Глава 2. Труд на выживание
Еще до рассвета заключенных будили. Естественно, тех, кто смог заснуть. Кто не смог – для них это был просто сигнал, что пора встать и снова работать для «великой германии». Они механически вставали и шли умываться, нередко пошатываясь от жуткой усталости и истощения. Проглатывали похлебку, в которой кроме воды еще что-то плавало. Но этим что-то нормально поесть было нельзя.
Утренний апель, или по другому утренняя проверка была где-то через полчаса после подъема. И это было невыносимо.
Выстраиваясь в ширингу, узники, все до единого в полосатой форме, остриженные или лысые должны были говорить свой номер перед надзирателем.
Кто невнятно произносил свой номер на немецком – того ударяли дубинкой.
Адриану повезло в том плане, что немецкий он изучал в университете. Желание стать переводчиком возникло еще в школе. Его завораживало осознание того, что человек может разговаривать на нескольких языках. Мама и папа поддерживали его стремление. И вот, закончив университет, Адриан должен был по плану своей жизни устроиться на работу, чтобы заработать на небольшой домик в деревне. Под третьим пунктом значилась женитьба и создание семьи. В роли своей жены он видел только Мари. Часто представлял, как они будут жить вместе, как у них появится сын, а потом дочь, а потом еще сын. Адриан посадит целую аллею деревьев, и они с Мари проживут в любви и согласии до самой старости и умрут в один день. Но он не учел того, что в жизни никогда не будет так, как ты хочешь. Ведь жизнь нельзя спланировать, расставить по полочкам события, предугадать абсолютно все и спокойно плыть по течению, которое ты запрограммировал. Жизнь не машина. Она дана, чтобы человек жил. Именно жил, а не существовал. Каждый день, проживая как последний. Ценив абсолютно все: от корки хлеба до последнего луча солнца. Не откладывая важные вещи на завтра, потому что «завтра» не существует. Для человека есть только сегодня, чтобы жить, любить, верить, надеяться, плакать, смеяться, быть счастливым или несчастным.
Война не входила в планы Адриана. Она мгновенно их разрушила. Он до сих пор помнит, как расстреляли родителей, потому что папа был евреем, а мама была женой еврея. Абсурдный повод для расстрела. Адриану казалось, что мир сходит с ума. Как? Как могут фашисты строить сильное государство на миллионах жертв? Как они могут спать спокойно, когда у них руки в крови? Как вообще возможно жить с тем, что твое счастье измеряется количеством убитых людей?!
После расстрела родителей, Адриан укрывался в трущобах, но в конце концов полицаи его поймали и он был отправлен на поезде в вагоне для скота с другими евреями в «Недостойны жить». По дороге он познакомился с Жоржем. Вместе они попали в седьмой барак.
Многие заключенные барака номер семь обрадовались, что среди них оказался переводчик. Нередко наказывали, если тебе что-то приказывали по-немецки – а ты не понимаешь, что от тебя хотят.
–Семьдевятьпятьшестьпять! – выкрикнул Адриан свой номер на немецком.
Надзиратель прошел дальше.
–Семьдевятьпятьшестьшесть!
–Семьдевять….
На семьдевятьшестьпервом надзиратель остановился. Виктор с трудом выговорил номер и еле стоял. С самого прибытия он болел туберкулезом. И на апеле Виктора схватил очередной приступ кашля с кровью именно в тот момент, когда к нему подошел надзиратель. Так вышло, что нечаянно брызги крови попали на ботинки фашиста, который вел проверку. Он такое простить еврею не смог.
– Ах ты мерзкий жид! – крикнул надзиратель по немецки. Понял эти слова только Адриан.
Взяв в руку дубинку, он со всей силы ударил Виктора.
Виктор рухнул на землю без сознания.
Заключенные евреи начали возмущаться, несколько что-то крикнули.
Стоял гул. Один молодой парень, стоявший рядом с Виктором, хотел его поднять. Тут же, в долю секунды один из солдат его застрелил. Пуля прошла прямо между глаз. Мгновенно он упал рядом с Виктором, заполняя своей кровью ямки в земле.
Евреи еще больше возмутились.
–Штиль! Штиииль! – Выкрикнул надзиратель.
С немецкого это означало «Тихо!»
Солдаты взяли в руки винтовки и приготовились стрелять в узников.
Сразу все утихли. Потому что сопротивляться было бесполезно.
Адриан стоял в оцепенении. Ему все еще казалось, что он спит. Самое ужасное заключалось в том, что это был никакой не сон.
Это была жуткая реальность.
Тем временем надзиратель отдал команду строю идти вперед, на работу. Заключенные уныло повиновались. Если можно было бы заглянуть в их лица, вы бы увидели, какие глаза у страдания.
– Рашэр гээн! – кричал надзиратель. (Идите быстрее! Прим. Автора)
И узники шли быстрее, чтобы в скором времени взять кирки и лопаты в руки, ведь иногда от усталости удается ни о чем не думать и копать, копать, копать…
Адриан и Жорж работали вместе. Бывало, что надсмотрщики отвлекутся, тогда можно было тихонько поговорить.
– Зачем мы копаем такую огромную яму? – спросил Жорж.
Взяв лопатой еще земли и подбросив ее в близлежащую кучу, Адриан предположил:
– Они наверно хотят здесь что-то построить. Вот и копаем под фундамент.
А между тем это было действительно похоже на то. Обычно на такую глубину роют, чтоб построить двухэтажное здание. И это самое здание должно было быть где-то около восьми метров шириной и двенадцати длиной.
– А зачем им еще здания? Вроде у них достаточно.
– Я незнаю, Жорж. Я здесь недавно и не все порядки усвоил.
Как назло рядом оказался Стервятник.
– А я знаю зачем вы копаете!
Жорж отвернулся, показывая, что он очень занят землей.
Адриан последовал примеру Жоржа, но рядом были те, кому было интересно узнать мнение Персиваля.
–Зачем же? – поинтересовались два еврея, работающие рядом.
– Вы роете себе могилу! – с восторгом выкрикнул Персиваль и засмеялся от собственных слов.
Было необычно видеть посреди узников единственного, который посреди огромной ямы хохотал как умалишенный.
Естественно, это заметил немец.
–Halt den Mund! Zu schnell an die Arbeit! *
*-Закрой свой рот! Быстро за работу!
Персиваль плохо понимал немецкий. Это разозлило надсмотрщика. Он явно не ожидал такой дерзости.
Сначала он хотел застрелить Персиваля, но второй надсмотрщик его остановил.
Адриан услышал его слова:
– Это же Стервятник. Оставь, – указал он на ружье, – лучше дубинкой. Но чтоб выжил.
Персиваль все еще захлебывался диким хохотом. От своего безумного смеха он упал на землю. Со стороны могло показаться, что у него приступ эпилепсии. Но он лишь безудержно ржал как лошадь.
Немец подбежал к нему и со всей силы ударил Персиваля по спине. Тот завопил от боли.
–An die Arbeit! (Работать! Прим.автора) – закричал второй надстмотрщик узникам, отвлекшимся на Персиваля.
Эту команду все хорошо научились понимать и поэтому сделали вид, будто ничего не произошло. Но евреи в мыслях своих все равно были свободны, и кидая комья сухой земли лопатой, каждый задавался вопросом, а правду ли им сказал Стервятник.
А между тем самого Стервятника куда-то поволокли.
Заключенные считали часы до перерыва в полдень. Но время тянулось бесконечно, а солнце, несмотря на осень, палило беспощадно.
Около двенадцати немецкий солдат вытащил из-за пазухи бутерброд с ветчиной и сыром.
Адриан работал поблизости и мгновенно распознал запах свежего хлеба. Перед ним, прямо перед ним, падали крошки этого сокровища. Раньше бывало, он съедал сыр с бутерброда, а хлеб не ел – отдавал на съедение собаке. Как-то невкусно это было раньше. А сейчас он желал подобрать крохи, чтоб хоть чуть-чуть вспомнить, каков на вкус свежий хлеб.
Но это не разрешалось. За такое он точно получит наказание. Наперекор своему оголодавшему желудку он продолжил работу.
Подошло время обеда и прозвучал сигнал. Жорж и другие с облегчением оставили свои орудия труда.
Времени на обед давалось очень мало, а похлебка, или жидкий суп,( хотя вернее, это была вода с чем-то в ней плавающим), был очень горячим. Некоторые боялись не успеть и ели, обжигая ротовую полость, некоторые, что не желали обжечься – почти не ели. Но были и те, которые успевали подождать, пока этот кипяток немножко остынет и разом выпивали всю плошку.
– Ненавижу немцев, – сказал Жорж тайком Адриану. Он был очень зол из-за Виктора, и поделился со своими переживаниями. Он ждал, что Адриан подхватит разговор.
Но Адрианвсего лишь спросил:
–Почему?
Жорж возмутился:
–Почему? Ты еще спрашиваешь? Сколько народу они убили и еще убьют. По их вине мы с тобой сейчас торчим здесь, и еще неизвестно чем это все закончится.
– Глупый…
Жорж еще больше разошелся:
– Кто? Я? Я глупый, что терпеть не могу фрицев??
–Да, – спокойно ответил Адриан, – потому что мы здесь по вине фашистов, которые с Адольфом Гитлером. А ты, Жорж, забыл, что не все немцы фашисты, и не все фашисты немцы. В общем, от нации мало что зависит – все дело в самих людях.
Жорж остыл, допивая похлебку. Хорошо обдумав слова Адриана, он спросил про другое:
– А что делают с немцами, которые это… Ну не фашисты которые?
– Я читал о случае, когда немецкую семью расстреляли, -продолжил Адриан, – Потому что они не приняли фашизм. Об этом писали в наших газетах. Не читал?
–Нет. Я вообще газеты не читаю. Все руки до них не доходят. Точнее – не доходили…
Адриан вспомнил, как они с Мари гуляли в парке, а потом сидели на скамье. Он зачитался новостями из свежего выпуска, уж очень они были интересные. Мари сидела рядом и монотонно вздыхала:
–Мне кажется, ты газету любишь больше меня.
Молчание.
Она начинала сначала:
– А за мной пытается ухаживать один молодой человек. Он будет ученым.
И снова Адриан ее не слышал.
Тогда она делала последнюю попытку:
–Оревуар, Адриан!
Мари вставала со скамьи и шла по дорожке прочь.
И только тогда Адриан замечал ее отсутствие на фоне интересных новостей. Ведь новости уютнее читать вдвоем, сидя рядом. Так теплее. А когда кто-то один уходит – ты сразу чувствуешь это, какими бы не были интересными новости.
– Стой, ты куда? – догонял ее Адриан, оставляя газету на скамейке.
Мари часто отвечала вопросом:
– Сходим на Монмартр?
Любимые места Парижа для влюбленных сосредоточились в районе Монмартр. Мари обожала смотреть на Сакре-Кер, она часто вела вовнутрь собора Адриана. Она могла часами говорить об уникальной архитектуре, раз сто повторяла историю Дионисия Парижского, который, после того, как ему отрубили голову, взял да и встал, и захватив с собой свою же отрубленную главу, направился к собору, и только достигнув его, умер. После прогулки вокруг Сакре-Кер, они обычно шли в кофейню, где пили ароматный капучино, а Мари вдобавок могла съесть за беседой круассана два, а если беседа с Адрианом была очень занимательной, то круассана было три. Но если беседа не задавалась и они ссорились, Мари забирала с собой круассанов пять, объясняя, что у нее стресс.
Но обычно свидания проходили более-менее спокойно. Когда солнце садилось, Адриан провожал ее домой.
Только сейчас он осознал, в каком счастье они с ней жили.
«Если произойдет чудо, и я выживу, я больше никогда не буду читать эти газеты, когда она рядом. Я буду к ней всегда внимателен. Я буду ловить каждый ее взгляд, улыбку, жест… Ох, Мари!»
И снова мысли прервал дребезжащий голос охранника:
–Zu arbeiten, die Juden !(За работу, евреи!)
И они работали, копали, выбивали, таскали – и считали часы до отбоя. День был долог, а ночь коротка. Днем их было больше – к ночи обычно кто-нибудь умирал от усталости. В этот день из их блока исчез навсегда Виктор и тот, кто пытался его защитить.