Новая Зона. Тихое вторжение. Часть 1. Раздача карт (Д. М. Володихин, 2013)

Когда я очнулся, на меня очень внимательно смотрели четверо. Из них двое знали, кто такой сталкер Тим. С одним мы пили разок. Но все четверо – и знакомые, и незнакомые – приглядывались ко мне с большой настороженностью.

Какого ляда?

А потом, ребята, я рывком вспомнил, как я сюда пришел и что творил до того.

Иисусе! Кошмар какой.

– Какое сегодня число, господарищи?

Тот, что пил со мной, отвечает. Я гляжу на него, как на полного придурка, и очень мне хочется наорать. В голове – сумерки, боль такая, будто мозг хочет вылезти через уши, но проход для него узковат. И еще какая-то странная вонь. Нет, сам я благоухаю помойкой, это понятно. Я еще и чужой кровью благоухаю. Но почему помойка у меня вдобавок и под черепом? Почему такое ощущение, будто серое вещество протухло и наполняет череп ароматами холостяцкого холодильника?

Я все-таки принимаюсь орать:

– Ты, харч псевдоплоти, ты охренел?!

Хочется мне вскочить с койки, но меня крепко зафиксировали, дёрг-дёрг, остаюсь на месте. И я бы такого субчика зафиксировал…

Стараюсь разговаривать спокойнее. Не надо пугать людей, от них теперь вся моя жизнь зависит.

– Извини… ты, часом, не ошибся, мужик? Или это я ослышался? Давай, скажи еще разок.

Он повторяет.

Поверить невозможно! Я провел в Зоне без малого четыре месяца. А это значит…

– Я провел в Зоне четыре месяца. Мой организм начал подстраиваться под энергетику Зоны. Если вы меня не эвакуируете отсюда в ближайшее время, то, оказавшись за пределами Зоны, я просто сдохну. Или стану инвалидом, у которого всё в полуразвалившемся состоянии.

Тут один из них, по виду старший, говорит тому, кто со мной пил, мол, для начала знать бы, кто он такой или что он такое. Тот ему: да я знаю парня, это сталкер Тим, нормальный человек, работает на самого доктора Михайлова. Но старшой смотрит на него с о-очень большим недоверием.

Оно и понятно.

Прикиньте, ребята, вы сидите в исследовательском комплексе посреди чернобыльской Зоны отчуждения. У вас военное положение – круглый год, двадцать четыре часа в сутки. У вас каждый месяц Зона крадет одного-двух сослуживцев. И как раз недавно она схавала вашего часового, которого ваш же старшой, полный идиот, очевидно недавно прибывший в Зону, имел дурость поставить на открытом пространстве. Вы уже объяснили старшому, до какой степени он идиот. Но ему страшно хочется свалить свою вину на кого-то еще. И вот прямо в шлюзовой люк вваливается голый грязный мужик, обросшее вонючее чмо, с оторванной башкой часового в одной руке и кистью руки – в другой. Он, вроде, вовремя закрыл люк и тем спас центр от нападения каких-то… каких-то… в общем, таких же, как он сам, обросших и вонючих не пойми кого. Но… это Зона. Хитрая сучка. Кого она к вам подослала, хрен поймешь.

Прикинули?

Ну и что? Хотите набить морду старшому? Но как-то колеблетесь? Вот и я бы на вашем месте колебался.

Говорю им:

– Да, я сталкер Тим. Он же Дмитрий Тимофеевич Караваев. Старший научный сотрудник московского Центра гуманитарных исследований Зоны. Я, наверное, побывал под контролером… но теперь стены вашего комплекса экранируют меня от пси-воздействия. Я теперь обычный мужик, которому до жути повезло. Если боитесь, что я бандит или дикий сталкер и решил гробануть вас, ну… наведите справки. Да в жопу справки, наденьте на меня наручники, свяжите, хоть лицо маской закройте, только сообщите Михайлову и эвакуируйте отсюда. Четыре месяца, понимаете? Четыре месяца! И у меня просто раскалывается башка. Сделайте что-нибудь. Позовите врача. Обезболивающее дайте. Иначе я прямо сейчас сдохну. Черепушка лопнет, отскребайте потом мои мозги от стен.

Один лезет отвязывать меня. Старшой на него гаркает, а тот ноль внимания. И тот, кто со мной пил, отстраняет старшого, мол, погуляй, имей совесть. Старшой матерится, но как-то вяло.

Дела мои идут на лад.

И всё бы хорошо, но за спинами тех, кто развязывает меня, слышится клацанье автоматного затвора. А потом спокойный такой голос:

– Всем: отойти на три шага назад.

Это не старшой. Это второй мужик, который когда-то меня видел. Пить он со мной не пил, но дельный, вроде, тип, научник с регалиями. Статьи у него… да я же статьи его читал! Терех его фамилия.

Старшой ему:

– Александр Евгеньевич, я приказываю вам опустить оружие!

Ноль внимания. Тогда остальные ему:

– Вы что? Моча в голову ударила?

А он им заявляет, и голос такой ледяной, не приведи Господь:

– Считаю до трех. Если кто-нибудь не отойдет на три шага от койки, как я велел, стреляю без предупреждения.

Не шутит мужик. И они ему подчиняются.

– Вы – Терех, – говорю. – Не узнаете меня?

– Узнаю. Вы – Караваев. И еще пробудете Караваевым какое-то время. А вот потом начнутся очень большие сложности для всех нас… Ответьте на один вопрос: вы помните своего контролера? Помните или нет? У вас нет амнезии? Вы должны были его видеть и запомнить – хотя бы в тот момент, когда он брал вас под пси-контроль.

Роюсь в памяти. Контролер? Должен помнить. Иначе кто меня водил на пси-поводке все эти месяцы… Но… но… никакого контролера я не видел. Просто я полюбил истину… я разом полюбил истину. Истина сладка, истина прекрасна! Дети ее свободны!

В голове как будто разорвалась граната. Кажется, я застонал.

– Живее!

Он еще кричит на меня.

– Дайте обезболивающее… Умоляю, мать вашу, мужики, вы что, не люди? Не помню своего контролера. Какой-то был, не могло не быть… Иначе как же я там… Но не помню.

Очень хорошо, что никто, кроме меня, не знает, «как же я там».

Убивал.

Жрал человечину.

И, кажется, трахал кого ни попадя… Или нет? Не помню наверняка. Ну, хоть это…

Катя… Господи… Катя… Простите меня вы оба. Я с ума схожу!

Но я ведь всё это делал ради сияющей истины! Нет ничего слаще истины. Мы любим ее…

– Еще раз, – настаивает Терех, – четко подтвердите, что не видели и не знаете своего контролера.

Я начинаю выть. И сквозь собственный вой едва могу сказать: не видел, не знаю.

Голова кружится, в глазах становится мутно.

Тем временем Терех очень вежливо отдает распоряжения:

– Ни в коем случае не распаковывать Караваева. Это раб Зоны. Еще один раб Зоны. Вася, сходи к Верочке, нужен полный шприц триметазона. А? Оно же – «колотушка». Так – ясно? Григорьев, осторожно подойдите и привяжите еще крепче там, где отвязали. Не бойтесь, я держу его под прицелом. Господин майор, пожалуйста, свяжитесь с большой землей. Нам нужен вертолет самое позднее через два часа. Но лучше – раньше. Если до исхода названного срока мы не переправим это существо из Зоны, его придется убить. И еще, если вам не трудно, свяжитесь с доктором Михайловым. В наших кругах это весьма значительная величина, выйдет странно, что мы не сообщили об обнаружении пропавшего сотрудника из его Центра.

Существо? Да что он тут мелет про меня?!

Старшой отвечает:

– Хорошо. Соответствующие распоряжения будут отданы, Александр Евгеньевич. Но вы должны помнить, в Уставе российской армии сохранено официальное обращение к офицерам со словом «товарищ». Я настаиваю: «товарищ», а не «господин».

– Да, конечно, товарищ майор. Разумеется, товарищ майор. Почему бы нет, товарищ майор.

Товарищ майор, красный, как знамя социализма, уходит.

Раб Зоны – что за хреновина такая?

Мне, наконец, делают укол. Господи, Господи, как хорошо! Отпускает понемногу… Всё, отпустило. «Колотушка» – сильная штука. И очень, очень неполезная, по большому счету.

Надо бы привести их всех в наше жилище. Славные выйдут дети истины! Я слышал женское имя, стало быть, у нас будет новая сестра.

Что за чушь?! Что за дурь?! Да что за с-сука?! Я же здесь, я человек, я нормальный!

– Вы можете со мной разговаривать спокойно и разумно? – спрашивает Терех.

– Д-да… Со мной творится… какая-то…

– По этой причине, Тимофей Дмитриевич, пока вы здесь, я ни на секунду не выпущу вас из-под прицела. Даже если вам потребуется испражниться, извините, этим делом вы займетесь под дулом автомата. А лучше – двух автоматов… Григорьев, сходите в оружейку, возьмите свой личный ствол и идите сюда. Желательно, побыстрее. Это в нем оживает. Не видите? Я вижу. Повидал таких.

Почему он не хочет свободы? Надо принудить его к свободе…

К какой, к едреням, свободе?! Крыша моя, куда ветер тебя уносит?

Терех, не опуская автомата, продолжает разговор со мной:

– Тимофей Дмитриевич, да, это пси-воздействие. Только не контролера. От любого контролера защита нашего модуля безусловно отрезала бы вас на сто процентов. Он бы до вас не добрался. Как только люк за вами захлопнулся, пси-контроль извне оказался в значительной степени блокированным. Но тот поток, что вползает в ваши мысли, мы полностью отсечь не можем. Слишком уж мощное воздействие. Гораздо сильнее, чем у простого контролера. Просачивается. И с течением времени будет просачиваться всё больше и больше. Вы понимаете меня?

– Д-да… Но тогда… кто… откуда… меня?

– Что-то или кто-то внутри Зоны генерирует мощное пси-поле. Оно совершенно обезличено. Можно было бы сказать, что оно оказывает на людей влияние как бы от лица всей Зоны. Зона выбирает человека, который кажется ей наиболее опасным или наиболее полезным, уже не знаю, с какой стороны, и подчиняет себе как раба.

– Мы любим ее… – прорывается у меня.

Глаза Тереха наливаются спелым темным ужасом. Молчит и смотрит на меня, прикидывая, не нажать ли на спусковой крючок прямо сейчас. А ведь хороший ход: сколько проблем тут же окажется в минусе!

– Я… все еще могу это в себе контролировать. Я человек. Только иногда чуть-чуть выскакивает из меня.

– Пока можете, Тимофей Дмитриевич, – констатирует Терех. – Скоро это у вас перестанет получаться. А Зона не прекратит тянуться к вам, пока вы не окажетесь за ее пределами. Мы установили профили и напряженность пси-потоков Зоны уже после того, как пришло известие о вашем исчезновении. И у нас здесь нет средств, чтобы перетащить вас на свою сторону. Вы понимаете меня? Скажите что-нибудь.

– Д-да. Понимаю.

– Скажите мне… что это такое? Как вы это чувствуете? Хотя бы самые общие впечатления. Если можете, разумеется.

О, да в нем исследователь заговорил. Очень вовремя, ребята. Самое оно заняться сейчас аналитикой.

А впрочем, он, кажется, хочет мне помочь. Не дает мне сорваться… туда. Потому и разговаривает со мной, не оставляет в покое. Молодец, Терех.

– Я не знаю… Я не знаю. Нечто нечеловеческое… но очень хорошо понимающее людей. Наши слабые места.

– Это всё?

– Не сейчас… Мне думать трудно. Свобода наплывает на меня, как море… Но я еще человек. Я – человек!

Я кричу, пытаясь своим воплем остановить то, что понемногу захватывает мое сознание.

– Хотите, дам вам совет? В одном случае это помогло. Вытащили человека…

– Да всё, что угодно…

Ах ты ж мясо радиоактивное, ты еще спрашиваешь! Нашел место и время – вежливость проявлять.

– Есть ли у вас что-нибудь очень дорогое? Предмет любви, поклонения, хотя бы очень сильной привязанности. Дом. Женщина. Друг. Работа. Родители. Яркая картинка из детства. Философия какая-нибудь. Вера. Да хоть сумма на банковском счете. Все равно, лишь бы вы этим дорожили, до крайности, подчеркиваю, дорожили. Так вот, вцепитесь в это и не отпускайте ни на секунду. Прикасайтесь к нему, думайте о нем, представляйте себе его… что уж у вас там есть. Не всего себя пытайтесь сохранить, а только тот участочек, где это у вас живет. Я с вами еще поговорю, но от меня вам мало помощи. Очень скоро я не смогу вас… удерживать… Вы понимаете меня? Вы – еще здесь, с нами?

Мне приходится сконцентрироваться.

– Д-да-а… Я здесь… Я с нами… с вами… Я здесь…

Приходит Григорьев, у него в руках автомат. Это как раз тот мужик, с которым я когда-то пил. Лицо у него перекошено. И жалеет меня, и боится меня, и трусом самому себе показаться не хочет. Вот он берет салфетку и шагает ко мне, чтобы вытереть пот со лба. И впрямь, пот заливает мне глаза.

– Не надо, Григорьев… осторожнее! – говорит ему Терех.

Но он все-таки дотягивается до лба и проводит по нему салфеткой. Я пытаюсь его укусить. Пришляк. Проклятый пришляк. И воняет от него железом, смертью, неволей. Они ненавидят меня. Все они, до одного, ненавидят меня! Ведь у меня есть свобода, я знаю свободу, а они ничего не знают, ничего не понимают, вот и ненавидят. Злые пришляки! Мясо.

Господи!

Господи!

Я начинаю молиться.

Чуть легче…

Григорьев глядит на меня без испуга, с одной только жалостью. Спасибо, мужик, что ты не боишься меня, что ты считаешь меня человеком! Знал бы ты, как я тебе сейчас благодарен!

Григорьев сообщает нам с Терехом:

– Вертушка уже летит. Быстро они там сработали. Я даже не ожидал.

– Начали понимать, – мрачно комментирует Терех. – Святая молекула! После двадцати летальных исходов…

Меня накрывает.

Господи! Ну Ты же здесь должен быть! Рядом! Ну! Господи! Где ты? Помогай же ты мне!

Расклинило. Кажется, я мычал и мотал головой по подушке. Кажется, я даже слюни пустил. Зона, поганка, сволочь, как же ты достала меня! Иди на хрен! Отвали! Отпусти меня!

Опять накрывает.

Что? Кто? За что зацепиться? Все уходит! Не могу удержать… Михайлов. Почему – Михайлов?

Странно, помогло.

Выныриваю. Два ствола у самой моей рожи.

– Я… еще человек… я… пошли бы вы на…

Опять ухожу в глубину. Всё. Кажется, всё. Кирдык. Я… Кто я? Я… Вы… мы…

Два пришляка. Победили меня. Связали меня. Будут жрать. Надо обмануть их. Надо притвориться, что я с ними. Надо показать, что я не из счастливого народа детей истины, а такой же, как они.

– Мужики, нормально. Отпустило меня. Не беспокойтесь. Я, кажется, научился контроли… контролли… контроллякать… хе-хе…

– Плохо дело, – произносит один из них. – Вторая стадия. Уходит.

Я… да. Уйду. Пустите меня, я иду домой. У меня дома можно всласть поиграть. Наиграться можно вдоволь! У меня дома… у меня дома… кто у меня дома?

И тут я начинаю орать, словно раненый зверь:

– Катя-я-а-а-а-а-а-а-а-а! Катя-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! Моя Катя-я-а-а-а-а-а!! Иди ко мне-е-е-е-е-е-е-е-е-е! Иди сюда-а-а-а-а-а-а-а! Иди-и-и-и-и-и-и!!!

Катька… кремовый загар. Худенькая. Как маленькая девочка. Совсем как маленькая девочка. И голосок – точь-в-точь как у маленькой девочки. Серебряный голосок. Райская птица с серебряным голосом. Катька…

– Катька-а-а-а-а-а-а-а-а-а!

Связки садятся.

Хриплю, сиплю, сорвав голос:

– Катька-а-а-а-а…

Куда меня… Шум. Треск… Ветер… Пришляки окружили меня, держат за руки – за ноги… враги! Зло. Убивать!

– Катька-а-а…

Кремовый загар…

На границе Зоны и Внезонья, в вертушке, я очнулся на несколько мгновений. Отпустила, падаль. Всё. Больше не доберется до меня. В голове полыхнуло так, что даже «колотушка» не заблокировала этой боли.

– Сообщите… – говорю трем здоровым бугаям, которые фиксируют меня на полу, – моей жене, Екатерине Караваевой… Сообщите…

Тут я выключился.

…брожу по черным туннелям. По коридорам. Чрез узкие лазы протискиваюсь, и сияние светильника расплескивается по сырым стенам. Куда ни поворачиваю, кажется, все время иду вниз. Ниже и ниже.

А то вдруг выхожу в старый жилой дом близ железнодорожной станции Янов, что в Зоне. Серые квартирные блоки, лестницы, подвалы. Дикари, вусмерть перепачканные кровью, зовут меня к себе, обещают вдоволь накормить, обещают поиграть со мной… Мы – родня.

Бегу оттуда. Мечусь по каменным лабиринтам в поисках выхода. Холодно. Ржавь. Вода капает со стен. Стреляные гильзы и рваные противогазы под ногами. Искрит поврежденная проводка. Огненные мухи летают под потолком, ползают по стенам.

Маленькие уродливые человечки вцепляются мне в берцы, тянут к себе, обещают подарить подземные сокровища. Показывают драгоценные камни. Изумруд размером с кулак. Рубин размером с два кулака. «Хочешь получить их? Останься с нами и ты их получишь!» Лица их так уродливы, что я и секунды не могу смотреть на них. Отшвыриваю уродцев… Бегу… Бегу…

Ловкие, верткие тени обступают меня. Становится светлее. Откуда-то из-под пола доносятся ритмичные удары. Камень под ногами – теплый, затем горячий. Жарко! Тени тянутся ко мне, срывают с меня одежду. «Куда ты? Почему бежишь? Тут тепло… Хочешь тело, какое у нас? Никогда не будешь страдать от голода. Сможешь просочиться куда угодно, увидеть что угодно! Любое знание станет доступным для тебя!»

У теней – визгливые голоса.

«Знание… развитие… устремленность в будущее… чего ты боишься? Мы не чужие тебе, нам тоже известна истина…»

Вот уж дудки!

Коридоры делаются шире. Стены из сверкающей стали. Потом – из серебра с затейливыми узорами. Таинственные знаки. Тысячи знаков! Древнее сказание о рождении мира. Вот я понимаю их суть, и вот она убежала от меня, словно потаенные смыслы сна в миг пробуждения.

Огромный зал. Свет подается сюда через отверстия снизу. Ажурная раковина размером с деревенский дом. Обнаженная женщина на перине под сенью верхней створки. Та самая, кого я знал до Кати. Та самая, кого я не смог до конца забыть. Та самая, с кем возлечь – беззаконно.

«Теперь это можно. Теперь всё разрешено для тебя. Ты слишком много страдал. Возьми от меня немного утешения. Я безмерно скучала по тебе…»

Не могу отвести от нее глаз.

«Ты помнишь нашу любовь? Она была возвышенной и благородной. Разве может быть возвышенная любовь чем-то неправильным? Ты помнишь, я принадлежу тебе, а ты мне…»

– Нет!

«Могу быть такой, какой ты пожелаешь. Если ты ищешь необычных ощущений, если тебе наскучила пресная простота, я буду вот такой…»

И у нее меж бедер вырастает огромный пенис.

Суки! Я не хочу жить такой жизнью! Куда вы завели меня? Я лучше сдохну, чем буду жить вашей проклятой жизнью! Я хочу свою, нормальную жизнь! Пропадите вы пропадом! Все! Все до единого, кто тут водит меня!

Я бью прикладом автомата по ее поганому члену.

Слышу злое завывание.

И опять брожу по черным туннелям. По коридорам. Чрез узкие лазы протискиваюсь, и сияние светильника расплескивается по сырым стенам. Куда ни поворачиваю, кажется, все время иду вниз. Ниже и ниже.

– Что вы ему вкололи! Какое вы право имеете! Я охрану сейчас позову!

Голос слышится откуда-то сверху, из-под потолка. Чушь. Или там есть выход? Сам я уже отчаялся найти выход.

Подпрыгиваю и хватаюсь за ржавую скобу, торчащую из стены.

– Вы слышите меня? А ну дайте сюда это немедленно!

Что мне делать?

– Эй! Я здесь! Эй! Я рядом!

Они там, наверху, отделенные от меня всей толщей железобетонного свода, десятками подземных этажей, паутиной лабиринта, не слышат моих криков.

– Эй! Э-э-э-эй! Это я, Тим! Вытащите меня отсюда! Спасите меня! Э-э-э-эй!

Одной рукой я держусь за скобу, другую сжимаю в кулак и принимаюсь отчаянно колотить в потолок – по направлению, откуда слышатся голоса. Громадная огненная муха садится мне на щеку и больно кусает.

Глупость! Да как они услышат меня? Но я все же молочу по бетону без остановки. Разбиваю пальцы в кровь. Брызги крови моей летят во все стороны.

Неожиданно бетон обваливается прямо мне на голову. Шипя от боли, я вцепляюсь в скобу обеими руками. Из открывшейся в потолке бреши на меня смотрит Дмитрий Дмитриевич Михайлов. Мой босс в течение двух последних лет.

Во взгляде его – досада.

– Я так и думал, – спокойно произносит он. Поворачивается к тощей сердитой тетке в медицинском халате и добавляет:

– Простите, пожалуйста, но не пойти ли вам отсюда на хер? Тем более, что как раз надо позвать лечащего врача… Еще раз извините.

Он протягивает мне руку и мощным рывком втаскивает к себе… куда-то к себе… не пойми куда.

Я лежу на скрипучей проволочной койке, подо мной – вонючий матрас. На мне – жиденькое казенное одеяло. Михайлов сидит у изножья, качая головой.

– Я уж думал, вы не вернетесь, Тим.

И пожимает мне руку. Мышцы мои – будто из ваты.

– Сколь… – хочу я задать вопрос, но в горле скопилась какая-то дрянь и, прежде чем говорить, надо как следует проперхаться.

Впрочем, Дмитрий Дмитриевич понял меня отлично.

– Четыре месяца там. Еще семь месяцев здесь. Нечто, напоминающее кому, но кома ли это на самом деле, я сказать вам не могу. Если требуется точный ответ, что ж, спросите Зону. Авось ответит. Крепко она вцепилась в вас и не хотела отпускать…

Осматриваюсь.

Самый паршивый вариант больницы, какой я только мог себе представить. Над моей койкой, вторым ярусом, нависает вторая. Проволочная сетка ничуть не мешает мне разглядеть огромное пятно от мочи, протекшей сквозь матрас. Справа от меня, слева, спереди и сзади – койки, койки, койки, койки, поставленные рядами. Старые, армейского вида тумбочки у каждого изголовья. Узкие проходы. В воздухе – чудовищная смесь запахов: пищеблок в стиле low-middle, давно не мытое тело, не успевший добраться до унитаза вторичный продукт, ядрёные химикаты для помывки полов. Вялые разговоры, бряканье каких-то лечебных железок, пердёж «овощей».

– Чем вы меня извлекли… из… из забытья?

– Это? – Он поднимает руку с маленьким шприцем. – Производится в Канаде, стоит примерно четыре ваших годовых оклада, Тим, и называется так длинно, что моя гуманитарная память не способна воспроизвести все коленца. Еще производится на окраине подмосковного города Подольск, сто́ит примерно один ваш годовой оклад, содержит ингредиенты от четырех артефактов и называется «Мозгожарка». Я удовлетворил ваше любопытство?

Просеките, ребята, хороший лектор, он и в любой вонючей дыре – хороший лектор.

Тут в ближайшем проходе показывается процессия. Я вижу только ноги: щепки, обтянутые белесыми колготками в халатчатом обрамлении; тумбы в форменных бриджах; нечто довольно аккуратное в темных брюках с наутюженной стрелкой плюс опять же докторский халат. Остальное закрыто вторым ярусом коек.

Издалека доносится раздраженный говорок всё той же вредной медсестры: я ему запретила… еще ругается… бессовестный…

Михайлов потирает лоб. У него до смерти усталый вид. Он всегда был щеголем, любил хорошие костюмы, модные галстуки, безупречно сверкающие туфли. Обращал внимание на парфюм. Среди моих знакомых один-единственный человек продолжает носить запонки, и это именно он. И еще трость. И коричневую испанскую шляпу из мягкого материала. И часы на цепочке – механику, конечно же изготовленную лет сто назад. А сейчас… сейчас он без галстука, без трости, в мятой рубашке, мятом костюме… белки глаз исчерчены красными «жилками», щеки одряблели. Кажется, морщин на лбу добавилось.

Вздыхает.

– К нам приближается потеря времени.

Говорила мне бабушка: «Не плюй в колодец – сам в него попадешь!» Зачем я всегда так ругал наши больницы?

Та самая медсестра. Охранник… то есть, охранница. Тумбы, коммод, брыли, бейсболка. Руки в боки. Электрошокер. С ними – молоденький доктор. Такое же, как и у Михайлова, усталое лицо. Красные глаза.

Медсестра бренчит и бренчит. Присутствие Михайлова стимулирует ее перейти на повышенные тона. Охранница прерывает медсестру решительным жестом и обращается к врачу:

– Што? Убрать это отсюда? – тройным подбородком указывает на Михайлова.

Доктор потирает лоб точь-в-точь таким же движением, как это сделал Михайлов полминуты назад. Усталые люди похожи друг на друга…

– Подождите.

Смотрит на меня. Удивляется. Подходит ближе, тискает мне лицо ладонями, оттягивает веки, заставляет открыть рот и высунуть язык. Потом щупает пульс.

– Хм, – глубокомысленно сообщает он.

– Вот и я говорю, гнать отседа таких вот прохиндеев! Никакой дисциплины! Никакой культуры поведения!

Доктор поворачивается к ней и говорит:

– Если понадобится ваша помощь, я позову.

– А с этим-то как?

– Разве я не ясно выразился?

Кудахча себе под нос какие-то недовольности, медсестра отчаливает. Доктор обращается к Михайлову:

– Чем?

– Мозгожарка.

– Мытищи?

– Подольск.

– Сын?

– Сотрудник.

– Когда заберете?

– Дайте хотя бы трое суток. Ему надо восстановиться.

– Двое.

– Доктор…

– Что – доктор? Сами видите, как тут у нас. Двое суток.

И, повернув голову к охраннице:

– Всё нормально.

– У меня правила режима!

– Через пять минут наш гость покинет палату. А сейчас идите, нам есть о чем поговорить.

– Пять минут! – грозно напоминает охранница.

– Нда-да.

Когда она уходит, я вспоминаю об одном крайне неприятном обстоятельстве. На сколько же я проворонил казенного барахла?.. Оружие, камера…

– Простите, Дмитрий Дмитриевич, но из Зоны меня эвакуировали голеньким. Ни камеры, ни дисков с собранной информацией, ни амуниции моей… – он машет рукой, мол, понимаю, мол, не воротишь, и ладно.

Но я продолжаю:

– Однако не всё потеряно. Часть оборудования можно извлечь из тайника. И часть добытых сведений – там же. Как только я встану на ноги, отправлюсь в Зону и заберу…

Слышу смешок доктора. Михайлов отводит взгляд. Ну, колитесь, чего я еще не знаю.

Начинает объяснять доктор:

– Не до Зоны вам сейчас будет.

– Я сталкер!

Он опять усмехается:

– Молодой человек, вы не поняли. Пси-поле Зоны с вероятностью девяносто пять процентов моментально возьмет вас под контроль, как только вы окажетесь на окраине Зоны. И с вероятностью сто процентов – в течение суток. Вам нельзя в чернобыльскую Зону отчуждения ни при каких обстоятельствах. Это, надеюсь, ясно? Вы были сталкером… и перестали им быть. Впрочем, это только первое обстоятельство… насчет второго… пожалуй, чуть погодя. Когда ваше состояние улучшится.

Врач теряет уверенность на глазах. А Михайлов всё сидит, отворотя взор. Потом произносит:

– Да чего уж тут тянуть-то. Лучше прямо.

– Его надо как-то подготовить… Я мог бы позвать нашего специалиста по реабилитационной психологии…

У Михайлова брови стремительно ползут вверх. Доктор, видя его удивленное лицо, сбивается и замолкает. Дмитрий Дмитриевич, сделав царственную паузу, спрашивает у меня:

– Как вы думаете, немного необычные ситуации, в которых вы пребывали на протяжении последних одиннадцати месяцев, подготовили вас к неприятностям? Или какие-то мелочи еще способны отнять у вас душевное равновесие?

Сколько можно тянуть кота за хвост? А?

– Да говорите уже!

Михайлов одобрительно кивает.

– Тогда приступим к мелочам. За то время, пока вы были несколько не в себе, в Москве произошла катастрофа. Образовалась новая Зона, полностью поглотившая ваш родной город. Вы, Тимофей Дмитриевич, лишились дома, всего имущества и семи аквариумных рыбок, которые мне так нравились. Если рассудить здраво, у вас вообще ничего нет, кроме халата, в котором вы сейчас сидите на койке, да и он – принадлежит больнице. Зато у вашего положения есть свои плюсы…

– Катя? Катя?!

– …а именно то, что ваша супруга жива, здорова, переселилась в Подмосковье, нашла работу и сохранила большого кота норвежской лесной породы, который нравится мне даже больше, чем рыбки. Она ждала вас после того, как пришло известие о вашем исчезновении. Она бывала тут раз двадцать, но вряд ли вы могли ощутить ее присутствие…

Присутствие моей Стрекозы я ощутил несколько часов спустя.

Издалека это выглядело как поединок котенка и сенбернара, в котором уверенно выигрывает котенок. Бу-бу-бу, бу-бу-бу, бу-бу-бу! – долетали до меня сердитые голоса.

Хорошо знакомый мне «сенбернар» пятился, изрыгая ритуальные фразы об отсутствии культуры, дисциплины и всякой совести – как будто у совести есть ассортимент и, хорошенько присмотревшись, можно заказать не всякую совесть, а весьма особенную, узкого диапазона! Стояла позднь, редкие энтузиасты изо всех сил старались не задремать у телевизора при входе на этаж. Прочие укладывались спать или давно спали, освещения нам убавили. В этом вечернем пейзаже далеко разносился сенбернарий лай.

Котенок, по внешней видимости миниатюрный, с тонким девичьем голосочком, упорно продвигался вперед, отпугивая неприятеля грозным взмякиванием.

На медсестру зашикали:

– Да пропустите вы ее! Спать людям не даете! Без вас тише было бы!

А она отругивалась направо и налево:

– А бессоветов обойдусь! Без ваших тут мне советов!

Но, чувствуя, что «болельщики» поддерживают не ее, медсестра неотвратимо сдавала позиции.

– Катя! – крикнул я, – сюда!

– Не пущу! – разоряется медсестра, растопырив руки.

Уж как моя Катька проскользнула – между ног у нее, что ли? – не ведаю, но вот она уже за спиной у противницы. А вот – в двух шагах от меня. Глаза огромные, грудь вздымается, руки дрожат.

– Тим… ты стал вдвое тоньше, чем был… Я боюсь прыгать на тебя.

– Я цел, не поломан и заждался те…

Она прыгнула.

Класть ей с прибором на приличия!

Это был очень длинный, невероятно длинный, как жизнь длинный, как расстояние отсюда до Плутона длинный и как смерть крепкий поцелуй. А потом мою Стрекозу начали стаскивать с меня за ноги. Сенбернарша привела тумбы-с-коммодом-с-бейболкой.

Тумбы-с-коммодом отдирали от меня Катю сноровисто, – как на лесоповале высококлассный сучкоруб превращает дерево в бревно.

– Опять, мля, этот… Одни от тебя проблемы!

Катя успела спросить:

– Когда выписываешься?

– Послезавтра.

– Позвони. Приеду за тобой!

– А завтра?

– А завтра с работы меня не отпустят. Сегодня едва вырвалась…

Что, блин, за работа у Катьки такая? Уходил в Зону, так она еще в аспирантуре училась… Надо будет резкость навести.

Я лежал, смотрел в пятно на матрасе верхнего постояльца и испытывал счастье. Мой мир возвращался ко мне.

Как только Стрекозу выпроводили вон, к моей койке приперлась охранница.

– Слышь, ты ж москвич?

– Москвич.

– От вас, москвичей, всем одни проблемы. Ни рожна от вас нет, кроме проблем. Психи вы. Нормальные люди так себя не ведут.

– От меня, москвича, тебе, чудо, зарплата. За то, что ты ко мне жену мою не пускаешь. Охраняешь меня от нее.

Тетка вяло всхрюкнула.

– Самый умный он… Хорошо, что Москва твоя мандой накрылась.

– Мечтай. Не будет там Зоны. По сантиметрику выжжем.

Она всхрюкнула погромче и удалилась.

Мне снилась июньская ночь в парке Сокольники.

Свет фонарей, скупо разлитый меж деревьями и увитый асфальтовыми лентами. Мышиные шорохи в высокой траве. Робко зацветающая липа. Иероглифы тропинок, начертанные на бумаге покоя.

Два или три соловья ведут бесконечный турнир поэтов. Один из них – то ли самый талантливый, то ли самый матерый – выдает всё время по четыре коленца, но каждый раз их набор меняется. И я становлюсь в сердце парка, одевшись теменью, и слушаю его. Поэма «Безмятежность» строфа за строфой вливается в меня. Когда я поворачиваю к тропинке, ведущей к выходу, он на прощание выдает строфу из пяти коленец, великолепнейшую.

А под утро – опять черные туннели, тени и уродцы. Но на сей раз недолго…

Перед завтраком я делаю три комплекса упражнений. Один – разновидность зарядки. Второй – по особой военсталкерской методике привожу в порядок мышцы, давно отвыкшие от работы. Худо. Но исправимо. Третий – проверяю, всё ли меня будет слушаться. Если придется здорово ускорить ритм движений. Голова кружится… Никуда.

Повторяю третий комплекс. И еще раз. И еще. Пока на меня не начинают коситься. Иду на завтрак изнеможденным. Но, кажется, не всё так плохо, как казалось вначале.

После завтрака является Михайлов. Берет табуретку, усаживается рядом и вынимает из визитки небольшой пакет. Из пакета извлекается старенький айфон.

– Берите, Тим, теперь это ваш служебный. Вот здесь, – он показывает на экранчике, – файл с самыми необходимыми номерами: вашей Катерины, моим и десятком людей, которые могут понадобиться вам по работе. Ибо со вчерашнего дня вы восстановлены в должности.

Жмет мне руку. Я благодарю его.

О, у меня уже есть одно новое сообщение: «Доброе утро, король сталкеров, доброе утро, мой родной».

– Здесь же ваш новый адрес. Блок в массиве временного проживания неподалеку от железнодорожной платформы «Радонеж» по Ярославской дороге.

– А что это такое – блок в массиве временного проживания?

– Увидите. По нынешним временам этот вариант – несказанное везение.

Он морщится так, что у меня отпадает всякое желание когда-нибудь увидеть свой новый дом.

Из того же пакета выпархивает мой паспорт. Какое счастье, что я никогда не брал его с собой в Зону! Убился бы восстанавливать… Ну, вы понимаете… сами, небось, сто раз пробовали на вкус, каково у нас бумажку оформить, переоформить или, не дай бог, восстановить.

В паспорт вложено новенькое служебное удостоверение. Хм.

У нас на сто процентов гражданская организация. Зачем? Кому предъявлять? Никогда у нас не водилось удостоверений.

– Потом поймете, – комментирует Михайлов.

И я очень хорошо вижу: мой босс не просто устал. Вся его жизнь перевернулась, и худо ему приходится при новых обстоятельствах. Но он держится.

– А теперь странный вопрос…

– Могу ли я работать? Прямо сейчас? Да, могу.

– Собственно, это был чисто риторический странный вопрос… Итак, всё снаряжение пропало в Зоне. И никаких записей. Во всяком случае, если за ними не отправится кто-то другой. Для начала опишите, Тим, как подступиться к тайнику, где вы всё это оставили.

Он достает новейший айфокус, включает его в режиме диктофона и кладет рядом со мной на тумбочку.

Я описываю со всеми подробностями. Где и какие приметные ориентиры, где очаг аномальной активности по соседству, а где удобно встать на ночевку во время ходки.

– Превосходно. Надеюсь, нам удастся хоть что-то вытащить. Теперь второй вопрос. Помимо той записывающей аппаратуры, которой вы засеяли просторы Зоны, у вас имелась и другая – та, что в голове. Или амнезия убило и ее?

Тут я задумался.

– Подождите, Дмитрий Дмитриевич…

Медленно и основательно я прошелся по дням, неделям, месяцам, проведенным в Зоне. Никаких серьезных про́пусков. Я помнил довольно много. В том числе и такое, чего совсем не хотелось помнить.

– К сожалению, нет. Не вижу признаков амнезии.

Он посмотрел на меня внимательно, однако лишних вопросов задавать не стал. Очевидно, его уже просветили насчет рабов Зоны и того, какие эпизоды лучше бы схоронить в их памяти навсегда.

– Тогда прошу вас, ответьте на два вопроса. Первый: что с вами произошло до того, как вы попали в рабство. Второе: не хотите ли вы сообщить о чем-то особенном, новом для меня. Хотелось бы подчеркнуть: любые сведения о состоянии рабства… только добровольно. Не стану вас принуждать.

– Спасибо, Дмитрий Дмитриевич. Кое о чем…

– Тогда начнем с первого вопроса, – суховато прервал меня он.

Кажется, Михайлов от усталости едва держался на табуретке. Под глазами у него набрякли черные мешки.

Я пункт за пунктом доложил о своем маршруте. Опрос того-то. Контакт с тем-то. Подслушанный разговор в баре. Отработанная анкета. Работа шла в обычном ритме, ничего сверхъестественного.

Если кто не понял, мы не разведчики, ребята. И не контрразведчики. И под прикрытием я ни разу в жизни не работал. Натура у меня такая: не люблю трудиться в военизированных конторах, потому что любая военизированная контора предполагает несправедливость в чудовищной концентрации.

Подавно, мы никак не связаны с трафиком артефактов. Всего раз в своей жизни я совершил сталкерскую ходку и вышел с хабаром. Самый первый мой рейд. Мне тогда дико повезло выйти из Зоны живым… С тех пор я работаю на Михайлова. И мы вообще стараемся не связываться с артефактами. Все «хабарники», по какой-то причине оказывающиеся у сотрудников Михайлова, очень быстро сдаются государству по твердым тарифам.

Мы всю это уголовщину на бую вертели.

Мы – Центр гуманитарных исследований Зоны.

Нас в Зоне интересуют только люди. В первую очередь – сталкеры. Мы изучаем всё, что с ними связано. Откуда они приходят в Зону. Почему они приходят в Зону – помимо бабок, естественно. Как часто они совершают рейды. Их возраст. Их семейное положение. Их легенды. Правила и запреты их кланов. Как одни остаются незаметными каплями бесконечного сталкерского потока, а другие выходят в авторитеты. Как отпетые сталкеры устраиваются в жизни за пределами Зоны. Кто из них выживает лучше иных. Кто чаще гробится.

Иначе говоря, наша работа – подробное описание Зоны как общественного явления. Своего рода социальная аналитика.

И… парни, если кто-нибудь скажет вам, мол, он знает Зону лучше ребят из Центра Михайлова, смело плюйте уроду в рожу и растирайте плевок каблуком. Лучше нас Зону не знает никто. Даже спецслужбы.

Никто!

Это я вам говорю.

– Отлично. Перейдем ко второму вопросу.

Я честно рассказываю Михайлову кое-что. Аккуратно. Он слушает, пишет, а потом вдруг задает вопрос:

– Внимание, Тим. Есть ли у тебя что-нибудь новенькое по одной узкой теме. А именно, по трафику между Москвой и чернобыльской Зоной? Прежде всего, барыги, склады, точки скупки и продажи… Или нет… возьмем шире: все, кто входил в инфраструктуру сталкерского потока. Обеспечивал серьезных людей информацией, снаряжением, оружием, давал кредиты…

Смотри-ка, проблема крепко его беспокоит. Иначе он не перескочил бы на «ты». А если бы перескочил, то сейчас же поправил бы себя и извинился. Любопытно.

– Дмитрий Дмитриевич, вы сами знаете: барыги – самые закрытые персоны во всей Зоне. Только косвенная информация. За открытые расспросы могут и голову открутить.

Я поднапрягся и вспомнил кое-какие мелочи. Он вынул блокнот, сделал пару пометок и резюмировал:

– Негусто.

Пытаюсь добыть из недр памяти еще хоть что-то. Оп! А, пожалуй, не так уж и пусто.

– Вот еще: помните, был некий поставщик информации Лодочник? В свое время он считался довольно крупной фигурой.

– Насколько я знаю, он уже на том свете… – и Михайлов со всевозможными подробностями пересказывает историю перехода этой незаурядной персоны из здесь-и-сейчас в чистилище для сталкеров. Человек-энциклопедия, ничего не забывает!

– Верно, – говорю я. – Гробанулся. В точности так, как вы рассказали. Но, как выяснилось, существует «наследство Лодочника». И оно имеет самое прямое и непосредственное отношение к Москве. Очень, я скажу вам, любопытное наследство.

Знаете, парни, как охотничья собака стойку на зверя делает? Видел кто-нибудь? Нет? Многое потеряли.

Вот такое же с Михайловым и произошло. Он аж привстал чуток, наклонился вперед и так взглядом своим вцепился в меня, будто Лодочник спрятался у меня под ребрами или под черепом. Маленький такой Лодочник…

Зверя почуял Дмитрий Дмитриевич.

– Неужели этот тип был такой уж крупной фигурой на Зоне? Я-то с ним не общался. Он вообще до меня гробанулся.

– Да вы представить себе не можете, до какой степени, Тим… Оч-чень любопытный персонаж. Знал всё про всех. А откуда – Бог весть. Мы с вами только-только подбирались к вещам, которые для него были открытой книгой. Помню, странным юмором отличался покойный, мало вы потеряли, что не общались с ним… Авось Лодочник и после смерти отмочит шуточку – нам на пользу.

Кто такой Михайлов? Помимо степени доктора исторических наук, звания профессора и фееричного списка публикаций по истории и социологии Зоны, он еще числился в сталкерском сообществе авторитетом высшего уровня. Полноватый дядька сорока пяти лет с залысинами и вальяжной неторопливостью в движениях, Дмитрий Дмитриевич, сколько я его помню, всегда отличался подчеркнутой вежливостью и фантастически спокойным характером. Очень любил хорошее мясо и хорошее вино. Обожал котов и мог впасть в ступор при виде особенно крупного или особенно мохнатого экземпляра. Порой даже принимался с ними разговаривать… Казалось бы, сугубо мирный человек, кабинетный ученый. Тем не менее, я, с моими восемью рейдами в Зону и кое-какой репутацией у серьезных людей, выглядел как микроб по сравнению с ним.

Во-первых, за Михайловым числилось больше двадцати ходок в Зону. Во-вторых, он считался живым талисманом. Те, что шел вместе с ним, всегда возвращались живыми и почти всегда – невредимыми. В-третьих, я за всю свою жизнь не видел стрелка лучше него. В-четвертых, когда-то он выполнил норму кандидата в мастера спорта по самбо. В-пятых, обладал из ряда вон выходящей интуицией. Не только на пакости Зоны – на всё.

И сейчас его интуиция сообщила: здесь что-то есть.

Надо соответствовать…

Я изложил дело со всеми подробностями, какие только мог вспомнить.

Итак, чем любопытен этот самый Лодочник… Имелась у него одна особенность… он вообще, кажется, состоял из одних особенностей, и юмор его странный – так, мелочь, по сравнению со всем прочим. Коллекционировал фотографии толстушек в бикини. Одевался как оборванец, имея счет в швейцарском банке. Изобрел удочку с электроразрядником для ловли мелких мутантов в приграничных водоемах Зоны. Но это всё нас не касается. Любил человек толстушек, ну и прекрасно! Чем плохи толстушки? Была у меня когда-то, лет десять назад, одна толстушка… о-о-о! Чудо, а не толстушка… В общем, сегодня нам до чудачеств Лодочника дела нет. Кроме одной стороны его многогранной натуры. Он не доверял компьютерной технике. Возможно, потому что родился еще в докомпьютерную эпоху. А возможно, слишком капризно вела себя электроника на подступах к Зоне. Как человек, сидевший на информации и живший на доходы от ее продажи, Лодочник привык беречь ее как зеницу ока. А потому вел, кроме записей в компьютере, еще две рукописных – заметьте! – именно рукописных секретных книги: «Хроники Зоны» и «Союз сталкеров». В первой рассказано о Зоне в первые годы ее существования, там сохранено множество тайн. Чистое золото для истории Зоны: уникальный источник, содержащий такие сведения, какие больше добыть негде. Люди, древнейшие артефакты, аномалии, каких сейчас нет, войны кланов, массовая гибель мародеров первой волны, проект «Хармонт» – не понимаю, что такое, но хотел бы узнать… А вторая – вроде бы, не очень интересная: в Москве когда-то образовался «Союз сталкеров», они создали группировку, которая имела собственные склады артефактов, каналы сбыта, подкупленных чиновников и нанятых боевиков.

Тут он прервал меня:

– Что-что-что? Московская группировка до возникновения московской Зоны? Не просто нитка трафика, а именно организованная группировка в столице? Сознательное концентрирование больших масс артефактов?

Ну да, раньше мы считали, что самый мощный канал трафика идет через Украину. В Москве, по нашим прикидкам, действовали главным образом малые группы, «филиалы» кланов, кое-какие крохи доставались бандосам, кое-где грели руки чиновники. Ну, допустим, теперь мы знаем, что имелась и большая сталкерская организация, а стало быть, и «лепесток трафика» – нешуточный. Но к чему от этого на стенку лезть? Не врубаюсь, ребята.

– Насчет второй книги… ерунда, Дмитрий Дмитриевич, уголовщина. В ней имеются, конечно кое-какие сведения по московским связям. Люди, базы…

Михайлов нетерпеливо хлопнул в ладоши, останавливая меня:

– Да вы даже представить себе не можете, какую рыбу выловили! Склады, вы говорите?

– Да. Целый раздел о складах.

– Так.

Он вскочил и принялся потирать подбородок. Сейчас отключится от меня и начнет размышлять на свои теоретические темы, уйдет в глубины – не вытащишь… Объяснять ничего не станет. Такое уже не раз случалось.

Но нет. Поворачивается ко мне:

– Вставать можете? Ходите легко?

Видел бы он, как я с утра комплексы отрабатывал!

Встаю.

– Дорогой Тимофей Дмитриевич. Нужно место, где не будет посторонних ушей.

О! Раз до обращения по имени-отчеству дошло – дело серьезное.

Веду его к лабораторному блоку. Приема здесь в такое время не бывает, людей почти нет. Мы садимся на банкетку, и профессор Михайлов включает широкое вещание.

– К настоящему моменту, уважаемый Тимофей Дмитриевич, существует несколько теорий, объясняющих появление зон. После относительно недавнего рейда группы Лазарева – Шелихова…

– Шелихов… это Серый, что ли?

– Да, сталкер-одиночка Серый, внеклановик. Сейчас не следует меня перебивать.

Я поднимаю обе ладони, я растопыриваю пальцы в знак того, что осознал свою неправоту и перебивать больше не стану.

– Итак, после относительно недавнего рейда группы Лазарева – Шелихова возобладала гипотеза, согласно которой возникновение Зоны является результатом неких флюктуаций информационного поля Земли. Ни больше – ни меньше. Теории, творцы которых отстаивали версии провалившегося эксперимента военных или заговора злонамеренных советских консерваторов, отставлены в сторону. На мировую закулису и какие-то там комбинации больших финансовых домов планеты еще кивают отдельные личности, но в научном сообществе подавляющее большинство приняло вариант с флюктуацией информ-поля как приемлемый. Сразу оговорюсь: вы знаете, я не физик и не математик, обоснованность этой теории я проверить не могу. Как гуманитарий я в лучшем случае понимаю философскую составляющую базовых дефиниций информ-поля. Не знаю даже, насколько адекватно само это название. Подозреваю, что физики в очередной раз придумали звонкий термин для обозначения мистического явления. Но, допустим, насчет информ-поля физики правы хотя бы отчасти. Допустим. Есть там свои аргументы…

Остается очень серьезный вопрос: а что провоцирует эту самую флюктуацию в данном конкретном месте? Проще говоря, харм случился в Москве, какие-то предхармовые, мнится, феномены отфиксированы в Киеве, Львове, Минске, Питере, Воронеже и Челябинске. Сообщают о первых признаках аномальной активности в Хельсинки, Таллине, Чернигове, Коростене, Мозыре и Гомеле. Почему именно там? Что влияет на активность этого самого информ-поля или уж как его там… Наличие крупных электростанций? Объект атомной энергетики? Какая-то разновидность научных экспериментов? Состав и качество населения? Грубо говоря, не то, где и сколько лежит радиоактивных веществ, а как структурирована инфосфера, чем забиты СМИ? Мы пока этого не пониманием.

Ваш покорный слуга выдвинул предположение: возникновение Зоны стимулируется одним базовым фактором, а именно концентрацией фрагментов старой Зоны за ее пределами. А фрагменты Зоны за ее пределами это прежде всего артефакты и мутанты. С первыми всё понятно без комментариев. Мутантов вывозили из Зоны в виде тушек, частей тушек, а относительно недавно принялись вывозить и живьем. В частных зверинцах они не приживались, поскольку без энергетической подпитки Зоны начинали просто разваливаться на куски. А вот для скоротечных экспериментов годились вполне. Несколько суток тело мутанта способно поддерживать жизнедеятельность даже вне Зоны. Итак, артефакты и мутанты. Хотя и очаги некрупных аномалий уже научились переносить… Но с этой точки зрения очередного харма надо было ждать в Киеве. Прежде всего – в Киеве, а не где-нибудь еще. Там схроны с артефактами такие, что от их реализации можно скупить пол-Европы… А грохнуло-то не там, а в Москве. Киевлянам, весьма вероятно, еще придется пережить очередной харм. Но мы пострадали первыми. Почему? Ваши сведения позволяют предположить: мы ошибались, оценивая объемы киевского трафика. Видимо, московский оказался объемнее, гораздо объемнее всего, что мы могли предположить на сей счет. Крупная организация, наладившая постоянные связи с московским преступным миром, могла тут ворочать колоссальными потоками… А создание значительных «схронов» запустило механизм катастрофы. Ту самую флюктуацию, если использовать терминологический арсенал физиков.

Весь вопрос в том, насколько обоснованно это предположение. И, разумеется, можем ли мы локализовать упомянутый «Союз сталкеров». Теперь с ним надо работать, оч-чень работать. И не только нам, но и людям намного серьезнее нас. Скажите, книги – у вас?

– Нет. И никогда не были.

– Утрачены в Зоне? Находятся в том самом тайнике?

И тут до меня дошло.

Если разом уменьшить в Москве массу аномальных объектов, например, уничтожить их на месте, возможно, Зона перестанет сама себя воспроизводить. Это ведь, прикиньте, якоря Зоны. Она через свои якоря привязана к конкретной локации, к нашей, стало быть, реальности. А убрать их, и она не удержится. Так? Так. Появляется шанс вернуть Город. Правда, это пока еще призрачный шанс. Гипотеза Михайлова да мои кстати пришедшиеся сведения, и больше ничего. А для такой операции потребуются полки, если только не дивизии. Легионы научников, центурии сталкеров-проводников…

– Вы, часом, не задремали, Тимофей Дмитриевич? Объясните толком, откуда у вас эти сведения? Вы хотя бы видели эти книги? Держали их в руках?

– Нет… нет… просто задумался. Я разговорил одного старого знакомого. А он и видел, и в руках держал, и даже изучил со всевозможной подробностью.

– Знакомого по имени?

– Имени у него нет. Ни в исследовательских, ни в милицейских базах ФИО не зафиксировано. По жизни он – Синоптик. Все его так называют.

– Да-да, – задумчиво откликнулся Михайлов. – Синоптик. В какой-то степени преемник Лодочника. Только поглупее и попроще. Не того масштаба фигура. О своем предшественнике он действительно мог знать весьма много. Это уж определенно. Но дальше-то? Синоптик, к вашему сведению, тоже мертв. Получил пулю от бандитов далеко за пределами Зоны. Вы об этом знать не могли, поскольку, когда это произошло, счастливо путешествовали по чертогам Морфея. Значит, рано я обрадовался?

– Насчет книг: тут всё очень непросто… хотя надежда их раздобыть – есть. Синоптик сообщил мне следующее: книги от Лодочника перешли к нему. А вот он продал их кому-то очень крутому. До того крутому, что Синоптик даже назвать его побоялся. Тот передал книги на хранение некому сталкеру и барыге Шишаку. Он, вроде, тоже московский человек. Но я с ним дела не имел никогда.

Я еще договорить не успел, а Михайлов переключил свой навороченный айфокус с диктофонного режима на поиск в базах данных.

– Шишак… Шикак… то есть, Шишаков Сергей Сергеевич… начинал как мародер первой волны… продолжил как бандит… перешел в сталкеры… был в клане «Свобода» звеньевым… подозревался в убийстве… заметьте, в убийстве вне Зоны… разругался со «Свободой», стал одиночкой-внеклановиком… поднялся на чем-то – нет сведений… опять подозревался в убийстве, но уже своего напарника в Зоне… держал подпольную сбытовую базу в Чернигове неподалеку от аэропорта, близ сквера Богдана Хмельницкого… зверски избил такую-то… смотри-ка, до чего брутальный персонаж… перебрался в Брянск… предположительно, и там имел базу скупки и сбыта артефактов… так… вот оно.

Михайлов торжественно зачитывает:

– Создал филиал арт-трафика в Москве, поссорился на этой почве с кланом «Техно». Убил сталкера Фирса. Это уже в дни, когда в городе начался харм. При попытке задержания убил сотрудника московской полиции Галаняна. Хм, тут уже не подозревается, а просто: убил. Скрываясь от полиции, перешел на постоянное жительство в московскую Зону. В настоящий момент является содержателем подпольного сталкер-бара «Хабар» в помещениях бывшей станции метрополитена «Университет». Колоритная личность…

Не, ребята, так жить нельзя. И я, и Михайлов понимаем на всю катушку: этот самый Шишак – упырь кряжистый, он свою выгоду знает. Наука для него – сборище хлюпиков, которых приятно нагнуть и с которыми нет резона разводить базлы. Ничего он просто так не отдаст. И выкупить у него что-нибудь – та еще задачка. Попробуй выкупить принцессу у дракона… Стало быть, такая мне буетень выпадает: отвести в Зону, где я ни разу не был, банду государственных громил со стволами, найти Шишака, изъять у него – за деньги или уж как получится – книги, а потом вывести всех, кто останется в живых, наружу. Именно мне, а не кому-нибудь другому, раз уж Михайлов решил ввязаться в это дело. Притом в самом начале карьеры на новой Зоне… Вот ходочка-то будет: сплошные краснознаменные песни и пляски. Небось, на первой минуте знакомства старлей или капитан из сопровождения скажет привычную фразу: «Давайте раз и навсегда выясним, кто тут кому отдает приказы!» Они ее все время говорят…

– Извините, Тим, мне надо кое с кем потолковать.

Михайлов набрал чей-то номер, сначала говорил спокойно, потом принялся нажимать голосом – он этого не любит, но знает как, – потом называл людей, с которыми не стоит связываться. Дмитрий Дмитриевич умеет своего добиваться. В конце концов его соединили с кем-то важным. Он принялся расхаживать по больничному коридору. До меня долетали ошметки фраз: особая ценность… в связи с началом проекта… гарантирую одобрение… немедленно готовить группу… особо опасный преступник-рецидивист… открывается абсолютно реальная возможность… значительный фонд ценных аномальных объектов… да-да, так называемых артефактов…

Хорошо, что у меня босс выработал в себе очень поганое, но и очень полезное умение – разговаривать с людьми власти на их языке. Я вот никогда не умел. Мне всегда хотелось как-то попросту, по-мужицки, по-русски… и если выпадало мне большое везение, то в последний момент я все-таки сдерживал себя и никому не бил рожу.

Потому и денег у меня, парни, отродясь больших не водилось. А если они, паче чаяния, появлялись, то сейчас же расходились на какую-нибудь хрень, потом и не вспомнишь, на какую именно.

Минут двадцать он так ходил – туда-сюда. То журчал по телефону, то рокотал, то к одному ключик подбирал, то к другому. А потом вздохнул тяжко, вырубил айфокус и сказал мне:

– Счастлив наш Бог, Тим. Есть одна контора, очень заинтересованная в данной тематике… Поэтому сейчас фи-ли-грань-нень-ко каждую мелочь, каждую глупость об этих книгах. Слушаю вас внимательно.

И мы говорили. Говорили очень долго – пока я мог выжимать из себя новые нюансы дела. А на телефон мне сыпались смс-ки:

«Доброе утро, король сталкеров. Я так скучаю по тебе!»

«Ну кто тебе разрешил не быть сейчас со мной? Знаешь, какое за это полагается наказание?»

«Я очень тебя ждала. Очень-очень. Очень-очень-очень. Я чуть не рехнулась тут без тебя».

«Хочу прилететь к тебе. А ты хочешь прилететь ко мне?»

«Всё размышляю, залюбить тебя до смерти или поберечь пока? И, кстати, как ты относишься к этому виду расставания с жизнью? Если что, ты ведь не против, да?»

«Тимка, извини, пожалуйста, что я про расставание с жизнью. Это я не серьезно, ты же понимаешь?»

«А может, и серьезно».

Иногда я говорил Михайлову:

– Дмитрий Дмитриевич, извините, мне надо ответить.

И набирал:

«А я еще больше по тебе скучаю, Стрекоза».

«Вот когда будешь рядом, в смысле совсем рядом, тогда и определим, какое именно полагается мне наказание».

«Стрекоза, я тебе потом расскажу: ты меня с того света вытащила один раз, хотя сама не знаешь, как. Не было бы тебя у меня, так я бы не выбрался».

«Я вообще удивляюсь, почему тебя до сих пор тут нет. Шасси повредила при попытке взлета?»

«Еще кто кого залюбит».

«Напрасно. Стоило бы попробовать разочек».

«Я вообще-то тоже серьезно. Я серьезен, как никогда».

«Эй, ты где? Уже спишь? А я нет. Думаю о тебе».

Поздно вечером она позвонила. Я услышал в телефоне ловкое подражание тому звуку, какой довольные коты издают, когда чешешь им за ухом. Потом Катька сказала: «Знаешь, Тим, такая штука… Я не могу без тебя жить. Я без тебя не жила, а… так, неизвестно что. Только ты не задавайся», – и отключилась.

Этой ночью мне спалось хуже.

Сокольники… Небось, превратились в заповедник мутантов…

Всё на свете пропало. Дома у меня больше нет. Средств к существованию – тоже. И город мой любимый, родной мой город сожрала проклятая Зона.

Да что за жизнь у меня такая?

А впрочем, Катька со мной. И, значит… ничего, как-нибудь выкарабкаемся.

Наутро не пришло ко мне «Доброе утро».

Я отправил Катьке свое «Доброе утро», сдобрив меленькими смешинками.

Она не ответила.

Еще одна смс-ка – и опять нет ответа. А смс-ка была такая… откровенная, что нехрен вам, ребята, в нее заглядывать. Жду. Печалюсь.

Я удивлен…

Делаю свои комплексы, завтракаю. Каждые пять минут смотрю на экран телефона… ничего нет. Сказать, что это странно, – ничего не сказать.

Хорошо же, я набираю ее номер. Прямоугольный пластиковый уродец сообщает мне: «…отключен или…» Не дослушиваю. На всякий случай набираю еще раз… а потом еще раз и еще – с тем же эффектом. Одно из двух: какое-то недоразумение с Катькиным телефоном или… стряслось нечто серьезное. И лучше бы первое – второго я нахлебался последнее время аж по самое не могу.

В полдень за мной приезжает машина. Молодой парень из михайловского Центра приносит мне пакет с вещами и записку от Кати: «Король сталкеров, я знаю, ты очень сердит, что я не заехала за тобой. Прости меня, пожалуйста. У меня тут непредвиденные обстоятельства. Не сердись и не беспокойся, я задержусь ненадолго. Сейчас мне надо торопиться, от меня зависят люди. Но потом я тебе всё расскажу и ты меня простишь. Я обнимаю тебя так крепко, что поберег бы ты ребра! Твоя Стрекоза».

И я успокоился. Нет, ребята, я свою жену знаю. Если у нее непредвиденные обстоятельства, значит, это на самом деле непредвиденные обстоятельства, а не ерунда какая-нибудь. Такой уж она у меня человек, зря болтать не станет.

Правда, всё равно обидно немного. Фигня какая-то вышла.

Разбираю пакет. Бельё, джинсы, рубашка, куртка… зонтик. Ну да, женщина же собирала. Бутерброды с окороком и с яичницей, как я люблю. Ну да, женщина собирала, только теперь в хорошем смысле женщина. Денег чуть-чуть. Видно, не очень-то ее дела. И… вот это мне по нраву.

Хороший нож из пятнистой дамасской стали с характерной паутинкой разводов. Рукоятка из карельской березы. На лезвии – значок нашей с парнями мастерской. На ножнах – мое имя. Отличная вещь. Особенно в умелых руках, а у меня руки к ножам сыздавна приучены.

Вот это положила в пакет не просто какая-нибудь там среднестатистическая женщина, а моя жена!

Выписываюсь. Парень из михайловской команды ведет меня к машине и садится за руль. Как же зовут-то его? Совершенно из памяти вылетело.

– Куда мы теперь, – спрашиваю, – к моему новому жилищу? И где оно?

– Твоя хибарка, Тим, подождет. Мы едем на точку, где сейчас базируется Центр.

От слова «хибарка» мне поплохело…

Михайлов владел дачей близ подмосковного города Ступино, по соседству с Белопесоцким монастырем.

То есть, раньше это называлось дачей, а теперь стало просто домом. Офис нашего Центра ужался до размеров рабочего кабинета, за окном которого петухи с добротной регулярностью прочищали горло.

Когда-то, на пике карьеры, Михайлов завел себе очень большой дом за городом. Весь второй этаж в нем заняла библиотека, и там царил идеальный порядок. Еще идеальный порядок закрепился на территории кабинета. На просторах кухни и спальни он потерпел сокрушительное поражение. Его выбили оттуда волны агрессивного хаоса, сдерживаемые лишь отчаянными усилиями уборщицы, по совместительству кухарки. Если бы у Михайлова спросили, где тут стиральная машина, где сковородка и где его новое пальто, он бы ответил, не колеблясь: «А у меня точно есть все эти вещи?»

Остальные помещения пустовали. Некоторые из них были заперты на протяжении многих лет. Подозреваю, что там должна была завестись Женщина. Какая-нибудь очень хорошая Женщина. Которая – р-раз… и навсегда. Но времени на Женщину катастрофически не хватало. Поэтому дачу изредка посещали женщины. Которые р-раз… и «созвонимся». А в запертых комнатах, надо полагать, самозародилось привидение несбывшейся Дамы. Во всяком случае, оттуда порой доносились подозрительные скрипы…

– Что-то там рассыхается, – со вздохом констатировал Михайлов, проводя меня по коридору мимо пустующих чертогов.

– И-и-и-и-и-и-и-и… – отвечало ему привидение.

– Цыц! – заткнул его Михайлов, жестом приглашая меня в кабинет.

Он не любил предисловий, а потому, показав на кресло, сразу перешел к делу:

– Зона вас чуть не убила, Тим. Собственно, до крайности странно, что не убила… После всего, что с вами произошло, готовы ли вы сделать новую ходку? Разумеется, не о Припяти идет речь, а о Москве. Не спрашиваю, как ваше здоровье и не хотите ли отдохнуть, потому что знаю: здоровье никуда, а взять отпуск очень хочется. Отпуска не будет. Не те у нас обстоятельства… Скажите честно, вы не перегорели?

– Располагайте мной, как считаете нужным, Дмитрий Дмитриевич. Если потребуется – я хоть завтра…

Он скептически покачал головой.

– Вы еще не поняли, куда именно вам придется идти.

Восемь ходок у меня. Наверное, я отличаю псевдоплоть от гамадрила… Так что за ерунда?

Говорить этого я не стал. Но на лице у меня, наверное, кое-что отразилось. Михайлов вздохнул и принялся копаться в сейфе.

– Так, полагаю, будет понятнее.

С этими словами он вынул из сейфа восемь предметов и расставил их в одну линию на столе. А затем потребовал голосом большого босса:

– Сталкер Тим! Назовите объекты, стоящие перед вами, их свойства, связанные с ними риски, а также их ориентировочную стоимость на черном рынке.

Я, ребята, профессионал. И терпеть не могу, когда меня проверяют на вшивость. Разеваю рот, чтобы дать профу четкий ответ и… запираю рот. На замок. Я никакой не профессионал, ребята. Я барахло.

Допустим, «черные брызги» я знаю. Очень старый артефакт, совершенно безвредный, но и польза от него – одним ювелирам. Просто красивые штучки. Допустим, «пустышку» я тоже знаю. Ее вообще все знают. Два тонких блина на локоть расстояния друг от друга, между ними пустота, но ни прижать их друг к другу, ни растащить невозможно. Толку от пустышек никакого, но физики их любят и дают приличную цену. Беда только, что эти артефакты – и «черные брызги», и «пустышки» – находят в чернобыльской Зоне крайне редко. Раньше, говорят, они водились – хоть седалищем хавай! А потом… потом непонятно. Сошли на нет. После выбросов они не кастовались, и сталкеры приносили разве только очень старые экземпляры – те, которые раньше никто не заметил. Иными словами, недорогие штучки, но редкие.

А вот остальные шесть поставили меня в тупик. Я их не знаю. Никогда не видел.

Вот что это такое: черный цилиндр, по виду тяжеленький, словно вырезанный из днища старой сковородки, а над ним легкое марево, в котором как будто играет цветомузыка – то воздух становится розоватым, то уходит в голубизну, то желтеет. Или это: грязно-серое мочало – именно мочало, ни с чем не спутаешь! – раскинувшее на полметра от себя веревки щупалец, словно истлевший паук. Или… даже не сообразишь, с чем сравнить: блестящий, переливающийся, будто застывшая ртуть, брикет металлоидной субстанции, по фактуре – то ли кусок хозяйственного мыла, то ли шмат сала с трещинками по краям, то ли обкатанная морем деревяшка… говорю же, не разбери-пойми, с чем сравнить.

Но это еще, допустим, штуки, не вызывающие рефлекторной тревоги. Какое они там воздействие на организм оказывают, бог весть. В старой Зоне, бывало, цапнешь артефакт без подготовки, а он фонит смертельной радиацией. Или, еще того хуже, притягивает к себе все аномалии электрической природы. Хомут, на что опытный был сталкер, положил в контейнер малый «светящийся штурвал», а он, как оказалось, в отличие обычного «светящегося штурвала», обессиливал и обезвоживал. Короче, Хомут едва не двинул кони, а понять ничего не мог, какая хворь с ним приключилась… Допустим, радиации в московской Зоне не водится. Допустим, Михайлов какую-нибудь дрянь, отравляющую организм, голыми руками на стол не поставит. Но… есть такая штука, парни, как сталкерская интуиция. И ее надо слушаться, иначе гробанешься в первой же ходке.

Интуиция мне говорит: вон те три артефакта – «спокойные». Никакой угрозы в себе не несут. А вот эти три – «бешеные». Не пытайся погладить, укусят.

Первый «бешеный» – тонкий серый штырь, торчащий из обычной доски-вагонки, высотой сантиметров тридцать. Вокруг него, на расстоянии ладони, не останавливаясь ни на секунду, делает круги палочка, похожая на спичку. Тоже серая и тонкая. Между палочкой и штырем – пустота.

Второй – редкая пакость. Что-то вроде задней лапки, оторванной у кузнечика. Лапка эта, длиной в карандаш, да и толщины примерно такой же, все время сгибается и разгибается, не соблюдая никакого ритма.

Третий – точь-в-точь детский череп, даже ошметки кожи кое-где сохранились. Освобожденная от волос макушка сияет нестерпимым светом, будто иллюминатор в доменной печи.

Но больше я, убей бог, ничего не могу сообщить о шести вещичках, выложенных на стол.

Что мне сказать Михайлову?

Да всё как есть, честно.

– Хотите сказать, на Москве – другая Зона? Мало пересечений? Артефакты почти не совпадают?

А он глядит довольно. Уел своего лучшего сотрудника, наглого самоуверенного Тима…

– Хочу сказать совершенно по-иному. Пересечений почти нет. А вот новой дряни с каждым днем фиксируется всё больше. Другие аномалии. То есть, совсем другие, ни малейшего сходства. Другие артефакты – ни «медузы», ни «ночной звезды», ни «ломтя мяса», ни «выверта», ни «каменного цветка». Ничего из тех времен, когда старая Зона устоялась. Другие мутанты. Другие сталкерские кланы. Другой трафик артефактов. И совсем другие ключевые фигуры.

– Осознал.

– А значит, и навыкам сталкера, даже очень опытного, в новой Зоне – полцены.

Если еще полцены, а не треть или четверть, уныло соображаю я.

– Дмитрий Дмитриевич, чисто профессионально… вот эти вещи у вас на столе, какие у них параметры?

Улыбается. Любит читать лекции. Но, правда, и умеет. Если бы мне на студенческой скамье таких преподов послушать! Впрочем, и те, что достались, были неплохи. Без дураков, ребята. Мне повезло учиться у серьезных людей.

– Давайте-ка проверим интуицию, Тим. Сколько здесь «грызунов»? Или, как вы еще их называете… «бешеных»?

Я ткнул пальцем три раза.

– Почти попали. Собственно, три с половиной. Неплохо… Начнем именно с них. «Череп» в активном состоянии обжигает, как раскаленный металл. Но только светящимся местом, за всё остальное брать можно, не обожжешься. Для фармацевтов – истинный клондайк, скажу я вам. Сорок препаратов на его основе уже существуют, и это не предел. Государство закупает по четыре тысячи евро, на черном рынке – от шести до девяти, как повезет… «Циркуль», – он показал на штырь с бегающей по кругу спичкой, – опасен только для полных идиотов.

– Значит, для большинства.

Он кивнул и продолжил:

– Не найдено силы, способной остановить двигающийся элемент. Ни сбить с траектории, ни даже притормозить. Титановую пластину проходит, не заметив. То же самое – базальт, бриллиант и любую органику.

– Значит, руку, ногу, нос… или уж кто какую хрень сунет. Насквозь. С брызгами крови и обломками костей.

– Замечание относительно «хрени» далеко от научной терминологии, но суть явления передает адекватно. Цены – как на «пустышку», интересуются только физики… «Тараканья лапа» бьет током. Серьезно бьет, может парализовать на время, а может и убить. Но после удара разряжается и может быть спокойно отправлена в контейнер. На следующий разряд она накопит электричества примерно через сутки. Цены – никакие. Государство не знает, на что ее пустить, берет по триста евро. Да и то, как говорится, на всякий случай: пусть будет на складах, может, потом пригодится. Черный рынок обозначил тариф в двести евро. Интересуются «Тараканьей лапой» разве только сами сталкеры – мастерят из нее доморощенное оружие… но исключительно шелупонь. Крупным фигурам она ни к чему.

Ну да, электропугач хорош для шпаны. Крупным фигурам может понадобиться вертолет, экзоскаф или тюнингированная снайперка новейшей модели. «Тараканья лапа» им без надобности.

Между тем Михайлов переходит к «спокойным». Показывает на сковородку с цветомузыкой.

– «Мультик» для сталкера не опасен. Абсолютно. С ним можно совершать любые операции, хоть облизать, – в худшем случае микробов подхватите. А для ученых это источник серьезных неприятностей. Как только он становится «старым», как только его свойства слабеют, его надо отнести куда-нибудь на открытое место вне лабораторных комплексов. Причина проста: окончательная разрядка происходит не в форме постепенного затухания, как у прочих артефактов, а моментальным сбросом, и сброс этот сопровождается мощным электромагнитным импульсом. В радиусе двадцати – тридцати, а то и пятидесяти метров вся электроника вырубается… Потом восстанавливается не всё, а кое-что и если повезет. Один немецкий банк вот уже неделю не может открыть собственное хранилище и персональные ячейки вкладчиков. Скандал! Подозревают то диверсию конкурентов, то попытку ограбления. А я уверен, что какой-то хитрец попытался хранить «Мультик» в банковской ячейке… Впрочем, мы тоже зевнули изрядно. В Питере уволили самого Орехова. Он возглавлял центр имени профессора Мидянина до того момента, пока «Мультик» не выжег техники на сорок миллионов в двух только что оборудованных лабораториях.

Ну да, я себе представляю: полгода бились, клянчили фонды на новую аппаратуру, наконец-то ее поставили, а тут – хабах! – и всему трындец… Материально ответственные лица делают себе ритуальное вскрытие мозга.

– А какие, собственно, свойства?

– Драгоценные, если не сказать больше. И разнообразные. Во-первых, он используется в военных целях. Экзоскаф, усиленный особым блоком на основе «Мультика», стоит втрое дороже простого экзоскафа. И что-то там мутное нашла в нем контрразведка. Не могу сказать, что именно, просто констатирую: интерес есть, а информации нет. Во-вторых, вот из этого дрожания воздуха над диском, из легкой подсветки можно при правильном облучении сделать феерическое, притом на целый стадион рассчитанное зрелище с легким наркотическим эффектом. Шоу-бизнес бешено охотится за «Мультиками». В-третьих, можно использовать при производстве очень сильного и очень долгоиграющего наркотика, который долго не дает физической зависимости. Полгода регулярно его принимая, человек всё еще может отказаться. В-четвертых… не уверен, что это не байки… по некоторым данным, артефакт отпугивает мутантную фауну Москвы.

И цены на него, уверен, запредельные… Еще бы – штучка, необходимая многим.

– Цены на «мультик» – запредельные, – подтверждает мою догадку профессор. – Государство дает семь тысяч евро за экземпляр. Черный рынок – десять тысяч евро, а то и четырнадцать тысяч. Так… Теперь «железное мыло», – указывает он на брикет. – Хм. Одно из его полезных свойств… хм. Думается, народное его обозначение избавляет меня от необходимости переходить к медицинской терминологии… А в народе его именуют «прощай виагра».

– Ясно.

– Превосходно! Но это еще не всё. С ума сходят по «железному мылу» ювелиры. Плюс… блистательно лечит кожные заболевания, да и вообще имеет омолаживающий эффект. «Железное мыло» стало бы артефактом для немолодых миллионеров и их жен, если бы не одно качество, полезное для людей иного склада. Некий состав, сделанный с применением частиц «железного мыла», продержит кого угодно на ногах в течение пяти суток без отдыха. Притом мыслительная деятельность, быстрота реакций и скорость движения заметно увеличатся.

– Тогда это артефакт не миллионеров, а спецназовцев.

– Можно сказать и так. Государственный тариф – пять пятьсот. Черный рынок возьмет и за десять, и за пятнадцать и даже за двадцать. Артефакт редкий, спрос на него – постоянный… Что у нас осталось? «Паук». Распространен весьма широко. Любит «огненные» аномалии. Защищает от «эмо-удара». Кстати, съедобен. Сытный, как мед. Несколько кусочков – и целый день кушать не захочется…

Варить его? Жарить? Сырым есть?

Для меня – никак. Ни при каких обстоятельствах. Я очень хочу иметь детей. Нормальных человеческих детей. С двумя руками и ногами, с одной головой. Иначе говоря, обычной человеческой внешности. А во мне и без того уже многовато химии, радиации. Чем меня Зона облучала, она, сука, не признается. Я ее, допустим, спрошу, а она мне в ответ – буй на прилавок… В общем, я склонен поберечь себя, если кто не понял. А значит, не брать в рот бяку, даже если большие говорят, что бяка – хорошая.

– Любопытно… если «Паука» разрезать надвое вот по этой линии, – он показал, – то между двумя половинками устанавливается голосовая связь на расстоянии до сорока километров. Ну, то есть, по данным, основанным на исследованиях пяти экземпляров, – сорок километров. Никакие помехи ее не сбивают. Никакие стены ей не препятствуют. В любой точке земного шара, а не только в Зоне. Связь держится в течение двадцати суток после активации, то есть ре́зки. Потом глохнет: артефакт разряжается. Официальная цена – две тысячи евро и, кажется, будет падать. А вот сталкеры эту вещь любят. Поэтому барыга, не торгуясь, отдаст за нее три тысячи.

По моему лицу, думаю, видно: хочется знать, сколько еще всего я не знаю. Михайлов усмехается. Произвел впечатление.

– К настоящему моменту известно двадцать два новых вида артефактов. Два – на уровне легенды. Еще один – показания полицейского, на глазах которого артефакт был уничтожен. Еще два – видеосъемка. Еще два – по одному образцу. Десяток – вот таких, они изучаются на постоянной основе. Прочее – мелочь, они мало кого интересуют, поскольку не обнаруживают сильных необычных свойств. Кстати, на всякий случай. В московской Зоне четкая зависимость между возрастом артефакта и возможностью его найти. Молодой артефакт, только что образовавшийся в аномалии, испускает свечение и слегка подпрыгивает над поверхностью земли, как… я не знаю… как горячий жеребец, наверное. Не увидит только слепой. Артефакт постарше просто лежит. Его можно увидеть, если он ничем не засыпан. А вот если началась разрядка артефакта, он в первую очередь становится прозрачным. И очень скоро его можно будет отыскать только с помощью детектора.

Смотрит на меня и понимает, что недопросветил. Дело тут не в одних артефактах.

– Что еще, Тим?

– Эмо-удар.

– А, это…

Михайлов не торопится отвечать. Он садится за стол и, подперев рукой подбородок, принимается размышлять. Взгляд его, на меня направленный, становится невидящим. В такие моменты бесполезно его тревожить. Он просто не обратит на тебя внимания. Проявишь назойливость, и тебя вежливо отправят за дверь – не мешай думать, дружок.

Михайлов, сколько я его знаю, всегда истово исповедовал одну идею: семь раз отмерь и десять раз подумай, надо ли потом отреза́ть.

Я ждал.

А профессор все бродил по своему подводному царств у, словно царь-кашалот в придонном дворце.

– Секундочку, – подал голос Михайлов и погрузился в размышления еще на десять минут.

Я знал, где у него чай и где у него чайник. Заварил. Набрал номер Катьки. Нет ответа. Еще раз. Нет ответа. Странно, очень странно… Опять набрал. Нет ответа.

Готово. Можно разливать.

Поставил перед Михайловым и перед собой. Выпив полчашки, я услышал:

– Нет, идея непригодная. В принципе… А, чаёк? Спасибо. Тим, как вы относитесь к службе на великого государя?

Как говорится, спасибо, нет. Я оттрубил срочную. И я работал в одном милом провинциальном музее. И там, и там я числился на службе у госбюджета. Убедился: наша армия – анархия и мафия, нормальные люди там есть, но тон задают не они. А музейчик… музейчик был раем на земле, мне давали работать по своей теме, давали подрабатывать, чтобы на жизнь хватало, давали… Какая хрен разница, что там давали. Министерство культуры давно оптимизировало этот музей с лица земли.

– Был бы великий государь, относился бы, наверное, лучше. Но то, что его сейчас заменяет, я…

– Достаточно. Я так и думал. Собственно, вы подтвердили: идея никакая. А теперь давайте-ка всерьез, уважаемый Дмитрий Тимофеевич. Чем вы располагаете для жизни и судьбы? Очень хорошей женой, искренне вам завидую. Восемью статьями, довольно приличными. Две из них так и просто хорошие. Почти готовой диссертацией, защиту каковой придется надолго отложить. И тем минимумом вещей, которые ваша супруга успела вывезти из Москвы во время эвакуации. Дача у вас есть?

– Нет, Дмитрий Дмитриевич.

– Вместо дома у вас теперь временный барак для беженцев, предоставленный правительством. Вы еще там не были и не знаете, каково жить с общей кухней на шесть семей, удобствами во дворе и «картонными» стенами – не для наших, мягко говоря, зим. Правда, и такую жизнь называют райской. Прежде всего те, кто никак не может покинуть палаточные городки на сотни тысяч народонаселения… Что у вас с деньгами?

Тут пришло время задуматься мне.

Очень не хочется грузить кого-то своими проблемами. Очень хочется выбраться из них самостоятельно. Очень хочется почувствовать под ногами твердую землю.

Но как выбираться, пока непонятно.

Друзья мои, до кого дозвонился, эвакуированы за Урал. Ножевая мастерская была у нас с друзьями, так она приказала долго жить. Висеть на шее у Катьки – бессовестно, не по-мужицки. На счетах у меня отродясь ничего не задерживалось. Что откладывали вместе с женой, то всё давно истрачено. С гарантией – сколько я лежал! А ходить в старую Зону по заданиям Михайлова… лучше сразу повеситься.

Придется искать работу. Хе-хе… с дипломом историка и репутацией сталкера. В Подмосковье, говорят, доктора наук почитают за большую удачу, когда их берут в средней школе преподавать. Так что возьмут меня нынче разве что в охранники.

А Катька простужается моментально. Чуть сквознячок, чуть не утеплилась, как надо, и вот уже пора вызывать доктора… Каково-то ей при «картонных стенах»?

Один человек на всем свете может мне помочь. И ведь это не только мой босс, но и почти что друг. Важничать горазд, но когда вместе садимся выпивать, называет меня на ты и себя тоже позволяет называть на ты.

– Печаль у меня с деньгами. Если есть варианты, Дмитрий Дмитриевич, буду по гроб жизни благодарен.

Он замахал на меня рукой:

– Уймитесь! Мы с вами не чужие люди. Все варианты, какие у меня есть, будут вашими, если захотите. Только вот и у меня их на данный момент негусто. Никого сейчас не интересует старая Зона. Нет по ней ни грантов, ни иных заказов. Ничего. Никого сейчас не интересуют мои книги. Ну, почти никого. Не то время. Правительство выстроило для себя маленькую столичку – Звенигород-2. Сейчас туда переселяются все министерства. Правительство и бизнес интересуются совсем другими вещами, и все они связаны с московской Зоной… В глобальном смысле у нас может быть три варианта будущего. Один из них, самый, по-моему, правильный, – искать любые способы выжигания новой Зоны и возвращения в Москву. Второй – сделать из Москвы плантарь и без конца питать нелегальный бизнес, который уже сейчас перекачан криминальным «хабаром». Превосходно! Можно еще министерство ввести – по поставкам артефактов за рубеж. Тоже ведь статья казенного дохода! А стало быть, кое у кого имеется резон мириться с этой беспредельщиной. Вот уже и журналистишки заговорили, мол, Зона – ворота в будущее… мол, не надо с ней бороться, надо с ней дружиться… мол, столько новых возможностей! Точно, жизнь в аду дает массу нового опыта. Третий вариант. Наиболее правдоподобный. Столица уже никогда не будет в Москве. Зону будут умеренно вытравлять, и процесс растянется на десятилетия. Сталкерский бизнес примутся рьяно преследовать, но душить станут не до смерти, а так, чтобы кое-какой трафик оставался. То есть, ни в городе Богдан, ни в селе Селифан. Хотели как всегда, а получилось еще хуже… Резюме: сторонники проекта номер один (как бы грохнуть новую Зону) и сторонники проекта номер два (как бы сделать новую зону неиссякающим источником обогащения) зовут меня со всей командой к себе. Вторые дают намного больше. Раза в четыре больше. Спецы сталкерского профиля и вся аналитика, связанная с Зонами, сейчас в цене. Но… мы ведь с вами туда не пойдем, Дмитрий Дмитриевич? Нам ведь совести не хватит с тамошними ребятами связываться, не так ли?

Я кивнул. Когда приходит бес и начинает тебя искушать, не надо обращать на него внимание. Заманается приставать без толку.

– Тогда другой вариант. Честно поработать на тех, кто за первый вариант. Очень серьезные люди. С твердыми намерениями. Вот только… они не слишком доверяют тем, кого не могут на сто процентов контролировать. Короче говоря, идти к ним – значит надевать погоны. Мне обещаны капитанские, а вам – лейтенантские. И у них очень хороший полигон. Великолепный полигон. Выведут вас туда, за недельку натаскают на новую Зону… снаряжение превосходное, исследовательская техника… Служебную квартиру дадут. В высшей степени соблазнительно. Одна беда – вы туда не хотите. И как я без вас, скажите на милость?

Очень мило. Мой начальник вежливо делает из меня Петрушку. Есть у него такая склонность – парадоксальный юмор. Самыми смешными вещами на свете ему кажутся секс и крематорий. Особенно если совместить.

Отвечаю ему серьезно, как взрослый:

– Я не могу быть камнем у вас на шее. Если потребуется… если очень-очень потребуется, что ж… надену погоны. Хотя видел их в гробу и в белых тапочках.

Он со значительным видом нахмурился.

– Проблема значительнее, чем может показаться на первый взгляд. Один из ее аспектов только что снят: вы готовы надеть сапоги и фуражку. Но есть и второй аспект: я не хочу надевать сапоги и фуражку. Я ведь, знаете ли, отслужил срочную, когда был СССР и в солдаты шли на два года. Из тех времен я вынес твердое знание: наша армия – это анархия и мафия. Мало того, наша армия – это еще и публичный дом, где ты не клиент, но и выйти не можешь. Решительно, поздновато мне возвращаться в подобное состояние. Вот если бы погоны были полковничьими или, лучше того, генеральскими, я бы еще подумал.

Я молчу. Разговор, парни, явно не окончен.

– Есть у нас с вами третий вариант. Самый нищий. Меньше всего денег, хуже всего снаряжение и больше всего риска нарваться на неприятности. Особенно для вас, я-то в Зону уже не ходец.

– Что за вариант, Дмитрий Дмитриевич?

– Да как вам сказать… там тоже всё военизировано, но как-то… более дрябло. Там, как вы сможете убедиться, – если захотите, конечно, – сторонники неторопливого образа действий. Надо бороться с Зоной? Ну, будем потихонечку бороться. Надо бороться с трафиком? Ну и с ним тоже как-то будем бороться…

– Потихонечку.

– Отлично уловили суть! В меру сил и возможностей. Как обычно. И дисциплинка там не такая строгая, не расстрельная, прямо скажем, дисциплинка. Одно у них там хорошее качество: они желают нас нанять в качестве аут-сорсеров. Участие в разработке отдельных тем, ходки в зону по заданию центра… В качестве бонуса – комната в офицерском общежитии, правда, с собственным умывальником и унитазом. Но все же… все же… день не будет начинаться с построения на плацу и развода на работы. Можно жить не в шеренге и не торгуя своей совестью…

Он смотрит на меня очень внимательно.

– Сколько? – спрашиваю я у него.

Михайлов обозначает сумму. Хуже, чем хотелось бы, но жить можно. Нам с Катькой хватит… пока. А там разберемся.

– Я согласен.

Он принялся рыться у себя в столе.

Роется долго и основательно, со вкусом. Выкладывает один лазерный диск, второй, третий. Говорит, мол, для начала. Полигона не будет. А выходить придется, может быть, завтра. Или, если повезет, послезавтра.

Что там?

Сорок типов новых аномалий.

Одиннадцать типов новых мутантов.

Три новых сталкерских клана – «Звери», «Анархия» и «Техно». Из старых осталось два – «Орден» плюс жалкие обломки «Долга», который был круче всех в старой Зоне. Оказывается, долговцы переименовались в ЦСК – «Центральный сталкерский клуб». Обуеть, и здесь хотят быть центровыми.

Еще какие-то контрабандисты появились. Эти с артефактами не связываются, эти создают сталкерским группам полный материальный комфорт в Зоне, но за дорого.

Шесть карт Москвы со значками разведанных аномальных полей, районов повышенной активности мутантов, наиболее урожайных на артефакты точек. Семнадцать сталкерских баз – предполагаемых и точно установленных. Четыре бандитские базы. Три сталкер-бара. Двое барыг. Два нелегальных сталкер-маркета в Подмосковье. Исследовательский центр, уничтоженный не поймешь чем в первые же сутки функционирования. Маршруты и места гибели исследовательских групп.

Это не я читаю. Это Михайлов раскладывает по полочкам ту драгоценную информацию, которую он добыл за последние месяцы. И всю ее, до последней запятой, мне придется вогнать в себя.

– Сколько у меня времени, Дмитрий Дмитриевич?

– Смотря на что. Если вы о длине собственной биографии, то, судя по хорошей спортивной форме, еще лет сорок. Правда, принимая во внимание, сколько отравы вы получили от Зоны, я бы скостил червонец. Итого лет до шестидесяти доживете. Довольно прилично. Если, конечно… сами понимаете.

– Э… я всего-навсего об этих дисках. Месяц?

Он удивленно вскинулся.

– Неделя?

– Вы всё еще не до конца очнулись, Тим. Сегодняшняя ночь и завтрашнее утро. Если очень повезет – завтрашний день. Точка.

На ночь у меня были совсем другие планы. И никогда, хоть трава не расти, я не стану менять эти планы…

– Если сегодняшнюю ночь, Тим, вы собирались провести с любимой женой, оставьте надежду. Этого не будет.

Я ничего не спросил. Но по моей перекошенной роже Михайлов понял: надо поторопиться с комментариями.

– Вы ведь понимаете, что вашей жене пришлось искать работу, пока вы были в отключке?

Киваю.

– По работе она сейчас в Бронницком военном госпитале специального назначения. Ночная смена. В лучшем случае вы ее сможете навестить под утро.

– Это вы ее туда устроили, Дмитрий Дмитриевич?

На такой простой вопрос люди обычно отвечают, не задумываясь. Чаще всего отшучиваются.

А он почему-то задумался. И опять стал рыться в столе. За открытым ноутом мне было плохо видно его лицо.

Что за ерунда?

Михайлов, кажется, не хочет заводить со мной разговор о Катьке. Но почему?

И тут он говорит:

– Не могу подобрать точную формулировку. Общий смысл таков: не стоит преувеличивать мое участие в карьере вашей жены после московского харма. Я всего-навсего нашел для нее место чуть лучше, чем прочие из того же ряда. Не более того.

Не могу понять… Он что, клинья подбивал к Катьке? И как далеко зашло? Да нет, быть того не может. Нормальный человек, совесть на месте.

– А вот здесь, – добавляет Михайлов, – ответ на ваш вопрос, заданный полчаса назад. Я всё думал, что вам лучше дать. Здесь, наверное, самые полные сведения.

Кладет рядом с прежними дисками еще один.

– Какой вопрос?

– Насчет эмо-удара.

У меня от сердца отлегло. Вот почему Михайлов опять рыться начал. Всего-то навсего.

– Коротко говоря, это одна из самых опасных вещей в новой Зоне. Эмионики – дети, получившие от Зоны особые способности, но от человеческого общества отрезанные фатально. Раз навсегда. Обличие людей, а психика нечеловеческая. Эмионик не может прямо вам приказывать, как это делали контролеры в старой Зоне. Но он может навязать вам эмоциональное отношение к чему-либо или к кому-либо. Например, к себе. Вы станете испытывать эйфорию, если приблизитесь к эмионику метров на двадцать. А на дистанции в три метра – водопад счастья. Вы почувствуете бомбардировку любовью. Зато остальные члены исследовательской группы станут вызывать гнев, страх, отвращение. И вы приметесь по ним стрелять или просто сбежите из группы… Разумеется, вы интересны эмионику, лишь пока можете приносить ему пользу. А потом… как получится. То есть, как он пожелает с вами поступить. Ему, насколько мы сейчас понимаем, всё равно, кем управлять: человеком, мутантом, обычным животным… Это – если коротко. А подробнее вот тут.

Он тыкает пальцем в диск. А потом поверх диска кладет бумажку, поверх бумажки кладет ручку и сообщает мне, так мол и так, в его Центре гуманитарных исследований Зоны Отчуждения до сих пор работало шесть человек: он сам, я, еще два полевика, уборщица и бухгалтер. Знаю ли я, кто самый ценный сотрудник – после него самого, разумеется?

О да, ребята, я, разумеется, знаю. Без вопросов! Уборщица. Труд ее виден всем и каждому, результаты его следует оценить позитивно. Безусловно, уборщица даже более ценный человек, чем он сам, глава центра. Но… поди разбери: бухгалтерша все же иногда бывает полезнее. Пока она защищает центр от вторжений всяческих проверщиков, мы можем безмятежно блаженствовать. Как можно этого не понимать? Да и женщина милая, пятый год борется за сброс седьмого пуда со спелого ее тела. Сердце кровью обливается от эпической истории ее борьбы. Один в ней недостаток: послать ее в Зону невозможно – мутанты моментально сбегут на большую землю от ее занудства… А потом и сталкеры. Как их тогда изучать? Определенно, позиции уборщицы выглядят прочнее.

Я и хотел было воспроизвести всё это с добавлением маленьких милых завитушек, но вовремя вспомнил, сколько мне лет.

– Теряюсь в догадках, – сказал я Михайлову.

– Правильный ответ! Мастерский. Чтобы не было разночтений, подпишите, пожалуйста, приказ, – он двигает ко мне бумажку и ручку.

– Какой приказ?

– О назначении вас, Тимофей Дмитриевич, заместителем директора нашего милого Центрика. Это даст вам право посещать разного рода совещания, заседания и круглые столы вместе со мной. А если понадобится, то и вместо меня. Очень вам признателен, кстати, что всю эту чушь с уборщицей вы не стали мне говорить.

Обалдело подписываю.

– Спасибо, Дмитрий Дмитриевич.

Обязательно надо было показывать, до какой степени он меня знает?

– Отлично. Копия – вам. Теперь принципиальный вопрос: вы сыты?

– Э-э… Ну-у… Да.

– Поставим вопрос иначе: вы достаточно сыты, чтобы не есть еще шесть или семь часов, а то и восемь?

И тут я понял. Михайлов вовсе не делал из меня Петрушку с этими артефактами и с этими рассуждениями насчет продажи наших голов каким-то крутым военным… Он протягивал мне руку в отчаянно скверной ситуации. И не хотел, чтобы я отверг его предложение как подаяние, из гордости. Он дал мне почувствовать: есть выбор, можно решить свою судьбу так, а можно этак, хотя сам давно всё решил. И я сделал выбор. Какой нужно мне и какой казался оптимальным ему.

До чего же, мать вашу, золотой мужик.

– Сколько у нас времени, Дмитрий Дмитриевич?

– Похоже, вы меня тоже очень хорошо изучили… Минут пятнадцать. Идите на кухню, режьте бутерброды, а я приготовлю кофе. Мы едем подписывать акт самопродажи во временное рабство.

Я направляюсь к холодильнику, а он бурчит мне вослед:

– Собственно, я очень ждал вас, Тим. Очень ждал. Иначе всё произошло бы гораздо раньше…

Спасибо, Господи, иногда ты даешь нам друзей, которых мы не заслуживаем.

Старенькая служебная «Волга». Водитель в сержантских погонах и со знаками принадлежности к каким-то трубопроводным, прости господи, войскам. Из-за пробок ехали смертельно долго.

Первую половину дороги я проспал. Служба в армии в первую очередь учит нас, как заснуть в любое время суток, в любой позе и на любой поверхности.

А на середине проснулся и спросил у Михайлова:

– Самое главное… так и не понял – что такое харм?

– А?

– Ну, вы говорили: «Московский харм».

– А. От английского «harm» – зло, вред, урон. Образование новой Зоны это ведь безусловное зло, Тим.

– Понял. Теперь я спокоен.

Вторую половину дороги я потратил на изучение дисков Михайлова.

– …Подъезжаем.

Что ж, надо присмотреться к той галере, где будет проходить наше временное рабство.

– Как всё это называется, Дмитрий Дмитриевич?

– Полное и правильное название вы увидите в официальных документах, Тим. А попроще, как у людей, – ЦАЯ, то есть Центр по аномальным явлениям.

– Чьё?

– А вот это уже ни к чему. Чьё, как к кому подойти, с кем дружить и как дорого дружба обойдется, – мое дело. С вас достаточно того, что бизнеса, спецслужб и армии тут нет. МВД, здраво разбавленное наукой, плюс прямой представитель Администрации президента и несколько федеральных служб пониже рангом, чем МВД.

Киваю. Большего мне из него не вытянуть. Да по жизни большего и не требуется. Еще бабушка, мудрая женщина, говорили: «Меньше знаешь, дольше жив!»

Что я тут вижу, парни? Плюсы и минусы я тут вижу.

Серый параллелепипед с унылыми рядами больших офисных окон. Такие здания любили строить в эпоху зрелой Империи, при Леониде Ильиче Брежневе. Они украшены полным отсутствием архитектуры. Так бывает иногда: строительство есть, а архитектуры нет. Сплошной кубоконструктивизм в тяжелой форме. По фасаду – традиционные елочки. Над входом – мозаика: космонавт в скафандре вольно плавает по просторам вселенной. Правой рукой он пытается дотянуться до ближайшей звезды, а левую держит у сердца. На гермошлеме большими красными буквами написано: «СССР». Очень славно. Значит, строили все-таки для ученых, а не для эмвэдэшников, и, возможно, ученые тут все еще хозяева.

Если кто не понял, скажу для ясности: я не люблю физиков, но физики всё же лучше, чем менты.

Минусы: всё обшарпано до мать твою не знаю как. Российская наука как она есть последние тридцать лет. Электроворота на въезде восходят к новейшим разработкам советской техники… пятидесятых годов.

Но плюсов больше. Во-первых, очень хороший асфальт – и на подъезде, и во дворе. Во-вторых, – лес разнообразных антенн на крыше серой хоромины. И, кстати, пара вертолетов по соседству с антеннами. Похоже, начинка у ЦАЯ гораздо серьезнее, чем внешний вид. В-третьих, на заднем плане – свежепостроенные боксы, заполненные очень приличной техникой.

Наконец последнее. Тормозят нас грамотно. Документы спрашивает обычный капитан в форме российской полиции с автоматом «Витязь-10». Поодаль стоит и держит нас на прицеле боец в навороченном бронике и с каким-то мне не знакомым стволом, по форме напоминающим гаусс-пушку из старой Зоны. Там ее монтировали отдельные умельцы, давая каждому изделию персональное имя… Неужто гаусс-пушку поставили на государственное серийное производство? У нее же боеприпасы – чистое золото! А эта – явно увеличенного калибра, притом еще и с подствольником, с пазами для подстыковки сошек, с кронштейном для зондового электронного прицела… да это не оружие, а ведро бриллиантов! Но опаснее обоих караульных – и того, кто с «витязем», и того, кто с этим чудовищем, – выглядит третий охранник. В штатском. Ничего, помимо пистолета, у него нет. А какой именно пистолет, я разобрать не могу. Я вообще, по большому счету, мало что могу разобрать: он двигается особым образом, и нет никакой возможности сконцентрировать на нем внимание…

Закон жизни, ребята: то, что хорошо охраняют, дорого стоит. Следовательно, нас прикуют к веслам в том месте, на которое реально ставят.

Выходя из машины, Михайлов сказал мне:

– Мой вам совет: больше молчите и слушайте, меньше болтайте.

Пока идем по коридорам, пока поднимаемся на лифте на четвертый этаж, я набираю смс-ку Кате. Не отвечает. Видно, крепкие ей достались «непредвиденные обстоятельства».

Мы прибыли на совещание, которое длилось уже не первый час. Под потолком собрался дым от двухсот тысяч сигарет и пары сигар. Аудитория собралась мужская, на проветривание всем наплевать. У меня аж глаза заслезились с непривычки.

Большой начальственный стол. Еще три стола поменьше, накрытых зеленым сукном, приставлены к нему буквой «Т».

Участвуют в совещании шестеро.

Из них половина – военные люди. Или, во всяком случае, военизированные. Один – в форме полковника МВД. Двое… не знаю, почему они не штатские, хотя носят штатское. Спинным мозгом чувствую, уж больно много повидал нештатских. Военизированного человека можно угадать по стрижке, по манере ходить по прямой линии, ровно ставя носки ботинок, по обыкновению использовать слово «отставить», когда он оговаривается и хочет, поправив себя, сказать правильно. В общем, много есть народных примет. Но иногда примет не нужно. Видишь, сидит за столом невысокий полноватый мужик лет пятидесяти, потирает платком седое обрамление лысины, смотрит на тебя, пытаясь на глазок определить место нового самца в иерархии, папка перед ним с карандашом, и… пусть никаких слов он не произносит, но ты наверняка знаешь – в его домашнем гардеробе имеется китель с погонами и фуражка с кокардой.

Еще один – явный научник. Под два метра ростом, тощий, – жертва Освенцима в чистом виде – длинноносый и очкастый. Притом очки не по размеру, все время съезжают на кончик носа. И одежда не по размеру: кофта висит на плечах как мешок из-под картошки с прорезью для головы. Шрам на всю левую щеку. Взгляд острый. Умный, вероятно, человек, чудовищно замкнутый и кладущий с прибором на дресс-код и прочие этикетности. Одним словом, нормальный.

А оставшихся двоих я знаю.

Первый – не кто иной, как Терех. Тот самый. Это он меня в Зоне спас, чуть не пристрелив по дороге. Недобрый мужик, но мозговитый.

А второй сидит за начальственным столом и глядит на меня с любопытством. Еще бы, это ведь я его научил взбадривать водку легким экстрактом «зуды». Один в его группе, правда, переборщил с дозой и, засосав стакан, ржал потом два часа без остановки, до кровавого поноса. Правда, я же ему помог отбить у мародеров трех лаборантов, а потом еще и показал место, где регулярно водится «Звезда Полынь»… Теперь он, ребята, ждет от меня новых аттракционов. Интересно, если на ушах ему сплясать – оценит?

Улыбается.

Подхожу, даю краба.

– Привет, Гаврил, – говорю.

– Привет, Тим. Есть у меня для тебя один сюрприз…

– Гавриил, если уж на то пошло! – суховато поправляет меня Терех.

– Да как меня только там не звали, – дружелюбно отвечают за меня. – И Гавриил, и Гаврил, и даже Гаврила, хотя на самом деле я Виктор Николаевич.

И сквозь его улыбку явственно проступает знак: разок при всех вот так поименовать его можно, но больше не надо. Из уважения к чину.

Ладно, посмотрим, можно ли неприлюдно…

Этот самый Гавриил-Гаврил, он же Виктор Николаевич Яковлев, в Зоне считается большим авторитетом среди научников. Вровень с Михайловым. Вне Зоны он выше Михайлова – целый академик РАН. Это он, кстати, нашел способ безопасной транспортировки «ведьминого студня» в энергетической ловушке. Низкий поклон человеку, многих от смерти спас.

Здесь он за главного – и хорошо, наверное. Дельный человек.

За столом он возвышается словно айсберг над морем. Бугай еще тот – косая сажень в плечах! Бас дьяконский: принимается петь, так стекла в рамах трескаются. При мне два раза принимался, но сейчас, трезвый, – не станет. Живого веса в нем хватит на двоих среднего размера мужиков. Говорят, в Зоне дрался с Бочкой – полутороцентнерной сталкершей неистового нрава и большой специалисткой по дзюдо. Главари бандитских шаек боялись ее. Встреча с Яковлевым стала для нее приятной неожиданностью: девичий обморок, в просторечии зовомый нокаутом, сделал из мрачной эринии пластовый мармелад.

Терех морщится. Худой смотрит на меня с интересом: что за фрукт? Михайлов вперяет мрачный взор, мол, не вовремя выпендрился, дорогой заместитель. Военные глядят неотрывно: наглый дурак или хитрый выдвиженец Яковлева? И куда теперь качнется расклад сил в ЦАЯ? Не беспокойтесь, барбосы, на ваши мозговые косточки я не покушант.

Яковлев представил Михайлова как светило, доктора, профессора и еще как аутсорсера, который будет теперь работать с ЦАЯ, а меня – как… как… ценного сталкера… и…

– Тимофей Дмитриевич является моим заместителем и полевую работу совмещает с академической наукой, в коей преуспел, – закончил за него Михайлов.

Барбосы воспрянули духом. Михайлов – это им понятно: крупный человек, но не в системе, а сбоку-припеку, на подхвате. Не влияет на расклады. А молодой… просто дерзкая борзота, реального веса нет, даже степень не прозвучала, а значит – из неостепененных, совсем уж вошь. Даже как эксперт, и то – неполноценный.

Я в тот момент горько пожалел, что до сих пор не защитился. Раньше плевать было, есть у меня ученая степень или нет ее, а теперь я твердо решил: «Нет, гады, надо защищаться. Вам, гадам, назло!»

– Поскольку Дмитрий Дмитриевич и его заместитель прибыли, мы можем перейти в восьмому пункту нашей повестки, – сообщает собравшимся Яковлев. – Пожалуйста, откройте папки и прочитайте Приложение 4. Все вы знаете, что наша базовая теория на данный момент разработана доцентом Лазаревым Игорем Андреевичем…

Он кивнул в сторону «жертвы Освенцима». Тот вежливо улыбнулся. Яковлев продолжил:

– Профессор Михайлов, которого я вам только что представил, предложил к ней дополнение. Если он прав, у нас появляется довольно проблематичный, но все же шанс предложить окончательное решение вопроса с московской Зоной отчуждения.

Яковлев сделал драматическую паузу, чтобы все прочувствовали, какого уровня вопрос здесь решается. Можно сказать, творится история. Но присутствующие до такой степени обалдели он многочасового совещания, что, кажется, едва-едва не засыпали. Не до театров тут.

– Сведения, добытые в Зоне его… хм… заместителем… позволяют проверить это опытным путем. Либо, как минимум, получить ценные сведения о секретных складах артефактов. В любой случае рейд в Зону принесет ощутимую пользу. Прошу отнестись со всем вниманием. Сразу говорю: я рекомендовал бы положительное решение вопроса.

Прочие погрузились в чтение. Но, видно, до того осоловели, что уже не очень-то могли воспринять суть написанного. Полковник озвучил общее настроение:

– А нельзя ли… мнэ-э-э… с живого голоса? Что мы тут всё бюрократизм разводим! Пусть уважаемый… мнэ-э-э… профессор… профессор?

– Да, – веско подтвердил Яковлев.

– Вот пускай уважаемый… мнэ-э-э… и растолкует нам.

Двое военизированных людей в штатском посмотрели на него с благодарностью.

Михайлов медленно достал курительную трубку, медленно набил ее табаком, не торопясь пустил дымок, сделав скромное дополнение к той непроглядной туче, что уже стояла под потолком. Вся его неспешность выглядела дерзко. Он ставил себя. Показывал большим людям, какая ему цена.

– Быть может, Дмитрий Дмитриевич сочтет возможным не тратить наше драгоценное время понапрасну? – ядовито спросил полковник.

Драгоценный Дмитрий Дмитриевич не обратил на его реплику ни малейшего внимания.

Раскурив трубку как следует, он, наконец, заговорил:

– Не стану спорить с вашей гипотезой о флюктуациях информ-поля Земли. Допустим, она верна. Но следует учитывать и географическую привязку харма. Должен быть человеческий фактор! Иначе… по какой причине новая «зона» образовалась именно в Москве? Почему она столь велика? Первую же изолировали, она не расползлась на столь огромную площадь, как Москва! Возникает версия: новая Зона появляется в том месте, куда привозят много предметов из старой Зоны или же завозят мутантов для опытов. Они как бы воспроизводят благоприятную обстановку для существования Зоны. Разрастается она в силу того, что по соседству находятся места высокой концентрации аномальных объектов, своего рода… своего рода…

Он щелкнул пальцами, подыскивая правильные слова.

И тогда вылез я, сказав всего четыре слова:

– Своего рода якоря Зоны.

Как они на меня посмотрели – все, кроме Яковлева, Лазарева и Михайлова, эти-то нормальные! Будто щенок, тявочка, которая в бокале уместится, подала голос на разборке бультерьеров. От, мля!

Яковлев спросил Михайлова:

– Молодой человек уже оформлен? Я имею в виду контракт, пропуск, допуск, вещевое довольствие, вопрос о закреплении личного оружия? И, кстати, мы договаривались о размещении с членами семьи в нашем общежитии… это решено?

Михайлов ответил ему с большой живостью:

– Нет, Виктор Николаевич. И сейчас самое время отправить его… порешать вопросы. Чтобы не тратить времени потом.

А на меня смотрит очень выразительно: давай-ка ты, драгоценный заместитель, от греха подальше. И я не стал спорить.

Референт Яковлева, такой же спец в штатском, только званием пониже, чем те, за столом, потащил меня по кабинетам с номерными бирками на дверях.

Контракт… самое простое. Подпись, печать. Получите копию.

Допуск… ваши родители, дети, жена, братья или сестры жили когда-нибудь на оккупированной территории? Ах, распоряжение Яковлева… Тогда другое дело!

Пропуск… прямо сейчас и сфотографируемся. Сроком на три месяца. Для продления потребуется распоряжение по уточнению расписания во избежание.

Общежитие… Сколько вас прибудет? Трое? Жена и… кто? Простите, как вы сказали… кот? У нас это не принято. Ах, распоряжение Яковлева… Да-да, конечно, есть особое уточнение расписания в связи с принятием новой инструкции по оформлению от 1978 года. Параграф 5.8 – «О выделении дополнительной площади для размещения служебного скота». Полагаю, понятие «кот» поглощается понятием «скот». Вот ключ. Вот дубликат. Можете оставить свои вещи.

Нам с Катькой дали комнату четыре на четыре. Две кровати… сдвинем. Два шкафа из ДСП… заполним. Одна выгородка с унитазом и умывальником… обновим. Одно окно, забранное решеткой… полюбуемся. Один компьютер… ох, заменим. Ну и по мелочи: один электрочайник, два стакана стеклянных граненых, две чашки чайных… А это что такое? Что?! Штатные ошейник и намордник для служебного скота?.. сменяем на штатную когтеточку.

Как-то тебе тут понравится, Катька? Кстати, как там Катька… «Ты где? Я начинаю за тебя бояться!»

Нет ответа.

С выдачей вещевого довольствия вышло кургузо. С «закреплением личного оружия» – еще того хуже.

Вы ведь контрактник? Внештатник? Да еще гражданское лицо? Извините, у нас тут такой порядок: внештатникам вещевое довольствие выдается не по выбору, а комплектно. Камуфляж летний, стандартный, два комплекта. Да, только такой. Нет, защитный комбинезон вам не положен. Ботинки армейские, один комплект. Головной убор «панама армейская», советского производства, одна штука. Фляжка армейская с чехлом, алюминиевая, советского производства, емкостью восемьсот миллилитров, одна штука. Котелок армейский, алюминиевый, советского производства, одна штука. А что делать, если со складов еще не всё разошлось? Ложка универсальная, армейская, алюминиевая, одна штука. Фонарь универсальный, «Сатурн – Дзержинский», одна штука. Сменный комплект элемента питания, две штуки. Аптечка «Снегирь-8», одна штука. Контейнер для сбора аномальных объектов, тип «Ковров», одна штука. Детектор распознавания аномальный объектов, тип «Шелест-3», одна штука… Дополнительные функции? Как обычно: слежение за объектом, связь… насчет связи сразу предупреждаю: далеко от требований штатного режима. Часы «Командирские», механические, противоударные, жароупорные, влаго– и пыленепроницаемые, одна штука. То есть как на хрена́? Материальная ценность, положено. Мыло «Лесная свежесть», четыре куска. При чем тут веревка? А, шутка. Юмор мы ценим. Вещевой мешок армейский, одна штука. Да, еще из советских запасов, добротная вещь, знаете ли… Не понял? От трех иголок с фрагментами ниток белого, черного и защитного цвета длиной пятнадцать сантиметров каждая отказываетесь? Поставьте галочку и распишитесь по всем графам, от чего отказываетесь. Комплект сухпая армейский стандартный… тоже отказываетесь? Нет? Вот это правильно.

Вы ведь контрактник? Внештатник? Да еще гражданское лицо? Извините, у нас тут такой порядок: внештатникам личное оружие выдается не по выбору, а комплектно. Ах, вы сталкер? К чему вы там привыкли? Не могу знать. Запомните, здесь вам не это самое! Распоряжение Яковлева? К сожалению, тут не действуют распоряжения академика Яковлева, тут действуют приказы полковника Куковлева. Гранаты ручные противопехотные оборонительные РГО, две штуки. Нет, больше нельзя. Как – почему нельзя? Потому что больше не положено. Нож спецподразделений ФСБ, МВД и морфлота России «Катран», в комплекте с ножнами, одна штука. А? Хоть одна приятная неожиданность? Акулам собираетесь брюхо вспарывать? Это я-то ничего не понимаю? Нравятся же некоторым красивые игрушки. А чем вам простой армейский штык-нож… Не надо отворачиваться, когда с официальным лицом разговариваете! Автомат Калашникова, тип АК74М, одна штука… То есть как отказываетесь? Мало ли что вы тут видите у нас в арсенале! Есть уточнение распоряжения по применению, и там русским по бумаге написано: «Стремиться ко всемерной утилизации». Параграф 8.5: «Закреплять преимущественно за контрактными служащими». Ясно вам? Выдаю надежную, опробированную модель, оружие высокого качества… Что – боезапас? У нас боезапас получать будете. Разговорчики! Не положено вам тут споры разводить! Старый? Весь покоцанный? Да вы знаете, кто из него стрелял? Из него сам генерал Коровяков стрелял, когда был капитаном. Легендарная личность! Вам честь оказывают, а вы! Расписывайтесь вот тут и тут, и чтоб я больше не слышал… А? Что вы там делаете? Чего не хватает? Не знаю, ничего не знаю. Пенал, говорите, в прикладе должен быть? С чистящим инструментом? Раз должен быть, значит, есть. А если нет, значит, вы и утратили важный элемент боевого оружия. А? Еще не расписался? Как-кой же ты… Ты! Я проебал? В мою смену? Да как ты… вы… смеете! Что? Дежурного офицера вызвать? Зафиксировать проёб? Ну зачем же так… Ведь можно и по-человечески как-то решить. Вот я вам другой автомат дам, пожалуйста. Да, тоже АК-74М, как положено. Да что вы в тот вцепились мертвой хваткой? А ну-ка отдайте! А ну-ка… до чего же ты здоровый, гнида… Не по уставу у нас тут всё с вами получается. За дежурным офицером идешь? Стой! Стой… Хрен с ним. В виде исключения… тем более, у тебя тут распоряжение самого Яковлева… Таких людей мы уважаем. Поздравляю, за тобой закреплен АК-107… даже с подствольником даю, с ГП-30М. Выстрел, извини, даю только один, у нас тут с этим не очень-то. Распишись. И старый автомат сюда давай… вот и ладненько, вот и ладненько… Восемь снаряженных магазинов… согласно приказу. Всё, вроде. А теперь иди-ка ты, борзый, подальше. И откуда только такие выискиваются?! Когда группе прикажут на боевой выход, возьмешь в оружейке, ячейка номер 0180. Ясно? Теперь топай, видеть тебя не могу. А вот этого, что ты сейчас сказал, будем считать, я не слышал, но доложу обязательно – готовь задницу!

Всякое дело можно решить правильно, неправильно и по-военному… но не будем же забывать и об МВД!

Иду, ребята, обратно, в ту самую до копоти закуренную комнату, где заседают большие люди, и размышляю о том, какие бы еще приколы отмочил наш городок, если бы мы с Михайловым все-таки нацепили погоны. Если здесь, в тихом и милом научном месте, такая феерия, то там бы просто случился бурлеск… И «цыганочка» с выходом на финише. Или «Камаринская», но тоже обязательно с выходом… вот только не знаю, куда.

Открываю дверь, ловлю на себе характерные взгляды и в течение пары секунд испытываю позорное желание задать строго уставной армейский вопрос: «Разрешите?» Давлю в себе это предательское желание и с уверенным видом сажусь за стол. Я тут заместитель большой шишки, а не хрен собачий!

Михайлов негромко спрашивает:

– Всё нормально?

– В пределах погрешности.

– Без вас решен вопрос о рейде в Зону: выход состоится завтра утром. Начальник сопровождения назначен. Утверждается кандидатура сталкера-проводника.

То есть как это утверждается? Это ж ведь я должен быть?

– Я чего-то не понимаю?

– Нет. Просто с административной машиной вы редко сталкивались всерьез. Терпи́те и молчите.

Ну да, «улыбаемся и машем», русифицированный вариант…

– Яковлев – за. Милитарии – тоже не против. Молодой, не обстрелянный, – по их мнению – так пусть «службу узнает».

Как раз в этот момент полковник говорил о том, что пора привлекать к делу новые, молодые кадры. Отставить! Не новые, а неучтенные.

Прочие военизированные люди согласно кивали.

– А я против, – неожиданно подал голос Терех. – Я против Караваева принципиально.

Воцарилось молчание.

Предупреждала бабуля: «Хорошо смеется тот, кто смеется над последним». Если бы она еще научила, как находить этого самого, который будет самым последним! Можно было бы и загодя хорошо посмеяться…

Терех, похоже, не просто так отложил свой выпад на самый финиш. Все устали, кроме нас с Михайловым. Сбросят меня, как бесполезный балласт, и до свидания. Драться за меня – это усилие прилагать. А присутствующие уже едва глаза продирают.

Короче, зацените фишку, ребята: Терех пожелал быть тем самым последним, над которым уже никто ржать не будет. Ни у кого сил на ржач не останется.

Яковлев поинтересовался его аргументами.

– Я ему не верю, – без затей ответил Терех. – Михайлов за него поручился, и я осознаю цену столь серьезной рекомендации. Публикации Караваева я и сам знаю. Неплохо. Совсем неплохо! Но… Тимофей Дмитриевич побывал в рабах Зоны. Его сознание получило вечную, ничем не стираемую владельческую отметку. Мы не знаем, до какой степени две Зоны – московская и чернобыльская – могут сообщаться друг с другом. Даже сносной рабочей гипотезы нет… Но если все-таки сообщение имеется, так не дотянется ли до уважаемого сталкера Тима старая Зона через посредство новой? И что тогда делать группе? Он ведь сыграет роль троянского коня в маленьком сообществе ничего не понимающих людей. Допустим, это всё домыслы. Допустим, гипотеза о межзоновой связи не имеет под собой никакой почвы. Но если какой-нибудь пси– или волновой удар окажется сходным по профилю с тем, что испытал уважаемый сталкер Тим в старой Зоне, я даже предсказывать не берусь, как именно он себя поведет. А непредсказуемость – самая опасная вещь, когда совершается рейд в Зону.

И ведь, мать твою, не придерешься! На словах всё верно выходит. А по жизни, так Зона на каждом сталкере метки ставит. Никто из нашего пестрого народца надежным считаться не может. Всех, что ли, поувольнять?

Тут заговорил Лазарев:

– Простите меня, я коротко. Александр Евгеньевич… может быть, несколько преувеличивает, но определенный резон в его словах есть. Видите ли, опыт моих собственных рейдов на территорию Зоны показал: уровень активности пси-аномалий там чрезвычайно высок. Даже по самым приблизительным оценкам он заметно превышает уровень активности подобного рода феноменов в периметре чернобыльского анклава. Не напрасно же мы поставили башни пси-защиты по границам московского отчужденного участка… Если будем голосовать, я, пожалуй, воздержусь. Еще раз простите, пребываю в сомнениях…

В этот момент один из нештатских очень громко высморкался, покашлял и, прислушавшись к собственному кашлю, на финише издал контрольное перханье. В достаточной степени прочистив горло, он задал Яковлеву тот самый уставной армейский вопрос:

– Р-р-шите?

– Да, конечно. Прошу вас.

– А я пр-рошу обр-ратить внимание на состав вспомогательной гр-руппы.

Сразу видно, что человек долго и со вкусом отрабатывал громкий командный голос.

– Ш-шта мы тер-ряем? С бор-ру, таксать, по сосенке… А задачу р-шать надо? Пр-раильно я грю?

Не дождавшись ни от кого подтверждения, он сам себе ответил:

– Пр-раильно. Боевая з-дача ставится? Р-риск пр-ри ее выполнении пр-редполагается? Как и у всякой боевой з-дачи. Заодно и увидим, чего стоят новые р-ребята.

– Пр-раильно, – поддержал его полковник.

– Не очень хороший аргумент, простите, – опять вмещался Лазарев. – Да, группа полностью состоит из новичков, это, можно сказать, премьера третьего состава в нашем театре. Не самый ценный персонал. Но там же люди, надо их беречь…

Стало быть, не самый ценный персонал? «Терпите и молчите».

– Люди… – хмыкнул другой нештатский, тот, который до сих пор молчал. – Солдаты!

Тогда Михайлов сунул руку во внутренний карман пиджака, вынул оттуда упаковку ампул и положил на стол.

– Вот решающий, на мой взгляд, аргумент.

Ух ты! Это на сколько же шагов вперед рассчитал мой босс нынешний разговор? И какие еще кролики припасены у него в шляпе?

– Морфинал? – прищурившись, спросил Яковлев.

– Он самый. В просторечии – «столбняк кровососа».

– Хороший ход, Дмитрий Дмитриевич…

Этот всё понял сразу. Остальные – нет.

– Э-э… простите? – осведомился Лазарев.

– Попр-росил бы р-зъяснений! – загрохотал первый нештатский.

Михайлов обратился ко мне:

– Пожалуйста, сообщите, как долго вы боролись с пси-полем старой Зоны, пока не оказались в подконтрольном положении? Я имею в виду тот момент, когда вы оказались под воздействием первый раз, не понимая, что с вами происходит, и безо всякой экранировки.

Хорошо бы этого вообще никогда не было… Но услужливая память быстро подсовывает ответ:

Конец ознакомительного фрагмента.