Глава3. Надзиратель
надзирателей
Следующий день начался как обычно. Подъем, апель, лопаты и кирки в руки – и вперед на место работы, где приказано было копать такую же яму рядом со вчерашней.
Около десяти часов утра по дороге в лагерь проехала немецкая легковая машина. Это была первая машина, которая приехала и осталась в лагере.
Всем естественно стало интересно, кто же находился в этой машине, так как солдаты отдавали честь, когда этот кто-то проехал мимо.
Но вечерний апель все прояснил.
В лагерь прибыл немецкий офицер, который командовал всеми надзирателями. Начальник. Комендант. Звали его Фридрих Вольф. Это был мужчина средних лет с удивительно прекрасной внешностью, которая непостижимым образом сочеталась с невыносимой жестокостью. Он был послан в лагерь, дабы улучшить его работу – как по уничтожению евреев, так и по производительности полезного труда узников. Темные каштановые волосы, почти черные брови, из под которых глядели ястребом голубые глаза. И в этой голубизне было много зловещего и таинственного. Один только его взгляд заставлял бояться и дрожать от ужаса любого, кто осмеливался глядеть на него в упор.
Он говорил на нескольких языках – немецком, английском, французском, польском и итальянском.
Так как большинство узников из блока Адриана и Жоржа были французскими евреями, новый комендант обратился к ним на их родном языке:
– Бонжур, господа!
Такая вежливость здесь была просто неслыханной, поэтому многие узники подумали, что возможно, этот немецкий офицер будет немного добрее к ним. Но это первое радужное впечатление скоро исчезло.
– Меня зовут Фридрих Вольф. Я теперь начальник солдат, которые за вами присматривают. Скажите, все понимают, что я сейчас говорю?
Узники молчали. Они не осмеливались что-либо отвечать.
–Не бойтесь, – он улыбнулся довольно искренне, – я просто хочу знать, что вы понимаете, что я говорю вам. Ответьте каждый, вы понимаете мой французский?
Евреи лишь покачали головой в знак согласия.
Фридриху Вольфу этого хватило.
– Меня это очень радует. Вы все прекрасно знаете, для чего мы здесь. Мы – это я и мои подчиненные. А вы, – сказал он узникам, – вы должны понять, что вы наши животные. Только не домашние конечно. У домашних питомцев есть имена. А у вас только номера – у вас нет имен. Вы никто в этом мире. Поэтому вы должны быть счастливы оттого, что до вас, низменных существ, снизошла великая раса, чтобы принять вашу помощь. Вы обязаны нас слушаться во всем. Конечно, если вы хотите дальше жить. Понимаете, о чем я?
Он улыбался так по-настоящему, что несовместимость улыбки и слов казалась Адриану пугающей.
– Я думаю, все поправимо. Несколько жестких мер – и вы станете никем. С сегодняшнего дня на каждом апеле вы будете говорить свой номер и прибавлять к нему фразу «ich bin niemand» (их бин ниманд – на рус. Я никто.) Потому что вы должны всегда помнить, что вы никто. Остальное вам объяснят надзиратели. Надеюсь, вы будете послушными! – повернувшись к солдатам и надзирателям, комендант произнес со всей торжественностью: – Хай Гитлер!
И действительно, изменения последовали сразу. Утром их стали поднимать раньше на целых полчаса, на проверке от каждого кроме номера требовали фразу «я никто».
Для Адриана что-то изменилось, когда он впервые произнес:
–79565 – их бин ниманд….
После проверки их разделили на несколько групп. Адриан и Жорж попали в одну группу, и их повели в сторону крематория.
В тот момент их охватил дикий ужас. Неужели все, конец?
Но не суждено им было встретиться со смертью сегодня. Оказывается, они будут всего лишь разбирать вещи тех, кого уже нет в живых. Вещей оказалась целое помещение.
Солдат, который их сюда привел, велел на поднос складывать все ценное: драгоценности и деньги, а весь хлам: книги, бумаги и личные вещи – в мешки – их потом сжигали.
Под наблюдением группа евреев начали работу. Это была не такой тяжелый труд, как пахать киркой или таскать мешки с грузом, но в этом было что-то страшное. Ведь эти вещи принадлежали людям, зверски замученными в лагере. Несколько раз Адриан натыкался на игрушки. Грязные, порванные зайчики и сломанные куклы… Здесь находились дети. И они были убиты.
Немало нашлось драгоценностей в сумочках и карманах, которые складывались на большой поднос, а затем направлялись в руки фашистов. Было много разных книг – Адриан любил читать. Но их нельзя было взять, спрятать и забрать в барак – больно большие – заметят. Пока наконец ему не попалась на глаза миниатюрная книга с ладонь. Потрепанная и старая, без надписи на обложке… Но какая разница в концлагере? Адриан ее спрятал в штаны и продолжил дальше разбирать.
–Heiß, Schweine ! – выкрикнул охранник.
Жорж не понял и спросил шепотом Адриана:
–Что ему надо?
Адриан тихонько произнес:
– Он сказал, что мы свиньи, и мы должны быстрее работать.
Жорж закатил глаза. Работать быстрее? А где взять силы, чтобы работать быстрее?
Но в тоже время все прекрасно понимали, что надо делать работу на пределе своих сил. Ведь, кто не работает – тот не живет. Фашисты всегда старались избавляться от тех, у кого сил работать больше не было. Они с этим никогда не медлили. Если ты упал, таская неподъемные для тебя мешки с цементом, то дорога тебе одна – на смерть. Все потому, что ты больше не нужен. Тебя заменят новой партией узников, у которых в отличие от тебя, силы пока имеются.
В этот день Адриану и Жоржу повезло – несмотря на истощение, они смогли проработать весь день и дожить до вечера, до того времени когда можно было лечь в свою ячейку и отдохнуть. Жорж так умаялся, что уснул. У него иссякли всякие силы на переживания по ночам.
Адриан почти удалось заснуть, как вдруг он услышал плач. В соседней ячейке плакал узник из Польши. Его звали Ежи. Он немного владел французским, поэтому Адриан решил спросить, что случилось.
Высунув голову из своей ячейки, Адриан постучал по стенке и задал вопрос:
–Что случилось, Ежи?
Было полнолуние, свет луны пробирался сквозь доски барака и можно было разглядеть в полумраке заплаканное лицо.
Истощенное, грязное, мокрое, с огромными глазами вокруг которых были впадины…
–Ежи, почему ты плачешь?
Ежи наконец ответил:
– Сегодня я работать в крематорий… – и снова зарыдал.
– И? Что там случилось? – настаивал Адриан.
– Там быть люди. Мертвые люди. Мы их сжигать на огне в печи.
У Адриана пробежали мурашки. Только не это…
Тем временем Ежи продолжил:
– Я видеть Виктора, который вчера кашлять. Его расстрелять. И я его сжигать. И остальных люди. Меня заставлять, я не хотел сжигать! Не хотел! Jak okrutne! (с польского Как жестоко!)
– Он что, ноет?
Персиваль проснулся. Несмотря на побои, сил у него было много. А так как в своей ячейке он спал один, потому что никто не желал с ним рядом находиться, он без труда вылез и приблизился.
– Ежи, хватит ныть! Ты думал, мы на курорте находимся?
При виде Персиваля Ежи еще больше заплакал:
–Уйди! Уйди! Ты зло!
Адриан вмешался:
–Персиваль, иди спать. Не лезь в наши разговоры.
– Вообще-то я весь день пропахал с этим польским нытиком. На месте фашистов, я бы его давно прикончил, – сказал Персиваль.
– Как ты можешь такое говорить? Мы все здесь вместе находимся, мы должны друг друга поддерживать, а ты только и делаешь, что всех достаешь!
– Вы – как хотите. А я не с вами, – заключил Персиваль. – Нам не выбраться из этой дыры. Лучший способ продлить себе жизнь – это слушаться фрицев и изворачиваться. Я думаю, когда-нибудь они заметят меня и возьмут к себе.
Адриан не верил своим ушам.
–Что? Что ты хочешь?!
–Я хочу быть фашистом и жить в слоях высшей расы. Если для этого мне нужно будет убивать евреев – я это буду делать.
Ежи продолжал плакать. Слава Богу, из-за своих слез он не расслышал слова Персиваля.
– Ты с ума сошел! Ты же сам еврей тоже! – Адриан кипел от гнева.
– Я по рождению еврей. Но в душе я могу быть кем угодно. Я могу кричать «Хай Гитлер!» и носить немецкую форму. Главное – если они меня, конечно, возьмут, я буду жив и пить чай со штруделем! А ты, Адриан, сиди и жди тут, жди своей газовой камеры или расстрела.
Персиваль довел Адриана. Потому что последний накинулся на Стервятника и повалил на земляной пол. Но Персиваль был сильнее, то он с легкостью ответил Адриану кулаком по голове.
– Сволочь! – кричал Адриан, – Сволочь ты настоящая!
–Нет, – ровным голосом ответил Персиваль, – я – Стервятник.
Персиваль гордился своим прозвищем. Теперь это стало ясно всем.
Естественно, крики посреди ночи привели к тому, что в барак прибежали вооруженные солдаты. Персиваль каким-то образом умудрился залезть обратно в ячейку и притвориться спящим. А вот Адриан с разбитым носом валялся на полу. Ежи тихонько плакал. Остальные узники следили за происходящим.
Солдаты подняли с пола Адриана, схватили Ежи и еще двоих из ближайшей ячейки. Адриана волокли, так как он еле шел. Удар по голове от Персиваля сделал свое дело: перед глазами все кружилось и вертелось размытыми пятнами.
Остальные покорно следовали за солдатами. Ежи продолжал всхлипывать и за это его пару раз ударили. Куда их вели было непонятно.
Они прошли крематорий, несколько бараков, пока наконец не достигли одноэтажного здания с маленькими окнами.
Внутри всех четверых повели к одной небольшой дверце.
– Вперед, свиньи! Получайте по заслугам! – накричал на них один из военных.
Адриана, Ежи и еще двоих впихнули в эту комнату. Прямо впихнули. Потому что это была даже не комната, а какая-то каморка метр на метр. Их было четверо, они находились как селедки в бочке – не пошевелиться, не присесть – можно было только стоять в тесноте. Сначала им показалось, что могли наказать и хуже, но через час всем стало понятно – хуже наверно ничего не бывает.
Все тело затекло, мышцы болели от обездвижения, от усталости клонило в сон – но уснуть не удавалось. К тому же у Ежи обнаружилась клаустрофобия и он вопил на польском как будто его режут, пытался толкаться, плакал и умолял выпустить его отсюда.
–Мы не можем выйти отсюда! Господи, за что?! Я здесь умру… Я УМРУ! – неистово кричал Ежи.– Эти стены нас сдавливают, нет воздуха!!! Я задыхаюсь! Помогите кто-нибудь!
Воздуха было предостаточно. Стены не двигались. Но от криков Ежи всех остальных бросало в дрожь. Адриан не знал ни слова по-польски, но в концлагере учишься понимать язык крика. Язык, для которого переводчик не нужен. Адриана бросило в дрожь и ему стало казаться, что стена сдвигается, чтобы уменьшить пространство. А вдруг здесь какой-то механизм, и стены в конце концов задавят их? В итоге, к крикам Ежи присоединились крики еще двоих. Адриан же молчал. Он знал – кричать бесполезно.
Мучение… Адриану до этого казалось мучением отсутствие хлеба. Но сейчас он понял – когда нечего есть, ты испытываешь голод и слабость. Но когда тебя запирают в комнату для вот таких пыток – понимаешь, что такое настоящее мучение: секунды тянутся вечностью, тебе кажется что это навсегда; тело ноет, не чувствуешь конечности, а существуешь только в этих криках о помощи, но кроме тебя их никто не слышит или не желает слышать…
Конец ознакомительного фрагмента.