягой к сумасшедшим и рискованным предприятиям или азартным видам спорта. Но и трусом он никогда не был.
Черт знает, что бывает и как оно все случилось, но Палыч не покинул борт «Кемала»… Он слегка подал тело вперед и быстро скатился вниз по узкому трапу, где двое человек не могут разминуться.
Объяснить этот приказ было невозможно, и Выдренков его себе не объяснял, долгая жизнь на море научила его действовать теми силами и ресурсами, которые у него в данный момент имелись. А были у него сегодня с ним его голова, его руки и вверенный в единоличную ответственность совсем немаленький теплоход «Кемал». И еще одному его научило море: «не моргать», все время следить за обстановкой, не давать себе поблажек. Поэтому в эту ночь он не пропустит момент, когда «Кемал» начало отрывать, и заметит один за другим торпедирующие «Кемал» оторвавшиеся «метеоры». Поэтому ему удалось не получить критического обледенения, сохранить остойчивость «Кемала» и не перевернуться, вовремя заметить береговую стенку, развернуть «Кемал» и не разбить судно о нее…
Перебираясь после своего доклада с «Армана» на «Кемал», он еще не знал, что больше не ступит на палубу «Армана», да и вообще ничья нога уже не ступит на палубу живого «Армана».
Еще трижды приходил матрос с «Армана»: вдвоем проверяли концы, завели дополнительные за шахту румпельного отделения, проводили авральные работы по скалыванию льда. Матрос был толковый и работящий. Погибнет он через 6 часов, когда «Арман» перевернет обледенение. Погибнет вместе со своим капитаном, помощником капитана и судоводителем. Никому не удастся спастись в бушующих волнах.