Нина. Книга 1. Проклятый дар. Глава 2. Новый дом (Айя Сафина, 2018)

Глава 2. Новый дом

– Доктор Йокин,– позвала худенькая молодая медсестра. Светлые волосы аккуратно заплетены в косу, точно ржаной колосок.

Доктор Зорий Йокин, невысокий мужчина сорока лет с пышными черными усами, остановился.

– Доктор Йокин, прием с Алтоном из третей палаты отменен. С ним снова случился припадок, ему вкололи транквилизаторы, и сейчас он спит,– выпалила девушка, слегка запыхавшись.

– Эх, беда… – задумчиво произнес Йокин.– В таком случае у меня длительный перерыв. Я буду в компьютерном зале, дорогая.

– Доктор Калев сказал, что, если пожелаете, можете познакомиться с пациенткой из седьмой палаты.

Йокин призадумался. Он едва помнил эту девочку по карте болезни, что изучал накануне. Случай был самым интересным из всей стопки медицинских карт, которые ему предоставили, как новому штатному специалисту.

– Да, я помню ее. Наша встреча назначена на послезавтра, не так ли? Ну, что ж, делать все равно нечего. Готовьте девочку, – кивнул Йокин.– Да, кстати, напомните, как ее зовут?

– Нина, – выпалил сестра, – ее зовут Нина Эстер. Она наша самая тяжелая пациентка,– грустно добавила девушка и быстро удалилась.

– Нина, – произнес Йокин себе под нос, – ну, посмотрим, как мы можем тебе помочь, Нина.

Детская психиатрическая лечебница, работником которой не так давно стал доктор Йокин, пользовалась немалой славой среди подобных учреждений. Развитая сеть отделений позволяла лечить детей с самого юного возраста. Спектр услуг был довольно широк, а глава учреждения – профессор Ян Калев, хоть и был достаточно молод – всего сорок с небольшим, слыл новатором в способах лечения детских и подростковых психических заболеваний. Он неустанно следил за разработками в области психофармацевтики, физиотерапии, огромное внимание уделял исследованиям в сфере психологических воздействий на подсознание, и одним из первых ввел сеансы гипноза для подростков, являясь противником агрессивного лечения химическими препаратами, чем очень понравился Йокину. Калев не боялся предлагать новые методы лечения своим подопечным, заручаясь обязательным согласием родителей. Также рьяно он относился и к подбору персонала. К потенциальным коллегам у него было много требований относительно их талантов и убеждений.

Доктор Зорий Йокин был принят в лечебницу месяц назад. Учеба в престижном медицинском колледже, позже в столичном медицинском университете, успешно защищенная докторская диссертация на тему особенностей применения гипноза для детей благотворно повлияли на его характеристику. Калев провел с ним единственное интервью, на котором понял, что перед ним сидит одаренный врач, трудолюбивый работник, а главное, такой же исследователь, как и он сам, с пытливым умом любознательного изыскателя, стремящегося уйти от устаревших взглядов в столь хрупкой и неоднозначной области, как психиатрия.

Йокин приступил к работе немедленно. За ним закрепили отдельный кабинет, который обещали в скором времени обустроить необходимой мебелью для проведения гипнотических сеансов. В лечебнице Йокин был единственным обученным специалистом в этой области. А до тех пор Йокин работал в качестве психиатра в третьем корпусе, где проживали отделения старшего возраста. Он проводил групповые и индивидуальные беседы с подростками, заболевающими легкими формами психических расстройств: разного рода неврозы типа истерии, панического или тревожного расстройства, параноидные психозы, количественно выделялись нервные анорексики. Йокин даже познакомился с целым рядом детей с психосоматическими расстройствами. В лечебницу привозили детей со всех уголков страны. С каждым днем число медицинских карт на столе Йокина увеличивалось, а сам он ждал, когда, наконец, приготовят его кабинет, чтобы он приступил к долгожданным сеансам гипноза, к воплощению своей мечты исследователя.

С сегодняшнего дня Йокин получил разрешение на работу с особо буйными больными. И первый же день в «буйном блоке» начался с того, что оба его пациента были усыплены один за другим. В этот день у Вилена, парнишки шестнадцати лет, обострились панические атаки, и он стал нападать на медработников, крича во все горло, что они пытаются украсть его органы. Другой же мальчуган по имени Алтон страдал особо опасным психическим расстройством – самоистязанием. Сегодня он снова попытался выцарапать себе глаза.

Как бы то ни было, доктор Йокин прекрасно понимал, что его ждет в этом блоке. При работе с буйными пациентами глупо планировать рабочий день на завтра, ведь никогда не знаешь, когда их мозг снова захочет сыграть в злые игры.

Йокин подошел к одному из кабинетов психотерапии, в котором мобычно устраивал приемы. Все та же молодая медсестра, ее звали Илона, уже ждала доктора возле двери.

– Нина Эстер, пятнадцати лет, диагноз шизофрения, непрерывнотекущая, интеллектуальные расстройства, эмоциональные нарушения, частичные расстройства поведения, галлюцинации, эпизоды кататонического ступора, – доктор читал медицинскую карту пациентки.

– Сложность в том, что ее болезнь невозможно отнести к какому-либо типу шизофрении, – лепетала Илона, – в ней, как будто, есть все сразу…

– Возможная причина возникновения заболевания – шок от глубокого эмоционального стресса пережитого после убийства родителей, – доктор продолжал читать. – Сколько ей было, когда их убили?

– Пять. Пять лет,– ответила Илона.

Йокин озадаченно взглянул на сестру.

– Она видела, как их убили?

– Да. Их застрелили у нее на глазах. Страшная картина. Такое не каждому взрослому под силу пережить.

– У нее больше нет родных?

– Нет. Она – абсолютная сирота. Соцработник общается лишь с доктором Калевом. К сожалению, в ее состоянии о программе удочерения не может быть и речи.

Йокин снова пролистал карту, как бы повторяя информацию.

– Если я не ошибаюсь, тут где-то написано, что она состояла на учете у психиатра до трагедии,– наконец, проговорил он.

– Да, верно. Но она тогда была совсем ребенком. Родители отказались отдать ее в диспансер, а позже наметились улучшения и последняя запись, позвольте, – Илона взяла карту из рук доктора.

Едва дотронувшись до мужского волосатого запястья, легкая дрожь пробежала по стройной женской спине.

– Вот здесь, – сказала Илона, ткнув тонким пальцем на строчку

– Снята с ежемесячного осмотра до первых признаков ухудшений, – прочитал Йокин.

Это была последняя запись на бланках городского психологического диспансера, далее карта болезни велась на листах психиатрической лечебницы.

Йокин снова пролистал карту и сказал:

– Ну, что ж, я готов.

Илона постучала в дверь. Внутри кабинета санитар – крупный молодой парень двадцати пяти лет – открыл дверь. Йокин вошел в кабинет.

– Доктор Йокин, будьте осторожны,– услышал он тихий голос Илоны.

Санитар вышел, дверь за ним закрылась.

Кабинет представлял собой небольшую комнату с решетчатым окном. Как и в других подобных кабинетах, здесь стояли два кресла, кушетка и небольшой столик. Окна здания выходили в парк, и густая зеленая листва огромного конского каштана, одного из нескольких, посаженных вдоль корпуса, стучала по стеклу, тревожимая ветром.

Йокин прошел вглубь светлого кабинета, сел в кресло и только потом взглянул на пациентку.

Укутанная в больничный халат, из-под которого торчала уже изрядно поношенная сорочка, девушка неподвижно сидела в кресле напротив. Коричневые волосы длиной до лопаток были растрепаны и местами скомканы в узлы, которым помогут уже только ножницы. Руки и ноги, насколько их мог видеть доктор, покрыты многочисленными ссадинами, рассасывающимися синяками, свежими царапинами.

«Наверное, ты у нас очень буйная»,– подумал он, и ему тут же вспомнились слова сестры, о том, что это – самая тяжелая пациентка в лечебнице.

Девушка сидела, словно застывшая во времени, даже дышала еле заметно. Худая и до жути бледная. Впалые щеки и отчетливая синева вокруг глаз придавали лицу очертания черепа. Нахмуренные брови, плотно сомкнутые губы передавали внутреннее напряжение. Взгляд больших необыкновенно серых глаз уставился в окно. Несмотря на создаваемое впечатление враждебности, лицо девушки казалось абсолютно детским, наивным, чистым и таким страдающим, словно печать смерти, которая коснулась его десять лет назад, оставила на нем несмывающийся след.

Йокин отлично читал лица людей, более того, он безо всяких генетических тестов мог определить, болен ли человек с рождения или болезнь – приобретенная. Глядя на застывшее мраморное лицо девушки, Йокин понимал, что боль, от которой страдает ее невинная душа, источник которой спрятан где-то очень глубоко, и который ему предстоит отыскать, это боль несчастного человека, потревоженного трагичными ударами безжалостной судьбы. Злой рок не спрашивает твоего разрешения, не берет во внимание твое мнение, и выбор его порою непостижим человеческим разумом, но он ударяет свирепым беспощадным бичом и все, что остается делать – это рутинно заживлять раны, которые то и дело кровоточат.

– Здравствуй, Нина. Меня зовут доктор Зорий Йокин, я – твой новый лечащий врач.

Нина не подала виду заинтересованности, безжизненные глаза по-прежнему смотрели в окно.

– Мне очень хочется, чтобы мы с тобой подружились, – продолжал Йокин.

Девушка не шла на контакт, но Йокин привык к такой реакции, более того, считал ее абсолютно нормальной. Социальная отчужденность, сопровождающая основную массу психических расстройств, обуславливает нежелание больных идти на контакт с людьми, в особенности с чужаками. Более того, даже при беглом осмотре истории болезни Нины было ясно, что за десять лет пребывания здесь ей скормили все разнообразие имеющихся в лечебнице антидепрессантов, нейролептиков и транквилизаторов. Неизвестно, принесли ли они больше пользы или вреда. На секунду доктору показалось, что с полуживой девушки можно написать учебник по побочным эффектам антипсихотических препаратов.

Тем не менее, Йокин не переставал убеждать себя в том, что каждому из таких, как она, необходимо выговориться. Рано или поздно они принимали нового доктора и посвящали его в тайны своих блуждающих душ. Тяжело сдерживать безумие внутри себя, тяжело бороться с ним в одиночку. И Йокин потрясающе справлялся с доверчивостью пациентов, становясь их союзником в этой нелегкой борьбе.

– Ты находишься здесь уже долгое время, – продолжал Йокин. – Наверное, знаешь каждый уголок лечебницы.

Молчание.

– Ты ощущаешь себя как дома?

Взгляд Нины оторвался от окна и медленно перевелся на доктора. Необычайно светлые серые глаза Нины вперились в Йокина безо всякого смущения. И вроде он всегда готов к подобной реакции от пациента, они часто разглядывают его в попытке смутить своей наглостью, продемонстрировать бесстрашие. Но этот раз был каким-то особенным. Йокин почти физически ощущал ее взгляд, даже почувствовал, как что-то живое закопошилось в мозгу и приподняло волосы на макушке. Он вдруг вспомнил о своем рыбацком домике, где проводил отпуск в одиночестве. Выпускной школьный бал, на котором впервые поцеловал девушку. Он даже учуял запах подгоревших этим утром гренок на его кухне. А вот он выступает перед ректоратом университета и злится на собственные трясущиеся от страха руки. Он сидит за столиком уличного кафе и пишет свой телефонный номер для официантки, которая даже не удосужилась взглянуть на салфетку, прежде чем выбросила ее. Он идет в полуночный магазин, где продавец приветствует постоянного покупателя и уже достает из-за прилавка стандартный набор: бутылку виски и пакет семечек.

Стоп! Что это?

Зорий внезапно осекся и понял, что странным образом отвлекся от сеанса. Кутерьма из воспоминаний, сменяющих друг друга с быстротой миллисекунд, вывела из кабинета и отправила в путешествие по его прошлому. Как это получилось? Видимо, в последнее время навалилось слишком много работы, и вот результат – рассеянность прямо на рабочем месте. Йокин встряхнул головой, поругав себя за непрофессионализм, и прервал затянувшееся молчание.

– Я же напротив, совсем новичок здесь. Наверняка, ты смогла бы устроить мне интересную экскурсию, – говорил доктор, как ни в чем не бывало. – Может, знаешь какие-нибудь интересные места или истории?

«Истории? – думает Нина. – Я их знаю тысячи… спроси меня о том мужчине, что продал тебе этот идиотский зеленый галстук…»

– Вскоре я начну практиковать новый метод лечения, – говорил Йокин, – это гипноз. Ты ведь знаешь, что такое гипноз? Я надеюсь, что он поможет нам с тобой победить твой недуг, – Йокин дружески улыбнулся.

«Как же вы все слепы,– думает Нина,– я здорова… Я всегда была здорова».

***

После трагедии представительница социальной службы консультировалась с врачами, наблюдавшими Нину, и решение было принято единогласно – ввиду специфической болезни ребенок направляется в детскую психиатрическую лечебницу.

Нина отлично помнит тот день, когда ее привезли сюда. Стоял сильный ливень. Порывы ветра яростно трепали высокие деревья, небеса грозно рокотали, и вскоре начался град, стреляющий льдинками по окнам. Он словно предвещал начало какого-то ужаса. Вроде это было раннее утро, а может и поздний вечер. Если честно, в тот момент невозможно было понять время дня, настолько темно было вокруг. На фоне черного неба, разрезаемого яркими вспышками молний, старинное главное здание лечебницы казалось местом обитания чудовищ.

Незнакомцы в костюмах, сопровождавшие ее из детской больницы, сменились новыми незнакомцами в белых халатах. Одна из них – толстая женщина, от которой плохо пахло – взяла Нину за руку и повела по тускло освещенным коридорам с высокими потолками. Внутри раскаты грома были не такими оглушительными, как на улице, да и само здание не казалось таким уж и мрачным местом, но Нине все равно здесь не нравилось. Она все время хотела к маме.

Женщина завела девочку в большое помещение. Здесь было тепло и тихо, настоящий огонь скрипел поленом, высокие стеллажи с десятками или даже тысячами книг тянулись вдоль стен, а в углу стоял огромный глобус. Нину усадили на мягкий диван. Рядом присел полноватый и довольно старый мужчина. Седые волосы были зачесаны набок, в белоснежной бороде изредка проступали черные островки. От него исходил резкий аромат одеколона. Этот лимонный запах останется в памяти Нины навсегда, он незаслуженно станет предметом ее лютой ненависти.

– Нина, ты должна побыть здесь немного, – говорил старик.

Его тихий томный голос звучал как колыбельная.

– Мы о тебе позаботимся, отныне мы – твоя семья. Мы будем с тобой рядом. Но папа с мамой уже не вернутся…

Девочка еле понимала смысл сказанных слов. Для нее это были просто слова. Они не имели значения. Нина все ждала, когда это все, наконец, закончится, и мама придет за ней. Детские глазки то и дело поглядывали на дверь, ожидая, что вот-вот она распахнется и войдет любимая мама. Иначе быть не может. Мама всегда была рядом с ней.

Доктора понимали, что безмолвие девочки – это всего лишь затишье перед бурей. Бедняжка еще не осознала, что произошло. Она до сих пор пребывала в шоковом состоянии. Но вскоре, как предсказывали они, ребенок закатится в истерике и будет требовать маму. Сколько раз они уже видели здесь такое. Детей оставляли в лечебнице на месяцы, а то и годы. Совсем новые пациенты тяжко переживали разрывы с родителями. И хотя каждый день вечернее время отдавалось часам посещения, детский рев стал здесь привычным. Но случай с Ниной был особенным, ведь ее мама никогда не придет. Никто не придет. Даже соцработник, которая не горела желанием печься об умалишенной.

Потом толстая неприятная женщина отвела Нину в маленькую двухместную палату, помогла разуться и уложила в холодную кровать. В небольшой комнатушке с крашеными стенами умещались всего две узкие железные кровати. На соседней кто-то спал, и Нине это не нравилось. В ту ночь Нина не сомкнула глаз. Она лежала на скрипучем жестком матрасе с громко сопящим рядом незнакомцем и смотрела в зарешеченное окно, в которое бились встревоженные завывающим ветром ветки деревьев. Нина все прокручивала в уме слова старика с белой бородой, и с каждой минутой тщетного ожидания возвращения мамы до нее постепенно доходил смысл того, что старик пытался донести до нее. Однако, девочка продолжала упорствовать, продолжала верить, что завтра за ней придут.

Утром ее новое место обитания ожило. В коридорах за дверью сначала послышались гулкие шаги, потом хлопала дверь, и громкий женский голос что-то выкрикивал. Этот набор звуков повторился несколько раз в неизменном порядке, прежде чем добрался до двери палаты Нины. Девочка сжалась и натянула одеяло до самых глаз, сердце бешено колотилось в ожидании предстоящего. Дверь резко распахнулась, и в проеме показалась та же тучная женщина, которая привела сюда Нину поздним вечером.

– Подъем! – прогремела санитарка басом.

Нина сначала не поняла, что все это означало, но просыпающееся тело на соседней кровати прояснило ситуацию: наступило утро.

Нина, наконец, увидела того, кто спал рядом. Толстая девочка немного старше Нины лениво потянулась, окинула враждебным взглядом новую соседку с ног до головы, после чего буркнула в ее адрес какое-то непонятное слово. Нина почувствовала в нем злость. Девочка надела резиновые тапки, встала с кровати, взяла со стула махровый халат и вышла из комнаты. Проводив соседку взглядом до коридора, где та исчезла, Нина заметила пробежавших мимо ее палаты детей примерно одного с ней возраста. По доносившимся снаружи звукам Нина представляла, как дети толпились в коридоре, издавая невообразимый шум. Они кричали, плакали, смеялись, кто-то ныл, другой скулил, третьи что-то бурно обсуждали, самые смелые, кажется, дрались.

Когда в проеме нарисовалась незнакомая женщина в белом халате, фигурой походившая на ту, что привела Нину сюда ночью, сердце девочки забилось еще чаще. Вид санитарки с полуседым пучком на затылке выражал гнев, от которого Нина вжалась в кровать и замерла, уставившись на грозную женщину, и не смея моргнуть.

– Тебе что, персональное приглашение нужно? – прорычала она, – вставай, говорю!

Ноги Нины онемели, тело свело в такой ступор, что она едва могла сделать вдох. Столько ярости исходило от этой жуткой женщины в белом!

– Не напирай! Она – новенькая! Вчера привезли! – крикнул кто-то из коридора.

– А-а-а, – промычала она, – ну, тогда идем! Добро пожаловать, что ли…

Женщина подошла к Нине и буквально одной рукой вытащила ту из кровати и поставила на ноги. Толстая жесткая рука грубо вытолкнула Нину в коридор, а потом схватила за запястье так сильно, что оно заныло. Женщина провела Нину через коридор, они завернули за угол. Наконец, Нина увидела источники гама. Около трех десятков детей примерно одного с ней возраста стояли длинной шеренгой вдоль стены. Нина не успела заметить, как сама стала частью этой шеренги. Она с ужасом смотрела на орущих вокруг сверстников и не могла поверить, что все происходило на самом деле. Мальчик перед ней беспрестанно водил руками из стороны в сторону, словно невидимый кукловод дергал за ниточки марионетки. Девочка позади Нины ковыряла в носу и раскачивалась, как неваляшка, напевая какую-то песню. Еще два мальчугана затеяли драку прямо возле Нины, благо, их тут же разняла все та же тучная женщина. И все это время со всех сторон доносился непрекращающийся плач и всхлипывания.

Шеренга куда-то продвигалась, и вскоре обескураженная Нина увидела пункт назначения. Впереди в светлой комнате, обложенной потрескавшимся кафелем, рядом друг с другом стояли два унитаза. На один садились девочки, к другому подходили мальчики. Нужда справлялась прямо на виду живой очереди. После чего они переходили к стене напротив – к трем умывальникам. Толпясь вокруг одного по двое, а то и по трое, дети чистили зубы. И этот конвейер работал под неусыпным контролем одной из тучных женщин в белом.

– Арина, не балуйся водой! Антон, перестань мазать всех пастой! Степан, я сейчас выпорю тебя! – то и дело кричала санитарка.

Нина с ужасом осознала, что ее очередь к унитазу уже почти настала. Девочка, стоявшая перед ней, подошла к унитазу, с отрешенным видом сняла трусики и села, умудрившись даже хорошо прозеваться, справляя нужду. Нина удивленно смотрела на трех мальчиков, столпившихся возле унитаза, они умудрялись даже играть в перестрелку со струями друг друга. И вот зевающая девочка все также безропотно встала, надела трусики, нечаянно заправив в них платье, и предоставила унитаз следующему. Но Нина не смогла сделать ни шагу. Ее потрясение достигло апогея.

– Эй! Чего застряла? – буркнул кто-то сзади и даже слегка толкнул Нину, но та едва обратила внимание на недовольство.

Зато застой был замечен одной из санитарок, которая краем ястребиного глаза увидела нарушение непрерывного потока. Она грозно прошагала к Нине, расталкивая ребятню, и дернула ту за локоть.

– Давай скорей! Ты всех задерживаешь! – зарычала женщина.

В этот момент на Нину напал первый в ее жизни ступор. Сознание провалилось в темноту, глаза закатились, жевательная мускулатура намертво сомкнула челюсти, шея напряглась и неестественно выгнулась, руки скрючились возле груди. Когда напряжение дошло до спины и ног, Нина уже отключилась. Если бы не толстые руки санитарки, Нина бы шмякнулась на пол, точно срубленное дерево. Но опытная женщина успела подхватить девочку и мягко уложить на холодный кафельный пол.

– Зара! Зови врача! – крикнула женщина.

Тело Нины забилось в судороге. Санитарка аккуратно подняла девочку и отнесла в комнату.

В то время Ян Калев работал в лечебнице штатным психиатром. Именно он пришел на зов обеспокоенных санитарок младшего блока. Он осмотрел девочку. Ввел миорелаксирующий препарат, тело Нины полностью расслабилось, и она впала в глубокий сон. Был сделан вывод, что причиной ступора явился стресс от мгновенного введения Нины в общество. Калев вычитал из истории болезни, что девочка едва разговаривала, была замкнутой, на контакт с людьми шла с трудом и воспитательные учреждения не посещала. Ее форма шизофрении предполагала постепенную социальную адаптацию.

– Она просто не знает, что такое социум, – говорил Калев, – ее пугают люди.

Калев повелел оставить Нину в покое до тех пор, пока она сама не проявит желание выйти из палаты. А пока ее необходимо водить в туалет в индивидуальном порядке и приносить еду в палату. Начать общение, как он предсказывал, Нина начнет со своей соседки.

– Аделаида – неагрессивная девочка, – рассуждал Калев,– ее лунатизм не опасен, а потому они не доставят друг другу много хлопот.

Разумеется, санитарки Зара и Дания были недовольны индивидуальным обслуживанием девочки. Ладно, водить в туалет, но приносить еду из столовой, извольте! Они – не служанки! Но, как бы то ни было, предписания врача следовало выполнять неукоснительно.

И когда Нина очнулась, ее ждал новый мир.

Толстые руки грубо хватали за локоть и больно сжимали запястье, ведя в туалет, где трясущаяся от страха и холода девочка пыталась справить нужду под присмотром огромной женщины в белом, от которой пахло раздражением и злобой. Подносы с едой громко стучали о стол, выражая явное недовольство санитарок установленными правилами «для принцессы», а когда в тарелках оставались недоеденные супы и котлеты, эти тучные фурии бросали озлобленные комментарии в адрес девочки.

Здесь не было любви для Нины. Здесь царствовали безразличие, раздражение и откровенная злоба.

Ночами напролет Нина выплакивала глаза, также беззвучно, как она это всегда умела.

– Мамочка, где же ты? – шептал ребенок, – мамочка, пожалуйста, приди.

Слезы лились нескончаемым потоком из серебристых глаз, маленький опухший носик краснел от всхлипов, тело девочки сотрясалось от немых рыданий. И уже под утро истощенная слезами Нина, засыпала на мокрой подушке с молитвой на устах: «Мамочка, пожалуйста, вернись…»

Но дни безостановочно сменяли друг друга, а для Нины не менялось ничего. Нескончаемый шум и крики в коридорах, грубые хватания за плечи, огрызания фурий, стук тарелок. Единственным светлым лучиком в этом бесконечном аду были визиты медсестры. От молодой девушки всегда пахло фруктами, травами, цветами. Приятные ароматы тотчас же возвращали Нину домой. Она представляла, какой бы сегодня был запах дня, кого бы она в этот вечер взяла «на небушко».

– Ванильный… сегодня был бы ванильный день, – шептала себе под нос Нина и вспоминала, как они с мамой вычищали из стручков ванили черные зернышки.

Пока Нина витала где-то в облаках, медсестра давала ей таблетки, ласково просила запить их водой, потом гладила девочку по голове и уходила. Это были единственные приятные и недолгие моменты, которые Нина ждала каждый день.

После визита медсестры, в палаты возвращались дети с обеда, принося с собой привычный грохот.

– Если ты тронешь мои карандаши, я тебя убью, – злобно сказала однажды Аделаида, заметив, что Нина не спит во время тихого часа. Потом, пнув тапочки Нины так, что те разлетелись по разным углам, плюхнулась на кровать и по обыкновению отвернулась к стенке.

Нина и не думала прикасаться к карандашам Аделаиды. Она очень боялась эту толстую девочку. Та верно подметила интерес Нины, которая то и дело бросала взгляды на наборы для рисования на столе. Нине очень хотелось рисовать, но у нее не было ее собственных карандашей и красок. У нее, вообще, ничего не было. Даже одежда была не ее. Она получила ее еще в детской больнице, где оказалась после того кровавого вечера.

Тихий час тянулся бесконечно. Нина занимала себя тем, что вспоминала стишки, которые они разучивали с мамой.

– Поросенок, поросенок,

только вылез из пеленок.

Тут же, свинка, грязь нашел,

Мимо лужи не прошел, – рассказывали они, пока Нина купалась в пенящейся ванне.

– Приходите к нам, барашки,

Мы расчешем вам кудряшки.

Нет спасибо, бе—бе—бе,

Расчешите их себе, – проговаривала Нина, а мама расчесывала мягкие волнистые волосы дочери.

После тихого часа детей уводили на полдник, а потом на прогулку, и Нина вновь оставалась одна. Лишь Дания изредка заглядывала в палату, чтобы проверить девочку. Но тишина длилась недолго. После вечернего подноса с кашей кошмар возвращался. Знакомые крики вонзались в голову как гвозди – дети возвращались с ужина. Еще долго Нина слушала раздражающий плач, громкий смех, меланж из рева и ссор где-то на этаже. А потом на улице темнело, и дети разбредались по палатам. Время – ложиться спать.

И так повторялось день за днем, счет которых Нина перестала вести после восьми. Нина продолжала ждать маму. Она не выходила из палаты, кроме как в туалет, потому что боялась, что если мама придет, то не сможет найти ее посреди толпы детей. А мама придет! Обязательно придет! И отведет домой, где ее ждет папа, и все станет как прежде. Ведь тот старик сказал, что она побудет здесь немного. Наверное, мама заболела, но скоро она выздоровеет и обязательно придет. Ведь врач сказал, немного…

Время шло, мама не появлялась.

Через три недели пребывания Нины в лечебнице настал неизбежный момент. Три недели. Всех двухлетних беспрестанных и упорных усилий Лили в борьбе с шизофренией хватило на три недели. Это должно было случиться, ведь болезнь никуда не исчезала, а таблетки, что давали ребенку, были абсолютно бесполезны. Нина отчетливо помнит ночь, когда ушел обманчивый туман из головы, и она, наконец, поняла, даже скорее приняла суровую правду.

В ночной темноте она, как всегда изводимая бессонницей, сидела на кровати и старалась разглядеть пуговицы на пижаме, как вдруг, снова услышала знакомые до боли голоса.

«Мы здесь. Мы всегда были здесь. Мы всегда будем здесь. Мы все, что у тебя есть. Мы – твои единственные друзья. Ты наша, Нина. Слушай нас, Нина. Бойся нас, Нина. Мы здесь».

Эти мерзкие, но в то же время родные голоса, перебивая друг друга, говорили с ней. Слеза скатилась со щеки, потом другая, потом еще одна, и Нина снова тихо плакала. Они вернулись, значит, мамы нет.

Первое время Нина отчаянно боролась с ними придуманными мамой методами. Ее несколько раз находили на полу в туалете, где она закрывала уши и произносила одну лишь фразу:

– Монстры, уходите, оставьте малышку! Монстры, уходите, оставьте малышку!

Разумеется, об этом доложили врачам. В то время ее курировал некий доктор Полак, которого она ни разу не видела за все время пребывания в лечебнице. А когда ему сообщили о новом симптоме болезни Нины, он посетил ее лишь однажды. Бегло осмотрел, пролистал карту, создавая напыщенный вид, и выписал аминазин против неопределенного рода галлюцинаций. Он даже не стал уточнять, что именно она видела, сделав пометку в карте «Начата терапия нейролептиком». Терапия, которой не будет конца.

Так бы она и осталась забытой эгоистичным доктором Полаком, если бы не случился первый припадок. Девочка забилась в угол игровой комнаты с истошными воплями о том, что за ней охотится какое-то чудовище, и тем жутко испугав остальных детей, которые тоже стали бояться невидимого врага. Когда санитарки попытались схватить ее, Нина вцепилась пальцами в лицо одной из них, оставив той глубокие ссадины на память. Женщина завизжала не меньше припадочной и ухватилась за лицо. Нина же выбралась из крепких объятий и стала носиться из угла в угол, подобно загнанному зверю. В бреду Нина не видела, куда бежит, и на полной скорости врезалась в стену. Потеряв равновесие, она неудачно упала, ударившись головой об угол стола, после чего в очередной раз впала в кататонический ступор. Серые, точно окаменевшие, глаза уставились в потолок, руки скрючились в защитном жесте, тело застыло. Девочку перенесли в медицинский блок, где на рентгене обнаружили трещину черепной коробки, томография подтвердила сотрясение мозга.

Неизвестно, что бы произошло с бедной девочкой дальше, если бы об этом не стало известно Яну Калеву. В тот день произошла крупная ссора между Калевом и Полаком, в ходе которой Ян обвинил Полака в наплевательском отношении к пациентам.

Когда Нина очнулась, и состояние девочки нормализовалось, Калев лично провел с ней беседу. Она честно рассказала этому милому светловолосому доктору о монстрах, как она их называла, о том, что они часто навещают ее в кошмарах, показывают страшные картинки, где всегда присутствует кровь. Она даже показала доктору, где сейчас сидит этот костлявый уродец – позади доктора почти рядом с ним, он должен был чувствовать его дыхание. Но Калев, естественно, не видел и не слышал монстра. Нина слезно клялась, что тогда, в игровой комнате, этот монстр пытался напасть на нее и содрать с нее кожу живьем. Он сам ей так сказал. А когда она попыталась убежать, то не видела ничего, потому что вокруг был непроглядный мрак.

Было ясно, что шизофрения обострилась. Нине прописали целый ряд препаратов и процедур. Как бы ни просил Калев, главврач поручил проведение приемов доктору Полаку, поскольку Нина – его пациентка изначально, и, по сути, обвинения в халатности Полака беспочвенны, ведь рецидив у больных случается часто. Полак начал проведение сеансов. И это было ошибкой, как уже, будучи главврачом, заключит Ян Калев.

Нина добросовестно выполняла все требования доктора. Она бесстрашно рассказывала ему о Монстрах, хотя те обещали убить ее, если она поведает кому-либо о своем секрете.

Но со временем надежда Нины стала угасать, видя, что ее усилия – бесполезны. Врач лишь давал ей горькие пилюли, от которых постоянно тянуло спать. Но неужели он не слышит ее? Она боится спать! Монстры приходят в кошмарах, которые не под силу выдержать даже взрослым, и она не знает, как противостоять им во снах! Люди в халатах не помогали. Они не учили ее командовать Монстрами, они не учили ее не бояться Их, они не разговаривали с Монстрами через уши, как все это делала ее любимая мама. Все, что Нина слышала от них это то, что Монстры нереальны.

– Нина, я не вижу здесь монстра, – твердил ей Полак.

Но это же не значит, что Их нет!

Вскоре силы ребенка иссякли. Пятилетняя малышка не в силах разбить стену. Она не столько боролась с Монстрами, сколько – с упрямством врачей. Она выдохлась. Она потеряла интерес к борьбе. Она осталась одна. И она была больше не в силах доказывать существование Монстров. Вдобавок, она бесконечно глубоко горевала по маме, папе. Она так хотела домой. Новый мир, в котором она была вынуждена жить, медленно убивал ее.

Через несколько месяцев тщетных попыток спастись от убийственного болота, Нина прекратила усилия и теперь постепенно тонула в нем. Нина осталась один на один с кошмаром, и Монстры поспешили завладеть истерзанной душой, которая уже вроде была и не против.

Окруженная чуждым ей миром, наполненным незнакомыми людьми, большая часть которых были злыми мрачными больными, Нина была настолько одинока и напугана, что Монстры перестали казаться ей лютыми врагами и стали единственными знакомыми, даже родными существами, принесенными ею из той прошлой жизни, в которой она была бесконечно счастлива.

Она впустила Их в себя. Позволила Им разгуливать вокруг. Позволила шептать. Каждый раз Они назывались разными именами: Боль, Отчаяние, Ужас, Гнев, Ненависть, Насилие, Одиночество, Плач… Эти странные слова Нина никогда не слышала в своей жизни, но Монстры с удовольствием показывали ей картины своих имен, чтобы девочка поняла их значение. И какие бы мерзости Они ей ни показывали, она не претила Им, ведь теперь она была не одинока.

Бессилие девочки Полак воспринял, как положительную динамику, и уже кичился ее скорым выздоровлением. Нина больше не говорила о Монстрах.

– Ты видишь монстра сейчас? – спросил Полак.

Серебристые глаза неотрывно смотрели под кресло, на котором сидел врач. Монстр неестественно скрючился под ним, словно все его кости были раздроблены, окровавленный оскал бурлил слюной.

– Нет, – едва слышно произнесла Нина, – его здесь нет…

Как только Нина сказала то, что от нее хотели услышать, ее оставили в долгожданном покое. Больше никаких больных уколов, количество таблеток резко сократилось, а главное не было больше надобности в изнурительных спорах с врачами, которые настойчиво стояли на своем и, в итоге, так и не услышали ее зов о помощи.

Вскоре подавленная, заторможенная от множества лекарств, измученная процедурами и болтовней Нина вновь оказалась в своей палате. Ее не было здесь несколько месяцев, разумеется, она не понимала сколько. Вид узкой кровати, заправленной шерстяным колючим одеялом, казался таким родным. Она устало прилегла и впервые испытала удовольствие от прикосновения грубой шерсти. Привычный детский шум в коридорах уже не был таким раздражающим, а скорее привычным и убаюкивающим. Она даже соскучилась по нему. Она заснула под истеричные рыдания детей, словно под колыбельную.

В первую ночь после возвращения Нина по привычке не спала. Монстры неподвижно сидели с ней в комнате и изредка показывали картины из ее же кошмаров, напоминая, что Они все еще здесь. Она заново переживала разговоры с Полаком. Спустя время воспоминания исказились, и теперь казалось, что он насмехается над ней. Дико ныли исколотые ягодицы, плечи, вены. Уколы, капельницы: сколько было боли! И ради чего это все?

Глупцы! Идиоты! Это их надо лечить, а не ее!

Обида все больше наполняла сердце Нины злобой. Она открылась им, она молилась им. Этим бездушным и тупым людям в халатах, гордо называющих себя «доктора». Чушь! Они только измучили ее тело. И снова перед глазами возникла насмешливая улыбка Полака. Обида полностью превратилась в один большой комок злости. Да еще эти картинки! Эти надоедливые картинки! Они мелькают одна за другой и никак не остановятся! Молодой чернокожий парень вешается, рыжеволосая девушка режет себе вены в ванной, Мика стреляет в голову отца. И вновь улыбка Полака…

И вдруг возникла неожиданная идея.

«Хочу увидеть здесь, воочию», – пронеслась мысль в голове.

Это было похоже на внезапный порыв. Появившееся из ниоткуда острое желание. Неизвестно, откуда оно взялось, в каких безднах подсознания родилось. Мимолетная мысль вдруг задела внутри что-то, потревожила, разбудила, оно едва ощутимо затрепетало где-то в глубине, но от этой толики трепета стало необъяснимо приятно. Нина улыбнулась. И почему эта мысль не приходила к ней раньше?

Кажется, Монстр на окне приподнял голову, точно прислушиваясь…

В следующую секунду Нина уже сама вспоминала жестокие картины без Их помощи. Она перебирала все ужасы, которые эти твари показывали ей, и неведомый внутренний трепет заставил Нину выбрать одну из них. Она хотела увидеть кровь, почувствовать ее запах, попробовать на вкус.

Монстр возле нее жадно облизнулся.

Взгляд серых глаз упал на соседку, мирно посапывающую в кровати. За все то время, что они пробыли вместе в палате, они ни разу не перекинулись даже парой слов, кроме как угроз в адрес Нины. А по возвращении Нина узнала, что Аделаида распространила среди детей прозвище для Нины – «Уродка». А сегодня Аделаида, будто ненароком, даже толкнула Нину так, что та больно приземлилась на пол. Кроме того, толстуха забралась на кровать Нины и прыгала на ее постельном белье и подушке в грязных резиновых сапогах, выкрикивая прозвище Нины на весь этаж, пока санитарка ее не угомонила. Детская жестокость, особенно в раннем возрасте, становится опасной, если не контролировать садистские желания ребенка. Не получив желаемую реакцию от неподвижно наблюдающей за ней Нины, девочка толкнула Нину на кровать и повторила любимую угрозу:

– Тронешь мои карандаши, убью!

Странная идея, внезапно посетившая Нину этой ночью, заставила вспомнить каждую пакость, каждую гадость, что сделала эта мерзкая девчонка. И в следующую секунду воображение Нины сделало Аделаиду героиней одной из навязчивых картин. Нина представляла, как эта наглая девчонка лежит в луже собственной крови. Сначала Нина испугалась своих мыслей, но вскоре осознала, что эта сцена доставляла ей необъяснимое наслаждение. Ее охватили двоякие чувства. С одной стороны, Нина понимала, что это плохо – так учила ее мама, но с другой стороны, эта девчонка обидела ее, и ее следует наказать. Монстры обещали, что ей понравится наблюдать за мучениями, смотреть, как кто-то корчится от боли, надрывается в бесполезных усилиях избавиться от пытки. Губы Нины растянулись в улыбке. Да, ей определенно понравится.

«Проснись!» – мысленно скомандовала Нина.

Аделаида зашевелилась и медленно села в кровати, подчинившись неведомой силе. Она по-прежнему безмятежно спала. Краем уха Нина услышала, как Монстр оказался рядом с ней. Она чувствовала его зловонное дыхание, слышала, как во рту пузырились слюни. Его морда почти касалась щеки Нины. Губы не шевелились, но он заговорил с ней.

«Сделай ей больно. Она заслужила…»

«Она противна. Она отвратительна…» – вторили другие Монстры, спрятавшиеся в голове.

«Поделом ей. Сделай ей больно. Пусть страдает. Пусть истечет кровью…»

«Отомсти. За все, что она сделала. Отомсти. Пролей кровь…»

Голоса перебивали друг друга, они жаждали крови.

Ледяное дыхание на плече. Запах разлагающегося тела. Звуки булькающей слюны.

Нина посмотрела на стол, где были разбросаны любимые карандаши Аделаиды.

«Сейчас ты ими подавишься», – пронеслась мысль.

Монстры свирепели с каждой секундой. В следующий момент соседка встала с кровати, подошла к столу и взяла карандаш. Серебристые глаза не отрывались от нее. Карандаш медленно приближался к горлу. Рычание Монстров становилось все неистовее, Они трепетали, Они упивались назревающей победой. И вот кончик карандаша уже дотронулся до складок на шее.

Резкая мысль выдернула Нину из транса. Далекое воспоминание из жизни, потерянной навсегда.

– Так делать нельзя! – объясняла мама, вытаскивая из детского кулачка острый осколок бутылки.

Нина непонимающе смотрела на маму. Котенок, прижатый рукой Нины к земле, продолжал жалобно мяукать. Мама подняла его, он уместился целиком на взрослой ладони.

– Посмотри, ведь он живой, – мама поднесла котенка к лицу дочки, – он такой же, как ты. У него есть свои мама и папа. Ты не можешь отнять у него жизнь, лишь потому, что ты так захотела. Ты – большая, а он – маленький. У тебя есть силы, а у него – нет. Это нечестно. Посмотри, какой он беззащитный!

Нина погладила серую мордашку.

– Ты должна защищать его. Он ничего плохого тебе не сделал.

Видение исчезло. Нина сидела неподвижно. В глазах проступили слезы. Монстры недовольно фыркали и рычали, а спящая соседка все также неподвижно стояла с карандашом в руке в ожидании приказа.

В разуме Нины снова шла ожесточенная борьба. Так где же правда? Почему ее так сложно определить? К сожалению, детский организм редко, когда может противостоять соблазну. Конфета, которую запрещено брать, все равно исчезнет со стола, едва ты отвернешься. В голове ребенка еще не основательно закрепились понятия хорошо – плохо, можно – нельзя. Нина словно шагала по узкой тропинке на краю пропасти, едва сохраняя равновесие.

«Это нечестно», – думала Нина, – «у меня есть силы, а у нее – нет».

Озлобленные морды снова злостно зарычали.

«Она обижает тебя. Это нечестно», – зашипел Монстр прямо в ухо.

«Она – большая. Ты – маленькая», – вторили другие.

«Она сделала тебе плохо. Сделай плохо ей».

«За ней скоро придет мама. А за тобой – уже нет. Они отобрали ее у тебя»

Сердце Нины замерло.

– Они отобрали ее у меня, – прошептали детские губы, – отобрали…отобрали…

Рука начала движение. Медленно, но верно девочка вонзала острие карандаша точно в артерию, прокручивая его, пока оно не вылезло из обратной стороны шеи. Ни звука, ни крика, ни стона. Спящая Аделаида, словно не чувствовала, как убивает себя. Кровь заструилась по рукам, пижаме и неспешно стекала на пол. Через несколько минут девочка пошатнулась и также беззвучно упала между кроватями.

Нина неподвижно сидела, обхватив колени, и прислушиваясь к чарующим звукам.

Тук-тук, тук-тук – с каждой секундой сердцебиение Аделаиды замедлялось. В памяти возникли образы. Мама сидит перед ней. Широкая улыбка женщины излучает бесконечную доброту.

Тук-тук. Полак в кресле делает записи в блокноте.

Тук-тук. Яркие желтые звезды на потолке ее спальни в родном доме.

Тук-тук. Окровавленный карандаш в руках Аделаиды.

Тук-тук. Мама танцует с Ниной в гостиной, подражая балерине из телевизора.

Тук. Иголка от капельницы в ноющем посиневшем от проколов локте.

Тук. Котенок прижат к земле.

Тук. Трупы родителей в луже крови.

Тук. Котенок пищит под ладонью.

Тук. Полак смеется.

Тук. Острие стекла вонзается в горло котенка, кровь бьет фонтаном…

Тьма.

Тишина.

Все стихло. Образы исчезли, как и Монстры, насытившиеся победой. Нина едва слышала, как где-то далеко отсюда эти бледные чудища радуются подвигом своей хозяйки. В комнате слышалось лишь одно дыхание, одно сердцебиение. И это было потрясающе.

Нина взглянула на пол. Грудь под окровавленной пижамой не вздымалась, палату наполнил металлический запах свежей крови. Он так понравился Нине, что она даже чуть нагнулась к мертвому телу, чтобы насладиться ароматом. Потом она спокойно залезла под одеяло и уснула крепким сном.

О произошедшем узнали только утром. Дания по обыкновению совершала обход по этажу, громогласно объявляя о наступлении утра. Когда она вошла в десятую палату, она не сразу поняла то, что увидела. В узкой комнате между кроватями лежала пухлая девочка. Весь пол был залит кровью, багровая лужа затекла под кровати. Кровь уже застыла на пижаме, и теперь желтые цветы соседствовали с коричневой коркой засохшей крови.

– Господи Иисусе! – воскликнула бедная женщина. Она подбежала к Аделаиде. Трех секунд было достаточно, чтобы понять, что девочка мертва, причем уже давно.

– Зара! – позвала Дания. В растерянности она никак не могла решить, что ей следует делать: оставить все, как есть или уложить бедняжку на кровать, бежать за помощью или оставаться рядом с трупом. Тут взгляд Дании упал на только что проснувшуюся Нину. Сонные глаза смотрели поочередно то на Данию, то на труп.

– Нина, кто это сделал? – кричала Дания в панике.

Но Нина ничего не ответила и продолжала лежа наблюдать за женщиной.

Вскоре появилась вторая санитарка. Едва она вошла в палату, как тут же с криками побежала за помощью.

Нешуточная суматоха поднялась вокруг драматического события. Как бы ни хотели врачи, но пришлось вызвать полицию. Допрашивали всех: врачей, санитаров, вменяемых детей, и, разумеется, Нину, которая лишь мотала головой и делала вид, что не понимает, чего от нее хотят.

Это были тяжелые дни для лечебницы, пока не пришли результаты расследования. Отпечатки пальцев на карандаше принадлежали Аделаиде, более того, экспертиза показала, что в момент попадания крови на карандаш, его сжимала рука Аделаиды. Вкупе с историей болезни девочки, страдающей от острой формы лунатизма, это было неопровержимыми доказательствами трагичного самоубийства. Дело было закрыто.

Но даже такое заключение не облегчило участь врачей лечебницы. Пришлось проводить многочисленные собрания и убеждать испуганных родителей в том, что в округе нет маньяков и убийц. На заседаниях медицинской комиссии, где присутствовали представители спонсирующих организаций, врачи в лепешку расшибались, чтобы доказать правильность подобранного лечения для пациентки. Как бы то ни было, репутация лечебницы была подорвана, и, прежде всего, репутация лечащего врача девочки, который не смог во время разглядеть тревожные симптомы, приведшие к несчастью. Количество детей в лечебнице сократилось.

Со всей этой суматохой про Нину все забыли. Кроме Яна Калева. Он искренне жалел девочку. Она вновь стала свидетелем смерти. Это определенно скажется на ее состоянии. Он каждый раз при виде Нины, мысленно жалел девочку:

«Бедная кроха, что же судьба так безжалостна к тебе?»

Доктор Полак, естественно, даже не навестил Нину.

Калев же, напротив, стал частым визитером первого отделения, посещая корпус под любым предлогом, лишь бы иметь возможность хотя бы глазком взглянуть на Нину и убедиться, что с ней все хорошо. Сердце доктора переполнялось тревогой за нее. Каждый раз, когда он видел ее, девочка с отрешенным видом сидела вдали ото всех. Но теперь она хотя бы могла находиться в одном помещении с другими детьми, пусть даже в одиночестве, это уже прогресс, благодаря лекарствам ли, Полаку – уже неважно.

Калев добился того, чтобы санитарки перевели Нину в другую отдельную палату, которая не напоминала бы о несчастье. Разумеется, санитарки были недовольны оказанной ребенку честью, ведь теперь им придется убирать на одну палату больше. Но, как и прежде, они покорно, хоть и недовольно, выполняли требование врача.

Уже через пару месяцев о трагедии почти забыли. И неудивительно, учитывая, сколько усилий было приложено к тому, чтобы приписать этот эпизод к несчастным случаям. Жизнь в лечебнице шла своим чередом. Работы убавилось, ввиду того, что некоторые родители все-таки не возжелали доверить своих чад в руки некомпетентных докторов, несмотря на то, что медицинская комиссия не выявила нарушения в работе персонала относительно погибшей пациентки.

Нина много размышляла о произошедшем. Монстры подсказывали ей, что о том, что случилось, надо молчать. Это стало их совместным секретом. Нина была достаточно умна, чтобы сообразить, что то, что она умеет, не умеет никто другой. Почему-то это не стало внезапным открытием для нее. Где-то глубоко внутри она всегда знала, что особенная, и то, что она разбудила в ту ночь, то, что так давно хотели открыть в ней Монстры, далеко не хорошее качество, а скорее наоборот.

Девочка продолжала сходить с ума от хаоса, что захватывал все больше места в ее голове. Мама в воспоминаниях все настойчивее твердила, что так делать нельзя, это плохо! Ты отбираешь жизни! Это зло! А Монстры наперебой твердили ей, как же здорово иметь отдельную палату и цветные карандаши.

«Мы здесь. Мы с тобой. Ты наша, Нина», – шептали голоса.

«Мы покажем тебе. Ты узнаешь. Смотри», – перед глазами вновь возник образ окровавленного трупа. Она их видела десятками на дню. Она не знала, кто эти люди, где они сейчас, она просто тихо наблюдала, как за ними приходила смерть.

«Смотри, Нина. Дотронься, Нина. Ты – наша. Мы здесь», – продолжал шепот.

«Твоя сила. Мы покажем тебе. Мы научим тебя. Мы с тобой…»

Резкая боль пронзила локоть. Нину внезапно выдернули из транса. Девочка не сразу сообразила, где она находится и кто вторгся в ее дрем. Взгляд серых глаз вяло скользнул по лицу вторженца.

– Вставай, говорю! – прорычала Дания.

Санитарка по обыкновению резко дернула Нину за локоть и вытащила ту с кровати. Синяки на локтях от этих резких и грубых хваток уже не сходили. Женщина повела Нину в туалет. И хотя Нина постепенно адаптировалась к людским сборищам, предписания доктора по-прежнему велели сопровождать девочку в туалет отдельно ото всех.

Они шли по пустому коридору – дети ушли на завтрак. Дания все также кряхтела и рявкала на Нину, бубня себе под нос:

– Сколько можно тебе чести оказывать?! Который месяц уже здесь и все не можешь привыкнуть!

Нина едва слышала санитарку. С тех пор, как ей стали давать таблетки, голова стала боксерской грушей, не реагирующей на удары. Нина туго соображала, прыткость и быстрота ума исчезли, реакции стали заторможенными. Ей требовалось время, чтобы понять, что у нее спрашивают, а чтобы ответить – так еще больше.

Снова резко дернули за локоть.

– Давай скорей! – рявкнула Дания, – у меня и без тебя забот хватает!

Перед глазами стоял унитаз. Отвратительный запах ударил в нос, заставляя представить сколько девочек садились сюда до нее. Мысли снова увели сознание от реальности. Нина представляла утреннюю и вечернюю шеренги детей, тянущиеся от противоположного конца коридора. Непрерывный поток орущих и ревущих сверстников, теряющийся в обшарпанной холодной уборной, где огромная черноволосая фурия с орлиными глазами следила за пациентами, точно надсмотрщик.

– Ты что, оглохла?! – мощная рука опять дернула за локоть.

Внезапный резкий гнев кольнул внутри, словно иголка вонзилась в грудь.

– Богоборная потаскуха! – прошипел детский голос.

Дания опешила. Она отчетливо услышала каждое слово, и это заставило ее застыть на месте. Глаза женщины становились все шире, по мере того, как она осознавала услышанное.

– Что ты сказала? – голос Дании едва дрогнул.

Нина не ответила. Девочка смотрела в упор на женщину, и ее лицо не выражало ни единой эмоции.

Через несколько секунд Дания, наконец, заставила себя выйти из оцепенения, упрекнув за проявленный момент слабости. Она воспрянула духом и приготовилась снова рыкать на девочку. Но Нина словно почувствовала разгорающиеся силы в женщине и снова окатила их ледяной водой.

– Богохульная мерзавка!

Дания снова застыла. Кажется, что реакция ее вполне нормальная, ведь слышать такие слова от пятилетнего ребенка, который месяцами хранит молчание, было более чем ошеломляющим. Но не по этой причине Дания потеряла самообладание. Эти слова…. Почему девочка произнесла именно их? Совпадение ли? Случайность? Господи, тогда что за пугающая случайность? А серебристые глаза продолжали сверлить растерявшуюся санитарку пристальным взглядом. Дания была готова поклясться, что видит в детских глазах адский огонь.

– Как ты смеешь так говорить со мной…– голос женщины едва был слышен, она даже не заметила, что вопрос прозвучал не как вопрос, а как некое опасение.

– Сидит она на звере багряном, преисполненном именами богохульными…– голос Нины был ровным, стеклянным, словно она была не человеком, а подобием бездушной куклы, – и держит она золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотою блудодейства её, – продолжала Нина.

Дания в ужасе отшатнулась. На морщинистом лбу проступили капли пота, дыхание участилось, а стуки сердца были такими громкими, что казалось, их слышно в коридоре.

– Господи Иисусе, – шептала женщина, – Господь просвящение мое и Спаситель мой…

Нина улыбнулась. Она почувствовала страх женщины, как если бы он был физически ощутим. И ужас, в котором пребывала сейчас женщина, доставлял неописуемое удовольствие.

– Кто глуп, обратись сюда! – продолжала Нина, голос ее становился все громче и увереннее, – и скудоумному сказала она: "воды краденые сладки, и утаенный хлеб приятен".

Маленькая девочка бесстрашно ступала к женщине, которая продолжала пятиться, пока не уперлась в стену.

– И он не знает, что мертвецы там, и что в глубине преисподней зазванные ею! – лепетал детский голосок.

– Дьявол… – шептала обезумевшая санитарка, – изыди… изыди Сатана…

– Последствия от нее горьки, как полынь, остры, как меч обоюдоострый! Ноги ее нисходят к смерти, стопы ее достигают преисподней…

Дания сползла по стенке и уже сидела на полу, когда Нина приблизилась к ней так, что могла дотянуться до нее рукой.

– Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него, – шептала Дания, слезы катились по ее щекам.

Наконец, Нина замолкла. Она смотрела на запуганную заплаканную женщину, но та не вызывала у нее ничего, кроме отвращения. Синяки на локтях заныли, напоминая о причине их появления. Нина наклонилась к Дании. Она чувствовала тяжелый запах губной помады, который так раздражал ее. Серебристые глаза смотрели в заплаканные глаза санитарки, в которых читался безумный страх.

Детский голос прошептал:

– Ну что, плечевая, скольких обошла сегодня?

Это было последней каплей. Дания выбежала из туалета, крича во все уста:

– Дьволица! Сатанинская приспешница!

Нина проводила женщину взглядом, пока та не скрылась за поворотом, потом заперла дверь и, как ни в чем ни бывало, начала утренний туалет. Как же было здорово, когда никто не стоял над душой и не следил за каждым движением. Никто не бросал в ее адрес недовольных высказываний о том, как долго она чистит зубы. Она могла сидеть на унитазе столько, сколько ей было нужно. Она была одна. Никто ею не командовал. Как же это здорово!

А тем самым временем рыдающая взахлеб Дания рассказывала медсестре какую-то непонятную историю о том, что дьявол вселился в одну из пациенток.

– Клянусь Вам! Она одержима! – рыдала Дания. – Она говорила то, что не могла знать!

– Прошу Вас, дорогая, – успокаивала медсестра, – многие дети растут в религиозных семьях, они наизусть знают строки из Библии.

– Нет, нет! Вы не понимаете! – спорила санитарка. – Она говорила то, что не могла знать! Она не могла этого знать! – повторяла Дания.

– Дания, я понимаю, очень странно, что ребенок цитирует тексты про блуд, но откуда нам знать, какими были ее родители?

Но Дания была безутешна, она не могла донести до медсестры смысл своих слов. Она не могла выдать свою тайну, которую хранила вот уже тридцать лет. Как бы она смогла рассказать работнику лечебницы, что долгое время работала проституткой в приватном заведении далекого отсюда города? Да какая организация захочет иметь дело с человеком такой репутации? Пусть даже это было в далекой молодости, и с тех пор прошло немало времени, репутация человека становится запятнанной на всю жизнь. Потому Дания могла только рыдать на плече медсестры, толком не объяснив свои страхи.

Но то было не единственным пугающим фактом в произошедшем. Слова Нины…то, что она говорила… ведь эти же строки давным-давно повторяла изо дня в день мать Дании – глубоко религиозная женщина, страдающая истерическим расстройством личности. Зная, чем зарабатывала им на жизнь Дания, она каждый день изводила дочь упреками, обвинениями, угрозами сдать дочь в полицию, а в очередном припадке цитировала строки из Библии и предсказывала грядущее наказание божье за блуд Дании. Те самые строки, которые сегодня произносила Нина.

– Ну что, плечевая, скольких обошла за сегодня? – так встречала ее мать, когда Дания возвращалась домой под утро.

Мать уже двадцать пять лет, как скончалась, но, разумеется, этот жизненный эпизод оставил отпечаток на всю последующую жизнь Дании, которая в скором времени после кончины матери переехала в другой город, поступила на медицинские курсы для санитаров и начала новую жизнь здесь в лечебнице, стараясь забыть и скрыть неприличный факт из биографии.

Как бы ни успокаивала ее медсестра, какие бы аргументы она ни приводила, Дания была уверена – Нина одержима бесом. Иначе как, как она могла узнать о ее прошлом образе жизни? О, это не совпадение, девчонка определенно знала. Богоборная потаскуха – так ее называла только мать. Богохульная мерзавка… в памяти резко возник образ матери, сидящей в кресле, укутанной в клетчатый плед. Нина не просто так произносила эти речи, которые Дания уже давным-давно выучила наизусть, слушая их каждый день из уст больной женщины. Нина словно знала, за какие ниточки дергать, чтобы пошатнуть самообладание санитарки. В серебристых дьявольских глазах читалась усмешка. Она нашла опухоль внутри ее души и надавила на нее так, что теперь та стала ныть и кровоточить.

Чтобы поддержать обезумевшую женщину, подбодрить ее и доказать, что Нина – это всего лишь ребенок, медсестра пошла с Данией. В туалете никого не было. Женщины заглянули в палату. Нина сидела на кровати, как ни в чем не бывало, и ждала, когда появится Дания, чтобы отвести ее на детскую площадку. С недавних пор Нина начала гулять под присмотром санитарки, и девочке очень нравилось находиться на свежем воздухе. Она ни за что не пропустит прогулку. Серые глаза малышки как никогда шире раскрывали невинность детской души. Нина слезла с кровати, стянула со стула шерстяной кардиган, который тайком вытащила из чемодана Аделаиды после ее смерти, и подошла к женщинам, показывая всем своим видом, что она готова идти гулять.

Разумеется, медсестра ничего не могла более сделать. Она увидела ребенка, вполне здорового, без обострений симптомов, без отклонений в поведении. Медсестра похлопала Данию по плечу в попытке подбодрить и спешно удалилась.

Дания же с опаской поглядывала на Нину, не видя в ней ничего, кроме обманчивого беса. Нина протянула руку Дании, и той ничего не оставалось делать, как взять девочку за руку и отвести на улицу.

С тех пор санитарка стала обращаться с Ниной более ласково, терпеливее. Дания перестала грубо хватать девочку, она, вообще, старалась ее не трогать, если только Нина сама того не желала. Она осторожно спрашивала, хочет ли та погулять, хочет ли идти в игровую. Дания оставляла Нину одну в уборной и покорно ждала, пока та закончит туалет. Она уже не ворчала каждый раз, принося поднос с едой, и старалась поставить его как можно тише, лишь бы Нина не заметила ее. Страх перед Ниной смело использовал воображение бедной женщины, уверенной, что одержимая дьяволом девочка видела Данию насквозь. Поэтому, в присутствии Нины женщина старалась изо всех сил не допускать даже мелкой грубой мысли, ведь бесовка определенно умеет их читать.

– Она обманывает всех, – бубнила Дания, наблюдая через стекло двери за тем, как Нина в игровой рисовала за столом в стороне от остальных детей.

Зара обеспокоенно взглянула на Данию. Она уже восемь лет работала с этой женщиной и была уверена, что Дания – абсолютно нормальная, адекватная женщина с сильным характером. Теперь же при виде испуганной Дании, Зара и не знала, что думать обо всей этой ситуации. Следует ли доложить медсестрам? В практике было много случаев, когда доктора психиатрических лечебниц сами становились пациентами. Неужели этот случай из их ряда? Но из чувства солидарности к пенсионерке Зара так и не осмелилась рассказать кому-либо о нелепом страхе Дании перед маленькой девочкой. Зара и сама через год выйдет на пенсию, а с теми крохами-подачками от государства, что она будет получать, можно только выживать, и потому терять работу не хотелось никому.

Дания вошла в палату после обеда. Нина старалась над очередным рисунком. Поднос стоял в стороне, Нина едва похлебала суп, зато съела целое яблоко. Дания протянула руки к подносу, взгляд женщины упал на рисунок Нины. Девочка возила зеленым карандашом по альбомному листу, закрашивая траву, на которой лежал человек. Но что это? Похоже, девочка нарисовала, как кровь сочится и его грудины, заливая цветную лужайку, а над ним возвышался другой человек, в руках которого определенно мясницкий тесак. И вдруг Данию осенило. Сколько подобных рисунков, выходящих из-под карандашей Нины, она складывала в ящик стола? Их там набралось уже сотни! Дания едва обращала внимание на сюжеты, но теперь вдруг вспомнила, что Нина только и делает, что рисует мертвых людей! Как же она не додумалась раньше?!

– Аделаила… Это сделала ты… – тихо произнесла санитарка и тут же осеклась.

Карандаш остановился. Дания замерла. Они были вдвоем в палате, их никто не слышал. А в коридорах стоял такой гам – Зара разгоняла малышей по койкам на тихий час – что никто и не услышит женский зов о помощи. Дания оцепенела от ужаса и не могла сделать ни шагу, а так хотелось выбежать из палаты, точно из комнаты с электрическим стулом, предназначенным для нее. Неподвижная Нина определенно раздумывала над тем, как бы по-тихому прикончить женщину.

– Она обижала тебя, – Дания заставила себя произнести эти слова в попытке доказать Нине, что она бы сделала с Аделаидой то же самое. – Она обижала тебя, и получила по заслугам…

«Не трогайте меня, и я не трону вас».

И хотя Дания не видела, как шевелились губы ребенка, она отчетливо услышала голос Нины в своей голове. Внезапно перед глазами вновь встал образ матери, качающейся в кресле, она что-то говорила, но Дания не слышала, хотя читала по губам очередные проклятия в адрес дочери. Дания заплакала. Это видение возникло из ниоткуда, словно кто-то насильно вытащил воспоминание из далеких мест в голове и заставил ее смотреть. Дания больше не сомневалась в своей правоте – Нина была сущим дьяволом.

– Я буду стараться, – прошептала санитарка и покинула палату, не желая больше испытывать судьбу.

Время в лечебнице тянется вечность. Нина взрослела, с ней взрослели и Монстры. Их кошмары становились все более жестокими, более навязчивыми, более реальными. Состояние Нины оставалось неизменным. Ни лучше. Ни хуже. Но мало, кто пекся о прогрессе Нины. Когда у ребенка есть родители, у врачей есть стимул стараться, потому что родители рьяно защищают своих отпрысков. Они навещают чадо каждый день, требуют индивидуальных консультаций лечащих врачей, следят за процессом выздоровления, а в худшем случае грозятся подать иск на непрофессионализм медперсонала.

У Нины не было никого. Никто не пекся о состоянии ее здоровья. Для социальной службы было достаточно одного официального письма в месяц, а отчетность перед руководством была важнее, чем его содержание. Возможно, если бы Нину курировал более ответственный социальный работник, то все было бы иначе. Но Нине не повезло в очередной раз. Психически больная никому не нужна.

Порой уже знакомые симптомы свидетельствовали об обострении шизофрении. Это были припадки, во время которых Нина истошно вопила и убегала от невидимого Монстра. Поскольку галлюцинации временами проявлялись, аминазин или галоперидол – постоянный рецепт для Нины. Помимо них девочке скармливали целый набор из антидепрессантов и успокоительных. Побочные эффекты препаратов не заставили себя долго ждать. Вялая, апатичная Нина бесцельно бродила по коридорам. Разумеется, в таком состоянии ее уже не беспокоили окружающие, она спокойно гуляла на площадке или рисовала в игровой комнате вместе с другими детьми, что воспринималось врачами, как показатель верно выбранного пути лечения. Монстры же не упускали возможность воспользоваться ослабленным состоянием девочки и демонстрировали ей картины еще более ожесточенных и изощренных смертей. Монстры продолжали воспитывать девочку в своем духе. Они продолжали растить в ней самих себя.

Дания стала хранителем Нины, оберегая девочку от неприятностей. Следующие полтора года санитарка, сама того не подозревая, была цербером для девочки в больничных стенах. Она ни на секунду не упускала Нину из виду, ведомая страхом, что одержимая могла нанести вред другим. Не дай бог, она обратит свой гнев на какого-нибудь несмышленого задиру, ведь это снова приведет к ужасным последствиям. Где бы ни находилась Нина, что бы с ней ни случалось, Дания всегда была рядом. Когда на девочку нападал очередной ступор, Дания бережно переносила ее на койку. Когда Нина носилась по этажу в очередном припадке, Дания бегала за ней, ограждая девочку от твердых углов и стеклянных дверей. Ведь, боже упаси, если она снова ударится и получит травму. Когда очнется, гнев ее точно падет на Данию, ведь не уберегла, не досмотрела – думала санитарка.

– Ты должна поесть, – тихо говорила санитарка, когда Нина снова теряла аппетит из-за лекарств.

Дания давно сообразила, что на девочку не действуют обычные детские приемы вроде ложку за друга, ложку за себя. Нина была очень умной. Не по годам смышленой.

– Если ты не будешь есть, организм не получит энергию, и твои галлюцинации снова вызовут припадок.

Тогда Нина отрывалась от рисования или мозаики и с отвращением смотрела на ячневую кашу. Когда взгляд заторможенной Нины падал на еду, Дания понимала, что теперь можно покормить девочку, и аккуратно кормила ту с ложки.

После очередного курса антипсихотиков Нина испытывала затруднения в мочеиспускании, ее мучили запоры. Дания терпеливо выжидала, пока Нина сидела в туалете. Она могла сидеть там до часу, и все это время санитарка отгоняла малышей от туалета.

Иногда санитарку охватывало чувство жалости к девочке, когда та становилась самым настоящим вареным овощем, неподвижно сидящим за столом и уставившимся в одну точку. Вид безжизненного ребенка казался Дании жутким. Ни любопытства, ни желаний, ни эмоций. Это неправильно. Ребенок не должен так жить.

Но потом она вспоминала окоченевший труп Аделаиды, и ее снова охватывал страх. Все эти полтора года Дания жила в стрессе, боясь за свою жизнь, и тем самым оберегая Нину. Ее несколько раз посещала мысль бросить все и уволиться к чертям, но каждый раз страх уничтожал этот порыв, когда серебристые глаза недоверчиво посматривали на санитарку, словно догадывались о ее помыслах. Нет, об увольнении и речи быть не может! И снова окровавленный детский труп представал перед глазами.

– Завтра тебя переведут в среднюю группу, – говорила Дания девочке, заплетая ей косу, – я похлопотала об отдельной палате для тебя.

Нина собирала детскую мозаику.

– Но я не смогу находиться там, рядом с тобой, – голос женщины слегка дрогнул.

Нина молчала. Она уже давно ожидала наступление этого момента. Для детей младшего школьного возраста на территории больницы был отведен отдельный блок. Вскоре Нина снова войдет в другой мир с новыми лицами, новыми правилами, новыми испытаниями, и где ей снова придется отвоевать свое одинокое место.

Немного скрипя сердцем, Нина отпустила своего верного пса.

***

– Нина, ты меня слышишь? – голос доктора Йокина вывел из транса.

Зорий еще пять минут назад заметил, как девушку унесло в неизвестные ему дали. Глаза полузакрыты, брови нахмурены, губы поджаты – она явно вспоминала что-то. Он не хотел ее отвлекать и с дотошностью ученого изучал мимику ее лица, распределяя воспоминания по полочкам «хорошие» и «плохие».

– Расскажи мне о друзьях, Нина, – продолжал Йокин. – С кем ты дружишь? Что вы делаете вместе?

«Нет друзей», – мысленно отвечала девушка.

«Я же – Мертвая…».

***

В новом блоке ей дали новое прозвище – Мертвая. Бледная кожа, синева под глазами, худощавое тело, ну, чем не мертвец? Если бы она встретила того умника, что дал ей новое имя, она бы поблагодарила его, мысленно, разумеется. Мертвая все же лучше чем Уродка.

Прозвище прочно закрепилось за ней после очередного трагичного инцидента.

Все случилось в столовой, когда ей было девять. «Индивидуальное обслуживание», естественно, исчезло в блоке средних групп, и теперь надо было вливаться в разношерстную очередь больных у столов раздачи. Больничная каша, которой Нина никак не могла дать название, походила больше на слизкую грязь, чем на еду. Но приходилось ее ковырять, потому что любое отклонение в поведении расценивалось как рецидив. Не ешь? Обострение! Много ешь? Обострение! Не хочешь гулять? Апатия! Не хочешь спать? Бессонница! А любое отклонение и рецидив означало еще больше таблеток и уколов. Нина готова была стерпеть все, но только не дополнительные лекарства.

После очередного скудного завтрака, благодаря которым Нина, наверное, и превратилась в «Мертвую», девочка встала из-за стола, как вдруг какой-то мальчик набрался смелости подскочить к ней и выбить поднос с посудой из рук. Тарелка, стакан разбились вдребезги о бетонный пол. Какой же глупец!

– Мертвая и неуклюжая! Мертвая и неуклюжая!– повторял мальчуган, тыкая пальцем в Нину и весело прыгая вокруг нее. Остальные дети, естественно, поддержали задиру, и вскоре веселая песня распространилась на всю столовую: «Мертвая и неуклюжая».

Злые насмешки и громкий рокот толпы сделали свое дело. Нина разозлилась. А когда девочку одолевал гнев, Монстры были тут как тут, охватываемые безудержным желанием вновь поживиться кровавой добычей.

«Он плохой, Нина!»

«Сделай ему больно!»

«Мерзкий ублюдок! Он заслуживает смерти!»

«Посмотри, они все смеются из-за него! Сделай ему больно!»

Ее не пришлось долго уговаривать. Нина с удовольствием воспользовалась силой.

Мальчик внезапно замолк, его спина резко выгнулась, словно натянутая струна. Его взгляд неотрывно смотрел в бездонную серость повелевающих глаз. Не мешкая, он опустился на колени, подобрал осколок стекла и проглотил его. За первым осколком последовал второй, третий, четвертый. Мальчик и не думал останавливаться, даже когда изо рта захлестала кровь.

Кто-то завизжал. Его подхватил другой, потом третий, и, вот, смех в столовой уже сменился на сумасшедший крик ужаса. Дети забегали в панике, пытаясь найти взрослых, чтоб хоть кто-нибудь заставил мальчика остановиться. Осколки разрезали глотку, он кашлял, вытаскивал застрявший осколок из горла и снова глотал, захлебываясь своей же кровью.

На вопли выбежали врачи, и, увидев картину, оцепенели. Мальчик проглотил еще один осколок и упал. Сквозь полузакрытые веки его глаза неотрывно смотрели на возвышающуюся над ним, подобно ангелу смерти, Нину.

Беднягу немедленно увезли в операционную, где хирурги извлекли из него восемнадцать осколков. Они едва сумели зашить пищевод – настолько много было разрезов от стекла. Узнавшие о происшествии родители мальчика впали в ярость и немедленно забрали сына в другую больницу, где у него еще несколько раз открывалось внутреннее кровотечение.

Доктора лечебницы были шокированы ситуацией, ведь больной, до того не проявлявший суицидальных наклонностей, пытался покончить жизнь самоубийством. Да еще таким мазохистским способом! Присутствовавшая возле мальчика Нина бесспорно вызывала подозрения, но никто не мог определить, в чем же она виновата. Возможно, она что-то сказала ему, что спровоцировало мальчика на такой поступок. Но что можно сказать человеку, чтобы он начал сам поднимать с пола осколки, сам запихивать себе в рот и глотать?

Человека пугает то, что он не может объяснить, а потому после невероятного происшествия вокруг Нины начали созревать всякие нелепые домыслы. Особенно хороши в этом были верующие в потусторонние силы зла. Уж слишком много несчастных случаев выпало на долю девятилетней девочки. Разве это не должно быть странным?

И теперь некоторых докторов – ученых людей – стал охватывать неосознанный страх перед девочкой, и они разделились на два лагеря: тех, кто не видел ничего необычного в ореоле смертей вокруг бедняги, и тех, кто каким-то маленьким участком мозга все еще верил в существование нечто сверхъестественного. Бесы, демоны, дьявол стали темами номер один среди санитарок, уборщиков, дворников. Доктора же, вследствие своей научной работы, не имели право допускать в своих выражениях слова, связанные с глупыми байками. Ситуация сложилась довольно-таки курьезная.

Те доктора, которые еще не верили, но имели предрасположенность верить в потустороннее, стали рассказывать о том, что рядом с Ниной, действительно, чувствуешь себя каким-то беззащитным. Она заставляла их чувствовать себя ужасно не комфортно рядом с собой и иногда даже мурашки пробегали по спине.

– У меня волосы дыбом становятся, когда она смотрит на меня! – говорил УЗИст.

– Я клянусь, если ты приблизишься к ней, то почувствуешь ее холодную ауру, будто смерть окутала ее! – рассказывал медсестра второго блока.

– Страх перед девятилетней девочкой? Я вас умоляю! Какой бред! – возразил один из психиатров.

– Несерьезно давать волю страхам и тем более распространять какие-то нелепые байки в лечебнице! Будьте профессионалами, коллеги! – отвечали рационалисты.

Ни с кем из них не был согласен только один разумный человек – Ян Калев. А Нина нутром чуяла, насколько усилилось к ней внимание Калева после трагичного происшествия. Светловолосый доктор буквально стал преследовать ее. Она замечала его практически везде. Во время прогулок он наблюдал за ней из окна кабинета. В столовой он питался всегда в то время, когда приходила ее группа. И он каждый день наведывался на ее этаж, чтобы поинтересоваться у санитарок ее состоянием.

Но эта слежка не пугала Нину и даже немного забавляла. Она частенько залазила к нему в голову и с любопытством копалась во всем ворохе мыслей, что он там держал. Ей было очень приятно видеть, что он не поддался мнению толпы и пробирался в ином направлении. В правильном, она бы сказала. Книги про психокинез, экстрасенсорику и суггестию возникали образами в голове Яна. Калев и не подозревал, что с каждой вычитанной из этих книг главой учился не только он, но и Нина. Оказывается, люди давно пытаются по-научному объяснить способности, которыми она обладает.

***

«Они меня боятся. Потому и нет друзей», – заключила Нина, безмолвно разговаривая с Йокином.

Ей уже давно стало на это наплевать. Все равно, что о ней думают, все равно, что ее боятся, все равно, что не любят. Они думают, что она одинока, но это не так. Она никогда не была одна. С ней всегда были ее уродливые союзники. И Они обещают хранить ей верность до конца жизни.

Йокин нарочито громко перевернул страницу блокнота, чтобы снова вернуть пациентку в реальность.

– Тебе, наверное, не раз задавали эти вопросы, – говорил Йокин, просматривая записи в медицинской карте. Он насчитал семнадцать докторских имен. Ни у кого больше он не видел такого количества лечащих врачей. Каждый год они менялись не менее двух раз, что не есть хорошо, ведь лечащий врач здесь должен стать самым близким другом. Он знает о тебе все: физические особенности организма, диагнозы, восприятие лекарств, побочные эффекты. Как же надеяться на успешное лечение, если семнадцать врачей, каждый со своими идеями и «тараканами», по-своему рассматривал болезнь девушки и по-своему лечил? Что же они сделали с ней за эти годы? Но главное, почему Калев продолжает эту мучительную традицию?

Как, наверное, глуп Зорий сейчас в ее глазах? Ведь он идет точно по учебнику, по которому шли все предшественники. Потому она и молчит. Потому его попытки обречены на провал так же, как и тех врачей, кто был до него. Нина уже, наверняка, наизусть знает все, что он скажет. Потому он и не может достучаться до нее.

– Нина, ты уже второй год в блоке для буй…– доктор осекся, – в блоке для тяжело больных. Это местный рекорд.

Девушка продолжала смотреть в окно.

– Мне кажется, что ты и не хочешь уходить отсюда. Не так ли?

Нина слегка дернула глазом. Этого было достаточно для Йокина, чтобы понять свою правоту.

– Скорее всего, тебя привлекает здесь… – Йокин изобразил задумчивость, хотя уже знал, что скажет, – отдельная палата.

Нина медленно перевела взгляд на доктора. Йокин ликовал.

– Отдельный уход, питание в палате. Ах, да! И личный санитар, чтоб никто не приставал.

Лицо Нины было гладко-каменным, но интерес в глазах скрыть было невозможно. В груди Йокина колыхнулась надежда: он сможет ей помочь!

– Я просмотрел снимки. Рентген, УЗИ, томография. Твои припадки реальны, но некоторые из них ты симулировала. И это случалось каждый раз, когда доктора намечали улучшения в твоем состоянии и намеревались перевести тебя в общую палату. Но ты не хотела уходить. Тебе нравится быть в одиночестве.

«А ты хорош», – подумала Нина.

Она вспомнила тот день, когда Калев, уже будучи главврачом лечебницы, предложил Нине провести остаток дней в «буйном блоке», про который она мало, что знала, но когда узнала, поняла, что это – идеальное для нее место.

Жизнь пациентов в лечебнице идет своим ходом, многое остается в стороне от взора работников. В то время пребывал здесь один паренек шестнадцати лет, не по годам подлый и развратный. Нина столкнулась с ним в коридоре однажды. Секундное прикосновение к рукаву его рубахи вызвало волну образов в голове. Нина поежилась от отвратительных видений. Это были кричащие девочки, тоже пациентки. Одна за другой они подверглись гадким издевательствам со стороны негодяя.

Первую он застал в туалете, заткнул ей рот полотенцем и запихнул в кабинку. Она была гораздо ниже и слабее насильника, она ничего не смогла сделать. Ей было десять. Это воспоминание в голове парня было самое четкое. Он помнил каждую деталь.Он крадется вдоль стен лечебницы, он уже знает, что девочка в туалете одна. Сердце его бешено колотится от предвкушения нападения. Он волнуется, но волнение это приятное, ведь он так давно жаждет. Уже три месяца его держат в этой проклятой лечебнице без возможности выйти! Но они недооценивают его! Он все равно получит то, что хочет, пусть даже здесь. Он дергает длинные каштановые волосы, они изумительно пахнут клубникой, он затыкает в ее маленький рот столько ткани, сколько может. Девочка брыкается, но ее потуги кажутся забавными. Он смеется. Она абсолютно беспомощна. Он с легкостью поднял ее и унес в кабинку. Он ударяет ее лбом о настенный кафель. Ему нравится, как она визжит, брыкается. Он слизывает слезы с ее щек. Как они возбуждают! Он упивается наслаждением….

Видение прерывается следующими образами, более смутными. Светловолосая девочка сидит на берегу ручья, она что-то читает, она одна. «Нельзя исчезать из поля зрения санитаров!» – проносится мысль в голове Нины, но она уже не сможет помочь бедняге, ведь все это уже произошло. Он прижал ее лицом к земле. Она не кричала, потому что еле могла дышать. Он все сделал быстро. Уходя, он взглянул на нее плачущую в зеленой траве со спущенными штанами. И ей было десять. Он ликовал….

Следующий образ: он протягивает купюру молоденькому санитару, видимо практиканту, не менее гнусному, чем сам. Он входит в комнату. Девушка лежит на кровати. Сердце Нины защемило. Девушка абсолютно недвижима, она в ступоре, в таком же, в какой изредка впадает Нина. В животе все сжалось в кулак, ведь если бы на месте этой несчастной была Нина, она бы также не смогла и пальцем пошевелить, пока этот сучий выродок надругался над ней. Нина закрыла глаза, изгоняя видения прочь.

Никто из девочек не рассказал о произошедшем. Гаденыш знал, как запугивать малолеток, в своих дворах он поднаторел в этом. Но он и подумать не мог, что кто-то в этом месте умеет ковыряться в головах.

Возможно, Нина бы ничего не предприняла. Как уже было сказано, в лечебнице многое остается вне поля зрения персонала. Малолетки здесь распивали алкоголь, вступали в половые связи, а ребята постарше даже умудрялись доставать наркотики. Очень редко, но все же здесь происходили настоящие изнасилования, о которых умалчивали, а происходили и наигранные, о которых хвастались сами жертвы. Нине было наплевать на это все. Она жила сама по себе. Но когда она увидела ту замершую молодую девушку, не по своей воле страдающей от жестоких ступоров, Нина, разумеется, не могла об этом забыть. Она должна была отомстить. Этой несчастной могла быть она сама.

В тот солнечный весенний день небо было невероятно ясным, повсюду витали ароматы яблонь, сирени, крыжовника. Нина всегда поражалась умениям садовников завуалировать обитающие в этом месте боль и уродства. И сейчас в их копилку попадет еще одно, которое они со временем скроют клумбами и цветами.

Нина застала парня на скамейке во дворе лечебницы.

– Чего тебе?– грубо спросил парень, когда Нина подсела к нему.

Она молча разглядывала будущую жертву. Дин – так его звали. Дом у него очень бедный, в нем почти нет мебели, но зато есть покосившийся и провонявший от спиртного и мочи диван, на котором лежит его беспробудная пьяница-мать… Он вырос подстать району, откуда и не думал съезжать. Ему нравилось там, и сейчас он очень хотел вернуться. Там он был свободным. Он мог изливать свою ярость везде, где хотел. Как же он скучал по дому!

– Уходи отсюда, Мертвая!– занервничал Дин от нежданного визита.

Нина потянулась к пуговице на своей пижаме и стала медленно расстегивать одну за другой, пока не привлекла внимание Дина.

– Хочу, чтобы ты был грубым… – Нина скопировала фразу из одного из образов в голове Дина. Кажется, это был отрывок из какого-то глупого бессмысленного фильма, который Дин часто просматривал, спрятав руку в джинсы.

Нина издала томный вздох, точно такой же, как героиня фильма, такой, какой ему нравился…. Девушка почувствовала напряжение, исходящее от парня, но напряжение это было не от страха, оно росло в его штанах. Дин взглянул в ядовитые серые глаза, и был моментально пойман в ловушку. Вдоволь наигравшись над изнемогающим парнем, Нина засунула в его голову мысль, в которой он даже не почувствовал подвоха. Он не понял, что мысль – не его. Он верил, что эта мысль – его собственная. Нина ехидно улыбнулась.

Дин встал со скамейки, бесцеремонно снял штаны и завязал раструбы петлей. Потом он взобрался на первую толстую ветку дуба, что рос над скамьей и крепко привязал к ней штаны.

Нина продолжала сидеть и наслаждаться легким весенним ветерком, успокаивающим шуршанием листьев, звуком текущего недалеко ручейка, веселым пением птиц. Может, она и была Мертвой, но слушать звуки жизни она любила.

Конец ознакомительного фрагмента.