Глава 6
Первая трапеза Габриэллы в монастыре Святого Матфея оставила у нее двойственное впечатление. Все ей здесь было внове, все вызывало удивление и даже беспокойство, порожденное боязнью совершить какой-нибудь непростительный промах, однако, несмотря на это, Габриэлла чувствовала себя очень уютно и не испытывала привычного гнетущего страха.
Перед трапезой все сестры в течение часа молились в монастырской церкви вместе с матушкой Григорией, и девочка была поражена их суровой сосредоточенностью и тишиной, в которой они внимали латинским молитвам. Но в трапезной те же самые сестры, которые казались ей совершенно одинаковыми, безликими и молчаливыми, почти мрачными, совершенно преобразились. По случаю воскресенья сестрам разрешалось разговаривать во время еды, и огромная трапезная, в которую робко вошла Габриэлла, оказалась полна весело щебечущими, улыбающимися, счастливыми женщинами.
В монастыре жили около двухсот монахинь и послушниц, причем большинство из них были не старше двадцати – двадцати пяти лет. Пожилых – ровесниц матушки Григории, было всего около полутора десятков, а совсем старых – и того меньше. Монахини преподавали в ближайшей школе или работали сиделками в одной из больниц. Разговоры за столом в основном вертелись вокруг медицины и смешных случаев на уроках, однако многие говорили и о политике или о простых домашних делах – начиная с того, как лучше приготовить тушеную морковь с чесноком и соей, и заканчивая кружевоплетением и шитьем.
Появление Габриэллы не осталось незамеченным, но внимание, проявленное к ней обитательницами монастыря, не было тягостным. К концу трапезы почти каждая из монахинь обменялась с ней шуткой, парой слов или просто улыбкой или приветливым взглядом. Даже самая старая сестра Мария Маргарита – та самая привратница, которую Габриэлла сначала приняла за ведьму, – подошла к ней, чтобы погладить по голове. Вскоре Габриэлла узнала, что, несмотря на устрашающую внешность, все в монастыре очень любили старую и мудрую тетушку Марию. В молодости, еще совсем юной девушкой, сестра Мария миссионерствовала в Африке и даже была ранена туземцами во время какого-то конфликта между племенами. В монастыре Святого Матфея она жила вот уже больше сорока лет и была высшим авторитетом в вопросах веры, благо Священное Писание знала назубок. В этом с ней не могла сравниться даже матушка Григория, на плечах которой лежали в основном хозяйственные и организационные заботы.
Но все это стало известно Габриэлле гораздо позже; сейчас же она только удивлялась – удивлялась всему, что видела вокруг. Она, которая всю жизнь была одинока как перст, вдруг оказалась в настоящей семье, состоящей из двух сотен женщин, каждая из которых относилась к девочке тепло и дружелюбно, как к младшей сестре. Это было так непривычно, что Габриэлла даже растерялась. Она не заметила ни одного злого или, по крайней мере, недовольного лица, и это тоже было неожиданно и странно. «Не могут же они все быть совершенно счастливыми. Так не бывает!» – подумала она и на всякий случай придвинулась поближе к матушке Григории, в которой по-прежнему чувствовала свою главную защитницу. После десяти лет жизни с Элоизой, больше всего напоминавшей хождение вслепую по минному полю, ей трудно было принять хорошее отношение как должное. Все ей казалось чуть ли не сном. И все же, с благодарностью кивая в ответ на добрые слова или называя свое имя, когда кто-то из сестер подходил познакомиться, Габриэлла уже чувствовала, что ей здесь будет хорошо. Одни имена монахинь – сестра Элизабет, сестра Аве Регина, сестра Иоанна, сестра София, сестра Юфимия, сестра Энди, сестра Жозефа – звучали для нее как райская музыка.
– Добро пожаловать к нам, Габи, – сказала ей сестра Лиззи – молодая красивая женщина со светлой гладкой кожей и большими зелеными, смеющимися глазами. – Ты еще слишком молода, чтобы быть монахиней, но Богу может потребоваться и твоя помощь.
А Габриэлла так растерялась, что не сразу нашла что ответить. Ее еще никто никогда не называл «Габи», никто не смотрел на нее так ласково и весело, как мог смотреть только ангел небесный. Габриэлле ужасно захотелось дружить с Лиззи, разговаривать, выполнять для нее мелкие поручения, лишь бы всегда быть рядом.
А Лиззи – без всяких вопросов со стороны девочки – рассказала ей, что она пока только готовится к первому постригу и что желание служить Богу возникло у нее давно. В тринадцать лет она заболела корью, и ей было явление Девы Марии. И больше Лиззи уже не сомневалась, какой путь ей предуготован.
– Тебе, быть может, это покажется странным, – закончила она свой рассказ, – но на самом деле подобные вещи случаются чаще, чем принято считать.
Теперь Лиззи было двадцать лет, и она работала сиделкой в детском отделении муниципальной больницы. Должно быть, именно поэтому ее сразу потянуло к бледной, напуганной девочке с большими голубыми глазами. Она сразу почувствовала, что за этой скованностью, за этим не по возрасту печальным взглядом скрывается какая-то трагедия, которой девочка, возможно, так никогда и не решится с ними поделиться.
Поболтать с Лиззи было очень приятно, и все же самым значительным за сегодняшний день – да и во всей своей жизни – событием Габриэлла продолжала считать утреннюю беседу с настоятельницей. Собственно говоря, разговора как такового не было. У Габриэллы просто не было слов, чтобы выразить все, что происходило у нее в душе. Девочка почувствовала, что в лице матушки Григории она нашла настоящую мать, мать, которой у нее никогда не было. И это ощущение было самым прекрасным в мире. Теперь Габриэлла понимала, почему другие обитательницы монастыря выглядят такими веселыми и счастливыми, и у нее не было иного желания, кроме как стать одной из них хотя бы на время.
Мать-настоятельница со своей стороны ненавязчиво, но внимательно наблюдала за девочкой, исподволь помогая и поддерживая ее, когда ей казалось, что Габриэлла может не справиться сама. Девочка казалась ей очень застенчивой, хрупкой, ранимой, но вместе с тем в ней была какая-то непонятная тихая сила. Ее душа, казалось, способна была вместить гораздо больше, чем душа десятилетнего ребенка, но она была глубоко ранена – отсюда смущение, неуверенность, страх, закрытость и крайняя осторожность в общении с незнакомыми людьми. Матушка Григория пока ни о чем не расспрашивала девочку, однако догадывалась, в чем тут дело, – ведь она видела мать Габриэллы. Настоятельница не знала подробностей, но была совершенно уверена: эта девочка прошла через настоящий ад и благодаря неисповедимой милости Господа сумела не сломаться, уцелеть и при этом не ожесточиться.
Да, с Габриэллой все было в порядке, но матушке Григории было пока не ясно, сумеет ли девочка оправиться настолько, чтобы начать делиться сокровищами своей души с другими. В монастыре было несколько монахинь и послушниц, которые поступили сюда в столь же плачевном состоянии, что и Габриэлла. Настоятельница хорошо помнила, как трудно было с ними в первое время. Они формально относились к своим обязанностям по монастырю, а все свободное время посвящали одиноким слезам или молитвам. Но со временем они узнали, что общение – спасительно. Сейчас эти молодые женщины были опорой и гордостью матери-настоятельницы. Трое из них не покладая рук трудились в госпитале при доме престарелых, день и ночь ухаживая за безнадежными больными. Одна, выучившись на врача, уехала с миссией в Юго-Восточную Азию, чтобы нести людям не только свет веры, но и подлинное христианское милосердие.
Станет ли Габриэлла такой? Матушка Григория почти не сомневалась, что станет, хотя через полтора месяца ей предстояло вернуться в семью. Но в ней были сила и целостность натуры, которые – с божьей помощью – могли помочь ей преодолеть себя и в конце концов стать нормальным человеком. Собственно говоря, несмотря на свой возраст, личностью Габриэлла уже была.
После трапезы Габриэлла познакомилась и с двумя монастырскими пансионерками. Это были те самые девочки-сироты, о которых она слышала утром. Младшей – ее звали Натали – было четырнадцать лет. По характеру она была живой, непоседливой, общительной и очень скучала здесь. Строгие монастырские порядки были ей в тягость – Натали мечтала о нарядах, поклонниках и была без ума от какого-то молодого певца, которого звали Элвис.
Ее старшей сестре Джулии недавно исполнилось семнадцать. В отличие от Натали она была тихой, отчаянно застенчивой девушкой и вовсе не стремилась вернуться в мир. Трагические обстоятельства, из-за которых они с сестрой оказались в монастыре, нанесли ей глубокую рану, от которой она никак не могла оправиться, и спокойная и безопасная обстановка обители Святого Матфея пришлась ей весьма по душе. Джулия очень хотела стать монахиней и уже несколько раз просила матушку Григорию разрешить ей постриг.
Знакомясь с Габриэллой, Джулия так смутилась, что сумела сказать всего несколько приветливых слов, после чего, сославшись на дела, поспешила удалиться. Зато Натали обладала поистине неистощимым запасом смешных секретов, страшных тайн, сплетен и шуток. Правда, Габриэлла была еще недостаточно взрослой, чтобы все они были ей интересны, однако она старалась слушать внимательно, чтобы не разочаровать новую знакомую.
К сожалению, ей это не вполне удалось. После разговора с Габриэллой Натали столкнулась в коридоре с сестрой Лиззи и, не удержавшись, шепнула ей, что «эта девочка – еще совсем ребенок». Впрочем, учитывая, что Габриэлле предстояло жить в одной комнате с сестрами, Натали тут же пообещала, что они будут добры к ней. В конце концов, Габриэлла попала в монастырь всего на несколько недель, и все были уверены, что она будет отчаянно тосковать по дому.
Но в первую свою ночь в монастыре Габриэлла думала вовсе не о доме, не о матери и даже не об отце. Она думала о женщине, утешавшей ее сегодня утром. Габриэлла хорошо помнила сильные руки, которые крепко обнимали ее и дарили незабываемое ощущение безопасности и любви. Все беды, страхи и напасти, от которых она страдала на протяжении всей сознательной жизни, разом отступили, испугавшись этих теплых и сильных рук. Габриэлла думала, что еще никогда она не встречала никого, кто хотя бы отдаленно был похож на мать-настоятельницу. С ней Габриэлле было очень легко и спокойно, и на мгновение она даже задумалась о том, чтобы стать монахиней.
Впрочем, Габриэлла отлично понимала, что все это – пустые мечты. «Та мама» никогда бы ей этого не позволила.
Комнатка, в которой она теперь жила вместе с Джулией и Натали, была маленькой и голой, с крошечным решетчатым окошком, выходившим в монастырский сад. Лежа на своей железной кровати, Габриэлла видела в окошке луну, которая медленно плыла над верхушками деревьев. Глядя на нее, девочка спрашивала себя, где сейчас может быть Элоиза. Габриэлла твердо знала, что, пока мать не вернется, она может считать себя в полной безопасности.
Габриэлла пока еще плохо представляла себе монастырский распорядок и правила, которым должны были подчиняться и монахини, и послушницы, однако она была совершенно уверена, что здесь ей нечего бояться. Никто не будет ее бить, никто не будет с криком врываться к ней спальню посреди ночи, никто не будет обвинять ее во множестве промахов и проступков, никто не будет ненавидеть ее только за то, что она появилась на свет…
Наконец она заснула с мыслями о монахинях, которые дружелюбной толпой обступили ее в трапезной, о непоседливой и шумной Натали, о сестре Лиззи, о старенькой привратнице Марии Маргарите с беззубой, но удивительно доброй улыбкой. Но, самое главное, с ней теперь навсегда была высокая и сильная женщина с мудрыми глазами и ласковым лицом, которая, ни слова не говоря, просто распахнула перед ней свое сердце. И Габриэлле – этой птичке с перебитым крылом – оказалось в нем тепло и уютно, словно в родном гнезде.
По привычке свернувшись под одеялом в ногах своей новой кровати с лязгающей панцирной сеткой, Габриэлла почувствовала, как раны в ее собственной душе начинают потихоньку затягиваться.
На следующий день Габриэллу разбудили в четыре утра. Таков был монастырский распорядок, и для нее никто не собирался делать исключения. Вместе с монахинями Габриэлла отправилась в монастырскую церковь и молилась там на протяжении двух часов. Когда взошло солнце, все сестры дружно запели, и Габриэлла подумала, что ничего более прекрасного и возвышенного она в жизни не слышала. Согласный хор множества голосов прославлял Бога Всемогущего – того самого Бога, которому Габриэлла так горячо молилась на протяжении нескольких лет и в существовании которого она уже начинала серьезно сомневаться. Но, услышав торжественное церковное пение, в котором сливались воедино вера и любовь, она сердцем поняла, что такую молитву Господь просто не может не услышать и не принять. Любовь Бога низливалась на них с Небес. Когда утренняя служба закончилась, Габриэлла почувствовала себя окрыленной и успокоенной.
Из церкви все отправились в столовую. За завтраком разговаривать не полагалось: сестра Лиззи успела шепнуть девочке, что по монастырскому уставу за утренней трапезой все должны предаваться размышлениям о том, что хорошего они сделают сегодня во имя Божье. Габриэлла только кивнула в ответ – она уже начинала кое-что понимать. Сестры должны были нести людям утешение, веру и любовь, что требовало от них особой сосредоточенности и отречения от всего мирского.
После завтрака, действительно прошедшего в полном молчании, монахини разошлись по своим комнатам, чтобы прочесть коротенькую благодарственную молитву и отправиться на работы. Габриэлла тоже вернулась к себе. Она уже знала, что будет учиться вместе с Натали и Джулией. Преподавать им разные предметы будут две старые монахини, которые когда-то были школьными учительницами. В монастыре для этого существовала небольшая классная комната с настоящей черной доской и чуланом, в котором хранились карты и самые разные наглядные пособия.
Занятия начались в восемь часов. С восьми и до полудня девочки писали, читали, решали математические задачки, занимались латынью и прослушали лекцию по Священному Писанию. После обеда Габриэлла и Натали снова вернулись в класс, чтобы выполнить «домашнее задание». На это ушло еще два часа. В конце концов старая монахиня, благословив, отпустила их, и Натали повела Габриэллу в сад. Там она вручила ей небольшую тяпку и показала, как правильно рыхлить монастырский огород, засаженный всякой зеленью.
Габриэлла проработала до самого вечера и очень устала, но это была приятная усталость. Правда, ее огорчало, что с самого утра она не видела матушку Григорию. Они встретились только за ужином. У девочки от радости засветились глаза, но сказать она ничего не посмела – за ужином также разговаривать не разрешалось.
Но когда трапеза закончилась, матушка Григория сама подошла к Габриэлле и, ласково улыбнувшись, поинтересовалась, как прошел ее первый день в монастыре.
– Тебе понравилась наша школа? – спросила она, и Габриэлла кивнула. Учиться в монастыре было гораздо труднее, чем в обычной школе, поскольку здесь не было перемен. Находиться один на один сразу с двумя преподавательницами было непривычно, однако ей это даже нравилось. Что касалось работы в огороде, от которой у нее уже начинали ныть все мускулы, то Габриэлла была рада, что живет здесь не нахлебницей и тоже может внести свой маленький вклад в общее дело. В монастыре ей с каждой минутой нравилось все больше и больше. У каждого здесь были свои обязанности, своя цель, и каждый трудился не покладая рук. Кроме того, под защитой монастырских стен было как-то очень спокойно и благостно. Обитательницы монастыря просто жили, а не боролись за существование. Но больше всего Габриэллу поразило то, что все, с кем бы она ни сталкивалась, стремились что-то ей дать, а не отнять. Это казалось тем более странным, что большинство сестер пришли в монастырь не просто так, а имея для этого вескую причину. У многих из них души были опалены жестоким миром. Но здесь им ежедневно приходилось отдавать другим то тепло, которое у них еще оставалось. И это непонятным образом не опустошало их до дна, а наоборот – наполняло их души подлинными сокровищами. Габриэлла – Габи, как ее теперь называли почти все сестры – была почти уверена, что она сможет, непременно сможет стать такой же, как монахини.
Конечно, привыкнуть к подобному образу жизни за один день было трудно – уж очень сильно он отличался от всего, что Габриэлла знала раньше. Однако ей очень нравилась ее новая жизнь. Обитательницы монастыря – и в особенности сама мать-настоятельница – казались полной противоположностью ее матери. В них не было ни эгоизма, ни жестокости, ни равнодушия, ни гнева. Их жизни были полны любви, гармонии, смирения и стремления служить другим. И этого, похоже, было вполне достаточно, чтобы каждая из них чувствовала себя счастливой.
Впервые в жизни счастливой себя чувствовала и Габриэлла.
Вечером в обитель приехали двое священников, в обязанности которых входило исповедовать сестер и отпускать им грехи. Монашенки и послушницы выстроились в очередь в монастырской церкви. Сестра Лиззи предложила Габриэлле пойти с ней.
Габриэлле уже давно исполнилось десять, и для исповеди не существовало никаких формальных препятствий. Больше того, раз уж она попала в монастырь, значит, она должна была исповедоваться и ходить к причастию. Поэтому Габриэлла тут же согласилась и, пройдя в монастырскую церковь, встала в самый конец очереди.
Очередь шла быстро. Исповедь каждой сестры занимала совсем немного времени, что ничуть не удивило Габриэллу, в глазах которой они были несомненно безгрешны. Зато после исповеди каждая из них долго молилась тому или иному святому, исполняя правило, наложенное духовником в качестве наказания за греховные помышления или поступки.
Наконец настал черед Габриэллы. Ее исповедь тоже была достаточно короткой, но священнику она показалась заслуживающей особого внимания. Габриэлла приблизила лицо к решетке исповедальни и прошептала:
– Я ненавижу свою мать, святой отец. Это и есть мой самый главный грех.
– Почему, дитя мое? – ласково спросил ее священник. Он был старым и добрым человеком, который очень любил детей. От матушки Григории он узнал, что в монастыре появилась новая девочка, и, услышав детский голосок Габриэллы, сразу понял, с кем имеет дело. – Почему ты ненавидишь свою маму? – повторил свой вопрос отец О’Брайан. Он был рукоположен в сан больше сорока лет назад, но не мог припомнить, чтобы за это время ему приходилось выслушивать подобное признание от десятилетнего ребенка.
Последовала долгая пауза.
– Потому что мама ненавидит меня.
Голосок Габриэллы был совсем тихим и срывался, но в нем звучала такая уверенность, что старый священник невольно вздрогнул.
– Мать не может ненавидеть свое дитя, – промолвил он наконец. – Бог никогда бы этого не допустил.
Но у Габриэллы на этот счет было другое мнение. Она знала, что Бог допустил, чтобы с ней случилось много стыдных и гадких вещей, которые он никогда не насылал на других. Почему – это было другое дело. Быть может, она была такой плохой, что истощила даже его долготерпение, а возможно, Бог тоже ненавидел ее, хотя здесь, в монастыре, верить в это было труднее.
– Я знаю, что мама ненавидит меня. Она сама мне сказала.
Священник еще раз повторил, что этого не может быть, и Габриэлла перешла к другим своим грехам. По окончании исповеди ей было велено десять раз прочитать «Славу Деве Марии», с любовью думая о маме. И Габриэлла не стала спорить. Она только еще больше утвердилась во мнении, что она – страшная грешница, раз даже священник не понял ее. И, главное, ничего с этим поделать Габриэлла не могла. Это было выше ее сил.
Подойдя к статуе Девы Марии, стоявшей тут же в церкви, она десять раз прочла молитву и тихо удалилась к себе в комнату. Там она застала Натали, которая сидела на кровати и читала неведомо как попавший к ней в руки яркий журнал. Журнал был, разумеется, про Элвиса. Джулия, также вернувшаяся с исповеди, сурово обличала сестру и грозилась пожаловаться сестре Тимоти.
Габриэлла не стала прислушиваться к их перепалке. Присев на краешек своей кровати, она снова стала думать о том, что сказал ей священник. Больше всего Габриэлла боялась, что из-за своей ненависти к матери она попадет в ад. Девочке и в голову не пришло, что она десять лет прожила в самом настоящем аду, и что только теперь ей удалось вырваться из него. Больше того, если бы кто-нибудь узнал, как она существовала прежде, место в раю было бы ей обеспечено.
Ночью Габриэлла снова спала в ногах своей кровати. На следующий день, когда она одевалась, чтобы идти на утреннюю молитву, Натали принялась беззлобно поддразнивать ее. Привычка Габриэллы спать, свернувшись клубочком под одеялом, казалась ей очень смешной.
– Я проснулась ночью, чтобы пойти пи-пи, – заявила она, – и очень-очень удивилась, когда увидела, что тебя нет в кровати. Я думала, ты – лунатик.
Она, конечно, не могла знать, откуда у Габриэллы такая привычка, а та, в свою очередь, не решалась рассказать, что так она пряталась от матери. Это ни разу не спасло Габриэллу, и все-таки в этом положении ей было не так страшно спать.
После утренней молитвы снова была школа, обед и работа в саду, и постепенно Габриэлла привыкла к этому распорядку. Он ничуть не был ей в тягость. Она с удовольствием училась, охотно работала, разучивала с послушницами церковные гимны и литании, изучала Священное Писание и устав монастыря и послушно опускалась на колени там, где ее заставал перезвон монастырских колоколов. К середине мая Габриэлла уже знала всех сестер по именам и весело болтала с ними о самых разных вещах, когда представлялась такая возможность.
И все же мать-настоятельница была ей ближе всех. С ней даже не надо ни о чем говорить, достаточно просто сидеть рядом, встречать ее взгляд, ощущать и разумом, и душой ее надежное и успокаивающее присутствие.
Наступил июль, и матушка Григория неожиданно вызвала Габриэллу к себе, туда, где состоялось их первое знакомство. Странно было снова оказаться в аскетичной и чуточку мрачной обстановке этой комнаты, которая будила в памяти Габриэллы самые разные воспоминания. Казалось, прошло целых сто лет с тех пор, как она, полная самых мрачных предчувствий, приехала сюда с матерью.
На самом же деле это случилось всего несколько недель назад. За это время Габриэлла не получила от матери ни одной весточки. Элоиза как в воду канула, но Габриэлла твердо помнила: ее мать всегда исполняла свои обещания. Значит, ровно через полтора месяца Элоиза должна вернуться за ней.
И тогда…
О том, что будет тогда, она старалась не думать. Ей хотелось надеяться на лучшее, но здравый смысл подсказывал, что ничего хорошего ждать не приходится. И Габриэлла самозабвенно училась, работала в саду и молилась, стараясь отогнать от себя дурные предчувствия.
Когда сестра Мария Маргарита пришла за ней в классную комнату и довольно-таки официальным тоном объявила, что сестра Григория велит ей сейчас же прийти, Габриэлла даже испугалась, решив, что она что-нибудь натворила.
Войдя в кабинет матушки Григории, девочка в смущении и нерешительности остановилась на пороге. Она почти всерьез ожидала, что сейчас ее станут бранить, хотя единственный грех, который она за собой помнила, это то, что во время прополки она по ошибке вырвала из земли съедобный корнеплод, перепутав его с сорняком.
– Тебе нравится у нас, дитя мое? – спросила матушка Григория, приветливо улыбаясь девочке и в то же самое время внимательно ее рассматривая. Выражение глаз Габриэллы – Габи – было уже не таким печальным, как прежде, да и держалась она намного свободнее. Но настоятельница чувствовала, девочка по-прежнему продолжала удерживать незаметную, но тем не менее вполне определенную дистанцию между собой и теми, кто, по ее мнению, мог ее обидеть. К тому же матушка Григория заметила, что Габриэлла слишком часто ходит на исповедь. Что такого могло случиться с этой десятилетней крошкой, что она никак не решается поделиться своей тайной?
– Да, матушка Григория, – просто ответила Габриэлла, но глаза выдавали ее беспокойство. – А что? – тотчас же выпалила она, очевидно, не в силах сдержать тревогу. – Я… я сделала что-то не так?
В своем желании поскорее узнать, что она совершила и какое ее ждет наказание, Габриэлла даже подалась вперед. Она готова была на что угодно, лишь бы покончить с неизвестностью.
– Не бойся, Габриэлла, ты ничего плохого не сделала, – поспешила успокоить ее настоятельница. – Почему ты так тревожишься?
Конец ознакомительного фрагмента.