Глава 4
Фокусник
Удзи, южный пригород Киото, медленно погружался в мягкие вечерние сумерки, окрашенные в красноватые тона. Гоэмон стоял на мосту Утреннего Тумана – Тёйукё, и с интересом глядел на приготовления местных рыбаков к рыбной ловле. Река Удзигава изобиловала рыбой. Здесь можно было поймать на стремнинах форель – аю, или подсечь в заводях серебряного карася – фуна или карпа – кои, а то и совсем уж редкого черного троегуба – хасу. Но ничто не могло сравниться с укай – ночной ловлей рыбы при помощи баклана. Посмотреть на экзотическую рыбную ловлю приходило много зевак, и Гоэмон потерялся среди них, как песчинка на речном берегу, что ему вполне импонировало.
До обеда он мотался по городу, как заведенный. Его «подопечный», мелкий чиновник бакуфу – правительства сёгуна, оказался чересчур деятельным. Чем он занимался, Гоэмон так и не смог понять. К концу дня юный синоби утвердился во мнении, что беготня чиновника по городу – это всего лишь изображение бурной деятельности на вверенном ему посту. Он вел какие-то переговоры с обязательной чашечкой-другой сакэ, несколько раз пил чай в дорогих харчевнях, потом в обеденное время надолго уединился с весьма симпатичной девицей, судя по всему, дамой без излишних предрассудков, и покинул ее жилище в весьма приподнятом настроении и изрядно помятый, а затем ближе к вечеру отправился в Удзи, чтобы посетить храм Удзигами-дзиндзя. Наверное, решил замолить грехи, накопившиеся за день.
Древний храм поразил Гоэмона своей красотой. Главной достопримечательностью храма не без основания считались старинные каэрумата – резные деревянные украшения потолочных балок. Созерцать их можно было часами. Территория Удзигами-дзиндзя почти сплошь заросла огромными деревьями дзельквы и невысокими кленами, а рядом с главным залом храма бил источник с очень вкусной водой. Чиновник долго молился, а затем направился к пруду, чтобы полюбоваться Хоодо – павильоном Феникса.
Сидя у пруда, за кустами глицинии, Гоэмону показалось, что время остановилось; там, где царит совершенство, во времени нет нужды. Над тонкой гладью пруда простерла длинные крылья неземной красоты птица, на глазах превращающаяся то в диковинную острогрудую ладью, то в стройный павильон с изысканно-гибкими линиями, образующими заостренные углы многослойных черепичных крыш, с узкими галереями, симметрично разбегающимися в стороны на невесомых колоннах-опорах. Невозможно передать ощущения Гоэмона, на глазах которого происходило переливание множества образов друг в друга, притом что форма создающего эти образы павильона ни на йоту не менялась.
Конек крыши Хоодо украшали бронзовые изображения невиданных птиц, ярко сверкающие в лучах заходящего солнца. Гоэмон так засмотрелся на все эти чудеса, что едва не выпустил из виду своего шустрого подопечного, который нанял лодку и отправился к рыбакам, чтобы посмотреть на экзотический укай вблизи.
В принципе, Гоэмон мог отправляться восвояси. Чиновник уже мало интересовал юного синоби; все, что было нужно узнать о его личности, он узнал. Чиновник, конечно же, был самураем и до недавнего времени не слезал с седла, воевал с мятежными князьями, которые не хотели подчиняться воле сёгуна. Несмотря на некоторую внешнюю суетливость, как-то не вязавшуюся с привычным образом самурая в повседневной жизни – несколько медлительным, неторопливым и вызывающе гордым, чиновник тем не менее боевых навыков не утратил. Это Гоэмон сразу определил по тому, как самурай двигался – мягким и пружинистым шагом хищника из породы кошачьих.
А еще он обладал великолепным слухом и превосходной реакцией, которую Гоэмон не замедлил проверить. Когда чиновник остановился возле одной из лавок, чтобы побеседовать с ее хозяином (похоже, они были добрыми знакомыми), юный синоби поднял с земли небольшой камешек и бросил его с таким расчетом, чтобы он упал точно за спиной самурая. Чиновник обернулся на чуть слышный звук падения камешка с похвальной стремительностью, при этом его правая рука уже лежала на рукояти меча. Пристально наблюдавший за ним Гоэмон лишь сокрушенно вздохнул – его будущий противник – точно не подарок.
Будь у мальчика задание просто убить самурая, он сделал бы это с легкостью. И ушел бы никем не замеченный. Но в том-то и дело, что задача у юного синоби была несколько иная. Во время военных действий была разрушена одна из пагод ямабуси, и оттуда похитили старинный свиток, представляющий большую ценность. Что в нем ценного, Гоэмону не объяснили; ему лишь обрисовали, какой он с виду, и заставили запомнить несколько иероглифов, которые стояли в начале свитка. А похитителем древней святыни оказался этот самый чиновник бакуфу, прежде командир одного из отрядов армии сёгуна.
Дело оставалось за малым: изъять у высокопоставленного вора свиток, да так, чтобы комар носа не подточил. Для этого Гоэмон и ходил, как привязанный, за чиновником-самураем, стараясь изучить его привычки и составить для себя психологический портрет. С этим делом он успешно справился. Главное, что уяснил Гоэмон, было то, что самурай – очень опасный человек. Видимо, его выучка строилась почти на тех же принципах, что и в Ига-рю – школе ниндзюцу клана Хаттори.
Гоэмон знал, что воспитание самурая начиналось с раннего возраста и до совершеннолетия. Главной наукой, внушаемой каждому ребенку из самурайской семьи, считалась нечувствительность к страху смерти и всему, что с ней связано. Для того чтобы привить это качество, мальчиков отправляли ночью на кладбище, заставляли присутствовать на казнях, посылали в те места, где, по поверьям, обитали демоны, духи и привидения. Чтобы развить терпение и выносливость, юных самураев заставляли исполнять непосильно тяжелые работы, проводить ночи без сна, ходить босиком зимой, рано вставать, их надолго лишали пищи, чтобы они умели стойко выдерживать муки голода.
Самураи прекрасно владели различными видами оружия и знали приемы рукопашного боя, умели преодолевать водные преграды в облачении, состоявшем из полного комплекта доспехов. Их также обучали приему подавления морального духа противника с помощью особого боевого крика, от которого у непривычного человека сердце уходило в пятки. Кроме того, для отпрысков знатных фамилий обязательными дисциплинами считались верховая езда и форсирование рек на лошади. Так что противник у Гоэмона был еще тот фрукт. Конечно, юный синоби верил в свою звезду, знал, что готов к любым испытаниям и ничего не боялся. Он был уверен, что выполнит задание.
Оставался открытым главный вопрос: где чиновник прячет свиток? Гоэмон почему-то не думал, что он лежит на видном месте в жилище самурая – на подставке в нише токономы. А рыться в многочисленных ящичках и тайниках в комнатах дома, тем более – ночью, было и опасно, и бесполезно. Если бы Гоэмон мог все осмотреть при свете дня… Но кто же его, простолюдина, добровольно пустит в дом самурая?
Конечно, существовал способ выкурить лиса из норы. Для этого всего лишь нужно было поджечь дом, да так, чтобы он запылал сразу со всех углов. Это Гоэмон умел делать. Он был уверен, что чиновник-самурай выскочит из дома, захватив с собой лишь самое ценное: свои мечи, реликвии токономы, кошелек и древний свиток. Вот тут можно его и накрыть. Да вот беда – у него слишком много вооруженных слуг. Двое из них и сейчас сопровождали своего господина, в данный момент исполняя роль лодочных гребцов. Так что захватить врасплох самурая вряд ли удастся. К тому же Гоэмон должен был все сделать тихо, незаметно, и уж тем более – без покойников. Почему так, юный синоби не знал. Но приказ есть приказ, и его нужно исполнять…
Пока Гоэмон мрачно размышлял о трудностях, которые встали на его пути, от речного острова Тоносима, над которым возвышалась тринадцатиярусная пагода, начали отплывать рыбачьи лодки, полыхающие огнями; это рыбаки размахивали горящими факелами, стремятся привлечь рыбные косяки. Вскоре в дело вступили и бакланы, которых держали в лодках на привязи, словно собак. С гортанными криками птицы начали бросаться в воду и выхватывать из темных речных глубин рыбу, которая при свете факелов казалась слитками живого серебра. Горло каждого баклана было стянуто металлическим кольцом, поэтому проглотить рыбу он не мог, и спустя какое-то время лодки под тяжелым грузом богатого улова едва не черпали воду бортами.
Гоэмон был заворожен укаем. Потрясающее представление всецело завладело его вниманием. Плеск речной воды, резкое хлопанье крыльев, радостные возгласы удачливых рыбаков и зевак, вид освещенных трепещущим пламенем факелов длинных лодок, огненная рябь на черной воде представляли собой эффектное, ни с чем несравнимое зрелище. Феерия огня и мрака долго преследовала юного синоби – до самой постели. И когда сон наконец сомкнул ему веки, он уже знал, что делать дальше…
Утром следующего дня Гоэмон отправился на рынок Нисики. Горбун был на месте. Юному синоби пришлось подождать, потому что приказчик на все лады расхваливал свой товар какому-то горожанину, по виду цунэ-но-гата из разбогатевших ремесленников. Катана ему не полагалась, а вот меч вакидзаси и танто он мог носить с полным на то правом. Судя по витиеватым речам горбуна, новоявленный богач мало соображал в оружии, и приказчик хотел продать ему дорогой экземпляр танто, вся ценность которого заключалась в красивой рукояти.
В лавке Фудзивары Арицугу продавались не только ножи из принадлежавших ему мастерских, и впрямь отличающиеся великолепным качеством. Он торговал изделиями и других кузнецов; правда, старался брать на продажу только вполне приличные образцы (которые все равно не выдерживали никакого сравнения с его ножами). Стоили они дешевле – для тех, кто знал толк в оружии, но был стеснен в средствах, а тем, кто был «пустым горшком», как этот цунэ-но-гата, всучивали их по цене едва ли не выше стоимости самого лучшего из клинков, представленных на лотках. Этим как раз и занимался горбун, и чтобы ему не мешать, Гоэмон присел в сторонке на корточки и начал философски наблюдать за беспокойной рыночной жизнью.
Рынок представлял собой увлекательное и немножко странное зрелище. Рядом с лавкой Фудзивары Арицугу с множеством благородных танто продавали соленую и вяленую рыбу, чуть поодаль торговали лакированными шкатулками и веерами, еще дальше несколько лавок выставили на своих лотках великолепный фарфор, усладу глаз истинных ценителей красоты, за ними стояли торговцы чаем и посудой для приготовления чая, напротив них расположились кузнецы, котловых дел мастера, завлекавшие покупателей мелодичным звоном своих котлов и котелков, рядом с ними возле своей лавки суетился оптовый торговец свежей рыбой, помогая грузить бочки на повозку и переругиваясь с возчиком…
За рыбной лавкой мрачно чернели на лотках металлические шлемы самураев – кобуто, отдельно стояли в специальной стойке копья – яри, и сразу же за ними торговец, явно навеселе, продавал сакэ на вынос, черпая его из большой бочки медным черпаком. Похоже, он опьянел от испарений и вот-вот должен был свалиться с ног, но чуть поодаль стоял его сменщик, готовый в любой момент подменить ослабевшего товарища. Присутствовала на Нисики и лавка шелковых тканей. Возле нее толпились модницы и горестно вздыхали – из продажи пропал великолепный китайский шелк. А если он все же появлялся на рынке, то быстро исчезал, потому что его закупали для императорского двора и для жен владетельных даймё.
С Китаем торговали в основном южные князья – Оути и Хосокава, а также монастыри. Из Чжунго – Срединной империи – в Нихон привозилась медная монета, китайский шелк-сырец, качество которого было значительно выше японского, шелковые ткани и другие товары. Но некоторые даймё и крупные купцы, не довольствуясь малой прибылью, получаемой от торговых сделок с китайцами, начали организовывать пиратские набеги на Чжунго и Чосон (Корею). Корабли японских пиратов вако издавна грабили прибрежные города этих стран, но в последние годы их набеги приняли угрожающий размах, поэтому китайские купцы были вынуждены почти полностью прекратить торговые отношения с Нихон, за исключением редких смельчаков.
Заметив, что горбун закончил переговоры с покупателем (он все-таки всучил ему никчемную железку), Гоэмон подошел к лоткам и принялся рассматривать ножи.
– Чем интересуетесь, уважаемый? – Горбун приветливо улыбнулся, отчего его изрядно покарябанная физиономия вдруг стала вполне приятной.
Взяв в руки танто, – вроде для того, чтобы хорошенько его рассмотреть – Гоэмон шепотом рассказал горбуну, какая помощь ему нужна. Тот на какое-то время задумался, мрачно шевеля мохнатыми черными бровями, а затем просветлел лицом и коротко спросил:
– Когда?
– Через два дня. Но все должно быть наготове, чтобы по моему сигналу заказ немедленно появились в нужном мне месте.
– Утром, вечером?..
– Скорее всего, днем, сразу после начала стражи Овцы[39].
– Хорошо. Но на всякий случай дай мне три дня.
– Ладно, договорились.
– Будь осторожен, особенно на рынке. Здесь полно кансё. Бывай…
Откланявшись, Гоэмон постарался как можно быстрее исчезнуть из Нисики-кодзи. Ему не улыбалась перспектива попасть под надзор шпионов сёгуна. А еще он торопился к дому чиновника-самурая, чтобы понять распорядок, по которому живет его семейство, и подсчитать количество домочадцев, прислуги и охранников.
Наблюдение вполне удовлетворило Гоэмона. Он наконец пустил в ход свой товар – разные костяные безделушки, начиная от нэцкэ и заканчивая женскими гребнями, заколками и прочей мелочью. Все они были творением рук хромого резчика из клана Хаттори, и юный синоби не сомневался, что его вещицы произведут настоящий фурор среди женщин, которые умели ценить красоту и высокое мастерство.
Так оно и вышло. На удачу Гоэмона, возле дома самурая находилась крохотная площадь с колодцем, возле которого женщины собирались посудачить. Когда он открыл свою коробейку, они набросились на него, как голубиная стая на рассыпанный корм. Вскоре возле Гоэмона образовался целый рынок и торговля пошла с такой скоростью, что Гоэмон даже начал побаиваться за количество товара. А ну как он сегодня все продаст, чем завтра торговать? Ведь ему нужно понаблюдать за домом самурая-чиновника еще день. А без дела долго торчать на виду у всех очень опасно.
Поэтому юный торговец так круто взвинтил цену, что быстро охладил пыл потенциальных покупательниц. Тем не менее короб все равно изрядно полегчал. В квартале, где находился дом чиновника, жили далеко не бедные самураи, и женщины за ценой не стояли. Конечно, находились и жадины, которые торговались с Гоэмоном до хрипоты, но он так вошел в роль сёнина, что сражался за каждую медную монету. Юный синоби отстаивал свою цену, но его взгляд был прикован к усадьбе самурая. Конечно, он не пялился на нее, как баран на новые вороты, а смотрел искоса, но все подмечал и откладывал в тайники своей памяти.
По его подсчетам выходило, что слуг в доме всего трое – садовник, няня в годах и служанка, молодая девица, судя по манерам, провинциалка, а охранников четверо; это не считая тех двух, которые находились рядом с чиновником постоянно, куда бы он ни шел. Охранники его не впечатлили; это были настоящие лентяи, которые не шибко следили за домом и окрестностями, а больше валялись на травке, возле красивого водоема, над которым росли три сосны с диковинно переплетенными кривыми ветками. Судя по всему, это была работа искусного садовника.
Как и подобает самураю, находящемуся на государственной службе, усадьба чиновника имела ворота и сторожевой домик. Сам дом был построен на высоком каменном фундаменте, а крыша имела два слоя: сначала ее покрыли тростником, затем черепицей. Дом самурай построил просторным; похоже, обязательный зал для приема гостей явно был немалых размеров. Судя по усадьбе, самурай был богат и ни в чем себе не отказывал, хотя его дом особо не выделялся на фоне остальных.
Самурай, неуклонно следующий «Бусидо», даже в мирное время не должен думать о доме как о своем постоянном обиталище и не тратить большие средства на его изысканное украшение. Ведь в любое время может начаться война, дом сгорит, и он должен быть готов быстро построить новый. Того, кто не предвидел подобного поворота событий и тратил на строительство своего жилища слишком много денег, часто влезая в долги, считали лишенным здравого смысла и понимания вещей.
Детей у чиновника было двое – мальчик примерно семи-восьми лет и девочка чуть старше. Это открытие обрадовало Гоэмона. Отлично, то, что нужно! Мальчик почти не слазил с деревянного коня, размахивая игрушечным мечом, а девочка под руководством няни что-то шила. Жена самурая тоже не выдержала искуса и подошла к коробейнику. Она не была красивой (точно не краше госпожи Хотару), но явно выросла в аристократическом семействе, понимающем толк в высоком искусстве. Это Гоэмон определил по нэцкэ, которое ей приглянулось.
Она выбрала настоящий шедевр одноногого резчика – фигурку Дзюродзина, бога долголетия и бессмертия, из слоновой кости. Он был изображен во весь рост с посохом в руках, на котором сидела сова, а рядом с ним, тесно прижавшись к старцу, стоял олененок. Цену за это нэцкэ Гоэмон запросил очень большую, но жена самурая купила амулет, не торгуясь. Она знала, что нэцкэ в таком потрясающем исполнении (мастер сумел изобразить даже волосы на бороде Дзюродзина) стоит гораздо дороже. А уж его внутренняя сущность вообще не имеет цены.
Чтобы не расторговаться полностью (ведь ему нужен был еще день для подтверждения своих наблюдений), Гоэмон быстро свернул торговлю, сказав, что его ждут в другом месте. Но он пообещал женщинам, которые не успели прицениться и сделать покупки, что вернется сюда завтра. Опыта торговли у юного синоби не было, и он с огромным удивлением наблюдал за бестолковой женской суетой. Прежде чем купить что-то, каждая должна была в обязательном порядке осмотреть и ощупать (некоторые делали это почти благоговейно) все вещицы, которые лежали в коробе. А потом долго обсуждать с подругой качество и красоту какого-нибудь гребешка, который, на взгляд Гоэмона, вообще не представлял никакой художественной ценности – просто нужная в хозяйстве вещь.
И только позже, уже в доме госпожи Хотару, он наконец понял, почему вызвал торговлей резными безделушками такой ажиотаж у соседок чиновника. Жена самурая обычно редко покидала дом; для нее даже поход на овощной рынок был событием, так как для этого существовали служанки. Как только она получала из рук свекрови самодзи – деревянную лопаточку, которой раскладывают рис, дом полностью занимал все ее время. На нее были возложены все заботы о домашнем хозяйстве. Ей был полностью доверен и семейный кошелек.
Но при всем том жена самурая, обычно представительница аристократического семейства, умела понимать и ценить прекрасное. А уж изделия одноногого резчика из клана Хаттори, даже примитивные гребешки, были изысканны и совершенны и несли на себе печать большого мастерства.
Для дочерей самураев не было школ, их обучали на дому. Плохо образованную жену муж мог выгнать из дома, и это побуждало женщин старательно учиться. От окружающих они постигали навыки ведения домашнего хозяйства, учились быть хорошими женами. Приходящие учителя обучали их грациозному исполнению традиционных ритуалов, таких как аранжировка цветов, чайная церемония, а еще танцам, пению, игре на музыкальных инструментах. Они учились писать нестрогим японским стилем, а не уставными китайскими иероглифами, читать романы и стихи, и даже сочинять хокку и танка. Поэтому не было ничего необычного в том, что жены самураев, наученные ценить прекрасное, столь живо и долго обсуждали поделки, лежавшие в коробейке Гоэмона.
Засыпал юный синоби в полной уверенности, что свое задание он выполнит. То, что его фантазия собиралась предложить жителям квартала, учитывая кто там живет, несомненно, должно сработать в лучшем виде…
Следующий день мало чем отличался от предыдущего. Короб опустел быстро. На этот раз Гоэмон по времени пришел как раз к страже Овцы. Но в доме чиновника-самурая людей не прибавилось. Значит, он родом не из Киото, решил юный синоби, и его родители живут отдельно. Да и сам он, скорее всего, обедал в другом месте. И Гоэмон даже догадывался, где именно. Похоже, девица, к которой он захаживал, была его наложницей.
Богатый человек в Нихон мог иметь несколько наложниц, но жили они вне семейного дома, в своих собственных, обычно родительских домах. Жены самураев относились крайне снисходительно к таким похождениям мужа. Более того, не забавы мужа на стороне, а проявление ревности жены в глазах японцев выглядело чем-то постыдным.
Распродав товар, Гоэмон удалился восвояси, весело насвистывая какой-то легкомысленный мотив. В голове он уже нарисовал план усадьбы самурая и в деталях представлял весь маршрут, который должен был привести его в спальню чиновника. По здравому размышлению, Гоэмон решил, что только там может храниться драгоценный свиток. Ведь ночью, когда наступает время воров и разбойников, он должен всегда находиться рядом с хозяином дома – и на случай пожара, и если в жилище заберутся убийцы. А то, что за ворованным свитком могут пожаловать те, кому он принадлежал, притом с намерением отомстить, самурай должен был предвидеть, так как он совсем не походил на глупца.
«Ты ждешь, что за свитком придут ночью, а я навещу твой дом ясным днем…». Гоэмон хищно оскалился, но тут же снова приобрел беззаботный вид, тем более что уже вошел в узкую кишку Нисики-кодзи. Остановившись возле лавки Фудзивары Арицугу, он спросил у горбуна взглядом: «Ну как?..».
– Все наготове, – ответил тот. – Время?..
– Завтра. Как я и говорил, когда наступит стража Овцы.
– Где?
Гоэмон объяснил.
– Что тебе нужно из оружия?
– Сюрикены.
– Не мало ли?
– В самый раз.
– Тогда обожди чуток… – Горбуна отвлек покупатель, но он постарался побыстрее от него избавиться.
Вернулся горбун со свертком.
– Хорошо сбалансированы? – спросил Гоэмон.
– Обижаешь… Их делал лучший мастер. Но привыкнуть к ним надо. Найди укромное местечко и потренируйся. Времени у тебя достаточно.
– Благодарю.
– И запомни – мы с тобой незнакомы. – В голосе горбуна проскользнули тревожные нотки.
– Я это знаю. – Ответный взгляд юного синоби был холодным и жестким.
Горбун с удовлетворением кивнул и сказал:
– Удачи…
Гоэмон ушел. Какое-то время горбун смотрел ему вслед, покусывая нижнюю губу, что у него обозначало большие сомнения, а затем, приняв какое-то решение, позвал своего помощника, молодого парня, по виду недавнего провинциала, подавшегося в город на заработки.
– Я ухожу, – сказал горбун. – Сегодня и завтра меня не будет. Если появится наш хозяин, скажешь ему, что я поехал за товаром. Справишься сам?
– Да, господин… – Парень с благодарностью поклонился. – Я все знаю. Можете не сомневаться. Спасибо за доверие.
– Смотри мне…
Горбуна сильно смущал возраст юного синоби. Уж он-то знал, что под пытками редко кто сможет удержать язык за зубами. Тем более, неоперившийся птенец, который считает, что уже может летать как взрослый ястреб. Поэтому горбун решил понаблюдать за развитием событий со стороны. И если парнишку схватят, то ему придется бежать из Киото…
На следующий день, после полудня, возле дома чиновника-самурая собралась целая толпа – и стар, и млад. Всех привлекло любимое зрелище – выступление бродячего фокусника-саругакуси. Обычно он выступал вкупе с дрессированной обезьянкой, которая исполняла различные трюки, но этот фокусник принес с собой лишь большую сумку, где хранил принадлежности своей профессии. Он был в синем бархатном кимоно с нашитыми на нем серебряными звездочками, что предполагало неплохой достаток, на голове фокусника торчал красный колпак-дзукин, который во время дождя превращался в капюшон, на ногах у него были гэта – деревянные сандалии в форме скамеечки, в которых хорошо ходить в ненастную погоду, и белые таби – носки с чехольчиком для большого пальца.
Конец ознакомительного фрагмента.