Два
Луна Корта – маленькая шпионка. В Боа-Виста полным-полно мест, где может спрятаться заскучавшая девочка. Луна обнаружила служебный туннель, преследуя бота-уборщика как-то раз долгим утром в Боа-Виста. Как всех лунных детей, ее тянет в туннели и технические лазы. Ни один взрослый здесь не поместится, вот и славно – места для пряток должны быть в секрете от всех. Лаз сделался тесноватым с той поры, как Луна впервые пробралась в него и поняла, что может заглядывать в личную комнату матери и, если затаит дыхание, подслушивать. Луна ерзает, устраиваясь в пространстве позади глаз Ошоси, охотника и защитника, словно узелок в пазухе его носа.
– Они приставили нож к моему горлу.
Ее отец что-то говорит, она не может расслышать. Извивается, чтобы придвинуться ближе к вентиляционной решетке. Вверх, вокруг ее лица, бьют пыльные лучи света.
– Они приставили нож к моему горлу, Рафа!
Луна видит, как мать касается шеи пальцами, трогает лезвие ножа в своих воспоминаниях.
– Это всего лишь меры безопасности.
– Они бы меня убили?
Луна снова передвигается так, чтобы в узкой смотровой щели появились оба ее родителя. Отец сидит на кровати. Он выглядит маленьким, съеженным, как сдувшийся и поблекший аэростат.
– Они нас защищали. Любой, кто не Корта, оказался под подозрением.
– Аманда Сунь – не Корта. Я не видела ножа у ее горла.
– Муха. Все знают, что ваши люди используют биологическое оружие.
– «Ваши люди».
– Те, кто связаны с Асамоа.
– На вечеринке были и другие Асамоа. Абена Маану, например. Я не видела, чтобы к ее горлу приставили нож. Ты имел в виду всех моих людей или только некоторых?
– Зачем ты это делаешь?
– Потому что твои люди, Рафа, приставили нож к моему горлу. И я не слышу от тебя ничего, что свидетельствовало бы о том, что они бы меня не зарезали.
– Я бы никогда не позволил им это сделать.
– Если бы твоя мать отдала приказ, ты бы их остановил?
– Я бу-хвэджан «Корта Элиу».
– Не оскорбляй меня, Рафа.
– Я сержусь из-за того, что наша охрана приставила нож к твоему горлу. Я сержусь из-за того, что ты оказалась под подозрением. Я в ярости, но ты же знаешь, как мы тут живем.
– Да. Что ж, возможно, я не хочу здесь жить.
Луна видит, как Рафа вскидывает глаза.
– Я знаю, как мы живем в Тве. Это хорошее место, Тве. Это безопасное место. Там мои люди, Рафа. Я хочу отвезти туда Луну.
Луна ахает. Лаз такой тесный, что она не может прижать ладони ко рту в попытке заглушить звук. Они могли услышать. Хотя… В Боа-Виста и так полным-полно охов и шепотов.
Рафа вскакивает. Когда он сердится, то подходит близко, на расстояние вздоха. На расстояние плевка в лицо. Лусика Асамоа не отступает.
– Ты не заберешь Луну.
– Здесь она не в безопасности.
– Мои дети остаются со мной.
– Твои дети?
– Ты разве не читала никах? Или тебе слишком не терпелось прыгнуть в постель к наиболее вероятному наследнику «Корта Элиу»?
– Рафа. Нет. Не говори этого. Не опускайся до такого. Это на тебя не похоже.
Гнев Рафы теперь разгорелся. Гнев – его грех. Другая сторона его приветливости: он легко смеется, забавляется, занимается любовью. Легко приходит в ярость.
– Знаешь что? Возможно, твои люди планировали…
– Рафа. Прекрати. – Лусика прижимает пальцы к губам Рафы. Она знает, что приливы и отливы его ярости одинаково быстры. – Я бы никогда, ни за что не стала интриговать против тебя – ни я, ни мои люди – ради того, чтобы заполучить нашу дочь.
– Луна остается со мной.
– Да. Но я – нет.
– Я не хочу, чтобы ты уходила. Это твой дом. Со мной. С Луной.
– Здесь небезопасно для меня. Для Луны здесь небезопасно. Однако никах не позволит мне ее забрать. Если бы ты хоть раз попросил прощения за то, что ваши эскольты приставили нож к моему горлу, все могло быть иначе. Ты рассердился. Ты не извинился.
Теперь ее отец говорит, но Луна не слышит его слов. Она ничего не слышит, кроме шума внутри головы – это звук, с которым наступает худшая из всех вещей в мире. Ее мамайн уходит. Что-то сжимается в груди. Голова кружится от ужасного свиста, как будто воздух и жизнь утекают прочь. Луна выбирается из закутка в голове Ошоси, ползет прочь от потайного местечка, в котором подслушала слишком многое. Она исцарапала туфельки и порвала свое платье от Пьера Кардена о грубый камень.
После дождя мертвые бабочки превратились в мусор на поверхности воды. По краям водоемов их крылья образуют лазурную пену. Луна Корта сидит среди трупов.
– Эй-эй-эй, что случилось? – Лусика Асамоа приседает возле дочери.
– Бабочки умерли.
– Они живут недолго. Всего день.
– Они мне нравились. Они были милые. Это несправедливо.
– Мы такими их создаем.
Лусика скидывает туфли и садится на камень рядом с Луной. Болтает ступнями в воде. Синие крылья прилипают к ее темным ногам.
– Вы могли бы сделать так, чтобы они жили дольше одного дня, – говорит Луна.
– Могли бы, но что тогда они будут есть? Куда полетят? Они украшения, как флаги на Фестивале Ямса.
– Но это не так, – говорит Луна. – Они живые.
– Луна, что случилось с твоими туфельками? – спрашивает Лусика. – И твоим платьем.
Луна глядит на плавучие острова из бабочек, медленно дрейфующие вниз по течению.
– Ты уходишь.
– С чего ты взяла?
– Я слышала, как ты об этом сказала.
Ни один вопрос, который могла бы задать Лусика, здесь не пригоден.
– Да. Я отправляюсь обратно в Тве, возвращаюсь к моей семье. Но лишь на некоторое время. Не навсегда.
– Как надолго?
– Не знаю, любовь моя. Не дольше, чем придется.
– Но я с тобой не поеду.
– Нет. Я бы этого хотела, больше чего бы то ни было – больше, чем уехать самой, – но не могу.
– Я в безопасности, мама?
Лусика прижимает Луну к себе, целует в макушку.
– Ты в безопасности. Папа позаботится о твоей безопасности. Он оторвет голову любому, кто попытается тебя обидеть. Но мне нужно уйти, пока все не прояснится. Я не хочу, и я буду сильно по тебе скучать. Папа за тобой присмотрит, и мадринья Элис. Элис не позволит, чтобы кто-то причинил тебе боль.
Слова обжигают Лусике Асамоа глотку. Мадриньи, суррогатные матери. Наемные утробы, которые становятся нянями, становятся неофициальными тетками, становятся семьей. Лусика еще могла бы понять такое в те времена, когда корпорация семьи Корта была маленькой, когда им требовалось строить бизнес, не тратя время на беременность, роды и уход за детишками. Но зачем понадобилось навязывать это следующим поколениям, превращать сборище сдержанных, вездесущих мадриний в традицию? Она негодовала из-за того, что Луну выносила и родила высокая, скуластая бразильянка Элис. Она была потрясена, когда Рафа заявил, что суррогатное материнство не подлежит обсуждению: так принято в семействе Корта. Вложи в меня, высади во мне, позволь вырастить и выносить, выпустить в мир. Мне не нужно, чтобы какие-то там Мадонны Зачатия смешивали твою сперму с моими яйцеклетками и говорили: да будет жизнь! Не хочу я смотреть, как ваши гиноботы плавно вживляют эмбрион в льстивую, улыбчивую Элис, и наблюдать за тем, как с каждым днем она становится больше, полнее. Не нужно мне просматривать отчеты, результаты сканирования ее матки, ежедневные сообщения о том, как протекает ее беременность. И мне не нужно было запираться в своей комнате, воя и разбивая вещи, пока Элис делали кесарево. Все это должно было случиться со мной, Луна. Они должны были принести тебя ко мне. Мое улыбающееся, усталое, залитое слезами лицо должно было стать первым, что ты увидела. Лицо Асамоа. Я полна жизни, соки ее текут во мне, струятся, приливают. Я здорова, фертильна, все во мне работает естественным образом, безупречно, готово плодоносить. Но у Корта так не принято.
Я тебя люблю, Луна, но не могу полюбить то, что принято в семействе Корта.
Лусика заключает Луну в объятия, качает, утешая саму себя в той же степени, что и дочь. Одна муха-убийца расколола ее мир. Это не сад богов, не дворец вод. Это туннель в скале. Каждый полный света аграрий ее семьи, каждый город, фабрика и поселение – пустячок, хрупкий бивак из камней под безвоздушным небом, в лучах смертоносного солнца. Им всем каждую секунду угрожает опасность. И спасения нет, даже спрятаться негде.
– Твой папа, контракт и все прочие могут твердить, что ты Корта, но ты – Асамоа. Ты Асамоа, потому что я Асамоа, и мать моя Асамоа. Вот как у нас принято.
Лукас Корта проводит рукой по совещательному столу и разбрасывает виртуальные документы.
– У меня нет на это времени. Откуда она появилась? Кто ее сделал?
Эйтур Перейра опускает глаза. Он на голову ниже и на десять лет седее любого за этим столом, не считая Адрианы Корты и ее финансового директора, Элен ди Браги, темной воли «Корта Элиу».
– Мы все еще анализируем…
– У нас лучшее научно-исследовательское подразделение на Луне, и вы не можете мне сказать, кто это сделал?
– Кто-то пошел на поразительные ухищрения, чтобы спрятать все, что могло бы идентифицировать дрона. Чипы стандартные, и по узору печати у нас данных нет.
– Выходит, вы не знаете.
– Пока что не знаем. – Все за столом слышат, что голос Эйтура Перейры подрагивает.
– Вы не знаете, кто сделал эту «муху», вы не знаете, кто ее подослал, вы не знаете, как она прошла сквозь системы безопасности. Вы не знаете, не летит ли прямо сейчас еще одна такая штуковина к моему брату, ко мне или, не дай бог, к моей матери. Вы глава службы безопасности – и не знаете?
Лукас смотрит не мигая. Лицо Эйтура Перейры дергается.
– Мы в режиме тотальной безопасности. Отслеживаем все, превышающее размером частичку кожи.
– А если они уже здесь? Этого дрона могли разместить тут много месяцев назад. Вы об этом подумали? Может, сейчас просыпается еще дюжина таких же. Сотня. Им хватит одной удачной попытки. Я знаю, как действуют современные яды. Они заставляют ждать. Ждать часами, испытывая боль и чувствуя, что каждый вдох короче предыдущего, зная, что противоядия нет, понимая, что умрешь. Ты проводишь много времени лицом к лицу со смертью. И лишь потом тебе позволяют умереть. И я знаю, что кто-то пытался использовать один из этих ядов против моего брата. Вот что я знаю. Теперь скажите мне, что знаете вы?
– Лукас, достаточно. – Адриана Корта сидит во главе стола. Много месяцев ее кресло пустовало, она присутствовала лишь в виде большого и несуразного портрета в пов-скафе – Мадонны Гелиевой, обозревающей зал заседаний. Внезапная смертельная угроза детям вынудила Адриану вновь воспользоваться всей полнотой власти и вернуться сюда. Рафа сидит справа от матери, Ариэль – слева. Лукас занимает место справа от старшего брата.
– Мамайн, если твой глава службы безопасности не может обеспечить наш покой, то кто сможет?
– Эйтур был верным работником нашей семьи еще до вашего рождения. – Так язвить может только человек, наделенный высшей властью.
– Да, майн. – Лукас опускает голову, покоряясь матери.
– Разве это не очевидно? – Рафа прерывает насмешливое молчание.
– Очевидно? – переспрашивает Ариэль.
– Разве это дело не тех же рук, что всегда? – Рафа низко наклоняется к столу. Гнев как будто окутывает его облаком дыма. – Боб Маккензи так и не простил мамайн. Он медленный яд. Не сегодня, не завтра; не в этом году и даже не в этом десятилетии, но однажды, когда-нибудь… Маккензи расплачиваются втройне. Они бьют по наследию. Они хотят, чтобы ты увидела, как все построенное тобой развалится, мамайн.
– Рафа… – начинает Ариэль.
– Кира Маккензи, – перебивает Рафа. – Она была на вечеринке. Кто-то ее обыскал или ей просто махнули рукой и велели проходить, потому что она из числа друзей Лукасинью?
– Рафа, по-твоему, Маккензи рискнули бы ввязаться в полномасштабную войну? – говорит Ариэль. Как следует затягивается своим вейпером. – Серьезно?
– Если они решили, что могут развалить нашу монополию, то возможно, – замечает Лукас.
– Все начинается по новой, разве вы не видите? – спрашивает Рафа.
Восемь лет назад между «Корта Элиу» и «Маккензи Металз» случилась короткая война за территорию. Экстракторы превращались в клубки искореженного металла, поезда подвергались грабежу и теряли грузы, боты и ИИ оказывались жертвами бомбардировавшего их темного кода. Пылевики сражались врукопашную, на ножах, в туннелях Маскелайна и Янсена и на поверхности, посреди каменных просторов Морей Спокойствия и Ясности. Сто двадцать убитых, ущерб на миллионы битси. В конце концов Корта и Маккензи согласились на арбитражное разбирательство. Суд Клавия присудил победу «Корта Элиу». Спустя два месяца Эдриан Маккензи вступил в брак с Джонатоном Кайодом, Орлом Луны, президентом Корпорации по развитию Луны, которой принадлежал земной спутник.
– Рафа, хватит, – говорит Адриана Корта. Ее голос слаб, ее власть неоспорима. – Мы сражаемся с Маккензи посредством бизнеса, мы победим их посредством бизнеса. Мы делаем деньги. – Адриана встает из-за стола; осанка у нее чопорная, но в лице и в движениях чувствуется усталость. Дети и слуги кланяются и провожают ее из зала заседаний.
Карлиньос встает, поджимает пальцы правой руки и кланяется матери. Он не сказал ни слова за время этого совещания. Он предпочитает помалкивать. Его место – в поле, с экстракторами, спецами по переработке гелия и пыльниками. Он и сам пыльник, а еще боец. Рафа может затмить его своим обаянием, Лукас – исколошматить аргументами, Ариэль – связать красноречием по рукам и ногам, но ни один из них не может ступать по пыли так, как это делает он.
Лукас на секунду задерживает Эйтура Перейру.
– Ты совершил ошибку, – шепчет Лукас. – Ты слишком старый. Ты свое отработал, и ты уйдешь.
В вестибюле возле зала совещаний ждет Вагнер Корта. Адриана и ее слуги проходят, не удостоив его и взглядом, следом идут Лукас и Ариэль. Ариэль кивает, натянуто улыбается. Карлиньос хлопает брата по спине.
– Эй, братишка.
Отсутствие Вагнера за совещательным столом нельзя не заметить.
– Мне надо переговорить с Рафой, – сообщает Вагнер.
– Конечно. Подкинуть тебя на байке до Жуана?
– У меня другие планы.
– Увидимся позже, Лобинью.
– О чем ты хочешь поговорить? – спрашивает Рафа. Он сидит на правом нижнем веке Ошалы. Позади него медленно течет водопад.
– О мухе. Я хочу на нее посмотреть.
Рафа позаботился о том, чтобы Вагнер получил от Эйтура Перейры схемы. Рафа всегда заботится о том, чтобы Вагнер получал все данные после каждого заседания правления «Корта Элиу».
– Тебе прислали все.
– Уважаю Эйтура и даже твой научно-исследовательский отдел, но есть вещи, которые могу увидеть я, но не он.
Рафа знает, что жизнь Вагнера сложна и протекает среди теней на границе пространства, занимаемого семьей, и что его содействие «Корта Элиу» весомо, но с трудом поддается измерению – и все же он выдающийся конструктор маленьких и замысловатых вещей. Иногда Рафа завидует двум его натурам: темной точности, светлой творческой жилке.
– Например?
– Пойму, когда увижу. Сперва мне надо на нее поглядеть.
– Я сообщу Эйтуру. – Сократ, фамильяр Рафы, уже послал уведомление. – Я сказал ему не говорить ничего Адриане.
– Спасибо.
Вагнер был тенью в этой семье так долго, что братья и сестра выработали альтернативную социальную гравитацию: они информируют его, включают его, но в то же время сохраняют невидимым, как черная дыра.
– Когда мы тебя увидим, миуду? – спрашивает Рафа. Адриана оборачивается, ждет его.
– Когда мне будет что сказать, – отвечает Вагнер. – Ты меня знаешь. Живи и дыши, Рафа.
– Живи и дыши, Маленький Волк.
– Ариэль. – Лукас зовет сестру с верхних ступеней Ошалы. Ариэль оборачивается. – Уже уходишь?
– У меня дела в Меридиане.
– Да, прием в честь китайской торговой делегации. Я бы не стал просить тебя пропустить такое.
– Я тебе все ясно сказала во время вечеринки.
– Это же семья.
– Ох, да ладно тебе, Лукас.
Лукас растерянно хмурится, и Ариэль видит, что он не понимает, о чем она говорит. Он безоговорочно верит, что каждый его поступок – ради семьи, во имя одной лишь семьи.
– Если бы мы поменялись местами, я бы это сделал. Без колебаний.
– Для тебя все проще, Лукас. Люди интересуются моей карьерой. Моя шкура должна быть воздухонепроницаемой. Я обязана быть чистой.
– На Луне нет чистых. Кто-то пытался убить Рафу.
– Нет. Не смей так поступать.
– Может, не Маккензи. Но кто-то пытался. Мы «Корта Элиу»: мы хороши, но мы хороши только в одном. Мы извлекаем гелий. Благодаря нам горит свет там, внизу. В этом наша сила, но также и наша уязвимость. АКА, «Тайян»; они повсюду и занимаются всем. Они могут выбирать, куда идти. Даже «Маккензи Металз» диверсифицируется, забираясь в наш главный бизнес. Потеряем бизнес, и нам будет некуда деваться. Мы потеряем все. Луна не терпит неудачников. И мамайн… Она уже не та, что раньше.
Ариэль во время этой тирады смотрела мимо Лукаса, не встречаясь с его убедительным взглядом. Даже ребенком он выигрывал в гляделки. Теперь он говорит пять слов, и она уже не в силах отвести глаз.
– Даже ты должна была это заметить, – говорит Лукас. Колкость достигает цели. Прошло много месяцев с той поры, когда Ариэль в последний раз присутствовала на заседании правления «Корта Элиу».
– Я знаю, ее общественной жизнью занимается Рафа.
– Рафа Корта. Золотой Мальчик. Он превратит этот бизнес в пыль. Помоги мне, Ариэль. Помоги мне, помоги мамайн.
– Ну ты и ублюдок, Лукас.
– Неправда. Я единственный настоящий сын во всей нашей семейке. Мне нужно что-то на этих китайцев, Ариэль. Немного. Лишь одно малюсенькое преимущество. У них должно что-то быть. Кусочек свисающей шкуры, в который я мог бы вцепиться.
– Предоставь это мне.
Лукас кланяется. Когда он отворачивается от сестры, на его лице рождается слабая улыбка.
Один сигнальный огонь – двери закрываются, два – происходит расстыковка. Три означают отбытие. По скале проходит легкая дрожь, когда индукционные моторы поднимают вагон в воздух. И трамвай уезжает. От Боа-Виста до вокзала Жуан-ди-Деуса всего пять километров. Судя по объятиям Рафы, прощальным словам и, да, слезам, их разделяют несколько миров.
Лукас наблюдает за неприкрытыми эмоциями брата с антипатией. Уголок его рта подергивается. Все в Рафе крупное. Так было всегда. Он был самым большим задирой, громче всех смеялся; харизматичный мальчик, золотой луч, не скупящийся на проявления гнева и не знающий удержу в удовольствиях. Лукас вырос его тенью: сдержанный и педантичный; элегантный и скрытный, похожий на тазер в кобуре. Чувства Лукаса такие же глубокие и сильные, как у его старшего брата. Эмоции и эмоциональность – это не одно и то же. Первое – своего рода сценарий, второе – актерская игра. У Лукаса Корты есть пространство для эмоций, но оно представляет собой уединенную комнату без окон, белую и пустую. Такую белую, что даже теней там нет.
Рафа обнимает брата. Как недостойно, какой конфуз. Лукас пыхтит от огорчения.
– Она к тебе вернется.
В подобных ситуациях люди ждут именно таких банальностей.
– Она мне не доверяет.
Лукас не может понять эмоциональную несдержанность брата. Для чего придуманы брачные контракты? На доверии и любви династию не возведешь.
– Раз Луна остается здесь, она к тебе вернется, – говорит Лукас. – Она все понимает. Я подержу Лукасинью в Боа-Виста, пока ситуация с безопасностью не устаканится. Он придет в ярость. Ему же лучше. Пусть шевелит мозгами, справляясь с трудностями. Ему все достается слишком легко. – Лукас хлопает Рафу по спине. Не бери в голову. Соберись. Отвяжись от меня наконец.
– Я собираюсь привезти Робсона назад.
Лукас подавляет раздраженный вздох. Опять он за свое… Когда Рафу охватывает недовольство, касающееся бизнеса, спорта, общества или секса, он снова погружается в нерешенную проблему в связи с тем, как несправедливо поступили с его сыном и первенцем. Три года назад Рэйчел Маккензи забрала мальчика в свою семью. Контракты были нарушены грубым и демонстративным образом. Адвокаты все еще спорят по поводу того, можно ли считать случившееся захватом заложника. Ариэль добилась прочного как сталь соглашения о доступе к ребенку, но каждый раз, когда трамвай отвозит Робсона обратно в Царицу Южную или «Горнило», струпья на ранах Рафы рвутся и раны кровоточат. В таком настроении даже Лукас не может справиться с братом с помощью слов.
– Делай, что должен. – Лукас уважает мать во всем, за исключением слепого обожания, с которым она относится к Рафе. Рафа-золотце, престолонаследник. Он слишком эмоционален, слишком открыт, слишком мягок, чтобы управлять компанией. Нельзя вверять судьбу династий, благодаря которым на Земле горит свет, велениям сердца. Лукас снова обнимает Рафу. Что ж, миссия ясна. Ему придется захватить власть в «Корта Элиу».
Два прыжка от Царицы Южной до Жуан-ди-Деуса. Рафа и его эскольты ждут в частных залах ожидания станции БАЛТРАНа. До сегодняшнего дня охранники Рафы были электронными. Сегодня они рядом, и они биологические: двое мужчин, одна женщина, вооруженные и настороже.
«Капсула в трубе лифта», – сообщает ему Сократ.
Зеленые огни. Двери открываются. Выбегает мальчик; коричневая кожа, грива из дредов; длинные ноги и руки. Врезается в Рафу. Рафа подхватывает его и кружит, смеясь.
– Ох, это ты, ты, ты, ты!
Вслед за мальчиком выходит женщина: высокая, рыжеволосая, белокожая. Зеленоглазая, как и ее сын. С безграничным самообладанием она подходит к Рафе и отвешивает ему тяжелую пощечину. Руки телохранителей взлетают к рукояткам ножей, спрятанных в хорошо скроенных костюмах.
– У нас есть поезда, знаешь ли.
Рафа начинает хохотать, и смех его подобен золоту.
– Выглядишь потрясающе, – говорит он жене. И она действительно выглядит потрясающе для женщины, которая пролетела над поверхностью Луны в переоборудованной грузовой жестянке, точно партия руды. Макияж безупречен; волосок лежит к волоску, каждый защип и каждая складка безукоризненны. И она права. БАЛТРАН вышел из моды с той поры, как заработали высокоскоростные железнодорожные сети: он грубый, но быстрый. БАЛТРАН – баллистическая транспортная система. В безвоздушном пространстве Луны баллистические траектории можно точно рассчитать. Электромагнитный разгонный двигатель раскручивает капсулу. Швыряет вверх. Гравитация тянет ее вниз. Принимающая сторона целевого разгонного двигателя ловит капсулу и гасит ее вращение до полной остановки. В промежутке – двадцать минут в свободном падении. Повторять по необходимости. В капсулах может быть груз или люди. Это трудно, но приемлемо и быстро; волосы дыбом встают лишь в том случае, если слишком много думать о сути способа передвижения. Рафа раньше с удовольствием использовал этот транспорт для секса в невесомости.
– Я хочу, чтобы он успел на игру. Он бы ее пропустил, если бы отправился поездом. – Он поворачивается к мальчику: – Ты хочешь посмотреть игру? «Мусус» против «Тигров». Джейден Сунь думает, что победит, но я говорю, мы надерем «Тиграм» задницу на глазах у всего стадиона. А ты что скажешь?
Робсону Корте одиннадцать лет, и один его вид, его присутствие, его изумительные волосы, его лицо, его великолепные зеленые глаза, то, как его губы приоткрываются от восторга, наполняют Рафу такой великой радостью, что от нее больно, и в то же самое время такой тяжелой утратой, что от нее тошнит. Он приседает, чтобы быть вровень с ребенком.
– День игры. Что ты думаешь, а?
– Ох, бога ради, Раф. – Рэйчел знает, Рафа знает; оба отряда телохранителей и даже сам Робсон в курсе, что дело не в гандбольном матче. Условия контракта разрешают Рафе получать доступ к сыну в любое время. Даже если мальчику придется пролететь через всю Луну и его будут швырять и ловить, швырять и ловить, как гандбольный мяч.
– Можем устроить скандал в его присутствии, если пожелаешь, – предлагает Рафа.
– Роббо, милый, ты не мог бы вернуться в капсулу? Это всего на пару минут. – Кивок Рэйчел отправляет одного из ее рубак с мальчиком. Робсон бросает взгляд через плечо на отца. Убийственные зеленые глаза. Он будет разбивать сердца. Одно разбивает прямо сейчас.
– Роббо, – презрительно повторяет Рафа.
– Я не имею никакого отношения к тому, что случилось на вечеринке.
– «Что случилось на вечеринке». На вечеринке случилось то, что меня едва не ужалила подосланная кем-то муха, заряженная нейротоксином. Я бы часами бился в конвульсиях, ссал и срал под себя, прежде чем задохнуться.
– Круто, но это не наш стиль. Маккензи любят демонстрировать свое лицо жертве, прежде чем прикончить ее. Лучше взгляни на своих дружков-Асамоа. Яды, жуки-убийцы; это так на них похоже.
– Я хочу его вернуть.
– Условия соглашения…
– На хрен соглашение.
– Предоставь это адвокатам, Раф. Ты действительно не понимаешь, о чем говоришь.
– С тобой он не защищен. Я задействую оговорку о безопасности. Пожалуйста, пришли Робсона ко мне.
– Со мной не защищен? – Смех Рэйчел Маккензи похож на удары кайлом по камню. – Ты сбрендил? Раф, мне наплевать, как тебя убьют, если вообще убьют, но я знаю Луну – тот, кто за тебя взялся, не остановится. Корни и ветви, Рафа. Позволить забрать Робсона? Ни хрена ты не получишь. Роб останется со мной. Маккензи заботятся о своих. – Она поворачивается к охраннику. – Запрограммируйте новый прыжок БАЛТРАНа. Мы отправляемся в «Горнило».
Рафа рычит в немой ярости. Ножи выскакивают из магнитных ножен: эскольты против рубак.
– Знаешь, твой брат прав, – говорит Рэйчел Маккензи. – Ты тупое дерьмо. Хочешь начать войну с нами? Не вмешивайтесь, парни. – Рубаки Маккензи открывают капсулу. Перед тем как шлюз захлопывается, Рэйчел Маккензи прибавляет: – Вот что я тебе скажу: твоя сестра пугает меня сильней, чем ты. И яйца у нее побольше.
«Капсула в подъемнике, – говорит Сократ. – Разгонный двигатель набирает мощность».
Рафа бьет кулаком по бетону изо всех сил. Из его костяшек брызгает кровь.
– Я знаю, это была ты! – орет он. – Я знаю, это была ты! Ты хочешь посадить его во главе «Корта Элиу»!
На обратном пути в Меридиан Марина Кальцаге покупает место у окна, на верхнем ярусе. Горы и кратеры, огромные и пыльные, не очень-то величественные, как она и думала. Она смотрит теленовеллу по развлекательному каналу. Смысла нет, но все понятно. Любовь, предательство и соперничество среди элиты. В качестве элиты выступают добытчики резкоземельных элементов. Сюжет дурацкий, клишированный, актерская игра плоха. Марина смотрит, потому что может. Она посылает сообщение домой. «Мама, Кэсси: новости-новости-новости. Я ПОЛУЧИЛА РАБОТУ! Настоящую работу. В „Корта Элиу“. Термоядерные ребята. Пять Драконов. Я добуду для вас деньги». Хетти отправляет письмо, потом Марина открывает меню магазина поезда, чтобы найти для фамильяра новую оболочку. Роботы-обезьянки милы, но слишком уж банальны. Бог с мечами. Стимпанковая ведьма. Косатка-киборг. Да. Она моргает «купить», и Хетти вместо дефолтного облика получает гибкое черное тело с вкраплениями жидкого металла. Марина тихонько верещит от восторга. Деньги даруют свободу. Она снова глядит из окна на мягкие серые горы и каньоны, испещренные следами шин и отпечатками ботинок, пытается вообразить, как сама оставит там отпечатки вместе с Карлиньосом Кортой и его пылевиками. Корта черпают пыль огромными ведрами, просеивают, сортируют, экстрагируют гелий-3, а остальное выбрасывают. Грязная работа.
«Поговори с Карлиньосом», – сказал ей Лукас. Марина побежала. Посткризисные обещания забываются, если их не выполняют моментально. Карлиньос принес ей чай, усадил под куполом одного из многочисленных павильонов Боа-Виста, чтобы она смогла объясниться с ним и Вагнером.
– Ну и чем же ты занимаешься?
– У меня ученая степень по вычислительной эволюционной биологии в архитектуре промышленного контроля.
Как выяснилось, у Карлиньоса Корты была особая гримаса, обозначавшая полное непонимание. Его нижняя губа провисла – всего лишь на миллиметр, – а между бровями появилась тоненькая вертикальная линия. Марина решила, что это милая особенность. Но когда на лице Вагнера появилось точно такое же выражение, это означало, что он понял куда больше, чем было сказано.
– Больше смахивает на организацию производства, чем на биологию, – сказал Вагнер.
– В очень грубом приближении. Я изучала, насколько богатая солнечной энергией среда вроде Луны сопоставима с земной фотосинтетической сухопутной системой вроде высокотравной прерии и как это могло бы породить новые производственные парадигмы и увеличить эффективность. Технология с биологией неразделимы, это навсегда.
– Интересно, – сказал Вагнер, качнув головой, как будто под грузом новых идей потерял равновесие. «А это твоя милая особенность», – подумала Марина.
– А опыт работы на поверхности у тебя есть? – перебил Карлиньос.
– Я здесь восемь недель. Ничего не видела, не считая внутренности Меридиана.
Оба брата Корта все еще были в пов-скафах. Полоски из светоотражающих пятнышек вторили очертаниям их мускулатуры. Марина вдохнула их «парфюм» с ароматом пороховой лунной пыли и переработанных жидкостей человеческого тела. Лунный пот. Парни чувствовали себя расслабленно и спокойно в своих грязных герметичных костюмах. От этого Марина почувствовала обиду и тоску; схожим образом у нее щемило в груди при виде сноубордов и защитных очков. Ее друзья занимались сноубордингом на вершинах Снокуалми и Мишн-Ридж. Они были снежными ребятами. Как-то раз предложили взять ее с собой и обучить, но нужно было сдавать статью. Не невозможную статью, но проблемную. Требовалось время. Так что Марина оставалась в квартире, пока они загружали машину, и расплакалась от одиночества, когда та отъехала. Она закончила статью, но навсегда осталась девушкой-которая-упустила-сноубординг. Предложение так и не повторилось. Каждый раз, видя в магазинах очки, перчатки и прочее обмундирование, слыша прогноз погоды, сообщавший о первом снеге в горах, она мучилась от неутоленных желаний и чувства утраты. Где-то в параллельной вселенной существовала сноубордистка Марина, свежая и веселая. Испещренные ярлыками пов-скафы, шлемы, они манили ее, точно слухи о снегопаде. Вот он, второй шанс. Не стань женщиной-которая-упустила-Луну.
– Я хочу работать на поверхности. Я хочу попасть туда. Я могу всему научиться.
– Придется освоить целый комплекс физических навыков, – предупредил Вагнер.
– Я научу, – сказал Карлиньос. – Приходи на завод «Корта Элиу» в Жуан-ди-Деусе.
– Так и сделаю. – Беззвучным шепотом она велела Хетти подыскать жилье.
– Выучи португальский, – крикнул Карлиньос на прощание. Охранники сопровождали группы гостей и официантов на станцию. – И спасибо тебе.
Марина откидывается на спинку своего сиденья у окна. Она получила работу и квартиру, ее жизнь полностью переменилась, и все это отражается в одном мимолетном, едва уловимом движении: если взглянуть на чиб в правом нижнем углу поля зрения, то можно увидеть, что измеритель О2 окрасился в золотой цвет. Она дышит за счет Корта. Марина почти заканчивает свой второй мохито, когда поезд въезжает в Меридиан и воздушные шлюзы совмещаются с дверьми. С помощью лифтов она поднимается в ревущий хаос хаба Орион, похожего на кафедральный собор. Каждый прилавок с чаем и водой, каждая забегаловка и магазин, каждая уличная столовая и киоск самообслуживания щеголяют вещами, которые Марина может купить. Потом она вспоминает про Блейка, там, на крыше города, выкашливающего легкие кусок за куском. Косатка-Хетти рассылает запросы в фармации, договаривается о цене на курс фаг-терапии. Мультиплюрирезистентный туберкулез – недавний агрессор с Земли, пробравшийся сквозь строгий карантин и быстренько нашедший себе жилье. Он прилип как белая плесень к высоким ребрам квадр, влажным и вонючим, где обитает беднота. Аптечный киоск печатает двадцать белых таблеток. Маленьких белых таблеток.
Три битси за экспресс-лифт. Один битси за эскалатор, который везет ее вверх, мимо плоских крыш, лестниц и переулков 80-х и 90-х уровней западной стороны. Выше 110-го уровня не идет ничего механического. Остаток пути наверх, в Байрру-Алту, она бежит, совершая большие и неутомимые земные прыжки; одолевает целые лестничные пролеты одним скачком. Вот торговец мочой, вот Богоматерь Казанская – ни света ей не досталось, ни любви. Вот балкон, с которого Марина завистливо наблюдала за летающей женщиной.
Комната пуста. Все исчезло: матрас; бутылки для воды, барахло Блейка. Пластиковые ложки и тарелки. Вымели последнюю частицу слизи, последнюю пылинку. Хлопья кожи – ценная органика.
Конечно, она перепутала дом.
Конечно, Блейк переехал.
Конечно, этого не может быть.
Марина прислоняется к дверной раме. Она не может дышать. Не может дышать. Хетти регулирует работу ее легких. «Дыши». Она не должна дышать, не имеет права дышать. Она не заслужила этот воздух, раз Блейка больше нет.
– Что произошло? – кричит она занавешенным дверям и пустым окнам теснящихся клетушек. На лестницах и в коридорах Байрру-Алту сплошь чьи-то повернувшиеся к ней спины. – Где же вы были?
«У меня есть запись», – говорит Хетти, и линза Марины накладывает поверх пустой комнаты изображения людей. Заббалины со своими роботами. Падальщики. Она замечает ступню с вывернутой лодыжкой на краю матраса. Заббалины собираются вокруг, и ступня скрывается из вида. Запись взята с уличной камеры, так что угол обзора неудачный и картинка зернистая из-за увеличения. Заббалины выходят, держа в каждой руке по тяжелой металлической канистре.
– Выруби это, выруби! – кричит она. Хетти отключает видео в тот самый момент, когда Марина видит, как роботы запечатывают дверь и окна вакуумным пластиком. До последней частицы кожи. До последней капли крови. И ничего нельзя сделать. Никуда не подашь апелляцию. Блейк мертв, но на Луне смерть не освобождает от долгов. Заббалины все еще взыскивают суммы с чиб-счетов Блейка, жутким образом перерабатывая каждую часть его тела в полезную органику.
Он умирал от кашля, слыша, как скребутся у двери боты заббалинов и ждут наступления тишины…
– Почему вы ничего не сделали? – кричит Марина, обращаясь к дверям и окнам. – Вы же могли хоть что-то сделать. Многого бы не потребовалось. Пара децим с каждого. Разве пара децим вас бы убила? Да что вы за люди?
Пустые дверные проемы, повернутые к ней спины, спешащие прочь плечи – вот и весь ответ, который дают Марине люди, живущие на Луне.
Трамвай отвергает его. Отказывает ему. Пренебрегает им.
До этого еще никто и никогда не пренебрегал Лукасинью Кортой. На миг от безграничной наглости оскорбления его парализует. Он снова приказывает Цзиньцзи открыть шлюз.
«Доступ запрещен для тебя».
– Что ты имеешь в виду под «запрещен для меня»?
«Доступ к трамваю ограничен для людей из следующего списка: Луна Корта, Лукасинью Корта».
А он-то думал, отец пошутил, сказав, что Боа-Виста переходит в режим строгой изоляции. Ради защиты детей.
– Обойди запрет.
«Я не в состоянии это сделать. Могу обратиться в службу безопасности. Хочешь, чтобы я обратился в службу безопасности?»
– Забудь.
Лукасинью понравилась идея о том, чтобы какое-то время отдохнуть в Боа-Виста и Жуан-ди-Деусе. Пожить как полагается. Можно не спешить возвращаться в университет: коллоквиум заполнит пропущенное. Для того он и предназначен. Теперь отец его запер, и ему надо выбраться. Клаустрофобия! Боа-Виста – каменная кишка. Лукасинью заперт в брюхе чудовища, его медленно переваривают. Он вскидывает кулак, чтобы ударить непокорный металл шлюза. Останавливается. Внезапно ему в голову приходит блестящая, куда лучшая идея.
Карлиньос и Вагнер пришли через шлюз, ведущий на поверхность. Лукасинью может через него выйти наружу. А пройдя через шлюз, он сможет отправиться куда угодно. В любое место. Прочь отсюда. На хрен строгую изоляцию, на хрен безопасность семьи. На хрен семью. Возможно, во не на хрен. Она старая и уже не та, что прежде, но еще может зажечь как следует, и Лукасинью восхищается тем, как она вызывает уважение к себе – естественно, будто дышит. И, наверное, не Карлиньоса, хотя Лукасинью вечно не может взять в толк, что сказать дяде, как дать понять, что он считает его славным малым. Лукасинью годами боялся, что его-то Карлиньос считает говнюком. О детишках и вспоминать не стоит. Остальных на хрен.
В особенности отца.
Трико-подкладка аварийного скафандра не рассчитано на третье поколение, и Лукасинью приходится попыхтеть пять минут, натягивая его. В герметичном ранце, прикрепленном к наружной оболочке скафандра, нет места для одежды. Невелика потеря. Он может напечатать новые шмотки в Жуан-ди-Деусе. Лукасинью отстегивает «Леди Луну» и прячет в ранец. Аварийный скафандр – пупырчатый сай-фай робби-робот, оранжевый и светоотражающий, с маячками. Внутри он достаточно просторный, чтобы Лукасинью мог шевелиться. Цзиньцзи копирует себя в систему скафандра и запускает его. На поверхности он окажется за пределами зоны покрытия сети. Зажимы щелкают. Оболочка герметизируется. Воздух шипит, постепенно затихая.
– Давай прогуляемся, – выдыхает Лукасинью. Под управлением Цзиньцзи скафандр марширует в наружный шлюз. Лукасинью вспоминает, каково было в последний раз в таком шлюзе. Обнаженные тела. Колено к колену. Обнаженная Абена Асамоа напротив него. Пот, испаряющийся с ее безупречно округлых грудей по мере падения давления. Эти груди будут его. Где-то там, на просторах Луны. Он их найдет. Он у них в долгу. Она пустила ему кровь.
Он не думает о том, что было во внутреннем шлюзе. Клубок тел; сознание приходит и уходит. Боль, красное, черное, боль. Визг экстренного нагнетания воздуха.
Наружная дверь распахивается.
Управляя серводвигателями жесткого скафандра, Цзиньцзи запускает его в быстрый, прыгучий бег. Система безопасности узнает, что кто-то открыл шлюз и забрал скафандр. Они не поймут, кто это сделал, куда направился и как быстро. Они разберутся, но к тому моменту Лукасинью уже войдет в другой шлюз, который наполнится воздухом, сбросит скафандр и затеряется в толпах Жуан-ди-Деуса.
Не такой уж ты умный, пай.
Лукасинью выходит из шлюза Жуан-ди-Деуса и едет на лифте в деловую часть города. Скафандр развернется и самостоятельно трусцой побежит обратно в Боа-Виста. Аварийные скафандры слишком ценны, чтобы раскидывать их по Морю Изобилия. Однажды от него может зависеть чья-то жизнь. Проткнуть символом лунной гонки герметичное плетение оказалось почти так же трудно, как натянуть на себя тугое скаф-трико. Лукасинью нарушил целостность скафандра. Лучше уж не надо, чтобы однажды от него зависела чья-то жизнь… Уж точно не его собственная. Нет, Лукасинью Корта рассчитывает, что это был последний раз, когда он побывал на поверхности.
Жуан-ди-Деус – город, сделанный наполовину; здесь повсюду необработанный камень и низкие балочные перекрытия, а проспекты и квадры тесные и узкие. Вентиляционные двери спазматически дергаются, солнечная линия мигает. Воняет дерьмом и немытыми телами, системы жизнеобеспечения работают на пределе возможностей. У воды привкус батареек. Слишком много людей, суетливых людей. Вечно кто-то оказывается впереди, загораживает путь. Кто-то тыкает тебя локтями, дышит тебе в затылок, является, точно призрак, из облака парящих фамильяров. Указатели и вывески, рекламные листовки и граффити – все на португальском. Жуан-ди-Деус – Гелий-вилль, город на фронтире. Город, построенный компанией для своих, и потому Лукасинью здесь не останется.
– Будь ты моим отцом, что бы сделал? – спрашивает Лукасинью у Цзиньцзи.
«Я бы заморозил твои счета».
Итак, Лукасинью отправляется на станцию, а не в принт-мастерскую модной одежды.
Скаф-трико – обычная вещь в Жуан-ди-Деус, даже приемлемая. На Центральном вокзале Меридиана двадцать голов успели повернуться к тому моменту, когда он добирается до главного лифта, ведущего вверх, на проспект Гагарина. Надо бы сменить этот наряд на что-то другое, пусть Лукасинью и носит его элегантно. Может, он сумеет всех убедить, что это такой новый микротренд? 1950-е – это уже прошлый месяц. Шик рабочего-поверхностника. Синие воротнички – вот в чем соль: такие честные, такие современные. Он меняет походку на более броскую, от бедра, с самодовольным видом. Ему хорошо. Он кое-чего добился. Все дело в том, что Боа-Виста его не удержал и семья не удержала. Все дело в том, что он сбежал благодаря собственному уму и крутости. Все дело в том, что он свободен. Все дело в том, что он вернулся. Это даже не «кое-что». Это много что! Лукасинью Корте не просто хорошо; он отлично себя чувствует.
Официант в кафе не может не пялиться на Лукасинью, пока тот заказывает вейпер и мятный чай и вытягивается в кресле. Дело в наряде или в мышцах внутри него? Лукасинью выгибает спину, чтобы напрячь мышцы живота, раздвигает ноги, чтобы похвастаться бедрами. Он любит, когда на него глядят. Я богатый сыночек в скаф-трико. На мне эта штука классно смотрится, но сам я тебе не по карману.
Лукасинью зажигает кончик вейпера и вдыхает. ТГК прохладными витками уходит в горло. Он чувствует, как внутри все расслабляется, как зарождается улыбка. Он потягивает чай из стакана и просит Цзиньцзи вывести на линзу каталог «Бой де ла Бой». К моменту, когда Лукасинью заканчивает составление гардероба, его охватывает приятный кайф. Цзиньцзи отправляет заказ в принт-мастерскую. Тот немедленно возвращается.
«В оплате отказано».
Лукасинью рушится с высот, на которые воспарил. Падение долгое и завершается тяжелым ударом.
«Твой счет заморожен», – сообщает Цзиньцзи. Болезненная яма открывается в желудке у Лукасинью, полная вращающихся зубастых шестерней. Он вздрагивает, ахает, а потом озирается, чтобы проверить, не заметил ли этого кто-нибудь. Мимо жужжат моту, толпы продвигаются по проспекту Гагарина в сени деревьев. Никто-никто не знает, что в один миг он превратился из Дракона в попрошайку. Нет денег, у него нет денег. Он никогда не знал безденежья. Лукасинью не понимает, как себя вести, если у тебя нет денег.
Пальцы Лукасинью нащупывают украшение, которое Абена Асамоа вставила ему в ухо. «Когда тебе понадобится помощь Асамоа; когда не будет другой надежды, когда ты окажешься в одиночестве, обнаженный и беззащитный, как Коджо…» Он вертит серьгу, наслаждаясь слабой болью, которая появляется от того, что металлическая штуковина тревожит незажившую рану. Нет. Он пока что не отчаялся до такой степени. Он Лукасинью Корта; он наделен шармом, красив и сексуально привлекателен. С такими данными можно чего-нибудь добиться.
Четыре цифры на его чибе огромны и замечательны. Они представляют собой целый мир: воздух, вода, углерод, данные. От Четырех Базисов его не отрежут. Люди, которым приходится работать, платят за воздух и данные. У семейства Корта все это налажено. Он может дышать, он может пить, он подключен, у него есть углеродное довольствие. Исходя из этого, и надо планировать следующий шаг. В квартиру ему нельзя. Отцовские эскольты, скорее всего, уже там. У него есть друзья, у него есть аморы, у него есть места, куда можно отправиться. Ему нужны одежда и жилье.
Надо залечь на дно. Ага. Вот оно что. Отец может отследить его через сеть. Значит, Цзиньцзи должен уйти. В животе и паху Лукасинью все сжимается от страха. Вне сети, отключенный. Он колеблется, прежде чем прошептать слова, которые вырубят Цзиньцзи. Это социальная смерть. Нет, это выживание. Наверное, отец уже определил его местонахождение по неудавшейся оплате. Контрактные охранники, возможно, уже в пути.
Надо заплатить за вейп и чай.
Нет, не надо за них платить. Он может сделать то же самое, что в Боа-Виста и Жуан-ди-Деусе – просто уйти. Что сделает официант? Проткнет его ножом? Призовет толпу? Он по-прежнему Корта. Хоть пальцем тронь одного Корту, и остальные тебя зарежут. На Луне нет преступлений, нет краж, нет убийств. Есть только контракты и переговоры.
Лукасинью выбирается из кресла и неспешным шагом идет через проспект Гагарина. Даже в своем флуоресцентном розовом скаф-трико он исчезает в толчее людей, машин и ботов. Еще несколько шагов, и он под деревьями. Не оборачивайся. Никогда не оборачивайся. На ходу он отделяет Цзиньцзи от команд и стандартных программ, отсекает подсоединения и выключает утилиты одну за другой, пока над его левым плечом не остается пустая оболочка. Люди делаются подозрительными, когда своим дополненным зрением не видят фамильяра.
По обе стороны от него вздымаются стены квадры Ориона; ярус за ярусом, уровень за уровнем, огни и неоновые вывески; латинские, кириллические, китайские неонки. Отключение Цзиньцзи сняло с мира слой дополненной рекламы, но остались физические экраны и миленькие кавайные анимации, обращенные к нему. Один в Меридиане, без единого битси на отпечатке большого пальца. Как бедняк. Только вот у него есть друзья наверху, среди огней в стенах мира. Так что на самом деле он не такой, как бедняки. На хрен бедняков. Надо действовать.
Вся Луна влюблена в Ариэль к моменту, когда она прибывает на прием в честь китайской торговой делегации. КРЛ сняла открытый бельведер на восьмидесятом уровне ротонды, центральной оси, где встречаются пять проспектов квадры Водолея. Виды простираются на километры. Вертикальные сады роняют занавесы из ползучих растений поверх открытых арок. За ними над пустотой дрейфуют огни.
На Ариэль коктейльное платье от Сил Чапман. Все глаза устремлены на нее. Всякое человеческое существо жаждет оказаться на ее орбите. Она слышит шепоты, видит, как в унисон кивают головы. Внимание – это кислород. Она затягивается длинным титановым вейпером и углубляется в толпу гостей вечеринки.
Представлены все Пять Драконов: Яо Асамоа из Золотого Трона; нерешительный, робкий Алексей Воронцов; Верити Маккензи баюкает красивого ручного ангорского хорька, биологического. Он привлекает восхищенные взгляды. Вэй-Лунь Сунь держится в афелии по отношению к китайцам.
Китайская миссия состоит из одних мужчин, их движения все еще неловки и избыточны. Они не пытаются подстроить свои тела под требования лунной гравитации. Они не собираются пробыть здесь так долго. Они кланяются, улыбаются, пожимают руку Ариэль и понятия не имеют, кто она такая, не считая того, что она, похоже, виновница большого торжества. Ариэль наслаждается слабым покалыванием сексуального возбуждения в нижней части живота. Она шпионка в платье от Сил Чапман.
Важные шишки из КРЛ. Управляющие компаниями и финансовые директора. Адвокаты и судьи.
Судья Нагаи Риеко приветствует ее с другого конца комнаты. Кивком указывает на Орла Луны. «Я сообщила о тебе Орлу, – говорит она посредством фамильяра. – Он одобрил». Ариэль вместо ответа салютует коктейльным бокалом. Добро пожаловать в Павильон Белого Зайца.
А вот и Орел Луны. Джонатон Кайод, генеральный директор Корпорации по развитию Луны; король, папа и император; в действительности – номинальный глава, птица с ярким оперением, запертая в клетке. Его фамильяр – сам лунный орел. Только ему дозволено пользоваться этой оболочкой. Рядом его око Эдриан Маккензи, не забывающий о том, что всегда надо быть на тон тусклее блистательного Орла. Фамильяр у него в облике ворона.
– Знаменитая Ариэль Корта, – говорит Орел Луны. Он крупный для рожденного на Земле; гигант игбо[10] из Лагоса. Он стоит плечом к плечу даже с лунными детьми второго поколения. – Могу ли я надеяться, что вы не устроите здесь драку?
– В этом платье? – кокетливо говорит Ариэль, но все же переворачивает пустой коктейльный бокал вверх дном в знак того, что будет драться хоть со всеми гостями сразу. Орел Луны не знает, в чем смысл этого жеста, но его супруг-австралиец понимает шутку. Он слабо улыбается.
– Я на вас заработал на Селебдаке, – шепчет Орел. Он бросает короткий взгляд на своего око. – Мы устраиваем такие маленькие соревнования. Помогает оставаться в здравом уме. Он ужасно переживает из-за проигрышей.
– Даже на Луне девушка может привлечь к себе внимание, только если снимет одежду.
Орел Луны грубо хохочет. Смех у него неимоверно громкий. Комната застывает, потом по толпе собравшихся прокатываются маленькие афтершоки веселья; люди смеются, вторя более важным персонам.
– Чистая правда. Увы, чистая правда, верно? – Он игриво тыкает Эдриана Маккензи в ребра. Эдриан морщится, проглатывает негодование. Ходят слухи, что Эдриан Маккензи манипулирует Орлом Луны, чтобы сделать его пост более политическим, более важным, более похожим на президентский, одновременно запихнув его поглубже в карманы «Маккензи Металз». – Ваша семья как будто создана для общественного внимания. Вы провернули эффектный coup du tribunal в нижнем белье. Ваш племянник спас того мальчишку-Асамоа во время лунного забега. А потом – происшествие с вашим братом, о да; я шокирован. Весьма шокирован.
– Похоже, мы компенсировали одно нарушение системы безопасности другим. – Ариэль посылает дымную спираль вверх, к лампам.
Джонатон Кайод оттягивает одно веко.
– Орлиный глаз следит за вами, – насмешливо говорит глава КРЛ.
Он провожает Ариэль через занавес из гибискуса наружу, на внешний балкон. Взглядом приказывает Эдриану Маккензи оставаться внутри. Балкон высок, его обдувают воздушные течения, спиралью поднимающиеся с нижних уровней. Освещение плавно переходит в закатный режим. Солнечная линия роняет длинные золотистые лучи, тени окрашиваются в розовато-лиловый, а от далекого дна поднимается индиго; в кварталах загораются огни, похожие на блестки в пыли. Джонатон Кайод говорит низким, доверительным шепотом:
– Рад видеть вас в составе моего консультативного кабинета.
– Это честь для меня.
– Между нами говоря, я думаю, что для Корта пришло время стряхнуть пыль с ботинок и занять надлежащее место в политическом сообществе. «Политика» – это не грязное слово. Однако покушение на убийство нас встревожило. Это какой-то жуткий регресс к шестидесятым. Дуэли, вендетты, покушения – мы от всего этого ушли. Разумеется, у Орла нет власти, чтобы вмешаться, но мы можем давать советы и предупреждать. Будет жаль, если открывшиеся для семейства Корта возможности окажутся заблокированы из-за поведения нескольких агрессивно настроенных братьев.
Орел Луны наклоняет голову. Ариэль Корта поджимает пальцы. Аудиенция закончена. Джонатон Кайод проходит сквозь занавес из гибискуса. Оторвавшиеся лепестки усеивают плечи его агбады. Эдриан Маккензи берет его под руку.
Ариэль задерживается, облокачивается о каменные перила. Штаговые огни дронов и педикоптеров, искрящаяся россыпь флаеров, лифты и гондолы фуникулеров точно драгоценные камни на абаке: она погружена в свет, вдыхает его, как рыба вдыхает воду. Пузырьки выдыхаемого света.
Она затягивается длинным вейпером и прокручивает в памяти короткий разговор. Две вещи. КРЛ знала о покушении на убийство, а еще об уверенности Рафы в том, что это новая вспышка старой вражды между Маккензи и Корта. И Орел Луны оставил беседу записанной; ее слышали фамильяры. Ей полагалось все передать в Боа-Виста, со всеми обещаниями и угрозами. Мы можем быть королями Луны, как являемся королями гелия, но нам полагается вести себя по-королевски, а не подобно диким бандейрантам. Орел Луны поручил ей приструнить импульсивного брата.
Вечеринка манит, и сегодня вечером она будет безудержно флиртовать, но есть еще одно последнее дело; дело Корта. Дело бандейрантов. Она кивком подзывает человека, который маячил на краю ее поля зрения весь вечер. Он выходит на балкон и на миг останавливается рядом, устремив взгляд на неустанное движение.
– Ань Сюин, – говорит он, не глядя на нее и не признавая.
И исчезает. Он чиновник среднего ранга в Корпорации по развитию Луны, в костюме не по карману, нанявший адвоката по никаху не по карману, чтобы получить возможность сочетаться браком с парнишкой из семьи Сунь, которого любит всей своей щедрой и слабой душой.
– Лукас, – шепчет Ариэль, обращаясь к Бейжафлор. Ее брат мгновенно включается. Он ждал этого звонка всю ночь.
– Ань Сюин, – говорит Ариэль.
– Спасибо.
– И больше не проси меня об услугах, Лукас, – говорит Ариэль и обрывает связь. Она выпрямляет спину, избавляется от скопившейся за день напряженности и скованности. Уверенность – самое соблазнительное ожерелье. Сексуальные драгоценности власти ей к лицу. О, они ей весьма к лицу.
Движение, шум у дверей. Фигура в розовом позади ботов и черствых охранников-людей. Кто-то чего-то хочет, кто-то с кем-то враждует, кто-то на что-то надеется. Кто-то хочет о чем-то попросить. Китайцев это заинтересовало.
– Сеньора Корта? – Ариэль не заметила приближения референтки, чей голос внезапно раздался возле ее уха. Референтам так и полагается приближаться, не привлекая внимания. Булавка с орлом в верней части корсажа ее платья от Сьюзи Перетт демонстрирует, кому подчиняется эта референтка. – Вы знаете Лукаса Корту-младшего?
– Он мой племянник.
– Он хочет с вами увидеться. Снаружи, если соблаговолите. Он неподобающе одет.
Фигура в розовом узнаёт ее. Что это на нем надето, скаф-трико? Но красивого высокого болвана ни с кем не перепутаешь. Нельзя перепутать эти обласканные богами скулы, эту широкую улыбку, от которой тают сердца.
– Тиа, – говорит Лукасинью по-португальски, – я сбежал из Боа-Виста. Можно мне пожить у тебя?
В малюсенькой кухонной зоне, которой Ариэль не пользуется, ее поджидают пирог и мятный чай.
– Я приготовил тебе пирог, – говорит Лукасинью. – В качестве благодарности. За гамак.
Квартира у Ариэль очень маленькая. Она живет одна. Послала сюда Лукасинью с приема в честь китайцев. Гамак ждал его в воронке принтера. К моменту ее возвращения племянник уже качался в нем в глубоком беспамятстве, с открытым ртом, раскинув руки и ноги в глубоком сне, под простиравшейся во всю стену фотографией лица Довимы, сделанной Ричардом Аведоном. Это единственная отделка интерьера: выбеленное лицо, мягкие темные глаза и рот, дыры вместо ноздрей.
– Ты не расскажешь папай? – говорит Лукасинью.
– Лукас узнает, – отвечает Ариэль. Берет ломтик пирога. Лимонный; легкий как вздох. – Если уже не узнал. Он меня спросит.
– Что ты скажешь?
– Мой брат мне кое-чем обязан. – Должно быть, Лукас не спал всю ночь, требуя возвращения долгов, соблазняя союзников, направляя своих агентов, биологических и информационных, на Землю. Все свои ресурсы он пустит в ход против Ань Сюина, но в большей степени – весь свой осмотрительный, безжалостный интеллект, который не будет знать покоя и не отступит, пока Лукас Корта не получит желаемое. Ариэль почти жалеет бедолагу. Лукас прибегнет к принуждению силой внезапно, резко, не оставив возможности спастись. – Так что я могу сказать что вздумается. – На этот раз. Но она не чиста. Только что получила место в Павильоне Белого Зайца – и уже выдала особо секретную информацию; прямо перед носом у самого Орла Луны. Лукас никогда не одобрял того, что она стремилась к жизни и карьере за пределами семьи. Теперь, совершив это единственное маленькое предательство в пользу семьи, она дала брату преимущество, которым он воспользуется. Не сейчас. Не скоро. Но однажды, когда ему это будет больше всего нужно. Ради семьи. Всегда ради семьи. – Этот пирог… – Ариэль откусывает еще немного. – Где ты научился готовить?
– Где все учатся? В сети. – Лукасинью подвигает пирог к Ариэль, чтобы она его оценила. – У меня хорошо получаются пироги.
– Да уж.
– Было чуточку сложно. У тебя мало что есть на кухне. Вообще-то только вода и джин.
– Ты все заказал?
– Ингредиенты, да. То, что не смог напечатать. Например, яйца.
– Тогда ты еще и очень аккуратный.
Лукасинью улыбается, не скрывая простодушную радость.
– Ариэль, могу ли я остаться?
Ариэль представляет себе, как он делается постоянной частью ее квартиры. Чем-то ярким, смешным и непредсказуемым среди строгих белых и чистых поверхностей, наряду со сделанным на заказ джином, чистой водой в ее кулере и огромным лицом давно умершей модели из 1950-х – глаза закрыты, зубы прикусывают нижнюю губу. Он добавил бы в ее жизнь милоты и доброты.
– Лукас не до такой степени мне обязан.
Лукасинью пожимает плечами.
– Ладно. Я понимаю.
– Куда ты отправишься?
– Друзья. Девушки. Парни. Мой коллоквиум.
– Погоди. – Ариэль уходит в свою комнату и достает из сумочки бумаги. – Тебе это понадобится.
Лукасинью, нахмурившись, глядит на букет серых полосок в своих руках.
– Это что такое?
– Деньги.
– Ого.
– Наличность. Твой отец заморозил твой текущий счет.
– Я никогда… Ого. Смешной запах. Немного пикантный. Как перец. Из чего они?
– Из бумаги.
– То есть…
– Измельченные тряпки, если это для тебя что-то значит. И да, КРЛ их не санкционировала, но они помогут тебе добраться куда надо и дальше, куда захочется.
– Как ты их достала?
– Клиенты часто проявляют фантазию, рассчитываясь. Постарайся не спустить все сразу.
– Как мне их использовать?
– Ты считать умеешь, верно?
– Я приготовил тебе пирог. Я умею считать. Складывать. И отнимать.
– Ну конечно, умеешь. Сотни, пятидесятки, десятки и пятерки. Вот как ими пользуются.
– Спасибо, Ариэль.
Эта великолепная улыбка, от которой тает сердце. Ариэль снова семнадцать; она только что вылетела из-под материнского крыла, моргает от яркого света большого мира. Университет Невидимой стороны только что открыл свой первый коллоквиум в Меридиане, и имя «Ариэль Корта» оказалось первым в списке учебной группы. Невидимая сторона была прибежищем эксцентриков, Жуан-ди-Деус – грязным шахтерским поселком, Боа-Виста – почти пещерой. В Меридиане царствовали цвет, шарм, энтузиазм и лучшие юридические умы на Луне. Она уехала на БАЛТРАНе. Ничто другое не унесло бы ее из «Корта Элиу» достаточно быстро. Она сбежала прочь, да там и осталась. Лукас не допустит, чтобы с его сыном произошло такое. Будущее Лукасинью распланировано, как настольная игра: кресло за совещательным столом в Боа-Виста, должность в семейной корпорации, подогнанная под его таланты и ограничения. А где местечко для пирогов, приготовленных с любовью? Там же, где место для любви его отца к музыке. Все покоряется нуждам «Корта Элиу».
Наслаждайся этой короткой свободой, малыш.
– Одно замечание: я потратила много углерода, чтоб напечатать эту одежду. От тебя требуется лишь ее носить.
Лукасинью ухмыляется. Он великолепен, думает Ариэль. Мышцы, металл и грация танцора. И пирог у него вышел на славу.
Гандбол! Ночь игры! Гандбол! «Жуан-ди-Деус Мусус» против мужской команды «Тигров Сунь».
Эстадио-да-Лус – это Колизей; крутые ряды сидений и ложи, вырезанные в грубой скале, ярус за ярусом, так что самые верхние уровни глядят на площадку почти вертикально вниз. Выше дешевых мест только прожекторы и роботы-аэростаты в виде миленьких фигурок из маньхуа, с рекламой на животах. Фанаты сидят близко; игрок на площадке, если он сумеет уделить им хоть секунду, увидит стену лиц, ярус за ярусом. Он почувствует себя гладиатором на арене. Игрокам еще предстоит совершить свой выход. Камеры порхают над рядами фанатов, передают их лица на линзы всем и каждому. Внизу на площадке жонглеры демонстрируют потрясающе мастерские трюки, группа поддержки танцует и строит пирамиды, красивые мальчики и девочки поражают гимнастическим мастерством. Фанаты видят такое на каждой игре, но таковы правила. Музыка и огни. Аэростаты, жирные как боги, маневрируют и строятся по-новому. Глумливые возгласы и свист: КРЛ, разумеется, увеличила цену на О2 на время игры. Но пари все равно заключаются с неистовой силой.
Люди в Жуан-ди-Деусе живут в туннелях и норах, однако гандбольный стадион у них лучший на Луне.
Рафа Корта открывает стеклянную стену директорской ложи и сопровождает Ань Сюина на балкон. Его правую руку окутывает исцеляющая перчатка. Он был глуп. Глуп и поспешен. Глуп, горяч и эмоционален. Робсон должен быть здесь, с ним, в ложе, высоко над рядами фанатов: твоя команда, сын. Твои игроки. Он все сделал неправильно. Первую ошибку совершил, когда увидел, как Рэйчел Маккензи выходит, безупречная и великолепная, из капсулы БАЛТРАНа. Он вспомнил все, что в ней обожал. Самообладание, гордость, интеллект и пламя. Династический брак. Перемирие между Корта и Маккензи, скрепленное сыном. Робсон был центральным условием брачного контракта и той вещью, которая их разделила, как лед разбивает скалу. На крещении – одно для Церкви, одно для ориша – он увидел, как Маккензи воркуют вокруг младенца, точно стая голубей-падальщиков. Вампиры. Паразиты. Каждый раз, когда Рэйчел ехала с ним навестить семью, – каждый визит оказывался длиннее предыдущего, – недоверие и ужас пробирали Рафу до костей. Его раненая рука пульсирует внутри перчатки.
Но это ночь игры. Ночь игры! И у него гость с Земли. Есть одна игра, и есть другая игра. Та, которая на самом деле важна этой ночью и на этой арене.
Отключи свое сердце, Рафа.
Звуки, виды, ощущения мгновенно ошеломляют Ань Сюина, когда он выходит на балкон. Рафа поднимает руку, обращаясь к галерке. Фанаты отвечают ревом: патран здесь! Рафа видит Джейдена Вэнь Суня в соседней ложе и спешит туда, чтобы поприветствовать и шутливо ткнуть в ребра друга и соперника, оставив гостя впитывать атмосферу игровой ночи. Землянин цепляется за перила обеими руками, от шума и малой гравитации у него кружится голова.
Теперь стадионный спортивный комментатор зачитывает списки команд. Фанаты могут получить эти сведения мгновенно при помощи фамильяров, но тогда не будет общности, момента, эмоций. Каждое имя приветствует волна шума. Самым громким ревом встречают Мухаммеда Басру, левого углового, который недавно подписал контракт и перешел из «CSK Святой Екатерины».
– Это очень увлекательно, сеньор Корта, – говорит Ань Сюин.
– Подождите, пока появятся обе команды.
Фанфары! Гости выбегают на арену. Их болельщики сходят с ума в своем конце поля, машут баннерами и дуют в вувузелы. В соседней ложе Джейден Сунь лупит кулаком воздух и вопит до хрипоты. Его «Тигры Сунь» обмениваются мячом между собой несколько раз, репетируют прыжки, столкновения и плечевые атаки. Голкипер подвешивает небольшую иконку в задней части маленькой сетки. Вот что превращает гандбол в величайший командный спорт на Луне: пусть гравитация и невелика, но в сеть попасть сложно.
Музыка! «Парни вернулись». Звучит тема «Мусус». Вот идут ребята, ребята, ребята! Фанаты вскакивают. Их голоса становятся чем-то бо́льшим, чем шум. Закрытый Колизей Эстадио-да-Лус вибрирует от их пения. Рафа Корта в нем купается. Голоса фанатов дочиста смывают с него гнев и обиду. Этот момент он любит даже больше победы; момент, когда он раскрывает ладони и магия вырывается на свободу. Видите, что я вам даю? Но я эгоист; я это даю и самому себе. Я фанат, прямо как вы.
Команда начинает разминку на поле. Ань Сюин наклоняется через перила. Рафа видит движение его контактной линзы: его фамильяр приближает картинку. Спину Мухаммеда Басры. Там его имя, номер, логотип спонсора.
– Первый выход на поле в этих игровых костюмах, – говорит Рафа. – Новая сделка. «Холдинг Золотой Феникс».
То же самое название на спине каждого из «Жуан-ди-Деус Мусус».
Ань Сюин отодвигается от перил. Его руки дрожат. Лицо у него бледное и блестит от пота.
– Мне нехорошо, сеньор Корта. Не уверен, что могу остаться до конца игры.
И Лукас позади него. Его рубашка такая свежая, складки такие ровные, нагрудный платок такой безупречный.
– Мне жаль это слышать, мистер Ань. Такое зрелище. Неужели вас расстроил логотип, который мы выбрали для их рубашек? Интересная компания, этот «Золотой Феникс». Мне было на удивление трудно установить, чем они на самом деле занимаются. Судя по моему расследованию, они существуют только для того, чтобы перенаправлять выделяемые на развитие инфраструктуры фонды с помощью серии компаний-пустышек, зарегистрированных в налоговых гаванях – многие из них здесь, на Луне, – согласно закономерности, которую даже мне нелегко распутать. Если вы не хотите следить за игрой – «Тигры» победят, мальчики Рафы в ужасной форме весь сезон, – может быть, нам стоит поговорить о вашей связи с «Золотым фениксом». Видите ли, я могу ее обнародовать. Ваше правительство, похоже, в очередной раз принялось закручивать гайки коррупционерам. Наказания довольно суровые. Или я могу все скрыть. Рафа может убрать с поля эти майки. Вам решать. Мы также можем побеседовать о будущих потребностях Китайской корпорации энергетических инвестиций в гелии-3. «Корта Элиу», безусловно, способна их удовлетворить. Игра продлится час. Уверен, этого времени достаточно, чтобы заключить сделку.
Рука на плече уводит Ань Сюина обратно в директорскую ложу. Прежде чем закрыть дверь, Лукас кивает старшему брату.
«Рэйчел права, – думает Рафа. – Ты умнее меня». Потом раздается свисток, и мяч взлетает. Игра началась!
Один час плюс минутные перерывы. «Тигры» побеждают; 31:15. Разгром. Джейден Сунь ликует, Рафа Корта в унынии. Лукас никогда не ошибается по поводу того, чем заканчиваются игры.
В трамвае будет только одна пассажирка. Охрана Боа-Виста предупреждена. Наблюдение следует вести тайно. Пассажирку ни при каких обстоятельствах нельзя обыскивать. Она приезжает по личному приглашению Адрианы Корты.
Вагон въезжает на станцию Боа-Виста. Женщина, которая ступает на полированный камень, высокого роста даже по лунным меркам; она темноликая и темноглазая, худая, как лезвие. На ней просторные белые одежды: платье со множеством юбок, свободный тюрбан. Цвета: тканая накидка, зелено-золотая и синяя; ряды за рядами тяжелых бус на шее, золотые обручи в каждом ухе и на каждом пальце. Просторная одежда подчеркивает ее высокий рост и худобу. У женщины нет фамильяра; его отсутствие похоже на утраченную конечность. Охранники выпрямляют спины. Она искрится харизмой. Они бы и не помыслили о том, чтобы ее обыскать.
– Ирман, – говорит Нильсон Нуньес, управляющий Боа-Виста. Она признает его легчайшим кивком. В саду семьи Корта женщина останавливается. Смотрит вверх, на небесные панели, и моргает в свете фальшивого солнца. Обозревает огромные каменные лица ориша, беззвучно проговаривает имя каждого из них.
– Ирман?
Кивок. Вперед.
Адриана Корта ждет в павильоне Сан-Себастиан, собрании колонн и куполов в высшей точке наклонной лавовой трубки. Потоки воды стремительно текут между его столпами. Два кресла, стол. Самовар с мятным чаем. Адриана Корта, одетая в домашние брюки и мягкую шелковую блузу, встает.
– Ирман Лоа.
– Сеньора Корта. Я принесла вам самые сердечные приветствия сестринства и благословения святых и ориша.
– Спасибо, сестра. Чаю? – Адриана Корта наливает в стакан мятный чай. – Как бы мне хотелось, чтобы мы могли выращивать в этом мире кофе. Прошло почти пятьдесят лет с моей последней арабики.
Женщина садится, но не прикасается к стакану.
– Сочувствую по поводу недавних неприятностей в вашей семье, – говорит она.
– Мы выжили, – отвечает Адриана. Отпивает мятный чай и морщится: – Мерзость. Никогда я не перестану за них переживать. Рафа не уступит Робсона. Карлиньос раздражен из-за того, что не может вернуться к полевой работе. Ариэль опять в Меридиане. Лукасинью сбежал. Лукас заморозил его счет, но это мальчишку не остановит. Он в большей степени похож на своего отца, чем Лукасу кажется.
Ирман Лоа поднимает крест из каскада своих бус, подносит к губам и целует распятого человека.
– Да защитят вас святые и ориша. А Вагнер?
Адриана Корта отметает вопрос, задавая свой:
– А вы? ваш труд теперь в безопасности?
– И святой, и грешник платят налог на воздух, – говорит ирман Лоа. – А католицизм все еще настроен против нас. С другой стороны, фестиваль в честь Успения Пресвятой Богородицы оказался самым успешным из всех, что мы проводили. Ваше покровительство – неизменное благословение для нас. Так редко удается найти кого-то, с кем мы мыслим одинаково; не всякий век такое случается.
– Вы инвестируете в людей. Я инвестирую в технологии. Наши долгосрочные цели неизбежно совпадут. Лучше пусть они совпадут сейчас, чтобы узнали друг друга, когда совпадут снова, сотни – тысячи – лет спустя. Мало кто из людей способен мыслить долгосрочно. По-настоящему долгосрочно. И вы, и мы – династии.
Вдоль ручейка бежит Луна, привлеченная голосами: босоногая, в красном платье для игр.
– Ты кто? – спрашивает она женщину в белом.
– Это ирман Лоа из Сестер Владык Сего Часа, – говорит Адриана. – Мы пьем чай.
– Она не пьет, – провозглашает Луна.
– Что это у тебя над плечом, ночная бабочка? – говорит ирман Лоа. Луна кивает, все еще немного опасаясь худой женщины в белом, несмотря на ее улыбку. – Ее привлекает свет. Но из-за того, что она такая целеустремленная, ее легко отвлечь. Бабочка так хрупка, и все же она дочь Йеманжи. Она полна интуиции, эта ночная бабочка. Ее тянет к любви, а других тянет любить ее.
– У тебя нет фамильяра, – говорит Луна.
– Мы ими не пользуемся. Они зря занимают место. Мешают нам общаться.
– Но ты можешь видеть моего.
– Мы все носим линзы, анзинью. – Ирман Лоа достает из складок тюрбана маленький предмет и вкладывает его в ладошку Луны: миниатюрный оберег в виде русалки со звездой во лбу, напечатанный из пластика. – Владычица Вод. Она будет твоей подругой и укажет тебе путь к свету.
Луна сжимает богиню в кулачке и вприпрыжку уносится по беспокойному ручью.
– Это было очень мило с вашей стороны, – говорит Адриана. – Думаю, из всех своих внуков я Луну люблю больше остальных. Я за них боюсь. От шлепанцев к шлепанцам за три поколения. Знаете эту поговорку, сестра? Первое поколение вырастает из обуви для бедняков. Второе поколение создает богатства. Третье поколение их проматывает. И опять надевает шлепанцы. Долгосрочные проекты, сестра.
– Почему вы меня сюда пригласили, сеньора Корта?
– Хочу исповедаться.
На бесстрастном лице ирман Лоа отражается удивление.
– Со всем уважением, сеньора, вы не похожи на женщину, которая знает толк в грехах.
– А Сестры – не та религия, которая знает толк в грехах. Я старая, сестра. Мне семьдесят девять лет. Биологически возраст не такой уж большой, но я старше многих вещей в этом мире. Я не была первой, но стала одной из немногих. Я пришла из пустоты – я была девушкой из ниоткуда – и построила все это прямо здесь, в небесах. Я хочу рассказать эту историю. Полностью. Со всем хорошим и плохим. Вы действительно думали, что мои деньги были просто подарком?
– Сеньора Корта, простодушие и наивность – это разные вещи.
– Будете приходить сюда раз в неделю, и я буду вам исповедоваться. Моя семья станет задавать вопросы – Лукас стремится меня защищать, – но они ничего не должны знать. Пока я не… – Адриана Корта умолкает.
– Вы умираете, верно?
– Да. Я держала все в тайне, разумеется. Знает только Элен ди Брага. Она прошла со мной через все.
– Все уже очень далеко?
– Далеко. Боль под контролем. Знаю, я возлагаю на ваши плечи тяжелое бремя. Что вы скажете Рафе, Ариэль, но большей частью Лукасу, решайте сами. Однако Лукас будет в особенности приставать, приставать и приставать. Ваша ложь должна быть герметичной, как повс-скаф. Если дети узнают, что я умираю, они разорвут друг друга на части. «Корта Элиу» падет.
– Я бы хотела помолиться за вас, сеньора Корта.
– Поступайте как знаете. Итак, я начинаю.